240 стр. Тираж 2000 экз. Цена 2 руб. 44 коп.;

208 стр. Тираж 2000 экз. Цена 2 руб. 40 коп. Ростов-на-Дону. Изд-во Ростовского университета. 1977.

Донская земля и степное Предкавказье в период позднего феодализма и генезиса капитализма - сложнейший объект исследования, прежде всего в плане выявления наиболее типичных черт развития этих весьма своеобразных районов.

Истории данного региона посвящено немалое число работ, написанных не только дворянско-буржуазными, но и советскими историками. Тем не менее, перед авторским коллективом¹ двухтомной монографии стояла задача вычленения и последовательной разработки единых для всего изучаемого периода узловых проблем развития Дона и степного Предкавказья. Авторы определили наиболее существенные направления исследования: история заселения и освоения этих районов, оценка основных тенденций в развитии сельского хозяйства, промышленности и торговли; эти вопросы составили первую часть работы. Во второй части сосредоточено внимание на социальных отношениях, организации власти и управления и, наконец, на классовой борьбе и общественном движении. Указанные направления исследования прослеживаются порознь по районам Дона, Ставрополья и Кавказской линии, так называемой Черномории, охватывающей значительную часть Прикубанья. При рассмотрении некоторых вопросов выделяется Приазовье.

История заселения Дона и степного Предкавказья до сих пор детально не разработана. Архивные материалы содержат преимущественно цифры, мало что дающие для суждений об этнической и социальной принадлежности основных компонентов миграционных потоков. Авторам удалось в основных чертах охарактеризовать главные моменты заселения края. Из исследуемых районов бассейн Дона был объектом наиболее ранней колонизации и заселения. Оазисы казацкой вольницы привлекали беглых крестьян еще в XVII веке. Стихия народной колонизации Донского края была основой его заселения и в следующем столетии. Серьезное стратегическое и военное значение для России земли войска Донского в XVIII в. явилось важной предпосылкой ее административной обособленности и особого сословного положения донского казачества. Существенным следствием этого, равно как и результатом упорной борьбы казачества против попыток ввести на Дону "регулярство", было практическое отсутствие в границах Донской земли помещичьей колонизации. Борьба казачества с ее проявлениями, характерная для всего

¹ В первой части: А. И. Агафонов, В. А. Золотев, В. И. Недосекин, А. П. Пронштейн, Л. Т. Тоценко, Т. М. Феофилактова, Б. В. Чеботарев, С. А. Чекменев; во второй части: А. И. Агафонов, М. М. Блиев, В. А. Золотов, В. И. Недосекин, А. П. Пронштейн, С. А. Чекменев, Г. Н. Шевченко. Ответственный редактор А. П. Пронштейн.

стр. 133

XVIII столетия, завершилась "вечным" закреплением земельной территории за войском Донским в мае 1792 года.

Эти обстоятельства имели важнейшее значение для специфичности социальной трансформации донского казачества, сделав эволюцию казачьей старшины в феодальное сословие (слившееся в конце концов с дворянством России) процессом, максимально изолированным от внешних факторов, В силу этого он отличался большой постепенностью, был растянут на необычайно длительный период, а социальные антагонизмы в среде казачества обнаруживались на многих существенных этапах его истории отнюдь не в самых острых формах. Систематически прослеженная в монографии история классовой борьбы на Дону в XVIII - первой половине XIX в. подтверждает эти положения. Классовая борьба казачества Дона пронизывает весь XVIII в., но она специфична и проходит под знаменем борьбы со своего рода "внешним" феодализмом прежде всего за казачьи права. Несомненно, что в основе своей эта борьба была ограничена интересами сословия в целом, но значение ее как классового выступления против проявлений феодального угнетения никоим образом не умаляется. Основоположники научного социализма неоднократно обращали внимание именно на то обстоятельство, что конкретно-исторически линия социального антагонизма в докапиталистических формациях проходила не только между классами-сословиями, но и внутри сословий.

Как известно, структура позднего феодального общества сложна и довольно динамична. Главная тенденция этой стороны его развития - неуклонное сокращение числа промежуточных звеньев в сословной его структуре и в конечном счете поляризация общества на основные антагонистические классы. Данный процесс весьма длителен и не отличается прямолинейностью. Образчиком его сложности может служить эволюция социальной функции казачества. Ранний этап его развития - это социальная концентрация исторических итогов классовой борьбы освобождающегося поодиночке феодального крестьянства, воплощенная в формировании казацкой вольницы XVI - XVII веков. Поэтому сословное обособление донского казачества и отстаивание им своих прав в XVIII столетии, обрисованное в монографии, являются, по сути дела, все еще закреплением этих исторических итогов. Это подтверждается преимущественным ростом рядов донского казачества в XVIII в. за счет беглого крестьянства. Таким образом, сословная борьба казачества за свои права объективно - один из существенных компонентов классовой борьбы при феодализме. Вместе с тем феодализация казачества, как это следует из монографии, вела неизбежно к появлению и росту внутрисословных социальных антагонизмов: борьбе рядового казачества с казацкой старшиной. Но в XVIII в. проявление внутреннего антагонизма еще не вышло из-под покрова общей борьбы донского казачества за свои права. Последняя выступает в виде борьбы и за неприкосновенность земель войска Донского, и за "старую веру", и в выступлениях против попыток ввести на Дону "регулярство". Одним из наиболее поздних, но самых мощных проявлений сословной классовой борьбы донского казачества было массовое его движение в 90-х годах XVIII в. против переселений на Кубанскую линию. Авторы справедливо отмечают это движение как одно из крупнейших волнений донского казачества, не имевшее себе равных вплоть до середины XIX в. (ч. II, стр. 129).

Монография дает основу еще для одного заключения. Первая половина XIX в. - это время, когда относительно массовые казачьи движения в защиту сословных прав, как показывают факты, прекращаются. Одна из важнейших тому причин, видимо, кроется в росте внутрисословного социального антагонизма рядовой массы казачества и старшины, так называемых донских чиновников. В 1798 г. правительство утверждает за всеми донскими чиновниками права дворянства, несколько ранее этого (в 1796 г.) окончательно закрепляя за ними крестьян Дона. Существенный и своеобразный момент социальной эволюции Донского края в первой половине XIX в. состоит в том, что рост внутрисословного антагонизма в среде донского казачества еще не приводит к наиболее острым формам классовой борьбы - открытым битвам с новым донским дворянством. Материалы монографии подтверждают, что происходит это в силу наличия и интенсивного созревания в данный период иного направления открытой классовой борьбы. В первой половине XIX в. идет (несмотря на сильнейшие противодействия) интенсивный рост рядов донских крепостных крестьян. Резкое увеличение числа беглых с одновременным расцветом крепостной эксплуатации на До-

стр. 134

ну приводит к тому, что в первой половине XIX в. центр тяжести открытой классовой борьбы перемещается в сферу сопротивления крепостных Дона феодальному гнету. В рецензируемых книгах, в частности, справедливо подчеркнуто важное значение массового крестьянского движения против крепостного права, начавшегося в 1818 г. на р. Сал и в 1820 г. вспыхнувшего с особенной силой в южных районах Донской земли (ч. II, стр. 131).

Развитие крепостничества на Дону рельефнее подчеркнуло социальную трансформацию донского казачества в вариант промежуточного феодального сословия, созданного по архаичным образцам сословий приборных людей XVI - XVII столетий. Социальный анахронизм казачьего сословия усугублял противоречивость его внутреннего строя. Политика самодержавия по отношению к казачеству также отличалась неизбежной противоречивостью, что довольно четко отображено в монографии, в частности в разделах по истории управления областью войска Донского. Классовая солидарность диктовала правительству необходимость покровительствовать и поощрять действия казачьей старшины. В то же время стремление сохранить казачество как привилегированное военно-служилое сословие побуждало царизм к действиям, направленным на поддержку всего казачества в целом. Архаичность статуса донского казачества, его внутренняя противоречивость, отсутствие базы для развития социальных антагонизмов до их логического конца определили, во-первых, специфичность этой социальной общности в Период разложения и кризиса феодализма, во-вторых, ее более или менее перманентные колебания, в результате чего казачество оказывалось то по одну, то по другую сторону рубежа классовой борьбы.

Много общего в характере развития с областью войска Донского у Черноморского казачьего войска. Оно было основано (а точнее переведено с р. Южный Буг) в 90-х годах XVIII в. на правобережье среднего и нижнего течения р. Кубань и в районе Тамани и Фанагории. Большая часть населения Черномории сложилась в итоге миграционных перемещений из центральных районов России и Украины. Авторам удалось выявить громадное влияние эпохи на характер и начальные шаги эволюции черноморского казачества. Разложение феодализма, бурное развитие товарно-денежных отношений коренным образом повлияли на социальный облик старшины нового казачьего района. Захват земель казачьей верхушкой с самого начала был интенсивным. Сразу же проявился и острый антагонизм между нею и рядовым казачеством. Мобилизация земель и стремление к активной хозяйственной деятельности положили начало узаконенной эксплуатации рядового казачества чиновничьей верхушкой. Поэтому не случайно уже в 90-е годы XVIII в. вспыхивает "Персидский бунт" черноморских казаков, социальное острие которого, как это раскрыто в исследовании, направлено было против старшины. Борьба казачества за свои права здесь с самого начала проявилась как борьба внутрисословная. Последующие десятилетия лишь обостряли этот антагонизм, причем в значительно большей мере, чем это было на Дону.

Яркую специфику развития имел район Ставрополья и Кавказской линии. Основы ее были заложены в характере освоения данной территории. Колонизация и заселение шли здесь одновременно несколькими социально- разнородными потоками. Это и переселение кадрового казачества, и массовая миграция государственных крестьян из центральных и южных районов России, активно поддерживаемая самодержавием, и раздача земель дворянству с последующим заселением их крепостным крестьянством. В монографии четко показано, что политика переселения кадрового казачества, по существу, затухает уже в начале XIX века. Со второй его четверти основным источником роста казачества Кавказской линии становится казенное крестьянство. Это обернулось далеко идущими последствиями. Обретя казацкие привилегии (свобода от государственных повинностей, от рекрутчины, право беспошлинной торговли, промыслов и т. д.), вчерашние крестьяне выдержали бремя боевой службы и широкого комплекса специфически казацких тягот (постой войск, содержание почтовой службы, дорог, мостов и т. д.), являвшихся особенно тяжелыми в районах, близких к местам военных действий.

Огромную роль в освоении степей Предкавказья сыграли государственные крестьяне, для которых льготные условия первых лет новоселья неизбежно сменялись затем тяжелейшей эксплуатацией со стороны государства. Этот район уже с XVIII столетия стал объектом стремительно растущих недоимок. Необжитость и неосвоенность земель, непрекращающаяся опасность военных нападений, эпидемий, эксплуатация

стр. 135

крестьянства - все это, в конечном счете, тормозило здесь в дореформенный период процессы социального расслоения. Уровень развития зажиточных верхов крестьянства, а также и казачества явно не соответствовал богатейшим экономическим возможностям края. Острейшим вопросом эпохи, рассматриваемой в монографии, являлась проблема рабочих рук. Изучение ее дало возможность авторам установить, что уровень развития крепостного гнета на Северном Кавказе в первой половине XIX в. ничем не уступал крепостническому центру. Нам думается, не случайно и на Северном Кавказе в первой половине XIX в. наиболее острые вспышки классовой борьбы происходили в среде крепостного крестьянства (ч. II, стр. 160 - 167).

Систематическое рассмотрение основных линий социально-экономического развития в пределах того или иного района завершается в монографии очерками истории классовой борьбы, что позволяет убедиться в закономерности ее проявления. История Дона и степного Предкавказья в XVIII - первой половине XIX в. еще раз подтверждает, что центр тяжести наиболее острых форм классовой борьбы в период позднего феодализма постоянно находится либо там, где крепостничество появляется впервые, либо там, где оно настигает однажды освободившихся от него крестьян вторично. В России XVII - XIX вв. это были преимущественно окраинные районы.

Много внимания в двухтомнике уделено экономике. Авторы отмечают, что всюду, где возникает земледелие, оно носит экстенсивный характер; это проявлялось прежде всего в отсутствии правильных севооборотов ("пестрополье"), господстве залежной системы, примитивности агротехники. Все эти, так сказать, недочеты часто компенсировались урожайностью, и уже к середине XIX в. здесь создаются довольно большие районы выхода массовой товарной продукции земледелия (Приазовье, Дон и часть Ставрополья).

Основной трудностью, с которой столкнулись авторы при разработке проблем истории сельского хозяйства (как, впрочем, и всей экономики), явилось изобилие в литературе и архивах отрывочных, подчас несопоставимых и даже противоречивых статистических данных. Это неизбежно вело к появлению элементов иллюстративности и фрагментарности в изложении материала. Например, сведения о нормах высева различных культур приведены по Черномории, но их нет по другим районам. Ввиду этого остаются неясности относительно уровня развития земледелия. Так, для Дона авторы опираются главным образом на два базовых показателя: площадь пахотных угодий и величина посева или сбора зерна. В первой части на стр. 101 приводятся данные В. К. Яцунского о том, что эта площадь в начале 60-х годов XIX в. достигла 4198 тыс. га, а на стр. 104, со ссылкой на того же историка² , сообщается цифра валового сбора зерновых в 1857 - 1863 гг., равная 4850 тыс. четвертей. Из сопоставления этих показателей следует, что урожайность должна была равняться примерно 1,3 четверти (около 10 пуд.) с гектара. Для нормального, а тем более урожайного года это просто невероятно, так как не превышает норму высева. Кроме того, авторы приводят параллельно данные по сборам зерновых за 1845 - 1853 гг. (2,4 млн. четвертей), что еще более запутывает ситуацию.

По всей вероятности, путь к уяснению вопроса состоит в том, что у В. К. Яцунского (равно, как и в источнике) дана цифре не реально действующей пашни, а угодий, вовлеченных в периодическую распашку при залежной системе земледелия. В справедливости данного предположения убеждает традиционность именно такого подхода к оценке размеров пашни в тогдашней статистике (например, в Экономических примечаниях Генерального межевания). Исходя из средней урожайности зерновых сам-5 и усредненной нормы высева озимых и яровых в 2 четверти (около 16 иуд.) на 1 дес., можно оценить реальную пашню приближенно в 500 - 600 тыс. десятин. В этом случае пашня действующая относится к общему числу залежных земель как 1:7. Таким образом, на год распашки примерно приходится семь лет залежи. Авторы приводят сведения о том, что земля, как правило, находилась "в работе" 3 - 4 года, после чего запускалась на 4 - 6 лет. Думается, что так было лишь в наилучших хозяйствах, а в большинстве случаев срок действия пашни был меньшим. Это, вероятно, вызывалось специфичностью земледелия, ведущегося на небольших участках в окружении травостоя. Засоренность

² В. К. Яцунский. Изменение в размещении земледелия в Европейской Россия с конца XVIII в. до первой мировой войны. "Вопросы истории сельского хозяйства, крестьянства и революционное движение в России". М. 1961, стр. 127, 130.

стр. 136

полей была в этих условиях настоящим бичом, и чистый хлеб можно было получать лишь на целине. Отталкиваясь от образцов трехполья, авторы постоянно констатируют, что навоз не применялся ввиду плодородия земли. Но ведь на этих землях он приносил бы вред, приводя к еще большему засорению поля и полеганию хлеба. Постоянная нужда в смене полей имела, впрочем, и свой плюс: залежные земли давали лучший травостой для скота.

Приведенный выше вариант приближенной оценки площади реальной пашни должен повлечь за собой более внимательный анализ проблемы участия в хлебопашестве различных социальных групп, проживавших на земле войска Донского (может быть, следует говорить о большей роли в нем крепостного крестьянства Дона).

Всем рассматриваемым в двухтомнике районам свойственно было широкое (особенно в конце XVII - первой половине XIX в.) развитие скотоводства и коневодства. Авторы справедливо считают, что в конце предреформенного периода эти районы стали важной базой торгового предпринимательства в области животноводства с определенными капиталистическими чертами хозяйствования. К сожалению, авторы и здесь столкнулись с фрагментарностью и несопоставимостью статистического материала, что мешало максимальной систематичности изложения фактов. Заметим, что обобщающие систематичные данные о развитии животноводства позволили бы не только определеннее уяснить экономический потенциал данного региона, но и иметь более широкое основание для оценки влияния южных и степных районов на некоторые стороны развития сельского хозяйства центра страны.

Интересны небольшие очерки развития промыслов и промышленности, особенно азовского рыболовства, и ранних этапов зарождения добычи угля и нефти. Заслуживают внимания важные наблюдения о проникновении во все эти отрасли экономики элементов феодальной сословной собственности.

Монография историков Дона и Северного Кавказа является, в сущности, первым и успешным опытом систематизации, сводки и осмысления большого материала.

Постоянный адрес данной публикации: