Игорь ХОХЛОВ, журналист

Любой человек, будь он гений или самая заурядная личность, оставляет все же какой-то след на земле, хотя, разумеется, есть и такие, кто уходит в "мир иной" совершенно бесследно. Зато о жизни тех, кто оставил людям после себя богатое творческое наследие, слагаются целые легенды, их произведения, порой даже задолго до физической смерти автора, становятся предметом весьма жарких дискуссий и споров, причем не только в отдельно взятой стране. Что ж, это лишний раз доказывает неповторимость, уникальность такой личности, такого наследия.

Как и миллионы моих современников, я, конечно, знаком с главными художественными и публицистическими произведениями классика русской советской и мировой литературы, написанными гениальным художником слова Михаилом Александровичем Шолоховым - прочитал их, находясь под магией и обаянием его литературных героев, сопереживая их внутреннему миру и поступкам и, конечно же, по-своему, на правах рядового читателя, оценивая прочитанное. Естественно, не мне, в общем-то дилетанту, судить о творческом кредо нашего выдающегося писателя, о его художественном мастерстве. Тем более что это давно уже сделали отечественные и зарубежные специалисты-литературоведы - ведь Шолохов принадлежит всем, всему человечеству, его произведения переведены на десятки языков и разошлись огромными тиражами на пяти континентах.

Да ни одному ученому-филологу, будь он и семи пядей во лбу, было бы просто не под силу дать этому феноменальному явлению в литературе сколько-нибудь всеобъемлющую и исчерпывающую характеристику. Слова богу, такой неподъемной задачи я не ставил перед собой и не ставлю. На этих страницах речь пойдет о другом - о более, так сказать, приземленных, обыденных, по-человечески каждому понятных событиях и фактах, волею судьбы сблизивших меня во второй половине шестидесятых -

начале семидесятых годов XX столетия с Михаилом Александровичем Шолоховым, прежде всего о личном общении с ним, о том, что из встреч и бесед с ним сохранила моя память навсегда. Но не только об этом. В данном повествовании будет сделана попытка обобщить мнения людей, хорошо и не один год знавших великого писателя русской земли и оказавших мне тем самым далеко не бесполезную помощь в уяснении собственных выводов и оценок.

"Мой Шолохов" - таково было первоначальное название очерка, в котором под этим названием подразумевалось мое субъективное понимание сугубо человеческих качеств Михаила Александровича, некоторых подмеченных черт его неординарного характера. Однако, перед тем как приступить к изложению своих субъективных заметок, предлагаю читателям ознакомиться с теми свойствами шолоховского характера, которые уловили после общения с Михаилом Александровичем те, кто лично знал нашего замечательного современника.

У Шолохова "по-мужски скупо выраженное, стыдливо упрятанное чувство жалости ко всему, что живет на земле" (Виталий Закруткин, писатель); "у него особый дар сердечности, преданной и активной любви к человеку" (Федор Бирюков, профессор-филолог); "он имел мужество отстаивать правду жизни, касалось ли это личности или же общества в целом" (Мартти Ларни, финский писатель); "глубина шолоховского проникновения в людские души беспредельна" (Юрий Гагарин, первый космонавт); "он никогда не изменял своим убеждениям" (Сергей Бондарчук, кинорежиссер); "не способен к бытовой интриге" (Юрий Бондарев, писатель); "ему суждено было познать настоящее семейное счастье" (Петр Бекедин, журналист); "с какой прямотой он умеет резать правду в глаза, лезет в драку, если задели его убеждения" (Николай Грибачев, писатель); "простой человек, упорный, независимый и честный в своих взглядах на искусство" (Дж. Макдональд, английский писатель); "человек высокого долга" (Сабит Муканов, казахский поэт); "сильный, правдивый человек" (Франтишек Кубка, чешский писатель); "подлинный гуманист" (Вилли Бредель, немецкий писатель); "ни в жизни, ни в своих произведениях не покривил душой - пишет, живет и борется делом и словом, по указке сердца, принадлежащего партии и народу" (Михаил Фоменко, журналист).

Ну что тут скажешь - действительно, совсем неординарный был у Михаила Александровича характер, и это подтверждают все вышеперечисленные оценки, в каждой из которых свое, неповторимое его видение и интуитивное восприятие.

А теперь после несколько затянувшегося вступления самое время перейти непосредственно к воспоминаниям...

НА СЛУЖБЕ В АПН

Так уж сложилось, что, окончив Институт международных отношений, я не получил дипломатического паспорта, не выехал в длительную загранкомандировку и даже не оказался в штате Министерства иностранных дел. Кто-то "наверху" решил использовать мои знания в другой сфере - в подготовке пропагандистских материалов, предназначенных для радиослушателей и читателей в зарубежных странах. Пришлось на ходу переквалифицироваться. Тридцать с лишним лет были отданы журналистской и редакторской работе в государственных внешнеполитических учреждениях, в том числе почти десять лет - в Агентстве печати "Новости" (АПН).

Временными рамками этого десятилетия стали 1965 - 1974 годы, когда Советский Союз впервые сделал решительные шаги по пути установления прочного мира и коллективной безопасности на международной арене, прежде всего в Европе. Именно тогда был заложен фундамент нормальных отношений нашей страны с Федеративной Республикой Германии, а немного позже - таких же отношений между двумя германскими государствами. Словом, мировой политический климат оказался весьма благоприятным для расширения нашей идеологической работы за рубежом, а следовательно, для выхода на внешний рынок нашей книжной продукции, в том числе выдающихся произведений отечественной литературы.

В высшей инстанции было принято решение о создании в издательстве АПН подразделения с двуединой задачей - заключать договоры с авторами и подписывать контракты с зарубежными заказчиками. Оно так и называлось - главная редакция по заказам зарубежных издательств. Возник тем самым необычный для того времени, ранее не использованный канал более эффективного распространения наших книг за пределами страны и, что особенно важно, среди массового читателя. Мне и моим коллегам в главной редакции как раз и пришлось выполнять эту работу. За короткий срок были установлены контакты со многими книгоиздательскими фирмами в странах Европы, Азии и Америки, с каждым годом расширялся наш авторский актив. Среди деловых партнеров главной редакции были такие крупные издательства, как "Дейче ферлагсанштальт" (ФРГ), "Файяр" и "Ромбальди" (Франция), "Эдитори риунити" (Италия), "Даблдей" (США), "Коданся" (Япония).

Эти успехи - заслуга и наших коллег, работавших в зарубежных представительствах АПН, ставших надежным связующим звеном между московской редакцией и ее многочисленными партнерами на мировом книжном рынке.

Надеюсь, последующие воспоминания, касающиеся моего неожиданного знакомства в середине 60-х годов с одним из самых выдающихся писателей XX столетия, классиком русской советской литературы, лауреатом Нобелевской премии М. А. Шолоховым, будут теперь более понятны и не вызовут какого-либо недоумения у читателей.

ЗВОНОК ИЗ ПАРИЖА

В те еще "не совсем застойные" годы мне по роду служебных обязанностей приходилось почти ежедневно вести телефонные переговоры с сотрудниками бюро АПН в столицах разных, в основном европейских государств, и в оперативном порядке решать с ними возникшие по тем или иным причинам неотложные вопросы. В самом конце декабря 1965 года позвонил Виктор Смирнов - заведующий нашим бюро в Париже. Помню, мы обменялись обычной текущей информацией, договорились о времени следующей встречи "в эфире", и, уже завершая как бы наш разговор, мой парижский собеседник озадачил меня новостью:

"Слушай, дружище, интересное предложение получено нами от здешнего издательства "Ромбальди". Я тебе вкратце его изложу, а ты уж решай, как быть дальше. Так вот, это самое издательство намерено выпустить в свет серию книг, авторами которых являются лауреаты Нобелевских премий по литературе, в том числе роман М. А. Шолохова "Тихий Дон". А ты что думаешь по этому поводу?"

"Что тут думать - прекрасное предложение!"

"О том и речь, тем более что контракт, который готово подписать издательство "Ромбальди", выгоден нам во всех отношениях".

"Так в чем же дело - подписывай его, а копию высылай в редакцию".

"Но здесь не все так просто, дружище. Издательство планирует подготовить обширную программу, приуроченную к выходу в свет "Тихого Дона", и руководство "Ромбальди" хотело бы заручиться нашей поддержкой".

"А что за программа?"

"В течение года по всей Франции будет проведена рекламная кампания, издательство большим тиражом выпустит иллюстрированный буклет и другие печатные материалы о Советском Союзе, но самое главное - среди населения будет проведен конкурс на лучшее знание героев шолоховского романа. Причем - слушай повнимательнее дальше - шестьдесят победителей конкурса получат премии: за счет издательства они совершат путешествие по нашей стране и обязательно побывают в станице Вешенской, где встретятся с Михаилом Шолоховым. И все это обусловлено в контракте. Предполагается также издание специальной карты с маршрутом их следования. Каково, а?"

"Просто замечательно! Надеюсь, ты одобрил программу?"

"Разумеется. Но есть один вопрос, без решения которого издательство не подпишет контракта и конкурс не состоится. Речь идет о предварительном согласии писателя на встречу в Вешенской. Как ты понимаешь, сие от меня уже не зависит. Знаю, получить такое согласие с учетом занятости Михаила Александровича - целая проблема, но попытаться стоит. Поговори с Шолоховым. Если его согласие будет получено, я подписываю с "Ромбальди" контракт, и вся намеченная французским издательством программа начнет действовать. Ну как, понял суть дела?"

"Понял-то понял, но я с Шолоховым, к сожалению, не знаком, ни разу не встречался, даже не переписывался. Хорошо знаю его произведения, но, увы, не знаю - что он за человек. Попробую все же с ним переговорить, хотя надежды на успех, судя по опыту моих коллег, почти никакой".

Я пояснил своему парижскому собеседнику, что, несмотря на неоднократные приглашения к сотрудничеству, Шолохов, даже если с его стороны были какие-либо обещания, так до сих пор в стенах нашего Агентства не побывал, и меня это не может не настораживать.

"И все-таки попробуй, дружище: вдруг получится. Уж больно интересное предложение и, откровенно говоря, грех был бы его упустить. Позвони мне о результатах. В "Ромбальди" рассчитывают на положительный ответ. Желаю удачи!"

Для начала, прежде чем что-либо предпринять, надо было самому определиться: стоит ли вообще в данной ситуации, даже в случае согласия писателя, нам рисковать своим престижем на французском рынке? А если Шолохов впоследствии передумает и по каким-то причинам изменит свое первоначальное решение? Словом, нельзя было серьезно не задуматься...

Между тем Париж ждал и надеялся. Прошло несколько дней. За это время мне удалось выяснить в Союзе писателей, что имя Шолохова и его произведения были уже довольно популярны среди французов. Так, еще в 1930 году газета компартии "Юманите", начиная с 25 марта, публиковала из номера в номер роман "Тихий Дон". Сам писатель дважды - в 1930-м и 1959 г. - приезжал во Францию, был знаком с Анри Труайа, Андре Вюрмсером и Жаном Катала - они восторженно отзывались о его творчестве. Эти и многие другие литераторы Франции не раз отмечали глубокое уважение и любовь подавляющего числа французов к самому русскому из писателей, который, по мнению, например, Ж. Катала, "кажется нам почти что "нашим"". Кстати, он же, Катала, написал предисловие к французскому изданию глав из романа "Они сражались за Родину".

Суммируя эти факты, я понял, что проведение во Франции конкурса на лучшее знание шолоховских героев наверняка попадет там на очень благодатную почву, найдет широкий отклик у населения, принесет ощутимый успех организаторам конкурса и, что более существенно, если будет подписан контракт и с нашей помощью состоится встреча его победителей с Шолоховым, в одной из ведущих европейских держав поднимется еще выше авторитет советской литературы, нашей страны в целом. Последние аргументы оказались решающими для принятия предложения "Ромбальди".

Но было еще одно, так сказать, сопутствующее обстоятельство. Дело в том, что знаменитый французский писатель Жан-Поль Сартр, отказавшийся по каким-то личностным мотивам от присужденной ему в 1964 году Нобелевской премии по литературе, считал М. А. Шолохова более достойным претендентом на эту премию. В своем интервью газете "Известия" он прямо тогда заявил, что не может получить премию, пока не получит ее Шолохов. Конечно, определяющим для Нобелевского комитета было творчество Михаила Александровича, популярность его книг во всем мире, однако благородный поступок Сартра тоже не мог не учитываться, и, как известно, в 1965 году премия была присуждена нашему писателю.

Итак, предстоял нелегкий разговор с Шолоховым - надо было убедить дать согласие на встречу в Вешенской, необходимое и нам, и французскому издательству. Мой телефонный звонок не застал писателя дома, и разговаривать пришлось с секретарем местного райкома И. Ф. Зимовновым, которому я подробно изложил суть предложения "Ромбальди", а главное то, что касается планируемой встречи с победителями конкурса, и попросил передать Михаилу Александровичу, когда он вернется с охоты, наше пожелание дать согласие на эту встречу. Договорились созвониться через неделю, чтобы узнать результаты. Но уже через два дня они стали мне известны: Шолохов согласился, правда, с одной оговоркой - вместо Вешенской встреча пройдет в ноябре - декабре следующего года в Москве, в здании АПН. Я тут же сообщил об этом в Париж, и вскоре контракт был подписан. Спустя еще несколько дней мой парижский коллега, передав благодарность издательства "Ромбальди", выразил все же - имея в виду для нас не совсем благоприятную предысторию отношений с писателем - некоторую неуверенность в успехе задуманного мероприятия. "Уж больно удачно (по его мнению) оно началось". Сомнения оставались и у меня, но дело было сделано, отступать было поздно. Помню, кто-то в нашем коллективе назвал меня чуть ли не авантюристом. Да, не скрою, риск, и немалый, разумеется, был, и немалая ответственность легла на мои плечи, но, как говорят в народе, "игра стоила свеч".

НА ГРАНИ СРЫВА

Минул почти год, в течение которого много разных событий произошло в сфере сотрудничества нашей главной редакции с зарубежными издательствами, и, скажу честно, я напрочь забыл о контракте с "Ромбальди"... Вдруг, словно гром среди ясного неба, на проводе оказался Париж и в трубке прозвучал знакомый голос:

"Дружище, а шестьдесят французов и француженок, между прочим, уже вылетели к вам в Москву, так что завтра встречай их - в 10 часов утра они будут на Пушкинской в конференц-зале АПН".

"А почему мы должны их встречать?" - машинально спросил я у Виктора.

"Ну, дорогой, это же победители общефранцузского конкурса на лучшее знание героев шолоховского "Тихого Дона" и с ними представитель издательства "Ромбальди". Согласно контракту, они ожидают встречи с Шолоховым. Ты что, забыл"?

"Боже мой! Конечно, забыл".

"Я только что проводил их к аэропорту Орли, и теперь все зависит от тебя, дорогой. Звони поскорее Шолохову - время еще есть".

"Да, время есть, но его слишком мало. Спасибо, что предупредил".

Звоню в Вешенскую - другой связи у меня нет. Прошу пригласить к телефону Шолохова. Мне отвечают: он в Москве, дают московский телефон. Однако на мои звонки до конца рабочего дня никто не отвечает. Продолжаю звонить из дома - результат тот же. Неужели встреча сорвется? Нервы напряжены. С трудом засыпаю. Но вот будто бы во сне звонит телефон, да нет, не во сне. Хватаю трубку. На часах - два часа ночи.

"Доброй ночи, извините за поздний звонок. Это говорит Шолохов".

"Доброй ночи, Михаил Александрович". - У меня сна как не бывало.

"Мне передали, что прилетели французы и что на десять утра назначена моя встреча с ними. Это правда?"

"Да, это так. К сожалению, я только вчера утром узнал Ваш московский телефон, звонил в течение всего дня, чтобы Вас предупредить, но, увы, безуспешно. Спасибо, что Вы сами позвонили. Разрешите заехать за Вами часов в девять?"

"Заезжать не надо, так как приехать на встречу с французами я не могу - несколько лет не видел сына, он закончил службу в армии, на Северном флоте, сегодня утром прибывает в Москву, и мы сразу же летим в Вешенскую. А французским гостям передавайте, пожалуйста, мой сердечный привет и пожелание успешной поездки по стране".

Невозможно передать мое состояние в тот момент. Это был удар, и какой! Встреча фактически срывалась. Ведь меня предупреждали об опасности срыва по разного рода причинам, даже не зависящим от Шолохова, да и вся предыстория отношений с ним складывалась не в нашу пользу. Прямо какой-то злой рок! Было, что называется, не по себе. Вспомнились обвинения моих коллег в авантюризме; неужели они правы, и я "влип" в историю? Вначале я буквально онемел, не зная, чем ответить на отказ от встречи, но потом, отдавая должное возникшим у писателя обстоятельствам, тем не менее попытался, как мог, объяснить ему возможные неприятные последствия его отказа для него самого, для нашего агентства и страны в целом. Аргументы казались мне неотразимыми: ставился на карту наш общий престиж, мы роняли себя в глазах общественности и деловых кругов Франции, издательству "Ромбальди" пришлось бы выплатить большую неустойку в валюте за нарушение главного условия в контракте и, наконец, самому Шолохову должно быть далеко не безразлично, что подумают об отказе встретиться с победителями конкурса его французские читатели. Однако мои доводы не убедили Шолохова - он

упрямо стоял на своем. И тогда, взвесив всю ситуацию и подсознательно думая, как мне ее переломить, я сказал глубоко уважаемому мною писателю:

"Знаете, Михаил Александрович, мы с Вами единомышленники-коммунисты, оба состоим в одной партии и, уверен, нам одинаково дорого звание коммуниста. Так вот: если Вы не измените свое решение и Ваша встреча с французами не состоится, на одного коммуниста у нас станет меньше".

Шолохов долго молчал. Очень долго. Может, минуту, может, больше.

"Ладно, - наконец, услышал я его голос в трубке, - жду Вас у себя к девяти ноль-ноль. Запишите мой адрес: Сивцев Вражек, дом 31, квартира девять".

Мы пожелали друг другу еще раз, как и в начале разговора, доброй ночи, но, откровенно говоря, мне уже было не до сна. Рано утром я предупредил руководство АПН о приезде Шолохова, заказал машину и выехал к писателю. Сознаюсь, что во время разговора, а тем более сразу после него, я, конечно, не мог не отдавать себе отчета в том, кого уговаривал (моим, так сказать, визави был не просто писатель, пусть даже всемирно известный, не рядовой коммунист, пусть даже с довоенным стажем, а член Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, депутат высшего законодательного органа власти нашей страны. Об этом я думал и по дороге к Шолохову. В то же время, судя по многим известным мне высказываниям писателя, он действительно, как я это понимал, был настоящим, честным, можно сказать, кристально честным коммунистом. Однажды он прямо так и сказал: "Стал коммунистом по убеждению". Но тогда я еще не знал, к сожалению, его чисто человеческие качества, те, что доминируют в его характере, хотя кое с чем столкнулся в первом же разговоре с ним. Одним словом, для меня, одного из миллионов членов нашей партии, было, согласитесь, ой как не просто высказать в те времена в качестве альтернативы крамольную мысль о выходе из партии и ждать с замиранием сердца, как среагирует на нее Шолохов.

Той ноябрьской ночью 1966 года до меня дошло, пожалуй, самое главное: Шолохову совсем небезразлична была потеря для партии даже одного ее члена, он не мог согласиться с этим, он слишком высоко ценил звание советского коммуниста, чтобы им жертвовать, независимо от того, кто конкретно его носит. Разве не могло сознание этого согревать мою душу! С тех пор прошло много лет, и сегодня, вспоминая тот разговор, все его детали, невольно приходишь к заключению, что меня, наверное, тогда осенило какое-то внезапное "вдохновение" или, может быть, не до конца осознанный порыв, которые случаются довольно редко в нашей жизни, да и то в переломные, критические ее мгновения, когда в судьбе человека решается слишком многое. Именно это и произошло на грани срыва в ту ночь.

"ФРАНЦУЗСКАЯ" БУЛОЧКА

Никто, кроме самого Шолохова, меня и моей супруги, переживавшей случившееся минувшей ночью, не мог, конечно, знать, каким непостижимым образом удалось спасти оговоренную в контракте встречу. И хотя мои коллеги-скептики, казалось, были уже посрамлены - согласие писателя получено, все же, надо признаться, я ехал к нему в тревожном настроении: а вдруг он снова передумает, ну и вообще как-то сложится наше знакомство? С таким вот не вполне еще осознанным результатом ночного разговора переступил я порог шолоховской квартиры. Открыл дверь сам Михаил Александрович - он пригласил войти, и мы обменялись крепким рукопожатием.

Тут я вынужден прервать ненадолго свой рассказ, чтобы упомянуть о том, что впервые увидел воочию Шолохова в июле 1962 года. Тогда в Москве проходил Всемирный конгресс за всеобщее разоружение и мир, в котором участвовали делегации всех союзных республик и многочисленные зарубежные гости. В канун конгресса приехал в столицу и Михаил Александрович. Насколько мне было известно, он был в тот момент не-

много нездоров и потому не выступал на конгрессе, но, будучи членом Комитета содействия конгрессу, живо интересовался повесткой дня, делегатами, среди которых у него было много друзей, тем, что нового они могут внести в борьбу народов за мир. Мне посчастливилось тогда работать в подготовительном комитете, организовывать встречи зарубежных делегатов с нашей общественностью, помогать им в ходе проведения московского форума, и я не раз наблюдал в кулуарах Дворца съездов в Кремле, где проходили пленарные заседания, с каким живым интересом и волнением встречались участники конгресса с нашим донским (по постоянному месту жительства) писателем. В то время у меня не было абсолютно никаких поводов для знакомства с Шолоховым, о чем я втайне, разумеется, глубоко сожалел.

Обратимся вновь к очному знакомству. Когда мои мысли только тем и были заняты, как бы поскорее выехать в АПН, на встречу с французами, Михаил Александрович на правах гостеприимного хозяина как-то очень тепло, по-отечески предложил мне и даже помог снять пальто, положить на полку шляпу и, сказав "Прошу к столу", широким жестом пригласил пройти из холла в комнату. Но я оказался не у рабочего стола в кабинете писателя, а в большой гостиной, где, видимо, к приезду сына был накрыт праздничный стол, за которым уже сидел, как потом выяснилось, помощник Шолохова Иван Семенович Погорелов. Меня усадили напротив него, а сам хозяин сел сбоку от нас в торце стола.

Помню: внешний вид писателя мог кого угодно удивить и, возможно, разочаровать, так как могло создаться впечатление, что он только что встал после сна, не успел побриться и причесаться, не говоря уже о том, что вместо белоснежной сорочки и галстука (все-таки предстояла встреча с гостями из Франции, в том числе и с француженками) на нем была одета простая русская косоворотка. Нет, не это больше всего удивило меня в Шолохове, когда мы сидели рядом. Гораздо больше поражали его большие и глубокие глаза, которые внимательно изучали гостя, желая, видимо, понять, что же представляет собой человек, поставивший его в затруднительное положение. Во всяком случае, на протяжении всей застольной беседы я интуитивно это чувствовал.

Шолохов сразу налил нам по рюмке французского "мартеля" и предложил, естественно, выпить за знакомство. Как я не отказывался, ссылаясь на службу, пришлось по настоянию хозяина пригубить, чем-то наспех закусить и тут же выпить еще раз. Только после двух рюмок коньяка - столь неожиданного для меня начала - писатель обратился ко мне с вопросом, вернее с вопросами. Он поинтересовался характером моей работы, расспросил о семье, о родителях, спросил, что я делал в годы войны, и, когда узнал о моем пребывании на фронте, тут же попросил поделиться с ним своими впечатлениями о фронтовой жизни.

Здесь, мне кажется, необходимо напомнить читателям о том, что Шолохов сам "хлебнул лиха" на огневых рубежах. Будучи в 1941 - 1944 гг. военным корреспондентом ряда центральных газет на Южном, Юго-Западном и Западном фронтах, он опубликовал тогда в периодической печати свои яркие репортажи, очерки и рассказы (наиболее известный из них - "Наука ненависти"), а также первые главы романа "Они сражались за Родину". Много горя и страданий война принесла всей его семье: Шолохов потерял семидесятилетнюю мать, убитую бомбой, сброшенной с немецкого самолета, его дом в Вешенской и библиотека были сожжены немецкими минами, жена Мария Петровна и малолетние дети были вынуждены покинуть родные места и эвакуироваться в далекий Казахстан. Мстя Шолохову, гитлеровцы уничтожили весь его вешенский архив, в том числе неизданные рукописи, а также знаменитую коллекцию шолоховских книг (только в нашей стране вышло до войны 300 изданий тиражом более чем в 15 млн. экземпляров). После прихода в 1933 году к власти гитлеровские фашисты сожгли на костре вместе с произведениями немецкой прогрессивной литературы и "Тихий Дон", изданный в Берлине в 1929 году. С тех пор книги Шолохова были в Германии запрещены. И вот новое изуверство.

Так что у Шолохова был личный счет немецко-фашистским оккупантам. Но этот счет он предъявлял не только за себя и свою семью, а прежде всего за весь советский народ, за десятки миллионов порушенных судеб, за тех солдат, которые пали смертью храбрых на фронтах Великой Отечественной войны, защищая честь и независимость нашей великой Родины. "Ненависть, - писал он в самом начале войны, - пусть поживет до окончательного разгрома врагов".

Мне, курсанту военного училища, а с сентября 1943 года - фронтовику, командиру стрелкового подразделения - была, конечно, известна из газетных публикаций жесткая, непримиримая позиция нашего народного писателя по отношению к гитлеровским захватчикам. Но, даже не испытав горечи первых лет отступления, тем не менее то, что мне довелось пережить в ходе наступательных боев по освобождению Украины, забыть невозможно. Как справедливо на-

писал известный советский поэт: "У каждого была своя война, свой путь вперед, свои участки боя, и каждый был тогда самим собою, и только цель у всех была одна".

Низко, до земли кланяюсь памяти Михаила Александровича Шолохова за его науку ненависти, равноценную, пожалуй, только суворовской науке побеждать. Все его многогранное творчество в суровые военные годы стало весомым вкладом народного писателя в нашу общую Победу. И неудивительно, что на наших встречах с ним мы не раз затрагивали фронтовую тему. Не миновали ее и в той первой беседе.

Просьба Шолохова рассказать что-либо интересное из моей фронтовой жизни была столь неожиданной, что я растерялся. Действительно, ничем особенным удивить писателя, смотревшего не раз смерти в глаза и правдиво, талантливо изобразившего фронтовые будни в романе "Они сражались за Родину", было, естественно, невозможно. Об этом я и сказал Михаилу Александровичу. Но я тогда еще не знал одной черты в его характере - упрямо добиваться своего. Шолохов, назвав меня "комбатом", хотя я, завершая свое пребывание на фронте, был не командиром батальона, а старшим адъютантом, т. е. начальником штаба батальона, продолжал упорно настаивать на своей просьбе. Меня же в тот момент волновало то обстоятельство, что наша беседа все-таки существенно задерживала встречу в АПН, где в конференц-зале уже ожидали писателя гости из

Франции. Им, правда, как было заранее условлено, "крутили" наши новые документальные фильмы, в том числе фильмы о Ю. Гагарине, однако я понимал: что-то надо срочно предпринять, чтобы, как и минувшей ночью, вновь переломить ситуацию, понимал, что это можно сделать, только заинтересовав Шолохова каким-то необычным рассказом. А поскольку хозяин настаивал по-прежнему на своем, пришлось подчиниться. Но о чем рассказать? И тут, наверно, не обошлось без только что выпитого французского коньяка и приехавших из Франции гостей. Во всяком случае, я почему-то неожиданно для себя вспомнил и рассказал Михаилу Александровичу о "своей" французской булочке. Факт, в сущности, не ахти какой, но в моей жизни весьма значительный. Вот почти дословно тот рассказ.

"До войны, Михаил Александрович, я, как и все мои сверстники, учился в обычной московской школе и каждое утро, перед тем как идти в школу, завтракал. Мать давала на завтрак чаще всего разрезанную пополам булочку с маслом, колбасой или сыром, и я ее ел, запивая чаем, иногда кофе. А булочка та была с хрустящим ребрышком посредине. Сейчас ее называют городской, но до войны все ее покупали как "французскую". Таким именно завтраком кормила меня мать почти каждое утро, начиная буквально с первого класса. И так продолжалось в течение девяти лет. В десятом классе я уже не учился - началась война. Так вот: пусть это Вам, Михаил Александрович, не покажется странным, но на фронте в недолгие часы сна мне очень часто виделась "французская" булочка, которую я во сне... ел, а, просыпаясь, мечтал когда-нибудь съесть наяву, если, конечно, повезет остаться в живых. Такие уж удивительные были у меня окопные сны. Впрочем, что тут удивляться - ведь та самая булочка напоминала мне мирную довоенную жизнь. Может быть, несколько сентиментальная, но по-человечески вполне объяснимая была в той суровой ситуации мечта у молодого лейтенанта. К счастью, судьба мне благоволила, и, вернувшись из госпиталя домой, первое, что я сделал после радостных объятий с родными, - доехал на метро до улицы Горького, зашел в литерный гастроном, купил "французскую" булочку и немного сливочного масла и там же в магазине украдкой ее съел. Лишь только после этого - хотите верьте, хотите нет - я окончательно понял, что вернулся наконец к мирному времени. По-настоящему праздничное у меня было настроение тогда, какое-то необъяснимо приподнятое.

А Вам, Михаил Александрович, - спросил я писателя, - не видится в моем рассказе нечто мистически нереальное?"

"Нет, - ответил Шолохов, - такое вполне могло быть. Человеку вообще свойственно видеть во сне сюжеты из своего прошлого, но особенно те события или факты, которые были наиболее яркими либо долго воздействовали на его память".

Я заметил, что мой бесхитростный рассказ Шолохову понравился. Во всяком случае, слушая его, он внутренне преобразился, потом, извинившись, вышел из-за стола и скрылся в соседней комнате, чтобы, надо полагать, подготовиться к выезду на встречу с французами. И действительно, не прошло и десяти минут, как за спиной я услышал его бодрый голос: "Ну, комбат, поехали!" Теперь передо мной был совершенно другой человек - энергичный, заряженный на предстоящую встречу, да и внешний вид Михаила Александровича изменился к лучшему. Лицо было чисто выбрито, а вместо косоворотки на нем был черный шерстяной свитер (пиджак и плащ мы с помощником помогли одеть ему уже в лифте, что называется на ходу). Спустя несколько минут наша машина подъехала к зданию АПН на Пушкинской площади, где у входа нас уже ожидали представители Правления АПН и фотокорреспонденты.

ВСЕ-ТАКИ СОСТОЯЛАСЬ!

Мы сидели в кабинете председателя Правления АПН Бориса Сергеевича Буркова, и Шолохов, покуривая свою традиционную папиросу, расспрашивал перед выходом в конференц-зал о гостях из Франции, которые после просмотра документальных фильмов с нетерпением ожидали появления в зале своего кумира. Нам сообщили, что каждый из них привез писателю свой подарок. Наконец настал волнующий момент, когда под аплодисменты гостей и присутствующих в зале моих коллег - сотрудников АПН - вошел Шолохов в сопровождении Буркова, директора издательства АПН, и автора этих строк. Наш председатель, после того как мы поднялись на сцену, сразу же предоставил слово Михаилу Александровичу Шолохову. У меня сохранился текст его выступления и его ответы на вопросы гостей на той памятной встрече 5 ноября 1966 года (цитирую по стенограмме):

"Дорогие французские друзья!

Прежде всего разрешите сердечно поблагодарить за внимание, которое вы мне оказали, но должен сказать, что встреча с вами досталась мне не так-то легко: чтобы встретиться с вами, я пролетел и проехал тысячи километров.

Я видел вашего президента де Голля в 1943 году, когда он был в Москве. Я был знаком с французскими летчиками из авиаполка "Нормандия - Неман". Вы понимаете, как я по-человечески рад тому, что у нас восстанавливаются добрые отношения.

Вы, надеюсь, не попрекнете меня тем, что я - донской казак и что донские казаки были в Париже. Казаки, будучи виноградарями, привезли домой из Франции саженцы шампанского винограда. Эти саженцы прижились на донской земле. Мои земляки страшно тепло к ним относятся. Если будете в Ростове, попробуйте того вина, которое родилось во Франции и привилось на Дону. Уверен, оно вам понравится.

Передаю вам свои самые добрые чувства и пожелания. Пусть ваша поездка по нашей стране будет для вас полезной. Посмотрите, как мы живем. Еще раз желаю вам добрых впечатлений. Готов ответить на ваши вопросы.

Вопрос из зала: Мы очень рады, что встретились с вами. Это была наша мечта. Благодарим за то, что вы приехали, и хотим воспользоваться случаем, чтобы попросить вас об одной любезности - подписать нам книгу "Тихий Дон", изданную французским издательством "Ромбальди".

Ответ: С огромной радостью сделаю это (подписывает). Хотелось сказать вам,

представителям французской нации, следующее. Я во Франции был раз шесть-семь. Французы - великолепный народ. С чувством признательности вспоминаю сейчас то гостеприимство, которое мне было тогда оказано. Я рад буду еще раз, если придется, побывать во Франции.

Вопрос из зала: Кого из французских писателей вы цените больше других?

Ответ: На этот вопрос мне всегда трудно ответить. О мертвых не обязательно говорить хорошо, о живых не всегда удобно. Но если по-серьезному, то учтите одно обстоятельство - великая русская литература росла от огромного общения с вашей литературой. Это взаимное обогащение. Толстой и Стендаль неразделимы. В конце концов, мало ли что нас объединяет на протяжении истории: и первая война с Германией, и последняя война, и кровь, пролитая французскими и советскими людьми. Нашим народам надо по-настоящему дружить.

Могу вас заверить: будете в Ростовской области, вас встретят там как самых дорогих гостей", - сказал в заключение Шолохов и, не дожидаясь новых вопросов, неожиданно для всех... спрыгнул со цены прямо к гостям в зал. Раздались дружный смех и аплодисменты. А он, тоже смеясь вместе с нами, расцеловался с

француженками, сидящими в первом ряду, и, быстро, помахав нам на прощание рукой (по-видимому, сильно опаздывал на встречу к сыну), направился к выходу. Трудно передать, что в тот момент творилось в зале, а я, вспомнив о привезенных французами подарках, не обращая внимания на поднявшийся шум и радостные крики в зале, бросился вслед за Шолоховым, чтобы напомнить ему о подарках. Он уже спускался по лестнице вниз. "Как быть с привезенными вам из Франции подарками?" - успел крикнуть я вдогонку писателю. "Сохрани их у себя, комбат, до моего следующего приезда, - ответил, ни на секунду не останавливаясь, Михаил Александрович. - Я тебе позвоню".

Это был за всю историю АПН единственный случай, когда Шолохов был у нас, и я думаю, что те из моих бывших коллег, которым посчастливилось тогда, 5 ноября 1966 года, видеть и слышать великого писателя нашего времени, навсегда сохранят тот день в своей памяти. А мне прошедшая встреча с победителями шолоховского конкурса во Франции почему-то напомнила пьесу известного французского драматурга Эжена Скиба "Стакан воды", хотя в моей истории "всему виною" вместо стакана с водой оказалась "французская" булочка с маслом.

В ДОМЕ НА ПАНТЕЛЕЕВСКОЙ

Моя семья (родителей у нас с женой уже не было в живых, старшая дочь в то время работала в советском посольстве в Ливане, а младшая - в одном из научных институтов в Москве) проживала недалеко от площади трех вокзалов на малоизвестной московской улице, протянувшейся вдоль полотна Октябрьской железной дороги, по которой часто проносились пригородные электропоезда, создавая сильный шум и вибрацию во всех квартирах четырехэтажного кирпичного дома. Сюда-то, в нашу трехкомнатную квартиру, я и привез все предназначенные Шолохову подарки. Это были разного рода сувениры, как приобретенные в магазинах, так и созданные руками тех, кто любил и хорошо знал во Франции героев его произведений. Больше всего здесь было книг с теплыми дарственными надписями, миниатюрных офортов с пейзажами Франции, различных статуэток из бронзы и фарфора, а также несколько художественно оформленных бутылок с коньяком и "кальвадосом" - традиционной яблочной водкой (помню, например, одну из них с фигурной пробкой в виде шляпы Наполеона). Все подарки мы с женой аккуратно упаковали в коробки для почтовых посылок. Оставалось ждать шолоховского звонка.

Раздался его звонок однажды январским вечером 1967 года. После взаимных приветствий Михаил Александрович полушутя-полусерьезно спросил, не "улетели" ли его подарки обратно, поскольку с той встречи в АПН прошло уже более двух месяцев, и он за это время не смог приехать в Москву. Рад был узнать, что все они целы и по-прежнему находятся у меня. Спросил, когда можно было бы за ними приехать. Я, правда, подумал, что он пришлет за подарками своего помощника, и поэтому ответил: "В любое время". "А можно я приеду сейчас?" - спросил Михаил Александрович. Такого вопроса, разумеется, я никак не ожидал. Ведь ко мне домой собирался приехать знаменитый писатель - для меня это было что-то новое, неожиданно приятное в характере Шолохова, в понимании его человеческих достоинств. Может быть, он лично хотел поблагодарить меня за хлопоты?

Примерно через час Михаил Александрович появился в нашей квартире, а пока он до нас добирался, моя Нина успела что-то приготовить для встречи с ним. Конечно, с тех пор прошло уже много лет, и далеко не все детали той встречи сохранила память, но главные забыть просто невозможно - они сохранились на всю жизнь.

Мы пригласили Шолохова к накрытому с традиционным русским гостеприимством столу, и он без каких-либо оговорок согласился разделить с нами наш неприхотливый ужин. И это тоже было для нас с Ниной приятным откровением. В теплой, дружеской атмосфере состоялась тогда довольно продолжительная беседа, в ходе которой были и нами, и нашим гостем затронуты самые разные темы, начиная с сугубо личных и кончая некоторыми злободневными проблемами жизни нашей страны и за ее пределами. Не скрою: нас очень порадовали откровенность и открытость Михаила Александровича, простое, бесхитростное общение с ним, и даже, как это ни удивительно, проявленные с его стороны внимание и интерес к, наверно, не всегда объективному мнению хозяев. Конечно, он был в гостях, и, может быть, чувствовалось его желание быть по отношению к нам более благожелательным, но показного снисхождения не было. Скорее всего проявились способность Шолохова, его "от бога" дар по-дружески проникать в мир другого человека. Возможно, возникшей в нашем разговоре доверчивости и непринужденности способствовали домашний уют, непритязательная, но со вкусом оформленная хозяйкой сервировка стола, старания ухаживающей за нами младшей 19-летней дочери, которую писатель не случайно окрестил "фигуристкой", ну и, наконец, традиционная русская водка.

Вот только теперь я смог, находясь в привычной для себя обстановке, разглядеть не "с листа", а в течение двух-трех часов Михаила Александровича, его внешний облик. Человек он был невысокий и некрупного телосложения, коренастый, с небольшими, размеренно движущимися руками. Казацкая его голова поражала большим и красивым лбом, кроной непокорных седых волос, щетиной таких же усов над верхней губой и светлыми, глубокими, теплыми глазами; да еще запомнился его нос с горбинкой.

Трудно спустя более трех десятилетий восстановить ход состоявшейся в тот вечер беседы и все обсуждавшиеся темы, однако одна все-таки осталась в моей памяти и, видимо, не случайно. Дело в том, что мы с женой довольно длительное время находились под впечатлением яркой речи Михаила Александровича, с которой он выступил в минувшем году на XXIII съезде КПСС; в ней он образно, с присущим ему острым юмором и даже некоторой долей сарказма обрушился на действия (а лучше сказать, бездействие) тогдашнего министра рыбного хозяйства СССР А. А. Ишкова, не принимавшего необходимых мер по спасению Байкала, рыбных запасов Волги, Дона и Азовского бассейна. А мы всей семьей уже несколько лет подряд, в том числе и минувшим летом, отдыхали в Бердянске, и нам особенно наглядно было видно, как из года в год происходит истощение рыбного поголовья в Азовском море, в частности судака, тарани, даже бычка, не говоря о более ценных, например, осетровых породах рыб. Так, мы заметили, что такая редкая рыба, как "селява" (настоящий деликатес, прежде ее называли царской, и она ловилась только в этом теплом море), фактически исчезла. Последний раз удалось привезти в Москву для подарка друзьям всего пять рыбешек. Рассказывая Михаилу Александровичу об увиденном на Азовщине, в подтверждение его справедливого возмущения я посетовал, что не можем угостить такой великолепной закуской, как "селява", нашего гостя.

"Крепко досталось тогда от вас на съезде министру Ишкову, здорово и поделом вы его, говоря языком деда Щукаря, "отлупили", - подытожила наше общее мнение моя хозяйка. Шолохов улыбнулся, довольный совпадением наших взглядов по затронутой проблеме и добавил при этом, лукаво посмеиваясь в усы, что рыба-то нужна всем, а не только писателям - ведь в ней много фосфора, который весьма благотворно действует на человеческий мозг, усиливает его деятельность.

Словом, по-настоящему интересный вышел тогда разговор. Разумеется, присутствовала в нем и литературная тематика. Насколько помню, нас очень интересовало, намерен ли Михаил Александрович работать над продолжением опубликованных глав романа "Они сражались за Родину". Писатель сказал, что трудится над новыми главами, но работа идет медленно, с большими перерывами, много времени отнимает общественная, депутатская деятельность. Он был веселым, поразительно располагающим к себе и дарящим нам, его собеседникам, солидную дозу оптимизма и радостного, приподнятого настроения. Таким Шолохов и запомнился в нашем доме на Пантелеевской улице. Да и его супруга, Мария Петровна, вспоминая впоследствии период второй половины 60-х годов, говорила, что Михаил Александрович был тогда "творчески и житейски собранным", и время было "хорошее, веселое, доброе".

Прощаясь с нами в тот зимний вечер, Шолохов поблагодарил за теплый прием, и на форзаце первого тома стоящего в нашем книжном шкафу полного собрания его сочинений, недавно выпущенного в свет издательством "Художественная литература", сделал следующую надпись: "И. Н. и Н. А. Хохловым с самыми добрыми чувствами! М. Шолохов. 6.1.67". Я помог Михаилу Александровичу снести подарки французов в ожидавшую возле дома машину, он поцеловал руку гостеприимной хозяйке, и уже на улице мы крепко с ним обнялись.

Так закончилась моя вторая и, к счастью, не последняя встреча с Шолоховым. Вскоре в печати был опубликован Указ о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда, и я послал Михаилу Александровичу в его донскую обитель поздравительную телеграмму с пожеланием здоровья и дальнейших творческих побед.

"К СЕРДЦУ ВПРИТИРКУ"

В том же 1967 году судьбе было угодно "забросить" меня в... Грузию: старшая 24-летняя дочь, вернувшись из долгосрочной ливанской командировки, вышла замуж, и вторая половина свадьбы состоялась у нас на черноморском побережье в Пицунде, где жили родители ее избранника. Я был искренне признателен моему свату Василию Романовичу Дзнеладзе, который после завершения свадебных церемоний под сенью реликтовых пицундских сосен организовал обещанную им еще в Москве поездку на юг республики, в места, откуда "есть и пошла" грузинская земля. Мы проехали с ним на машине более 600 километров, чтобы достичь приграничного с Турцией Ахалцихского района в Месхетии и увидеть собственными глазами легендарную Вардзию. Не случайно, между прочим, и М. А. Шолохов, впервые оказавшись на земле Грузии, предпочел прежде всего приехать сюда. Здесь, в Вардзии вновь пересеклись наши пути с писателем, хотя он и побывал в этих исторических местах, где жил и творил Шота Руставели, раньше меня. Совпадение было лишь в одном: первым пунктом ознакомительного путешествия по республике стала именно Вардзия.

Так что же представляет собой загадочная Вардзия, и почему ее считают началом грузинской земли? Она, как я понимаю, действительно заинтриговала Шолохова, иначе он не совершил бы сюда, на "краешек грузинской земли", свой четырехсоткилометровый "бросок" из Тбилиси.

...Когда машина вынырнула из-за поворота, перед нами открылась величественная панорама единого, почти полукилометрового скального массива. Вырубленный в толще огромной скалы над Курой чудо-город был похож на какой-то гигантский улей. Такой предстала нашим взорам Вардзия - рукотворный памятник-исполин, святыня грузинского народа, плод его творческого гения. Вместе с моим сватом, его местными друзьями и директором музея мы поднялись в высеченный в скалах пещерный город времен Шота Руставели и царицы Тамары и мысленно вернулись как бы в XI-XII века.

Древние зодчий, рассказал нам директор музея, разместили здесь все жилые помещения вокруг центра - храма Богоматери. Обитатели города жили в двухкомнатных, трехкомнатных и даже четырехкомнатных квартирах. Больше всего было двухкомнатных, расположенных в глубине скалы и состоящих из притвора, главной комнаты и кладовой. У входа в притвор прорублены окна. Побывали мы и в огромном зале "Садар базо" и гостевом помещении. На девятом "этаже" 13-ярусной части ансамбля зашли в трапезную с хлебопекарней, где скамьи и столы высечены прямо в скале. Удивились тому, что здесь, на большой высоте, располагались металлообрабатывающая мастерская, аптека, даже... конюшня для лошадей.

Идея создания Вардзии, пояснил далее директор музея, принадлежит Георгию III. Достроила город его дочь - царица Тамара. Это именно их изобразил древний художник на стенной росписи внутри храма Богоматери. К сооружению подобных скальных городов местных жителей вынуждали тогда нашествия вражеских орд с юга. И Вардзия не раз спасала людей, сокровища национальной культуры, произведения литературы и искусства от разгрома и уничтожения. Основную роль здесь сыграло стратегическое расположение скалы, и, что в этой связи особенно важно, в ней был обнаружен родник с питьевой водой, которая, кстати, льется из расщелины до сих пор и заполняет небольшой вырубленный бассейн. Из этого родника утоляли жажду тысячи людей, он омывал воинам раны, помогал их исцелению. Воды его, согласно поверью, были священны. И еще одна легенда связана с основанием Вардзии. Чтобы скрыть от противника местонахождение царицы, которая, по преданию, провожая грузинское войско на освободительную войну, шла к нему босиком, визири повелели высекать в одной из скал в течение года ежедневно по одному помещению. Таким образом, приближенные скрывали царицу Тамару поочередно в 365 комнатах. А на самом деле в Вардзии насчитывается свыше 600 залов и комнат. Это действительно чудо из арок, фресок и пещер. И если великий Шота Руставели период духовного расцвета средневековой Грузии воспел в гениальных стихах "Витязя в тигровой шкуре", то Вардзия поведала о том же времени в... камне. Потому она и считается святыней. Потому и на Шолохова, побывавшего здесь в начале 60-х годов, произвели потрясающее впечатление пустынные каменные развалины восьмивековой давности. Недаром он назвал их "свидетельством величайшего героизма" и, покинув Грузию, сокрушался, что нелегко ему оставлять было то, что "пришлось к сердцу впритирку".

Мне после осмотра Вардзии довелось на обратном пути в Пицунду побывать еще в нескольких исторических местах - в одном из месхетинских селений, где, по преданию, родился Шота Руставели, в известной во всем мире Абастуманской астрономической обсерватории, на родине Владимира Маяковского и в Гелатском монастыре XII столетия, в котором сохранилась могила царя Давида Строителя и развалины Академии - центра научной мысли средневековой Грузии. И все же Вардзия, где Шолохов был по-настоящему очарован увиденным и, кстати, по свидетельству сопровождавшего его в поездке поэта Ираклия Абашидзе, категорически настаивал на самом подробном рассказе директора музея, а тот без передышки целых полтора часа знакомил писателя со всем, что связано с Вардзией, заняла в моей тогдашней поездке и воспоминаниях о ней особое место. Но лучше Шолохова, находившегося под ярким впечатлением от недавнего посещения древних грузинских достопримечательностей, и Вардзии, конечно, прежде всего, при всем желании, пожалуй, не скажешь - "к сердцу впритирку".


НА БОЛГАРСКОЙ ЗЕМЛЕ

Прошло более шести лет, прежде чем возобновились наши встречи с М. А. Шолоховым. К сожалению, несмотря на его приглашение, прозвучавшее еще во время первой встречи, и огромное желание побывать в донской обители писателя, осуществить это по разным причинам так и не удалось. Зато в сентябре 1968 года я поехал в Болгарию и встретился там... нет, не с самим Шолоховым - с его книгами и читателями, что также было для меня по своему интересно. В Софии впервые проходила в то время международная книжная ярмарка, в которой принимали участие ведущие издательства и книготорговые фирмы мира. Наша страна была представлена объединением "Международная книга" и Агентством печати "Новости". От имени и по поручению издательства АПН я рекламировал и распространял на ярмарке нашу книжную и журнальную продукцию, в том числе выпущенную совместно с зарубежными издательствами, а также вел переговоры с приехавшими в Софию из разных, в основном европейских, стран деловыми партнерами.

И тут меня поджидал сюрприз: на одной из витрин в ярмарочном помещении под вывеской "Книги из Франции" я совершенно неожиданно увидел знакомую суперобложку "Михаил Шолохов. Тихий Дон". Это была та самая книга, которую выпустило при нашем содействии в свет парижское издательство "Ромбальди" и сигнальный экземпляр которой в ноябре 1966 года был подписан автором в присутствии шестидесяти прилетевших в Москву французов - победителей шолоховского конкурса. Что говорить - приятный сюрприз, ведь я как бы встретился вновь, правда, на сей раз на болгарской земле с Михаилом Александровичем, с его шедевром, ставшим любимой книгой миллионов читателей не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами.

Что же касается романа "Тихий Дон" на болгарском языке, то, к сожалению, у него вначале сложилась нелегкая судьба. В 30-е годы, например, при монархическом строе, в условиях жесточайшей цензуры впервые с большими трудностями удалось в 1934 - 1935 гг. издать три тома в виде брошюр (по 16 страниц каждая). В 1940 году цензура вообще объявила книги Шолохова вне закона, а полиция изъяла их из всех библиотек. В годы борьбы болгарского народа против фашистской диктатуры (1941 - 1944) шолоховские романы ценились бойцами партизанских отрядов дороже хлеба насущного. И только при народной власти, в 40-е годы, вышло наконец полное собрание сочинений Шолохова, в том числе все четыре тома "Тихого Дона".

Находясь в Болгарии, я узнал от моих болгарских коллег на международной книжной ярмарке о довольно любопытном факте: здесь, в одном из болгарских сел, с 30-х годов живет и трудится донской казак, бывший в 1919 году руководителем Вешенского восстания Павел Кудинов, о котором Шолохов неоднократно упоминает во многих главах "Тихого Дона". Как выяснилось позже, хорунжий Кудинов имел переписку с директором Ростовского краеведческого музея Константином Прийма, по просьбе которого в одном из писем изложил свои впечатления о прочитанном. По его мнению, роман Шолохова - это "великое сотворение истинно русского духа и сердца... Читал я "Тихий Дон" взахлеб, рыдал, горевал над ним и радовался - до чего же красиво и влюбленно все описано, и страдал-казнился, до чего же полынно-горька правда о нашем восстании... "Тихий Дон" потряс наши души и заставил все передумать заново".

Забегая несколько вперед, упомяну о том, что когда в 1974 году исполком Софийского городского совета учредил ко Дню болгарского просвещения и культуры, славянской письменности и печати большую литературную премию, то первым, кто ее получил из рук председателя Союза болгарских писателей С. Караславова, был наш Шолохов.

"МАХНОВЦЫ" ИЗ НОВОЙ ПЕТРОВКИ

Длительного перерыва, который имел место после моей второй встречи с Михаилом Александровичем, могло, наверное, и не быть. Но обстоятельства сложились иначе. За минувшее семилетие (1967 - 1974) в моей семье и моей работе произошли существенные перемены: у дочерей родились девочки; старшая дочь вновь уехала по линии МИДа за границу - в Алжир, состоялся мой перевод из АПН в научное издательство "Большая Советская Энциклопедия", где поощрялось совмещение служебных обязанностей с научной работой, а когда подготовка кандидатской диссертации вступила в завершающую стадию, пришлось, чтобы уделять этому максимум внимания, перейти на внештатную журналистскую работу.

Каждый год все летние месяцы обозначенного шестилетия мы всей семьей проводили на берегу Азовского моря - несколько раз в Бердянске у знакомых или в доме отдыха на Бердянской косе, а однажды в 1973 году - в старинном приморском селе Новая Петровка. В тех местах отдыхать всегда одно удовольствие - теплое, ласковое море сочетается здесь с сухим степным воздухом, отсутствием дождей и обилием овощей, фруктов и рыбы. А вечерами, когда жара

обычно спадает, я, заранее прихватив с собой из Москвы кучу книг, журналов и газет, был занят сбором досье для своей будущей диссертации.

В Новой Петровке председателем местного колхоза работал мой давний знакомый, с которым мы впервые встретились 14 лет тому назад. Тогда, будучи обозревателем московского радио, я приезжал сюда в служебную командировку для подготовки нескольких репортажных материалов. И вот новая встреча.

Григорий Яковленко, бывший фронтовик, тезка Григория Мелехова из "Тихого Дона" и чем-то внешне смахивающий на него, мало изменился - все такой же высокий, подтянутый, те же зоркие глаза, та же приветливая улыбка. Вот разве морщин на лбу прибавилось, да седины стало больше в висках. От него я узнал, что колхоз сильно изменился. Вдвое вырос коллектив, улучшилось благосостояние людей. Намного возросло производство сельхозпродукции, расширился парк тракторов и комбайнов. Разрослась и сама Новая Петровка. Прямо от побережья тянутся улицы, застроенные добротными каменными домами. В селе построены маслозавод, бытовой комбинат, больница, магазины, Дом культуры, школа, есть электричество и газ, почти во всех семьях имеются автомашины и мотоциклы. Прежде, во время моего первого приезда, человек со средним образованием считался здесь редкостью, а сейчас и высшим никого не удивишь.

Однако колхоз "Россия" - именно так его назвали крестьяне украинского села на берегу Азовского моря в честь братского русского народа - прославился не только своими трудовыми успехами и зажиточной жизнью крестьян. В его послевоенной колхозной летописи были, увы, и негативные, или, лучше сказать, курьезные страницы. Так, например, от одного из районных руководителей мне стал известен такой прямо-таки анекдотичный случай.

Однажды местные власти решили провести в районном центре встречу ветеранов - участников Октябрьской революции и героев Гражданской войны, имевших наибольшие заслуги перед Советской властью. Во все колхозы была передана телефонограмма с просьбой прислать на встречу двух-трех ветеранов, и желательно, чтобы они и внешне выглядели попредставительнее. Такую устную "депешу" получили и в Новой Петровке. А поскольку в тот момент в правлении у телефона оказался престарелый пенсионер, ожидавший председателя по личному делу (все были заняты на уборке), то из его уст председателю и стало известно о приглашении, причем, как он понял, надо прислать с солидным внешним выглядом. Таких двух дедов и послали - с усами запорожских казаков, сильными глотками, умеющими гарно пить горилку и распевать застольные песни. На встрече из-за уж очень колоритного вида они оказались за столом рядом с районным начальством. Сначала деды вели себя тихо-мирно, а когда хлебнули малость лишнего, стали громогласно вспоминать свои "боевые" эпизоды, затеяли между собой перебранку, и тогда вдруг выяснилось: в годы Гражданской войны они воевали не в частях Красной Армии, а... у батьки Махно. Словом, такая вот "маленькая" неувязочка вышла.

Впоследствии Шолохов, который в 15-летнем возрасте однажды попал в плен к махновцам, был приговорен к расстрелу, но по малолетству отпущен, услышав от меня столь нелепую оказию с колоритными дедами из Новой Петровки, от души посмеялся над незадачливыми организаторами ветеранской встречи.

В ДОМЕ НА СИВЦЕВОМ ВРАЖКЕ

Третья моя встреча с писателем состоялась ранним январским утром 1974 года. Михаил Александрович принял меня в своей московской квартире в доме 31, что в тихом арбатском переулке с причудливым названием: Сивцев Вражек. Проходя по переулку в то утро, я невольно обратил внимание на расположенный почти рядом под 27-м номером одноэтажный особняк с мезонином, на нем большая стела из черного мрамора с надписью, что здесь в середине 40-х годов XIX столетия жил русский революционер, писатель, философ Александр Иванович Герцен. Подумалось тогда: двух передовых мыслителей, каждый из которых отразил революционные идеи современной ему исторической эпохи - Шолохова и Герцена, - объединило на время общее московское местожительство. Разве это не символично?

...Но вот я снова, как и шесть лет назад, поднимаюсь по знакомой лестнице на третий этаж, звоню, и мне опять открывает дверь человек, которого знают во всем мире и который так нежданно-негаданно вошел навсегда и в мою личную жизнь. Добродушная шолоховская улыбка, приветливый, приглашающий войти жест, крепкое рукопожатие, а потом живой, начатый с обмена новостями непринужденный разговор с писателем в его кабинете. Проходит несколько минут, и, взяв инициативу на себя, я поздравляю Михаила Александровича, несмотря на большое (почти четырехмесячное опоздание) с 50-летием творческой деятельности, присовокупив к этому и поздравление по случаю его и Марии Петровны золотой свадьбы. Мы с женой приготовили, и я привез с собой для вручения "молодоженам" вкусный сюрприз. Однако поводов для продолжения очного дружеского общения с писателем было без того более чем достаточно.

Мне прежде всего надо было выполнить просьбу моих коллег по прежней работе - заведующих бюро АПН в Каире и Токио - передать автору экземпляры новых изданий "Тихого Дона" соответственно на арабском и японском языках, а также прилагаемые к ним письма переводчиков (вместе с русскими текстами), адресованных лично Шолохову. Вот с каким письмом, в частности, обратился к автору "Тихого Дона" Мустафа аль-Хусейн из Арабской Республики Египет:

"Одному из величайших писателей современности Михаилу Шолохову.

Я не читал произведения писателя, который бы так сильно любил своих героев и относился к ним с подобной скромностью и почтением. Из книг нам было известно об истории русской революции, ее событиях и идеях. Однако мы по-настоящему почувствовали пульс революции и познали ее сущность благодаря Вам, поскольку Вам удалось прекрасно изобразить их в своей книге. Я попытался, хотя и знаю, что моя попытка - передать арабским читателям содержание Вашей книги - явно недостаточна, так как это перевод с английского издания. Я сделал все, что мог, ибо не владею Вашим русским языком, который, и я не сомневаюсь в этом ни на минуту, под Вашим пером более прекрасен из-за своей силы и выразительности. Поэтому я очень извиняюсь за свой перевод с английского текста и глубоко сожалею, что мне не довелось изучать русский язык, чтобы прочитать в подлиннике Ваше замечательное произведение".

Вручая писателю посылку из Египта, я, разумеется, еще не знал о грубых искажениях в авторском тексте, допущенных английским переводчиком, а, следовательно, вслед за ним и арабским. Об этом мне стало известно гораздо позднее, как, впрочем, и об издании в Бейруте в 1966 году всех четырех книг "Тихого Дона", признанном специалистами самым лучшим полным переводом на арабский язык шолоховской эпопеи с очень близкого к оригиналу французского перевода.

К сожалению, у меня не сохранился текст сопроводительного письма японского переводчика - профессора токийского университета "Васеда" Йокота Мидзухо, превосходно владеющего русским языком и сделавшего перевод непосредственно с оригинала. Думаю, однако, что выдержка из написанного им послесловия к переводу шолоховского романа не менее интересна:

"В 1930 году, будучи студентом, я прочитал первую и вторую книги "Тихого Дона", и ужасы войны, революция и чувство трагического глубоко запали в мое сердце. Глаза писателя Шолохова поразили меня - пристальные и холодные, как линза, - они видели все! Я почувствовал жгучую ревность к Шолохову, который был моложе меня всего лишь на один год, но обладал таким необыкновенным, таким безжалостным взглядом. Произведение его в самом деле было выдающимся! Но так как роман еще не был завершен, у меня закралось сомнение: а станет ли "Тихий Дон" шедевром в полном смысле этого слова? Мне пришлось долго ждать. Но вот после войны, когда прочитал в оригинале (на русском) четвертую книгу "Тихого Дона" (в Японии до капитуляции ее нигде нельзя было найти!), а потом заново перечитал на русском языке все четыре книги романа, я сложил оружие перед Шолоховым и говорю: "Да, он создал истинный шедевр!".

В мае 1966 года, примерно за полгода до нашего знакомства, М. А. Шолохов по приглашению Ассоциации японских литераторов посетил Японию, где ему был оказан восторженный прием в Токио, Осаке, Киото (древняя столица) и многих других местах. К тому времени, завоевав сердца миллионов читателей, он уже стал самым популярным писателем в Японии. На приеме, устроенном в его честь, президент Ассоциации сообщил, что семь крупных издательских компаний уже неоднократно переиздавали шолоховские произведения миллионными тиражами! В дни пребывания Шолохова в Японии вышло в свет новое издание романа "Тихий Дон" с цветным портретом автора и переводом того же Йокота Мидзухо. Это издание я и вручил Михаилу Александровичу во время моей третьей с ним встречи на его московской квартире. Надеюсь, все три книги, включая французское издание, выпущенное парижским издательством "Ромбальди", сохранились и сегодня занимают достойное место в экспозиции Вешенского дома-музея.

Среди материалов, переданных писателю в то зимнее утро, были несколько снимков о встрече Шолохова с французами в конференц-зале АПН, стенограмма выступления писателя на этой встрече, книга-малютка "Судьба человека", а также изданная в Италии (издательство "Эдитори риунити", Рим, 1966) богато иллюстрированная книга "История русской революции", в которой помещено большое количество документов и фотографий, в том числе о драматических событиях на Дону после 1917 года.

Наша третья встреча с Михаилом Александровичем прошла в уютной домашней обстановке, не формально, а в добром расположении друг к другу, и закончилась она уже вместе с Марией Петровной за дружеским чаепитием - обоим золотым юбилярам от нашей семьи был вручен специально изготовленный на кондитерской фабрике "Большевик" необычный торт "Хлеб-соль" с цифрой "50" посередине.

От этой встречи у меня остался на память фотопортрет писателя с его автографом: Шолохов запечатлен во время своего выступления в тот день, когда мы впервые встретились с ним, я ощутил его обаяние, оценил его ум, уважение к простым людям, умение терпеливо и внимательно выслушать и понять собеседника. А рядом с этой семейной реликвией можно прочесть неподражаемый афоризм: "В творчестве, как в виноделии, - здесь также требуется выдержка, образ должен созреть в голове, прежде чем он появится на бумаге". И портрет писателя, и эти мудрые шолоховские слова всегда перед моими глазами: когда я сижу за своим письменным столом и часто как журналист и редактор обращаюсь к ним, работая над очередной статьей или обдумывая сюжет на будущее.

Шолохов до сих пор является верным и постоянным учителем в моей творческой жизни.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОГНЕВУЮ МОЛОДОСТЬ

Кто-то однажды сказал фразу, вброшенную в мою память надолго, а может быть, и навсегда: мы счастливы чаще всего либо прошлым, либо будущим и очень редко настоящим. Не берусь оспаривать справедливость сказанного в отношении будущего и настоящего, но что касается прошлого, то это точно, по крайней мере у меня. Эпизод из далекого прошлого, о котором пойдет речь ниже, был рассказан мною Михаилу Александровичу во время одной из встреч, увы, уж не помню, какой именно, но только не первой, поскольку на первой встрече в моей памяти совсем не случайно "застряла" тогда та самая "французская" булочка, которая за долгие месяцы пребывания на фронте превратилась у меня в голове в некий обобщающий "образ" счастливого, безмятежного, но, к сожалению, уже прошедшего довоенного времени.

Эпизод этот чисто фронтовой, его начало, конец и непредсказуемое продолжение спустя 30 лет теперь уж никогда, до самого последнего моего дня, наверняка не забудутся. Должен, однако, извиниться перед читателями - далеко не все здесь полностью, а тем более в деталях соответствует содержанию моего устного рассказа (воспроизвести его в том виде, первоначальном, просто невозможно), к тому же иногда тот рассказ принимал форму диалога, ответов на возникшие у писателя вопросы, но в главном, в основных перипетиях пережитого я нисколько не покривлю душой.

...Весной 1943 года, после учебы в Моршанском пулеметно-минометном училище (Тамбовская область) нас, курсантов училища, досрочно, без присвоения командирского звания, отправили эшелоном на Юго-Западный фронт в распоряжение командующего фронтом Родиона Яковлевича Малиновского. Под городом Старобельском, там, где течет правый приток Дона - Северский Донец, по соседству со знаменитыми шолоховскими местами мы в течение двух месяцев прошли переподготовку на командиров подразделений противотанковых ружей, и нам было присвоено воинское звание младшего лейтенанта. А затем мне, как и другим моим однокашникам по училищу, вручили направление в действующую армию. Так я оказался на передовой - в 795-м стрелковом полку 227-й стрелковой дивизии 6-й армии. Наш полк занимал позиции в небольшом украинском городе Балаклея Харьковской области, а взвод, которым я командовал, располагался возле здания школы. На верхнем ее этаже мы оборудовали наблюдательный пункт - оттуда хорошо просматривалась вражеская оборона. Шла подготовка к наступлению, накапливались людские резервы, прибывала новая техника. Сигнал к наступлению был дан 3 сентября. В этот день и состоялось мое первое боевое крещение.

Помню ясное, без единого облачка, по-летнему теплое утро, когда наш полк, накануне переброшенный походным порядком на новый огневой рубеж, под артиллерийским и минометным огнем противника двинулся вперед, чтобы овладеть безымянной высотой, расположенной за лесным массивом. Пока мы шли в полный рост по лесу и нас противнику не было видно, он применял тактику обстрела "по квадратам", то есть "молотил" лес выборочно. Но уж если попадал туда, где были наступающие части - от них мало что оставалось. И это мы сами видели, проходя мимо таких страшных "квадратов": груды из человеческих тел, амуниции и оружия. И много, очень много крови. Такое вообще трудно себе представить. А что мог тогда чувствовать 19-летний младший лейтенант, впервые принявший участие в настоящей схватке с врагом? Многих, шедших со мною рядом, да и меня тоже, тошнило. Но мы шли дальше, рискуя ежеминутно попасть в такой "квадрат", пока все-таки благополучно не достигли противоположной опушки леса и залегли, готовясь к решительному броску на маячившую перед нами высоту. Наши ряды намного поредели - без потерь "прогулка" по лесу все-таки не обошлась. Не знаю, сколько осталось в живых в моем взводе, да в горячке боя этого и невозможно выяснить, к тому же каждый, будь он командир или рядовой боец, ориентировался "по ходу дела" прежде всего на себя и на своего ближайшего соседа и, конечно, не думал ни о чем другом, как о скорейшем достижении поставленной перед ним задачи - любой ценой, даже ценой собственной жизни (или возможной смерти), овладеть высотой. А враг продолжал упорно сопротивляться. Вокруг нас беспорядочно рвались мины и снаряды, свистела шрапнель, трещали по траве пули. Не смолкал грохот боя.

В этом бою мы шли в лобовую атаку на гитлеровцев дважды. Первый раз - когда преодолевали несколько десятков метров по-пластунски, подбираясь к основанию высоты, и второй - когда "бежали", карабкаясь вверх по крутому склону к траншеям противника. Пожалуй, наиболее тяжелыми, по крайней мере для меня, стали минуты после начала первой атаки. Враг бил по нашей цепи из пулеметов. Пришлось залечь. Распластавшись, я полз вперед, обливаясь потом, под палящими лучами полуденного солнца с автоматом в одной руке, с гранатой в другой и шинельной скаткой за спиною. Но главная тяжесть была в другом - в преодолении страха: ведь двигаясь в густой и высокой траве, которая колола лицо, возбужденный и мокрый, я уже не воспринимал шума разрывов вокруг себя, но зато хорошо понимал, что являюсь для окопавшегося на высоте противника отличной мишенью, что он сверху видит каждое мое движение. Поистине жуткое состояние!

Страх пропал только тогда, когда очутился у самого подножия высоты: ведь это была уже "мертвая зона" - пространство, не доступное противнику для прицельного огня. Здесь, немного передохнув, глотнув пару раз из фляжки с водой и перезарядив оружие, я и мои бойцы бросились с криком "Ура!" вперед, к укрепленным позициям врага. Рукопашной не получилось: противник, видя, что мы уже совсем близко и схватки с нами ему не избежать, дрогнул и, бросив в панике первую траншею, поспешил укрыться за вторым рубежом своей обороны. Но и там ему не удалось надолго удержаться: к вечеру наш полк, потеряв в ходе ожесточенного боя чуть ли не половину людского состава (просто удивительно, как я чудом уцелел, даже не был ранен!), прорвал наконец на своем участке глубоко эшелонированную оборону гитлеровцев и овладел безымянной высотой. Враг, не выдержав натиска, бежал. Это была первая моя и моих боевых товарищей победа!

С того незабываемого сентябрьского дня 1943 года прошло много лет, и хоть это трудно было себе представить, но свершилось невероятное: что называется, день в день, ровно 30 лет спустя, 3 сентября 1973 года судьба забросила меня на... поле моего первого боя!

Ранее я уже упоминал о своем отдыхе с семьей на Азовском море летом 1973 года в приморском селе Новая Петровка. Так вот: тамошние друзья, зная о моем участии в боях за освобождение Украины от немецко-фашистских захватчиков, решили организовать юбилейный "автопробег" до Балаклеи Харьковской области. Так, три десятилетия спустя, я снова оказался на бывшем "моем" наблюдательном пункте в здании школы и на той самой высоте, которую пришлось брать штурмом. На ней уже почти не видно следов прежних траншейных ходов, и только кое-где можно заметить остатки проржавелых деталей минометного и стрелкового оружия. Вместе с моими новопетровскими друзьями и преподавателем истории местной школы Андреем Тризной (он возглавлял отряд следопытов по поиску павших на территории района героев Великой Отечественной войны) мы прямо здесь же осушили по случаю 30-летней юбилейной даты свои наполненные прихваченным с собою "Советским шампанским" дорожные кружки. И на какой-то миг вернулась романтика моей огневой молодости!

А перед обратной дорогой я, положив красные гвоздики, долго стоял задумавшись на главной площади Балаклеи перед обелиском в честь павших здесь в военное лихолетье моих боевых товарищей - бойцов и командиров нашего 795-го полка.

Вспоминая сегодня павших смертью храбрых моих однополчан, отдавая должное мужеству товарищей по оружию, я часто спрашиваю себя: как оценить это событие в моей жизни, какой след оно оставило? Кто хоть раз понюхал настоящего пороха и сумел преодолеть страх перед смертью, тот, наверное, поймет, как сильно билось тогда мое сердце от сознания первой победы.

Из той юбилейной поездки я привез домой памятный "сувенир" - стабилизатор от мины, найденный спустя 30 лет на "моей" высоте, и теперь он всегда будет напоминать мои боевые будни, прошедшие в годы войны невдалеке от донских шолоховских степей.

ОТ НЕНАВИСТИ - К ДРУЖБЕ

Пришло наконец время более подробно рассказать о своей научной работе, которая, как когда-то и журналистская деятельность в АПН, привела меня к общению с М. А. Шолоховым, к осмыслению его общечеловеческих черт, незаурядного характера и идейных достоинств.

Читателю еще не известно, что свою будущую кандидатскую диссертацию я после долгих раздумий решил посвятить необычной для середины 70-х годов теме - борьбе западногерманских коммунистов за мир и безопасность в Европе. А необычность ее заключалась прежде всего в том, что предстояло подробно исследовать деятельность той компартии в Западной Германии - ГКП, которая в отличие от запрещенной КПГ была создана в 1968 году и в тяжелых, хотя и легальных условиях начинала развертывать свою работу среди населения. Это был период мужественного, вопреки противодействию властей, становления партии, ее организационного укрепления как в центре, так и на местах. Пример созданного на востоке Германии нового социалистического отечества - Германской Демократической Республики - придавал силы западногерманским коммунистам. Они провели уже несколько съездов, издавали ежедневную газету, численность партии достигла 45 тысяч человек.

Моя работа над диссертацией шла трудно - книг, изданных у нас и за рубежом по исследуемой тематике, еще не было, приходилось кропотливо, что называется, "по крупицам" собирать фактические данные из периодической печати. В Москву приехал работать корреспондент газеты западногерманских коммунистов "Наше время" Губерт Кушник, который привез с собой много интересных материалов о деятельности ГКП в 1968 - 1974 годах; он также регулярно передавал мне получаемые им из Дюссельдорфа ежедневные выпуски этой газеты. Если честно признаться, я по-настоящему увлекся новой, никем еще в научном плане не разрабатываемой темой, считая себя "первопроходцем", и рассматривал свою работу над диссертацией как посильный вклад в поддержку мужественной борьбы моих единомышленников - западногерманских коммунистов за мир и безопасность в Европе.

Такова предыстория. Но прежде чем перейти к рассказу о том, какое отношение ко всему вышеизложенному имеет наш Шолохов, следует вспомнить некоторые факты из его жизни и творческой деятельности.

Общеизвестны его принципиальные позиции, касающиеся исключительно дружественного, несмотря на перипетии в годы войны (а как мы знаем, у писателя были и свои счеты с немецкими оккупантами!), отношения к немецкому народу, и особенно к немецким рабочим и крестьянам, к немецкому пролетариату и его коммунистическому авангарду. Об этом можно судить хотя бы по опубликованному в 1956 году рассказу "Судьба человека" и по публицистической статье "Солдаты моей Родины" (1968 год). Так, например, в этой статье, написанной Шолоховым к 40-летию Вооруженных сил СССР, писатель упоминает о том, что ему "в семейных альбомах не раз приходилось видеть снимки наших солдат с немецкими детьми на руках, доверчиво обнимающими их за шею. И часто, когда я вижу такой по-настоящему человеческий снимок, видится мне Берлин: улицы, похожие на каменоломни, и походные кухни, на которых ротные кашевары разливают суп голодным немецким женщинам. Придя на немецкую землю как победитель, советский солдат очень хорошо понял, что есть две враждующие между собой Германии: Германия капиталистов, фашистских заправил, и Германия миллионов немецких рабочих и крестьян". И далее: "В Веймаре, милом зеленом городке, где Гете создавал своего бессмертного "Фауста", где творили Шиллер, Гейне и Лист, советский солдат увидел бухенвальдский лагерь уничтожения, построенный палачом Гиммлером для немецких коммунистов. Преисполненный гнева, вошел советский солдат в крематорий, в котором эсэсовцы сожгли десятки тысяч непокорившихся немцев и убили вождя немецкого рабочего движения незабвенного Эрнста Тельмана". И, наконец: "Советские солдаты подали надежную руку дружбы подлинным героям немецкого народа - людям, которых они освободили из лагеря смерти, вернувшимся тогда из эмиграции, вышедшим из глухого подполья, где они скрывались от гестапо".

Шолохов горячо приветствовал образование в 1949 году первого в германской истории государства рабочих и крестьян, куда он по приглашению немецких друзей неоднократно приезжал, и от души радовался успешному становлению братской социалистической ГДР.

Незабываемой, в частности, осталась для Шолохова его поездка в ГДР летом 1964 года. За десять дней он побывал в Берлине, Дрездене, Эрфурте, Веймаре, Карл-Маркс-Штадте, Шверине. Встречался с рабочими и членами сельхозкооперативов, с корабелами и шахтерами, писателями и деятелями культуры. С особым вниманием он, например, знакомился с коллективом производственного кооператива в Клотцше близ Дрездена, где почувствовал себя в хорошо знакомой ему обстановке, сразу же найдя язык сердечного взаимопонимания с немецкой женщиной-крестьянкой и другими ее коллегами из этого кооператива. В Берлине перед возвращением на Родину Шолохову вручили орден "Большая звезда дружбы народов" и Почетный знак Общества германо-советской дружбы, что

явилось выражением благодарности писателю, который своими произведениями и огромной общественной деятельностью способствовал рождению новых отношений с ГДР.

Другое дело Западная Германия, где тогда, как, впрочем, и до войны, господствовали прежние капиталистические порядки. Как известно, в той довоенной Германии Шолохов побывал в далеком 1930 году, то есть еще до прихода к власти фашистов. Он ехал по приглашению Горького в Сорренто (Италия), но добрался лишь до Берлина и затем по независящим от него причинам был вынужден вернуться обратно в Советский Союз. Что касается послевоенной Западной Германии, где Шолохов был уже достаточно хорошо известен, но куда ни разу еще не выезжал, где в 70-е годы, то есть сорок с лишним лет спустя после его кратковременного пребывания в довоенном Берлине, у власти находилось социал-демократическое правительство Вилли Брандта, а коммунистам удалось впервые за послевоенные годы легализовать свою деятельность, ситуация оставалась довольно сложной. И легальная ГКП, боровшаяся за мир и европейскую безопасность, действительно крайне нуждалась в серьезной моральной поддержке.

Именно в это время у нас с Губертом Кушником - московским корреспондентом газеты "Наше время" - и зародилась мысль: а что если обратиться к М. А. Шолохову с конкретным предложением, в котором, в частности, речь шла бы и о возможной поездке писателя в ФРГ. Я вспомнил об успехе в 1965 - 1966 годах у населения Франции конкурса на лучшее знание героев "Тихого Дона", рассказал об этом Губерту, а тот в свою очередь - своему главному редактору. Идея о проведении в ФРГ литературного конкурса, аналогичного тому, который провело когда-то французское издательство "Ромбальди", вызвало у западногерманских коммунистов определенный интерес. Ведь такой конкурс, организацию которого могла бы взять на себя газета "Наше время", имел бы в условиях дальнейшей нормализации советско-западногерманских отношений большое политическое значение, а нашим друзьям и единомышленникам в Западной Германии дал бы новый стимул для борьбы за мир и социальный прогресс, помог бы им завоевать на свою сторону более широкие читательские массы в стране.

Когда идея конкурса окончательно созрела и добро руководства ГКП было в принципе получено, я решил переговорить с Шолоховым, чтобы выяснить его предварительную реакцию на наше предложение. Скажу, забегая вперед,

сразу же: Михаил Александрович отнесся к нему с пониманием и в целом весьма положительно.

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ ИНТЕРВЬЮ, НЕСОСТОЯВШИЙСЯ КОНКУРС

6 марта 1974 года, в день очередного отъезда из Москвы Михаила Александровича и Марии Петровны в Вешенскую, мы вновь встретились на их московской квартире. Это была четвертая моя встреча с писателем и, увы, в силу ряда причин ставшая последней. Встреча, прошедшая в отличие от предыдущей в деловой, можно даже сказать несколько формальной, атмосфере, была посвящена в основном тому самому литературному конкурсу, который предполагалось провести на территории ФРГ. В порядке подготовки к этой встрече я несколько раз звонил в Вешенскую (кстати, Шолохов впервые узнал об идее конкурса из нашего с ним телефонного разговора в конце января 1974 года), и мы условились с Михаилом Александровичем, что именно на ней обсудим весь комплекс вопросов, связанных с конкурсом.

Встреча началась с вручения Шолохову письма, с которым по поручению редколлегии газеты "Наше время" к нему обратился московский корреспондент этой газеты Губерт Кушник. В письме, переданном мною писателю вместе с русским переводом, говорилось о том, что в случае одобрения Шолоховым идеи конкурса (а предварительное его согласие, как мы знали, было уже получено) редакция могла бы при содействии писателя подготовить и издать к открытию конкурса рекламную брошюру, специальный номер газеты и другие материалы, посвященные его жизни и творчеству. Предполагалось также пригласить Михаила Александровича в ФРГ в удобное для него время с целью организации пресс-конференции, поездки по стране и встреч с ветеранами германского коммунистического движения. Редколлегия планировала после завершения конкурса приезд его победителей в Советский Союз для встречи с писателем и очного знакомства с нашей страной. В письме подчеркивалось, что изложенные в нем вопросы получили полное одобрение в Президиуме Правления ГКП и что в случае принятого писателем положительного решения редколлегия готова незамедлительно направить ему официальное приглашение.

Ознакомившись с содержанием письма, Шолохов подтвердил свое согласие с предложениями немецких друзей, касающимися подготовки и проведения конкурса, и попросил подготовить ему данные об издании его произведений в ФРГ. Такая справка была подготовлена и по

просьбе Михаила Александровича направлена в Вешенскую. К тому времени в Западной Германии были изданы "Донские рассказы", сборник "Лазоревая степь", романы "Тихий Дон" и "Поднятая Целина", рассказ "Судьба человека". Словом, западногерманские читатели имели достаточно ясное представление о творчестве М. А. Шолохова. Больше всего выходил в свет, конечно, "Тихий Дон" - в издательствах "Ойропеишер бух-клуб" (Штуттгарт), "Бухергильде Гютенберг" (Франкфурт-на-Майне), "Бертельсман ферлаг" (Гютерслоу) и "Пауль Лист ферлаг" (Мюнхен). Кстати, в Мюнхене вышел двухтомник, и именно его прислал в московский корпункт газеты "Наше время" руководитель нелегальной КПГ Макс Рейман с просьбой передать обе книги автору. Вручая их Михаилу Александровичу во время нашей последней встречи, я перевел ему с немецкого надпись, сделанную Рейманом на титульном листе первого тома:

"Я читал "Тихий Дон" и смотрел фильм - оба оставили у меня огромное впечатление. Ваше писательское мастерство и Ваш реализм достойны восхищения. Ваши произведения принадлежат к вершинам мировой литературы. Я до сих пор вспоминаю Ваше выступление на 23-м съезде КПСС*, когда Вы говорили о загрязнении прекрасных рек Вашей родины промышленными предприятиями. Но Вы не только критиковали - Вы предлагали, как это можно изменить. Ваши предложения встретили понимание, а поскольку я сам - страстный рыбак, то я был этому страшно рад. Ваш Макс Рейман. Дюссельдорф, 5 февраля 1974 года". Михаил Александрович после ознакомления с этой надписью попросил меня передать через корреспондента газеты "Наше время" свою благодарность выдающемуся деятелю германского и международного коммунистического движения за его теплые слова и при этом добавил: "Он мне прислал мою книгу со своей надписью, теперь пусть пришлет свою - я ему на ней тоже кое-что напишу". Просьба Шолохова была выполнена, и, надо полагать, такой своеобразный обмен дружескими посланиями между двумя выдающимися современниками-единомышленниками все же состоялся**. Во всяком случае, Губерт Кушник во время своей служебной поездки в апреле 1974 года в Дюссельдорф, где находилась редакция газеты "Наше время", получил от М. Реймана экземпляр его книги "Решения 1945 - 1956", изданной в 1973 году во Франкфурте-на-Майне, и, вернувшись в Москву, послал его в Вешенскую.

Последняя моя встреча с Шолоховым была непродолжительной. Михаил Александрович обещал подумать над теми конкретными просьбами газеты западногерманских коммунистов, которые касались подготовки печатных материалов с его участием, приуроченных к открытию конкурса, и прежде всего его интервью (заранее подготовленные редакцией вопросы я успел передать писателю). Было решено в ближайшее время созвониться. Я пожелал Михаилу Александровичу и Марии Петровне, которую поздравил с наступающим Международным женским праздником 8 Марта, доброго пути, и мы обменялись с уже торопившимися к отъезду в Вешенскую супругами крепкими дружескими рукопожатиями, к сожалению, последними.

Вскоре, в конце марта, Шолохов прислал свои ответы на вопросы газеты "Наше время". Вот как на редкость скупо-лаконично, но с предельной ясностью ответил писатель на поставленные ему вопросы (даются по сохранившейся у меня копии):

Каким вы видите развитие советской литературы за последнее время? - Положительно.

Как советские писатели относятся к своему государству? - 99,99 процента хорошо, остальные плохо.

Что Вы думаете о развитии событий в ФРГ за последние годы? - Я за невмешательство в дела ФРГ.

Как Вы расцениваете нынешнее состояние культурных связей между Советским Союзом и Федеративной Республикой, особенно в области культуры? - Желательно, чтобы они усилились.

В заключение писатель пожелал всего самого доброго участникам конкурса - читателям газеты, всем коммунистам Западной Германии и выразил надежду, что в недалеком будущем победители конкурса смогут приехать в нашу страну.

Между тем руководство ГКП включило подготовку и проведение в ФРГ конкурса в программу своих мероприятий на 1974 - 1975 годы. Предполагалось объявить об открытии конкурса в ноябре 1974 года и к этому моменту опубликовать в газете "Наше время" интервью с писателем и его эксклюзивную фотографию (Шолохов прислал такой снимок, и он был передан по бильд-аппарату вместе с интервью в Дюссельдорф) с обращением к читателям газеты. Секретарь Правления ГКП Карл-Гейнц Шредер направил в июле 1974 года письмо в адрес ЦК КПСС с просьбой о содействии в поездке Шолохова в ФРГ в 1975 году. Как следует из письма, в ходе этой поездки планировались его встречи с немецкими


--------------------------------------------------------------------------------

* Шолохов выступал на съезде 1 апреля, а Рейман - 2 апреля 1966 года.

** М. Рейман скончался в 1977 году, М. А. Шолохов - семь лет спустя.

--------------------------------------------------------------------------------

писателями, посещение памятных ленинских мест в Мюнхене и тельмановских - в Гамбурге, встречи с коммунистами, рабочими предприятий, молодыми членами ГКП и, конечно же, с победителями конкурса (вместо предусмотренной ранее встречи в Вешенской).

Теперь, оглядываясь в прошлое, приходится, увы, сожалеть, что всей этой удивительной, своеобразной и очень важной для наших немецких друзей политической акции так и не суждено было осуществиться. Помешали ряд серьезных, в том числе непредвиденных обстоятельств. Среди них, пожалуй, особенно обидным оказалось, мягко говоря, неоправданно длительное рассмотрение у нас предложений, поступивших от руководства братской партии (письмо К. -Г. Шредера надолго застряло в отделе культуры ЦК КПСС, так и не получив должного отклика на поставленные в нем вопросы). К тому же летом 1974 года московский корреспондент газеты "Наше время" Губерт Кушник, от которого во многом зависело дальнейшее продвижение задуманного проекта, завершил (что для меня оказалось неожиданным) свою работу в нашей стране и вернулся на родину, и больше материалов с пометкой "от собственного корреспондента в Москве" на страницах газеты не появлялось (не были опубликованы и полученные от Шолохова материалы). В октябре 1974 года газета дала анонс о выходе в свет в издательстве "Прогресс ферлаг" (Гундернхаузен) рассказа "Судьба человека" и опубликовала отрывок из этого рассказа. А спустя десять лет в двух февральских номерах 1984 года поместила несколько печатных материалов и иллюстраций в связи с кончиной писателя после его длительной и тяжелой болезни.

Собственно, симптомы перенесенных Шолоховым заболеваний появились еще в начале 70-х годов. Уже тогда я не раз слышал от Михаила Александровича, что ему как бы нездоровится, и он, приезжая в Москву, вынужден был, по его же словам, часто "пропадать" в поликлинике, благо она напротив его дома. Но в то время мне, разумеется, не было известно, сколь серьезны его заболевания. Да я никогда и не посмел бы у него этим поинтересоваться. Лишь много лет спустя, когда в печати появились публикации, в которых упоминалось о перенесенных им тяжелейших недугах - затяжной диабет, инфаркт, два инсульта и рак горла - стало ясно, какие тяжкие страдания выпали на его долю в последние годы жизни, и как он, мужественно превозмогая их, шел навстречу хорошим начинаниям друзей-единомышленников в той же братской Германской коммунистической партии.

Что же касается моих в известной мере посреднических функций, то в сложившейся тогда ситуации их успешному завершению, или, иначе говоря, осуществлению задуманного проекта конкурса, не мог, конечно, способствовать и мой переход после успешной защиты кандидатской диссертации в мае 1975 года на новую работу и прекращение контактов с писателем опять-таки из-за ухудшения уже сильно пошатнувшегося его здоровья.

НЕУМЕСТНЫЙ УРОК ПОЛИТГРАМОТЫ

Признаться, у меня была еще одна "встреча" с М. А. Шолоховым, которая, если исходить только из ее календарной даты - где-то между 8 и 14 января 1974 года, - не была, конечно, последней, но в данном повествовании стала все-таки таковой, поскольку на ней затрагивались мои сугубо личные проблемы. Вообще писать о личном, сокровенном всегда трудно: чувствуешь себя при этом как-то неловко, что называется "не в своей тарелке", словно сам себя ставишь в положение человека, в чем-то ущемленного, даже виновного. Однако правды ради, ради того, чтобы лучше обозначить не выдуманные, а действительно присущие Шолохову, истинно русскому человеку, его характерные черты - доброту, сопереживание, отзывчивость, товарищескую помощь, - стоит поступиться своей, по сути дела мнимой, ущемленностью и поведать из хроники моего общения с писателем еще об одном, пусть и не столь уж важном событии.

...Работа над ранее упомянутой диссертацией, для успешного завершения которой была принесена в жертву моя штатная служба, близилась к своему концу. Собственно, черновой вариант был уже готов, оставались его шлифовка, а также подготовка автореферата и библиографии (последняя, кстати, заняла почти 200 машинописных страниц, что само по себе говорит о сложности ее составления). Все шло к тому, чтобы заранее подумать о своем возвращении к штатным служебным обязанностям, так как фронтовая пенсия и нерегулярные журналистские гонорары были все-таки недостаточным вкладом в семейный бюджет, львиную долю которого за последние два года составляла зарплата жены.

Михаил Александрович, начиная еще с беседы в доме на Пантелеевской, знал уже многое о нашей семье, о моем фронтовом прошлом и научной деятельности, а также о моих служебных перипетиях, связанных с уходом в конце концов на внештатную работу. Иногда он, как бы между прочим, интересовался моими делами, и я, по-человечески делясь с ним, вызывал, наверно, сочувствие и понима-

ние у него. Помню, однажды он прямо спросил: где бы мне хотелось работать после защиты диссертации? Тогда, с ходу, я не смог сказать что-либо определенное, поблагодарив за внимание и проявленный ко мне интерес. Но надо знать Михаила Александровича - он все равно попросил серьезно об этом позаботиться.

Что ж, я и раньше, строя разные планы, периодически задумывался: в самом деле, куда мне пойти работать, учитывая полученное образование и опыт прежней работы на "фронте" внешнеполитической пропаганды? Решение зрело не только под влиянием долгих раздумий, оно вынашивалось также после советов в семье и с друзьями; определенное воздействие на него оказали опыт и место службы тех, кто вместе со мной окончил МГИМО МИД СССР и работал уже не первый год в самых престижных инстанциях с международным профилем. Подумалось: если у них получилось, то почему и мне не поработать там, где вершатся судьбы нашего Отечества? В конце концов, ведь "не боги горшки обжигают", думал я, да и мои фронтовые заслуги перед страной и партией (коммунистом стал накануне первого боя!) дают солидное основание для востребования в здании на Старой площади. И как только все это созрело, а защита диссертации, подготовленной на кафедре истории КПСС и подтверждающей мою специализацию по коммунистическому движению в ФРГ, была уже "не за горами", я, помня доброе ко мне расположение со стороны Михаила Александровича, откровенно поделился с ним своими мыслями. Выслушав меня, он тут же, как человек слова и дела, попросил написать небольшую автобиографическую справку и дать перечень лиц (включая их служебные телефоны), с кем ему следовало бы переговорить.

Когда бумаги были готовы, я привез их Михаилу Александровичу и, передавая, выразил надежду на благоприятный исход предпринимаемого шага. На что Шолохов сказал мне: "Ладно, комбат, жди ответа". Так что назвать встречей наш мимолетный диалог, состоявшийся на квартире писателя где-то в первой декаде января 1974 года, "рука не поднимается"...

Прошло совсем немного времени, и вот какой, честно говоря, невообразимый ответ прислал Михаил Александрович: "Из моего ходатайства ничего не получилось. В тонкой, но обидной форме мне было сказано, что берут они к себе "не тех, кто желает у них работать, а тех, кого они подбирают к себе на работу". И что никакие рекомендации здесь неуместны. Если тебе неприятно читать эти строки, то, поверь, и мне не доставило особого удовольствия выслушивать урок политграмоты... Желаю всего доброго. М. Шолохов. 17.1.74".

Вот так. И хоть комментарии тут, казалось бы, излишни, без них все же не обойтись. Итак, прежде всего кто же имелся в виду под словом "они"? Назову в том порядке, в каком их фамилии были переданы писателю: Суслов М. А., Пономарев Б. Н., Демичев П. Н. Все трое - секретари ЦК, первый из них - член Политбюро, двое других - кандидаты в члены Политбюро; двое первых руководили международным отделом, третий - отделом пропаганды. Значит, все трое, то есть "они", представляли высшее партийное руководство, иначе говоря, как бы олицетворяли его, и не столь уж важно, к кому из них обратился с рекомендацией Шолохов, гораздо важнее здесь то обстоятельство, что именно Сусловы, Пономаревы, демичевы и им подобные постепенно разрушали партию, дискредитировали, как мы теперь это знаем, не только ее центральный орган, но, увы, и само звание советского коммуниста.

А теперь мой комментарий к полученному ответу. Да, сознаюсь: если Михаилу Александровичу было обидно то, как, в какой форме с ним "они" вели разговор, то меня, не скрою, возмутило его содержание. Разве рекомендации члена ЦК партии, академика АН СССР, дважды Героя Социалистического Труда и народного депутата могут быть вообще неуместными? Чушь какая-то. И потом - неужели у "них" не хватило ума, прислушавшись к мнению такого человека, как Шолохов, даже ничем не связывая себя, хотя бы только рассмотреть рекомендуемую кандидатуру? Не пожелали, высокомерие не позволило. И, наконец, к вопросу об уроке политграмоты - что это как не самая недостойная (а это чувствуется между строк ответа) нотация всемирно известному писателю, явное неуважение к его непререкаемому авторитету, к его великому творчеству и огромной общественной деятельности. Кого "они" вздумали учить политграмоте! Смешно и в то же время грустно от такого неуместного "их" урока, не говоря уже о том, что здесь и под большим микроскопом не увидишь элементарной порядочности. В целом же это была иезуитски вежливая, тщательно выверенная реакция одного из тогдашних "небожителей" на шолоховское доброжелательство.

К слову сказать, Михаила Александровича, у которого на протяжении всей его жизни были совсем непростые отношения с партийной верхушкой, никто и никогда, слава богу, не отождествлял с нею. Вот почему нельзя (и особенно в свете вышеизложенного) не согласиться со старшей дочерью писателя, Светланой Михайловной, которая в начале 90-х годов отмечала, что отец "всю свою жизнь честно


служил той идее, в которую искренне верил, никогда не отождествляя эту идею и ее "исполнителей": партию, к которой принадлежал по убеждению, а не из корысти, и ее руководителей, к сожалению, далеко не всегда достойных".

ПОДАРОК СУДЬБЫ

В этих неприхотливых заметках, сдабриваемых время от времени дневниковыми записями, я постарался рассказать лишь о том, что знаю, исходя из собственных наблюдений, с чем так или иначе сталкивался на своем жизненном пути, ну и, конечно, о личном деле, к которому Михаил Александрович, увы, столь "неудачно" для нас обоих "приложил руку". Надо сказать, мы сблизились довольно быстро, найдя, как мне кажется, с первых же встреч и разговоров общий (в житейском понимании этого слова) язык, доверившись, что называется, друг другу, а меня, признаться, с самого начала приятно удивило и просто-напросто подкупило добросердечное отношение великого мастера к проблемам рядового в общем-то журналиста. Возможно, и Михаил Александрович проникся тогда же моим служебным горением, стремлением поставить (даже при первом нашем общении по телефону) общественные, государственные интересы выше личных, собственных, вернее, в ущерб собственным. Это уже позже я, уверовав в стопроцентную искренность предложенной Михаилом Александровичем помощи, все-таки не удержался от соблазна воспользоваться ею и позволил себе, хоть и непреднамеренно, втянуть его в решение вопроса о моем трудоустройстве. Теперь, много лет спустя, приходится об этом горячо сожалеть, но ничего уж тут не поделаешь - что было, то было.

В сущности, мне надо благодарить судьбу хотя бы только за то, что я имел дело с очень умным, чутким и, что особенно ценно, порядочным человеком, каким Михаил Александрович Шолохов навсегда останется в моей памяти. И тут я просто не могу не сослаться на мнение его собрата по перу, замечательного русского советского писателя и общественного деятеля Вадима Михайловича Кожевникова, очень точно подметившего в Шолохове те черты его необыкновенного характера, которые мне, например, тоже особенно импонировали: "Шолохов сразу располагал к себе скромностью и простотой, особым человеческим обаянием..." Его душевный талант - это "талант тончайшего дружеского проникновения в мир другого человека... Мудрое понимание другого человека - не снисхождение к нему, а родственная близость - этот дар шолоховского сердца как бы притягивает к нему самых разных людей, черты и характер которых навсегда сохраняет его удивительная память". Да, именно так - дар сердца - и лучше, пожалуй, не скажешь.

А возвращаясь снова к моим делам, хочу лишний раз подчеркнуть, что благородная, но, к сожалению (а может быть, к счастью?!), безуспешная попытка Шолохова оказать мне человеческую поддержку, все равно самого дорогого стоит.

Вспоминая сегодня наши с Шолоховым встречи и беседы, не могу не быть благодарным судьбе за то, что узнал близко такого прекрасного человека, непревзойденного классика русской советской литературы, подарившего миру несколько подлинных литературных шедевров о советской социалистической эпохе, в которых с присущими ему глубиной и ярким, неподражаемым талантом прославил наш героический народ и его легендарный подвиг в годы Великой Отечественной войны.

Одним только "Тихим Доном" Шолохов покорил весь мир и обессмертил свое имя - имя настоящего ЧЕЛОВЕКА и ПАТРИОТА русской земли.

* * *

В начале моего повествования речь уже шла о некоторых наиболее существенных чертах, свойственных Шолохову как выдающейся личности и просто как человеку. В этой связи приводились высказывания тех представителей нашей и зарубежной общественности, кто лично был знаком с писателем и смог за одну или несколько встреч с ним оценить непростую душевную натуру Шолохова, характеризующие его жизненные принципы и поступки. На мой взгляд, было бы интересно эти высказывания дополнить мнением людей, самых близких Михаилу Александровичу, и, конечно, прежде всего Марии Петровны - преданного и неизменного друга, помощника, делившего за более чем полувековую совместную жизнь все ее радости и невзгоды.

Так, со слов Марии Петровны, высказанных однажды в разговоре с хорошо знакомым ей московским журналистом И. И. Жуковым, у ее супруга был хоть и твердый, но отзывчивый характер, он не любил нытья, тяготы переживал почти всегда в одиночку, а всякое хвастовство презирал; был строг, но пальцем не тронул никого из детей.

По мнению того же Жукова, не раз встречавшегося с Михаилом Александровичем и в Москве, и в Вешенской, характерной особенностью Шолохова была высокая требовательность к себе, необыкновенное трудолюбие, честное, без всякой позы, достоинство, полное равнодушие к похвалам и последовательное

бескорыстие. Кстати, по свидетельству давнего друга семьи Шолоховых, Е. Г. Левицкой, благодаря усилиям которой в начале 30-х годов вышли в свет первые книги "Тихого Дона", она ни у одного писателя не видела такого презрительного отношения к деньгам, как у Михаила Александровича. У Шолохова, констатирует все тот же И. И. Жуков, был крутой, независимый характер, ложь и клевета выводили его из себя, его героем была жизненная правда. И неудивительно, что другой старинный друг семьи писатель Е. Е. Поповкин, рассказывая как-то о встрече Шолохова с одним хуторским казаком, подчеркнул, что Михаил Александрович ценит в людях именно откровенность, как бы горька она ни была.

А вот какую черту в шолоховском характере подметил писатель Константин Симонов: он "великий упрямец", человек, живущий по законам своих внутренних убеждений, раз и навсегда сложившихся взглядов и пристрастий. Что ж, такая образная характеристика тоже может быть правдоподобной и вряд ли вызовет у кого-либо из знавших Михаила Александровича серьезные возражения.

Остается в данном контексте привести еще одну любопытную оценку, которую дал... сам себе Шолохов - он в каких-то уж очень сложных обстоятельствах назвал себя "тонко воспитанным человеком". И это истинная правда. Он был человеком высокой культуры, природного таланта, образного мышления и глубинного интеллекта.

И еще. Как известно, в последние 15 - 20 лет Шолохова одолевали тяжкие заболевания. Уже разбитый болезнями, Михаил Александрович почти никогда не раздражался, поражал при встрече хорошим, бодрым настроением, своеобразным юмором, твердостью духа даже в самые тяжелые минуты физических страданий. Об этом свидетельствуют многие его собеседники, встречавшиеся с писателем в последние годы его жизни.

Но если бы меня спросили - а что вы сами можете добавить ко всему вышеизложенному, что, с вашей точки зрения, стоит отметить, раскрывая скобки в понятии "личность Шолохова", и что в нем наиболее существенное - я бы, перебирая вновь и вновь в своей памяти прошедшие встречи и беседы с писателем и опираясь не столько на свою внутреннюю интуицию, сколько на его (Шолохова) слова и дела, отметил три, как мне думается, самые главные особенности, доминирующие в шолоховском характере.

Прежде всего исключительная цельность его русской натуры. Это был в высшей степени целеустремленный человек, искренний, честный, порядочный. Он никогда и ни на кого не держал "камня за пазухой", был одержим заботой о простых людях, проявлял к ним настоящее человеколюбие.

Шолохов был добрым семьянином, на редкость стойким однолюбом, пронесшим через всю жизнь верность единственной любимой жене и воспитавшим вместе с нею двух сыновей и двух дочерей.

Наконец, Шолохов остался до конца жизни человеком, преданным своим революционным убеждениям - идеалам коммунизма ("ничего новее, ничего человечнее идеи коммунизма на свете нет"), заветам Октябрьской революции и ленинской партии, которую он называл великой и родной и принадлежностью к которой гордился. Для него превыше всего была святая любовь к своей Родине - Союзу Советских Социалистических Республик - этому, как он считал, "украшению планеты". Можно, пожалуй, смело утверждать, что такого искреннего и внутренне неудержимого патриота ("надо воспитывать патриотизм с ползункового возраста"), принесшего на алтарь ее великих достижений свое мудрое, боевое перо и непростую, но захватывающе интересную жизнь (от продармейца-чоновца до нобелевского лауреата), в нашей советской стране, начиная с первых, "романтических" лет ее становления и кончая гнилой "перестройкой" в конце 80-х годов XX столетия, по большому счету и не было. Не ошибусь, если выскажу в заключение следующее предположение: доживи Шолохов до "победы" горе-реформаторов в 1991 году, он ни за что не дал бы использовать свой недюжинный писательский талант в поддержку преступного псевдорыночного режима частной (читай - капиталистической!) собственности с его культом наживы и защитой так называемых общечеловеческих (читай - буржуазных!) ценностей, а наверняка направил все острие своего разящего пера против бывших однопартийцев-перевертышей, в поддержку и во славу своего доверчивого, терпеливого, но жестоко обманутого народа.

Постоянный адрес данной публикации: