Рост экономического могущества и политического престижа СССР в послевоенный период закономерно вызывает все более глубокий интерес со стороны народов всего мира к нашей стране, к ее прошлому и настоящему. Стремление к расширению знаний об СССР и других социалистических странах ярко проявилось и в США. Тот факт, что Советский Союз стал центром нового, социалистического мира, в котором живет треть человечества, и что "общественный интерес к России и русскому языку в настоящее время более силен, чем когда-либо в прошлом", находит признание даже на страницах американской печати¹ .

Правящие круги США и состоящие у них на службе представители официальной науки принимают меры, чтобы не дать возможности народным массам узнать правду о социалистической системе. Империалисты активизируют все средства идеологической пропаганды. Немаловажная роль в этой пропаганде отводится исторической науке. Правительственные учреждения и монополии не скупятся на организацию новых "исследовательских" центров, институтов, комитетов по изучению СССР и Восточной Европы, задачей которых является фальсификация истории, создание работ, направленных на подрыв политического и морального престижа стран социалистической системы.

Осознавая, что в условиях послевоенного времени грубая фальсификация истории не достигает цели, американские буржуазные идеологи изыскивают новые методы и приемы. Книжный рынок наполняется работами, имеющими видимость научности и объективности. Переход к более тонким формам идеологической пропаганды нашел свое проявление в публикации наряду с общими курсами и обзорами русской истории специальных статей и монографий, классовая направленность и политическая тенденциозность которых искусно маскируются различными атрибутами научного исследования.

Господство реакционного направления в историографии США по русской и советской проблематике объясняется, между прочим, и тем обстоятельством, что она выросла на белогвардейской эмигрантской литературе. О М. М. Карповиче и Г. В. Вернадском в США пишут как об историках, воспитавших целое поколение специалистов по истории России² . Особенно изощряются в фальсификации истории нашей страны и воинствующем антикоммунизме изменники Родины, бежавшие за ее рубежи с остатками разбитой гитлеровской армии (Н. Шировский, К. Штеппа и др.).

Было бы, разумеется, заблуждением считать всех американских специалистов по русской истории преднамеренными фальсификаторами.

¹ C. Black, R. Byrnes, Ch. Jelavich, H. Roberts, M. Ruggles, M. Shulman, D. Fredgold, J. Thompson. An Appraisal of Russian Studies in the United States. "The American Slavic and East European Review" Vol. XVIII N 3, 1959, pp. 426, 433.

² S.A. Zenkovsky. A Russian Historian of Harvard. "The Russian Review" Vol. 7, N 4, 1958, p. 292.

В современной историографии США все отчетливее вырисовывается прогрессивное направление, возглавляемое историками-марксистами (У. Фостер, Г. Аптекер и др.). Против приспособления истории к интересам монополий и превращения ее в орудие империалистической пропаганды выступают также и некоторые буржуазные историки, трезво оценивающие факт сосуществования в мире двух противоположных социально-экономических систем (Д. Спитц, Р. Линд, Дж. Кратча, Ч. Ноуэлл. Г. Бил, Г. О'Коннор, Л. Губерман)³ . И среди специалистов по России имеются отдельные буржуазные историки, которые пытаются осветить прошлое с более объективных позиций. Так, о России эпохи феодализма с позиций буржуазного объективизма пишут М. Раев, О. П. Бакус, Х. В. Дьюи. Однако работы этих историков не составляют сколько-нибудь заметного направления и по своим методологическим установкам целиком укладываются в рамки господствующей буржуазной историографии.

*

Задача настоящей статьи ограничивается анализом методологических основ и идейно-политической направленности современной историографии США в области русского средневековья.

В американских работах по истории России используется традиционное для буржуазной науки деление мировой истории на древнюю, средневековую и новую. Однако критерий разделения и установления хронологических рубежей между этими эпохами теоретически не обосновывается. В отличие от марксистско-ленинской исторической науки, понимающей под средними веками такую эпоху исторического развития человечества, когда в большинстве стран Европы и Азии, а также у ряда народов Африки господствовал феодальный способ производства⁴ , американские буржуазные авторы не вкладывают в это понятие определенного научного содержания.

В большинстве американских работ под русским средневековьем подразумевается период от возникновения древнерусского государства с центром в Киеве (IX в.) до освобождения Руси от татаро-монгольского ига и сложения единого Русского государства (конец XV в.). Одни историки рассматривают этот период (целиком или частично) как феодальный, другие - к ним относится большинство американских авторов - отрицают существование феодализма в средневековой России. Однако положительное или негативное решение вопроса о существовании феодализма в России не может служить критерием для разделения американских специалистов в отношении методологических установок, понимания сущности исторического процесса, интерпретации основных событий русской истории в эпоху средневековья. Дело в том, что феодализм в понимании медиевистов США, как и вообще буржуазной исторической науки, отнюдь не означает определенного общественного строя, закономерно возникающего при соответствующем уровне исторического развития. Представления о феодализме не играют существенной роли в исторических построениях американских буржуазных историков.

Анализ теоретических взглядов на феодализм у американских специалистов целесообразнее всего начать с работ Г. В. Вернадского - наиболее крупного медиевиста в США. Еще в 1939 г. в очерке "Феодализм в России" Вернадский выступил с изложением своих взглядов на

³ Анализ направлений в современной американской историографии см.: Г. Аптекер. Лауреаты империализма. М. 1955; его же. К вопросу о современных течениях в буржуазной историографии США. "Вопросы истории", 1959, N 11; И. С. Кон. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. М. 1959; А. В. Ефимов. Очерки истории США. Изд. 2-е. М. 1958. Приложение, стр. 411 - 427; см. также "Очерки новой и новейшей истории США". Т. II. М. 1960, стр. 575 - 665.

⁴ См. "Всемирная история". Т. III. Госполитиздат. 1957, стр. 7; Е. М. Жуков. О периодизации всемирной истории. "Вопросы истории", 1960, N 8, стр. 22 - 23.

проблему феодализма вообще и ее приложение к русской историй в частности⁵ . Феодализм характеризуется Вернадским как система организованных определенным образом институтов. Автор признает отдельные черты и тенденции феодализации в разные эпохи у разных народов. Но, по существу, концепция феодализма целиком строится им на европоцентристских позициях. Стандартный, или идеальный, по выражению Вернадского, тип феодализма, существовавший в романо-германском мире, характеризуется тремя необходимыми признаками. Первый из них относится к области политической. Это раздробление верховной власти, наличие иерархической лестницы феодальных властителей (сюзерены, вассалы, подвассалы), связанных между собой личными контрактами, обеспечивающими взаимные обязательства. В области экономической главным признаком является установление манориального режима с его ограничением прав крестьян, с различием прямого держания и условного (dominium directum and dominium utile). В качестве третьего признака, выражающего, по представлению Вернадского, самое существо феодализма, выдвигается неразрывность личных и территориальных связей, обусловленность землевладения вассальной службой.

Вернадский не оригинален в своем определении феодализма. Основа его взглядов целиком восходит к концепции буржуазных историков второй половины XIX-начала XX в., наиболее ярко выраженной Фюстель де Куланжем, Ф. Гизо, К. Лампрехтом, а в применении к истории России - Н. П. Павловым-Сильванским⁶ . Эта распространенная среди буржуазных медиевистов концепция неоднократно подвергалась критике со стороны как советских, так и зарубежных историков-марксистов⁷ .

Несостоятельность традиционных представлений буржуазной историографии о феодализме проявляется в подходе к феодализму как системе юридических учреждений, характеризующих прежде всего политические и социальные отношения внутри господствующего класса. Другим проявлением этой несостоятельности является крайняя ограниченность применения понятия "феодализм" к мировой истории. Теоретические посылки буржуазных историков исключают постановку вопроса о существовании феодализма у неземледельческих обществ. Буржуазные медиевисты фактически отказываются признать наличие феодализма у многочисленных кочевых народов средневекового Востока. В рамки буржуазной концепции феодализма не укладывается развитие средневекового города со всеми его проявлениями в экономике, социальной, культурной и политической жизни. Город противопоставляется феодальной деревне как нечто чуждое. Неплодотворность буржуазной концепции для науки находит свое выражение в ее полном бессилии объяснить генезис феодализма у разных народов, выявить общие закономерности развития феодальных отношений и, наконец, причины замены их отношениями капиталистическими.

Вернадский считает, что в России существовали некоторые предпосылки для возникновения феодализма (в том понимании, которого он придерживается), а именно: слияние частного и публичного права, далеко зашедшая раздробленность политической власти и до некоторой степени взаимосвязь политической и экономической администрации. Однако

⁵ G. Vernadsky. Feudalism in Russia. "Speculum". Vol. XIV, N 3, July 1939 pp. 300 - 323.

⁶ Фюстель де Кулан ж. История общественного строя древней Франции. Г. V. СПБ. 1910; F. Guizot. Histoire de la Civilisation en France. Vol. III. Paris 1874; K. Lamprecht. Deutsches Wirtschaftsleben in Mittelalter. Vol. I-III. Leipzig. 1885 - 1886; его же. История немецкого народа. Тт. I-II. М. 1894 - 1895; Н. П. Павлов-Сильванский. Феодализм в удельной Руси. СПБ. 1910.

⁷ См. М. А. Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в. М. -Л. 1949; А. И. Данилов. Проблемы аграрной истории раннего средневековья в немецкой историографии. М. 1958; M. Dobb. Studies in the Development of Capitalism. London. 1947, pp. 33 - 34.

полного развития на Руси феодализм, по его мнению, не получил. Главная причина этого усматривается в положении страны на границе Европы и Азии, благодаря чему здесь с давних пор получила большое развитие торговля, тогда как феодализм предполагает в качестве своей основы натуральное земледелие⁸ . В отношении политического развития Русь, заявляет Вернадский, сильно отличалась от Центральной и Западной Европы тем, что в ней перекрещивались влияния различных народов-завоевателей, приходивших с Запада и Востока. Все тенденции феодализации Руси Вернадский связывает с варягами, якобы принесшими дружинный быт на Русь⁹ . Влияние же Востока, в его представлении, противодействовало установлению феодального строя.

Вернадский не возражает против существования в Киевской Руси крупной поземельной собственности и эксплуатируемого сельского населения. В документах раннефеодального периода он видит такой необходимый элемент своей теоретической схемы, как соединение землевладения с публично-правовой властью (сбор налогов боярами и прочими землевладельцами, отправление правосудия над окрестным населением и т. п.). Но все это представляется только как экономическая основа феодализма. Политический же аспект его (а для Вернадского в этом заключается главное) якобы отсутствовал в Киевской Руси. "Отправным пунктом политического развития Руси в этот период была попытка создать объединенное государство под властью Киевского кагана"¹⁰ .

Говоря о государственном единстве Киевской Руси, Вернадский не ставит вопроса о его реальном содержании. На разных этапах существования Киевского государства степень его единства была неодинаковой. В социально-экономической и многих областях политической жизни разных земель и областей Киевской Руси сохранялась автономия. Факты, подтверждающие это, небезызвестны Вернадскому и даже присутствуют в его сочинениях. Но автор пренебрегает ими в своих теоретических выкладках. Самое же главное заключается в том, что наряду с раздроблением государственной власти - этой характерной политической формой для феодализма - закономерно существование и иных политических форм: раннефеодальной монархии и национальных централизованных государств в период позднего средневековья.

Вернадский отрицает существование феодализма на Руси и на стадии феодальной раздробленности. Принадлежность властителей отдельных земель и княжеств к одной правящей династии - таков первый из его аргументов в пользу отсутствия феодализма¹¹ . Приводя его, Вернадский не выясняет действительного характера отношений между потомками Рюриковичей, отношений, которые строились по принципу вассалитета-сюзеренитета¹² . В качестве второго аргумента выдвигается ограниченность политической роли бояр и других земельных собственников. В представлении Вернадского бояре - скорее агенты княжеской администрации, помощники и слуги князя, нежели его вассалы¹³ . Третьим, самым решающим "доказательством" автор считает отсутствие связи между вассальной службой и землевладением на Руси, право вольного отъезда для бояр. При переезде от одного князя к другому боярин не терял своей земельной собственности, потому что, поясняет Вернадский, боярское владение было не феодом, а аллодом - наследственной неограниченной собственностью¹⁴ . Московский поместный режим, пишет он далее, при всем его внеш-

⁸ G. Vernadsky. Feudalism in Russia, pp. 306 - 307.

⁹ Там же, стр. 309.

¹⁰ Там же.

¹¹ Там же.

¹² В. Т. Пашуто. Очерки по истории феодализма XII-XIII вв. М. 1960, стр. 14, 31 - 32.

¹³ G. Vernadsky. Feudalism in Russia, p. 310.

¹⁴ Там же, стр. 318, 320.

нем сходстве с западным не может рассматриваться как феодальный, поскольку отсутствовала характерная для последнего обусловленность землевладения военной или иной службой. Другим обстоятельством, не позволяющим причислить Московскую Русь к феодальным странам, по мнению Вернадского, являлся односторонний характер взаимоотношений царя и служилых людей: "Не было взаимности контракта между царем и помещиком". Помещик не вассал, а слуга¹⁵ .

Таким образом, признавая в теории господство натурального земледелия и манориальный режим с присущей ему эксплуатацией крепостных в качестве основы для развития феодальных отношений, Вернадский в конкретной аргументации сводит все дело к политической организации и даже к более узкому аспекту: к определенному типу взаимоотношений в среде господствующего класса феодалов, В применении к России постановка вопроса Вернадским о существовании феодализма в конечном счете упирается в вопрос о развитии условного землевладения и его связи с вассальной службой.

Советские историки отнюдь не считают систему вассалитета, основанную на земельных держаниях, такой особенностью, без которой говорить о существовании феодализма невозможно. Это важный, но вторичный признак феодализма как общественно-экономической формации. В отдельных странах на определенной стадии феодального развития он мог отсутствовать. В отношении же Руси периода феодальной раздробленности Вернадский и его последователи ошибаются. Здесь, как и в других странах Европы, система держаний с ранних пор была распространенной формой феодального землевладения. Тезис об отсутствии на Руси условного землевладения до конца XV в. заимствован из русской дореволюционной историографии. Этот тезис был выдвинут еще славянофилами. В дальнейшем его особенно усиленно подчеркивали К. А. Неволин, В. И. Сергеевич и другие представители государственно-юридической школы¹⁶ . Из дореволюционных историков только Н. П. Павлов-Сильванский подошел к изучению условного землевладения на Руси как к существенной черте феодальных отношений, имевшей повсеместное распространение¹⁷ .

Глубокое исследование структуры феодальной земельной собственности и условных держаний, как одного из ее элементов, предпринято советскими историками. Условным землевладением в период феодальной раздробленности много занимался Л. В. Черепнин. О нем писали М. Н. Тихомиров, К. В. Базилевич, А. А. Зимин и другие исследователи¹⁸ .

Вернадский, а вслед за ним и другие американские авторы связывают возникновение условного землевладения на Руси с политикой московской великокняжеской власти в конце XV века. Вторая половина XV в., как показано в исследованиях Л. В. Черепнина, действительно была временем интенсивной раздачи московскими князьями земель в держание боярам, детям боярским и другим феодалам. Эти пожалования имели целью укрепить позиции великокняжеской власти в постепенно терявших свою независимость феодальных центрах. Однако условное землевладение на

¹⁵ Там же, стр. 320.

¹⁶ К. А. Неволин. История российских гражданских законов. Т. II. СПБ. 1851, стр. 124 - 195; В. И. Сергеевич. Русские юридические древности. Т. I. СПБ 1909, стр. 359 - 385 и др.

¹⁷ Н. П. Павлов-Сильванский. Феодализм в удельной Руси, стр. 378 - 385.

¹⁸ Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы. Т. 2. М. 1951, стр. 194 - 201, 243 - 247 и др.; его же. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII в.). "Вопросы истории", 1953, N 4, стр. 56 - 58; его же. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках. М. 1960, стр. 178 - 209; М. Н. Тихомиров. Условное феодальное держание на Руси XII в. "Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия". Сборник статей. М. 1952, стр. 100 - 104; А. А. Зимин. Из истории поместного землевладения на Руси. "Вопросы истории", 1969, N 11, стр. 130 - 142.

территории Московского и других русских княжеств было распространено и раньше¹⁹ . В распоряжении историков, помимо отдельных жалованных грамот, имеются свидетельства источников, которые выявляют массовый характер земельных пожалований в удельных княжествах. Так, землевладение "слуг под дворским" серпуховского и боровского князя Владимира Андреевича было обусловлено исполнением ими определенных обязанностей в пользу князя. С прекращением службы слуги лишались земли. Духовная грамота названного князя (1401 - 1402 гг.) постановляла на этот счет: "А кто тех (имеются в виду "слуги под дворским". - Л. Д.) выйдет из уделов детей моих и кн[я]г(и) ни моей, ин земли лишен, а земли их сыну моему, чей будет удел"²⁰ .

В XV в., особенно во второй его половине, наступил существенный перелом в истории вотчинного землевладения. В процессе сложения централизованного государства великокняжеская власть начала активно распространять принцип условности на вотчины князей и бояр, особенно из присоединяемых уделов²¹ . Этот принцип отчетливо прослеживается в договорах великого князя Василия II с галицким и звенигородским князем Юрием Дмитриевичем (1428 и 1433 гг.). В случае невыполнения обязанностей служебные князья теряли свои московские вотчины. То же требование выставлено в договоре Василия II с верейским и белозерским князем Михаилом Андреевичем и можайским князем Иваном Андреевичем в 1445 году²² . Согласно духовной грамоте Василия II (1461 - 1462 гг.), принцип условности применялся не только к служебным князьям, но также к детям боярским, получившим села в "жалованье" или "куплю"²³ .

В советских исследованиях сделан ряд интересных наблюдений, показывающих, что вотчинники-вассалы часто не имели права распоряжаться по своему усмотрению принадлежавшими им землями. Великий князь мог признать недействительными куплю-продажу, дарения, вклады по душе и другие земельные операции, совершенные его вассалами²⁴ .

Малочисленность источников создает большие трудности в изучении условного землевладения более раннего периода. Тем не менее сохранившиеся материалы свидетельствуют о его значительной распространенности уже начиная с XII века. Путем сопоставления сведений "Русской правды", летописи и других источников М. Н. Тихомиров установил, что предшественниками позднейших дворян были так называемые милостники. Условное держание в XII-XIII вв. существовало под терминами "милость", "хлеб", "придаток". Милостниками, как правило, становилась верхушка княжеских слуг, занятых в дворцовом хозяйстве. Некоторые из них впоследствии приобретали большое влияние и выходили в ряды могущественных феодалов. В качестве "милости" могли быть пожалованы кони и оружие, доходы с определенных отраслей хозяйства, с волости или города ("кормления"). Постепенно все больше места стала занимать новая форма пожалований - земельное держание, "дача".

Весьма показательна фиксация статьи о "милости" в "Русской правде"- кодексе древнерусского феодального права. Это обстоятельство, как справедливо отмечает М. Н. Тихомиров, свидетельствует о том, что в древней Руси поместная система была частью феодальной системы²⁵ .

Таким образом, дошедшие до нас древнерусские земельные акты и

¹⁹ Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы. Т. 2, стр. 196 - 201. 243 - 247 и др.; его же. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках, стр. 195 - 205 и др.

²⁰ "Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв.". М. 1950. N 17, стр. 48.

²¹ Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках, стр. 205 - 208.

²² "Духовные и договорные грамоты...", N 24, стр. 65; N 30, стр. 77; N 41, стр. 122.

²³ Там же, N 61, стр. 197. 199.

²⁴ А. А. Зимин. Из истории поместного землевладения на Руси, стр. 132 - 136.

²⁵ М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 100 - 104.

другие источники вполне определенно свидетельствуют о том, что в России, как и в других странах Европы, в период феодализма земельная собственность имела расчлененную, иерархическую структуру; большое место в этой системе занимали условные держания (пожизненные и наследственные), получаемые мелкими и средними феодалами от князей, бояр и крупных церковных корпораций. Не были неограниченной и безусловной собственностью также и боярские вотчины, ибо на них распространялся суверенитет княжеской власти. Право вольного отъезда отнюдь не имело столь широкого применения, как это изображает Вернадский, повторяющий точки зрения русской дореволюционной историографии.

В заключение анализа очерка Вернадского "Феодализм в России" отметим, что в своей полемике с советскими историками он неверно передает марксистское понимание феодализма как общественно-экономической формации. "Когда бы ни открыли советские историки режим крупного землевладения с эксплуатацией окрестного крестьянского населения, - пишет автор, - согласно их точке зрения, уже можно говорить о присутствии феодального режима"²⁶ . В передаче Вернадского искажено самое существо марксистской концепции феодализма: опущено определение характера производственных отношений, характера эксплуатации непосредственных производителей. Историки-марксисты никогда не считали, что простого наличия крупного землевладения достаточно для констатации существования феодализма. Крупное землевладение, основанное на эксплуатации зависимого труда, господствовало при феодализме. Но оно, безусловно, гораздо старше феодализма и было известно еще рабовладельческому обществу. Из феодальной формации крупная земельная собственность, потеряв свою главенствующую роль, вошла в экономическую систему капитализма. Для феодализма характерны специфические формы земельной собственности. Собственность феодала на средства производства (прежде всего на землю) сочетается с внеэкономическим принуждением, дополняющим экономическую власть земельного собственника. Внеэкономическое принуждение необходимо, поскольку крестьянин при феодализме наделен землею и другими средствами производства и наряду с феодальной собственностью существует единоличная собственность крестьянина и ремесленника, основанная на личном труде.

Подробный разбор исходных позиций основных выводов работы Вернадского "Феодализм в России", написанной еще в 1939 г., вызван исключительным влиянием ее на дальнейшее развитие американской историографии по русскому средневековью. За двадцать лет, протекших с момента ее написания, ни общее представление о феодализме, ни постановка вопроса о его развитии применительно к истории России принципиально не изменились. По сути дела, те же самые черты феодализма (обычно со ссылкой на Вернадского) называются в специальных исследованиях американских авторов, в общих курсах и учебных пособиях, а также в энциклопедической литературе послевоенного периода.

Советскими историками в течение 40 - 50-х годов было многое сделано в теоретической и конкретно-исторической разработке проблем феодализма²⁷ . Однако Вернадский игнорирует выводы советской историогра-

²⁶ G. Vernadsky, Feudalism in Russia, p. 302.

²⁷ С. В. Юшков. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М. -Л. 1939; М. Н. Тихомиров. Исследование о Русской правде. М. -Л. 1940; его же. Древнерусские города. М. 1946; Л. В. Черепнин. Из истории древнерусских феодальных отношений XIV-XV вв. "Исторические записки". Т. 9. 1940; его же. Русские феодальные архивы XIV-XV веков. Т. I. М. -Л. 1948; Т. II. М. 1951; Б. Д. Греков. Киевская Русь. М. -Л. 1939; его же. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII в. М. 1946; Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. 1948; И. И. Смирнов. Восстание Болотникова. М. -Л. 1946; "Очерки истории СССР". Период феодализма. IX-XV вв., чч. I и II. М. 1953; конец XV - начало XVII в. М. 1955; XVII в. М. 1955; первая четверть XVIII в. М. 1954; вторая четверть XVIII в. М. 1957; вторая половина XVIII в. М. 1956.

фии и в книге "Киевская Русь", вышедшей первым изданием в 1948 г., а вторым - в 1951 г., почти буквально повторяет свои старые положения.

Как и в предыдущей работе, отправным пунктом автора является разграничение понятия "феодализм" в узком и в широком смысле слова. В первом значении имеется в виду западноевропейский феодализм, во втором - отдельные черты и тенденции феодализации, наблюдаемые в разных обществах²⁸ . Существо феодализма Вернадский по-прежнему сводит к феодальной раздробленности, к системе соподчинения феодальных сеньоров разных рангов, связанных между собой личными контрактами с взаимными обязательствами. Возможность существования централизованной власти в условиях феодализма исключается. В настоящее время многие буржуазные историки даже из числа активных противников марксизма признают связь политического строя с социально-экономическими отношениями²⁹ . В теории признает ее и Вернадский. Однако в конкретных рассуждениях политический строй выступает у него в качестве самодовлеющего. При характеристике экономики и социальных отношений он вращается в кругу формально-юридических представлений, рассматривая манориальный режим лишь в плане ограничения юридического положения крестьянства ("with a restriction of the legal status of the peasants"), а также различия между правом собственности и правом пользования землей данного имения ("the distinction between the right of ownership and the right of use").

По мнению Вернадского, Киевская Русь должна быть отнесена к такой "социологической формации", где в области экономики господствовала торговля, а производственные отношения основывались на рабстве³⁰ .

В работах, посвященных последующим периодам русского средневековья, Вернадский вовсе обходит проблему феодализма. Так, в книге "Монголы и Русь" если и затрагивается вопрос о феодальных отношениях, то только применительно к татаро-монголам³¹ . Проблеме феодализма не уделяется внимания и в общем курсе истории России³² .

Отмеченное обстоятельство - показатель того, что Вернадский оказался не в состоянии что-либо противопоставить марксистской концепции феодализма.

В США предпринималась попытка пересмотреть распространенные в буржуазной науке взгляды на феодализм в соответствии с методологией современной американской историографии. Так, коллектив авторов, выпустивших в 1956 г. сборник "Феодализм в истории" (под редакцией Р. Коулборна)³³ , поставил своей задачей устранить разнобой в точках зрения отдельных авторов, отойти от европоцентризма и дать новую трактовку феодализма как явления мировой истории³⁴ .

²⁸ G. Vernadsky. Kievan Russia, p. 165.

²⁹ См. материалы X международного конгресса историков в Риме, в частности доклад западногерманского историка Г. Риттера: G. Riller. Leistungen, Probleme und Aufgaben internationalen Geschichtsschreibung zur neueren Geschichte (16 - 18 Jahrhundert) - "Relationi del X Congresso Internationale di Scienze Storishe". Vol. VI. Pirenze 1955, p. 312; см. также M. Moilat, M. Postan, P. Johansen. A. Sapori. Ch. Verlinden. L'economie europeenne aux deux derniers siecles du Moyenage. Ibidem. Vol. Ill, pp. 655 - 811.

³⁰ G. Vernadsky. Kievan Russia, p. 170.

³¹ G. Vernadsky. The Mongols and Russia. New Haven. 1953, p. 15, 23 - 24.

³² К сожалению, автор настоящей статьи не имел возможности ознакомиться с книгой Вернадского "Russia of the Down of Modern Age" (New Haven. 1959), а также с последним изданием его курса русской истории ("A History of Russia"), вышедшего в 1960 году.

³³ "Feudalism in History". Ed. by R. Coulborn. Princeton. 1956. Рецензии на это издание см. в сборнике "Средние века" (вып. XII. М. 1958, стр. 138 - 142) и в журнале "История СССР", 1958, N 4, стр. 190 - 195. Общая оценка сборника содержится также в книге И. С. Кона "Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли", стр. 395.

³⁴ Пересмотр европоцентристской традиции характерен для современной буржуаз-

На суперобложке, рекламирующей сборник как новое слово в науке, говорится, будто бы он представляет "большой шаг в разработке методологии сравнительной истории". Однако ближайшее ознакомление с содержанием сборника показывает, что подбор в нем материала и интерпретация последнего способны только дискредитировать метод сравнительно-исторического изучения. Дело в том, что единство и закономерность исторического процесса понимаются составителями сборника только в плане параллелизма, повторяемости исторических явлений. Эта мысль, не являющаяся оригинальным изобретением авторов³⁵ , направлена своим острием против исторического (материализма, рассматривающего развитие общества как поступательное движение от низших форм социальной организации к высшим.

Если большинство буржуазных медиевистов рассматривало феодализм как особую политическую организацию, е той или иной мере связанную с определенной структурой земельной собственности, то авторы сборника пошли по сути абстрагирования политических институтов от связи с социально-экономическими институтами. Полемизируя со сторонниками предшествующих точек зрения, они трактуют феодализм как чисто политический институт, как такой метод управления, при котором "существенны отношения не между правителем и подданными, государством и гражданами, а между лордом и вассалом"³⁶ . Разъясняя эту формулировку, Р. Коулборн и И. Страйер, авторы первой статьи, играющей роль введения к сборнику, пишут, что феодальный метод управления предполагает установление личных договорных отношений между ограниченным числом индивидуумов, частный характер политической власти, нерасчлененность военных, административных и судебных функций. Другими словами, содержание феодализма сводится к системе вассалитета при господстве политической раздробленности. Следовательно, развиваемая в сборнике теория, сохраняя в общем основу прежней концепции, которую разделяло большинство буржуазных медиевистов XIX - начала XX в., крайне сужает ее.

Связь вассалитета с землевладением Коулборн и Страйер признают лишь в качестве средства, упрочивающего феодализм. Они вполне допускают существование феодальных отношений, основанных на вассалитете без ленов³⁷ . "Лорд, - пишет Страйер, - мог иметь право управления там, где у него не было земли, и, напротив, мог владеть землей, где другой лорд осуществлял высшую политическую власть"³⁸ . Однако проводимая в сборнике точка зрения на этот счет отличается непоследовательностью. Оказывается, в развитом феодальном обществе, каким оно было в Западной Европе, вассалитет и система земельных держаний приобретают равноценное значение³⁹ . Страйеру приходится согласиться с предшествующими исследователями западноевропейского феодализма в том,

ной историографии. Он вызван подъемом национально-освободительного движения в колониальных и зависимых странах, приведшим к краху колониализма. Народы Африки, Азии и Латинской Америки, которых буржуазные историки и социолога третировали как "неполноценных", "неспособных" к прогрессу, достигли больших успехов в экономике, культурном и политическом развитии. См. И. С. Кон. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. М. 1959, стр. 315 - 368; В. М. Далия, А. М. Некрич, Н. Н. Яковлев. История в "меняющемся мире" (о некоторых концепциях новейших буржуазных "всемирных историй"). Сборник "Против фальсификации истории". М. 1959, стр. 3 - 66.

³⁵ Подобную же мысль проводит, например, в своих трудах А. Тойнби, являвшийся консультантом сборника. Критику взглядов А. Тойнби в целом и по данному вопросу см. в рецензии Е. А. Косм и некого "Историософия Арнольда Тойнби". "Вопросы истории", 1957, N 1, стр. 130 - 140.

³⁶ "Feudalism in History". Princeton University press. 1956. pp. 4 - 5.

³⁷ В качестве примера Коулборн и Страйер в вводной статье ссылаются на наличие в ранней Каролингской империи большого числа вассалов, не владевших бенефициями.

³⁸ "Feudalism in History", p. 17.

³⁹ Там же, стр. 6.

что "люди, облеченные политической властью, владеют также важными источниками богатства - землей и постройками, рынками и мельницами, лесами и реками. И эти богатства, естественно, способствуют возрастанию их политической власти"⁴⁰ .

Возврат к аргументации предшественников наблюдается и в других статьях сборника. Например, М. Шефтель, автор статьи "Аспекты феодализма в русской истории", в теоретическом отношении вполне солидаризируется с вводной статьей, с ее подчеркиванием примата политического аспекта феодализма⁴¹ . В конкретной же части своего разбора он изменяет этому принципу. Говоря о тенденциях в сторону феодализации, обозначившихся на Руси перед монгольским нашествием, наряду с раздроблением публичной власти Шефтель выдвигает такой фактор, как установление связи политической власти с земельной собственностью⁴² . Отрицание развитого феодализма в XIII-XVI вв. обосновывается посредством тех же самых аргументов, с которыми выступали Вернадский и другие буржуазные историки, отрицавшие наличие феодализма в России. Период политической раздробленности на Руси Шефтель не может признать за действительно феодальный по той причине, что тогда якобы не было связи между землевладением и вассальной службой и вотчина имела характер аллодиального владения, а не феода⁴³ . Русскому централизованному государству, в огромных масштабах развившему условное землевладение, отказывается в признании феодальных отношений из-за отсутствия двусторонности контракта между царем и помещиками. В поместной системе Шефтель видит заимствованную от татар идею личного подчинения в противоположность идее личных прав на Западе⁴⁴ . В результате этого Шефтель делает заключение о существовании в России лишь неразвитых форм феодализма ("abortive feudalism"). Весьма характерны ссылки Шефтеля на мнение В. О. Ключевского о внешнем сходстве русских политических и социальных институтов с западными, особенно на тезис о вольности боярской службы, и на концепцию П. Струве о литургическом режиме Московского государства⁴⁵ . В конце статьи Шефтель еще раз подчеркивает, что он, как и Страйер и Коулборн, исходил в своем анализе русского материала из такой точки зрения на феодализм, когда "суть дела полагается во взаимоотношениях между лордом и вассалом"⁴⁶ . Однако характер этих взаимоотношений Коулборном и Страйером, с одной стороны, Шефтелем - с другой, понимаются по-разному. Два первых историка не считают обязательной связь вассалитета с землевладением, последний делает ее главным условием.

Такого же рода противоречия между конкретными исследованиями и теоретическими рассуждениями можно найти и в других статьях. Даже вводная статья к сборнику, вопреки своим претензиям на коренной пересмотр господствующих точек зрения на феодализм, делает в конце концов большую уступку в их пользу. "Феодализм, - говорится в ней, - есть прежде всего метод управления, хотя он изменяет социальное и экономическое окружение и сам изменяется в зависимости от него"⁴⁷ .

Единственный вопрос, по которому в сборнике имеется действительно заметный отход от прежней концепции, - это вопрос о феодальном маноре как экономической организации и о роли в нем крестьян. Отношения между землевладельцами-феодалами и зависимыми крестьянами в вводной статье сборника и в прочих статьях представляются второ-

⁴⁰ Там же, стр. 17.

⁴¹ Там же, стр. 168.

⁴² Там же, стр. 173.

⁴³ Там же, стр. 171, 178.

⁴⁴ Там же, стр. 175 - 176, 179.

⁴⁵ Там же, стр. 178 - 179.

⁴⁶ Там же, стр. 181.

⁴⁷ Там же, стр. 4.

степенной проблемой, не имеющей отношения " существу феодализма. Такое заключение обосновывается тем, что эксплуатация крупными землевладельцами зависимого труда наблюдалась и до установления феодального строя и в более поздние времена⁴⁸ . Право землевладельцев, говорится в сборнике, управлять крестьянами, судить их, собирать налоги в разных странах в разное время достигало таких широких масштабов, что "составило бы существо феодальных прав, если бы они были феодальными"⁴⁹ .

Направленность этого положения против марксистского понимания феодализма как социально-экономической формации, основанной на эксплуатации труда зависимого крестьянства, не требует комментариев. Выступая с приведенной выше точкой зрения, авторы сборника отказались даже от ряда положительных результатов, достигнутых буржуазными историками, занимавшимися изучением экономики феодального периода⁵⁰ .

Отмеченные особенности "нового" подхода к изучению феодализма проистекают из стремления авторов сборника, а также членов "Комитета по изучению униформизма в истории", по чьей инициативе сборник был создан, приспособить понятие "феодализм" к модной в современной зарубежной историографии теории о смене цивилизаций как главном содержании мировой истории. Организаторы и авторы сборника задались целью определить роль понятия "феодализм" в учении о цивилизациях. В их интерпретации эта роль оказалась довольно скромной. В предисловии к сборнику председатель вышеназванного Комитета А. Л. Кребер пишет, что феодализм здесь рассматривается как "социально-политическая помощь в возрождении цивилизации", когда эта последняя вступает в стадию разложения. Феодализм служит "грубым, но сильным механизмом" дезинтеграции "отжившей культуры", "инструментом" распространения новой цивилизации⁵¹ . Эта же точка зрения неоднократно повторяется в разных статьях сборника⁵² . Между прочим, по мысли авторов, цивилизации вполне могут обходиться без такого технического средства, как феодализм. Феодализм, как подчеркивается в ряде статей, имел место главным образом в земледельческих обществах, а в странах с высоким развитием торговли (Византия, Киевская Русь, Малая Азия) существовали препятствия к его появлению в виде сильных централизаторских стремлений⁵³ .

Поскольку теория цивилизаций исходит прежде всего из факторов культурной истории, то в "новой" концепции феодализма экономический аспект сделался, естественно, излишним.

Предлагаемая в сборнике "новая" концепция феодализма в действительности не содержит ничего нового и представляет собой не что иное, как одну из многочисленных "теорий", изобретенных для борьбы с марксистской интерпретацией истории общества. Разбор же различных точек зрения по поводу понятия "феодализм" сделан в сборнике так, будто бы никогда не существовало марксистской концепции феодализма. Однако преднамеренное игнорирование учения исторического материализма и конкретных исследований историков-марксистов не может, по сло-

⁴⁸ В качестве примеров государств, где землевладельцы пользовались исключительной властью по отношению к зависимому крестьянству, в вводной статье приводятся древний Китай и Русское централизованное государство, которые авторы не считают феодальными (см. "Feudalism in History", p. 6).

⁴⁹ "Feudalism in History", p. 7.

⁵⁰ Это обстоятельство, между прочим, отмечено в зарубежных рецензиях на сборник. См., например, рецензию Гозелица в журнале "World Politics". Vol. 9, N 2, 1957.

⁵¹ "Feudalism in History", p. VIII.

⁵² Там же, стр. 364 - 395.

⁵³ Там же, стр. 8.

вам одного из зарубежных рецензентов сборника, изменить того факта, что "в течение десятилетий марксизм оказывал огромное влияние на многих ученых, которые характеризовали многие общества как феодальные в духе марксизма (то есть как определенный способ производства. - Л. Д. )"⁵⁴ .

Попытки подойти с марксистских позиций к изучению феодализма имеются и в американской историографии. Они нашли, нагори мер, отражение в дискуссии, поднятой видным американским экономистом и социологом П. Суизи по поводу книги М. Добба о закономерности перехода от феодализма к капитализму. Авторы сборника не случайно, конечно, игнорировали эту одну из самых крупных и интересных дискуссий, касающихся проблем феодализма, в которой приняли участие ученые разных стран⁵⁵ .

Суизи согласен с Доббом в том, что "феодализм следует характеризовать как такую экономическую систему, в которой крепостничество составляет преобладающие отношения и в которой производство организовано внутри манора лорда или вокруг него"⁵⁶ . Однако Суизи считает (и это правильно), что к данному определению необходимо добавить положение о натуральном характере производства, когда его целью является потребление, об ограниченности обмена мелким, локальным рынком⁵⁷ . Далее в соответствии с учением К. Маркса автор подчеркивает консервативность методов и организации производства при феодализме, рутинность техники, устойчивость социально-экономических и политических форм, отсутствие "неограниченной жажды к получению прибавочного продукта"⁵⁸ . По целому ряду крупных вопросов (например, о причинах роста потребностей феодалов к XIV-XV вв.) Суизи справедливо критикует Добба. Вместе с тем его концепция развития и упадка феодальной формации во многом спорна. Суизи, как уже отмечалось в рецензиях на его статьи, объясняет упадок феодализма в Европе внешним для этого строя факторам - широким развитием заморской торговли к XIV-XV вв., вызвавшим в европейских городах зарождение "системы производства для обмена"⁵⁹ . Суизи, подобно Доббу и другим участникам дискуссии, проявил недостаточное понимание краеугольного положения исторического материализма о производительных силах общества как основной движущей силе исторического развития, определяющей экономическую, социальную и политическую структуру, а также идеологию общества. Но при всех своих слабых сторонах взгляды Суизи на феодализм свидетельствуют о стремлении определенной части ученых США преодолеть ограниченность буржуазной методологии истории.

Таким образом, дискуссионные статьи близких к марксизму исследователей, опубликованные в американском журнале "Наука и общество" в 1950 - 1953 гг., и сборник "Феодализм в истории", являющийся итогом работы конференций 1948 - 1950 гг., отражают два различных направления в историографии.

Критические статьи на сборник "Феодализм в истории"⁶⁰ и вы-

⁵⁴ T. Liu. Feudalism in Asian Societies. A. Review Article "Pacific Affairs". Vol. XXIX, N 2, June 1956, p. 185.

⁵⁵ Дискуссионные статьи историков, исследующих с позиций марксизма проблему закономерностей переходного от капитализма к социализму периода, были опубликовали в американском журнале "Science and Society" за 1950 - 1953 годы. Эти статьи были изданы также отдельной книгой: "The Transition from Feudalism to Capitalism". London. 1954. См. рецензии советских авторов на этот сборник: "Вопросы истории", 1955, N 12, стр. 178 - 182; "Средние века". Вып. XV. 1959, стр. 114 - 135.

⁵⁶ "The Transition from Feudalism to Capitalism", p. 2.

⁵⁷ Внешняя торговля, по мнению Суизи, если не обязательно отсутствует, то не играет определяющей роли в целях и методах производства.

⁵⁸ "The Transition from Feudalism to Capitalism", pp. 2 - 3. 8.

⁵⁹ Там же, стр. 61 - 62.

⁶⁰ Перечень зарубежных рецензий на этот сборник см. в журналах: "Средние века". Вып. XII, стр. 138 - 142; "История СССР", 1958, N 4, стр. 190 - 195.

шедшие одновременно с и им и в более позднее время работы, где поднимается проблема феодализма, свидетельствуют о том, что "новая" теория Коулборна и его соавторов, абстрагирующая политический строй от связи с социально-экономическими отношениями, не снискала себе популярности. Однако несомненно, что буржуазная медиевистика США проявляет тенденцию крайнего сужения понятия "феодализм". В этом отношении показательны методологические позиции авторов вышедшего в 1956 г. общего курса по истории Европы К. Хейса, М. Болдуина и Ч. Гоула. Эти авторы определяют феодализм как "организацию общества, характерную для раннего средневековья". По их мнению, существенным является то, что "феодализм был формой правления, а равно и экономической системой, базировавшейся на земельных держаниях"⁶¹ . Судя по этим формулировкам, казалось бы, что в данном случае мы имеем дело с пониманием феодализма как определенного этапа в развитии средневекового общества. На самом деле авторы весьма далеки от подобной точки зрения. Главное место в их исторических построениях занимает понятие "цивилизация". Критерием для определения уровня развития цивилизации служат преимущественно культурные факторы. Феодализм же фигурирует как возникшая в известный период в силу конкретных исторических обстоятельств (кстати оказать, внешнего порядка) политическая система. Происхождение феодализма объясняется следующим образом. После смерти Карла Великого центральное правительство империи оказалось неспособным сдерживать натиск варваров, а потому возложило защиту граждан и имущества на знать, к которой перешли теперь и военные и административные функции⁶² . Экономическую базу феодализма авторы сводят к системе земельных держаний и трактуют в качестве следствия политической организации. Земельные держания в их представлении - это всего-навсего своеобразная плата за военную службу⁶³ . В книге имеется суммарная характеристика феодального манора, но она дается лишь с той целью, чтобы показать, как феодальные властители извлекали "плоды и доходы" с принадлежавших им земель⁶⁴ .

История средневековой России изображается в названном труде крайне тенденциозно. Авторы относят Россию к "восточному подразделению" европейской цивилизации, которое они считают более низким по уровню развития в сравнении с западным, а потому и не удостаивают серьезного внимания⁶⁵ . По мере продвижения от приморских западноевропейских держав к странам Центральной и Восточной Европы обстоятельность изложения в книге заметно уменьшается. Когда дело доходит до России, то на ее долю остаются отдельные фразы, редко - абзацы⁶⁶. Авторы вспоминают о средневековой России преимущественно в тех случаях, когда им требуется очертить сферу распространения византийской культуры или прославить военные подвиги, а также торговую и административную деятельность норманнов⁶⁷ .

В вводных разделах книги о феодальной системе сказано, что "феодализм развился как своего рода амальгама более ранней римской, германской и даже, возможно, кельтской практики, измененной в соответствии с требованиями времени"⁶⁸ . Распространились ли феодальные отношения на Россию, из содержания "Истории Европы" уяснить труд-

⁶¹ C. Hayes, M. Baldwin, Ch. Cole. History of Europe. New York. 1956. p. 160.

⁶² Там же.

⁶³ Там же, стр. 161.

⁶⁴ Там же, стр. 174 - 178.

⁶⁵ Там же, стр. 223.

⁶⁶ Имеется в виду изложение истории России в период средневековья.

⁶⁷ C. Hayes, M. Baldwin, Ch. Cole. Указ. соч., стр. 96, 157 - 158, 182, 196, 204 223, 290, 370.

⁶⁸ Там же, стр. 160 - 161.

но. За исключением единственной, очень неопределенной фразы, слова "феодализм", "феодальный" к России не прилагаются⁶⁹ .

В другом американском обобщающем труде - "История мировой цивилизации" - главным признаком феодализма также объявляется соединение землевладения с политической властью⁷⁰ . Однако акцент делается на политической организации феодального строя. Феодальные отношения, как настойчиво подчеркивают авторы, охватывают только господствующий класс ("the persons of "noble" status"). Данная мысль иллюстрируется на примере королевства Франции, где лишь несколько тысяч лиц были охвачены системой феодальных отношений. Это были люди, контролировавшие богатства и военные силы страны. Крестьяне и ремесленники, составлявшие основную массу населения Франции, находясь под юрисдикцией лордов, стояли вне феодальной организации. "Они не могли принимать участия в феодальных отношениях, связывающих лордов и вассалов, - (разъясняют авторы, - поскольку они были незнатного происхождения"⁷¹ .

Феодализм, по представлениям авторов "Истории мировой цивилизации", возник в то время, когда не было сильного правительства. Он приходил в упадок по мере того, как короли увеличивали свою власть и устанавливали эффективное централизованное управление. К XII в. место феодализма заступила новая система политической организации. "Это была система региональных или "национальных" объединений"⁷² .

Таким образом, старая идея о феодализме как определенной политической организации господствующего класса землевладельцев, характеризующейся слабостью или отсутствием центральной власти и распределением ее прерогатив между феодальными владельцами в соответствии с их статусом, доведена в "Истории мировой цивилизации" до логического конца. Народные массы-крестьяне и горожане - выброшены за борт исторического процесса. Они лишь объект приложения общественной организации, созданной господствующим классом⁷³ . Приводимое в противоречии с этой доминирующей идеей утверждение о манере как базисе экономической и социальной жизни не вносит существенного корректива. О зависимом населении манора в книге говорится лишь в плане выяснения судебных, фискальных и прочих прав владельца, его доходов и т. п. Экономика и социальная структура манора интересуют авторов лишь постольку, поскольку они определяли место его владельца в иерархической структуре феодальной земельной собственности.

Главный акцент делается на взаимоотношения сюзерена и вассалов, причем особенно подчеркивается договорный характер и обоюдность обязательств между первым и вторым⁷⁴ . Этот второстепенный, казалось бы, тезис приобретает значение главного аргумента в отрицании феодальной природы централизованных государств средневековья, в обосновании точки зрения об отсутствии феодализма как сложившейся системы в Восточной Европе и прежде всего в России.

Отмечая синхронность процессов, приведших к образованию централизованных государств на Западе и в России, авторы "Истории мировой цивилизации" всячески подчеркивают различие в характере этих монархий. На Западе возникновение централизованных государств означало переход от феодализма к современной эре - эре "торговли, свобо-

⁶⁹ На стр. 142 Русь названа в числе стран в основном феодальных, но где под влиянием церкви появилась тенденция к возникновению централизованного национального государства.

⁷⁰ "A History of World Civilisation". Max Savelle General Editor. Vol. I. New York. 1957, p. 440.

⁷¹ Там же, стр. 442, 449.

⁷² Там же, стр. 450.

⁷³ В этом отношении трактовка феодализма в "Истории мировой цивилизации" сближается с трактовкой, даваемой в сборнике "Феодализм в истории".

⁷⁴ "A History of World Civilisation", pp. 443 - 444.

ды и гуманизма". В России же это было якобы установление деспотизма по азиатскому образцу⁷⁵ .

В книге А. Г. Мазура по русской историографии (куда включены, между прочим, не только русские, но и зарубежные специалисты в области истории России) утверждается, будто бы в "настоящее время основные положения Павлова-Сильванского, с некоторыми видоизменениями, приняты большинством исследователей русской истории"⁷⁶ . Развивая эту мысль, Мазур пишет, что Б. Д. Греков и другие историки-марксисты с энтузиазмом приняли тезис Павлова-Сильванского и расширили его за счет экономического аспекта⁷⁷ .

Историки-марксисты рассматривают феодализм как особую общественно-экономическую формацию, характеризующуюся определенными формами производства, собственности и эксплуатации, породившими соответствующие им социальные, политические, а также идеологические институты и идеи. Основы марксистской теории феодализма отнюдь не тождественны с основами концепции Павлова-Сильванского, трактующего феодализм с формально-юридической точки зрения, как систему социально-политических учреждений. В изучении феодализма историков-марксистов и Павлова-Сильванского объединяют лишь подход к феодализму как явлению всеобщей истории и сходная оценка отдельных сторон в развитии феодальных отношений в России. Как специалисту по русской историографии Мазуру полагалось бы знать, что советские историки многократно подвергали принципиальной критике взгляды Павлова-Сильванского⁷⁸ . Но Мазур не вполне компетентно судит даже о взглядах своих американских коллег, специализирующихся по русскому средневековью. Ни общие курсы русской истории, ни специальная американская литература (в том числе работы самого Мазура) не отразили признания концепции Павлова-Сильванского. Если некоторые историки в США и ставят проблему феодализма применительно к русской истории, то делают это (за незначительным исключением) в негативном плане, либо вовсе отрицая существование феодальных отношений в России, либо признавая лишь некоторые феодальные тенденции. Представления о феодализме не играют существенной роли в исторических концепциях американских специалистов.

Р. Кернер, один из немногих авторов, признающих наличие феодализма в России, ограничивает этот строй временем начиная с политического раздробления Руси в середине XIII в. и кончая образованием Русского централизованного государства во главе с Москвой, то есть отождествляет его с системой феодальной раздробленности. Главное содержание этого периода Р. Кернер видит в борьбе отдельных феодальных центров за овладение бассейнами и волоками Волжской речной системы. Вопрос о ликвидации удельной системы он ставит в зависимость от исхода борьбы за объединение этого бассейна под властью одного княжества⁷⁹ .

Господствующую в зарубежной буржуазной историографии точку зрения на феодальные отношения в Западной Европе IX-XV вв., как на эталон феодализма разделяет В. Кирхнер. Он признает существование в России многих феодальных институтов: светского и церковного землевладения, увеличивающей свою независимость земледельческой аристократии, политической раздробленности, крепостничества. Но эти

⁷⁵ Там же, стр. 655 - 656, 660, 662.

⁷⁶ A. G. Mazour. Modern Russian Historiography, p. 173.

⁷⁷ Там же, стр. 176.

⁷⁸ См. "Очерки истории СССР. Период феодализма (IX-XV вв.)". Ч. I, стр. 271 - 273; ч. II, стр. 15; Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV-XV вв. Ч. I, ста. 3, и др.

⁷⁹ R. Kerner. The Urge to the Sea. The Course of Russian History. The Role of Rivers, Portages, Ostroges, Monasteries and Furs. University of California press. 1946, p. 36 и др.

признания делаются, между прочим, безотносительно к главной схеме исторического процесса. Понятие "феодализм" присутствует в исторических построениях В. Кирхнера в качестве чужеродного тела. Оно не играет какой-либо роли и нужно автору лишь для традиционного противопоставления России Западу. (Только Новгородскую феодальную республику и некоторые западнорусские земли В. Кирхнер с оговорками согласен причислить к Европе⁸⁰ .)

С понятием политической раздробленности и господством условной земельной собственности отождествляет феодализм и Л. Яреш⁸¹ .

С. Г. Пушкарев, как и многие другие американские историки, обращается к понятию "феодализм" только за тем, чтобы противопоставить Россию, не знавшую, по его убеждению, феодального строя, Западной Европе. (Исключение делается лишь для части русских земель, подпавших под власть Литвы.) Феодализм при этом характеризуется Пушкаревым как социально-политический строй, которому свойственны "раздробление государственной власти между землевладельцами, система частного подданства и иерархическая лестница вассалов с сувереном великим князем наверху этой лестницы"⁸² .

В "Курсе русской истории", опубликованном М. Реном, есть небольшой параграф, озаглавленный "Рост феодализма"⁸³ , где допускается существование на Руси с начала XII в. тенденции в сторону развития если не политического, то экономического феодализма, тенденции, которая была прервана татарским завоеванием. Главными аргументами для такого вывода являются, по мнению Рена, "растущее пренебрежение потомков Ярослава, что типично и для западных баронов, к благосостоянию нации", "потеря свободы значительной частью населения", упадок внешней торговли и городов накануне татарского нашествия. В то же время, пишет Рен, Руси X-XII вв. были свойственны многие черты, которых не знало феодальное общество Западной Европы, а именно: рабство (особенно с середины XI в.)⁸⁴ , свобода землевладения от службы, аллодиальный характер земельной собственности, большое развитие торговли, не имевшее параллелей на Западе. Автор полагает, что крупные имения в Киевской Руси при всем их сходстве с западными латифундиями существенно отличались от последних связью с рынком, производством продукции на рынок. По мнению Рена, Западная Европа догнала Русь по уровню развития денежного хозяйства не ранее XV века.

Перечисленные Реном сходства и отличия в историческом развитии Руси и Запада не обосновываются фактическим материалом. Обращение к источникам показывает совершенно иную картину. Сведения, имеющиеся в распоряжении историков, говорят не об упадке городов и торговли в XII в., как это делает Рен, а, напротив, о расцвете городской жизни, о подъеме торгово-ремесленной деятельности. Если для IX-X вв. летописи (при известной неполноте данных) отмечают 25 городов на Руси, для XI в. - 88, то для XII - начала XIII в. - уже до 200. В это время наблюдались не только численный рост городов, но и увеличение городского населения, совершенствование ремесленной техники, появление новых видов ремесла, расширение товарного производства, рост торговых связей.⁸⁵ .

⁸⁰ W. Kirchner. An Outline-History of Russia. New York. 1950.

⁸¹ "Rewriting Russian History Soviet interpretations of Russia's Past". New York. 1957, pp. 198 - 223.

⁸² С. Г. Пушкарев. Обзор русской истории. Нью-Йорк. 1953, стр. 172.

⁸³ M.C. Wren. The Course of Russian History. New York. 1958, pp. 109 - 111.

⁸⁴ Говоря о феодализации, М. Рен не делает различия между разрядами зависимого населения - крепостными и рабами, - если и те и другие занимались обработкой земли.

⁸⁵ М. Н. Тихомиров. Древнерусские города. М. 1956, стр. 10 - 15; "Очерки истории СССР. Период феодализма. IX-XIII вв.". Ч. I, стр. 124 - 125; Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси, стр. 203 - 433 и др.

Противопоставляя натуральное хозяйство западноевропейского манора как типично феодальную черту товарности крупных древнерусских имений, Рен не приводит соответствующих сравнительных материалов. А между тем ознакомление с "Русской правдой", актовым материалом XII-XV вв. и другими источниками убеждает в произвольности утверждений М. Рена. Многочисленность и разносторонний характер упоминаемых в источниках отраслей сельского хозяйства и промыслов, наличие в имениях домашнего ремесла, стремление к созданию продовольственных запасов - все это свидетельствует о безраздельном господстве натурального, потребительского принципа в сельском хозяйстве XII-XV веков. Связь с рынком не имела в это время решающего значения ни для крестьянского хозяйства, ни для феодальной вотчины. Предметы первой необходимости изготовлялись на месте. Торговля обслуживала преимущественно господствующий класс и доставляла предметы роскоши, пряности, вина, оружие⁸⁶ .

Таким образом, в конкретных исторических построениях американских буржуазных историков теоретические представления о феодализме не играют существенной роли. Авторы общих курсов и специальных исследований по истории России, если и упоминают о феодальных отношениях, то делают это вскользь, главным образом с целью противопоставления русского исторического процесса западноевропейскому.

Исторические концепции в американских работах по средневековой России основываются на господствующей в современной буржуазной философии и социологии плюралистической теории "факторов".

В работах современных американских историков наблюдается довольно сильное влияние так называемого "экономического" направления, возникшего в историографии США на рубеже XIX-XX веков. Следует сразу же отметить, что у современных авторов традиции "экономизма" претерпели большие изменения по сравнению с тем, как они были представлены у родоначальников этого направления - Ф. Тернера, Ч. Бирда и других. Уже в работах названных историков наряду с экономическим фактором фигурировали в качестве самостоятельных другие факторы исторического развития: психологический, политический, моральный и пр.⁸⁷ . У современных авторов эти прочие факторы подчас вовсе затмевают экономический, а роль последнего фактически сводится к влиянию географии на хозяйственный уклад и другие стороны жизни нации. Если Тернер писал о географии как факторе, определяющем господство той или иной отрасли производства⁸⁸ , то в работах послевоенного периода географические условия объявляются главной движущей силой исторического процесса.

С помощью географии берутся объяснить прошлое и настоящее России авторы общего курса по русской истории - Е. Прат и Х. Мур. "Основой для изменяющихся условий жизни в России, - пишут они во введении к книге, - является географическое положение, что определяет и по крайней мере частично объясняет русскую жизнь, идеи и институты. Равнины, реки и леса оказали свое влияние; долгая зима, короткое лето, засуха и ливни действовали на жизнь народа; изоляция от Европы и контакты с Азией и Ближним Востоком привели к созданию уникальной культуры"⁸⁹ .

Географическая среда составляет важную часть материальных условий жизни общества и, безусловно, оказывает влияние на исторический процесс. Местные природные условия накладывают отпечаток на производственную деятельность человека. Они могут благоприятствовать раз-

⁸⁶ Л. В. Данилова, В. Т. Пашуто. Товарное производство на Руси (до XVII в.). "Вопросы истории". 1954, N 1.

⁸⁷ "Очерки новой и новейшей истории США". М. 1960. Т. I, стр. 588; т. II, стр. 632.

⁸⁸ См. "Очерки новой и новейшей истории США". Т. I, стр. 589.

⁸⁹ H. Pratt, H. Moore. Russia. A Short History. New York. 1947, pp. 5 - 6.

витию производительных сил или, напротив, ставить помехи для них. Отдаленность от древних культурных центров, относительно слабая заселенность, обширность территории, суровость климата, беспрестанные иноземные нашествия ставили средневековую Россию в гораздо более тяжелое, невыгодное по сравнению с большинством других стран Запада положение. Географические особенности России сказались на многих сторонах ее исторического развития. Так, обширность территории, не будучи причиной, порождавшей колонизационные процессы, несомненно, способствовала последним. А колонизация, в свою очередь, сыграла известную роль в определении темпов исторического развития. Распространение феодальных отношений на новые территории оказывало тормозящее влияние на их развитие вглубь и было одним из факторов, которые обусловили более позднее вступление России в стадию капитализма⁹⁰ .

Но как ни важно влияние географических условий на ход исторического развития, они не могут иметь решающего значения. Эта роль принадлежит способу производства средств существования человека.

Руководствуясь теорией примата географического фактора, нельзя объяснить ни причин эволюции общественного строя при практически неизменных географических условиях, ни того, что народы, которые живут в разных условиях, проходят сходные стадии общественного развития. В период средневековья география Европы не подвергалась каким-либо существенным изменениям. Однако Россия и другие страны прошли за это время большую эволюцию общественных отношений.

Весьма показательно, что, поставив точку в конце первой главы, посвященной географии России, авторы названного выше курса в дальнейшем изложении забывают об "определяющем" влиянии этого фактора. Изложение конкретной истории русского средневековья дается ими в большой зависимости от традиций русской дореволюционной историографии. Здесь мы найдем версию о варяжском завоевании (стр. 19 - 20), преувеличение влияния Византии на развитие Руси (стр. 20, 23, 29), взгляд на монголов как на создателей централизации в России (стр. 26), теорию свободного перехода крестьян в древней Руси, объяснение происхождения крепостного права из крестьянской задолженности (стр. 30 - 31 и др.) и т. д.

С претензией на теоретический синтез русского исторического процесса написана популярная среди зарубежных буржуазных историков и экономистов книга Р. Кернера "Стремление к морю. Курс русской истории"⁹¹ . В основу изучения русской истории автор также кладет географию страны. Главным двигателем исторического процесса в России он считает исконное стремление русского народа обрести выход к морю, борьбу за овладение речными системами и связывающими их волоками. "Через эти реки и волоки, - пишет Кернер, - проходили представители и группы нескольких типов общества: охотничье-пастушеское, патриархальное, феодально-крепостническое и современное. Каждое общество, какой бы ни была его идеология, использовало их. Эти изменяющиеся общественные типы могли приходить и уходить, но элементы процесса всегда оставались неизменными. Стремление к морю всегда преобладало"⁹² . В этих высокопарных, но, по существу, бессодержательных фразах фактически заключен отказ от научного объяснения закономерности общественного развития. Географический фактор приобретает у Кернера характер демиурга истории, который, сам не изменяясь, может рождать

⁹⁰ См. "Вопросы формирования русской народности и нации". Сборник статей. М. 1958, стр. 130, 196.

⁹¹ Первое издание названной книги Р. Кернера вышло в 1942 году. См. отзыв на него в статье В. К. Яцунского "Изучение истории СССР в Калифорнийском университете в США". "Вопросы истории", 1945, N 5 - 6, стр. 186 - 200.

⁹² R. Kerner. Указ. соч., стр. 103.

различные общественные типы. Так, считая всю тысячелетнюю письменную историю России процессом, постоянные элементы которого составляли реки, волоки, остроги, монастыри и меха, Кернер объясняет коренные перемены в общественном строе неизменными факторами. Исторические построения Кернера - наглядный пример тупика, в который заходит буржуазная наука, стремясь дать синтез исторического процесса.

К географическому фактору как главной движущей силе исторического процесса обращается и В. Кирхнер. Ролью леса, рек и морей он пытается объяснить не только национальные особенности русского народа и своеобразие истории России, но и самое существо социально-экономического и политического развития нашей страны⁹³ . Но и у Кирхнера географический фактор выдвигается в качестве определяющего для исторического развития только в декларативной, вводной части. В конкретном же изложении он не в силах показать ту роль географического фактора, какая приписывается последнему. Для каждого этапа своей периодизации Кирхнер выдвигает совершенно различные основания, в числе которых главное место занимают иностранные влияния и завоевания.

С обоснованием примата географического фактора в развитии России выступает "евразийская школа" - одно из течений популярного в современной американской историографии реакционного геополитического направления⁹⁴ . Согласно взглядам этой школы, европейская и азиатская части России в экономическом, политическом и культурном отношении рассматриваются неотделимыми друг от друга, как целый историко-географический мир, как самостоятельная цивилизация. Существование огромной Евразии объясняется сторонниками этой теории особыми географическими условиями, определившими направление движения населения и появление идеи создания могущественной империи⁹⁵ .

Разработкой евразийской теории усиленно занимался Вернадский, выступивший с ней еще в 20-х годах⁹⁶ . Евразийская теория лежит в основе исторических построений работ Вернадского, изданных в США в 40 - 50-х годах. В соответствии с основными принципами евразийской школы важную роль в возникновении и развитии цивилизации Вернадский отводит географическому фактору. В условиях России, считает он, этот фактор имел решающее значение. "История, - пишет Вернадский, - не представляет более яркого примера глубокого влияния географии на культуру, чем в случае исторического развития русского народа"⁹⁷ . Русская цивилизация, согласно концепции Вернадского, основана на двух началах: степи с кочевниками и лесе, населенном охотниками. Содержанием русской истории автор считает создание могущественной евразийской империи, относительно единой по своему хозяйственному, социально-политическому и культурному облику. Такой ход русской истории, говорит Вернадский, был предопределен "неизбежной логикой географии"⁹⁸ . Русский народ составил главное ядро евразийской империи, но в ее создании принимали участие многие народы⁹⁹ . Взаимоотношения леса и степи как символов оседлых славянских земледельческих племен и кочевников, пришедших с Востока, в процессе роста империи - основной критерий, выдвигаемый Вернадским в периодизации исторического процесса в России¹⁰⁰ .

⁹³ W. Kirchner. An Outline-History of Russia, p. 3 - 6.

⁹⁴ См. А. В. Ефимов. Очерки истории США, стр. 417 - 418.

⁹⁵ A.G. Mazour. Modern Russian Historiography. Princeton. 1958, pp. 236 - 239.

⁹⁶ Г. В. Вернадский. Начертание русской истории. Прага. 1927; его же. Звенья русской культуры. Прага. 1928.

⁹⁷ G. Vernadsky. A History of Russia. New Haven. 1953, p. 8.

⁹⁸ Там же, стр. 8.

⁹⁹ Там же, стр. 4 - 7.

¹⁰⁰ Там же, стр. 16 - 19.

Первый период истории России, главными событиями которого называются хазарское и варяжское завоевания, Вернадский заканчивает смертью великого князя Святослава в 971 году.

Второй период (972 - 1273 гг.) им обрисован как период напряженной борьбы между лесом и степью, в результате чего русские были оттеснены в лесную зону. Причем борьба рассматривается только в плане военных столкновений. Вне прямой связи с этой борьбой Вернадский пишет о свободных политических институтах и расцвете русско-византийской культуры. Татаро-монгольским нашествием открывается третий период в истории России, имевший своим результатом победу степи над лесом и объединение русских земель под владычеством Золотой Орды. В четвертом периоде (1452 - 1696 гг.) нетрудно узнать обычно выделяемый русской дореволюционной историографией период утверждения сословного строя Московского государства. Слова об утверждении власти лесной зоны над кочевой культурой не могут скрыть воспроизводимую Вернадским старую теорию "тяглых сословий" с ее положениями о необходимости принесения в жертву личной и политической свободы граждан ради создания сильного государства, об обязанности всех социальных слоев общества нести службу в пользу государства. Содержание пятого периода (1696 - 1917 гг.) сводится Вернадским к расширению территории России до естественных границ Европы, благодаря чему создалась экономическая общность лесной и степной зон. Последний период начинается Г. В. Вернадским с октября 1917 года.

Несостоятельность периодизации русского исторического процесса, разработанной в сочинениях Вернадского, совершенно очевидна. В выделении отдельных периодов им полностью игнорируется внутреннее социально-экономическое и политическое развитие общества. Вместо единого поступательного исторического процесса, когда один период закономерно вытекает из другого, будучи подготовлен всем предшествующим ходом общественного развития, читатель видит историю, разорванную на куски, генетически не связанные друг с другом. На практике Вернадский отступает даже от применения провозглашенного им в качестве критерия для периодизации географического фактора. Фактически он не показывает влияния географии на развитие общества. Взаимоотношения леса и степи в конкретном изложении понимаются Вернадским очень узко, преимущественно в плане военных столкновений оседлых и кочевых народов. Гранями, разделяющими периоды, становятся случайные события: военные нашествия, смерть выдающегося полководца, приход к власти умного и дальновидного политика вроде великого князя Ивана III и т. п. В то же время такие события, как отмена крепостного права в 1861 г. или великие классовые битвы в буржуазно-демократической революции 1905 - 1907 гг. и в феврале 1917 г., совершенно не принимаются во внимание.

Неудача Вернадского в разработке периодизации русского исторического процесса - естественный результат субъективистского идеографического подхода, применяемого им в исторических исследованиях. Отрицание поступательного, закономерного развития человеческого общества фактически исключает самую идею периодизации. Она не только становится излишней, но и противоречит развиваемым современными буржуазными историками и социологами концепциям цикличности и смены цивилизаций.

Характерно, что работы, выдвигающие на первый план географический фактор, не выдерживаются в плане монизма. Плюрализм типичен и для сочинений Вернадского. При конкретно-исторических характеристиках отдельных периодов русской истории он обращается к помощи разнородных "факторов", прежде всего из области военно-политической.

Отмечая большие "достоинства" "евразийской школы", А. Г. Мазур в своих историографических очерках подвергает некоторой критике ее

принципы¹⁰¹ . Однако сам он фактически целиком стоит на ее методологических позициях. И общее понимание русского исторического процесса и его периодизация основываются у Мазура на тех же принципах, что и у сторонников евразийской теории. Географическому фактору он отводит ведущее место в своих исторических построениях. Для России, по мнению Мазура, этот фактор имел исключительное значение¹⁰² . Необъятные пространства России и распределение в ней суши и воды с древних лет вплоть до современности определяли, с точки зрения Мазура, внешнюю политику России, влияли на ее внутреннюю жизнь. Подобно Вернадскому он смотрит на русскую историю как на процесс создания огромной евразийской империи. Главные вехи в развитии этого процесса - иноземные вторжения и перемещения торгово-политических центров из одной речной системы в другую¹⁰³ . По характеру своих социально-экономических и политических институтов Россия представляется Мазуром как полная противоположность Западу.

Доказывая несостоятельный тезис о России как особом историко-географическом мире, не имеющем параллелей в истории Западной Европы и Америки, сторонники "евразийской школы" прибегают к насилию над историческими фактами. В советской литературе отмечались искажения в освещении Вернадским древней и средневековой истории России¹⁰⁴ . Можно привести примеры, когда в угоду господствующей политической тенденции Вернадский поступается принципами основанной им концепции.

Согласно основным положениям евразийской теории, украинцы, белорусы и великороссы рассматриваются как три ветви единого русского народа. С таких позиций великодержавного шовинизма Вернадский выступал еще в 20-х годах. Так, в своей книге "Начертание русской истории" он писал: "С исторической точки зрения совершенно ясно, что украинцы и белорусы суть ветви единого русского народа... Новая Российская империя произвела огромную работу культурного слияния и перемешивания всех частей русского народа"¹⁰⁵ . В очерке "Феодализм в России" и в последующих работах Вернадский уже допускает существование в западных русских княжествах, вошедших в состав Великого княжества Литовского, феодальных отношений, подобных тем, какие наблюдались в романо-германских странах. Западная Русь была этим обязана, как пишет теперь Вернадский, сильным влияниям Запада и сравнительно меньшей продолжительности татаро-монгольского владычества. Объединение Украины с Россией в середине XVII в. трактуется ныне им как агрессия со стороны последней¹⁰⁶ .

Политическая направленность этих выводов легко обнаруживается. Агрессивные круги Соединенных Штатов Америки тратят немало усилий на пропаганду лживых утверждений о якобы коренном этническом и культурном отличии украинского и белорусского народов от русского, о насильственном единстве Украины и Белоруссии с Россией. В свете этой пропаганды тезис об издревле различных исторических путях западнорусских земель приобретает сугубо реакционное звучание.

Для оценки "евразийской школы" с политической течки зрения любопытно привлечь сделанное Мазуром сравнение этой школы с тем те-

¹⁰¹ A.G. Mazour. The Modern Russian Historiography, pp. 239 - 241.

¹⁰² A.G. Mazour. Russia. Past and Present. New York. 1951 p. 1.

¹⁰³ Там же, стр. 2 - 3.

¹⁰⁴ См. рецензии С. П. Толстова и М. Н. Тихомирова на книгу Г. В. Вернадского "Древняя Русь". "Вопросы истории", 1946, N 4; рецензию Н. Я. Мерперта и В. Т. Пашу то на книгу Вернадского "Монголы и Русь". "Вопросы истории", 1955, N 8.

¹⁰⁵ Г. В. Вернадский. Начертание русской истерии. Ч. I. Шага. 1927, стр. 229 - 230.

¹⁰⁶ G. Vernadsky. Feudalism in Russia, pp. 310 - 311, 314 - 315; его же. A History of Russia, pp. 3, 17, 57, 92 - 95.

чением в современной историографии США, которое трактует историю Соединенных Штатов как историю страны, принадлежащей к "западному миру". "Так же, как американские историки в последнее время прилагают усилия, чтобы исправить устаревший односторонний взгляд на историю Соединенных Штатов в свете того, что они называют евро-американским развитием, - пишет Мазур, - евразийская школа делает попытку дать интерпретацию России в евро-азиатском свете"¹⁰⁷ .

Два разных мира в прошлом и настоящем - таков политический смысл противопоставления американской историографией исторического развития России и СССР истории капиталистической Европы и Америки.

Характер эволюции современного "экономического" направления в историографии США ярко выявляет книга Н. Шировского "Экономические факторы роста России", являющаяся пасквилем на нашу страну и наш народ. В данной статье ее можно было бы и не упоминать, но она может служить примером того, какие взгляды на роль экономических факторов в истории господствуют в американской историографии. Книга, как говорится во введении, написана в целях борьбы с "дезориентирующей и опасной тенденцией" непонимания и недооценки "традиционного духа России", представляющего якобы "постоянную угрозу" для других народов¹⁰⁸ . На этом пути автор хочет "послужить своей новой родине - Соединенным Штатам Америки", иными словами, стремится заработать на грязной пропаганде. Книга компилятивна, у автора нет собственной исторической концепции, и он бесцеремонно заимствует точки зрения и материал из чужих работ.

Шировский интересуется экономическими факторами лишь в плане их влияния на "политическую экспансию русской нации", на "империалистический рост России". Он начинает и кончает свою книгу выражением солидарности с американскими историками в том, что экономические факторы не могут рассматриваться как единственные или первостепенные в развитии нации. Наряду с экономическими равное и даже преобладающее значение в историческом развитии имеют этнографические, религиозные и прочие мотивы. Шировский подчеркивает, что он далек от попытки "объяснить курс политического прошлого России только в экономических категориях. Ни одна историческая концепция, по его мнению, не может быть более ложной, чем подобная". Шировский яростно обрушивается на марксистское учение об историческом материализме, ставящее во главу угла экономическое развитие общества. "Критика" марксизма сводится у Шировского к голословным и нелепым утверждениям о преобладании в крови великорусов финно-монгольской крови, породившей "агрессивную и империалистическую психологию Тимучина и Тамерлана", "о прирожденном русском патриотизме и национализме, развившемся в своего рода миссионизм", о воинствующем характере православия и т. п. Конкретный показ экономического развития России Шировским также полон несообразностей и фактических ошибок. Даже в ряду американских работ по истории России, написанных авторами реакционного направления, книга Шировского выделяется предельно грубой фальсификацией, полным разрывом хотя бы с видимостью объективности и научности.

Подчинение исторической науки целям реакционной империалистической пропаганды, неспособность современной буржуазной философии и социологии дать действительное объяснение процессу общественного развития вызывает естественное неудовлетворение у многих исследователей, которое выражается в формальном отказе от всякой теории и сознательном переходе к фактографии.

В этом плане типичны высказывания С. Г. Пушкарева. Во введении

¹⁰⁷ A.G. Mazour. The Modern Russian Historiography, p. 238.

¹⁰⁸ N Fr. Chirovsky. The Economic Factors in the Growth of Russia New York. 1957, pp. XI-XII, 154 - 157.

к своему "Обзору русской истории" Пушкарев провозглашает себя "объективным докладчиком", дающим лишь фактическое изложение исторических событий и не стремящимся "тиснуть факты нашей (то есть русской. - Л. Д. ) истории в рамки какой-либо историософской или социологической схемы"¹⁰⁹ . Историческое исследование немыслимо при абстрагировании от социологии. Последовательное изложение фактических событий уже само по себе стихийно вносит в исследование принцип историзма, требующий рассмотрения изучаемых явлений во взаимосвязи и развитии. Не удивительно, что заявление Пушкарева остается декларативным. На деле он не удерживается в рамках "чистых" фактов, прибегая к разного рода спасительным факторам и теориям для объяснения прошлого России. Построения автора полностью зависимы от предшествующей историографии, прежде всего от работ русских дореволюционных историков. Из современников большое влияние на него оказал Вернадский. Так, раздел по древнейшей истории восточных славян в "Обзоре" Пушкарева представляет собой не что иное, как краткий конспект исследований Вернадского с его концепцией смены влияния разных народов и культур в Причерноморье, с его взглядом на торговлю как основу экономической жизни этого края в древности. Характеристика дальнейших периодов русской истории в "Обзоре" Пушкарева повторяет схемы Ключевского, Платонова, а применительно к западным русским землям - Любавского. Во многих случаях автор отказывается даже формулировать свои выводы, приводя соответствующие высказывания из работ русских дореволюционных историков, а также Вернадского, Карповича и др.¹¹⁰ .

Вслед за названными историками Пушкарев сильно преувеличивает роль географического фактора в исторических судьбах России. Колонизация для него - основной факт русской истории¹¹¹ . Согласно его концепции, три основные стихии русской природы - лес, река и степь - играли важную роль в жизни народа и оказали разностороннее влияние на развитие Руси¹¹² .

Первоначальное знакомство с американской историографией в области русского феодализма оставляет впечатление ее крайней отсталости. Общие курсы русской истории и специальные работы, изданные в 40 - 50-х годах, повторяют концепции более чем полувековой давности. Выдвижение на первый план географического фактора для объяснения истории России, идущее от славянофилов и доведенное до крайности Милюковым, противопоставление Руси "Западу", преувеличение влияния азиатских кочевников на этногенез и историю русского народа (особенно татаро-монголов), теория закрепощения сословий, представление о государстве как творце исторического процесса, выдвинутое сторонниками государственно-юридической школы, периодизация по иноземным влияниям и политическим формам типичны для американских авторов. Кажется, что они не знакомы с трудами Павлова-Сильванского, который выступал с буржуазных позиций против господствовавшей в его время концепции отсутствия феодализма на Руси. Можно подумать, что в США неизвестны советские исследования, обосновывающие на огромном фактическом материале феодальный характер общественного строя средневековой России¹¹³ . Однако это не соответствует действительности. На самом деле американские медиевисты весьма обстоятельно знакомы с советской историографией. Об этом свидетельствует то, что в США публикуются специальные работы, направленные против методологии и кон-

¹⁰⁹ С. Г. Пушкарев. Обзор русской истории. Нью-Йорк. 1953, стр. 6.

¹¹⁰ Там же, стр. 10, 15, 44, 57, 68, 80, 113, 138, 153 и др.

¹¹¹ Там же, стр. 15.

¹¹² Там же, стр. 18 - 23 и др.

¹¹³ Перечень работ советских историков см. в сноске 27.

кретных исследований советских историков¹¹⁴ . Игнорирование достижений советской историографии, повторение давно отвергнутых наукой утверждений, прежде всего тезиса об особом историческом развитии русского народа, имеют определенный политический смысл. Идеологи американского империализма стремятся всеми средствами внедрить в сознание масс представление об исключительности развития России, объяснить победу Великой Октябрьской социалистической революции и построение социализма в СССР прирожденными национальными качествами русского народа.

В полной связи с общими методологическими установками и идейно-политической направленностью историографии США ведется разработка американскими историками конкретных проблем русского средневековья. Представление о многих важнейших сторонах развития России в средние века можно получить лишь из общих курсов по истории России и то в предельно кратком изложении. Развитие производительных сил в деревне и в городе, феодальная рента, классовая борьба крестьянства и горожан и ряд других коренных проблем истории средневековой России остаются за пределами внимания авторов. Предметом специальных исследований чаще всего становятся темы, посвященные возникновению и эволюции государственного строя, становлению абсолютизма, истории внешней и колониальной политики царизма, иностранным влияниям, религии и отдельным аспектам культурной истории¹¹⁵ . Подобный выбор исследовательской тематики не случаен. Он определяется как идеалистической методологией буржуазной исторической науки, выдвигающей на первый план факторы культурно-политической истории, так и господством теории презентизма, отрицающей возможность научного познания прошлого, установления объективно существующих закономерностей исторического развития и оправдывающей интерпретацию исторических событий с точки зрения сегодняшнего дня.

Слабость конкретной разработки вопросов русского средневековья в современной зарубежной историографии тесно связана с состоянием источниковедения и публикацией источников. Зарубежные работы по истории феодальной России, как правило, основываются на источниках и фактах, уже введенных в оборот русскими дореволюционными или советскими исследователями. Не только разделы по средневековой России в общих курсах, но и специальные работы зачастую пишутся на основании одной лишь опубликованной литературы¹¹⁶ . Это обстоятельство неоднократно отмечалось советскими рецензентами и зарубежной буржуазной критикой. Отсутствие самостоятельного исследования источников признают в некоторых случаях и сами авторы работ.

В советских исторических журналах неоднократно публиковались обзоры с разоблачением фальсификации истории нашей Родины в зарубежных работах, в том числе в работах, вышедших в США. Так, в последние годы были опубликованы рецензии на книгу Г. Кона, на второе издание "Иллюстрированной истории России" под редакцией И. С. Мартина (Нью-Йорк. 1956), на курс русской истории С. С. Хэркэйва (Филадельфия. 1956), на сборник "Феодализм в истории" под редакцией Р. Коулборна (Принстон, 1956), на обзор советской историографии, написанный группой американских и эмигрантских авторов ("Переписывание русской истории. Советская интерпретация прошлого России".

¹¹⁴ См. B. Wolfe. Operation Rewrite. Agony of Soviet Historians. "Foreign Affairs". Vol. 31, N 1, 1952; "Rewriting Russian History"; A. G. Mazour. Modern Russian Historiography; A. Vucinich. The Soviet Theory of Social Development in the Early Middle Ages. "Speculum". Vol. XXVI, N 2, 1951 etc.

¹¹⁵ Тенденциозность и ограниченность тематики исследований явились объектом критики даже в американских историографических обзорах. См. "American Recearch on Russia". Bloomington. 1959, p. 33.

¹¹⁶ Источниковедение и археография являются наиболее слабым местом историографии США по средневековой России.

Нью-Йорк. 1957) и другие книги. Средневековая история России в названных курсах изложена предельно кратко. Здесь не найти ссылок на источники и литературу. Проблемы феодализма как таковые не ставятся. Вообще ранняя история России используется лишь для объяснения "мрачных" сторон советской действительности.

Большее внимание истории феодальной России уделил в первом томе своей книги "Россия. История и ее интерпретация" М. Т. Флоринский. Однако изложение русского средневековья в его книге не менее насыщено фальсификациями, чем в курсах Кона и Мартина. Все сколько-нибудь важные явления в экономике России, ее политическом строе и культуре автор объявляет результатом иноземных влияний¹¹⁷ .

В советских рецензиях уже подвергались критике ненаучные взгляды американских историков на образование древнерусского государства¹¹⁸ .

Крайне тенденциозно трактуются вопросы колонизации и расширения этнической и государственной территории русского народа в специальных работах Г. Ланцева, Х. Лэмба, В. Чеботарева-Билла и др.¹¹⁹ . Связанной с политикой "холодной войны" задаче показа мнимой противоположности западноевропейского абсолютизма "азиатскому деспотизму" России подчиняют свои исторические сочинения К. Витфогель, М. Чернявский, Т. Козлов¹²⁰ . В плане выяснения влияния Византии и стран Запада занимается исследованием религии и церковной архитектуры С. Кросс¹²¹ . Выражение византийских начал в культурном и религиозном развитии Руси, а также агрессивных устремлений в русской идеологии XV-XVI вв. ищут В. Медлин, К. Туманов и др.¹²². Из антитезы правового развития России и западноевропейских стран исходит Д. Хаммер, занижающий уровень развития русской средневековой юрисдикции¹²³ . Тезис о византийской основе права средневековой Руси проводят в своих работах Г. Вернадский, Дж. Хазард и др.¹²⁴ .

Предметом особо грубых и злобных фальсификаций со стороны реакционных американских авторов служит история внешней политики России в период средневековья.

Истинные цели обращения к этой теме обычно становятся ясны уже из заглавия работ. О. Халецкий в пропагандистской статье "Империализм в славянской и восточноевропейской истории", рассматривая результаты имевшей место на страницах прессы дискуссии об "экспансии России", критикует Д. Ачесона, представителей украинской и прибалтийской эмиграции, с одной стороны, и русских историков-эмигрантов - с другой, за то, что обмен мнениями диктовался больше политическими

¹¹⁷ M.T. Florinsky. Russia. A History and Interpretation. Vol. I. New York. 1953. См. рецензию И. Минца, Л. Черепнина и Е. Дружининой на книгу М. Т. Флоринского в журнале "Коммунист", 1954, N 11, стр. 121 - 128.

¹¹⁸ См. И. П. Шаскольский. Норманская теория в современной буржуазной историографии. "История СССР", 1960, N 1, стр. 223 - 226; В. П. Шушарин. О сущности и формах современного норманизма. "Вопросы истории", 1960, N 8, стр. 65 - 93.

¹¹⁹ H. Lamb. The March of Moscovy. Ivan the Terrible and the Growth of Russian Empire, 1400 - 1448. New York. 1948; G. Lanzeff. Russian Eastward Expansion before the Mongol Invasion. "The American Slavic and East European Review". Vol. VI, N 18 - 19, 1947, pp. 1 - 10; V. Tschebotarioff-Bill. The Circular Frontier of Muscovy. "The Russion Review", 1950, vol. 9, N 1, pp. 45 - 52.

¹²⁰ K.H. Willfogel. Oriental Despotism. A Comparative Study of Total Power. New Haven. 1957; M. Cherniavsky. Khan or Basilens: an Aspect of Russian Mediaeval Political Theory. "Journal of the History of Ideas". Lancaster. 1959, vol. XX, N 4, pp. 459 - 476; T. Koslow. The Kremlin Eight Centuries of Tyrany and Terror. New York. 1958.

¹²¹ S.H. Cross. Mediaeval Russian Churches. New York. 1949.

¹²² W.K. Medlin. Moscow and East Rome. Geneva. 1952: C. Toumanoff. Moscow the Third Rome. "The Catholic Historical Review". Vol. XL, N 4. 1955.

¹²³ D.P. Hammer. Russia and the Roman Law. "The American Slavic and East European Review". Vol. XVI, N 1, 1957, pp. 1 - 13.

¹²⁴ G. Vernadsky. The Mediaeval Russian Laws. New York. 1947; J. Hazard. The Laws and Traditions of New Russia. "Oxford Slavonic Papers". Vol. IV. 1953.

интересами, нежели научными. Перенос спора в журналы академического характера, по мнению Халецкого, должен способствовать большим результатам¹²⁵ . Но что касается статьи самого Халецкого, то публикация в журнале не сделала ее отличной от заурядных газетных фальшивок, На первой же странице автор возвещает о существовании в Восточной Европе "громадной империи", беспрецедентной по той угрозе, которую она несет миру. Халецкий полагает, что своей статьей он помогает выяснить "самое существо этой опасности" и тем самым предотвратить ее¹²⁶ . Он намекает читателю, что в его статье можно найти указания на "гарантии", способные избавить от повторения "ошибок, которые были сделаны в течение 1941 - 1945 годов"¹²⁷ .

На самом деле в предвоенные и военные годы западные державы проводили политику, приведшую к трагическим последствиям. В период "мюнхенского" кризиса верный ленинским принципам миролюбивой внешней политики Советский Союз выступил с предложением провести англо-франко-советские переговоры по поводу мер для пресечения гитлеровской агрессии. Однако, лелея надежду направить фашистскую агрессию против СССР, правящие круги Франции и Англии отказались от переговоров, развязав тем самым руки фашизму¹²⁸ . Затягиванию войны, умножению числа жертв, увеличению страданий порабощенных гитлеризмом народов способствовала преднамеренная задержка в открытии второго фронта в Европе. Но это ли имеет в виду Халецкий, взявшийся поучать политиков? Конечно, нет! "Ошибки" западных держав заключались, по его мнению, в том, что ими были допущена победа Советского Союза в мировой войне и создание строя народной демократии в освобожденных от фашистского ига государствах, усиление социалистического лагеря. Воссоединение этнических польских земель в сильной и независимой Польской Народной Республике - это тоже "ошибка" с точки зрения изменника родины. Халецкому хотелось бы видеть Польшу, а также другие славянские и неславянские государства Европы связанными с Западом. Показу этой якобы исконно существовавшей, а ныне насильственно расторгнутой общности славянских и неславянских народов Восточной Европы с "Западом", хотя географически, по выражению Халецкого, они кажутся столь удаленными, и уделяется главное внимание в статье.

Халецкий прибегает к прямой фальсификации событий. Так, вопреки общеизвестным фактам он отрицает интервенцию феодалов Речи Посполитой в Россию в начале XVII века. Причиной вторжения войск польских феодалов на русскую территорию, если верить автору, оказывается, явилось приглашение шведских отрядов под руководством Делагарди царем Василием Шуйским, что было воспринято правительством короля Сигизмунда как враждебный акт¹²⁹ . Спрашивается, как же, если не в качестве интервенции, можно оценить авантюры обоих Лжедмитриев, начатые по инициативе и на средства магнатов Речи Посполитой с ведома польского короля?! Против кого, как не против интервентов, бесчинствовавших в захваченной русской столице, было направлено московское восстание в мае 1606 г.?! Вторжение войск Лжедмитрия на русскую территорию, как это, конечно, хорошо известно Халецкому, произошло в октябре 1604 г., а приглашение наемных шведских отрядов относится к началу 1609-го. Вскоре после своего прибытия шведские войска стали действовать, как оккупанты. Халецкий даже не пытается подкрепить доказательствами свои утверждения, ибо факты говорят против него.

¹²⁵ O. Halecky. Imperialism in Slavic and East European History. "The American Slavic and East European Review". 1952, vol. XI, pp. 2 - 3.

¹²⁶ Там же, стр. 1.

¹²⁷ Там же, стр. 25 - 26.

¹²⁸ См. сборник "Против буржуазной фальсификации истории советского общества". М. 1960, стр. 205 - 206.

¹²⁹ Там же, стр. 13.

Столь же нелепой и грубой является попытка Халецкого представить третий поход Антанты как "агрессию Красной Армии" против Польши, а интервенцию белополяков - как карательную меру¹³⁰ . Немногие из зарубежных авторов решатся на подобную фальсификацию.

Статья Халецкого - образец беззастенчивого подчинения науки целям империалистической политики. Стремясь укрепить расшатывающиеся позиции капитализма, реакционные идеологи хватаются за историю как за средство, при помощи которого они пытаются запугать народы "коммунистической угрозой", "советским империализмом". О. Халецкий, отстаивающий в своей статье тезис о более чем 600-летней традиции русской экспансии и империализма, стал прямым пособником самых реакционных и агрессивных сил империалистического мира, ищущих в истории оправдания политики "холодной войны".

Грубые приемы фальсификации в статье этого автора подверглись критике даже со стороны американских буржуазных историков. Оппонентами Халецкого выступили Н. В. Рязановский и О. П. Бакус¹³¹ . Рязановский справедливо указывает Халецкому на то, что колониализм русского царизма имеет одинаковую природу с колониализмом других империй: Англии, Франции, Бельгии, Испании, Португалии и т. д. Рязановский выявляет односторонность в подборе Халецким исторических свидетельств и приводит много фактов агрессии по отношению к России со стороны феодальной Польши и других государств.

Бакус по своим методологическим принципам принадлежит к буржуазному лагерю в исторической науке. Однако серьезное отношение к историческим источникам позволяет ему в ряде случаев достигнуть позитивных результатов. Так, вопрос об образовании централизованного государства он правильно ставит в связь с вопросом о формировании нации. Бакус критикует Халецкого как за теоретическую постановку проблемы (отсутствие четкого определения терминов "империализм" и "нация"), так и за конкретную аргументацию. В применении к Московской Руси, считает Бакус, нельзя писать об империализме, поскольку составившие ее земли были населены представителями одной и той же этнической и культурной группы. Что касается украинцев и белорусов, то ответ на вопрос о наличии или отсутствии "империализма" по отношению к ним со стороны Москвы, по мнению Бакуса, - и это мнение нельзя не признать справедливым - следует искать в характере взаимоотношений данных народов с Россией. Надо выяснить, стремились ли украинцы и белорусы в борьбе за свое освобождение опереться на поддержку Москвы или были насильственно отторгнуты ею¹³² . Разбор русской и польской литературы приводит Бакуса к выводу, что взгляды Халецкого находятся в зависимости от тенденциозной польской историографии. Бакус критикует Халецкого за преуменьшение религиозного гнета на украинских и белорусских землях, входивших в состав Польско-Литовского государства, за путаницу в вопросе об этнической принадлежности западнорусских территорий, отошедших к России, за неправильную оценку военных методов воссоединения отдельных земель русской народности в едином государстве и т. д.¹³³ , В статье Бакуса в некоторой степени намечается подход к проблеме образования Русского централизованного государства с точки зрения интересов разных классов. Так, он отмечает, что в Новгороде только бояре были за союз с Литвой, масса же населения выступала против него. Он обращает внимание на разли-

¹³⁰ Там же, стр. 22 - 23.

¹³¹ N.V. Rjasanovsky. Old Russia, the Soviet Union and Eastern Europe. "The American Slavic and East European Review". 1953. vol. XI, N 3, pp. 171 - 188; O. P. Backus. Was Muscovite Russia Imperialistic? "The American Slavic and East European Review". 1954, vol. XIII, N 4, pp. 522 - 534.

¹³² O.P. Backus. Was Muscovite Russia Imperialistic? pp. 525 - 526, 533.

¹³³ Там же, стр. 531 532.

чие политической ориентации различных слоев городского населения, выявившееся во время восстания 1401 г. в Смоленске¹³⁴ .

Лучшим опровержением фальсификаторских измышлений Халецкого служит исследование Бакуса "Причины перехода западнорусской знати от Литвы к Москве", доказывающее добровольный характер присоединения к Русскому централизованному государству ряда западных русских княжеств, входивших в состав Литовского Великого княжества. На конкретном материале источников Бакусу удалось показать усиление национального и религиозного гнета со стороны польско-литовских магнатов в отношении русского населения¹³⁵ .

В том же духе, как и Халецкий, сочиняет фальшивки другой польский эмигрант - В. Бажковский, опубликовавший в 1958 г. статью "Русский колониализм: царская и советская империи". Бажковский представляет историю России со времени освобождения от татаро-монгольского ига в 1480 г. и до 1914 г, как историю постоянной экспансии, военных завоеваний, мирной аннексии, колонизации незаселенных мест¹³⁶ . Этот автор пишет об агрессии России только по отношению к нерусским народам. Зато в данной области он, можно сказать, превзошел всех фальсификаторов, выступавших до него в печати. В захвате чужих территорий, сгоне местного населения с обжитых мест, в экономической эксплуатации, национально-религиозном гнете, насильственной русификации, жестоком подавлении попыток сопротивления, преднамеренном истреблении покоренных народов - во всех самых ужасных формах колониализма он обвиняет... Россию¹³⁷ . В статье Бажковского нет и намека на объективный анализ обстановки, в которой происходило присоединение нерусских народов к России. Он не упоминает, что многие народы Приуралья, Кавказа, Сибири, Средней Азии добровольно переходили в русское подданство, находясь перед угрозой порабощения со стороны соседних агрессивных государств.

Беззастенчивая фальсификация прошлого России реакционными историками вызывает протест отдельных буржуазных исследователей. Выше говорилось о статьях Рязановского и Бакуса, направленных против проникнутой злобой к СССР и коммунизму работы Халецкого. Против фальсификаторского опуса Джексона "Семь походов на Россию" выступил американский историк М. Раев¹³⁸ . Он написал рецензию на эту изобилующую фактическими ошибками и поверхностными общими заключениями книгу. Раев ставит вопрос о том, зачем нужна данная книга, источниковедческая база которой страдает узостью и односторонностью (Джексон использовал только западноевропейские источники). "До каких же пор, - пишет Раев, - будет испытываться наше терпение, и когда авторы станут обращаться с фактами русской истории с той же степенью уважения и знания, с какой это требуется в любом обсуждении западных событий?"¹³⁹ .

*

Анализ историографии США, изучающей Россию эпохи средних веков, выявляет характерную для современной буржуазной исторической науки картину кризиса. Независимо от того, к каким направлениям в историографии принадлежат авторы американских работ по русскому средневековью, всех их объединяет идеалистический, субъективистский

¹³⁴ Там же, стр. 533.

¹³⁵ O.P. Backus. Motives of West Russian Nobles in Deserting Lithuania for Moscow, 1377 - 1514. Lawrence. 1958.

¹³⁶ "W. Baczkowskiy. Russian colonialism: the Tharist and Soviet Empires. "The Idea of Colonialism". New York. 1958, p. 71.

¹³⁷ Там же, стр. 81 - 85 и др.

¹³⁸ W.S. Jakson. Seven Roads to Moscow. New York, 1958.

¹³⁹ "The Russian Review". Vol. 18, N 4, October 1939, pp. 348 - 349.

подход к объяснению исторического процесса, отрицание объективной закономерности и единства мировой истории. Методологическая несостоятельность американских историков, занимающихся русским средневековьем, проявляется, с одной стороны, в построении исторических концепций на основе эклектической теории "факторов", с другой, - в отказе ряда авторов от постановки теоретических вопросов, в сознательном стремлении к фактологизму.

Кризисные явления, топтание на месте в области методологии и философии истории вынуждены признать даже представители официальной науки США. В 1943 г. Карпович, характеризуя современную ему зарубежную буржуазную историографию по России, отмечал, что до сих пор она исходит из синтеза русского исторического процесса, предложенного Ключевским, хотя он во многом устарел и не может удовлетворить требованиям науки на данном этапе¹⁴⁰ .

Полтора десятка лет спустя специальная комиссия при Объединенном комитете по славянским исследованиям, подводя итоги изучения России в США в послевоенный период, вновь подтвердила неблагополучие в области теоретического обобщения. В отчете комиссии одной из настоятельных задач будущего называется задача "дополнить возрастающее количество монографических исследований... общей интерпретацией царской и советской России"¹⁴¹ . Отставание американских специалистов по России в разработке теоретических проблем констатируется также в книге "Американские исследования по России", изданной по предложению той же комиссии¹⁴² .

Руководители центральных исторических учреждений США надеются повысить теоретический уровень американской историографии по России с помощью новых исследовательских программ, но в них история народа по-прежнему подменяется биографиями царей и таких политиков, как Столыпин, Плеве, Сазонов и т. п., деятельностью реакционных организаций вроде "Союза русского народа", партий октябристов и кадетов. Внешней политике и государственному строю по-прежнему отводится центральное место, а социально-экономическая история представляется лишь частными темами. Изучение тенденциозного вопроса об особом пути исторического развития России предлагается и на будущее в качестве ведущей темы¹⁴³ .

Таким образом, и результаты пройденного за послевоенный период пути и намечаемые проекты предстоящих исследований свидетельствуют об органической неспособности буржуазной историографии США к созданию синтеза исторического процесса.

¹⁴⁰ M. Karpovich. Klyuchevski and Recent Trends in Russian Historiography. "Slavonic and East European Review". Vol. XXI, p. 1, N 56 (American Series, II), 1943, pp. 31 - 39.

¹⁴¹ An Appraisal of Russian Studies in the United States, p. 428.

¹⁴² "American Research on Russia", pp. 31 - 33.

¹⁴³ Там же, стр. 28, 32.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Л. В. ДАНИЛОВА:

Комментарии: