Два недоосмысленных момента истины

Промежуток между Первой и Второй мировыми войнами, несмотря на предшествующие открытия А. Эйнштейном Специальной и Общей теорий относительности, как будто давал человечеству все основания считать, что главное для него должно происходить исключительно в «явленной» социально-политико-экономической сфере обжитого и освоенного физического мира, универсума. На всё это человек мог так или иначе влиять и, тем более, был от него непосредственно зависим. Законы такого мира, может и не вполне ясные, полагались, во всяком случае, находящимися в пространстве обыденного человеческого существования, прямого или опосредованного наблюдения и привычного хода мысли. Не предполагалось, что за пространством подобного мира могло скрываться некое иное дополнительное и «неявленное» другое социальное пространство. Пространство, которое, порождаясь самим человечеством, приобретало свои законы и геометрию, предопределяющие новые действия социума помимо его воли, и снова изменяется, однако имеет некие пределы, ограничения и глубинные зависимости.

Основанием для индоктринации социума таким «явленным» и игнорирования «неявленного», насколько оно могло не иметь видимых последствий, был ряд знаковых событий, надолго определивших облик мира. Это, прежде всего, парадное шествие национал-социализма в Германии и фашизма в Италии, милитаризация Японии, форсированное построение социализма в СССР и Мировой экономический кризис с его преодолением. Если использовать лексику тех лет, всё выглядело как ничем не скованный «триумф воли» человека (совсем по Ф. Ницше), зависящей только от самой себя, причем воли во многом брутальной. На их фоне не очень-то и заметно, но как-то удивительно корреспондируя между собой и временем и стоящими за ними смыслами (синхронистичность К.Г. Юнга), произошли два иных «тихих» – интеллектуальных – события (или события «третьего мира», по К. Попперу). События, как раз раскрывающие то, что «неявленное» способно предопределять судьбу социума («Крот истории роет медленно, но роет хорошо»).

Первое из них характеризуется относительно узким временным диапазоном. Он датируется 1930 г., когда австрийский логик и математик К. Гёдель доказал ряд важных теорем, а в 1931 г. опубликовал их в работе «О формально неразрешимых предложениях Principia Mathematica и родственных систем І». Теоремы показали некорректность дотоле несомненной (как полагали) возможности абсолютно точного описания математических объектов и систем, и шире – объектов и систем реального мира, универсума. Среди них две имеют особое значение – первая и вторая теоремы. Популяризируя аппарат теорем, укажем на то, что в них идет речь о попытках с позиций некой первой системы (сознания, культуры, языка) описать (понять, управлять) другую подобную систему, причем более сложную, чем первая. Далее теоремы можно интерпретировать таким образом.

Из первой теоремы следует, что попытка описать вторую систему с позиций первой приводит к двум критическим результатам: или к неполным (упрощенным), но и непротиворечивым, или к полным (сложным), но и противоречивым характеристикам второй системы. Вторая теорема, обычно рассматриваемая как следствие первой, показывает, что полное и непротиворечивое описание любой системы возможно только посредством более сложной, чем она, системы (метасистемы). Проясняя формальную сторону проблемы и актуализируя смысловую, теоремы можно проиллюстрировать следующим примером. Пусть есть некий условный человек с «упрощенным» сознанием (и культурой) и другой человек – со «сложным» сознанием (и соответствующей ему развитой культурой). Первый человек знает второго лишь заочно, но интуитивно представляя его личностные масштабы. Тогда первый человек будет судить о втором «в чистом виде» или упрощенно-понятно, или, как бы спохватываясь и воздавая ему должное, сложно и фантастически-запутанно.

Выводы на основе теорем Гёделя ведут к пониманию ряда взаимосвязанных вещей. В эпистемологическом ракурсе здесь обнаруживается невозможность полной формализации систем, их однозначного и корректного описания, причем не только в математике – для чего, собственно, теоремы и предназначались (отсюда следует неосуществимость программы Д. Гильберта, задававшейся такой сверхзадачей), но и значительно шире – в мире, природном и социальном универсумах. Становилось понятным, что и природа, и человек в своем строении и поведении значительно сложнее и богаче, чтобы поддаваться какому-либо однозначному определению. Теоремы Гёделя, по сути, определяли для человечества надлежащее ему в универсуме «место» в мыследеятельностном отношении, обозначая осуществимое «своё» и избавляя от каких-либо «мистических представлений» о недостижимых в принципе претензиях. Из теорем следовало – внешним (диктаторско-монологическим) образом преобразовывать что-либо более сложное, чем мы, деятельность не только напрасная, но и возможно опасная по своим последствиям. И мы никогда не сможем стать сложнее, чтобы безошибочно управлять (исходя из закона необходимого разнообразия Эшби) тем миром, в котором живем – как всезнающий «демон Максвелла».

Остается единственно вариант корректного человеческого бытия. Он состоит не в прежнем «внешнем» существовании социума относительно мира и желании брутально, монологически распоряжаться (помыкать) этим миром, а жить солидарно с миром, парадоксально интуитивно представляя себе непостижимую сложность универсума и сообразуя с ним свои действия. Или речь идет о необходимости не замены одной существующей монологической позиции другой (с подчиненностью миру), но такой, которая соотносит внешнее (мир) и внутреннее (человек), преобразовывая человеческую деятельность в «участную» состоянию мира. Подобную «участность» современная – постнеклассическая наука – эксплицирует как диалог. Соответственно, в цивилизационном плане это должен быть диалог как с обществом (и внутри общества), так и с природой. Диалог, нормирующий состояние цивилизации в настоящем, предупреждающий не только футурошоки близкого и отдаленного будущего, но и её глобальную кризисогенность. Однако глубинное понимание свойств универсума с гёделевских позиций, во многом регламентирующее адекватные мировоззрение и поведение человечества, до сих пор остается неизвестным и недоосмысленным не только широким социумом, но, по сути, недооценённым даже в среде профессиональных философов.

Второе интеллектуальное событие относится к философии и имеет начальной точкой отсчета публикацию в 1927 г. М. Хайдеггером работы «Бытие и время». В ней Хайдеггер исходно обозначил свой вид философствования – концепт фундаментальной онтологии, связанный с вопросом о бытии. Хотя работа впоследствии неоднократно переиздававалась, но оставалась практически в неизмененном исходном виде, при всём самокритическом отношении к книге автора, которое он стал вскоре о ней высказывать (к примеру, в дневниковых записях). Дело в том, что мыслитель пошел путем надстраивания над базовыми идеями новых положений и наведения на «фокус» того, что в силу новаторских задач первоначально не могло быть заявлено абсолютно четко и требовало, если воспользоваться лексикой философа, «рискованного прыжка в неизвестное».

Сама же фундаментальная онтология после развития исходных идей «Бытия и времени» приобрела структурную целостность с выделением в ней трех уровней представленности бытия. Первый уровень – онтический – уровень бытия сущего (т.е. тех вещей что есть, что реально). Это уровень практического мышления, соответствующего обращения с реальностью, и философии здесь присутствовать не обязательно. Второй – онтологический или метафизический – уровень сущности бытия сущего. Тут появляется философия, которая действует в стремлении осмыслить бытие как некое обобщающее свойство всех сущих или как бытие/Sein (нем.) Причем здесь, по Хайдеггеру, бытие понимается еще ограниченно и ущербно – «отсюда». Третий – фундаментально-онтологический – уровень бытия как Бытия/Seyn (нем.). В нём бытие понимается «оттуда» – как некая трансцендентная «родина», откуда всё сущее (из чего и следует необходимость «рискованного прыжка в неизвестное»).

С представлением бытия на метафизическом и фундаментально-онтологическом уровнях Хайдеггер сопоставляет, соответственно, первое и другое (второе) начала философии. Начала одинаково исходят из стремления понять бытие как одну из базовых категорий философии, но представляют они его по-разному, что, в конечном итоге, через некие промежуточные формы культуры отражается на мировоззрении и поведении (мыследеятельности) широкого социума, непосредственно с философией не связанного. Первое начало, не будучи в состоянии адекватно понять трансцендентное бытие, формирует характерное для начала утилитарно-рациональное, или «горизонтальное» мышление относительно любого реально (или виртуально) обозначенного сущего. Адекватность представления бытия на фундаментально-онтологическом уровне или в другом начале философии формирует иное – «вертикальное» мышление, открытое одновременно и в направлении трансцендентного бытия, и сущего. Подобное мышление как бы надстраивается над некорректным в понимании бытия, но в практике «удобным» утилитарно-рациональным мышлением.

Отсюда мышление другого начала видит сущее в его «открытости» в смысле иных, неявных возможностей и перспектив, чем его исходная представленность. Однако человечество на заре своего существования в эпоху досократиков, когда была возможность выбора между первым и другим началами, пошло (такова история!) по пути первого начала. Начала провокативно-очевидного для мышления и на его основе всё более захватывающе-притягательной мыследеятельности, но в перспективе губительной для человеческой (именно как человеческой) цивилизации. «Только Бог сможет еще нас спасти», – печально констатировал в конце жизни Хайдеггер.

Итак, мышление в рамках первого начала способно с «наглядной» выгодой для его обладателя, как некого мирового субъекта, солидарного с иными субъектами, находить упрощающие (в перспективе соответственно понимаемого бытия) решения в любой ситуации. Такая мыследеятельностная вседозволенность порождает нигилизм и сопряженную с ним волю к власти, которые становятся доминирующим настроением глобального социума со стремлением бесцеремонно переделывать (пересотворять) мир, что не соответствует глубинной миссии человека в мире («быть пастырем бытия», по Хайдеггеру).

Синхронистично – в межвоенный период – давшие о себе знать два интеллектуальных события, характеризирующие те или иные мыследеятельностные интенции человечества, в действенности раскрытия своего потенциала имеют различные временные шкалы. Первое начало, «стартовавшее» в эпоху досократиков, предопределяющее общий мыследеятельностный тонус человечества и длящееся по сей день, можно определить как «объемлющее». Напротив, не-диалогическую мыследеятельность социума, «распакованную» первым началом и реализующуюся, по Гёделю, в двух различных осуществлениях, можно определить как «объемлемую». Её «старт» связан с завершением «биологического старого порядка с наступлением XVIII века». Она, как и мыследеятельность первого начала, продолжается и по сегодня, являясь, по сути, её «исполнительным механизмом», а обе они совместно ведут к глобальной цивилизационной катастрофе.

[ Конец ознакомительного фрагмента ]

Постоянный адрес данной публикации: