В. STUDER, В. UNFRIED. Der stalinistische Parteikader: identitatsstiftende Praktiken und Diskurse in der Sowjetunion der dreissiger Jahre. Koln u.a. Bohlau. 2001.326 s.

Сложное, даже, пожалуй, несколько вычурное название книги, написанной профессором Бернского университета Бригиттой Штудер и австрийским исследователем Бертольдом Унфридом, не должно смущать читателя. Проблема, поставленная в их работе, вполне очевидна и даже традиционна: мог ли сталинский режим создать "нового человека", хотя бы на уровне политической элиты, и какие средства и методы для этого применялись. Ответ на данный вопрос связан с пониманием причин, обусловивших стабильность политического режима в СССР

стр. 173

1930-х годов в условиях социально-экономической динамики развития страны. Авторы не согласны с традиционными схемами, делающими акцент на тоталитарном манипулировании личностью, и предпочитают говорить о том, что реально давал этот режим своим приверженцам. "Сталинизм был не только системой принуждения, контроля и репрессий, но и в не меньшей степени генератором новой идентичности" (с. 10), подчеркивают авторы. Последняя понимается как удовлетворенность людей своим местом в обществе, их жизнь в "ладу с самим собой", когда эмоции и поступки человека в полной мере отвечали его убеждениям.

Книга развивает образ speaking bolshevik, предложенный английским ученым С. Коткиным ¹ , дополняя его примерами, взятыми из весьма специфической части сталинских кадров - функционеров иностранных компартий, прежде всего - германской, работавших либо в Исполкоме Коминтерна, либо в местах компактного проживания эмигрантов и зарубежных рабочих. В книге рассматривается микроистория маргинального слоя, в качестве которого выступали в межвоенном Советском Союзе иностранные приверженцы социализма (посвященные им работы в последние годы стали появляться и в отечественной историографии ² ).

Иностранцы более чутко реагировали на новую социальную среду, и эксперимент по выращиванию среди них "нового человека" давал особенно интересные плоды. В работе показан особый "коминтерновский мир", в котором жили иностранные сотрудники этой организации в Москве. Его отличали распад на отдельные национальные группы, и одновременно минимум бытовых проблем, свобода от будничных забот, присущих большинству москвичей. "Несмотря на простоту обстановки и идеалистические мотивы, которые собрали вместе деятелей Коминтерна в отеле "Люкс", их жизнь определялась классической иерархией и мелочной регламентацией" (с. 75).

Иерархия чинов и политических симпатий простиралась до самого низа, причем и там соблюдался строжайший режим секретности. Даже рядовые студенты из школ Коминтерна подвергались в Москве огромному количеству самых разнообразных проверок, материалы которых использовали как источник авторы книги. Каждая из таких проверок становилась этапом на весьма непростом пути интеграции в советское общество - перевод в ВКП(б) и принятие гражданства СССР, заполнение анкет и подготовка характеристик при повышении по службе и направлении за границу.

Тщательному контролю подвергалось поведение иностранных коммунистов. Столкновение с советской реальностью зачастую травмировало человека, знавшего о "великой стройке социализма" только понаслышке. В письмах и дневниках коминтерновцев и членов их семей речь порой идет о раздвоении личности. Чтобы сохранить веру в "светлые идеалы", им приходилось жить по принципу: не верь глазам своим, верь своему сердцу. Один из учеников Международной ленинской школы так и писал в своей автобиографии: когда я прибыл в Москву, я был крайне разочарован увиденным, что явилось признаком неизжитости моих буржуазных настроений.

Авторы детально описали все типы исторических источников по избранной ими теме и приемы работы с ними. Они разделяют их на институциональные документы, то есть появившиеся в процессе работы "аппарата" или по его требованию, и источники личного характера (переписка и дневники ³ ). К первой категории относятся характеристики, самоотчеты, материалы партийных чисток, разбора "персональных дел", который, как правило, стенографировался. В книге проводится рискованное, но оправданное сравнение этого типа источников с материалами средневековой инквизиции, для которой, как известно, главным результатом являлась даже не кара за содеянное богохульство, а обращение еретика в истинную веру. От церковного ритуала исповеди и покаяния партийную чистку отличал публичный характер, а также "посюсторонность" верховного судьи, роль которого выполнял коллектив.

У сталинского функционера не могло быть права на частную жизнь и тайн от собственной партии, поэтому подобные материалы, отмечают авторы, "являются первоклассными источниками не только по истории социального контроля и репрессий, но и всех остальных сфер повседневной жизни" (с. 27). Протоколы допросов в НКВД, в отличие от стенограмм партийных чисток, как считают авторы, отражают установки следствия и поэтому имеют весьма отдаленное отношение к реальной биографии того или иного обвиняемого.

Вводная глава будет, пожалуй, интересна иностранному читателю. Она дает общую характеристику обстановки, слепок эпохи, сосредоточивая внимание читателя на механизме приема политэмигрантов и отбора иностранных специалистов (число последних приближалось к 50 тысячам). Первоначально для них создавались тепличные условия, однако в середине 1930-х годов ситуация радикально изменилась - те, кто не были готовы к ускоренной ассимиляции (подразумевавшей среди прочего овладение русским языком), уезжали обратно на родину.

Наиболее интересен раздел, посвященный роли критики и самокритики в советском обще-

стр. 174

стве. Партийное руководство настаивало на том, что способность критиковать самого себя - неотъемлемая черта "нового человека". Более того, критика и самокритика выступали в роли "диалектической пары", противоречия в которой должны были способствовать строительству социализма (с. 152). На уровне же отдельных личностей все выглядело иначе - кампании критики выступали удобным предлогом для сведения личных счетов. Достаточно напомнить шутливый вопрос тех лет: "Против кого направлена твоя самокритика?"

Иностранным коммунистам ритуал самокритики в СССР представлялся крайне необычным. В письмах домой они нередко отмечали, что им приходится учиться тому, чтобы не стесняться выставлять напоказ свою производственную и личную жизнь. В ходе партийных собраний использовался особый язык, слова которого имели скрытое, почти сакральное значение. Обвинения в "отрыве от коллектива", "примиренчестве", "идеологической всеядности" легко перерастали в выговоры и даже вели к исключению из ВКП(б). Позже стенограммы с подобными обвинениями попадали в органы НКВД, становясь основой для масштабных фальсификаций уже явно криминального характера.

Иностранным членам партии не делалось никаких скидок. В своих выступлениях и самоотчетах человек должен был точно дозировать свои прошлые недостатки и достижения, чтобы показать динамику своего движения к "идеалу социалистической личности". Авторы отмечают то, что в ходе критики и самокритики выключались механизмы строгой иерархии, отличавшие сталинскую систему. Начальник и подчиненный на время менялись местами.

Составной частью идеологических кампаний в ВКП(б) было формирование у партийных активистов представления об "образе врага". Следовало везде видеть происки двурушников и саботажников, громить их, не дожидаясь приказа сверху. Особенно остро вопрос о "врагах в собственных рядах" стоял в эпоху массовых репрессий - врагом мог оказаться близкий друг, член семьи, непосредственный начальник. На тех, кто не сумел вовремя разоблачить замаскированного "врага", ложилось клеймо пособничества. Трудно согласиться с мнением авторов, что в 1937 - 1938 гг. "здесь не действовало никаких правил, каждый был против каждого" (с. 22). Напротив, формировалась тактика индивидуального выживания - не контактируй с бывшими оппозиционерами, не будь пассивным или чрезмерно активным в изобличении врагов. Еще одним бесспорным фактором отбора жертв в эпоху террора была принадлежность к "враждебной национальности". Немец являлся прежде всего немцем (то есть потенциальным шпионом), а потом уже коммунистом или ударником. И это пятно в личной биографии никакой самокритикой смыть было невозможно.

Книга выиграла, если бы ее авторы располагали возможностью сопоставлять два вида институциональных источников: характеристики, которые давались человеку открыто, и "справки-объективки", тайно составлявшиеся на него отделом кадров. В первых подчеркивались позитивные стороны личности, вторые акцентировали "компромат". Личность партийного работника как бы распадалась на две половинки, светлую и темную. До сих пор в полном объеме недоступны личные дела коминтерновцев, отражающие, по справедливому замечанию авторов, "логику ежедневного надзора за биографией".

Ставя во введении к книге принципиальный вопрос, может ли человеческая личность быть трансформирована настолько, чтобы из нее появился "новый человек", Штудер и Унфрид всем ходом своего исследования показывают, что на него не может быть дан однозначный ответ. Ценность их работы в показе конкретных форм и стратегий приспособления людей к экстремальным условиям конкретной политической среды, не последнее место среди которых занимает и самоидентификация на основе сталинизма. То, что объектом изучения избраны иностранные коммунисты, попавшие в незнакомый им мир, конечно придает книге некоторый налет экзотичности и одновременно является упреком отечественным исследователям, которые пока еще робко ставят вопрос о специфике мышления, особенностях внутреннего мира сталинских кадров.

Примечания

1. KOTKIN S. Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilisation. Berkeley. 1995.

2. ЖУРАВЛЕВ СВ. "Маленькие люди" и "большая история": иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920 - 1930-х гг. М. 2000.

3. В том числе и дневник Генерального секретаря Коминтерна Г. Димитрова, который издан во многих странах мира и давно уже ждет полной научной публикации на русском языке.

Постоянный адрес данной публикации: