Этнографическая наука в капиталистических странах тесно переплетается с буржуазной социологией и философией. В то же время ей придается огромное практическое значение: тема "прикладной этнографии" - одна из наиболее дискутируемых на страницах западной печати. Не случаен поэтому значительный размах официальной этнографической работы в таких странах, как Англия, Франция, Бельгия и США.

За последнее десятилетие в буржуазной этнографии произошли значительные сдвиги. Расширилось понимание самого предмета этой науки. Как известно, долгое время задачей этнографии считалось изучение первобытного общества. Предмет этнографии определялся как изучение культуры "примитивных" народов. Это отражало историю зарождения ее в капиталистических странах как науки о колониальных народах, вызванной к жизни потребностями колониализма. Изучение архаических черт в культуре и быту народов развитых стран обозначалось на Западе другими терминами (фольклор, социология, Volkskunde). Это узкое понимание предмета этнографии является причиной того, что народы освободившихся от колониализма стран иногда считают этнографию наукой колонизаторов, содействовавшей угнетению и закрепощению народов. Именно о таком значении многих исследований европейских африканистов пишет в специально посвященном этому вопросу исследовании бельгийский ученый Ж. Макэ¹ . В процессе деколонизации народы развивающихся стран не хотят больше быть объектами изучения западных этнографов, отвергая самый термин "этнография" применительно к изучению своей культуры и истории, усматривая в нем дискриминацию. Как отмечает голландский ученый Ж. Хелд, в Индонезии, например, "наблюдается тенденция заменять прежние термины "этнография" или "этнология" термином "культурология" и объединять эту науку с социологией"² .

В настоящее время изучение современной жизни народов развитых стран широко признается в качестве предмета этнографии, хотя исследования быта населения городов, рабочих, сельского населения в этих странах еще немногочисленны. В центре внимания этнографов Запада по сей день продолжают оставаться народы Азии, Африки и Латинской Америки, о чем свидетельствуют поток публикуемых за последние годы монографий и статей, специальные выпуски журналов, посвященных этим народам.

¹ J.J. Maquet. Objectivity in Anthropology. "Current Anthropology". Chicago. 1964, Vol. 5, N 1, p. 47.

² G.J. Held. Applied Anthropology in Government: The Netherlands. "Anthropology Today". Chicago. 1953, p. 877.

Однако крах колониальной системы и огромное влияние социализма на народы развивающихся стран поставили перед учеными Запада новые задачи и в этой, казалось бы, традиционной области этнографических исследований.

Современные изменения в политической карте мира и интересы правящих кругов капиталистических стран привели к появлению новых объектов исследования буржуазных ученых. Например, если в довоенный период большинство этнографов США занималось изучением прошлого индейских народов американского континента, то теперь наряду с исследованиями Латинской Америки все чаще появляются работы, посвященные народам Азии. Особенно резкий поворот наблюдается в сторону африканистики, говорят даже об "открытии" американскими учеными Африки.

Полевые исследования английских этнографов, как сообщает видный английский ученый Р. Фэрт, как и прежде, сосредоточены главным образом в Африке, - страны Юго-Восточной Азии и Океании занимают второе место, но зато Индия и Ближний Восток привлекают все большее внимание³ . Африканистика активно развивается учеными Франции, Бельгии, ФРГ. Ж. Хелд, отмечая, что Индонезия была главной областью исследований голландских этнографов, сетует, что теперь она, по существу, стала для них "закрытым полем" в связи с недоверием к этим этнографам индонезийцев⁴ .

Коренным образом меняется также тематика этнографических исследований. Если в довоенный период в этнографии преобладало изучение родоплеменных и семейно-брачных институтов, идеализация прошлого и архаизация настоящего, то теперь все большее значение приобретает изучение современности, исследование сельских общин, городских приходов и городов, быта рабочих, проблем экономики, индустриализации и урбанизации слаборазвитых стран и влияния этих процессов на традиционный быт, институты и "системы ценностей" (как любят выражаться на Западе) народов этих стран.

Наряду с этим большое внимание уделяется, особенно в США и ФРГ, народам Советского Союза. Этнографы активно работают в так называемых "русских центрах", созданных в послевоенные годы при многих университетах США, исследования которых носят сугубо служебный антисоветский характер.

Новые задачи, новая проблематика этнографических исследований потребовали от ученых значительной, порой очень глубокой теоретической перестройки. Характерной тенденцией последних лет в этнографии Запада является нарастание интереса ученых к теоретическим проблемам, к вопросам методологии истории. Все большее число ученых высказывается против консервативной традиции голого фактособирательства и эмпиризма, ратуя за переход к научным теоретическим обобщениям.

Изучение современности поставило перед учеными ряд теоретических проблем: динамики, причинности и закономерности происходящих социальных изменений. Эти проблемы, как известно, были, по существу, изгнаны из науки господствовавшими в западной этнографии школами ("культурных кругов" и венской "культурно-исторической", английской "функциональной" и американской "исторической"), сложившимися в борьбе с "однолинейным эволюционизмом XIX века", фактически с марксистским пониманием истории как единого исторического процесса. Объявленный этими школами "критический поход" против "эволюционизма" был походом не только против марксизма, но

³ R. Firth. Recent Trends in British Social Anthropology. "Men and Cultures" Philadelphia. 1960. p. 39.

⁴ G.J. Held. Op. cit., p. 877.

и против прогрессивных тенденций в буржуазном историзме. Идея закономерности и поступательности общественного развития была объявлена "абстрактным" умозаключением, "логической конструкцией", якобы не подтверждающейся новыми "эмпирическими" фактами.

Основатель католической школы в этнографии и духовный отец венской "культурно-исторической" школы патер В. Шмидт подчинил свою деятельность в области этнографии одной цели - показать изначальность буржуазных социально-политических категорий, вечность и неизменность частной собственности и единобожия. Его усилия были направлены на опровержение марксистского понимания первоначальной эпохи в истории человечества как эпохи первобытного коммунизма. История человечества, по Шмидту, начинается с акта сотворения человека богом-творцом, с богом же определенной моногамной семьи и последующим развитием человеческого общества по двум параллельным линиям: патриархальной и матриархальной. Эта реакционная концепция истории развивается Шмидтом в его многочисленных трудах и выступлениях. Сформулированная им теория изначальности моногамной семьи и последующего двухлинейного развития разделялась в свое время Г. Куновым и К. Каутским, критиковавшими с ее позиций теорию Ф. Энгельса о первобытном обществе. По существу, она является господствующей концепцией в западной науке и по сей день и основой буржуазной критики марксистско-ленинской этнографии. Реакционная сущность этой критики как нельзя ярче проявляется в выступлениях западногерманского ученого Р. Шотта⁵ против советской науки.

С концепциями "культурно-исторической" школы смыкаются воззрения представителей американской "исторической" школы⁶ , по взглядам которых, все сходные явления в истории человечества возникали однажды, в одном центре и затем распространялись по свету. Сама культура понимается ими как случайное сцепление атомарных элементов, заимствованных извне, и тем самым отрицается внутреннее развитие культуры. Признаются лишь изменения ее, вызываемые влияниями извне, заимствованиями диффузирующих в географическом пространстве черт.

Несколько иначе подходят к объяснению культуры сторонники функциональной школы. Английские ученые Б. Малиновский, а за ним А. Радклиф-Браун, заменив термин "культура" термином "общество", противопоставили атомарному пониманию общества трактовку его как целостности, как некой органической системы, состоящей из различных частей, функционально между собой взаимосвязанных, или "интегрированных". Задачу науки они определяют как изучение функций социальных институтов, взаимосвязь которых обеспечивает состояние равновесия социальной системы. Функционализм, так же как и "культурно-историческая" и "историческая" школы, подходит к явлениям как к неким константам. Хотя в отличие от этих школ он признает взаимосвязанность элементов социальной системы, однако позиции его не менее антиисторичны, чем позиции "культурно-исторической" и "исторической" школ.

Подчеркивая обратимость зависимости причины и следствия, английские этнографы-функционалисты подменили изучение происхождения и развития общественных институтов, их причинных связей выявлением и описанием функций этих институтов и их функциональных взаи-

⁵ R. Schott. Das Geschichtsbild der sowjetischen Ethnographie. "Saeculum", 1960, vol. XI, N 1 - 2.

⁶ См. Ю. П. Аверкиева. Современная американская этнография. "Вопросы истории", 1962, N 7; см также сборник "Современная американская этнография". М. 1963.

мосвязей на современном этапе. Полный отказ от исторического подхода, биологизация человеческого общества характеризуют работы английских функционалистов, называемых чаще "социальными антропологами", поскольку они сосредоточивают свое внимание на изучении социальных институтов отсталых народов мира.

Главные усилия всех упомянутых выше школ направлены на то, чтобы доказать, что нет единых закономерностей в развитии общества, что судьбы народов складываются по-разному в силу действия случайностей. Эти посылки легли в основу смыкающегося с идеями философского релятивизма неокантианцев (Г. Риккерта, М. Вебера), так называемого культурного релятивизма, с его теорией многолинейной эволюции.

Культурный релятивизм и функционализм составляют основу концепций этнопсихологического направления, вылившегося в школу так называемых "исследований культуры и личности", которая занимала господствующее положение в этнографии США в период второй мировой войны и в первые послевоенные годы⁷ и воспринималась как новое слово в науке. Индетерминизму старых школ сторонники этой школы противопоставили психодетерминизм, придя в конечном счете к неорасистским противопоставлениям "психически полноценных", на их взгляд, и "неполноценных" народов. Влияние этой школы в странах европейского континента было незначительным. По существу, к ней примкнули лишь отдельные ученые, как, например, англичанин Горер, который известен в качестве специалиста по "национальному характеру" русских, японцев и своих соотечественников. Хотя психологический анализ истории имел в странах Западной Европы давнюю (и не всегда реакционную) традицию (что нашло свое отражение как в работах А. Бастиана, Г. Тарда, В. Вундта, М. Мосса, Дж. Дави, Р. Турнвальда, В. Мюльмана, так и ряда современных прогрессивных историков - Ж. Лефевра, А. Собуля и др.), но он нигде не получил такого значения и столь реакционного звучания, как в исследованиях "культуры и личности" в США в 1940-х годах⁸ , где откровенно поддерживался и направлялся правящими кругами страны. Американским империалистам очень импонировали теории об отсталых народах колоний, зависимых и развивающихся стран как людях "психически неполноценных", нуждающихся в руководстве "полноценных" янки. Характерно, что идея превосходства янки, якобы призванных к руководству миром, нашла свое признание у некоторых буржуазных ученых Европы: об этом говорят, например, откровенные высказывания английского историка А. Тойнби⁹ . Но крах иллюзии об американской "исключительности" разочаровал и адептов подобного рода идей. В то же время они получили резкую отповедь со стороны ученых Японии, Индии, Таиланда и других стран Азии¹⁰ .

Теперь это направление, критикуемое большинством ученых, поддерживается небольшой кучкой этнографов, работы которых связаны, как правило, с практическими целями внешней и внутренней политики правящих кругов США. Научную бесплодность и бесперспективность такого рода исследований "культуры и личности" вынуждены признать теперь сами сторонники этого направления. Об этом пишут, например, А. Уол-

⁷ См. об этом R. Heine-Geldern. Recent Developments and Trends in Ethnological Theory in Europe. "Men and Cultures". Philadelphia. 1960, p. 39.

⁸ См. Н. А. Бутинов. Психорасизм в американской этнографии. В сборнике "Англо-американская этнография на службе империализма". "Труды" Института этнографии имени Миклухо-Маклая. Т. XII, М. 1951; Ю. Аверкиева. Этнофрейдизм в США. "Советская этнография", 1962, N 4; ее же. О некоторых этнопсихологических исследованиях в США. В сборнике "Современная американская этнография".

⁹ A. Toynby. The World and the West. London. 1953.

¹⁰ См. об этом Ю. Аверкиева. Материалы нью-йоркского съезда этнографов. "Советская этнография", 1955, N 4.

лес и Р. Фогельсон в своем обзоре этнопсихологических работ за 1958 - 1960 годы¹¹ .

В публикациях последних лет все ярче проявляется разочарование ученых в релятивизме и презентизме, господствовавших в этнографии недавнего прошлого. Изучая современность, этнографы не могут уже замыкаться в прежних узких рамках и оставаться на позициях агностицизма и антиисторизма. Все чаще раздаются требования изучать явления общественной жизни не в состоянии статики, а в процессе их изменений. Ведущей становится тема динамики культурных изменений. Вместе с этим неизбежно встает проблема объяснения изучаемых процессов изменений, а отсюда поиски "теории изменений", о которой пишут многие из буржуазных ученых. С этим поворотом к теории связано и изменение отношения ученых к кабинетным исследованиям. На протяжении полувековой истории полевая работа считалась альфой и омегой этнографа, а кабинетные изыскания эволюционистов XIX в. всячески дискредитировались и поносились. Полевые исследования развертывались зачастую в ущерб теоретическим. Теперь же мы встречаемся с любопытными рассуждениями о необходимости кабинетных исследований.

В связи с этими теоретическими поисками идет критический пересмотр концепций и методов старых школ. Критике подвергается их антиисторизм и насаждавшийся ими риккертианский идиографизм, когда этнография, трактовавшаяся как история культуры, сводилась к эмпирическому собиранию фактов и противопоставлялась некоей обобщающей "генерализирующей" науке.

С критикой антиисторизма и "этнографического презентизма" функционального метода Б. Малиновского и А. Радклиф-Брауна, имеющих еще огромное влияние в буржуазной науке, выступают их ученики и ближайшие коллеги Э. Лич, М. Смит, Е. Е. Эванс-Причард и др.¹² . Все они категорически высказываются против биологизации человеческого общества функционалистами. В США вышло множество работ, подвергающих критическому анализу методологию "исторической" школы¹³ . Антинаучный характер концепций и методов "культурно-исторической" школы неоднократно вскрывался в работах как западноевропейских, так и американских ученых.

Несомненно, критический пересмотр долгое время господствовавших концепций имеет очень важное значение для разработки подлинно научного подхода к изучению явлений общественной жизни народов в их исторической перспективе. И действительно, в целом ряде вышедших за последнее десятилетие работ можно проследить определенную позитивную тенденцию к историзму, к отказу от статических, презентистских описаний конкретных культур как неизменных сущностей. Это отмечается ведущими учеными различных стран. Например, Р. Фэрт признает, что "из главных тенденций современности новой является интерес к истории или, вернее, к временному измерению наших материалов"¹⁴ . Австрийский этнограф Р. Хайне-Гельдерн пишет, что историческая ориентация характерна "для большинства этнологов европейского континента". Он приветствует "...растущее осознание британскими этнографами того, что в конечном счете им не обойтись без истории"¹⁵ .

Тема историзма стала настолько популярной, что даже представи-

¹¹ A. Wallace and R.D. Fogelson. Culture and Personality. "Biennial Review of Anthropology. 1961". Stanford. 1962, pp. 44 - 45.

¹² E.R. Leach. Rethinking Anthropology. London. 1961, pp. 6 - 7; M.G. Smith. History and Social Anthropology. "Journal of Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland". 1962, vol. 92, N 1, p. 77; E. E. Evans-Prichard. Anthropology and history. In "Essays in Social Anthropology". New York. 1963, pp. 46 - 65.

¹³ См. об этом сб. "Современная американская этнография". М. 1963.

¹⁴ R. Firth. Op. cit., p. 40.

¹⁵ R. Heine-Geldern. Op. cit., p. 50.

тели старых школ стремятся заверить в своей всегдашней приверженности к нему. Последователи современной венской "культурно-исторической" школы (П. Шебеста, Р. Хайне-Гельдерн, Ж. Гекель и др.) высказывают даже обиду на то, что их связывают со старой школой "культурных кругов". Р. Хайне-Гельдерн пишет, например, что история для них всегда была "костяком науки"¹⁶, что они не принимают ошибочные доктрины "культурных кругов" Шмидта-Гребнера и признают диффузию и заимствования в значительно более узких границах. В то же время заслугу школы "культурных кругов" он усматривает в том, что ее основатели якобы "помогли европейской этнологии выбраться из трясины псевдоэволюционистских и параллелистских теорий"¹⁷ , подразумевая под этим идею единства мировой истории.

Защите функциональной школы посвящена статья И. Шапера под любопытным названием "Должен ли антрополог быть историком", в которой автор признает, что этнографы должны быть историками в том ограниченном смысле, что они должны наряду с непосредственными наблюдениями использовать письменные источники и учитывать влияние европейских контактов на социальную жизнь изучаемых ими аборигенов. Он утверждает, что большинство английских социальных антропологов никогда не проявляло "особого антиисторизма"¹⁸ . В работах самого Шапера и тех немногих исследователей, которых он упоминает, действительно, имеет место тенденция рассматривать изучаемые институты данного народа в процессе их исторического развития, или, как они сами пишут, в "процессе изменения". Но с его оценкой функционализма в целом, конечно, согласиться нельзя, и, несомненно, правы Э. Лич, М. Смит и Эванс-Причард, подчеркивающие антиисторизм функциональной школы и статичность ее подхода к изучаемым явлениям. Р. Фэрт уверяет, что английские социальные антропологи "никогда не игнорировали историю в собственном смысле", но что именно понимается под "историей" или "историей в собственном смысле", понять трудно, ибо в западной науке мы встречаемся с самыми разными определениями ее предмета.

Однако наряду с этим в известной мере внешним приспособлением к новым веяниям в науке в работах многих ученых Запада наблюдается определенный поворот в сторону научного метода исследования. Поворот к историзму наиболее творчески проявляется в работах ученых, называющих себя этноисториками. Отличительной чертой этноисторического подхода является сочетание непосредственных этнографических наблюдений с изучением архивных источников и археологических данных (метод, который становится сейчас не только популярным, но и модным). Особенно плодотворной является деятельность этноисториков США, организованных в так называемую "этноисторическую конференцию" и выпускающих с 1954 г. свой журнал "Этноистория" ("Ethnohistory"). В этой "конференции" объединены наиболее исторически ориентированные этнографы США. Их исследования дают нам новые материалы для борьбы с критиками марксистского учения о первобытном обществе. Если представители старых школ заявляли и заявляют, что их "эмпирические исследования", особенно по этнографии индейцев, полностью опровергли учение о первобытности "Моргана и его последователей" (к последним они относят этнографов-марксистов), то из работ этноисториков становится очевидным, насколько история индейцев в этих исследованиях была в угоду идеологической борьбе искажена и фальсифицирована вследствие антиисторической архаизации жизни отсталых народов XX века.

¹⁶ Ibid., pp. 49 - 50.

¹⁷ Ibid., p. 39.

¹⁸ J. Shapera. Should Anthropologist be a Historian. "Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland". 1962, vol. 92, N 2, p. 152.

Можно быть уверенными, что в результате усилий этноисториков США история индейцев будет написана заново, и эта история, по предсказаниям некоторых этнографов, будет синтезом идей Моргана и фактографии Боаса. Судя по уже опубликованным работам, эта новая история, несомненно, подтвердит те общие положения относительно истории первобытного общества, которые были высказаны в трудах Моргана и разработаны в марксистской науке и на опровержение которых были направлены полувековые усилия антиэволюционистских школ в буржуазной этнографии.

Ведущее место в западной этнографии заняли дискуссии по таким методологическим проблемам истории, как проблема социального детерминизма, причинности и закономерности развития общества. "Сегодня методология является одной из тех важных тем оживленных дискуссий, которые имеют большое значение для всех", - пишется, например, на страницах крупнейшего журнала западных этнографов "Current Anthropology". При этом подчеркивается, что речь идет именно о методологии, а не о практике полевой работы¹⁹ .

Эта известного рода реориентация ученых Запада вызвана, несомненно, бурными преобразованиями нашего времени. Рост сил социализма и демократии, подъем национально-освободительного движения после второй мировой войны, развал колониальной системы, выход но международную арену народов вчерашнего колониального мира потребовали от правящих кругов капиталистических стран изменения, маскировки форм империалистической политики. Перед учеными Запада были поставлены новые задачи и прежде всего задача разработки "комплекса концепционных средств для описания и анализа не статичных, а быстро меняющихся социальных систем". Об этом пишут сами представители буржуазной науки. "Возникновение с беспрецедентной в истории быстротой новых наций, небывалые темпы изменений в развивающихся районах, - пишет, например, этнограф США В. Рубин, - выдвигают как теоретические, методологические проблемы в этнографии, так и вопросы политики в прикладной социальной науке". Уточняя это общее положение, она пишет, что и теоретические изыскания этнографов и вопросы практической политики непосредственно диктуются "технологической и экономической экспансией в этих районах и выдвигаемыми ею новыми целями социокультурных изменений"²⁰ . Именно такова задача "антропологии развития". Тема "динамики культурных изменений" трактуется в настоящее время и в конкретных и в теоретических исследованиях, в семинарах, симпозиумах, обзорах специальных работ, посвященных изучению народов слаборазвитых стран. "Динамика культурных изменений" вызывает необходимость изучения крестьянских общин в этих странах, влияния на них урбанизации и индустриализации, процессов детрибализации (распада общины) и "вестернизации" (развития капиталистических отношений), проблем управления в этих странах и роли традиционных социальных систем. Буржуазные этнографы из школы "антропологии развития" стремятся сформулировать на основе полученных данных рекомендации своим правящим кругам²¹ : их исследования носят в значительной степени прикладной, неоколониалистский характер.

Поскольку фокусом изучения современных процессов в развивающихся странах стала крестьянская община²² , ученые упрекают себя

¹⁹ "Current Anthropology". Chicago, 1964, vol. 5, N 1. p. 1.

²⁰ V. Rubin. The Anthropology of Development. "Biennial Review of Anthropology. 1961", p. 120

²¹ См. M. Mead (ed.). Cultural Patterns and Technical Change. New York. 1959; W. Goldschmidt (ed.). The United States and Africa. New York. 1958.

²² См. G. Geertz. Studies in Community Life: Community and Society. "Biennial Review of Anthropology. 1961".

в том, что в прошлом, даже в типично аграрных странах, они выискивали лишь родоплеменные институты и игнорировали жизнь крестьянина. Поиски архаики приводили нередко к тому, что сельские общины описывались как родовые, что внесло значительную путаницу в понимание исторического процесса. В настоящее время публикуются работы, посвященные методам изучения общин, идут "поиски теории" для объяснения "сущности общины и ее значения как части культуры, общества, нации"²³ . Большое внимание уделяется изучению гетерогенных этнических групп в составе того или иного народа. Но именно изучение сельских общин современных развивающихся стран поставило перед этнографами ряд важнейших теоретических проблем, и прежде всего необходимость разработки "теории развития". Еще в 1956 г. американский этнограф М. Мид писала, что "прикладная этнография существенно зависит от "теории изменения"²⁴ .

"Теория изменения" должна определить возможность предвидения хода культурных преобразований и, главное, управления ими. Проблема направляемости культурных изменений в развивающихся странах не случайно является сейчас одной из наиболее широко дискутирующихся в западной этнографии проблем. На этнографов возлагаются большие надежды, и ожидается даже их руководящая роль в планировании социальных и экономических преобразований в молодых независимых странах. В 1958 г. в Вашингтоне было проведено специальное совещание по проблеме планирования социальных изменений и роли этнографов. О тесном переплетении теоретических исканий современной науки Запада с задачами практической политики откровенно пишут сами этнографы. Ученые, специализирующиеся по вопросам "промышленной этнографии", активно сотрудничают с воротилами американской промышленности, разрабатывая рекомендации для более эффективной эксплуатации рабочих. Не случайно поэтому отрицательное отношение к ним рабочих и неудовольствие этих "исследователей" по поводу работы профсоюзных организаций на заводах²⁵ . Прикладное значение этнографии прослеживается в Англии, Бельгии, Франции, Голландии и других странах-метрополиях, где этнографические знания о народах колоний имели и имеют практическое значение. Об использовании данных этнографии в интересах колониализма приводятся убедительные сведения в специальных исследованиях английских ученых Л. Мэр и Д. Форда²⁶ , голландского ученого Ж. Хелда²⁷ .

В этнографических работах последних лет все чаще ставятся вопросы об исторической последовательности и причинности в развитии культуры различных народов, о закономерности общественного развития, об обратимости и необратимости, направленности процесса, то есть о проблемах, которые долгое время подвергались остракизму в этнографии. Этот поворот в сторону исторического подхода к изучению общества, как мы уже отмечали, особенно наглядно проявляется в возрождении интереса к эволюционизму, который становится господствующей теорией в социальных науках Запада.

О "современном ренессансе эволюционизма" пишет сейчас ряд ученых. Много писалось об этом, например, в сборниках, опубликованных в связи со столетием выхода в свет "Происхождения видов" Ч. Дарви-

²³ C. Arensberg. The Community as Object and as Sample "American Anthropologist", 1961. vol. 63, N 2, p. 245.

²⁴ См. M. Mead. Applied Anthropology. "Some Uses of Anthropology, Theoretical and Applied". New York. 1956; см. также J.J. Maquet. Op. cit.

²⁵ См. об этом, например, E.D. Chappie. Applied Anthropology in Industry "Anthropology Today". Chicago. 1953.

²⁶ L.P. Mair. The Role of Anthropologist in Non-Autonomous Territories "Principles and Methods of Colonial Administration". London. 1950; D. Ford. Applied Anthropology in Government: British Africa. "Anthropology Today" Chicago 1953

²⁷ G.J. Held. Op. cit.

на²⁸ . Этот юбилей широко отмечался особенно в США и Англии. Сторонниками эволюционизма объявили себя ученые, прежде открещивавшиеся от него. С попытками примирить религию и эволюционное учение выступили в связи с этим юбилеем и церковники²⁹ . Если ранее представители буржуазной этнографии, отвергая идею прогресса, отказывались и от термина "эволюция", заменив его понятиями "изменение" или "рост" культуры, то теперь у многих этнографов можно наблюдать обратную метаморфозу: чтобы не отстать от духа времени и не выглядеть сторонниками критикуемых концепций старых школ, они объявляют себя эволюционистами, на сей раз заменяя термин "изменение" термином "эволюция", но часто вкладывая в него метафизическое понимание развития, как количественного изменения, роста, уменьшения, замещения. Существует множество определений самого эволюционного процесса. Например, видный представитель антиморгановского направления истории первобытности, американский ученый Дж. Мордок, называющий себя эволюционистом, проводит аналогию между эволюцией биологической и эволюцией культурной. Эволюционный процесс, считает он, - это процесс приспособления, а история - это ряд последовательных и более или менее устойчивых комбинаций ограниченного числа элементов. Процесс изменения трактуется им как нарушение и восстановление равновесия, как движение от одного относительного равновесия к другому, как "компенсирующая" перестройка элементов системы. Историю человечества Мордок изображает как "многолинейный и стихийный процесс", который "нельзя ни предвидеть, ни предсказать"³⁰ . Схема Мордока та же, что у патера В. Шмидта: индивидуальная семья является исходной социальной и экономической ячейкой человеческого общества. Все другие формы социального устройства трактуются как последующие, возникшие в результате разрастания индивидуальной семьи³¹ . Эта теория, имеющая широкое хождение на Западе, в то же время подвергается критике ученых. Так, упоминавшийся уже К. Аренсберг пишет, что "антропологи все более и более отходят от представления, что человеческая социальная организация является простым разрастанием семьи, или что народ - это широко разросшийся линидж (семейно-родственная группа. - Ю. А.)" ³² .

Проблема эволюции трактуется более исторично, чем у Мордока, в так называемом современном неоэволюционизме, теоретиком которого является американский ученый Дж. Стюард³³ . Хотя неоэволюционисты также стоят на позиции многолинейной эволюции, они высказываются против отождествления эволюции биологической с "социально-культурной". Стюард против признания в историческом процессе одной лишь случайности. Говоря о закономерности и роли необходимости, высказываясь, например, по поводу возможности предсказания и изменения хода преобразований в культурах народов развивающихся стран, он справедливо замечает, что предсказать можно только то, что неизбежно, а неизбежный ход событий можно лишь ускорить, но не изменить³⁴ . Однако его трактовка истории культуры как процесса культурно-экологического приспособления носит печать географического детерминизма

²⁸ "Evolution and Anthropology: A Centennial Appraisal". Washington. 1959; "Evolution after Darvin". Vol. 1, 2, 3. Chicago. 1960.

²⁹ "Evolution after Darvin". Vol. 3. Issues in Evolution; R. Mixter. Evolution and Christian Thought Today. Grand Rapids. 1959.

³⁰ G.T. Murdock. Evolution in Social Organization. "Evolution and Anthropology", p. 131.

³¹ G.T. Murdock. Social Structure. New York 1949.

³² C. Arensberg. Op. cit., p. 249.

³³ Ю. П. Аверкиева. Неоэволюционизм в современной американской этнографии. "Советская этнография", 1959, N 6.

³⁴ J. Steward. Prediction and Planning in Culture Change. "Human Organisation". New York. 1959, N 18, pp. 6 - 7.

и натуралистического понимания исторического процесса. Стюард пишет, что "общество формируют" "экономические и экологические факторы"³⁵ , и с этим можно было бы согласиться, если бы естественную среду он не ставил на первое место. Разнообразием условий среды Стюард обосновывает и свою концепцию многолинейности исторического процесса. Экологическая концепция Стюарда имеет своих сторонников, но в то же время и подвергается серьезной критике³⁶ . Стюард считает, что общие закономерности социального развития пока еще не сформулированы, но он допускает возможность выведения их из изучения закономерностей отдельных систем. Можно сказать, что неоэволюционизм сделал первый шаг в отходе от агностицизма и антиисторизма старых школ.

Однако многие ученые Запада ушли в этом отношении значительно дальше, безоговорочно признавая идею общей закономерности и прогрессивности поступательного хода истории. Правда, в трактовке причинности общественного процесса между этими учеными имеются серьезные расхождения. Их можно разделить на сторонников теории факторов и сторонников монистического объяснения социального прогресса. Сторонники теории факторов выступают против детерминизма и подчиненности одних общественных явлений другим. Они признают лишь взаимодействие различных общественных сил, из которых ни одна не является господствующей. Эта теория широко распространена на Западе. Однако наряду с этим многие ученые становятся на позиции социального детерминизма и монистического объяснения истории. Но одни из них остаются при этом на позициях идеализма, другие же стоят на позициях более или менее последовательного материализма. Наиболее влиятельным представителем идеалистического монизма является английский ученый Джулиан Гексли, рассматривающий эволюцию как развитие творческой способности человеческого разума³⁷ . Его концепция, которую он называет "эволюционным гуманизмом", во многом совпадает с точкой зрения Кондорсе, определявшего прогресс как "поступательное движение человеческого разума и развитие его способностей"³⁸ . К этой концепции примыкают и те ученые, которые видят конечную причину развития общества в человеческой психике.

Материалистический монизм выступает здесь то в форме географического или экологического детерминизма, то в форме технологического, вульгарно-экономического или вульгарно-материалистического детерминизма. Однако появляются исследования, которые по своей методологии близки к марксистскому, материалистическому пониманию истории как поступательному процессу смены низших форм общественного строя высшими. На страницах этнографических изданий Запада теперь можно уже встретить суждения, например, о том, что капитализм достиг своего апогея к началу XX в. и теперь находится в состоянии упадка и отмирания, что на смену ему придет более высокая общественная система, которая будет его антитезой³⁹ .

Вместе с тем необходимо отметить, что взгляды даже прогрессивных ученых Запада весьма противоречивы и в значительной мере эклектичны. В одних вопросах они отвергают антинаучные концепции старых школ, в других слепо следуют им. Например, один из учеников Л. Уайта,

³⁵ J. Steward. The Theory of Culture Change: Methodology of Multilinear Evolution. Urbana. 1955.

³⁶ См. например, R.M. Adams. Early Civilizations, Subsistence and Environment. "City Invincible". Chicago. 1960; M. Freilich. Natural Experiment, Ecology and Culture. "Southwestern Journal of Anthropology". Albuquerque. 1963, vol. 19, N 1.

³⁷ J. Huxley. New Bottles for new Wine. New York. 1957.

³⁸ Ш. А. Кондорсе. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М. 1936, стр. 233.

³⁹ См., например, Ch.E. Gray. The Epicyclical Model of Western Civilization. "American Anthropologist". 1961, vol. 63, N 5, part 1, p. 1035; J.S. Berliner. The Feet of the Natives are Large. "Current Anthropology". Chicago, 1962, vol. 3, N 1, p. 61.

М. Салинс, обоснованно критикует распространенный в буржуазной этнографической литературе презентизм, стирание грани между капиталистическим обществом и первобытным, приписывание последнему черт первого. Во взглядах же на общественное устройство первобытного общества он слепо следует за сторонниками патриархальной теории, видя в моногамной семье универсальную и древнейшую форму социальной жизни. Описываемые в XX в. у бушменов, шошонов и других отсталых народов общественные отношения он считает типичными для палеолита⁴⁰ . Таким образом, возражая против презентизма в вопросах экономических отношений, он сам стоит на его позициях в вопросе истории рода и семьи.

За последнее время из печати выходит все больше работ, свидетельствующих о росте влияния идей научного коммунизма на теоретическую мысль этнографов капиталистического мира не только на Западе, но и на Востоке. Теперь нарушен заговор молчания о марксизме-ленинизме и его основоположниках. Уже нередко можно увидеть названия произведений К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина в библиографии цитируемых работ и встретить в тексте цитаты из их трудов. Наряду с пониманием того, что "выводы Маркса оказали влияние на мышление даже немарксистов"⁴¹ , в ряде работ откровенно признаются те или иные выводы и положения марксистского учения об обществе, как наиболее приемлемые и верные⁴² . Некоторые из буржуазных этнографов, заимствуя отдельные положения исторического материализма, без которых невозможно изучение социально-экономической истории, в то же время спешат "отмежеваться" от марксизма и изображают свой эклектизм и идеализм как "преодоление" марксизма.

Все подобного рода искания современных буржуазных ученых в области теории и методологии вызывают тревогу в рядах сторонников старых школ, концепции которых продолжают еще господствовать в этнографии Запада. Высказывая сожаление по поводу того, что за последнее десятилетие "слишком много внимания уделяется сюжету теории"⁴³ , они призывают к возрождению "традиционного интереса этнографов к описанию и собиранию фактов"⁴⁴ . Защитники концепций старых школ выступают при этом в роли ревнителей научной "истины", "объективности". Свою борьбу с марксистским пониманием истории, "эволюционизмом XIX в.", они обычно аргументируют устарелостью его концепций, которые-де опровергаются "новейшими" данными: то же самое, что говорят о них современные критики их собственных концепций.

Весьма распространены попытки буржуазных ученых "подновить" старые концепции, облечь их в новые, якобы прогрессивные, "объективно научные" формы. Характерны в этом отношении их заверения во всегдашней приверженности к эволюционизму и историзму, что якобы следует из самих названий школ - "культурно-историческая", "историческая".

Ярким примером попыток синкретизма старого и нового является так называемый функционально-структурный метод, получивший значительное распространение в буржуазной социологии. Признанным пропагандистом и теоретиком этого метода в этнографии является французский этнограф Кляйд Леви-Стросс. Развивая структурно-функциональный метод, последний пытается уверить читателей в том, что он продолжает дело Маркса, "обогащая" марксизм новейшими достижениями

⁴⁰ См., например, M. Sahlins. The Origin of Society. "Scientific American", 1960, vol. 203, N 3.

⁴¹ D. Rodnick. "Current Antropology", 1961, vol. 3, N 1, p. 69. (Комментарии к статье Дж. Берлинера).

⁴² См., например, S.W. Mintz "American Anthropologist", 1961, vol. 63, N 3, p. 579 (рецензия на книгу S.M. Elkins. Slavery. Chicago. 1952).

⁴³ "Current Anthropology". 1962. Vol. 3, N 1, p. 61.

⁴⁴ "Ethnology", 1962, vol. 1, N 1.

этнографической науки. Так, известную мысль К. Маркса, что люди творят свою историю, но сами этого не сознают, Леви-Стросс связывает со своей структурной моделью истории как "продукта бессознательной деятельности духа"⁴⁵ . Идеализм и абстрактность его структурализма не вызывают сомнения даже у некоторых западных ученых. Один из английских этнографов в специально посвященной этому вопросу статье приходит к заключению, что Леви-Стросс отнюдь не марксист, но скорее неогегельянец⁴⁶ .

Исказить марксизм-ленинизм и опорочить то передовое, что содержится в буржуазном историзме, пытаются в своих работах и такие специалисты по "марксистской этнографии", как американский профессор Морис Оплер и западногерманский этнограф Р. Шотт⁴⁷ . Оплер посвятил две пространные статьи доказательству того, что марксизм - это технологический детерминизм и что взгляды американского ученого Уайта и его учеников, называемых им "неоэволюционистами", это и есть марксизм. В ряде выступлений его усилия направлены на то, чтобы доказать, что Морган - идеалист, теист и никогда не был материалистом и детерминистом, а всегда стоял якобы на позиции теории факторов. Некоторые из современных ученых США вступили в полемику с М. Оплером, справедливо защищая Моргана как стихийного материалиста.

Выступления Оплера, Шотта и других вызваны, несомненно, страхом перед расширением позиций марксизма. Но, несмотря на подобного рода усилия сторонников антикоммунизма, кризис буржуазной исторической мысли лишь способствует росту влияния марксизма-ленинизма. Об этом свидетельствует и тот огромный интерес к советской этнографии, который проявляют ученые Запада. В подтверждение этого можно назвать такие факты, как выпуск в Нью-Йорке с 1962 г. специального журнала "Советская археология и этнография", публикация переводов работ советских сибироведов в специальном сборнике "Исследования сибирского этногенеза" и в журнале "Арктическая антропология", все чаще появляющиеся в этнографических журналах рецензии на труды советских авторов.

Всемирно-исторические события сегодняшнего дня оказывают решающее влияние на буржуазную общественную мысль, в том числе и на состояние этнографической науки. И это находит свое отражение в острой борьбе прогрессивных взглядов против антинаучных буржуазных концепций по всем вопросам исторической науки. Выходящие за последнее время этнографические работы свидетельствуют о том, что теоретические искания особенно характерны сейчас для многих буржуазных этнографов.

Перед советскими учеными стоит ответственная задача: внимательно изучая и критически анализируя различного рода концепции, выдвигаемые теоретиками современной буржуазной этнографии, всячески помочь тем кругам зарубежных ученых, которые честно и искренне ищут новых путей в науке и защищают ее прогрессивные тенденции.

⁴⁵ C. Levi - Strauss. Anthropologie Structured. Paris. 1958.

⁴⁶ R.F. Murphy. On Zen Marxism: Filiation and Alliance. "Man". 1963. N 63.

⁴⁷ M. Opler. Cultural Evolution, Southern Athapaskans and Chronology in Theory. "Southwestern Journal of Anthropology". 1961, vol. 17, N 1; ejusd. Two Converging Lines of Influence in Cultural Evolutionary Theory. "American Anthropologist", 1962, vol. 64, N 3, part I; ejusd. Integration, Evolution and Morgan. "Current Anthropology". Chicago, 1962, vol. 3, N 5; ejusd "Current Anthropology", 1964, vol. 5, N 2, ejusd. Integration, Evolution and Morgan. "Current Anthropology", vol. 3, N 5, p. 479; R. Schott. Op. cit.; ejusd. Der Entwicklungsgedanke in dor modernen Ethnologie. "Saeculum", 1961, vol. XII, Hf. 1, S. 61 - 122; ejusd. Anfange der Privat- und Planwirtschaft. Wirtschaftsordnung und Nahrungverteilung bei Wildbeute Volker. Limback. 1956.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - Ю. П. АВЕРКИЕВА:

Комментарии: