Социальная мобильность - одна из важнейших характеристик общества, определяющих его своеобразие, наряду с экономическим укладом, политическим устройством и системой ценностей. Изучение социальной мобильности позволяет лучше понять в целом жизнь общества, но историки касаются данной проблемы, как правило, лишь попутно. Социологи выделяют два основных типа социальной мобильности: горизонтальную и вертикальную (перемещение из одного социального слоя в другой).

Представления о горизонтальной мобильности в древней Руси устойчивы. Не используя самого термина "горизонтальная мобильность", историки писали об этом явлении еще в середине XIX в., когда и утвердилась идея о постоянном и всеобщем переселении в киевский период. Эти непрекращающиеся "птичьи перелеты" из края в край были определены как "колонизация". СМ. Соловьев считал колонизацию одним из важнейших условий, повлиявших на ход русской истории¹. В. О. Ключевский называл ее основным фактом русской истории. "История России, - писал он, - есть история страны, которая колонизуется". По его мнению, процесс передвижения того или иного рода затрагивал практически все слои населения. С места на место, из области в область передвигались князья, становясь, по его выражению, политической случайностью, следом за ними тянулись дружинники, бывшие, как и князья, перелетными птицами Русской земли². В двух направлениях - на юго-запад и северо-восток - двигалась основная масса населения.

В числе сторонников этой точки зрения оказался и Д. И. Иловайский с его рассуждениями о "подвижности сельского населения, всегда готового... оставить свои непрочные жилища и перейти на другие, более удобные земли"³. Возражал против нее Н. П. Павлов-Сильванский. "Некоторая подвижность, связанная с основными началами средневекового порядка, - утверждал он, - в удельной Руси, несомненно, была... но только некоторая подвижность, и притом отнюдь не являющаяся характерною чертою русской древности"⁴. Противоречивую позицию занимал М. Н. Покровский. В одной из работ он ограничивал масштабы переходов, в другой, наоборот, писал:

Поляков Александр Николаевич - кандидат исторических наук, доцент Оренбургского государственного университета.

"Население тогдашней России постоянно передвигалось с места не место. Очень редко внук умирал на том месте, где родился дед"⁵.

Советские историки уделяли мало внимания этому вопросу. В редких случаях встречаются высказывания о подвижности бояр, посадников или дружины в целом⁶. Естественно, признавались и княжеские переходы. Однако Б. Д. Греков склонен был отрицать высокую подвижность основного населения Руси - смердов и предлагал "отказаться от... теории бродяжничества. Род [смерда] со своим главой сидел на земле более или менее прочно"⁷. В наши дни мнения о большой подвижности древнерусского населения придерживается П. П. Толочко⁸.

Представления историков о подвижности населения на Руси покоятся в основном на общих положениях о социальном строе, хозяйстве и политическом режиме Киевской Руси и подтверждаются отрывочными летописными сведениями. Дореволюционные исследователи, в частности Ключевский, исходили из того, что основой хозяйства у восточных славян было не земледелие, а торговля и промыслы. Подсечное земледелие тоже требовало постоянных переходов. "Очередной порядок" княжения приводил к постоянным передвижениям князей со стола на стол, а вместе с ними - бояр и гридей. "Единство княжеского рода позволяло дружиннику переходить от князя к князю, а единство земли - из области в область, ни в том, ни в другом случае не делаясь изменником"⁹. Разветвление княжеского рода еще более осложняло порядок перехода власти.

Наиболее веским доводом в пользу существования широкой народной колонизации в киевское время служат данные топонимики. "Надобно вслушаться в названия новых суздальских городов, - писал Ключевский, - ...Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич, - все это южнорусские названия, которые мелькают чуть ли не на каждой странице старой киевской летописи... В древней Руси известны были три Переяславля: Южный, или Русский... Переяславль Рязанский (нынешняя Рязань) и Переяславль Залесский... Каждый из этих трех одноименных городов стоит на реке Трубеже"¹⁰. Вряд ли можно сомневаться, что перенесение южнорусской топонимики на владимиро-суздальский север было делом переселенцев - выходцев с киевского юга. Вопрос в другом, насколько массовым было это переселенческое движение? Ключевский полагал, что оно было очень большим. Настолько большим, что фактически опустошило южную Русь. Он ссылается на текст Ипатьевской летописи под 1159 годом, где воспроизведена переписка между киевским князем Изяславом Давидовичем и черниговским Святославом Ольговичем. Желая пойти войной на Галич, Изяслав потребовал от него поддержки. В ответ Святослав недвусмысленно дал понять, что не собирается идти вместе с ним. Изяслав, естественно, вспылил и отослал в Чернигов записку, в которой угрожал Святославу: "Богъ дасть оуспею Галичю, а ты тогда не жалуй на мя оже ся почнешь поползывати ис Щернигова к Новугороду". Тогда Святослав взмолился: "Господи вижь мое смирение..." и уточнил, что держит всего семь пустых черниговских городов, в которых сидят псари да половцы. Помимо Чернигова, это Моровийск, Любеч, Оргощ, Всеволожь, и еще три не названных. Остальные же города, по его словам, держал сам Изяслав и его племянник Святослав Владимирович, князь Вщижский. По летописи: "А всю волость Черниговьскую собою держить и съ своимъ сновцемъ"¹¹. (Угрозе Изяслава Давидовича не суждено было сбыться - он потерпел поражение.) Ключевский сделал вывод: "Значит, в этих [семи святославовых] городах остались княжеские дворовые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь"¹². Остальное население, как он думал, переселилось в иные места, а именно на северо-восток или юго-запад.

Но полагаться на заявление Святослава нельзя. Судя по всему, он намеренно преувеличил свою бедность перед Изяславом. Смысл его ответа прозрачен: не надо меня пугать понижением статуса и доходности княжеского стола, я, мол, и так почти ничего не имею. Но на деле упомянутые им города были не столь пустыми. Как показали раскопки, Любеч в XII в. продолжал активно развиваться. Весь археологический материал, найденный в городском детинце, относится ко второй половине XII - началу XIII века¹³. Чернигов в XII-XIII вв. переживал период наивысшего подъема. К началу монгольского нашествия общая укрепленная площадь города превысила 200 га, а население - 25 тыс. человек¹⁴. Это касается и Киева. К тому же в летописи говорится только о семи городах, бедных людьми, остальные же, судя по словам Святослава, не страдали от безлюдья. А ведь именно они называются им "всей черниговской волостью". Даже если пользоваться только летописным текстом, вывод, сделанный Ключевским, представляется необоснованным. Говоря о данных топонимики, речь следует вести о переселении только избыточного населения, как об этом пишет Толочко¹⁵. Миграция населения на Руси - вынужденная или добровольная, стихийная или организованная, для освоения новых территорий (колонизация) или на обжитые места - явление, как видно, обычное, и заселялись первые города представителями различных племен или жителями множества других городов. Такого рода переселения продолжались и позже. Отец Феодосия Печерского из предместья Киева перебрался в Курск. Галицкий книжник Тимофей, упомянутый в Ипатьевской летописи под 1205 г., был родом из Киева. Александру Невскому служил некий Яков - выходец из Полоцка. Согласуются с этими данными и сведения берестяных грамот. В одной из них (N 424, первая четверть XII в.) сын советует родителям перебраться поближе к нему, в Киев или Смоленск¹⁶.

Однако не стоит преувеличивать подвижность древнерусского населения. Нет никаких данных, позволяющих утверждать, что в древней Руси люди могли легко сниматься и уходить на другие места в массовом порядке, - кроме случаев, когда переселение было организовано княжеской властью; и то неясно, насколько крупными были перемещенные группы горожан или лучших людей. В остальном мы имеем дело только с отдельными семьями или лицами, волею судьбы оказавшимися не там, где родились.

Немаловажно понять - менялся ли социальный статус переселившихся лиц. Когда речь идет о колонизации, то есть освоении новых земель, или миграции, организованной властью, социальное положение таких людей оставалось прежним. Отец Феодосия Печерского, по распоряжению князя переселившийся из Василева в Курск, владел в его округе селами. Значит, князья, отправляя поселенцев на новые места, обеспечивали сохранение их статуса. Но каким образом, если верховная собственность на землю принадлежала городам? Наиболее вероятно - отец будущего игумена Печерского монастыря переселился в Курск с определенной группой в период освоения Русью Северской земли. Это вторая четверть - середина XI в., примерное время включения в состав Русской земли Среднего Подесенья и Посемья. Такие переселенцы создавали новую общину, а не входили в старую.

Помимо колонизации, на Руси существовала горизонтальная мобильность иного рода, связанная с "профессиональной" деятельностью лиц разного социального положения. Она может быть охарактеризована как географическая мобильность - перемещение из одного места жительства в другое при сохранении прежнего статуса.

Высокой подвижностью в этом смысле обладали князья. Это очевидный факт русской истории киевского периода. Владимир Мономах в течение жизни

княжил в Смоленске, Чернигове, Переяславле и Киеве. Кроме того, по разным причинам побывал в Ростове, Владимире Волынском, Турове, Берестье, Новгороде, Полоцке, Минске и других городах. По его собственному признанию, за свою жизнь он совершил 83 больших перехода¹⁷. Святослав Всеволодович ("Грозный" князь "Слова о полку Игореве") княжил во Владимире Волынском, Турове, Новгороде Северском, Чернигове и Киеве. Мстислав Удалой, участник битвы на Калке, княжил в Торопце, Новгороде Великом, Галиче и Торческе. Не все князья, конечно, меняли столы в таком количестве, как Владимир Мономах или Святослав Грозный, однако практически никто из них не сидел в одном и том же городе всю жизнь. Князья стремились добыть себе наиболее престижный и богатый стол - в этом и был смысл их социальной жизни. Даниил Заточник для этого советовал слушать только мудрых советчиков (намекая, видимо, на себя). " З добрымъ бо думцею думая, князь высока стола добудеть, - внушал он своему господину, - а с лихимъ думцею думая, меншего лишенъ будеть"¹⁸.

Сложнее обстоит дело с постоянными спутниками князей - боярами, которые и были "думцами". Известно о передвижениях бояр из города в город, от одного князя к другому. Как отмечал Ключевский, из всего количества - 150 имен - упоминаемых в летописях дружинников, бояр в первую очередь, имеем "не более шести случаев, когда дружинник по смерти князя-отца, которому он служил, оставался на службе у его сына, и не более шести же случаев, когда дружинник при княжеской смене оставался в прежней волости"¹⁹. И. Я. Фроянов приводит пример передвижения одного из бояр - Жирослава Иванковича. Вначале застаем его посадником князя Вячеслава в Турове, затем видим в окружении Глеба Юрьевича. Через некоторое время он выполняет поручения Вячеслава и Юрия, затем - Святослава Ольговича. Наконец, он снова посадник, на этот раз в Новгороде. И это еще не конец его приключений. За свою жизнь он изъездил практически всю Русь²⁰.

Цель переездов понятна - это волости и села. Переезжая вместе с удачливым князем, бояре получали в управление те или иные волости и возможность приобретения новых сел. Согласно Ипатьевской летописи, после смерти Юрия Долгорукого киевляне принялись избивать суздальцев по городам и селам: "Избивахуть Суждалци по городомъ и по селомъ, а товаръ ихъ грабяче". Значит, пока Юрий был киевским князем, он отдавал в управление города пришедшим с ним суздальским боярам - именно они подразумеваются под "суздальцами" - тогда же они смогли приобрести и села, по которым их разыскивали киевляне. О черниговских боярах, которые получали в управление галицкие волости, говорится в Ипатьевской летописи под 1240 годом²¹.

Известны и такие случаи, когда бояре уходили вместе со своим побежденным князем, теряя свое имущество. Так было в 1150 г., когда Изяслав Мстиславич обещал своей киевской дружине вернуть имения и села, потерянные ими после ухода из Киева. Так было и в 1146 г., когда Святослав Ольгович покинул Новгород Северский: "Побеже Святославъ из Новагорода Корачеву, дроужина же его они понем идоша а дроузии осташа его"²². Здесь, правда, ничего не говорится о судьбе сел. Однако, учитывая сходство ситуации, с владениями новгород-северцев, судя по всему, было то же самое, что и с селами киевских бояр. Поведение бояр и дружины в подобных случаях уже нельзя объяснить жаждой наживы, здесь, скорее, проявляются идеалы верности и солидарности, принятые в дружинной среде.

Проблема приобретения сел иногородними боярами и сама подвижность бояр серьезно усложняют понимание сути социальной системы Киевской Руси. С одной стороны, тесная связь землевладения бояр с городской общиной, которая ими по существу и создается, факты пожалований и изъятия

городом земли, необходимость даже князьям выпрашивать у города землю для пожалования монастырям. С другой - факты передвижения бояр из города в город и свидетельства о наличии у них сел в чужих волостях.

Прояснить ситуацию могут данные Русской Правды, которые касаются верви и дикой виры. "Дикая вира", как известно, - это плата за убийство, когда убийца неизвестен. Платит та вервь, на земле которой обнаружили труп. Если преступник известен и является членом данной верви, община ему помогает. Но это уже не дикая вира, а просто вира. Есть два исключения. Убийца совершил преступление в разбое - его выдают власти и в помощи отказывают. Это явно "свой", которому вервь хотела бы помочь, но не имела права. И второе - если кто не вложится в дикую виру. Вот это как раз и вызывает недоумение и многочисленные вопросы исследователей. Кто мог не вложиться в дикую виру? Независимо от того, что именно подразумевается под вервью - большесемейная община или соседская, патронимия или община типа позднейшей крестьянской волости - в любом случае это выглядит очень странно. С. В. Юшков заметил в свое время, что в пришедшей на смену верви сельской общине институт дикой виры заменялся круговой порукой, определявшейся не тем, что кто-либо "вложится" в нее на добровольных началах, а фактом принадлежности к этой сельской общине²³. А вервь? Коллектив землевладельцев, тесно связанный дружбой, совместной собственностью на землю, взаимоответственностью и, в значительной мере, кровными узами, - кто в таком коллективе мог не вложиться? Откуда вообще могло возникнуть такое правило - вкладываться в дикую виру? Ясно, что дело в добровольном вхождении в общину-вервь, а не в добровольности вложения в дикую виру. "Вложиться в дикую виру", по существу, означает вступить в общину, так же как вступали в купеческие сотни и приобретали права потомственных купцов. Только здесь речь идет о землевладельцах - боярах и гридях. Вервь в этом случае - добровольное объединение собственников внутри более крупной общинной структуры, как "выть" в русской крестьянской общине или как сотня в городской общине. "Не вложиться" в дикую виру означает не внести взнос на определенные нужды при вступлении в вервь. Ситуация, которую рисует Русская Правда, предполагает случаи, возможно нередкие, когда земля той или иной верви включает земельные владения людей, которые не входили в эту вервь. В таком особом положении находились княжьи мужи, за убийство которых платили 80 гривен, - пришлые бояре, пользовавшиеся защитой князя, ибо кроме него им помочь было некому - их собственная вервь была далеко. Вложиться в дикую виру и стать членом новой верви означало для них полное переселение, к чему пришедшие с князем, как правило, не стремились. Землю же они либо покупали, либо захватывали неправедным путем, пользуясь своей властью и властью своего князя. Это объясняет, почему пришлые бояре часто вели себя как временщики и вызывали недовольство местных жителей.

Боярских переходов, видимо, было не так уж много, как кажется на первый взгляд. Не все бояре того или иного города входили в состав княжеской дружины, не все из тех, что входили в нее, покидали вместе с князем свой город. Единовременно из города уходила лишь небольшая часть местных бояр, может быть даже единицы, но в конечном счете, со временем большинство из них переезжало из своего города в чужой на "ловлю счастья и чинов" или в знак солидарности со своим любимым князем. Не зря Ключевский называл бояр и дружину "перелетными птицами" древней Руси. Но это были не блуждания из одной волости в другую, а временные отъезды из своего города, где у них были имения и села, своя вервь и своя городская дружина.

Географической мобильностью можно назвать и передвижения купцов, монахов, паломников, скоморохов и зодчих. Эти люди были "перелетными птицами" не меньше, чем князья и бояре. Центром внутренней и внешней торговли в XII-XIII вв. был Киев. О значении внутренних торговых связей могут говорить, например, показания Киево-Печерского патерика. Когда Святополк Изяславич ходил ратью на Давыда Игоревича, "не пустиша гостей из Галича, ни лодей из Перемышля, и не бысть соли в всей Русской земли... И бе видети торжище упражняемо"²⁴. Торговля между русскими городами, как следует отсюда, настолько была важна, что служила порой средством политического давления. Связи новгородского купца Миляты²⁵ изумляют. Он курсировал из Новгорода в Луку, из Луки в Киев, из Киева в Суздаль, и снова в Новгород. Другой новгородец - Павел, ходил в Киев и Ростов. Третий - Душила, в Москву (Кучков). В качестве мест, где вели новгородцы свои дела, упоминаются также Псков, Переяславль, Смоленск, Руса, Шелонь, Селигер, Полоцк и другие. В новгородских грамотах речь идет не только о торговых операциях, но и кредите (грамоты NN 776, 356, 952, 526, 803, 675). Новгородцы позволяли себе давать в долг людям, которые проживали за сотни верст - в Русе, Суздале, Киеве, на Селигере.

О бродячих монахах и паломниках упоминали Даниил Заточник и "Хождение игумена Даниила". Странствовали по Руси и скоморохи²⁶. Странствующие зодчие, "мастера" во главе строительных артелей (дружин) переходили от одного города к другому. П. А. Раппопорт приводит пример одной из таких артелей, которая сначала работала в Новгороде, затем в Пскове, Ладоге, а потом вернулась в Новгород²⁷.

Важной чертой древнерусской культуры Д. С. Лихачев считал "панорамное зрение" - склонность подчеркивать огромность расстояний, связывать между собой отдаленные географические объекты; "монументализм этот особый - динамичный. В широких географических пространствах герои произведений и их войско быстро передвигаются, совершают далекие переходы и сражаются вдали от родных мест... Летопись повествует о походах, битвах, переездах из одного княжества в другое. Все события русской истории происходят как бы в движении"²⁸.

Географическую мобильность следует признать наиболее важной для древнерусского общества: передвижения князей с одного стола на другой, связанные с ними переходы бояр, путешествия купцов, монахов, паломников, скоморохов, зодчих. Большое значение, но не всеобъемлющее, имела колонизация, главным образом в виде организованных властью переселений, а также исхода избыточного населения в необжитые места.

Оценка вертикальной мобильности вызывает у исследователей существенные разногласия. Одни из них полагают, что она была довольно высокой, а другие, наоборот - крайне низкой. Первую точку зрения разделяли С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, В. И. Сергеевич, М. А. Дьяконов, Д. И. Иловайский и другие. Мнение о том, что Русь можно было не только перейти из края в край, но и выскочить при этом из "грязи в князи" - нырнуть в котел дураком, а вынырнуть молодцом, было в XIX в. общепринятым. Соловьев полагал, что между княжеской дружиной и народом не было пропасти. Князь принимал к себе всякого витязя, какого бы происхождения он ни был. Боярское звание по наследству не передавалось. Это открывало возможность храбрым людям "личной доблестью приобрести значение"²⁹. По Костомарову, "в кружок бояр, людей влиятельных, поступали разбогатевшие купцы"³⁰; путь к приобретению боярского звания открывали также землевладение и война. Почти идиллическую картину рисовал Сергеевич. "Древняя Россия, - писал он, - не знала сословий... В княжескую эпоху все население представляет

единообразную массу, разные слои которой отличались один от другого - достоинством, а не правами. Различий по занятиям не существует... Каждый имеет право на все, но одному удалось больше, чем другому, а потому он и выделяется как человек "лучший"; кто остался позади всех - характеризуется эпитетом "меньшего" человека... Ступени этой лестницы не были замкнуты: по мере улучшения фактической обстановки, человек сам собою поднимался на следующую ступень"³¹. Иловайский считал, что общественные слои в древней Руси находились в периоде брожения и не застыли в известных рамках. Военное сословие - дружина - принимало в себя как местные славянские дружины, так и военных людей из инородцев. Замкнутого характера она не имела: "Нередко простолюдины, особенно побывавшие на войне, уже не расставались с оружием и поступали в разряд дружинников". Н. А. Рожков утверждал, что три основные социальные группы - дружинники, люди, смерды - не отличались друг от друга ни правами, ни обязанностями. В юридическом полноправии всех сословий и реальной возможности свободного перехода из одного состояния в другое Рожков видел своеобразие общественного строя Древней Руси³². Также и Дьяконов считал, что возвышение местных людей в верхние общественные слои зависело от благоприятных имущественных условий. Вступление в дружину и выход из нее были совершенно свободными³³.

Другая точка зрения возникла в советское время. В. Н. Вернадский, изучавший новгородское общество на закате его существования, сделал вывод, что крупнейшее новгородское боярство в XV в. являлось замкнутой наследственной правящей верхушкой. В. Л. Янин пришел к тем же результатам, определив новгородское боярство как аристократическую касту³⁴. По его мнению, кастовый характер боярства в новгородском обществе основывался на том, что боярство выросло не из пришлой с князем дружины, а из родоплеменной старейшины³⁵. По Янину, боярская каста в Новгороде - производное от местной родовой знати. В том же смысле высказывается О. В. Мартышин. "Признаком боярства, - считает он, - было не только крупное земельное владение, богатство, но и знатность рода. Доступ в круг избранных, если вообще допустить его возможность, был крайне затруднен"³⁶.

Вторая точка зрения получила развитие в последнее время. Некоторые историки высказывают мнение о кастовой природе древнерусского общества в целом. А. Елисеев выдвинул предположение, что летописные русы - это не народ, а особая воинская каста. О кастах пишет Л. Р. Прозоров³⁷. Опираясь на широкий круг источников (летописи, литературные произведения, византийские, арабские и др. зарубежные хроники и трактаты, произведения устного народного творчества, прежде всего былины и Голубиная, или Глубинная, книга), он доказывает наличие у восточных славян и русов замкнутых социальных групп по типу индийских варн.

По его мнению, Киевская Русь сформировалась в языческое время как общество кастовое. Славянским аналогом индийского "варна" и португальского "каста" Прозоров считает слово "род". На Руси, как и в древней Индии, сложились четыре основные касты: жрецы (волхвы), воины, общинники (производители материальных благ) и рабы. Друг с другом они не смешивались. Каждая имела своего божественного покровителя, свои предпочтительные занятия и цветовую символику.

Многое в этих построениях кажется необоснованным. Летописный материал часто подобран предвзято, факты, которые противоречат концепции, не объясняются и большей частью не рассматриваются вообще, как это происходит с материалом летописей о древнерусских князьях, когда он не сходится с образом божественного правителя: "Князья летописной эпохи не со-

всем подходят под этот образ... Однако стоит нам обратиться к тем же былинам, и мы обнаруживаем картину, разительно непохожую на привычный облик летописного правителя древней Руси"³⁸. "Не совсем подходит" - это мягко сказано: совсем не подходит, причем это касается князей языческой поры: Олега, Игоря и особенно Святослава. По логике автора, они должны быть подобны былинному Владимиру - главному "сидню" русского эпоса. Однако летописи изображают их иначе - воинами, которые на месте не сидят, а вместе с дружинами воюют иные страны. Слабым местом в построении Прозорова являются и попытки подобрать богов-покровителей древнерусских каст. Шестерку богов Владимирова пантеона он превращает в пятерку, подбирает каждому из них соответствующую касту. Для этого приходится пересматривать функции некоторых из них. По-своему трактовать источники. И не всегда удачно. Дажьбога он называет, например, покровителем жрецов, а в "Слове о полку Игореве" он связывается с князьями. Одна гипотеза наслаивается на другую, что снижает убедительность его труда.

В работе есть немало наблюдений, которые заслуживают внимания, но если говорить о главном тезисе - наличие в языческой Руси каст - то он не обоснован.

Таким образом, русская историческая наука двигалась от понимания Руси как "общества равных возможностей" к представлению о замкнутости отдельных социальных групп и, наконец - к мнению о полном отсутствии вертикальной мобильности в древнерусском обществе. В целом эта важная проблема все еще ждет своего исследователя.

В Киевской Руси официальная религия - христианство - не создавала особых препятствий для социального роста, но и разрушителем барьеров не была. Христианская церковь, как и везде, приспосабливалась к реальному положению вещей. Она советовала своей пастве довольствоваться существующим общественным положением. За все беды и несчастья нужно было благодарить Бога. О реальных представлениях древнерусского общества по этому вопросу можно судить по легенде, отраженной в Голубиной книге. Знаменитый духовный стих упоминается в "Житии Авраамия Смоленского" XII или XIII в., самые ранние списки книги относятся к XVIII в., а приводимый ниже текст, видимо, к XV-XVI столетиям:

"От того у нас в земле цари пошли: / От святой главы от Адамовой; / От того зачались князья-бояры: / От святых мощей от Адамовых; / От того крестьяны православные: / От свята колена от Адамова"³⁹.

Лексика стиха явно поздняя, но сюжет, как давно замечено, по существу, повторяет картину сотворения, изложенную в "Ригведе" - древнеарийской книге гимнов (сер. II тысячелетия до н.э.). Заимствованием это сходство объяснить нельзя - европейцы узнали о древнеиндийских ведах в первой половине XIX века. Кроме того, следы подобного рода представлений об обществе и государстве - как о живом организме - обнаруживаются и в других источниках: ""Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы", Руской земли безъ Игоря!" ("Слово о полку Игореве"); "Видих: великъ зверь, а главы не иметь; тако и многи полки без добра князя" ("Слово Даниила Заточника"); "Согрешиша от главы и до ногу еже есть от царя и до простыхъ людии" (летопись)⁴⁰. Летописец ссылается на пророка Исайю (Ис. 1: 5 - 6), но это суть дела не меняет.

Вопреки устоявшимся представлениям о первобытном обществе, у славян задолго до образования Руси существовали роды, за которыми были закреплены определенные занятия: управление, защита, производство. Три социальных слоя - "цари", "князья-бояре", "крестьяне" - восходят к древнейшим временам. Однако сами по себе эти данные ничего не доказывают и прямых

свидетельств о существовании каст на Руси не дают. Не все просто и в былинах. Все наши богатыри - разного социального происхождения. Илья Муромец - крестьянского, Алеша - поповского, Василий Буслаев и Дюк Степанович - боярского. Может быть, как думает Прозоров, все это поздние переосмысления крестьянских сказителей, первоначально же все они - воины по рождению? Важно не это. В народном сознании богатыри совершили социальное перерождение, независимо от того, выше или ниже стало их новое обличье. Богатыри в былинах - не бояре и не крестьяне, а особый отряд воинов на службе у князя Владимира. Став однажды членом богатырской дружины, никаких социальных передвижений ни вверх, ни вниз они не совершают и даже не пытаются совершить, и цели такой не ставят. И женятся они только на представительницах своего социального круга - поляницах (женщинах-богатыршах). Совсем как это предписывают древнеиндийские Законы Ману: "При первом браке дважды рожденному рекомендуется [жена] его варны; но у поступающих по любви могут быть жены согласно прямому порядку [варн]"⁴¹.

Такую же противоречивую картину мы наблюдаем в древнерусской литературе и законодательстве. Литература Древней Руси не знает проблем "межкастовых" или "межсословных" браков, но в ней нет и героев, поднявшихся из низов к высокому социальному положению. Каждое действующее лицо изображается лишь как представитель определенной социальной группы и оценивается, соответственно, по его "княжеским", "монашеским" или гражданским (горожанин) качествам. Герой хорош тогда, когда он соответствует своему социальному положению или когда ему приписывается это соответствие⁴².

Родовитость признается безусловной ценностью. Родовые связи много значили для людей того времени. Честь рода берегли не только князья. Мать Феодосия Печерского упрекала сына за то, что своими делами он "укоризну себе и роду своему творит"⁴³. Под 1094 г. в летописи говорится о том, как люди, чтобы сообщить о себе, рассказывали о роде своем, из какого они города или села. Любопытно, что здесь род и город предполагают друг друга. Род человека говорит о его городе, а город - какого он рода-племени. Подобное единство этих двух понятий представлено в Лаврентьевской летописи под 1263 г., где упоминается Яков - "родомъ Полочанинъ", служивший ловчим у князя Александра Невского⁴⁴.

Древнерусские законы и актовые документы не знают запретов на межсословные браки, ничего не говорят о проблеме смешенных брачных союзов, никак не регламентируют отношения различных слоев свободного населения. В них не подразумеваются какие-либо профессии, которыми должны заниматься каждый в данном слое. В Русской Правде различаются только "свободные" и разные категории "несвободных". Все "свободные" мерятся одною мерой, если речь идет о жизни (в Пространной редакции выделяются только княжеские люди), об увечьях, ссорах и драках, об имуществе, наследстве, воровстве. Одинаково оцениваются у свободных выбитый зуб и вырванный клок бороды (ст. 67, 68 Пр. ред.). С одною мерой Русская Правда подходит к преступлениям против "свободных" со стороны "несвободных" (ст. 65 Простр. ред.). В церковном уставе Ярослава без различий оцениваются двоеженство, толока, блуд, саморазвод, волхование и многое другое. Вместе с тем в Уставе есть статьи, которые делят свободных на четыре категории по степени чести и достоинства. Это статьи об оскорблении жен: умычкой, пошибанием, словом и некоторыми другими способами. Здесь различаются: великие бояре (или просто бояре), меньшие бояре, добрые люди (они же "нарочитые" и "городские") и простая чадь (они же сельские). Такие же статьи, но об оскорблении свободных мужей, находим в дополнительных статьях Русской Правды, которые Ключевский датировал серединой XII в.: "Аще ли пьхнеть муж моужа

любо к себе, любо от себя, ли по лицу оударить, или жръдию ударить, а без зънамения, а видокъ боудеть, бещестие емоу платити; аже будеть боляринъ великых боляръ, или менших боляръ, или людинъ городскыи, или селянинъ, то по его пути платити бесчестие; а оже боудет варягь или колобягъ, крещения не имея, а боудеть има бои, а видокъ не боудеть, ити има роте по своей вере, а любо на жребии, а виноватый въ продажи, въ что и обложать". Нечто похожее Янин отмечает в Новгородской судной грамоте, в которой установлено взыскание за наводку "на виноватом на боярине 50 рублев, а на житьем двадцять рублев, а на молодшем десять рублев"⁴⁵.

Итак, на одной стороне чаши весов - отсутствие запретов на межсословные браки, отсутствие кастовой регламентации населения в области наследования имущества, наказаний за преступления, связанные с воровством, мелкими и крупными увечьями, нанесением ущерба здоровью, блудом, двоеженством, волхованием и т.п., отсутствие предписаний на профессии, на другой стороне - узкосословные образцы поведения героев в древнерусской литературе, родовитость как одна из важнейших ценностей, деление древнерусского общества по степени чести и достоинства.

На первый взгляд, первая сторона перевешивает. Однако картина изменится, если учесть, что блуд, волхование, двоеженство и т.п. не воспринимались обществом как преступления. В быту это были явления заурядные. Все вместе, и как раз без различия в социальном положении, они противостояли новым христианским канонам, тогда еще только завоевывавшим свои позиции. Нет запретов на межсословные браки? Но и самих браков подобного рода в источниках нет. Известны лишь браки князей и боярынь (Святослав Ольгович и дочь новгородского посадника Петрилы.) Такого рода брачные союзы допускались даже Законами Ману. Нет указаний на предпочтительные профессии? Но есть косвенные данные об их существовании в реальной жизни. У князей и бояр - это управление и военное дело; у гридей - военное дело; у купцов - торговля; у смердов - земледелие, скотоводство, ремесло. "Узкосословных" идеалов без самих "сословий" быть не может. Говорить, что в древнерусском обществе в XI-XII вв. не было "групп с постоянно определенными функциями", как это делает В. В. Долгов, не приходится⁴⁶. Большое значение "родовитости" в литературных произведениях невозможно объяснить, не признав ее роль в реальной жизни. Поздним происхождением дробного списка наказаний за оскорбление (по степени "чести и достоинства") ничего не доказать. Все перечисленные в нем слои встречаются с первых страниц русской летописи: великие бояре - 911 г.; меньшие бояре (болярцы) - 1015 г.; нарочитые мужи - 945 г.; селяне (смерды) - 1016 год.

Напрашивается вывод: свободные люди на Руси отличались друг от друга исключительно степенью "чести и достоинства", а количество имущества не имело принципиального значения и на социальный престиж не влияло. Это объясняет, почему за преступления против имущественных прав "свободных" нет никакой "кастовой" регламентации. Ценою жизни "свободные" отличались от "несвободных", но не между собой.

Стало быть, основным критерием вхождения в одну из перечисленных выше социальных групп была степень "чести и достоинства", либо связанная с происхождением, либо приобретенная. Как происходило передвижение из одного социального слоя в другой, помогает понять "Слово" и "Моление" Даниила Заточника. Здесь приведен почти полный список возможностей, как будто Даниил Заточник списывал их у самого Питирима Сорокина, так сказать, конспектировал его труд по социальной мобильности.

Первый путь, наиболее приемлемый для Заточника, - служба князю или боярину. Служба приносит сытость и богатство, но лишает свободы,

хотя и временно⁴⁷, а чтобы не потерять свободу навсегда, Даниил предпочитает княжескую службу, а не боярскую. Однако служба, хотя бы и князю, не позволяла преодолеть границы социальной группы. Источники не содержат сведений о том, что в Киевской Руси князья за особые заслуги переводили человека из низшей социальной группы в высшую, как это делали в Московской Руси, или в средневековой Европе, возводя в рыцарское звание⁴⁸. Известен случай, когда один из князей (Владимир Мстиславич) пригрозил возвести в бояре своих детских, но сделать этого не смог, поскольку в один момент лишился общественной поддержки. В 1169 году он задумал некое дело без совета с дружиной. Узнав об этом, бояре заявили ему: "...А собе еси княже замыслилъ, а не едемъ по тобе мы того не ведали". На что он ответил, посмотрев на своих детских: "А се будутъ мои бояре". И поехал к берендеям. Увидев его "единого ездяща", берендеи восприняли это как оскорбление: "Ты намъ тако молвяше братья вси со мною суть... но се ездиши одинъ без мужи своихъ, а нас перельстивъ". И начали пускать в него стрелы, два раза попав. Другой широко известный случай. Князья Ростиславичи (1176 г.), поплатились княжением, попытавшись возвести в посадники - на боярскую должность - своих детских⁴⁹.

Второй путь - брак. Вхождение в богатую семью сулило жениху безбедное существование. "Или ми речеши, - пишет Заточник, - женися у богата тьстя чти великиа ради; ту пити и яжь"⁵⁰. "Великая честь", по мысли Даниила Заточника, это сытое существование, но не способ перепрыгнуть из своего социального круга в следующий, более высокий. В других источниках также нет данных о браках мужчин из низшего сословия на женщинах более высокого положения.

Третий путь - постриг, самый неприемлемый и позорный для Даниила Заточника. Он позволял достичь сытости, но ставил человека вне общества. "Или речеши, княже, пострижися в чернцы?" - пишет он. "Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангельский образ, солгати". Оказывается, для некоторых людей того времени смерть была предпочтительней монашеской рясы. В представлениях людей эпохи Даниила Заточника монахи - это люди, которые имели образ ангельский, а нрав "блядиный". Можно понять тех матерей, которые плакали по своим детям как по мертвым, когда князь Владимир вылавливал их для "ученья книжного"⁵¹, то есть пристраивал к церквям для обучения христианскому закону. Вес христианской церкви в Древней Руси был невелик, и потому она не могла обещать социального роста, хотя могла пожизненно обеспечить едой и питьем.

Четвертый путь - война. "Дивиа за буяном кони паствити, тако и за добрым князем воевати", - пишет Заточник. Путь достойный, но неприемлемый: автор "Моления" не горазд на рати, зато умен и мудр: "Не зри внешняя моя, но возри внутреняя моа. Аз бо, господине, одением оскуден есмь, но разумом обилен; ун възраст имею, а стар смысл во мне. Бых мыслию паря, аки орел по воздуху"⁵². Но масса молодых людей шла на службу в княжеские детские или откликалась на призыв "повоевати", чтобы проявить себя в бою, не стремясь удивить мудростью. "Слово о полку Игореве" свидетельствует: на войне они "искали себе чести, а князю славы". Нет оснований думать, что воинский подвиг мог как-то изменить социальное положение героя. Источники знают только один случай, когда ратные заслуги привели к радикальным переменам в жизни не только самого счастливчика, но и всей его семьи. Этот случай непременно приводят для доказательства высокой вертикальной мобильности на Руси. Речь идет о русском богатыре-кожемяке, удавившем грозного печенега. Но этот случай - всего один. Кроме того, текст летописи не позволяет говорить именно о социальном росте: "Володимеръ же вели-

кимь мужемъ створи того и отца его"⁵³. Но что это значит - сделал "великим мужем"? Кем сделал? Дьяконов понимал это выражение как "звание старшего дружинника", то есть боярина. Б. А. Романов - просто "княжеского дружинника"⁵⁴. Между тем, то, что "великий муж" или "вельможа" вовсе не "боярин", наиболее ясно из "Слова о погибели Русской земли". Согласно "Слову", Русская земля помимо всего прочего богата: "боярами честными" и "вельможами многими"⁵⁵. Это может означать то, что Владимир просто провозгласил героев "великими", то есть выдающимися людьми Русской земли, без изменения их социального статуса. Возможно, это значит всего лишь - приблизил ко двору и обеспечил пожизненное содержание, например, назначив на какую-либо административную должность (не боярскую, конечно). Или - и то, и другое вместе.

Образование нигде не рассматривается как основание для социального роста. В жизни князей, если судить по словам Владимира Мономаха, оно также не имело большого значения, хотя и стало необходимым элементом жизненного уклада. Мономах вспомнил о необходимости учиться лишь для того, чтобы показать, как побороть лень. "А его же не умеючи, а тому ся учите, якоже бо отець мой, дома седя, изумеяше 5 языкъ... Леность бо всему мати: еже умееть, то забудеть, а его же не уметь, а тому ся не учить"⁵⁶. Грамотность важна была и для бояр и для купцов - о чем красноречиво говорят берестяные грамоты. Но к социальному росту знание как таковое не приводило. Даниилу Заточнику приходится убеждать князя в преимуществах образованного слуги на протяжении всего произведения.

Имущество (богатство) рассматривается Даниилом Заточником только как цель, а не средство. "Зане, господине, богат мужь везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить; а убог во своей ненавидим ходить. Богат возглаголеть - вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогий возглаголеть - вси на нь кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна"⁵⁷. Это и есть предел его мечтаний. Богатство выделяло человека среди равных, но не переводило в более высокий социальный слой. Садко, став богатейшим купцом Новгорода, даже не думал становиться боярином. Купцы и в самом деле, как об этом говорят новгородские материалы, имея богатство, порою превосходившее по размерам боярское, боярами не становились. Одно из проявлений богатства - землевладение. Как выяснилось, новгородский "купец, даже став крупнейшим землевладельцем, не превращался в боярина и не мог претендовать на занятие поста посадника". То же самое происходило и с житьими людьми, владевшими земельными состояниями не меньшими, а порой и большими, чем у бояр. "Наблюдения над достаточно многочисленными именами житьих, - пишет Янин, - ...показывают, что их политическая карьера никогда не увенчивалась избранием на высшие государственные должности посадника и тысяцкого". Так же и ремесленник, разбогатев, мог стать житьим, но не боярином⁵⁸.

Выходит, боярин по сути своей - это не землевладелец, и не рабовладелец, не ростовщик, и не воин - член старшей княжеской дружины. Боярин - это человек, принадлежавший к боярскому роду, основной профессией и главной обязанностью которого была защита общества от внешних врагов. На нем же лежало бремя высшей власти - должности посадника и тысяцкого. Он, конечно, мог быть и был землевладельцем, рабовладельцем, ростовщиком, воином и приближенным князя, но не в этом был смысл его социальной физиономии. Меньший боярин - человек боярского рода, но в подчиненной социально-политической структуре - пригороде, или из покоренных Русью племен.

К боярскому социальному слою, вероятно, также принадлежали князья, что подчеркивается принятым на Руси обращением к боярам - "братья". Но

они были особым правящим родом среди них, из которого избирали высших правителей. В любом случае, князей затруднительно выделить в качестве самостоятельной социальной группы, поскольку это был всего лишь один род. Известно, что боярин не мог стать князем - этот статус приобретался только по праву рождения. Олег обвинял Аскольда и Дира в том, что они занимали княжеский стол в Киеве, будучи не княжеского, а боярского рода: "Вы неста князя ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа". Боярское происхождение Аскольда и Дира летописец отметил раньше: "бяста оу него [Рюрика] 2 мужа не племени его но боярина"⁵⁹. Попытки некоторых бояр в смутные времена занять княжеский стол заканчивались, как правило, плачевно. В 1211 г. в Галиче вокняжился боярин Владислав⁶⁰, а в 1240 г. здесь вместо князя правил "попов внук" Доброслав Судьич. Однако Владислав уже в следующем году оказался в заточении "и в томь заточеньи оумре, нашедъ зло племени своемоу, и детемь своимъ, княжения деля", а Доброслав Судьич, "грабяше всю землю", был схвачен князем Даниилом из-за творимого им беззакония⁶¹.

Обращаясь к примерам нисходящей вертикальной мобильности, нужно оговориться, что речь идет только о свободных слоях населения; из рассмотрения следует исключить факты превращения свободных людей в рабов. В Киевской Руси это означало вывод человека за границу самого понятия "человек". По представлениям того времени, попадание человека в рабство - это уже не социальная мобильность, а биологическая, все равно что превращение в обезьяну. Здесь на себя обращают внимание изгои.

Изгои не получили общепринятого толкования. Считается, например, что в основе слова лежит глагол "гоить", означающий "жить". Отсюда делается вывод: "изгой" буквально - "изжитый", то есть "выбитый из привычной жизни", "лишенный прежнего состояния" человек⁶².

Советские историки видели в этом еще одно проявление феодальных отношений. Греков различал два вида изгоев - городских и сельских, чье положение в обществе, как он думал, было разным. "Городской" изгой, по его мнению, считался полноправным членом общества, наряду с дружинником и купцом. Правда, полноправие такого изгоя могло быть условным, подобно праву закупа жаловаться на своего господина. Сельские изгои представлялись Грекову в массе своей вольноотпущенниками, прикрепленными к земле и хозяину. Не соглашаясь с Грековым по сути вопроса, Фроянов также считает возможным говорить о двух видах изгоев, но делит он их иначе - на свободных и зависимых. Первые, по его представлению, "гуляли на свободе и были людьми без определенных занятий", напоминая люмпен-пролетариев классической древности. Вторых Фроянов отождествляет с либертинами средневековой Европы. Признавая, что вольноотпущенники могли составлять значительную часть среди них, первое место он все же отдает людям, выпавшим из рода-общины. При этом он признает спекулятивный характер своего вывода⁶³. Никакими источниками он не подкреплен, и держится исключительно на абстракции и логике.

Вообще в основе наиболее ответственных заключений об изгоях лежат умозрительные конструкции, ценные только с точки зрения породившей их теоретической и методологической системы, а без нее они теряют какой-либо смысл. Выделяя "городских" и "сельских", или "свободных" и "зависимых" изгоев, исследователи рисуют яркие образы тех и других и в результате создают то, чего в источниках нет: массовые социальные группы, различающиеся между собой по существу. Различия эти столь глубоки, что невольно возникает вопрос: как же вообще их могли называть одним словом. Одни изгои - полноправные члены общества, за убийство которых закон требовал такой же штраф, как за русина, гридина, купчину и прочих свободных и

полноправных членов городского общества. Другие - бедолаги, прикрепленные к земле и хозяину, их продают или передают вместе с селами, подобно челяди и скотине.

Составитель Устава Всеволода о церковных судах, перечисляя виды изгойства, называет сначала три, а потом прибавляет четвертый, словно вспоминая. Первое изгойство, согласно Уставу, "поповъ сынъ грамоты не умееть", второе - "холопъ из холопьства выкупится", третье - "купец одолжаеть". Четвертое оказывается настолько неожиданным, что исследователи отказываются верить в его вероятность: "а се четвертое изгойство и себе приложимте аще князь осиротееть"⁶⁴. Греков по этому поводу заметил: "Это не столько "лирическое", сколько ироническое восклицание... нельзя принимать всерьез, так как едва ли осиротевший князь мог попасть в число богадельных... людей"⁶⁵. Как будто перед нами не устав, а политический памфлет или рассказ. Очевидно, что столь разные категории людей сводит воедино случайный, личный и единичный характер изгойства. Трудно себе представить толпы разорившихся купцов и неграмотных поповичей, гуляющих по городам и весям и ничем не занимающихся. Совсем невозможно разглядеть среди этой воображаемой толпы осиротевших, то есть оказавшихся вне своего рода князей, даже в качестве отдельных экземпляров, не то что целым отрядом, идущим вслед обнищавшим купцам и поповичам.

В этой связи удивляет то, почему принято думать, что холопов-вольноотпущенников было великое множество. Настолько много, что по воле исследователей они заселяли целые села, вместе с которыми и продавались. При этом иногда представляют изгоя, вышедшего из холопского статуса, находящимся под покровительством бывшего хозяина. Фроянов, например, пишет: "Древнерусский изгой, являясь выкупившимся на волю холопом... оставался под властью и защитой своего патрона"⁶⁶. Получается, изгои-вольноотпущенники заселяют села своего же бывшего владельца. Рабовладельцы на Руси, с одной стороны, ревностно заботились о сохранности своего говорящего имущества, с другой - наделяя чертами человеческой личности, в массовом порядке отпускали холопов на волю, переводили в разряд крепостных. Устав Всеволода говорит об изгоях исключительно как об отдельных, или, как выражается Фроянов, "эпизодических" фигурах. Нет оснований думать, что существовало какое-то еще изгойство, представлявшее собой крупный социальный слой.

Русская Правда упоминает изгоя в первой статье, где говорится о мести и штрафах за убийство свободного человека: "Убьеть муж(ь) мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца... аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положити за нь". Под изгоем в данном случае нужно понимать кого-либо из перечисленных представителей свободного населения, оказавшегося в положении "вне своего круга". Русская Правда разъясняет: если кто-то из свободных окажется в положении изгоя, штраф за его убийство не должен измениться.

Из изгоев, таким образом, не составляется отдельный социальный слой, занятый в производстве полностью или в какой-то своей части. Изгойство - это не слой населения, занимающий определенное место в социально-экономической системе, а наоборот, отпадающие от своего социального окружения отдельные личности.

Важно заметить, купец, волею случая, перестав быть купцом, согласно древнерусским обычаям не мог быть никем иным, кроме как изгоем, то есть "никем" - ни гридином, ни смердом. Поп, перестав быть попом, - тоже попадал в изгои, а не прибивался к какому-либо другому социальному слою. Холоп, став свободным, не попадал даже в самую низшую и презираемую

категорию свободного населения, а находился в промежуточном состоянии "выбитого из привычной жизни" человека. Князь, потеряв вместе со своим родом возможность исполнять положенный ему долг, попадал в положение "одолжавшего" купца, а не становился боярином или гридином. Иначе говоря, на Руси практически не существовало нисходящей вертикальной мобильности. Это очень сильно напоминает кастовые порядки.

Таким образом, древнерусское общество практически не признавало вертикальной социальной мобильности. Формально оно не было кастовым. Русь не знала кастовых законов и официальных запретов. Во всяком случае они пока неизвестны. Однако в реальной жизни замкнутые социальные группы, имевшие различные степени социального престижа, свои собственные идеалы поведения и предпочтительные профессии, существовали. Кастовые черты древнерусского общества, как наследие языческой эпохи, уходили своими корнями в глубокую древность. Явление это было отмирающим, если говорить о его перспективе, но в то время еще сильным и устойчивым. Настолько сильным, насколько сильно было тогда язычество. Применительно к Древней Руси можно говорить только об экономической мобильности, в рамках социальных слоев, основанных на происхождении. Киевская Русь, если говорить о социальной мобильности в целом, сочетала высокую горизонтальную и очень низкую вертикальную мобильность. Это была одна из особенностей древнерусской цивилизации.

Социальная структура Древней Руси состояла из четырех основных групп, носивших замкнутый характер: князья и бояре (великие бояре), меньшие бояре (болярцы), нарочитые мужи (добрые, городские) и сельские люди (смерды). Внутри них существовали различные экономические группы и профессии, которые допускали относительную вертикальную мобильность, но в целом также склонялись замыкаться внутри себя. Это огнищане, гриди, купцы, ремесленники, закупы, наймиты и другие. В случае невозможности исполнения своего социального долга, любой из них превращался в человека "выбитого из привычной жизни" - изгоя. К социальному ядру древнерусской цивилизации можно отнести князей, бояр, меньших бояр и часть нарочитых мужей (в зависимости от их экономического положения). Вне общественной структуры находились различные категории рабского населения.

Примечания

1. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Т. 2. М. 2001, с. 291.

2. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Русская история. Т. 1. М. 1995, с. 20, 171.

3. ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Становление Руси. М. 2005, с. 567.

4. ПАВЛОВ-СИЛЬВАНСКИЙ Н. П. Феодализм в России. М. 1988, с. 68.

5. Цит. по кн.: ГРЕКОВ Б. Д. Киевская Русь. М. 2004, с. 96.

6. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники. М. 1962, с. 53, 65, 68; ФРОЯНОВ И. Я. Начала русской истории. М. 2001, с. 560.

7. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 97.

8. ТОЛОЧКО П. П. Древнерусская народность: воображаемая или реальная. СПб. 2005, с. 109.

9. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 171.

10. Там же, с. 255 - 256.

11. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М. 1998. Т. 2, стб. 499 - 500.

12. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 249.

13. ДАРКЕВИЧ В. П. Происхождение и развитие городов древней Руси (X-XIII вв.). - Вопросы истории, 1994, N 10, с. 48.

14. КОВАЛЕНКО В. П. Основные этапы развития древнего Чернигова. В кн.: Чернигов и его округа в IX-XIII вв. Киев. 1988, с. 27, 32.

15. ТОЛОЧКО П. П. Ук. соч., с. 109.

16. См.: ЗАЛИЗНЯК А. А. Древненовгородский диалект. М. 2004, с. 272.

17. ПСРЛ. Т. 1. М. 1997, стб. 247 - 250.

18. Слово Даниила Заточника. В кн.: Изборник. М. 1969, с. 232.

19. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Ук. соч., с. 171.

20. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 560.

21. ПСРЛ. Т. 2, стб. 489, 789.

22. Там же, стб. 334.

23. ЮШКОВ С. В. Русская Правда. М. 1950, с. 74.

24. ТОЛОЧКО П. П. Ук. соч., с. 185; РЫБИНА Е. А. Сведения о торговле в берестяных грамотах. В кн.: История и культура древнерусского города. М. 1989, с. 75; Киево-Печерский патерик. В кн.: Изборник, с. 320.

25. ЗАЛИЗНЯК А. А. Ук. соч., с. 296.

26. РОМАНОВ Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л. 1966, с. 32; Житие Феодосия. В кн.: Изборник, с. 94, 132; Сказания русского народа собранные И. П. Сахаровым. СПб. 1885, с. 228 - 240; ФАМИНЦЫН А. С. Скоморохи на Руси. СПб. 1995, с. 87 - 89.

27. РАППОПОРТ П. А. Строительное производство Древней Руси X-XIII вв. СПб. 1994, с. 124.

28. ЛИХАЧЕВ Д. С. "Слово о полку Игореве" и культура его времени. Л. 1985, с. 51.

29. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 229, 232, 234.

30. КОСТОМАРОВ Н. И. История Руси Великой. Т. 10. М. 2004, с. 282.

31. СЕРГЕЕВИЧ В. И. Вече и князь. М. 1867, с. 31.

32. ИЛОВАЙСКИЙ Д. И. Ук. соч., с. 552, 553, 556; РОЖКОВ Н. А. Город и деревня в русской истории. СПб. 1902, с. 11 - 12.

33. ДЬЯКОНОВ М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб. 2005, с. 80.

34. ВЕРНАДСКИЙ В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М. -Л. 1961, с. 156; ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 323.

35. ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Открытие древнего Новгорода. В кн.: Путешествия в древность. М. 1983, с. 142.

36. МАРТЫШИН О. В. Вольный Новгород. М. 1992, с. 112.

37. ЕЛИСЕЕВ А. Древние русы: народ и "каста". В кн.: Русь и варяги. М. 1999, с. 203 - 219; ПРОЗОРОВ Л. Р. Боги и касты языческой Руси. М. 2006.

38. ПРОЗОРОВ Л. Р. Ук. соч., с. 115.

39. ДОЛГОВ В. В. Быт и нравы Древней Руси. М. 2007, с. 212.

40. Энциклопедия "Слова о полку Игореве". Т. 1. СПб. 1995, с. 14; Изборник, с. 228; ПСРЛ. Т. 1, стб. 140.

41. Законы Ману. М. 2002, с. 85.

42. См.: ЛИХАЧЕВ Д. С. Избр. работы. Т. 3. Л. 1987.

43. Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского. В кн.: Памятники литературы Древней Руси (ПЛДР). Начало русской литературы. М. 1978, с. 310.

44. ПСРЛ. Т. 2, стб. 216; т. 1, стб. 480.

45. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 323.

46. ДОЛГОВ В. В. Ук. соч., с. 211.

47. Изборник, с. 228.

48. Там же, с. 224.

49. ПСРЛ, т. 2, стб. 536; т. 1, стб. 374.

50. Изборник, с. 232.

51. Цит. по: РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 31, 32; ПСРЛ, т. 1, стб. 118 - 119.

52. Изборник, с. 230.

53. ПСРЛ. Т. 1, стб. 124.

54. ДЬЯКОНОВ М. А. Ук. соч., с. 80; РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 114.

55. Изборник, с. 326.

56. ПЛДР, с. 400.

57. Изборник, с. 226.

58. ЯНИН В. Л. Новгородские посадники, с. 324; ЯНИН В. Л., РЫБИНА Е. А. Ук. соч., с. 142.

59. ПСРЛ. Т. 1, стб. 239, 20.

60. ПСРЛ. Т. 2, стб. 729. Литературу по этому вопросу см.: МАЙОРОВ А. В. Галицко-Волынская Русь. СПб. 2001, с. 408 - 436.

61. ПСРЛ. Т. 2, стб. 789, 731, 489, 791.

62. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 269.

63. Там же, с. 248, 250, 253, 275 - 279.

64. ПСРЛ. Т. 3. М. 2000, с. 487.

65. ГРЕКОВ Б. Д. Ук. соч., с. 251.

66. ФРОЯНОВ И. Я. Ук. соч., с. 274.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. Н. Поляков:

Комментарии: