Выход в свет крупных обобщающих монографий акад. Б. А. Рыбакова "Язычество древних славян" (М. 1981) и "Киевская Русь и русские княжества XII- XIII вв." (М. 1982) (далее - I и II) стал событием большого научного значения, и не только для изучения истории Древнерусского государства и общества, проблемам которого посвящены в основном обе работы, но и для понимания судеб, путей развития восточного славянства в целом, этапов его социально- экономического становления с глубины тысячелетий, судеб его возникающей и крепнущей государственности, сложения яркой и самобытной культуры, его места в европейской и мировой истории. Работы, написанные с таким эмоциональным подъемом и с таким литературным блеском, закладывают не только краеугольный камень в основание нового научного здания, которое будут достраивать, улучшать, а может, в чем-то и исправлять последующие поколения исследователей, но и оказывают определенное воздействие на дальнейшее развитие самосознания трех братских советских славянских народов - русского, украинского и белорусского, потому что это их прошлые судьбы, их тысячелетний тернистый путь, их несгибаемая жизнестойкость, огромная способность к историческому творчеству, их социальный, хозяйственный, культурный, военный опыт выявлены на протяжении этих долгих тысячелетий.

Прочитать эти книги - значит пройти весь путь предков от первых, едва различимых их признаков в глубинах мезолита и до дней нашествия на Русь полчищ монголо- татар, подорвавших устои одной из самых блистательных раннесредневековых мировых цивилизаций - Киевской Руси. И в этом смысле монографии Б. А. Рыбакова становятся фактом не только научного, но большого общественного звучания. Это итоговые работы. В течение долгих лет автор настойчиво и последовательно с разных сторон раздвигал границы познанного в истории древнего славянства. Его исследования о древнерусском ремесле, книги, посвященные изучению "Слова о полку Игореве" в социально-экономическом и культурном контексте эпохи, анализу русских летописей, сказаний, былин как источников, анализ сведений Геродота о Скифии, в рамках которой ученый открыл восточнославянские этнические пласты ¹ , - эти и многочисленные другие работы 30 - 60-х годов подготовили создание двух новых монографий.

По всем проблемам, исследованным в них, ученый привлек обширнейший и доброкачественный историографический материал. Среди этих работ немало изысканий ученых XVIII - начала XX века. Еще раз подчеркнем здесь, что наши предшественники, несмотря на всю ограниченность их методологии, были великолепными знатоками источников, их незаурядными интерпретаторами, солидными фактологами и эрудитами. Отмахиваться от этих достоинств их работ лишь на основании того, что они писали очень давно, значило бы обеднить собственный исследовательский потенциал. Сколько раз за последнее время приходилось наблюдать, как пол-

¹ Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М. 1948; его же. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М. 1963; его же. "Слово о полку Игореве" и его современники. М. 1971; его же. Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве". М. 1972; его же. Геродотова Скифия. М. 1979; его же. Новая концепция предыстории Киевской Руси. Тезисы. - История СССР, 1981, NN 1 - 2; и др.

стр. 120

ностью забытая "старая" историография наказывала современных исследователей за пренебрежение к ней элементарными просчетами и ошибками.

Обе монографии, казалось бы, написаны на весьма разные и даже хронологически отдаленные друг от друга темы, однако их трудно отделить одну от другой, впрочем, как и все работы Б. А. Рыбакова. Они подчинены общей большой научной и общественной цели - осуществить комплексный анализ всего социально- экономического, политического и культурного своеобразия древнего славянства в сопоставлении с мировыми историко-культурными процессами. В первой книге Б. А. Рыбаков ставит целью показать славянское язычество как "часть огромного общечеловеческого комплекса первобытных воззрений, верований, обрядов, идущих из глубин тысячелетий и послуживших основой всех позднейших мировых религий" (I, с. 11). Во второй монографии, определяя задачу исследования, он пишет: "Максимальное расширение хронологических рамок изучения. Рождение первого феодального государства было не однократным событием, а процессом, длительным многовековым развитием славянского общества". А условием осуществления этой задачи Б. А. Рыбаков считает "рассмотрение в единой системе разных крупных проблем: происхождение славян; сроки и пути колонизационного процесса; формирование племенных союзов; славяно-скифские взаимоотношения; роль нашествий сарматов, гуннов, хазар и др.; эволюция религиозных представлений; установление периодов подъема и упадка славянского общества" (II, с. 3).

Итак, длительность исторического процесса, его эволюционность, обусловленность европейскими и мировыми историко-культурными процессами - вот тот подход, который Б. А. Рыбаков использует при анализе язычества древних славян и истории Киевской Руси. Впрочем, здесь закономерен вопрос - а что же тут нового: разве единство исторического процесса, первые, еле различимые признаки человеческого общества как такового, взятые за исходную точку этой истории где-то в глубинах раннего палеолита, диалектический анализ длительной истории развития человечества не составляют характерной черты марксистско-ленинского исторического познания? Да, это так. Но, к сожалению, до сих пор этот подход имел слабое отношение к истории восточного славянства во всей ее совокупности. Даже "Бусово время", т. е. VI в. н. э., в трудах некоторых современных авторов считалось едва ли не легендарным, а разговоры о развитии восточнославянской государственности раньше этого периода рассматривались как едва ли правомерные.

Нельзя думать, что советские и зарубежные ученые-марксисты не использовали археологические, этнографические материалы, а также письменные источники для постижения исторических корней восточного славянства. Образцы такого подхода содержатся и во многих работах Б. А. Рыбакова, посвященных конкретным темам. Но действительно новым в его монографиях явилось достижение научного качественного скачка, в изучении славянских древностей, когда издавна знакомые понятия и новые открытия, слитые воедино, озаренные неожиданной гипотезой, вдруг дают в своей целостности новую историческую перспективу, создают новую историческую концепцию.

Достигнуть этого Б. А. Рыбакову удалось благодаря комплексному использованию всех научных материалов, доступных современной исторической науке о древней истории нашего общества. Это максимально мобилизованные и заново проанализированные письменные источники, в первую очередь русские летописи, а также данные археологии, вооруженной новейшими естественно-математическими методами, достижения лингвистики, этнографический материал, данные топонимики и фольклора. При этом для автора характерны концепционная широта подхода к источнику, учет имеющихся относительно того или иного источника точек зрения, стремление к их новому прочтению, оригинальная их трактовка. Для раскрытия такой сравнительно новой для советской историографии темы, как "язычество древних славян", Б. А. Рыбаков использовал самые разнообразные источники и методы их анализа. Здесь и выявление и реконструкция не только первобытного мышления, но и первобытного мировоззрения, установление хронологической и стадиальной стратиграфии языческих представлений и культов, изучение семантики народного искусства (фольклор, мифы, предания, сказки). Все это в сочетании с изучением данных этно-

стр. 121

графии XVIII-XIX вв. и археологическими исследованиями, анализом письменных источников позволило создать концепцию истории славянского язычества, которое в течение тысячелетий, в том числе и в период феодализма, было существенной частью культуры народа.

В монографии "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв." Б. А. Рыбаков вслед за Л. В. Черепниным допускает существование летописного свода 997 г. и стремится выявить его авторов, которых он видит и в Анастасе Корсунянине, и в безвестном белгородском писателе, близком к Святославу Древлянскому, и в Добрыне. Этот Владимиров летописный свод и Владимиров цикл былин - вот два монументальных произведения, которые, по мысли Б. А. Рыбакова, отражают "героическую эпоху строительства огромного государства". Детальный анализ, включающий частично новый перевод, дан Повести временных лет. Автор вновь привлекает наше внимание к сведениям Никоновской летописи, которой не доверяют многие исследователи из-за позднейшего и вторичного происхождения, но которая, по мнению Б. А. Рыбакова, содержит фрагменты из первоначальных летописных записей. Он обратил внимание на оригинальность и своеобразную древнюю стилистику суммы записей этой летописи о событиях IX в., не повторяемых более нигде (II, с. 115), а также на то, что Повесть временных лет и Никоновская летопись содержат разные концепции варяжского вопроса (II, с. 306, 313). В частности, Никоновская летопись, как устанавливает Б. А. Рыбаков, отражает антитезу проваряжской концепции. Этот факт, а также другие наблюдения позволяют говорить о том, что в основе Никоновской летописи лежал свод, созданный киевским автором. Б. А. Рыбаков высказывает предположение, что древнейшие сведения Никоновской летописи могут являться фрагментами летописи Нестора, изъятыми при переделке ее Сильвестром уже при Владимире Мономахе (II, с. 313), т. е. в 1116 - 1118 годах.

Б. А. Рыбаков оспаривает точку зрения ряда современных советских историков о том, что восточные авторы под руссами понимали в основном население севера, а не Поднепровья, не Киевской земли. Он исследует мало используемый труд ал- Идриси (XII в.), где Русь обрисована весьма подробно. Детально разбирает Б. А. Рыбаков и рукопись анонимного восточного автора X в. "Худуд ал-Алем", в которой сведения о Руси, основные ее географические ориентиры даны довольно точно (II, с. 223).

Исследуя проблему происхождения славян, Б. А. Рыбаков пишет: "Исходной позицией для последовательного рассмотрения истории славян следует считать период отпочкования славянской языковой семьи от общего индоевропейского массива, который лингвисты датируют началом или серединой II тысячелетия до н. э. К этому времени предки славян прошли уже длительный путь развития родоплеменного общества" (II, с. 12). Итак, предки славян отмечены в начале или середине II тыс. до н. э. Но, видимо, для автора не этот рубеж является основным в изучении исторических корней восточного славянства, потому что в другой своей работе он отмечает: "В мезолитическое время, когда ледник стремительно таял и отступал к северу, обнажая новые, никогда не виденные человеком земли, будущая прародина славян представляла собой тот пограничный край ойкумены, с которого началось многовековое заселение Северной Европы вплоть до Скандинавии и Финляндии" (I, с. 96). Именно в эпоху мезолита, когда территория, на которой в дальнейшем обосновались восточные славяне, стала "проходным двором" для самых различных племен, и начиналось формирование восточного славянства. А между мезолитом и расцветом бронзового века, когда тшинецко-комаровская культура XV-XII вв. до н. э. обозначила появление первичных славянских племен, расселившихся на огромной территории от Одера на западе до Среднего Поднепровья на востоке, прошло по меньшей мере десять тысячелетий.

А каковы ориентиры внутри этого огромного хронологического отрезка? И тут оказывается, что там, где не существует письменных источников, там, где молчит даже археология, не могущая выявить в таких глубинах какие-либо признаки племен, от которых в дальнейшем протянулись прямые этнические пути к восточным славянам, начинают говорить первые религиозные культы, зарождение языческой

стр. 122

религии, оказавшейся невероятно живучей в сознании народа. И в этом смысле монография "Язычество древних славян" (хотя автор и довел систематическое исследование этой темы хронологически до последних веков новой эры) не только помогает познанию народной культуры, невозможному без выявления ее архаической подосновы, но и в большей мере способствует проникновению в существо общеисторического процесса, поскольку общие закономерности развития первобытной религии прослеживаются и на древнерусском материале. Изучение славянского язычества, подчеркивает Б. А. Рыбаков, помогает территориально определить носителей того или иного культа, его хронологические ориентиры, учесть в меру доступности как наличие при этом праславянского субстрата, так и далекой индоевропейской общности, а также взаимосвязи далеких предков славян с соседними народами.

Глубина языческой памяти, которая сохранилась у восточного славянства и которую исследует Б. А. Рыбаков в первых разделах своей монографии о язычестве, оказывается чрезвычайно устойчивой и уводит автора во времена мезолита. При этом он исходит из того, что в истории религии, в частности у восточных славян, следует искать не смену верований, не полное вытеснение старого новым, а "наслоение нового на всю сумму более ранних представлений, создание амальгамы разновременных и разностадиальных элементов" (I, с. 31). Такой подход дает возможность освободить древнейшие религиозные представления от более поздних наслоений, выявить поистине начальные религиозно-мировоззренческие и космогонические представления далеких предков славян, определить, что из этих представлений и в какой форме дошло до позднейшего времени.

Б. А. Рыбаков показывает, что первые признаки религиозных представлений, первые известные нам попытки объяснить картину мира были порождены охотничьим бытом в глубинах палеолита и эти попытки, эти признаки не являлись чем-то уникальным для того или иного региона - они представляли собой универсальную начальную стадию общечеловеческого мировоззрения и были также свойственны мезолиту и раннему неолиту на территориях позднейшего расселения восточного славянства. Культ огня, отраженный позднее в культе славянского бога Сварожича, или Даждьбога, медвежий праздник, ставший позднее праздником пробуждения медведя и относящийся у восточных славян к концу марта, неолитический культ двух небесных оленей, отраженный позднее в трипольской культуре, а также у племен, которые были отнесены к скифам, появление ромбовидного орнамента, известного у многих народов мира и являющегося своеобразным воспроизведением естественного узора среза мамонтовой кости, ее природного коврового узора, - эти и другие явления древнейших культов восходят еще к индоевропейскому единству народов, в котором свое место занимали и далекие предки славян, кому в наследство достались эти религиозные представления, дошедшие от времени охотничьего быта.

При переходе от присваивающего к производящему хозяйству, от охоты к земледелию и скотоводству трансформировались древние религиозные представления индоевропейцев, на прежние представления наслаивался новый понятийный магический код. В ромбовидном орнаменте появляются ромбо-точечные композиции, где точки в центре ромба изображают знак засеянного поля. Эти композиции, отраженные тысячелетия спустя в узорах восточнославянских вышивок XIX в., были известны и на античных сосудах и на глиняной посуде трипольской культуры (конец IV - начало III тыс. до н. э., территория современной Украины). Следы охотничьих медвежьих праздников несет в себе культ древнейшего из всех славянских божеств - Белеса, ставшего скотьим богом, покровителем новобрачных. В этом случае, как и в ромбо-точечном орнаменте, вышиваемом на свадебных одеждах невесты, аграрная магия сплетается воедино со свадебной. В глубины охотничьего быта уходят славянские культы упырей и берегинь, являвшихся самыми древними из славянских божеств. Аналогичную трансформацию, как показывает Б. А. Рыбаков, претерпели в условиях земледельческого хозяйства и другие религиозные культы охотничьих времен.

На период трипольской земледельческой культуры, вписывающейся в территориальные рамки прародины славян, приходятся появление культа женских божеств-рожаниц, ставших своеобразными преемницами двух "небесных олених" неолита.

стр. 123

Позднее появляется культ мужского божества Рода, которому подвластно все живое, - божества, напоминающего Озириса и Саваофа. Праздник Рода и двух рожаниц впоследствии праздновался у славян как праздник урожая и вторично падал на 25 декабря (день зимнего солнцестояния), совпадая с Рождеством. Именно из эпохи Триполья посредством орнамента до нас доходят представления протославян о строении мироздания с его главной идеей трехъярусного состояния мира - земного, небесного и наднебесной тверди, с мыслью о круговороте времени (спирально- солнечный орнамент) и понятием географических координат. Б. А. Рыбаков подчеркивает, что эти идеи, зародившиеся в протославянском мире, среди трипольских племен, часть которых оказалась субстратом обособившихся праславян, во многом сходны с мирозданческими идеями Ригведы и Библии. А это значит, что в разных концах земли, в том числе и в регионе, где в дальнейшем расселились восточнославянские племена, развитие представлений людей о мире проходило сходные стадии в зависимости от смен форм хозяйственного опыта, складывающегося в разных частях мира.

Изучая детально другие земледельческие культы праславян, Б. А. Рыбаков вновь показывает, что в то время на пространстве Одер - Среднее Поднепровье складывались культы небесного бога Сварога, отраженные в поклонении горам, горным вершинам, высоким точкам на поверхности земли, местам, "ближайшим" к небу. Этот культ охватил всю будущую земледельческую Европу - от священной горы Кроноса на Крите до святилища Святовита на о. Рюгене. И не случайно скифы-пахари, или сколоты - эти, как считает Б. А. Рыбаков, праславяне, - ежегодно отмечали праздник в честь золотого плуга, ярма, топора и чаши, якобы упавших к ним с неба. Прослеживается у праславян и культ солнца, идея движущегося светила, аналогичная культам античной Греции, а также отраженная в этрусском искусстве. Б. А. Рыбаков отмечает и любопытную интерпретацию происхождения культа греческого бога солнца Аполлона. Сами греки считали, что Аполлон пришел к ним от гиперборейцев, живших к северу от Дуная, а это может означать, полагает автор, что праславянский мир, северные племена принимали участие в каком-то общем индоевропейском мифотворчестве (I, с. 344). У славян культ солнца вылился в почитание Даждьбога - Сварожича.

В этом же плане - единого индоевропейского развития религиозных представлений разных регионов и специфического и самостоятельного места праславян в этом закономерном общечеловеческом процессе - исследует Б. А. Рыбаков славянскую мифологию. Древнейшими космическими божествами у разных народов периода неолита являлись богини Гея, Адити, Рея, Кибена, Ма, Ма- Дивия. Впоследствии, при переходе к патриархату, эта первенствующая роль женского божественного начала утрачивается и на первое место выходит бог-создатель, бог-громовержец, например Зевс древних греков. У праславян также происходит эта метаморфоза - от культа двух небесных олених к двум земледельческим рожаницам, а позднее к богу Сварогу (или Роду), а две рожаницы уже преобразуются в "матерь мира", богиню плодородия. В крито-микенской культуре это богиня Лето; здесь же присутствует ее дочь Артемида - богиня охоты, и сын - Аполлон. Б. А. Рыбаков выявляет удивительное постоянство, с которым миф о богине Лето связывает ее происхождение, как и происхождение Аполлона, с северным народом - гиперборейцами. Лето связана с севером не только географически, но и, так сказать, тематически: охотничьи, звериные образы сопутствуют "деятельности" этой богини (I, с. 362 - 363). А уже во второй половине или конце II тыс. до н. э. на первое место в иерархии греческих богов вышел Зевс - отец и царь богов. И Аполлон приобрел в мифологии несколько иные функции: он стал богом - подателем благ, богом урожая. Появились и новые фигуры в пантеоне богов и богинь. "Общий ход развития античных мифологических представлений... для нас важен, - подчеркивает Б. А. Рыбаков, - как показатель основных стадий, закономерно сменяющих друг друга фаз эволюции" (I, с. 372).

Выявив на примере древней Эллады эти закономерности, Б. А. Рыбаков переходит к анализу тех же стадий в эволюции мифологии предков славян. И вот результат этих наблюдений. В славянской мифологии после архаических рожаниц стал,

стр. 124

как и в древней Греции, складываться культ "Великой Матери", богини Макошь, следы которой прослеживаются вплоть до времени Киевского государства. Она вошла в славянскую мифологию как богиня плодородия, воды, покровительница женских работ и девичьей судьбы (I, с. 392). В этом смысле Макошь оказалась близкой греческой Афродите, а славянская Лада по всем своим "функциям" напоминает греческую Лето, как и богиня Леля близка к греческой Артемиде. У праславян, а потом уже у славян так же, как и в древней Греции, действуют мать и дочь - Лада и Леля - трансформированные рожаницы охотничьего и раннеземледельческого времени (I, с. 406).

Б. А. Рыбаков отмечает и широкое распространение культов Лады - Лели в I тыс. до н. э. - от Вислы на западе до бассейна Оки и Клязьмы на востоке, от предгорий Карпат на юге до Балтийского побережья на севере. А поскольку все следы греческой богини Лето ведут на север, то создается возможность предположить, что зарождение этого культа двух богинь, появление мифологической Лето восходит к славяно-балтской общности, к праславянской глубине. К бронзовому же веку культ богини Лады доходит до Крита.

Аналогичная картина складывается при сопоставлении древнегреческих и славянских мифологических мужских божеств. В конце праславянской эпохи зарождается культ умирающего и воскресающего бога Ярилы - Яровита, бога плодородия, бога земледельцев. В аграрный культ трансформируется бывший бог охотников Велес; рождаются новые боги - Солнце-Хорс, Даждьбог, и над всем этим возвышается царь богов Сварог, культ которого складывается как культ праславянского патриархата земледельческого общества в конце бронзового века и в пору открытия железа (I, с. 531). Хронологически это приходится на начало I тыс. до н. э., на время чернолесской культуры. Именно от этих веков, как показывает Б. А. Рыбаков, дошли славянские легенды и сказки, героический эпос о божественном кузнеце или о двух кузнецах, ковавших плуг, победивших Змея, пропахавших на нем борозды и насыпавших знаменитые "Змиевы валы", которые стали первым известным нам рубежом обороны праславян против степных врагов, какими явились в это время киммерийцы. И если к III тыс. до н. э. - на время энеолита - приходится зарождение легенды об упавших с неба земледельческих орудиях, то на рубеже бронзового и железного веков небеса, согласно славянским мифам, вновь посылают на землю орудие труда - кузнечные клещи, и люди начинают ковать оружие.

Таким образом, к скифскому времени, к III в. до н. э., по наблюдению Б. А. Рыбакова, у праславян складываются религиозные представления о мироздании, выстраивается сонм славянских божеств, шагнувших вместе с развивающимся славянским обществом в скифское время и в более поздний период, в эпоху перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу. И в скифское время не наблюдается неожиданного и необъяснимого исчезновения следов праславянской мифологии. Анализируя религиозные культы скифов-пахарей, располагавшихся на территории праславянских племен чернолесской культуры, Б. А. Рыбаков показывает, что у скифов-пахарей господствовали религиозные представления вовсе не степной культуры; почитались священными, согласно дошедшей через Геродота легенде, реликвии в виде земледельческих орудий, существовали ежегодные празднества в честь небесного плуга. Да и отголоски древних охотничьих культов, ритуальные изображения лося и других лесных животных говорят о том, что в данном случае речь может идти о религиозных представлениях не скифов как таковых, а землепашцев-праславян, автохтонов днепровского Правобережья (I, с. 556 - 559).

Следовательно, изучение язычества древних славян позволяет Б. А. Рыбакову выявить на примере развития славянских языческих культов закономерности духовного развития славянского общества, сопоставимые с ходом развития духовной культуры предков других народов Европы и Передней Азии, обозначить стереотипы этого развития, подчеркнуть их универсальность, представить древнее восточнославянское общество в общем русле мирового общественного движения, связать в единую цепь весь тысячелетний путь истории восточных славян - от глубин мезолита до становления раннефеодального общества. И с этой точки зрения исследование Б. А. Рыбакова о язычестве древних славян представляет собой важный аргумент в пользу существования единой и непрерываемой линии развития восточного сла-

стр. 125

вянства, являвшегося древним и мощным хозяйственным, культурным и интеллектуальным источником для всего тогдашнего мира - Центральной, Восточной, Южной Европы и Передней Азии, и постоянно обогащавшегося представлениями иноэтнических общественных сил.

Эта же проблема поставлена Б. А. Рыбаковым в монографии "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.". Но если в книге "Язычество древних славян" он хронологически ограничивает свои изыскания праславянских первобытных воззрений VI в. до н. э., когда в Восточной Европе появляются скифы, надолго определившие хозяйственные и культурные пути развития региона, то вторая монография начинает свой хронологический отсчет именно со времени VI-IV вв. до н. э., что отвечает замыслу автора о максимальном расширении хронологических рамок изучения; они при этом раздвигаются примерно на полторы тысячи лет в глубь веков от Киевской Руси. Но и это комплексное исследование крупной проблемы в истории восточного славянства Б. А. Рыбаков начинает не непосредственно с VI-IV вв. до н. э., а восходит к глубинным истокам славянского этногенеза. Используя данные письменных источников, археологические материалы, сведения лингвистики, Б. А. Рыбаков вновь, как и в монографии "Язычество древних славян", идет в глубь веков и начинает хронологический отсчет предыстории Киевской Руси с начала или середины II тыс. до н. э., когда произошло отпочкование славянской языковой семьи от общего индоевропейского массива. Но если в исследовании, посвященном язычеству, автор в основном анализирует мировоззренческие аспекты проблемы, то в другой книге темой исследования становится весь спектр общественного развития восточного славянства.

И вновь Б. А. Рыбаков настаивает на том, что прежде, чем мы находим следы праславян в т. н. скифское время, следует спуститься в поисках славянских корней в глубь веков и идентифицировать как праславянскую тшинецко-комаровскую культуру XV-XII вв. до н. э., простиравшуюся от Среднего Поднепровья на востоке до Одера на западе и являвшуюся основой для последующего генезиса восточных славян. Именно здесь активно формировалась славянская языковая среда, складывались славянские этнические массивы, окруженные иллерийцами, кельтами, германцами, балтийцами, пруссами, латышами, литовцами, дако- фракийцами и иранцами. А сама эта культура имела богатое историческое прошлое. Предки славян уже с V-III тыс. до н. э. знали земледелие, затем пережили хозяйственный подъем, связанный с развитием пастушеского скотоводства в период энеолита, приняли участие в заселении огромных пространств на территории Евразии и ко времени кристаллизации праславянского этноса освоили оседлое скотоводство и земледелие с охотой и рыболовством.

Преемственность этой праславянской культуры прослеживается в позднейших археологических общностях - лужицкой (северная половина Центральной Европы) и чернолесской (Среднее Поднепровье), относящихся к концу II и первым векам I тыс. до н. э. Так стали определяться пути развития западных и восточных славян. Праславяне Среднего Поднепровья времен чернолесской культуры овладели пашенным земледелием как ведущим в системе хозяйствования и научились плавить железо, которое произвело переворот не только в праславянском земледелии, но и в военном деле. Они вступили в век металла, обладая большими запасами металлургического сырья, чем их степные соседи, которые переходили в это время к кочевому скотоводству и с которыми праславяне столкнулись на исходе этой эпохи. Уже против киммерийцев праславяне строили мощные крепости, загораживались от них могучими валами. "Подъем в эпоху чернолесской культуры, - делает вывод Б. А. Рыбаков, - вывел восточную часть праславян на самую высшую, предгосударственную ступень развития первобытнообщинного строя" (II, с. 18).

Так исследователь, обобщая огромный предшествующий материал, создает новую концепцию о непрерывной линии развития восточного славянства от глубин мезолитической древности до "скифского времени". Эта концепция является исторически реальной по своему существу, ибо нет народа без прошлого, нет народа без исторических корней, и чем более масштабным, чем более значительным является возникновение первых этапов общественного развития того или иного народа, тем более глубокие исторические пласты лежат в основе этого развития. Так и Русь -

стр. 126

одно из наиболее крупных раннефеодальных мировых государств - возникла, имея в своем основании тысячелетия автохтонного развития восточного славянства.

Исследуя древнейшую историю славян в "скифскую эпоху", Б. А. Рыбаков подходит к вопросу с тех же методологических позиций непрерывности исторического развития славянства. Уже в прежних своих работах "Геродотова Скифия" и "Новая концепция предыстории Киевской Руси" он высказал гипотезу о том, что славянская культура должна была сохраниться и сохранилась в тот период, когда скифы, занявшие в середине I тыс. н. э. огромные пространства Восточно-Европейской равнины, дали обобщенное название и всем либо поглощенным, либо подчиненным, либо просто соседним народам. В рассматриваемой работе Б. А. Рыбаков еще раз подчеркнул: анализ текста Геродота показал, что часть славян его времени именовались у греков скифами (II, с. 29). Именно неправильному толкованию Геродота (который вовсе не настаивал на том, что под скифами следует понимать определенные этнические массивы), называвшего скифами все народы, жившие на огромных пространствах (занятых, кстати, прежде и праславянами), обязаны мы исчезновению славян этого периода со страниц исторических трудов. Характерно, что другой греческий историк, Эфор (IV в. до н. э.), называл скифами народы, жившие в южной Прибалтике. Позднее греческий географ Страбон понимал под скифами не только народ, населявший Северное Причерноморье, но и тех, кто локализовался в широкой полуторатысячеверстной полосе, простиравшейся от Днепра до "Скифского" (Балтийского по Эфору) моря, т. е. в регионе расселения праславян. Любопытно, что эта греческая историческая традиция пережила века. Еще в XI-XII вв. греческие хронисты называли восточных славян и киевских руссов скифами, чем внесли немалую путаницу в существо вопроса об этнической принадлежности Руси ² .

Изучая данные Геродота, Б. А. Рыбаков доказал, что греческий историк, говоря о жителях Поднепровья, называл их не только скифами-пахарями, но и борисфенитами, т. е. "днепрянами", приводил он также их племенное название - сколоты. Они культивировали высокоразвитое земледелие и скотоводство, строили крепости; в их среде уже зародилась дружинная всадническая прослойка, упоминаются "цари"; они вывозят хлеб в греческие города Причерноморья, в частности в Ольвию, которая носит второе имя "Торжище Борисфенитов". Три царства геродотовых сколотов находились на Правобережье среднего Днепра, в зоне прежней чернолесской культуры. Жилища сколотов представляют собой эволюционирующий тип чернолесских поселений (II, с. 23). Сколотские мифы, записанные Геродотом, в которых присутствует символ земледелия - золотой небесный плуг, также указывают не на кочевое, а на земледельческое хозяйство сколотов. Б. А. Рыбаков предполагает, что сведения Геродота о сколотских "царствах" могут указать на рождение славянских племенных союзов - этой высшей ступени социальной интеграции первобытного общества - в более ранние времена, чем те, на которые указала Повесть временных лет, что некоторые наиболее древние названия племенных союзов могут быть датированы первой половиной или серединой I тыс. до н. э.

История древнейших славян, прослеженная из глубины тысячелетий, заполняет, таким образом, еще один искусственно существовавший доселе вакуум. "Скифское время" в Среднем Поднепровье является уже не столько скифским, сколько сколотским, славянским, и уже от этого времени протягиваются еще далекие, но уже явственно видимые нити, связывающие славян I тыс. до н. э. с племенными союзами (этой долгой и весьма консервативной формой общественного устройства), которые знал Нестор. И после нашествия сарматов следы восточных славян не исчезают. Они прослеживаются в возникновении крепостей и городков, которых никогда не было у кочевых скифов и которые свидетельствовали о переселении части славян на юг. Об этом же говорит и наличие зарубинецких материалов в позднескифских городищах. Другая часть населения ушла в Верхнее Поднепровье, территория бывших сколотских "царств" поредела. Там, на левобережье Припяти, в верховьях Днепра, на пространстве между Днепром и Десной, частично в верховьях Оки, возникли

² Автор XI в. Скилица, например, говоря о нападении руссов на Константинополь в 860 г. писал, что "россы - народность скифская" (Ioannis Scilitzae Sinopsis Historiarum. Berolini et Novi Eboraci, 1973, p. 107).

стр. 127

небольшие городища милоградской древнеславянской культуры, а в богатырском славянском эпосе сарматской поры (исследованном Б. А. Рыбаковым в книге "Язычество древних славян") нашла отражение борьба народа против очередной волны кочевников, обрушившихся на земли восточных славян.

Показателем упадка и изоляции праславян в результате сарматского нашествия является молчание о них весьма осведомленного грека Страбона, жившего в I в. до н. э. Он писал, что народы, обитавшие между Альбисом (Эльбой) и Борисфеном (Днепром), ему не известны. Только через 100 лет после Страбона в римских источниках появляются сведения о венедах, которых древние авторы помещают в районе между Эльбой и Десной. Их походы в задунайские области указывают на то, что, расколотые и оттесненные сарматами, праславяне вновь набрали силу, а упоминание дружин говорит и о восстановлении у них начал государственности, видимо, прерванных сарматским нашествием.

Следующим этапом в жизни древних славян Б. А. Рыбаков считает "Трояновы века", открывшиеся со II в., когда обозначается резкий подъем всей хозяйственной и социальной жизни славянского мира, расположенного в зоне действия бывших сколотских царств и ставшего впоследствии ядром Киевской Руси. Этот подъем олицетворяется в Черняховской культуре, которая, как считает Б. А. Рыбаков, не только совпадает с древней прародиной славян (это положение стало прочным достоянием советской археологии), но в своей основной части охватывает территорию праславянских сколотских царств Геродота. Плужное земледелие, экспорт зерна в Римскую империю, бурное развитие ремесла, торговли, денежного обращения, складывания огромных сел с большими домами - огнищами, постройка мощной оборонительной системы против степняков, неоднократные набеги на владения Римской империи во II-VI вв. - все это указывает на мощные общественные процессы, происходившие в землях восточных славян в конце I тыс. до н. э. и в первые века новой эры (II, с. 40 - 41).

Гуннское нашествие в IV в., затронувшее своим северным краем славянскую лесостепную зону, вновь заметно затормозило развитие восточнославянских племен, однако и в эти годы и позднее греческие источники доносят до нас известия о военной активности антов и их давлении на земли Византийской империи (II, с. 46). А в VI в. начинается великое расселение славян. Славяне стали участниками дружинных походов за сотни километров; они появились за Дунаем, на Балканах. Происходит расщепление племен, установление новых связей и союзов, вхождение славянских племенных дружин в гигантские суперсоюзы типа гуннского, постепенное возвращение славян из северных лесов, куда их загнали нашествия кочевых врагов - скифов, а позднее сарматов, в родные южные места. Свою роль в этих процессах играли восточнославянские племенные союзы склавинов и антов. Б. А. Рыбаков подробно анализирует события VI в., когда Византия Юстиниана с большим трудом остановила славянский натиск на Балканский полуостров.

Итак, данные, приведенные в монографиях Б. А. Рыбакова, позволяют утверждать, что древние славяне за столетия до складывания ядра будущей Киевской Руси являлись активными участниками европейской и мировой истории. Мощная славянская этническая струя, взявшая начало в общем индоевропейском этническом потоке, затем разлилась по всей Центральной и Восточной Европе, дав начало многочисленным и многолюдным этническим конгломератам. И позднее праславяне и их преемники славяне являются участниками сложных миграционных процессов, создают оригинальную культуру, ставшую частью общечеловеческой культуры, совершенствуют производительные силы, развивают общественные отношения. Во всех этих процессах древние славяне выступают как самостоятельно, так и в качестве интегрированной единицы всего европейского континента.

Характерно, что уже на этих ранних этапах своей истории славяне объективно исторически берут на себя тяжкую функцию сдерживания нашествий кочевников, рвущихся через прикаспийские и причерноморские степи в Европу, на Балканы, к Средиземноморью. Именно древние славяне первыми из европейских народов приняли на себя удары киммерийцев, скифов, сарматов. За ними последовали нашествия гуннов, аваров, хазар. А еще позднее появятся печенеги, половцы и, наконец, последняя волна раннесредневековых кочевых завоевателей - монголо-татары.

стр. 128

И каждый раз, как показывает Б. А. Рыбаков, древнее славянство вступало в отчаянное противоборство с завоевателями, отразившееся в археологических материалах, богатырском славянском эпосе, перемещении колонизационных потоков. И каждый раз в ходе такого нашествия древние славяне оказывались отброшенными назад в своем развитии, надолго отходили в тень европейского исторического процесса, с тем чтобы вновь, набрав силы, предстать перед изумленными позднейшими историками, как Феникс, восставший из пепла, и еще раз рассеять сомнение в непрерывности многовековой, до Киевской Руси, древней славянской истории. Какую огромную жизнестойкость, какую работоспособность и талант к возрождению, этническую несгибаемость должны были иметь древние славяне, чтобы не сгинуть на просторах Восточно-Европейской равнины под пятой многочисленных иноземных завоевателей и подойти в конце концов одновременно с другими крупными европейскими народами к созданию мощного раннесредневекового государства - Руси.

Приступая к исследованию непосредственно истории Киевского государства, Б. А. Рыбаков дает ответ на извечный вопрос, который был поставлен еще Нестором и вокруг которого долгие десятилетия не утихают споры в исторической науке, - "откуду есть пошла Руская земля". При этом автор, используя синтез различных сведений и применяя ретроспективный метод, осуществляет осторожное продвижение в глубь веков, стремясь сомкнуть древние пласты славянской истории с хронологическими сведениями уже киевской поры. Едва ли не центральным в этой системе аргументов является, во- первых, обоснование того, что понятия "Русь" и "Русская земля" летописцы употребляют в нескольких значениях: с одной стороны - как всю совокупность восточнославянских земель в их этнографическом, языковом, политическом единстве, с другой - как более узкое определение непосредственно Киевской земли, Среднего Приднепровья. Во-вторых, раскрытие, конкретизация этой двойственности.

В этой связи Б. А. Рыбаков выявляет сумму племенных территорий восточных славян, входившую в широкое понятие Русской земли. Она совпадает с суммой всех племенных земель восточных славян. В состав Русской земли в узком смысле слова входили земли Среднего Поднепровья с Киевом, Черниговом, Переяславлем и Северская земля (II, с. 60, 62). Вне этого понятия оставались Новгород, Ростово-Суздальская Русь, Рязань, племенные земли вятичей, Смоленск, Полоцк, Галич, Владимир-Волынский, ряд других городов и группировавшихся вокруг них племенных союзов. Итак, Русь в узком смысле слова - это в основном Южная Русь. Но Б. А. Рыбаков идет дальше, выявляет и третье, еще более узкое, летописное понимание слова "Русь" как района Киева и бассейна Роси, делает предположение, что постепенное расширение этого понятия отражает этапы исторического развития русской народности от племени к союзу племен и от него к государству, народности (II, с. 66). Область Приднепровской Руси при этом является ядром, определяющим наиболее мощные общественные процессы в восточнославянских землях. Это то самое ядро, контуры которого угадываются со времен праславянства и становятся все более и более различимыми по мере приближения ко времени зарождения Древнерусского государства.

Эта концепция развивает общую линию исследований Б. А. Рыбакова, раскрывающую преемственность этапов развития восточного славянства от времени неолита до образования Киевского государства. Ее не могут поколебать ни спорные поиски конкретного племени руссов, или росов, ставшего, по мнению Б. А. Рыбакова, основой, главным племенем для сложения мощного союза славянских племен, ни выключение из этих глубинных процессов племени словен, Новгородской земли, Новгорода как отразивших, по мнению автора, лишь поздние этапы развития восточных славян. Материалы о миграциях восточнославянского населения, приведенные Б. А. Рыбаковым, о ранних освоениях им северной лесной полосы, кажется, говорят об обратном. Вполне возможно, что привлечение к общему анализу не только поднепровских, но и новгородских древностей, не колебля авторскую концепцию, лишь обогатило бы ее новыми линиями, связанными с воссозданием наряду с Поднепровским древнейшим восточнославянским ядром и других восточнославянских регионов, где параллельно шло формирование и других (в том числе новгородского) восточнославянских государственных объединений, уходящих корнями в седую старину.

стр. 129

Во всяком случае, такой подход к вопросу вполне соответствует концепции Б. А. Рыбакова о широком и разнообразном проявлении восточнославянского этноса с древнейших времен. Думается, что "варяжский вопрос", который может насторожить в связи с пристальным вниманием к истории северных славян, не имеет никакого отношения к новгородским древностям ³ .

Создание Руси - крупного славянского восточноевропейского государства выглядит в работах Б. А. Рыбакова не как узкорегиональное общественное явление, охватывающее два-три века, а как логическое завершение этнических, социально-экономических, политических процессов, развертывавшихся на огромных пространствах Восточной Европы на протяжении сотен веков. Он подробно рассматривает образование восточнославянских племенных союзов, зоны расселения и ассимиляции восточных славян, подчеркивает высокий уровень земледелия в районе Среднего Днепра, начиная со времен геродотовых праславян- сколотов, в "Трояновы века", в позднейшее время. Обращаясь к изображению на ритуальном кувшине IV в. календаря летних месяцев, к другим археологическим материалам, автор приходит к выводу, что "приднепровские славяне за пятьсот лет до образования Киевской Руси не только отлично знали технику возделывания своих полей, но и установили уже оптимальные сроки дождей для своих яровых посевов" (II, с. 243). Развивалось земледелие и в лесных краях, где жили восточнославянские племена. Широко было известно у докиевских славян и коневодство. Последний вывод особенно важен в связи с тем, что ряд ученых, в первую очередь востоковедов, на основании упоминания восточных авторов о походах древних руссов в основном по водным путям делают вывод о незнании ими в IX - первой половине X в. конного войска. Этот вывод, в свою очередь, ставит под сомнение известие Повести временных лет о походах русской рати на Константинополь в 907 и 944 гг. как в "лодьях", так и "на конихъ" ⁴ .

Подходя к истории возникновения Древнерусского государства, Б. А. Рыбаков закономерно ставит вопрос о существенных различиях в развитии феодальных отношений в Западной Европе и на Руси. Запад получил значительное материальное и духовное наследие римского рабовладельческого строя. Русь такого наследия не имела. Западное феодальное общество формировалось в ходе вторжения и внедрения в рабовладельческое общество иноплеменного и иноукладного адстрата. Русь не знала таких насильственных привнесений. Формирование западного феодализма проходило под внимательными взорами целого сословия уцелевших от римских времен грамотных юристов, оставивших огромные архивы; на Руси лишь с конца IX в. появляются зачатки летописания. Поэтому, делает важный вывод Б. А. Рыбаков, неправомерно сопоставлять Западную Европу и Русь по такому примитивному принципу, как наличие или отсутствие документов, фиксирующих феодальные нормы (II, с. 254).

В связи с этим Б. А. Рыбаков настаивает на необходимости использования всех видов источников, способных участвовать в раскрытии процесса феодализации восточнославянского общества, в частности весьма нетрадиционных. Одним из таких источников, по мнению автора, может служить десятичный принцип деления древнерусского общества ("сто", "тысяча", "тьма"). Именно в рамках этих территориальных единиц происходило освобождение от родового закостенения, усиливалась имущественная дифференциация, происходило усиление местной знати, возникновение замков, а на уровне "тьмы" - союза племен шло оформление войска, складывалась военная иерархия, зарождались формы эксплуатации "ста" и "тысячи" - верви и "мира". Важным представляется диалектический подход Б. А. Рыбакова к вопросу о том, что родоплеменное общество в высшей фазе своего развития уже обладает многими признаками будущего феодального общества. Новое, клас-

³ Нельзя не упомянуть здесь факта, недавно ставшего достоянием научной общественности и требующего еще своего осмысления и сопоставления с иными данными: в Хронографе редакции 1512 г., хранящемся в ГБЛ (ф. 37, N 21), в гл. 167, включающей характеристику ильменских славян, говорится: "И нарекошася своим именем Русь реки ради Русы" (см. Описание списков Хронографа редакции 1512 г., хранящихся в ГБЛ. М. 1983, с. 14).

⁴ Повесть временных лет. Т. 1, М.- Л. 1950, с. 24, 34.

стр. 130

совое общество, в свою очередь, долго сохраняет доклассовую терминологию, и необходимо ясно представлять себе, в каком - архаичном или новом - смысле употребляется в источниках то или иное понятие.

Безусловно, отрицая первенствующую роль в складывании государства христианизации Руси, внешних импульсов в виде норманских набегов, уплаты дани хазарам, автор в соответствии с марксистско-ленинским пониманием видит первопричины в распаде родовых отношений, рождении соседской общины, возникновении имущественного неравенства, ведущего к выделению в конце концов племенной знати, позднее боярской верхушки, зарождению государственных институтов, в развитии производительных сил славянского общества, в постоянном возрастании пахотного земледелия. Особое значение в этом процессе он придает боярской усадьбе, которая, по мнению Б. А. Рыбакова, "была ячейкой нарождающегося феодального общества" (II, с. 246). Именно здесь накапливались людские и материальные ресурсы и создавались условия для расширения производства.

В противовес общепринятой точке зрения о том, что феодальная усадьба была лишь носителем социального зла, автор диалектически вскрывает ее истинную роль в ходе общественного развития, показывая, что наличие рядом с крестьянскими общинами, с неустойчивыми крестьянскими хозяйствами прочно стоящего феодального двора стабилизировало хозяйственные тенденции, закрепляло их, и начавшаяся эксплуатация феодально-зависимого населения феодалом-боярином при всей неприглядности этой картины, характеризующейся войной и голодом, различными видами насилия, нанесения ударов по наиболее слабым участкам внутри сельских миров не могла изменить общего прогрессивного вклада феодального хозяйства в поступательное общественное развитие. Подобный тезис о роли феодальной вотчины в развитии формации многократно дискутировали в применении к более поздним периодам русского феодализма, и тем более отрадно, что он теперь нашел яркое отражение в материалах древней Руси, что позволяет оценить в целом роль феодального хозяйства от его зарождения до гибели под натиском уже буржуазных отношений.

Б. А. Рыбаков определяет несколько направлений, в рамках которых ощутимо прослеживаются признаки древнерусской государственности. Одно из них - создание союза племен. Автор дает обобщенный анализ возникновения и развития союза племен вятичей, рассматривает их хозяйство, социальный строй, зарождение княжеской власти, поселения, формирование у них военных сил, описывает их вооружение, анализирует семейный быт, погребальные обычаи, устанавливает наличие у вятичей внешней торговли, вывоза на внешние рынки собранной при помощи полюдья дани. Данные о далеко не самом передовом союзе вятических племен, подчеркивает Б. А. Рыбаков, "мы вправе экстраполировать на все остальные известные нам союзы славянских, литовско- латышских и финских племен Восточной Европы" (II, с. 359). Киев же, державший ключ от днепровской магистрали и укрытый от степных набегов лесостепной полосой, стал центром интеграции восточнославянских племенных союзов, создания "суперсоюза" племен. Долгими столетиями Среднее Поднепровье подходило к выполнению с середины I тыс. этой исторической функции.

В VIII - начале IX в. определился второй этап сложения древнерусской государственности, характеризовавшийся подчинением ряда племенных союзов власти киевского князя и, дополним мы, освобождением некоторых племен из-под власти иноземцев, в частности хазар. Уже в то время Русь по площади равнялась всей Византийской империи и империи Каролингов, ее глава принял титул "кагана", равнявшийся императорскому; русские купцы доходили до Багдада, а русские дружины штурмовали в эти годы Сурож в Крыму и Амастриду на южном побережье Черного моря, которое с этого времени все чаще в источниках именуется "русским". Наконец, в 860 г. Русь нанесла удар по Константинополю и вырвала у Византийской империи почетный мир ⁵ .

Третий этап, открывшийся в конце IX - начале X в., считает Б. А. Рыбаков, не связан с каким-либо новым качеством: "Продолжалось и развивалось то, что

⁵ См. Сахаров А. Н. Дипломатия древней Руси. М. 1980, с. 59 - 80.

стр. 131

возникло еще на втором этапе" (II, с. 290). Но думается, что этот вывод нуждается в корректировке. Именно в то время происходили такие качественно новые явления в жизни складывающегося государства, как объединение в единое целое русского Севера и Юга, Киева и Новгорода; присоединение к Киеву иных племенных союзов; именно в то время произошло утверждение в Киеве новой династии, осуществилось окончательное освобождение от хазар ряда восточнославянских племен, впервые был совершен грандиозный поход всех русских сил, всей "Скуфи", против Византии, результатом которого был такой впечатляющий документ, как письменный русско-византийский договор 911 года. Русские дружины при Олеге и Игоре появились в Прикаспии, Причерноморье; от Керчи до устья Днепра Русь делила сферы влияния с Византией; в 941 - 944 гг. Русь провела против Византии войну, выступив против врага в союзе с печенегами, привлекая к походу дружественных варягов. Эта война была завершена соглашением между Русью и Византией 944 года. Наконец, на исходе этого единого периода, в середине 40-х годов X в., киевское правительство провело ряд внутренних реформ. Уставы Ольги, думается, покончили с полюдьем; были значительно расширены внешнеполитические связи. Всего этого, видимо, нельзя недоучитывать, характеризуя период IX - первой половины X века.

Ключом к пониманию ранней русской государственности, по мнению Б. А. Рыбакова, является полюдье. Сначала оно проводилось на уровне союза племен, а потом и суперсоюза, демонстрируя в обнаженной форме господство и подчинение, осуществление права на землю, установление понятия подданства. В связи с полюдьем возникает и первичная форма отработочной ренты, которую Б. А. Рыбаков видит в изготовлении крестьянами- общинниками и челядью кораблей и парусов к ним; на этих кораблях продукты, собранные в ходе полюдья, доставлялись на внешние рынки, к которым вели пять основных путей из Руси в сопредельные страны. Важным моментом в исследовании Б. А. Рыбакова представляется воссоздание, в связи с общей авторской концепцией, становления раннефеодальных отношений и развития государственности, социальной стратиграфии Киевской Руси (II, с. 328 - 329).

Подробно рассматривает Б. А. Рыбаков утверждение в государственной системе Руси христианства, приспособление его к нуждам феодального государства. Весьма перспективным является выдвинутое автором положение об этапах крещения Руси, среди которых крещение 988 г. стало по существу лишь завершающим актом. Думается, что сами эти этапы в соответствии с развитием Древнерусского государства мы должны открывать не 60 - 70-ми годами IX в., а еще более ранним периодом. Уже от конца VIII - первой трети IX в. доходят первые сведения о крещении части руссов во время их нападений на греческие города Сурож и Амастриду. Кстати, эти факты совпадают по времени и с первым этапом создания русской государственности, о котором пишет автор.

Исследование язычества, сопоставление его с христианством дает Б. А. Рыбакову основание сделать вывод о том, что христианство отличалось от язычества не своей религиозной сущностью, а лишь классовой идеологией, "которая наслоилась за тысячу лет на примитивные верования, уходящие корнями в такую же первобытность, как и верования древних славян или их соседей" (II, с. 390). С внедрением христианства на Руси для старых богов были привнесены новые имена, введена иная обрядность и разработана более отточенная идея божественного происхождения власти и необходимости покоряться ее представителям. Этот вывод позволяет еще раз сказать о глубинных, тысячелетних общественных связях древнеславянского общества, в котором развитие первобытнообщинных отношений, их перерастание в раннефеодальные, сложение государства шли рука об руку с метаморфозой религиозных представлений. Рассматривает автор и общеисторическую роль церкви в поступательном движении русского раннефеодального общества. Б. А. Рыбаков показывает, что церковь играла сложную и многогранную роль в истории Руси. С одной стороны, она помогала укреплению молодой русской государственности, развитию культуры. "Но русский народ дорогой ценой заплатил за эту положительную сторону деятельности церкви": яд религиозной идеологии притуплял

стр. 132

классовую борьбу, закреплял в сознании людей идеи феодального неравенства, эксплуатации.

Большое внимание уделил Б. А. Рыбаков переломному периоду в истории Руси - "эпохе Игоря и Ольги", от которой дошли ясные свидетельства развития феодальных отношений, сведения о внутриполитических реформах правительства Ольги, его стремлении установить равноправные взаимовыгодные отношения с Византией; крещение княгини Ольги автор справедливо рассматривает как акт политический. Ярко обрисованы Б. А. Рыбаковым военные предприятия Святослава, его стремительные походы, учет им расстановки политических сил на Балканах и в степи. Думается, что именно во время правления Святослава Русь стала участницей большой восточноевропейской политики. Византия, Венгрия, Болгария, Польша, Хазария, Волжская Булгария, народы Северного Кавказа, печенеги были в сфере тогдашних внешнеполитических устремлений Руси. Империя Иоанна Цимисхия испытала мощный удар Святослава и его союзников.

"Героическая эпоха" Владимира I характеризуется Б. А. Рыбаковым в первую очередь как время организации на Руси общегосударственной обороны против кочевников, прежде всего печенегов. Русь сделала эту борьбу делом почти всех входивших в ее состав народов. В главных событиях, связанных с обороной Руси от степняков, Б. А. Рыбаков усматривает слияние воедино феодального и народного начал (II, с. 389). Это диалектическое и, кажется, противоестественное единение в период внешней опасности, с одной стороны, эксплуатируемого смерда, задавленного ростовщиками, княжескими вирниками, ремесленника, с другой - воеводы-боярина, княжеского дружинника в дальнейшем покажет свою мощь во время обороны Руси от половцев при Владимире Мономахе, сумевшем сделать эту оборону поистине всенародным делом.

В начале XI в. открывается период в истории Киевской Руси, который совпадает со временем ее расцвета, завершаясь в первой четверти XII в., видимо, после смерти Владимира Мономаха. Раннефеодальную Русь этого периода автор определяет несколькими характерными чертами, и в первую очередь сложением политической структуры Древнерусского государства, которую он считает "мелкозернистой", имея в виду, что княжеская власть в очень малой степени могла объединить независимые боярские миры, тысячи боярских вотчин. "Русь была боярской стихией", - пишет Б. А. Рыбаков (II, с. 428). В этой формуле автором дана первопричина как временного расцвета раннефеодального государства, сцепившего эти ячейки в борьбе за землю, за смердов, сплотившего их в военных предприятиях наступательного порядка и в обороне Руси от гибельного натиска кочевников, так и его будущего распада, предопределенного, в частности, ростом экономического и политического могущества тех же боярских миров. И если для XV-XVI вв. феодальный иммунитет играл, по мнению автора, консервативную роль, помогая уцелеть элементам феодальной раздробленности, то применительно к Киевской Руси он носил прогрессивный характер, являясь непременным условием нормального развития "здорового ядра феодального землевладения" (II, с. 430).

Б. А. Рыбаков сопоставляет реальные социально-экономические и политические процессы, протекавшие в Киевской Руси XI- XII вв., укрепление боярского феодального землевладения с "политической программой" боярства, изложенной киевским летописцем (неким Петром Бориславичем) в принадлежащем его перу летописном своде. По мысли этого боярского идеолога, наиболее приемлемой формой управления государством является такая, при которой князь властвует совместно с представителями крупных бояр- землевладельцев, решает с ними вопросы войны и мира. Бояр не интересуют завоевательные походы, они против междукняжеских усобиц. Эта программа поразительна по зрелости политической мысли, ясности понимания интересов боярской верхушки, отражению в ней всей глубины полемики в среде феодального класса Руси относительно судеб своего государства. Вспомним, что и у одного из первых русских летописцев - Никона, и у Нестора, и Сильвестра были свои представления о прошлых и современных им судьбах как Руси, так и сопредельных стран. Свое слово сказали здесь и церковные идеологи - митрополиты Илларион, Никифор, игумен Даниил и другие. В связи с этим можно лишь приветствовать стремление Б. А. Рыбакова выявить все многообразие, зрелость, полемич-

стр. 133

ность общественных взглядов на Руси того времени, их яркое, талантливое литературное воплощение. Эти опыты стали поистине надежной основой и своеобразной школой для позднейших русских феодальных идеологов и писателей.

В контексте развития раннефеодальной государственности автор анализирует роль древнейшего русского свода законов - Русской Правды. В книге дается общая историческая оценка различных редакций памятников Древнейшую Русскую Правду Б. А. Рыбаков рассматривает как средство защиты новгородцев от пошлин со стороны варягов. Это не свод законов. В ней отражена не вся полнота тогдашней общественной жизни, а лишь ее эпизод. Но уже в X в. в договорах Руси с Византией есть упоминание о "законе русском", и, возможно, к нормам этого неписаного права, предполагает автор, восходят статьи Русской Правды.

Автор рассматривает пять основных этапов в развитии этого основного русского законодательного памятника раннего средневековья, отразившего сложные социальные процессы, их эволюцию, вдумчивую работу древнерусских законодателей, гибко и оперативно отражавших интересы господствующего класса в зависимости от колебаний социально-экономической и внутриполитической конъюнктуры, этапы развития древнерусской государственности.

Истории нет без народа, без его активной созидательной деятельности, без его кропотливого, повседневного труда, без его яростной борьбы против угнетения, эксплуатации, насилия, обмана со стороны правящих классов. И, показывая сложение раннефеодального государства, Б. А. Рыбаков красочно и полно выявляет место и роль народных масс в судьбах Киевской Руси.

Опираясь на археологические источники, данные фольклора, в частности былины, сведения лингвистики и дополняя этими данными скупые строки летописей, в которых отражена жизнь простого народа, Б. А. Рыбаков создал яркие картины сельских поселений, крестьянских жилищ, быта смердов и ремесленников, их повседневного труда. Подытоживая многолетние исследования советских историков и археологов, автор раскрыл облик древнерусского города с его крепостью, двором феодала, ремесленным посадом, торговищем, культовыми постройками.

Описания мощных антифеодальных восстаний в Русской земле в 1068 и 1113 гг. логически вытекают в книге из анализа развития социально-экономических отношений, приведенных данных о жизни народа, феодально-зависимых людей, челяди. Отвечая на вопрос, какова же была цель этой борьбы, Б. А. Рыбаков приходит к выводу, что "смысл классовой борьбы был все же не в возврате к старым формам первобытного строя. Классовая борьба была направлена не против феодализма как формации, а лишь против неумеренных "поборов" (II, с. 442). Лозунги восставших городских низов, феодально- зависимого населения в сельской местности в 1113 г., отраженные в "Уставе" Владимира Мономаха, подтверждают этот общий правильный вывод ⁶ . Такая оценка дает возможность рассматривать роль классовой борьбы в раннефеодальном государстве в исторической перспективе, определяет ее место в прогрессивно поступательном развитии общества, роль народа в этом развитии.

Все эти линии исследования позволяют увидеть процесс социально-экономического и политического развития Руси XI - начала XII в. не только как единое целое (концепция целостности исторического развития всегда была присуща марксистско- ленинской историографии), но и как процесс чрезвычайно полнокровный, разнообразный, динамичный. Перед глазами читателя проходит сложная, постоянно развивающаяся, диалектически противоречивая жизнь огромного государства, простиравшегося от Вислы до Камы, от Черного моря до Белого. Оно проделало к этому времени путь от суперсоюзов племен к государству, организованному по "новейшим" для того времени образцам, от язычества в его высшей стадии до христианства, от полюдья до княжеских уставов с организованной социальной системой, от домениального закона, от неписаного права до разветвленного, хорошо разработанного феодального писаного права, от небольших укрепленных градов до крупнейших городов Европы - Киева, Новгорода, Чернигова, Переяславля, от вырезанных

⁶ См. подробнее: Новосельцев А. П. и др. Древнерусское государство и его международное значение. М. 1966, с. 234 - 247.

стр. 134

на дереве и сырой глине письмен до высот раннесредневековой культуры, просвещения, от яростных приступов полуязыческого бунта до мощных восстаний смердов и ремесленников, феодально-зависимых людей, поднимавшихся против усиления феодальной эксплуатации.

Раскрывая историю Руси XII - начала XIII в., Б. А. Рыбаков показывает преемственность и качественные отличия раннефеодального организма по отношению к более ранним общественным формам. Параллельно он вскрывает и диалектические противоречия истории Руси периода феодальной раздробленности. Характеризуя эту эпоху в целом, Б. А Рыбаков подчеркивает, что феодальная раздробленность являлась, "как это ни парадоксально на первый взгляд, результатом не столько дифференциаций, сколько исторической интеграции" (II, с. 472). Киевская Русь, по образному выражению автора, была "нянькой", воспитавшей и охранившей от всяких бед и напастей целую семью русских княжеств, представлявших собой крупные, европейского масштаба государственные объединения. Учитывая опыт других раннефеодальных империй, вроде империи Каролингов в Европе, Б. А. Рыбаков приходит к выводу, что такого рода государственное образование - это, так сказать, "возрастная", временная политическая форма, необходимая для создания условий первичным процессам феодализации, охранения их от внешней опасности и, добавим мы, для всяческого содействия им путем внешних экспансий, как это показали та же империя Карла Великого или Арабский халифат в пору его зарождения.

В дальнейшем развивающийся феодализм нуждается в становлении нормального для данной формации производства (на основе феодальных общественных отношений и соответствующих надстроечных институтов) как в деревне, так и в городе. Раннефеодальная империя здесь была уже не нужна, она исчерпала свою историческую роль и ушла в небытие, оставив государствам-княжествам богатейшее социально-экономическое, политическое, культурное наследство, которое они, отбросив архаические черты, приумножили, обогатили применительно уже к нуждам своего времени. Складывались иные масштабы государственности, создавалась иная структура феодального организма, более приспособленная к нуждам прогрессивного тогда класса феодалов. "Кристаллизация самостоятельных княжеств, - пишет Б. А. Рыбаков, - проходила на фоне бурного развития производительных сил (главным образом в городах) и в значительной мере была обусловлена этим развитием" (II, с. 475).

В этой связи попытки Святополка, Владимира Мономаха и Мстислава возродить единую автократическую империю автор рассматривает как бесперспективные усилия. Временные успехи этих деятелей на путях объединения Руси Б. А. Рыбаков объясняет чисто внешними причинами - обороной страны от кочевников. Ее возглавил яркий человек, незаурядный полководец Владимир Мономах, чьи личные таланты содействовали торможению естественного исторического процесса политического раздробления русских земель, с его уходом феодальная раздробленность стала уже совершенно необратимой.

Бурное развитие производительных сил, стремительный рост городов, яркий расцвет русской культуры, на вершине которой стоит гениальное "Слово о полку Игореве", - все это созревало и пестовалось в условиях новой политической формы. Ослабление на время общего военного потенциала страны, княжеские междоусобицы стали данью за этот прогресс. Случилось так, что этот период, который переживали и другие страны Европы, в истории Руси пришелся на истребительное иноземное нашествие, и Русь приняла его удар на себя, дав возможность странам Европы продолжить свое нормальное социально- экономическое, политическое и культурное развитие, выявить без внешних катаклизмов все исторические преимущества феодальной формации.

По-иному, по сравнению с традиционным представлением, оценивает Б. А. Рыбаков и роль Киева в период феодальной раздробленности. Киев, Киевское княжество стали в это время, по мнению автора, одним из тех крупных суверенных государств-княжеств, каждое из которых было равно европейским державам. А сам Киев продолжал жить полнокровной жизнью столицы богатого княжества. Здесь строились новые здания, создавалась общерусская летопись, писалось "Слово о полку Игореве".

стр. 135

Всю противоречивость, сложность, исторически прогрессивное значение периода феодальной раздробленности Б. А. Рыбаков показывает на примере Владимиро- Суздальского княжества. Здесь бурно развивалось сельское хозяйство, шло строительство укрепленных городов, в том числе Москвы, Дмитрова, Юрьева-Польского, Звенигорода, Переяславля и других, создание знаменитых каменных построек во Владимире и Боголюбове; проводилась активная внешняя политика, происходило успешное противоборство с Волжской Булгарией, осуществлялся экономический и военный нажим на Новгород, шла неустанная борьба за Киев. Именно здесь ярко проявили себя новые общественные тенденции - централизация государственной власти, первые признаки зарождения будущего дворянства; в правление Всеволода Большое Гнездо появилось и "нечто вроде земского собора", отмеченное в летописи под 1212 г. в связи с вопросом о престолонаследии (II, с. 562). Аналогичные социально-экономические, политические, культурные тенденции автор обнаруживает и в развитии иных княжеств - Новгородского, Полоцкого, Галицко- Волынского, Черниговского.

Все составные части русского феодального общества находились в развитии, в непрерывном движении и в различных сочетаниях образовывали враждующие между собой блоки и группы, отмечает Б. А. Рыбаков, выделяя роль народных низов, черных людей, которые своей классовой борьбой, проявлявшейся в городских мятежах, антицерковных ересях, сопротивлении феодальной эксплуатации со стороны закрепощаемого крестьянства, вносили существенные коррективы в общественное развитие русских земель. Социально-экономическое, политическое, культурное развитие, неодолимое прогрессивное поступательное движение всей русской жизни охарактеризованы в разделах второй из рассматриваемых здесь монографий Б. А. Рыбакова, посвященных периоду феодальной раздробленности, заставляя читателя поразиться диалектическим превратностям русской жизни, имевшей столь же впечатляющие и недооцененные прежде аналоги в жизни других стран Западной Европы.

Последние главы этой монографии, сопоставленные как со всеми ее материалами, так и с книгой о язычестве древних славян, подчеркивают один из основных научных выводов Б. А. Рыбакова, касающихся древних славян: от глубин мезолита до монголо-татарского нашествия (хронологический рубеж исследования) история славянства развивалась в теснейшем единстве, взаимосвязях со всей мировой историей, с историей сопредельных стран и народов как Европы, так и Передней Азии. Это единство, взаимосвязи, взаимовлияния были последовательно выявлены применительно к древним культурным, мировоззренческим тенденциям славянства, синтезирующимся в язычестве. Важно и то, что уже в I тыс. до н. э. праславяне (как это доказывается археологическими материалами) являлись не только автохтонами на огромных пространствах Центральной и Восточной Европы, но и входили в состав тогдашних "мировых империй". Их история неотделима от истории государств скифов, сарматов, гуннов, аваров, хазар. В борьбе с пришельцами они не только отстаивали собственный путь исторического развития, но и во многом, как это было со скифами- пахарями, т. е. славянами-сколотами, определяли хозяйственный и культурный облик древних государств того времени. Эту древность славянской истории, ее неотделимость от мировой истории прекрасно понимали уже книжники X-XI вв., а Нестор четко выразил эту концепцию в Повести временных лет.

Б. А. Рыбаков считает, что судьбы славянского мира со II-IV вв. были тесно связаны с историей Римской империи (II, с. 44). Сотни племен, в том числе и славянские, испытывали ее влияние, ускорявшее их развитие и во многом определявшее тогда ход исторического процесса в Европе и Передней Азии. С рождением Киевской Руси зона европейского феодализма удвоилась (II, с. 5), при этом славянские земли дали свой вариант раннего феодализма, сходный в основном и отличный в существенных деталях от западноевропейских аналогов. Тем самым исторически закономерно происходило обогащение общественного опыта формации, и роль в этом процессе восточных славян, создавших Древнерусское государство, трудно переоценить.

Б. А. Рыбаков подробно рассматривает внешнеполитические связи Руси в IX-X вв. с Византией, Германией, а позднее со Священной Римской империей,

стр. 136

Венгрией, Болгарией, другими сопредельными странами и народами. Применительно к XI-XII вв. речь идет о крупной роли Руси в тогдашней европейской политике, о династических связях с видными владетельными домами Европы. К концу XI в. Русь достигла уровня передовых для того времени европейских стран (II, с. 589). В XII-XIII вв. это наследие Киевская Русь передала крупным суверенным государствам-княжествам, таким, как Новгородское, Галицко- Волынское и другие. С веками крепла древняя и глубокая связь истории славян с мировым историческим процессом, выразившаяся закономерно в том, что Киевская Русь, а позднее самостоятельные русские княжества заняли одно из ведущих мест в экономических и политических связях Центральной и Восточной Европы, в регионе Передней Азии.

Творчеству Б. А. Рыбакова всегда была свойственна полемическая заостренность. Две новые его монографии еще раз утверждают в этом мнении: учитывая основные историографические линии той или иной проблемы, автор выступает против тех буржуазных историков, которые фальсифицируют процесс исторического развития восточного славянства, выявляет ограниченность взглядов русской дореволюционной историографии по основным вопросам истории Киевской Руси, указывает на ошибки современных советских историков, оказавшихся в плену устаревших концепций, ошибочных традиций, в частности на ошибки норманистского толка.

Нельзя не сказать о мастерстве Б. А. Рыбакова как художника слова. В этом отношении он продолжает лучшие традиции отечественной историографии. Порою можно слышать скептические высказывания некоторых ученых коллег, что исследование и "беллетристика" несовместимы. Да, "беллетристика" несовместима с исследованием, но умение историка донести научную мысль в яркой выразительной форме, сделать исследование увлекательным, ориентировать его не только на узкого специалиста, но и на всех интересующихся историей - это тоже задача ученого. Картины древних славянских языческих обрядов, полюдья, постройки русами своих судов-однодревок, описание феодального замка, галерея научно точных и художественно ярких образов - Владимира Мономаха, Олега Святославича, другие удачи украшают обе монографии Б. А. Рыбакова. Автор не избегает при описании древних событий современной терминологии, считая, видимо, что термин - это тоже концепция. И если, скажем, говорится о "больших государственных задачах", которые ставил перед собой Святослав Игоревич, то речь идет именно о таком понимании внешней политики Руси того периода. И если автор пишет о том, что Ярослав, вырабатывая Древнейшую Правду, давал новгородцам "гарантию безопасности", то тем самым оценивает события в Новгороде 1015 - 1016 гг. действительно как "исторический момент" (в самом современном его понимании) в жизни города.

Монографию о Киевской Руси и русских княжествах Б. А. Рыбаков завершает строками "Слова о погибели земли Русской", наполненными беззаветной любовью к Родине, болью за ее несчастья, глубокой верой в возрождение и процветание Руси. Это весьма символично. Новые монографии Б. А. Рыбакова не только представляют собой крупные исследовательские вехи, но и пробуждают интерес к родной истории, гордость за вековые свершения народа, укрепляют высокое патриотическое чувство Родины.

Постоянный адрес данной публикации: