Украинцы никогда не стремились, да и не будут стремиться стать частью обреченной капитализмом на вымирание «расы» русскоязычных инфантилов. Их устраивает лишь украинская языковая картина мира, не приводящая, в отличие от русской, к инфантильности взрослого человека и к соответствующему ей порочному холопскому менталитету. Те же из них, кто по своей наивности «обрусел» в советское время, все же, проявят силу воли и воспитают своих потомков на украинской языковой картине мира.

Украинцы, как не испытывали никогда, так и не испытывают и сейчас презрения к инфантильным русскоязычным людям, а лишь относятся к ним сострадательно, как к неразумным детям. Однако же они не желают и того, чтобы такое щадящее попустительство снова привело к катастрофе:

«Но, сравниваясь с Европой, мы оставались в петровском отношении к народу, то есть смотрели на него как на грубую массу, которую надобно очеловечить. Немецкого презрения Бирона с компанией у меньшинства, разумеется, не было, оно заменилось чувством более мягким сострадательного покровительства к неразумным детям» (Александр Герцен, «Русские немцы и немецкие русские»);

«Была Российская империя, «страна господ, страна рабов». В ней было два не связанных друг с другом народа: гнилая интеллигенция и гнилое простонародье. Над этими двумя чужими друг другу народами царило чужеродное деспотическое правительство. Выходцы из гнилой интеллигенции (ее самая гниль), спровоцировали гнилое простонародье и в 1917 году свергли гнилое правительство, а в 1922 году (берем дату философского парохода) покончили с гнилой интеллигенцией. Осталось одно простонародье, гнилое, но самодовольное. Россия исчезла с географической и культурной карты. Появился СССР, к которому лучше подходит другая выдержка из русской классики: «все рабы, сверху донизу» (Юрий Колкер, «Семеро против мифа», 2009);

«Советский человек, подчинясь власти, получал психологический комфорт. Он ей подчинялся, а за это власть опекала его с самого рождения до смерти. И это было действительно комфортное состояние. Я веду себя правильно, а за это я должен получить то, что должен. Но именно это и делало советских людей абсолютно инфантильными. Неспособными на поступки. Проявить какую-то инициативу, начать свое дело, создать свою организацию и защитить свои права – это не для советского человека. Это-то напряжение, которое для него невыносимо. И это напряжение невыносимо для большинства нынешних русско-советских людей… Это абсолютная черта советского человека – я веду себя хорошо, я честный и правильный, я законопослушный, в ответ власть должна обеспечить мне все, она должна: думать о моем здоровье, защищать меня от эксплуатации работодателя и т.д. Хотя власть давно уже другая, она скинула с себя обузу защиты человека, но она охотно пользуется инфантильностью русско-советских людей и живет именно за счет этого припеваючи» (Александр Самоваров, «Инфантильный СССР. Советский человек так и не вырос»).

Лишь на первый взгляд совершенно не понятна позиция прогрессивного и выдающегося российского философа-пророка Константина Леонтьева:

«И недостатки народа, и даже грубые пороки его могут пойти ему же косвенно впрок, служа к его исправлению, если только Господь от него не отступится скоро. Чтобы русскому народу действительно пребыть надолго тем народом «богоносцем», от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, – он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен. Не надо лишать его тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность. Эти качества составляли его душевную красу и делали его истинно великим и примерным народом. Чтобы продолжать быть и для нас самих с этой стороны примером, он должен быть сызнова и мудро стеснен в своей свободе; удержан свыше на скользком пути эгалитарного своеволия. При меньшей свободе, при меньших порывах к равенству прав будет больше серьезности, а при большей серьезности будет гораздо больше и того истинного достоинства в смирении, которое его так красит» (Константин Леонтьев, «Над могилой Пазухина», 1891г).

Она хорошо согласуется и с взглядами Александра Герцена:

«Нельзя людей освобождать к наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы» (Александр Герцен, «Письма в будущее. К старому товарищу», письмо третье, 1869, – М.: Сов. Россия, 1982, – С. 435-451).

Действительно, пока русская языковая картина мира не заменена у потомков русскоязычных людей на иную, не порождающую психическую инфантильность и, тем самым, позволяющую адаптироваться им к капитализму, нельзя допускать никаких излишних свобод и, в том числе, и повышение статуса тлетворно влияющего на них русского языка.

Психиатры давно заметили, что никоим образом нельзя потакать капризам детей и, в том числе и великовозрастных «детей», и «детей» преклонного возраста (старческий маразм – «впадение в детство» весьма характерен для русскоязычных людей). Иначе, неспособность инфантильного русскоязычного человека к самоограничению может привести к непоправимым последствиям:

«Обнаруживается вековой недостаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравственного воспитания личности и свободного ее самоограничения. И в этом есть что-то рабье, какое-то не гражданское, догражданское состояние» (Николай Бердяев, «О святости и честности» в кн. «Судьба России», 1918г.).

«Исследуя проблему рабства, нужно со всей отчётливостью понимать, что для обладателя рабских тенденций мышления рабство комфортно, а свобода выглядит пугающе, сам переход на свободное динамичное существование весьма болезнен (в том числе и методом искусственной идеокоррекции), переоценка ценностей причиняет нравственные страдания. Рабство даёт привычную надёжность (пусть мифическую), ощущение стабильности (пусть временной), гарантии (пусть мизерные и мнимые), надежду на светлое будущее (пусть и неисполнимую). И ещё рабство освобождает от ответственности – перекладывает её на начальников, на Систему. Также мечта раба – халява, выслуженное незаработанное вознаграждение. Перед этими рабскими сокровищами изначально совершенно несущественно выглядит набор свободного человека:

– мотивированного не убегать от труда, а наоборот, стремящегося к творческому труду;

– нацеленного не выискивать халявы, а зарабатывать функциональной пользой;

– нести ответственность за всё самому;

– стремиться не к удовлетворению потребностей, а к актуализации ценностей, стремящихся к нематериальному нераздельному набору – свободе, любви, творчеству, счастью…» (Юрий Кузнецов, «Несвобода лучше, чем свобода?»).

И этот-то набор свободного человека, к большому сожалению, абсолютно чужд инфантильному русскоязычному человеку:

«Коммунисты долго правили Россией именно потому, что их режим соответствовал чаяниям русского народа. Потому что минимум свободы – это и минимум ответственности. Пусть за тебя все решает кто-то другой. Такая позиция тоже не внушает к этому народу особого уважения» (Александр Браиловский, «Страна подкованных блох»);

«У рабства много имен, но сущность всегда одна, множество форм, но неизменное содержание. Рабство – извечная болезнь с разными признаками; дети получают ее от родителей вместе с дыханием жизни; века бросают ее семена в почву веков, точно так же, как одно время года пожинает плоды другого» (Джебран Халиль Джебран, «Буря // Рабство»).

Украинцы, в отличие от компрадорской «элиты» России, не могут себе позволить превратить Украину в кладбище для русскоязычной молодежи:

«В средней картине судьба молодежи до наступления совершеннолетия такова: спиться, спьяну погибнуть в драке или автопроисшествии, сгореть, утонуть, быть задавленным или убитым пьяным собратом. Если этого не происходит, остаётся две вероятности: попасть в тюрьму или погибнуть от руки пьяного хирурга (случается при половине элементарных операций)… …ужасающее количество (а в некоторых регионах больше половины) девушек российской провинции носят травмы и букеты венерических заболеваний, связанных с тотальным распространением насилия и крайне низкой сексуальной культурой, а также последствия самого распространенного лечения, по которому обращаются к врачам, – аборта; проще говоря, подрастающее поколение России в критической массе бесплодно. Проблема «оптимизма» населения в том отчасти, что большинство ужасающих показателей реального состояния дел печатать просто запрещено. Аргумент вполне уважительный: население впадет в панику, если узнает, что шансы его детей дожить до совершеннолетия неискалеченными ниже, чем соответствующие шансы детей многих африканских стран, что в 1 из 3 случаев их дочери пройдут через насилие, которое в 1 из 4 лишит их самого важного и святого биологического дара – воспроизводства)» (демограф Маргарет Саттеруэйт, «Назад дороги нет», «Эксперт» №23 (564).

Сейчас на Дальнем Востоке России девушки предпочитают выходить замуж за китайцев, а не за русскоязычных алкоголиков.

К сожалению, та картина, которая имеет место в русскоязычных областях Украины, не намного лучше:

«На Украине по числу заболеваний алкогольным психозом лидирует Донецкая область. Медики свидетельствуют: если, например, в западных областях Украины на 10 тысяч человек в год приходится до 200 психозов, то в Донецкой области их ежедневно регистрируется – 30-40, а это в год до 6-7 тысяч» («Донецкая область занимает первое место по количеству «белых горячек»).

И это несмотря на то, что русскоязычные регионы являются наиболее промышленно развитыми и наименее депрессивными. Ведь согласно той же статистике алкоголизму более подвержено сельское, а не городское население:

«Мы ежедневно сталкиваемся с осложнениями алкоголизма: у нас довольно большой процент бытового и производственного травматизма, смертность в трудоспособном возрасте достигает 20 – 25%... Предлагаю «взглянуть» на ситуацию в нашем, Старобешевском районе. Если взять статистические данные по Украине, то у нас в районе должно состоять на учёте 790 (1,7%) пациентов, а не выявленных 6256 (13,6%) человек. Это только алкоголизм, без учёта наркомании. Наркомания – это отдельная позорная страница нашего общества. На сегодняшний день по Новозарьевской семейной амбулатории должно состоять 42 человека, а не учтённых 336. Так оно и есть, только я поставил на учёт 116 пациентов, что составило 30% от общего количества. Это те люди, которым лечение уже вряд ли поможет. Во внимание не брались лица, страдающие бытовым пьянством, семейным алкоголизмом, не учитывался пивной алкоголизм подростков… Медики не должны социальные проблемы тащить на своих плечах, и в то же время мы не можем пассивно наблюдать за вымиранием общества…» (Юрий Зинчук, главврач Новозарьевской семейной амбулатории Старобешевского района Донецкой обл., «Алкоголь»).

Ослепленная же мнимыми русскими ценностями гнилая русскоязычная интеллигенция (образованщина) упорно способствует сохранению инфантильности у потомков русскоязычного населения и, тем самым, обрекает простой народ на депопуляцию. Нас история, к сожалению, ничему не учит. После октябрьского переворота гнилая российская интеллигенция была истреблена доведенными до отчаяния люмпенизовавшимися слоями населения. Новое поколение ее снова пытается наступить на те же самые грабли.

Повышением статуса русского языка Верховной Радой фактически узаконена Политика естественной депопуляции выходцев из Нечерноземья России путем сохранения инфантильности у их потомков а, тем самым, и с помощью неизбежных из-за этого при капитализме люмпенизации, алкоголизации и нарколизации их. Конечно же, под жернова этой бесчеловечной Политики попадут и потомки «обрусевших» неразумных украинцев. Их, очевидно, нынешней Власти тоже нисколько не жалко. Надо же как-то снизить плотность населения в восточных и в южных областях Украины и, тем самым, избавиться от безработицы в них. А, если вдруг и понадобится там дополнительная рабочая сила, то ее, ведь, легко можно будет привлечь из западных областей Украины, как это уже и практиковалось в советское время.

Гнилая русскоязычная интеллигенция гнев, накопившийся у «брошенных под колеса капитализма» несамостоятельных русскоязычных украинцев, пытается направить в нужное ей русло, лицемерно распространяя ложь о том, что западные области Украины живут за счет восточных. На самом же деле самым дотационным городом в Украине является мой родной город Макеевка:

«У них нет проблем. У них транспорта нет коммунального – проблем нет. Не строят спортивные сооружения – проблем нет», - сказал Лукьянченко. На вопрос, почему этот город продолжает находиться в депрессивном состоянии, несмотря на многомиллионные дотации, мэр Донецка сказал: «Я не знаю. В конечном итоге когда-то это заканчивается, как бы там СМИ не украшали и не ретушировали все эти проблемы, но они для простого народа видны, потому что они каждый день сталкиваются с этим» («Мэр Донецка рассказал почему у мэра депрессивной Макеевки нет проблем»);

«Регионал Ткаченко утверждает, что дань Макеевке отдают народные депутаты и президент, но это, разумеется, неправда. Мы с вами прекрасно знаем, что дань Макеевке платит вся остальная Украина, которая не является Макеевкой. Депрессивная дыра, разграбленная местными бело-голубыми воришками, давно уже не в состоянии прокормить сама себя, поэтому благодарить за лояльность Януковичу* макеевчан вынуждены украинские налогоплательщики из Днепропетровска, Харькова, Львова и Черкасс», – отмечает блогер. При этом, заметьте, информацию эту публикует не оппозиционное издание, а газета регионалов, и озвучивает ее не борец с режимом – а партийный функционер ПР. Фактически, правящая партия признает, что нелояльные властям регионы платят «дань» тем регионам, которые правильно голосуют за вождя. Макеевский регионал видать искренне полагал, что дает интервью только местной газете, которую никогда нигде, кроме Макеевки, не прочитают. Прекрасный, незамутненный идиотизм...» («Янукович отстегивает Макеевке дань: за то, что правильно проголосовала на выборах»).

«Миф о том, что аграрные области Украины «проедают» заработанные на индустриальном востоке деньги, оказался развенчанным: более 50% государственных дотаций в 2011 г. пришлось на Донецкую и Луганскую области, а также столицу – Киев… Следует отметить, что доля Донецкой области в ВВП Украины в 2010 году составляла 12%, а общая сумма полученных этим регионом субсидий, текущих и капитальных трансфертов составила в 2010 году – 21%, а в 2011 году – 27% от общегосударственной суммы. Аналогичная ситуация в Луганской области – при доле в ВВП Украины в размере 4%, расходы по области составили 8% (2010г.) и 11% (2011г.)» («Донбасс и Киев являются наиболее дотационными регионами Украины», 08.05.12 // 08:05).

А валютные поступления в Украину от западных гастарбайтеров во много раз больше, чем поступления от экспорта продукции предприятий восточных регионов:

«На сегодня единственный реальный источник поступления валюты в Украину – это деньги украинских гастарбайтеров. Если бы не их валюта, курс уже вообще был бы далеко за пятнадцать гривен» (Александр Охрименко, «Можно ли удержать курс гривны до выборов?»).

Однако же излишки валюты население не стремится относить в банки из-за вороватости инфантильных банкиров и чиновников. Поэтому-то они и не работают на экономику Украины.

Хорошо понятно, что недальновидным олигархам, как и коммунистам, нужны лишь несамостоятельные и, поэтому-то, и легко управляемые холопы. Однако же не нужно забывать и того, что дети, как и звери, природно жестоки. И, ведь, эта жестокость не только сохраняется, но и еще сильнее обостряется у инфантильного взрослого человека:

«Из всех народов, населяющих Россию, хуже и гнусней всех оказались великороссы…. В тупик становишься перед этой грубой, жестокой, тупой и холодной, беспросветно толстокожей злобностью... Как могли мы, культурные классы, проморгать то обстоятельство, что имеем дело со зверем, притаившимся, скрывающим свои инстинкты, но при первом случае бывшим наготове вцепиться нам в горло». (Ф. Винберг, «В плену у обезьян», Киев, 1918, цит. по М. Агурский «Идеология национал-большевизма», Paris: YMCA-press, 1980);

«В русских удивляет сплав расслабленной доброты с крайней жестокостью, причем переход от одного к другому молниеносен» (Юрий Нагибин, «Тьма в конце туннеля»);

Русскоязычное население, доведенное люмпенизацией до крайности, постепенно поймет, что ослепленная мнимыми русскими ценностями гнилая русскоязычная интеллигенция его «разводит» и способствует сохранению у потомков пагубной для них инфантильности. И тогда, конечно же, «мало не покажется» и «мельникам», и «мирошникам».

К лингвопсихологическому воздействию наиболее восприимчивыми всегда были слабо интеллектуально развитые общества, в которых вместо активного погружения в действительность и критического мышления прививались соответственно пассивная созерцательность и вера в общепринятые догмы. Да и сейчас то, оно не менее успешно влияет, именно, на русскоязычное население, реагирующее преимущественно на слова, а не на проявления им игнорируемой действительности:

«При болезненной нервной системе, при ее парадоксальном состоянии теряется восприимчивость к действительности, а остается восприимчивость только к словам. Слово начинает заменять действительность. В таком состоянии (а, тем самым, преимущественно и в вайсгерберовском «промежуточном мире», – П.Д.), по мнению академика Павлова, находится сейчас все русское население. «Вообще, – закончил академик Павлов, – я должен высказать свой печальный взгляд на русского человека. Русский человек имеет такую слабую мозговую систему, что он не способен воспринимать действительность как таковую. Для него существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действительностью, а со словами» (Бенедикт Сарнов, «Начало мира в слове», Н.А. Гредескул, «Условные рефлексы и революция: По поводу выступления акад. И.П. Павлова», «Звезда», 1924, №3, 70,. С.149);

«В самом деле, для русского менталитета является центральной, фундаментальной такая особенность, как «тотальная словесность», специфическое «лингвистическое чутьё», поэтому русская культура – это всегда особое лингвокультурное пространство, в котором любые макро- и микродинамические изменения характеризуются тесной связью глобальных социально-культурных процессов и языка. Всякий момент русской культурной истории имеет соответствующее вербальное оформление, отражающее основные черты его мироощущения и миропонимания» (Л.В. Щеглова, Н.Б. Шипулина, Н.Р. Суродина, «Культура и этнос // Язык как основа национальной культуры»);

«Это приговор над русской мыслью, она знает только слова и не хочет прикоснуться к действительности… Мы глухи к возражениям не только со стороны иначе думающих, но и со стороны действительности» (Иван Павлов, «О русском уме»);

«У русских есть воображение. Они умеют рассказывать. Русский мир состоит из слов. Он словесный. Убрать слова – ничего не будет» (Виктор Ерофеев, «Энциклопедия русской души // Очарованная Русь»);

«Воображение русских так устроено, что оно им никогда отчетливо не рисует самых очертаний. Русский видит впереди только далекие убегающие горизонты, туманные, смутные дали. Понимание реальности в настоящем и грядущем доступно русским лишь при помощи грез» (Морис Палеолог, «Царская Россия накануне революции», Москва – Петроград, 1923г.);

«Надо всегда отдавать себе отчет, что «кое-какство», т.е. небрежность, неточность, недобросовестность – есть один из основных факторов русского народа. Кто хочет ему добра, кто его любит, непременно должен с этим считаться и никогда этого не забывать» (В.В. Шульгин, «По поводу одной статьи», Из переписки В.А. Маклакова и В.В. Шульгина).

«И так сойдет», – вот основной принцип жизнедеятельности русскоязычного человека. А о том, куда же все это «сойдет» он никогда и не задумывается.

К сожалению, бессознательные психические установки, формируемые русской языковой картиной мира, существенно тормозят развитие левополушарного мышления и, поэтому, многие черты правополушарности, и в том числе и чувственное восприятие жизни, у русскоязычного человека сохраняются и в зрелом возрасте:

«Чувственное восприятие жизни русских объясняет, почему в них больше восточной иррациональности, чем западной рациональности, откуда идет их особая страстность. Эмоции у них чаще преобладают над разумом, а страсти – над материальными интересами. При решении трудного вопроса русский человек будет руководствоваться чаще «голосом сердца», а не рассудком. От него трудно требовать объективности, «разумности», спокойного подхода к делу и жесткой логики… Они долго, сложно и глубоко думают над серьезными вопросами бытия. Но это совсем не значит, что долгие раздумья приведут их к определенным решениям или решительным переменам в жизни. Способность мобилизовать себя для конкретной деятельности у них не развита, находится «на уровне ребенка». Поэтому любая критическая ситуация, когда нужно собрать волю, проявить самостоятельность, может вызвать у русского «детские реакции» (Алла Сергеева, «Русские: стереотипы поведения, традиции и ментальность»).

Преимущественно правополушарное мышление в зрелом возрасте и вызванная этим инфантильность – «холопство» (от англ. «infant» – младенец и от укр. «хлоп’я», болг. «хла́пе» – малыш, ребенок; укр. «хлопець», чеш. «chlapec», болг. «хлапа́к», пол. «chłopak», в.-луж. «khɫор» – мальчик) сопровождаются, прежде всего, пониженным уровнем интеллектуального развития взрослого русскоязычного человека:

«Инфантил (холоп с пониженными интеллектуальными способностями, – П.Д.) – взрослый (по паспорту) человек с психическим инфантилизмом. Инфантил – совсем не то же, что человек-ребенок. Инфантил отстает от среднестатистической нормы развития, человек-ребенок (фактически то же самое, что и холоп в Московии, – П.Д.) – от возможности стать взрослым человеком. Инфантил – выход за границы нормы, вариант некоторой патологии. Человек-ребенок – привычная норма (в России и в русскоязычных регионах Украины, – П.Д.), поскольку душевно взрослых людей вокруг нас не много. Каждый второй вокруг нас – человек-ребенок, – когда непонятно зачем обижается, без цели ругается, прилипает к телевизору и покупает яркое и вкусное, а не нужное и полезное… Проявления детской позиции и детских черт у взрослого человека – не патология, а культурная норма современного (русскоязычного, – П.Д.) общества…» («Психологос. Энцикл. практ. психологии», Инфантил; Человек-ребенок);

«Мужчину от мальчика отличает лишь стоимость игрушек, которыми они играются» (русская народная мудрость).

Инфантильность русскоязычного человека сказывается и на его приверженности лишь к коллективной ответственности а, тем самым, и на его весьма низкой индивидуальной гражданской активности:

«В российском менталитете общность выше, чем личность. Поэтому «государство – все, а мои усилия – ничего». Пускай кто-то что-то делает, борется, а у меня своих проблем хватает... – Мы не граждане, а какое-то племя!» (Председатель правления Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юргенс).

И все это довольно таки резко проявляется, как в неспособности русскоязычного человека самостоятельно (без тотальной опеки государства) обустраивать свою жизнь, так и, вообще, в его полной социальной несостоятельности:

«Глубина экономического кризиса объясняется не только ошибками приватизации, но и менталитетом российского народа. Рядовые участники экономического процесса проявили редкостный инфантилизм, отказываясь не только принимать участие в управлении своими акциями или заниматься предпринимательством, но и менять свою работу, даже если за нее месяцами не платили зарплату. В сочетании с хищничеством новых капиталистов и страшной коррупцией чиновничества такая инфантильность породила явления, невиданные во всем мире. Экономика перешла на бартер, зарплата работникам не выплачивалась, а ресурсы и деньги вывозились и вывозились из страны. Удивительно не то, что популярность демократов упала, а то, что демократические лозунги еще пользовались хоть какой-то популярностью вплоть до 1999 года» (Алексей Мазур);

«Думаю, я достаточно знаю русский национальный характер – с его достоинствами и недостатками. К последним отношу излишнюю инфантильность, с которой связаны многие неустройства российской общественной, государственной, экономической жизни в прошлом и настоящем, преувеличенное представление о своей духовности, богоносности тоже не способствовало взрослению нации» (Семен Резник, «Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А.И. Солженицына «Двести лет вместе»).

Как видим, в отличие от большинства других языков, русский язык посредством основанных на нём бессознательного формирования личности и осознаваемого индивидуумом воспитания консервирует у русскоязычных людей детское аффективное и восчувствованное восприятие действительности. Тем самым, тормозится их цивилизационно-интеллектуальное развитие и прививается им холопский (инфантильный) менталитет, а именно: инфантильная несамостоятельность в деятельности и при принятии каких-либо решений; боязнь и избегание любой ответственности:

«В российском обществе огромное количество морально незрелых, инфантильных, неуравновешенных и безответственных людей, не способных адаптироваться к трудностям жизни. На это повлияли многие причины, но в том числе и чрезмерная любовь их родителей. С другой стороны, такая участливость преувеличивает роль родительской опеки, «давит» на детей, лишает их самостоятельности, ответственности и воли преодолевать жизненные сложности без посторонней помощи… Люди с детства привыкали к положению иждивенцев и привычно рассчитывали на то, что государство обязано им помогать. Они разучились надеяться на себя, на свои силы и возможности. Консервативный синдром ухудшает и без того нелегкое положение многих россиян. К чему еще на практике приводит такой синдром? Постоянное стремление «быть как все» у русского приводит к тому, что духовные потребности и моральные императивы могут замещаться внешними стандартами поведения или идеологическими установками. Для человека становится более важным общественное мнение («А что скажут люди?»), чем внутренний контроль и чувство личной ответственности» (Алла Сергеева, «Русские: стереотипы поведения, традиции и ментальность»).

Преобладающим среди инфантильных русскоязычных людей является простодушный вариант органического характера психики:

«Это распространенный в России тип органического акцентуанта, по-своему интеллигентного и благородного… Простодушные отличаются скромными культурными запросами. За сложной книгой засыпают, в музее маются, не понимают оперу и балет (как некоторые из них говорят: «срам смотреть на мужиков в колготках»), зато любят веселую лихую оперетту. После работы включают вечером телевизор и частенько похрапывают под звуки телепередач. Их беда – частое пьянство с быстрым (1–3 года) формированием алкоголизма. Пьют, чтобы успокоиться после обид: рассуждением им это сделать трудно, проще выпить. В общении для них важна доверительность, открытость без подвоха. Опьянение помогает соприкоснуться с собеседником душой, делает общение веселее. Многие пьют, чтобы приятно «забалдеть» и не маяться от скуки. Алкоголизм относительно мало вредит их работе, связанной с мастеровой умелостью рук или с тяжелым физическим трудом. Порой алкоголь даже помогает легче выполнять монотонный физический труд» (Павел Волков, «Разнообразие человеческих миров»).

Предпринимавшиеся же в советское время попытки коррекции ментальности русскоязычных людей соответствующим их воспитанием, заключающимся в целенаправленном привитии им через сознание иных моральных и культурных ценностей, оказались малоэффективными из-за слабоволия и незаинтересованности в этом подавляющего большинства людей. К тому же, советское воспитание было ориентировано, прежде всего, на формирование абсолютно послушного властям холопа – гомосоветикуса. Это же вместе с тотальным лицемерием, царившим в советском обществе, не только не устраняло вызванных инфантилизмом пороков а, наоборот, лишь усиливало их:

«Коммунистическая идеология инфантилизировала наше общество. Не было необходимости самостоятельно мыслить, брать ответственность за свою жизнь. Советское государство боялось хозяина, лидера, самостоятельного мужчину, ответственного за свой двор, улицу, город. Ему нужны были послушные, инфантильные граждане, которым не надо принимать самостоятельные решения, которым все подадут. К сожалению, и сегодня инфантильность остается негласной добродетелью. Главное, чтобы человек брал кредиты, дрожал за работу, соцпакет, боялся пришельцев. Таким человеком проще управлять. Продолжается вырождение хозяина, самостоятельной фигуры, прежде всего мужской» (Андрей Лоргус, «Инфантилизм: негласная добродетель или болезнь современности?»).

Русский язык формирует согласно классификации Узнадзе вариабельный тип личности, обладающей достаточной легкостью объективации, но не имеющей ввиду своей инфантильности достаточных волевых способностей для ее реализации и поэтому-то, как правило, и реагирующей преимущественно на слова, а не на вызовы действительности. Из-за этого-то и имеют место в привыкшем к холопской неволе русскоязычном обществе, как подмена чести и честности соответственно совестью и святостью, так и пренебрежение личным и гражданским достоинством:

«Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиной он не становится или, по крайней мере, не становится мужчиной благородного характера» (Николай Чернышевский, «Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева «Ася»);

«Нужно признать, что личное достоинство, личная честь, личная честность и чистота мало кого у нас пленяют. Всякий призыв к личной дисциплине раздражает русских. Духовная работа над формированием своей личности не представляется русскому человеку нужной и пленительной» (Николай Бердяев, «О святости и честности» в кн. «Судьба России», 1918г);

«Гражданское достоинство человека – это его чувство собственного достоинства, отстаивающее себя в государстве и, если надо, от самого государства. Готовность же подчиняться любым, даже бесчеловечным, законам – это готовность подчиниться не справедливости, а власти как таковой, – и есть рабство. Можно смело сделать вывод о том, что гражданское достоинство – это противоположность рабской (точнее, холопской, – П.Д.) психологии» (Александр Круглов, «Что такое гражданское достоинство?»).

Чрезмерная обостренность бессознательных реакций (рефлексов) и ответственна, как за торможение рассудочных суждений, так и за то, что человек осознает себя погруженным не во внешний мир окружающей его действительности, а лишь во внутренний мир своих чувств и страстей:

«Русский характер, если можно говорить о нем как о чем-то едином в стране, населенной многими народами, практически безразличен к ценности времени и места; главное для него – чувства, а еще больше, пожалуй, – выражение чувств, так что он не успевает достигать своих целей до того, как новые волны чувств смывают их прочь» (Джон Голсуорси, «Еще четыре силуэта писателей», 1928г);

«Русские живут исключительно впечатлениями и мыслями текущего момента. То, что они вчера чувствовали и думали, сегодня для них более не существует. Их настоящее настроение порой уничтожает в них самое воспоминание об их прежних взглядах» (Морис Палеолог, «Царская Россия накануне революции», Москва – Петроград, 1923г.).

Преимущественно чувственному, а не рассудочному, поведению человека способствует размеренность и однообразность примитивного образа его жизни, ориентированного на следование, как жестким светским и религиозным предписаниям (а также словесным командам опекунов и господ), так и сформированным на их основе бессознательным морально-психическим установкам. Поэтому-то, такое поведение современного человека и весьма мало отличается от поведения домашних животных, малолетних детей и холопов (добровольных рабов):

«Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином (поработившей его тоталитарной системой, – П.Д.), есть холоп, хам» (Владимир Ульянов – Ленин, ПСС т.16, с. 40).

Об отсутствии у россиян взаимосвязанности идей а, следовательно, и о неспособности их к глубокому анализу и к обобщению пришел к выводу еще Петр Чаадаев:

«В лучших головах наших есть нечто, еще худшее, чем легковесность. Лучшие идеи, лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения парализуются в нашем мозгу... В наших головах решительно нет ничего общего. Все в них частно, и к тому же неверно, неполно. Даже в нашем взгляде я нахожу что-то неопределенное, холодное, несколько сходное с физиономией народов, стоящих на низших ступенях общественной лестницы... Во все продолжение нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одной полезной мысли не возросло на бесплодной нашей почве; ни одной великой истины не возникло среди нас» («Философические письма»).

На отсутствие у россиян стремления к познанию и на несвойственность русской мысли аналитического мышления обратил внимание и Иван Павлов:

«Русский человек, не знаю почему, не стремится понять то, что он видит. Он не задает вопросов с тем, чтобы овладеть предметом, чего никогда не допустит иностранец. Иностранец никогда не удержится от вопроса. Бывали у меня одновременно и русские, и иностранцы. И в то время как русский поддакивает, на самом деле не понимая, иностранец непременно допытывается до корня дела. И это проходит насквозь красной нитью через все… Нарисованная мною характеристика русского ума мрачна, и я сознаю это, горько сознаю» («О русском уме»);

«У нас есть любопытство, но мы равнодушны к абсолютности, непреложности мысли. Или из черты детальности ума мы вместо специальности берем общие положения. Мы постоянно берем невыгодную линию, и у нас нет силы идти по главной линии. Понятно, что в результате получается масса несоответствия с окружающей действительностью. Ум есть познание, приспособление к действительности. Если я действительности не вижу, то как же я могу ей соответствовать? Здесь всегда неизбежен разлад. Долг нашего достоинства – сознать то, что есть. А другое, вот что. Всегда полезно знать, кто я такой» («Лекции, прочитанные И.П. Павловым в 1918 году // Из лекции №2»).

Об этом, конечно же, знали, да знают и сейчас, и многие другие:

«Мы ленивы и нелюбопытны» (Александр Пушкин, «Путешествие в Арзрум»); «Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь» (Лев Толстой, «Война и мир», Том 3);

«Что же это за мертвая пустыня Россия, – где думай, открывай, изобретай – и никому даже не захочется подойти и посмотреть, что ты делаешь…» (Василий Розанов, Литературные изгнанники, СПб. Т. 9,13. С. 130 Василий Розанов, Литературные изгнанники, СПб. Т. 9,13. С. 130.);

«Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор, кажется, в истории не было ещё народа менее творческого, чем мы. Разве турки. Мы сами, люди русские, действительно, весьма оригинальны психическим темпераментом нашим, но никогда ничего действительно оригинального, поразительно-примерного вне себя создать до сих пор не могли (Константин Леонтьев, «Кто правее?», Письма к В.С. Соловьеву).

Такое пассивное познание действительности и непреодолимый ничем консерватизм мышления были присущи лишь первобытным людям:

«Но что больше всего поражает европейца, это не само содержание представлений первобытных людей, а их крайняя устойчивость, нечувствительность к данным опыта. Первобытное мышление невероятно консервативно и замкнуто. Очевидные факты, которые, по мнению европейца, должны были неизбежно изменить представления первобытного человека, заставить его пересмотреть какие-то убеждения, не оказывают почему-то на него никакого действия. А попытки убеждать и доказывать приводят зачастую к результатам, диаметрально противоположным тем, которые ожидались. Именно в этом, а не в вере в существование духов и мистической связи между предметами состоит наиболее глубокое отличие первобытного мышления от современного» (Валентин Турчин, «Феномен науки. // Первобытное мышление»).

А ведь же, некритическое мышление, подобное первобытному догматическому мышлению, как и все другие проявления психического инфантилизма, прививается россиянам и украинцам, как русскоязычным бессознательным формированием личности, так и осознаваемым ими русскоязычным воспитанием:

«При психическом инфантилизме отмечаются крайняя неустойчивость настроения и внимания, склонность к фантазированию, лёгкая внушаемость, обидчивость, робость перед всем новым. Суждения неглубоки и поспешны. В поведении беззаботность и легкомыслие сочетаются с эгоцентризмом, детской требовательностью» (Н.Р. Шастин, «БСЭ», Инфантилизм);

«Русские не способны глубоко мыслить, анализировать и делать глубокие обобщения. Они воспринимают все явления слишком поверхностно, слишком конкретно, они не видят факты в их последовательности, в их связях, они не способны думать, обобщать и абстрагироваться. Для них каждый случай – только случай, как бы часто он не встречался. Они говорят: «Лучше меньше, да лучше», «Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным» (Мнения «нерусских» о русских, – Николай Чуксин, «Россия и ее выбор»).

Весьма отчетливо всё это проявляется в созерцательно-догматическом (некритическом) восприятии русскоязычным человеком действительности и в соответствующей ему ментальности:

«Воля и познание мужчины направлены к общему, у женщины – к целому. Русская мысль также исходит из целого (целое – живое; всякая проблема осознается в целом), а не из аналитических частей. Все представления эмоционально и этически окрашены – и это тоже совпадает с особенностями русской ментальности, как они выражены в языке. Женщина мыслит словами или образами, а не понятиями, что также соответствует духу русской ментальности, которая основана на работе с символическим образом в составе словесного знака, а не с понятием» (Владимир Колесов, «Вечно-женственное в русской душе...»);

«Приведу удивительное по краткости и глубине определение Ивана Ильина: «Русская культура есть созерцание целого». Что-то похожее находим и у Бердяева: «Русские призваны дать... философию цельного духа... Если возможна в России великая и самобытная культура, то лишь культура религиозно-синтетическая, а не аналитически-дифференцированная». О том же у Трубецкого: «Русским более свойственно познание мира религиозной интуицией как органического целого в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мира, расчленяя его рассудком на составные части для анализа...». Иосиф Бродский писал о «русском хилиазме», предполагающем «идею перемены миропорядка в целом» и даже о «синтетической (точнее, неаналитической) сущности русского языка» (Владислав Сурков, «Русская политическая культура. Взгляд из Утопии»);

«Концепт «честь» составляет одно из важнейших ментальных образований в оценочной картине мира. Этимологический словарь М. Фасмера устанавливает корреляцию русского слова «честь» и древнеиндийского «cetati» – «соблюдает, мыслит, понимает, думает»… Сравнивая языковые способы выражения концепта «честь» в американской и русской лингвокультурах, Г.Г. Слышкин (1996, с. 57) отмечает, что в американских толковых словарях «честь» трактуется большей частью как высокая репутация, т.е. высокое уважение со стороны окружающих, в русских толковых словарях этот концепт раскрывается в единстве внутреннего качества и отношения окружающих. Американское «honor» ассоциируется с титулами, наградами, привилегиями и т.д. В историческом плане американское понимание чести, по мнению автора, есть развитие западноевропейского концепта рыцарской чести, изначально связанного с соревновательностью и утверждением в обществе, в то время как «древнерусская семья воспитывала своих членов по веками выработанному шаблону, в основе которого лежали религиозные предписания. Понятие чести не фигурирует среди христианских добродетелей, а соревновательность чужда идеалу ортодоксального христианства, культивировавшего терпение и послушание». Поэтому понятие чести соотносится в русской культуре с внутренними качествами человека (там же, с.59). Что же касается понимания женской чести как добрачной девственности, то такое понимание данного концепта, по справедливому замечанию Г.Г. Слышкина, объясняется экономической зависимостью женщин в прошлом. С.В. Вишаренко анализирует принципы структурирования концепта honour на материале ранненовоанглийского периода и выделяет в когнитивном пространстве этого концепта, воплощенного в значениях 80 существительных (из них ядерные – honour, dignity, chastity, valour, reverence, glory, praise, worship, boast, fame, renown, reputation), следующие признаки:

1) благородство характера,

2) чистота духа,

3) целомудрие,

4) неустрашимость,

5) физическая сила и мужество,

6) блеск, великолепие,

7) амбициозность, тщеславие,

8) сакральное величие и благость,

9) почитание, поклонение,

10) уважение, одобрение,

11) общественная известность,

12) высокое положение в социальной иерархии (Вишаренко, 1999, с.22).

Интересно отметить, что концепт «честь» специфически проявляется как апелляция к моральному стандарту поведения в английской лингвокультуре применительно к жанру договора. Известно, что английские бизнесмены весьма часто заключают устную договоренность, и на этом основании совершаются сделки на большую стоимость. В том случае, если партнер повел себя не должным образом, произносится фраза: «You have dishonoured your agreement». В русском деловом общении апелляция к чести в такой ситуации представляется маловероятной, особенно применительно к современному состоянию отечественного предпринимательства» (Владимир Карасик, «Языковой круг: личность, концепты, дискурс»).

И такое негативное поведение, ведь, «буйно расцвело» в Московии лишь после истребления (геноцида) новгородцев и псковичей, имевших в Европе репутацию самых честных деловых партнеров:

«Русские, живущие в Великом княжестве Литовском и Русском, описываются без особых эмоций. Народ такой… Один из многих, как и все народы, со своими особенностями и только. Новгородцы и псковичи описываются скорее как люди, отличающиеся от европейцев в лучшую сторону: честные, порядочные, достойные. Московиты предстают недостаточно цивилизованными и к тому же испорченными дурными нравами и традициями своего государства… И московиты как ни отвратительны, но все равно вполне объяснимы, совершенно обычные жулики, воры, вруны и сволочи» (Владимир Мединский, «О русском воровстве, особом пути и долготерпении», Серия: Мифы о России, Изд.: Олма Медиа Групп, 2008 г);

«Москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских, и в особенности на них нельзя положиться в исполнении контрактов. Они сами знают об этом, и когда им случится иметь дело с иностранцами, то для возбуждения большей к себе доверенности они называют себя не москвичами, а приезжими» (Сигмунд Герберштейн, «Записки о московитских делах», XVI в.);

«Разумеется, среди россиян есть люди, живущие по принципам демократии. Есть просто истинные христиане, которые не способны лгать, обманывать, халтурить на работе, но – увы! – демократию создают не исключения. …Мне трудно представить ситуацию, при которой немецкий редактор обещал материал напечатать и этого бы не сделал. Вообще неумение держать свое слово многие эмигранты привезли из России в цивилизованные страны, в которых – во всяком случае, на деловом уровне – нарушить слово (не клятву в любви милой девушке) считается солидным пороком, к тому же могущим поставить под вопрос успех в деле» (Герман Андреев, «Обретение нормы», Новый мир, 1994, №2);

«К. Леонтьев говорит, что русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность – западно-европейский идеал. Русский идеал – святость… Русскому человеку часто представляется, что если нельзя быть святым и подняться до сверхчеловеческой высоты, то лучше уж оставаться в свинском состоянии, то не так уже важно, быть ли мошенником или честным. А так как сверхчеловеческое состояние святости доступно лишь очень немногим, то очень многие не достигают и человеческого состояния, остаются в состоянии свинском» (Николай Бердяев, «О святости и честности» в кн.: «Судьба России», 1918г.).

И, конечно же, не правы те россияне, которые обвиняют британские власти в извечной ненависти к России:

«Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных» (Уинстон Черчилль).

Таким образом, честь и, вообще, мораль имеют громаднейшее значение для цивилизованного общества самостоятельных и ответственных граждан. Отсутствие же честности и других моральных качеств у обществ и народов, стоящих на более низких ступенях интеллектуального и цивилизационного развития, компенсируется наличием у их индивидуумов (не осознающих свою гражданскую ответственность и уклоняющихся от нее) бессознательных реакций, проявляющейся в виде «совестных актов» и других неосознаваемых внутренних побуждений. Все эти побуждения вызываются соответствующими морально-психическими установками, навязанными им религией или же любой другой господствующей идеологией. Однако же совесть является лишь неполноценным заменителем чести, то есть эрзац-честью. Ведь нечестные люди научились ее обманывать и усыплять. Когда же обман и усыпление совести осуществляются с помощью используемого в общении языка, в обществе формируется аморальный (порочный) и деструктивный менталитет. У индивидуумов такого отсталого и извращенного общества легко просыпаются звериные инстинкты, а в переломные моменты своего развития все общество в целом становится подверженным коллективной истерии и звериной стихии – бессмысленной жестокости и слепой ненависти:

«Слишком легко инстинкт со вспышками берёт у них верх над ровным светом разума, они с лёгкостью отдаются стихии. Эти толчки во внезапное разнуздание инстинктов меняют русский характер до неузнаваемости» (Морис Палеолог – последний французский посол в дореволюционной России, 1917г. Цит. по кн. Александра Солженицына, «Россия в обвале», 1998г);

«В русских удивляет сплав расслабленной доброты с крайней жестокостью, причем переход от одного к другому молниеносен» (Юрий Нагибин, «Тьма в конце туннеля»);

«Если бы факты жестокости являлись выражением извращенной психологии единиц, – о них можно было не говорить, в этом случае они материал психиатра, а не бытописателя. Но я имею в виду только коллективные забавы муками человека. В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда – вниз головой – пленных красноармейцев, оставляя ноги их – до колен на поверхности земли; потом они постепенно засыпали яму землею, следя по судорогам ног, кто из мучимых окажется выносливее, живучее, кто задохнется позднее других. Забайкальские казаки учили рубке молодежь свою на пленных. В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям на высоте метра над землей и наблюдали, как эти – нарочито неправильно распятые люди – мучаются. Кто более жесток: белые или красные? Вероятно – одинаково, ведь и те, и другие – русские» (Максим Горький, «О русском крестьянстве», Берлин, 1921);

«Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И с обновленной уверенностью отвечаю – стоит; ибо это – живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной» (Максим Горький, «Детство»).

Как видим, русский язык можно изучать только в возрасте не ранее пятнадцати лет, когда его языковая картина мира уже не сможет превратить человека в человека-ребенка (инфантила, холопа) с присущими ему дикарскими чертами характера.

Ослепленная же мнимыми русскими ценностями гнилая русскоязычная интеллигенция (образованщина) фактически бросила под «колеса капитализма» и беззащитных потомков русскоязычных людей, не создав необходимых условий для их перехода на не формирующую инфантильность украинскую языковую картину мира.

Повысив статус русского языка, она сделала невозможным в ближайшем будущем избавление потомков русскоязычных людей от инфантильности и, тем самым, обрекла и их на люмпенизацию, алкоголизацию и нарколизацию.

Постоянный адрес данной публикации: