Одним из насыщенных и значимых разделов в изучении исторического знания о новой и новейшей истории Запада является советская историография Французской революции. Ее различные стороны находили отражение в научной литературе последнего двадцатилетия. Прежде всего рассматривался вклад отдельных крупных исследователей - Е. В. Тарле, Н. М. Лукина, Я. М. Захера, В. М. Далина, А. З. Манфреда, А. В. Адо, В. Г. Ревуненкова. Критическую характеристику основных постулатов интерпретации Французской революции в СССР дал в возрожденном "Французском ежегоднике" А. В. Чудинов¹. Свои раздумья он продолжил в монографии "Французская революция: история и мифы"². А. В. Гордон, со своей стороны, предпринял две успешные попытки представить советскую историографию Великой революции в широком плане. Первый его труд³ посвящен процессам, происходившим в ней до Великой Отечественной войны, второй⁴ охватывает весь период существования социалистического государства.

В последнем дается целостная характеристика советской историографии революции, выделяются и рассматриваются ее этапы. Размышляя о советской исторической науке, Гордон отталкивается от "культурного поля", формировавшегося после Октября.

Одна из особенностей монографии связана с тем, что с конца 1950-х гг. ученый находится в гуще событий, хорошо знает специалистов по Французской революции, участвует в конференциях, коллоквиумах. Отсюда - непосредственные и ценные наблюдения. Сочетание высокого теоретического уровня разработки проблемы с множеством конкретных сведений и ярких портретных зарисовок придает исследованию особую привлекательность. Основываясь на данной книге, постараемся проследить развитие советской историографии.

Давление власти на различные сектора исторического знания не было одинаковым и положение Французской революции оказалось, увы, "привилегированным". Ее исторический опыт партийное руководство примеряло к Русской революции. Сопоставление двух революций, исторические аналогии получили распространение. И действительно, размах и радикализм обоих движений, широчайшая вовлеченность народных масс, особенности развития делали их схожими.

Рассматривая революцию в свете перехода от феодализма к капитализму, выступления с "антибуржуазных" позиций зачисляли в разряд объективно реакционных. Крестьянские революционные восстания стали трактоваться как буржуазные по своим последствиям. Народное движение представало "корчевателем" экономики от феодализма, создавшим наилучшие условия для капиталистического развития.

Такие соображения были доведены до логического конца в программной работе академика Н. М. Лукина "Ленин и проблема якобинской диктатуры". Внимание фокусировалось на решающей роли

Блуменау Семен Федорович - доктор исторических наук, профессор Брянского государственного университета.

небуржуазных слоев во Французской революции. На нее переносилась ленинская мысль о гегемонии пролетариата и его союзе с крестьянством в Русской революции. По мнению историка, использовавшего ленинские выражения, с сентября 1793 г. по март 1794 г. гегемоном революции стало "ультрадемократическое плебейство", которое "объединяло разнородные элементы "низов" и вырвало демократическое крестьянство из-под влияния либеральной буржуазии"⁵. Акцент на широкой народной поддержке якобинцев позволил Лукину изменить оценку их диктатуры с мелкобуржуазной на демократическую. Она соединялась с определением "революционная" из-за неисчерпанности преобразовательного потенциала власти. Отсюда - понятие "революционно-демократическая диктатура" якобинцев, на несколько десятков лет канонизированное в советской историографии.

При этом сместились приоритеты в изучении якобинизма. Историков интересовали не столько воззрения якобинцев, сколько их управленческая практика. Рассматривая ее, другой историк - Я. В. Старосельский позитивно оценивал победу "классово-диктаторских методов" над "формально-демократическими целями". Как заключает А. В. Гордон, в отечественной историографии Французской революции утверждался культ власти - якобинократизм, соответствовавший идейно-политическому климату 1930-х гг. в нашей стране (Великая французская революция в советской историографии, с. 67, 69).

Смерть Сталина и последовавшая за ней "оттепель" ослабили идеологический диктат, но перемены в изучении Французской революции оказались скромнее, чем усилия, например, в области востоковедения. Поначалу вырисовывалась тенденция к более тесной увязке французской революционной традиции с Русской революцией и ее наследием. По мнению Гордона, то был возврат к революционному романтизму 1920-х гг., связанный с именами А. З. Манфреда и В. М. Далина. Но совершался он, как признает автор, в форме культа Сверхличности (конкретно Робеспьера), характерного для сталинских времен. С апологетикой Робеспьера усилилась идеализация якобинской диктатуры. Манфред не только следовал канонической интерпретации, но и подкреплял ее суждениями о якобинском блоке. "Якобинцы - это была партия блока демократической (средней и низшей) буржуазии, крестьянства и городского плебейства". "Поскольку блок этих общественных сил представлял собой большинство французского народа, то ... можно смело сказать, что якобинцы были партией французского народа"⁶.

Другая, во многом противоположная, линия выявилась позднее, с середины 1960-х годов. "Шестидесятники" стремились к осуждению репрессий и жестокого подавления инакомыслия. Но тогда и речи не могло быть о критике советской системы, ее значимых элементов. Запрета же на рассмотрение проблемы террора в эпоху Французской революции не существовало. Известные исследователи отечественной общественной мысли Е. Г. Плимак и Ю. Ф. Карякин⁷ сопоставляли Французскую и Русскую революции, осуждая якобинократизм и терроризм робеспьеровской власти. По сути, в завуалированной форме они предостерегали от попыток возрождения диктаторских методов в нашей стране.

Однако значение этих смелых сочинений занижено Гордоном. Последний ставит им в вину постоянное употребление понятия "мелкая буржуазия" в отношении якобинцев. Конечно, это социологическое клише. Но противопоставление "мелкобуржуазным" революционерам 1793 г. "пролетарских" революционеров 1917 г. позволяло авторам преодолевать цензурные рогатки. Указанные и подобные им работы препятствовали возвращению сталинской модели политической жизни.

Если позиция Плимака и Карякина вызывает понимание и поддержу, то "деякобинизация", предпринятая В. Г. Ревуненковым, обнаруживает изъяны, в констатации которых можно согласиться с Гордоном. Ленинградский историк в выходивших одна за другой монографиях⁸ пытался реинтепретировать традиционное советское истолкование якобинской диктатуры. Но предложенное им видение не являлось новаторским; автор следовал за А. Собулем, за положениями его фундаментального труда о парижских санкюлотах⁹. Противопоставление городских "низов" революционному правительству было доведено Ревуненковым до крайности. Возникла концепция двух диктатур: якобинской - буржуазной и "плебейской", связанной с Парижской Коммуной и секциями. Отсюда - тезис о двоевластии на соответствующем этапе Французской революции. Сам Собуль, отдававший себе отчет в сложности и противоречивости отношений между санкюлотами и якобинцами, назвал версию Ревуненкова "слишком абстрактной" (с. 287). Внимание же советского автора поглощалось противоборством секционеров с правительством, а об их взаимодействии он упоминал редко. Ревуненков преувеличивал силу и возможности городских "низов", когда писал о зачатках санкюлотской власти, ставя ее чуть ли не на один уровень с якобинскими властными структурами. А в действи-

тельности часть народных институтов сама была встроена в систему диктатуры, управлявшей Францией. Так, обладавшие наибольшим влиянием в секциях их революционные комитеты подчинялись правительственному Комитету общественного спасения.

"Демарш" Ревуненкова встретил противодействие в Москве, где 20 - 21 мая 1970 г. состоялся симпозиум по проблемам якобинской диктатуры¹⁰, созванный по инициативе Манфреда. Взглядам ленинградского профессора, не приехавшего в столицу, докладчик Далин противопоставил каноническую интерпретацию якобинского периода. На симпозиуме высказывались разные точки зрения, в том числе, отличавшиеся от двух крайних версий. Но в целом симпозиум не способствовал приращению научных знаний. К тому же историография "утонула" в якобиноцентризме. Вне ее внимания оставались первый и второй периоды Французской революции, а также время термидорианского Конвента и Директории.

Заслугой Гордона стало восстановление подзабытых имен историков революции. Речь идет о таких незаурядных людях, как ученый из Одессы B.C. Алексеев-Попов, знаток народного движения из Ульяновска С. Л. Сытин, исследователь малоизвестных деятелей Просвещения Л. С. Гордон. Это были провинциальные вузовские преподаватели, "вырывавшиеся" в Москву для работы в библиотеках и архивах.

Особую теплоту проявляет Гордон к своему первому, ленинградскому учителю Я. М. Захеру. Этот крупный отечественный историк, ученик Н. И. Кареева, выдающийся знаток течения "бешеных" нашел в себе силы после долгих лет Гулага успешно продолжить исследования. Ему принадлежит монография "Великая Французская революция и церковь", опубликованная еще в начале 1930-х годов¹¹.

Самой удачной в труде Гордона представляется пятая глава, посвященная диалогу отечественных историков с "прогрессивными учеными" Запада. Она добавляет ценные штрихи к картине советской историографии Французской революции. В ней автор опирается на письма зарубежных исследователей Я. М. Захеру.

Партийные кураторы нашего образования мыслили себе научное общение только посредством официальных каналов, что позволяло "отсекать" "неблагонадежных", становившихся "невыездными". Зарубежные "левые", мало зависевшие от государственных структур, тяготели к неформальным связям и личной переписке. Между западными марксистами и отечественной наукой имелись принципиальные расхождения, прежде всего, в характеристике эгалитаристских устремлений масс и соответственно в оценке народных выступлений. Но дискуссии проходили толерантно. Это объяснялось и политической близостью, и нуждами противостояния "буржуазной" науке.

Но были и пределы терпимости, о чем свидетельствует случившееся с Р. Коббом. Поначалу британского историка "помещали" среди "прогрессивных" авторов - учеников Ж. Лефевра. Его блестящее исследование Революционных армий¹² имело большой успех, в том числе, в СССР. Но со второй половины 1960-х гг. изменились проблематика трудов ученого, акценты в интерпретациях¹³. Кобба теперь интересовали не группировки революционеров-активистов, а другие меньшинства - контрреволюционные, криминогенные. Он стремился дать "народную историю" во всех ее проявлениях, обращаясь к изучению и обычных французов, не вовлеченных в революционные дела. Для советских же исследователей, как подмечает Гордон, "народная история" являлась синонимом революционного движения. Поэтому "дегероизация" поведения широких слоев населения Коббом, да еще и в момент острейшей конфронтации марксистской историографии с быстро усиливавшимся "ревизионистским" направлением, вызвала жесткую отповедь со стороны Манфреда, Далина и Адо (с. 252 - 270).

В книге А. В. Гордона подробно описаны историографические процессы 1960-х - 1970-х годов. В то же время рассмотрение капитального труда А. В. Адо о крестьянстве в революции отнесено на 1980-е годы. Автор разбирает его в последней главе вместе с другими работами из серии, выходившей в МГУ к 200-летию Революции.

Такой подход не кажется обоснованным. Исследование Адо было защищено в качестве докторской диссертации в 1968 г. и впервые опубликовано в 1971 году¹⁴. К 1987 г. оно не подверглось существенной переработке. Перемещение во времени к периоду перестройки, предпринятое Гордоном, может повлиять и на общие характеристики советской историографии Французской революции, приуменьшить ее собственно научную сторону даже вопреки желанию автора.

Но сама характеристика труда Адо представляется во многом справедливой. Воссозданная картина крестьянского движения "разрывала" не только либеральный вариант "классической" интерпретации, она не соответствовала и ее советской версии. Последняя подразумевала отсталость селян и двойственность сознания крестьянина, одновременно труженика и собственника. Классики

марксизма и следовавшие за ними историки квалифицировали социально-политическую активность крестьянства, как не вполне полноценную, нуждавшуюся в руководстве со стороны буржуазии, а позднее - пролетариата. Адо выстраивал принципиально иной причинно-следственный ряд, приведший к обрушению сеньориальной системы: сначала разворачивались "жакерии", а затем каждый раз под их натиском принимались шаг за шагом все более смелые антифеодальные законы. Так было покончено с представлением о крестьянских восстаниях, как об отголоске парижских событий (с. 331).

Крестьянство виделось Адо не только радикальным разрушителем сеньориального строя, но и созидателем наилучших исходных позиций для капитализма в деревне. Он отправлялся от ленинских идей о разных вариантах решения аграрного вопроса в буржуазных революциях и называл своими предшественниками Н. М. Лукина и его ученицу Н. П. Фрейберг, рассуждавших об американском пути капиталистического развития в сельском хозяйстве Франции¹⁵.

С такой интерпретацией расходились воззрения выдающегося французского исследователя аграрно-крестьянских проблем революции Ж. Лефевра, который настаивал на автономности "крестьянской революции". Она имела свои хронологию, спады и подъемы; отличалась по происхождению, методам, а главное, антикапиталистическим тенденциям. Отсюда - ее двойственность. Борясь с сеньориальными порядками, она вписывалась в магистральную линию Французской революции, но уравнительные устремления крестьянской массы противоречили целям буржуазии и экономическому прогрессу¹⁶.

Различие в методологических подходах сочеталось, однако, со схожестью многих наблюдений. Причина - в творческом почерке Адо, двигавшегося от конкретики, не подгоняя факты под готовую схему. По его мнению, продовольственные выступления клонились к жесткому ограничению товарного обращения, что носило утопический и консервативный характер¹⁷. В земельном вопросе крестьяне требовали раздробления крупных ферм, что целило в уже сложившиеся капиталистические формы производства. К этому добавлялось желание сохранить общинную регламентацию и противодействие агротехнической революции¹⁸. И Адо видел в указанных аспектах крестьянской борьбы субъективный антикапитализм, но, в конечном счете, он оборачивался у него созданием условий для успешного буржуазного развития, тогда как, по Лефевру, становился тормозом прогресса. Спор шел по существу о последствиях крестьянской активности в революции, которые хронолошчески находились за пределами монографии отечественного ученого. Поэтому ленинско-советская методология, увязывавшая успехи сельских масс в революции и превращение подчиненного общинным распорядкам французского крестьянина в американского капиталистического фермера, не смогла серьезно деформировать конкретно-исследовательский труд Адо.

С масштабностью историографической работы Гордона контрастирует небольшой набор сюжетов революционной истории, рассматриваемых ученым. Речь идет о городском и крестьянском движениях, левых и крайне левых группировках, диктатуре 1793 - 1794 годов. Все это "завязано" на якобинском периоде.

Ситуация стала меняться во второй половине 1980-х гг., когда появились исследования, касавшиеся первых периодов революции, "партий" и политических лидеров того времени. В 1987 г. вышла биография Лафайета П. П. Черкасова¹⁹. О Ж. -П. Бриссо и жирондистах писали С. Я. Карп и Э. Е. Гусейнов²⁰. Деятели, на которых раньше навешивали несправедливые ярлыки, удостоились серьезного научного анализа и взвешенных оценок. К сожалению, Гордон не отмечает этих перемен, равно, как и книгу Дж.М. Туган-Барановского "У истоков бонапартизма", опубликованную в 1986 г.²¹, где затрагивается период Директории и доказывается, что концом революции следует считать брюмерианский переворот 1799 года.

Определенный сдвиг обозначился с выходом в середине 1980-х гг. на истфаке МГУ серии монографий об основных социальных категориях Франции революционной эпохи²². Ученики Адо, которому и принадлежала инициатива этих изданий, тоже отталкивались от конкретики, а не от придуманных схем. Особенно интересной оказалась работа Л. А. Пименовой. Она развеяла миф "классической" историографии, представлявшей дворянство одномерно ретроградным. В экономике выделялся слой дворян-предпринимателей, а в идейно-политической сфере образовалось либеральное течение, сыгравшее выдающуюся роль в преобразованиях 1789 - 1791 годов. Другие ученицы Адо Е. И. Лебедева и И. Б. Берго обратили внимание на сильную дворянскую оппозицию

абсолютизму, расшатывавшую Старый порядок и способствовавшую "развязыванию" революции²³. В этом свете карикатурно выглядел вариант формационного толкования истории, применявшийся к Франции конца XVIII в.: в 1789 г. - господство феодализма и феодального дворянства, 1799 г. - господство капитализма и капиталистической буржуазии²⁴.

Л. А. Пименова замечала, что "французское общество XVIII в. на всех его уровнях и во всех аспектах носило переходный характер"²⁵.

Подводя итог, А. В. Гордон склоняется к мысли о том, что советская историческая наука была и государственным идеологическим институтом, и собственно наукой с присущими ей процедурами, методами, критериями доказательности.

Примечания

1. ЧУДИНОВ А. В. Смена вех: 200-летие революции и российская историография. - Французский ежегодник (ФЕ). 2000. М. 2000.

2. ЕГО ЖЕ. Французская революция: история и мифы. М. 2007.

3. ГОРДОН А. В. Власть и революция: советская историография Великой французской революции. 1918 - 1941. Саратов. 2005.

4. ЕГО ЖЕ. Великая французская революция в советской историографии. М. 2009.

5. ЛУКИН Н. М. Избранные труды. Т. 1. М. 1960, с. 356.

6. МАНФРЕД А. З. Великая французская революция. М. 1983, с. 220.

7. ПЛИМАК Е. Г. Радищев и Робеспьер. - Новый мир. 1966, N6; КАРЯКИН Ю. Ф., ПЛИМАК Е. Г. Запретная мысль обретает свободу. М. 1966; ПЛИМАК Е. Г. Революционный процесс и революционное сознание. М. 1983.

8. РЕВУНЕНКОВ В. Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. Л. 1966; ЕГО ЖЕ. Парижские санкюлоты эпохи Великой французской революции. Л. 1971; ЕГО ЖЕ. Парижская Коммуна: 1792 - 1794. Л. 1976; ЕГО ЖЕ. Очерки по истории Великой французской революции. Ч. 1 - 2. Л. 1982 - 1983.

9. SOBOULA. Les sans-culottes parisiens en I'an II. Mouvement populaire et gouvernement revolutionnaire. P. 1958.

10. Проблемы якобинской диктатуры: симпозиум в секторе истории Франции Института всеобщей истории АН СССР 20 - 21 мая 1970 г. - ФЕ. 1970. М. 1972.

11. МИХАЙЛОВ Я. (ЗАХЕР). Великая французская революция и церковь. М. -Л. 1930 - 1931.

12. COBB R. Les armees revolutionnaires. Instrument de la terreur dans les departements. Avril 1793 - floreal An II. Vol. 1 - 2. P. 1960 - 1963.

13. COBB R. A Second Identity. Essays on France and French History. L. 1969; EJUSD. The Police and the People. French Popular Protest. 1789 - 1820. Oxford. 1970; EJUSD. Reactions to the French Revolution. Oxford. 1972.

14. АДО А. В. Крестьянское движение во Франции во время Великой буржуазной революции конца XVIII века. М. 1971.

15. Там же, с. 356.

16. LEFEBVRE G. Etudes sur la Revolution francaise. P. 1954, p. 257. 17. АДО А. В. Ук. соч., с. 216 - 217.

18. Там же, с. 93, 204 - 205, 353,355.

19. ЧЕРКАСОВ П. П. Генерал Лафайет. Политический портрет. М. 1987; ЕГО ЖЕ. Лафайет. Политическая биография. М. 1991.

20. КАРП С. Я. Проблема собственности и творчество Бриссо накануне Великой французской революции. Из истории буржуазных революций нового времени. М. 1985; ЕГО ЖЕ. Религиозная проблема в годы Французской буржуазной революции конца XVIII века. - Вопросы истории. 1987, N2; ГУСЕЙНОВ Э. Е. Жиронда в период Законодательного собрания. Буржуазия и Великая французская революция. М. 1989.

21. ТУГАН-БАРАНОВСКИЙ Дж.М. У истоков бонапартизма. Саратов. 1986.

22. КОЖОКИН Е. М. Францухкие рабочие от Великой буржуазной революции до революции 1848 года. М. 1985; ПИМЕНОВА Л. А. Дворянство накануне Великой французской революции. М. 1986.

23. ЛЕБЕДЕВА Е. И. Собрание нотаблей накануне Великой французской революции и эволюция политических позиций дворянства. - ФЕ. 1985. М. 1987; БЕРГО И. Б. Парламенты и политическая борьба во Франции накануне Великой французской революции. - Новая и новейшая история. 1988, N6.

24. Над ним в конце перестройки иронизировал А. В. Адо. См.: АДО А. В. Французская революция в советской историографии. - Исторические этюды о Французской революции. М. 1998, с. 313 - 314.

25. ПИМЕНОВА Л. А. Ук. соч., с. 27.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - С. Ф. Блуменау:

Комментарии: