Статья посвящена проблеме формирования этнического самосознания украинской элиты во второй половине XVII в. Отдельно рассматривается представление украинской элиты о населении Московского государства.

This article deals with the problem of the formation of the Ukrainian elite's self-consciousness in the second half of the seventeenth century. A special attention is paid to the concept of the population of the Muscovite State among the Ukrainian elite.

Ключевые слова: Украина, Московское государство, старшина, самосознание, этнос, воображаемые сообщества.

В узком смысле основная тема этой статьи - имела ли малороссийская элита в середине XVII в. более или менее четкие этнические представления о себе и о населении украинских земель¹ как об отдельном народе? Как соотносились конфессиональные и этнические² ("протонациональные") составляющие во взглядах старшины и православного духовенства на самих себя? Как они представляли "свое" историческое прошлое и происхождение? Каковы были религиозные и протонациональные ("этнические") границы "русского", "малороссийского" и "московского" сообществ в сознании украинской элиты в 50 - 60-е годы XVII в.?

Проблема формирования этнического и протонационального самосознания малороссийской элиты затрагивалась в работах различных исследователей на протяжении последнего столетия. Начиная с М. С. Грушевского и до нынешнего времени вышло несколько монографий и статей, посвященной этой теме [3 - 14]. Это, однако, не означает, что проблема раскрыта во всех аспектах и не требует дальнейшего рассмотрения. Есть все основания, вслед за одним из исследователей этой темы, М. В. Дмитриевым, поставить под сомнение, что такое положение дел привело к значительному сдвигу в данной области знания [15].

Степанов Дмитрий Юрьевич - аспирант Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

¹ В этнографии дискуссионным является вопрос о том, насколько элита Гетманства считала население белорусских земель "своим". Но из-за ограничения объема статьи я ограничусь анализом этнического сознания только населения, проживающего на территории, на которую распространялась гетманская власть [1].

² Существует довольно много трактовок терминов "этнос" и "этический". Я разделяю точку зрения Э. Смита, рассматривающего этнос как "сообщество людей, связанных с родным краем, для которого характерны общие мифы о происхождении, общая память, один или больше элементов общей культуры и некоторая солидарность, по крайней мере, среди элит" [2. С. 19 - 20].

Восстание под руководством Б. М. Хмельницкого, вспыхнувшее в 1648 г., и вхождение украинских земель в состав Русского государства в 1654 г. не могли не быть осмысленными в среде казачьей элиты с точки зрения формирующихся протонациональных взглядов. Об этом свидетельствуют встречающиеся в источниках многочисленные примеры этнонимов, относящихся как к "своим" так и к "чужим": "русские", "руськие" люди, "ляхи" ("поляки"), "литва", "московские люди", "москали" и т.п.

Казаки не оставили нам пространных эпических или даже программных текстов (за исключением "Перестроги Украине") [16]. Зато мы располагаем широким кругом различной деловой корреспонденции, исходившей как от конкретных лиц, так и из войсковой канцелярии: письма (листы), универсалы, договоры и их проекты. Сюда можно включить речи, сказанные посланниками от гетманов и высшего украинского духовенства перед царем, в Посольском приказе и перед царскими посланниками [17 - 22]. Опираясь на этот сравнительно большой пласт опубликованных и архивных источников, сосредоточимся на том, как с их помощью можно решить поставленные вопросы.

При анализе источников использовалась методология, разработанная О. Б. Йеменским при исследовании им самосознания украинских книжников первой половины XVII в. Исследователь пользовался термином Б. Андерсона "воображаемые сообщества". Этим термином Андерсон называл образ сообщества, члены которых не знают и заведомо не могут знать лично или даже понаслышке большинства других его членов, однако имеют представление о таком сообществе [23]. Вслед за Йеменским отметим, что самосознание является, безусловно, структурой многослойной: человек одновременно может причислять себя к различным воображаемым сообществам [13. С. 41].

Лидеры новообразованной протогосударственной структуры - Гетманщины выступали от лица более широкой общности людей, которую они называли "нашим народом". Наиболее часто употребляемые термины, распространенные в среде малороссийской элиты, которые мы предположительно можем принять за маркеры этнической идентичности, были "русь", "руський", "руский". Но что подразумевали казаки, говоря о "руси" как о воображаемом сообществе? Кто, по их мнению, входил в него? Были ли униаты для них "русскими"? Как представители старшины относились к представителям православного населения Московского государства, которые также называли себя "русскими" ("рускими" и даже "руськими") людьми?

Богдан Хмельницкий, судя по сохранившимся источникам, относился к унии как к "ляшской вере", а к униатам как к "ляхам". Царскому посланнику Григорию Неронову в ноябре 1649 г. гетман говорил: "Ненавидя православные обще с нами христианские веры, неприятели наши, безверные проклятая вера ляхи, святыя божия церкви многие осквернили и по своей проклятой вере учинили костелы, а провославным христианом чинили большое утесненье, приводя в свою проклятую ляцкую веру" [19. Т. 2. С. 269]. Далее, комментируя Зборовский договор, гетман сказал: "И ныне де их Бог помиловал, от их проклятые веры освободил [...] и в тех городех лятцким костелом и ляхом и жидом впредь николи не быть, а быть де в тех городех одним королевским урядником, и то православным же христианом, а не ляхом". По всей видимости, речь идет о третьем и десятом пунктах договора [20. С. 128 - 129].

Слияние "русскости" и православия - характерная тенденция, отразившаяся в переписке гетмана. Как бы давая понять, что "русь" - это, в первую очередь, сообщество православных, Хмельницкий писал в ноябре 1651 г. султану Мухамеду: "Поэтому и вся русь, которая здесь живет, которая с греками одной веры и от них свое начало имеет" [20. С. 233]. Эти примеры еще раз подчеркивают тезис, вы-

сказанный С. Н. Плохием: "Его (Б. Хмельницкого. - Д. С.) Русь была практически единой - православной" [10. С. 246].

Безусловно, казаки и представители высшего православного духовенства называли "русским" в первую очередь население украинских и белорусских земель. Однако ряд свидетельств говорит о том, что так же представители элиты Гетманщины называли выходцев из Московского государства. Например, в письме к одному из приграничных воевод Хмельницкий уверял, что не допустит вторжение крымского хана на территорию Московского государства, так как "того не маш i не будет, штоб они міли, царики татарские, побратавшися з нами, православную Русь і віру нашу воеват, тое не мошно" [20. С. 143]. Не отказывали в "русскости" подданным московского царя и представители казачьей старшины. Так в январе 1657 г. полковник Иван Нечай писал царю: А для лутчей веры руского человека, имянем Ивана Свиридова сына, с Тулы города, которой служил в полку Рипцова" [17. Т. 3. С. 590]. "Руськими" или "русскими" называли выходцев из Московского государства и представители более широких слоев казачества [17. Т. 5. С. 282; Т. 7. С. 285; Т. 15. С. 27].

В связи с этим бросается в глаза ст. 3 Андрусовского перемирия: "А взаим тем всем всякого чина русским людем, которые в сторону его королевского величества в местах через сии договоры уступлены оставают, вольное имеет быть употребление веры Греческой" [24. С. 659]

Любопытно, что один из уровней идеологической легитимации Переяславско-московских соглашений, шедший от украинской элиты, включал в себя образ Алексея Михайловича как "русского" монарха, наследника Владимира I и "благочестивых князей российских". С этой точки зрения переход "Войска запорожского и всей Малой Руси" воспринимался как долгожданное "воссоединение" двух народов "российского поколенья" в единой "российской державе". Следует сразу оговориться, что эти тексты в определенной степени ангажированы. Однако вызывает сомнение тот факт, что гетманы "нарочно" наделяли московского монарха тем маркером идентичности, который принципиально за ним не признавали.

Наиболее ранней попыткой такой "легитимации" можно считать ставшую почти хрестоматийной фразу Хмельницкого, сказанную им царскому посланнику Григорию Унковскому в 1649 г.: "А мы царского величества милости ищем и желаем потому, то от Владимирова святаго крещения одна наша благочестивая христианская вера и имели едину власть. А отлучили нас неправдами своими и насилием лукавые ляхи" [19. Т. 2. С. 152]. Как отметил украинский исследователь Ф. Шевченко, "таким образом, с именем и временем князя Владимира гетман связывал единство Руси и ее границы" [25. С. 104].

Во время переговоров представителей украинского духовенства во главе с Иннокентием Гизелем в 1654 г. идея о преемственности московских царей от князя Владимира зазвучала с новой силой. В письме к царю противник переяславских соглашений игумен Феодосии Василевич писал: "Воздвигнул в нынешнее радостное лето от многих лет усопшего великого равноапостольного князя росийского святаго Владимера, Господи, живыми и мертвыми обладали, егда ваше царское величество постави Росийския земли, якож и оного прежде самодержцу, возвел погребенную росийского рода честь и славу" [17. Т. 10. С. 723 - 724].

Преемственность московских царей от "Владимирова корени" была сопряжена с представлениями о существовании некогда единой "российской" монархии, во главе которой стояла собственная династия. В письме Брюховецкого царю 1665 г. находим: "Не по правде дедичство себе над Русью Полша приписывает, понеже своего дедичного монарха Русь имела [...] так ныне через меч из ляцкие неволи Русь выбилась и природному монархе своему поддалась и добила челом" [17. Т. 10. С. 236].

По всей видимости, такое весьма общее представление о собственной исторической памяти было общепринятым среди казачьей верхушки. Расхождения наблюдались исключительно в оценках отдельных периодов "русской" истории. Для Б. Хмельницкого, Брюховецкого, Лазаря Барановича и других сторонников царской власти (точнее тех, кто был хотя бы раз на стороне Москвы) "польский период" истории украинских и белорусских земель воспринимался "неволей, хуже турецкой", а жизнь под властью православного монарха - "раем" (по выражению Лазаря Барановича) [26. С. 66]. Для Выговского, Ю. Хмельницкого и других украинских политических деятелей, которые хоть раз переходили от Москвы на сторону польского короля, оценки были прямо противоположны. "Воссоединение" оборачивалось "московской работой (рабством. - Д. С.)" и "тиранским пленом", зато в предшествовавший период польской власти "русский народ" под властью "правоприрожденного честного монарха - короля его милости" "случився" с другими народами Речи Посполитой в "обчую отчину" [27. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. N 3. Л. 61].

В марте 1654 г. киевский митрополит Сильвестр Коссов отправил Алексею Михайловичу поздравление по случаю рождения наследника, который "многовожделенный всему яфеторосийскому племени нашему" [17. Т. 10. С. 231], так как "новорожденного деля и боговенчанного вашего царского величества сына, нашего же российского роду" [17. Т. 10. С. 322].

Это послание киевского митрополита интересно в связи со следующими мотивами. Во-первых, в косвенной форме упоминается имя легендарного библейского первопредка - сына Ноя Иафета. По-видимому, здесь мы встречаем аллюзию на "Палинодию" Захарии Копыстенского, в котором также говорится об "Яфетороском поколении" [28. С. 1110]. Во-вторых, исходя из текста письма митрополита, московские цари выступали как преемники древнерусской государственности и держатели "православного скипетра яфеторосийского". В-третьих, в послании Коссова подчеркивается, что царевич принадлежит к тому же "российскому роду", к которому принадлежал и сам митрополит.

Идеи, заложенные в послании Сильвестра Коссова или Феодосия Василевича, соотносятся с теми мотивами, которые прослеживаются в посланиях Львовского братства царю Федору Ивановичу в 1592 г. [29. С. 43 - 51] и митрополита Иова Борецкого царю Михаилу Романову [19. Т. 1. С. 47]. Эти послания были подробно рассмотрены в статье М. В. Дмитриева [15].

В августе 1657 г. П. Тетеря, посол Б. Хмельницкого, произнес перед царем речь, которую начал словами: "Пресветлого вашего царского величества, яко втораго великого в царех и равного во апостолех Владимера не точию почитает, но и предпочитает: понеже он аще ли первый во афеторосийское племя во глубоцей скверного идолослужения темноты с древле погруженное святым просвети крещением, но и сам кроме закона иногда живяше и многих сынов российских своим порочным языческим житием погубляше" [17. Т. 11. С. 710]. В приведенной цитате отразилось устоявшееся сравнение Алексея Михайловича с его "пращуром" князем Владимиром: как древнерусский князь вызволил "народ российский" из "темноты идолослужения", так и московский царь освободил "российскую землю" от "злокозненных ляхов". Но наиболее интересным представляется указание на Иафета как родоначальника "российского племени".

В речи, произнесенной перед царем в сентябре 1654 г., нежинский протопоп Максим Филимонович, выражая восторг по поводу "воссоединения", говорил: "Призрел Господь Бог на смирение наше, коли подал до сердца вашему царскому величеству, дабы расточенных сынов русских злохитрием лятцким воедино собрал, разделенных составов воедино тело русского великого княжения совокупил [...] како к нам по прародителех вашего царского величества великих князей и самодержцех русских, праведное и дедичное и отеческое жребие и наследие

имеющи, не всхощеши, яко отец природный сынов русских" [17. Т. 14. С. 176]. В этой речи также отразились мотивы общерусской исторической памяти. Во-первых, упоминается о Древнерусском государстве времен "самодержцев русских", наследником которых являлся, по мнению протопопа, Алексей Михайлович. Во-вторых, переход Малороссии под власть царя рассматривался как "соединение тела русского".

Обратимся к переписке казацких посланников во главе с нежинским полковником В. Золотаренко с польскими комиссарами в мае 1660 г. На нее впервые обратила внимание Т. Г. Таирова-Яковлева, но более подробно рассмотрел Б. Н. Флоря [30. С. 544 - 547].

Как можно судить по представленным документам, бояре предложили Золотаренко написать полякам письмо, в котором бы обосновывалось подданство Алексею Михайловичу. Казаки написали, что "понеж Войско запорожское для тяжких и неистерпимых обид давную веру христианскую, волности казацкие и весь малоросийский народ и через несколко сот лет обходящих отступив за помощью Божьею от коруны полские, а к належащему государю и самодержавно владетеля русскому православному из веков прилежащему государству одинова приклоня" [27. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. N 4. Л. 39]. Польские комиссары, как и следовало ожидать стали оспаривать аргументы казацких посланников, сославшись на то, что у всех "летописцев" Войско запорожское всегда пребывало за королем [27. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. N 4. Л. 195 - 196].

Обращение к историческим аргументам вызвало новое письмо казацких послов, которое начиналось с заявления, что все "Войско запорожское и весь малороссийский народ" приняли решение "навеки" подчиниться власти царя "как единоверного монарха". Дальше больше - казаки, опираясь на знания "русской" истории, писали: "Кто перед несколко сот лет Росиею владел, ежели не он, самодержец росийский Владимер, блаженный, который всю Велику, Малую, Белую, Черную, Красную Русь к вере християнской привел и над ними владел, а по смерти его несогласие осталых 12 сынов его братьев родных русские край в розные руки розным государем роздав. Извольте ваша милость разсудить, что так самое поколенье российского прироженья паче едина вера и един крест на православному государю царю нашему приобщает и его над нами належащим государем чинит" [27. Ф. 79. Оп. 1. N 4. Л. 231 - 232].

Таким образом аргументы, выработанные до этого элитой Гетманщины в официальной переписке с Москвой, были использованы в переговорах с польскими посланниками. Фактически, казаки старались легитимировать переход под власть царя, опираясь на представление о едином "российском поколении", объединявшем жителей украинских и белорусских земель с населением Московского государства. По мнению Б. Н. Флори, представленные исторические аргументы были подсказаны непосредственно перед посольством Максимом Филимоновичем Василию Золотаренко [30. С. 546].

Наряду с представлениями элиты Гетманщины на свое происхождение в рамках "общерусского" дискурса в среде казачьей старшины и высшего православного духовенства формировались, или вернее, продолжали формироваться взгляды, рассматривавшие подконтрольную казакам территорию как отдельную историческую область, а проживавшее на ней население как отдельный народ.

Происхождение и использование термина "Малая Русь" среди элиты украинского общества были уже предметами работ многих исследователей, однако важно ответить на следующие вопросы: в каком контексте прослеживается "малороссийский" дискурс в документах, исходящих от верхушки Гетманщины в 165 0 - 1660-е годы? Каковы были границы воображаемого сообщества "малороссийский народ"? После Переяславской рады между Хмельницким и Москвой возник спор о включении в титул Алексея Михайловича названия "Малая Русь". Царское пра-

вительство изначально не хотело изменять титул государя, оставив его таким, каким он был - "царь, государь и великий князь всея Русии самодержец". Однако гетман настоял на своем. Об этом споре писал П. П. Толочко [31. С. 8]. Важно отметить принципиальность Хмельницкого, который, видимо, представлял территорию Малороссии как отдельный исторически сложившийся регион.

В письменных источниках, принадлежащих перу гетмана, мы не находим четкого представления о двух близких народах - "малороссийском" и "великороссийском". Гетман прекрасно представлял себе, что "Российское царствие" состоит из Великой и Малой России, однако нельзя сказать, что Хмельницкий видел какую-либо принципиальную этническую разницу между населениями этих двух исторических областей. В связи с этим надо отметить, что, говоря о населении подконтрольной территории, гетман чаще всего называл его "христианами", добавляя при этом "областной" признак. Так, например, поднимая "государеву чашу" на одном из приемов царских послов в 1654 г. Хмельницкий произнес: "И покори Господь Бог им великим государем всех врагов их и неприятелей, и чтоб православные христиане Великия и Малыя Росии были в соединении" [17. Т. 10. С. 587].

И П. Тетеря выступал не просто от имени "мира христианского малороссийского", но использовал формулировку "малороссийское племя" [17. Т. 11. С. 707]. Оценивая Переяславские соглашения, он говорил: "Воистино соединение Малые Росии и прицепление оноя к великодержавному пресветлейшаго вашего царского величества скифетру, яко естественной ветви к приличному корени". Более того, в речи снова нашло отражение представление о втором периоде "русской" истории, т.е. о времени, когда часть древнерусских княжеств перешла под юрисдикцию польских и литовских правителей: "Егда отторженную многими леты, нестроения ради и междуусобия промежду князи росийскими ветвь приличную и свойственную, глаголю, Малую Росию" [17. Т. 11. С. 710]. Здесь, на мой взгляд, отразилась иерархичность этнических представлений автора. Для него "малороссийское племя" - это одновременно часть более широкого воображаемого сообщества, которое он называет соответственно "российский род" или "всероссийские сынове".

Вернемся к переписке Василия Золотаренко и других казацких посланников, присутствовавших на русско-польских переговорах в мае 1660 г. Казаки писали, что все "Войско запорожское и народ малороссийский" после того как перешли на сторону московского царя, "со всем народом соединяся". Как и в речи Тетери, переход украинских земель под власть царя трактовалось как присоединение [27. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. N 4. Л. 230 - 231].

Таким образом, неверным кажется вывод С. Н. Плохия, обнаружившего этот мотив в статейном списке дьяка В. Н. Кикина, побывавшего у Выговского в сентябре 1658 г. [17. Т. 4. С. 145]. Плохий считал, что такая идея была впервые высказана с московской стороны и разрушала уже сложившуюся в среде украинского духовенства концепцию малороссийства [10. С. 414]. Важно не столько то, что в официальной риторике подчеркивалась близость двух народов, связанных общим происхождением и соединенных "под скипетром московского царя", сколько само представление казаков о себе и населении подконтрольных гетману территорий как об отдельном "малороссийском племени". В конечном итоге такое представление могло дать начало другой, автономистской, идеологии. В качестве примера приведу уже упоминавшийся статейный список Кикина, в котором царский посланник цитирует слова некоего подписка: "А буди Великая Росия Великою Росиею, а Малая Росия Малою Росиею" [10. С. 414].

Интересно, что прилагательное "малороссийский" встречается как во внутренней казачьей корреспонденции, так и в официальных посланиях, отправленных из Малороссии в сопредельные государства, в первую очередь польским королям и сановникам [18. С. 434]. Из этого следует, что "малороссийская" терминология

была общепринятой в казачьей среде не только для самоидентификации в сопоставлении с Великороссией.

Выражение "народ малороссийский" появляется далеко не с самого начала освободительной войны и даже не сразу после Переяславской рады. Самое раннее его упоминание относится к маю 1660 г. и принадлежит перу В. Золотаренко, отправившего польским комиссарам уже цитируемое письмо. Надо отметить, что примерно в то же время оно использовалось в среде духовенства [17. Т. 5 С. 27]. Термин "малороссийский" часто встречался в официальных документах, исходивших из Киева и Москвы вплоть до конца XVII в.

В связи с этим обратимся к статейному списку дьяка Е. Фролова, побывавшего у Брюховецкого в мае 1666 г. И. Брюховецкий говорил: "Чтоб малороссийского народа своевольных и непостоянных людей болшими поборами вскоре не ожесточить" [17. Т. 6. С. 102]. В этом же разговоре, гетман использовал термин "малороссийские жители" [17. Т. 6. С. 103]. Судя по тексту статейного списка, так же выражались и люди из ближайшего окружения гетмана: "Мефодий епископ говорил, чтоб во всех малороссийских городех воеводы и ратные люди жили особо в городках, также в Нежине, потому что малороссийского народа люди ко всему шатки; сохрани Боже, кто б чего не всчал" [17. Т. 6. С. 104]. Сразу отметим, что в приведенном тексте словосочетания "народ малороссийский" и "малороссийские жители" равнозначны. В сознании Брюховецкого и его окружения отсутствовал постоянный неизменный термин для обозначения населения Гетманщины, словосочетание "народ малороссийский" имеет в их письмах многочисленные синонимы. Так в письме Брюховецкого царю, написанном в 1665 г. говорится, что "о том с христианским народом малороссийским за достоинство вашего царского пресветлого величества безпрестанно кровь проливающим и неистерпимую нужду терпящим". Однако здесь же в равной степени употребляются "христианство малороссийское" и "мир малороссийский" [17. Т. 5. С. 270].

"Малороссийский народ" становится устоявшимся определением для населения украинских земель ближе к концу XVII в. В Коломакских статьях 1687 г., заключенных после ареста Ивана Самойловича со старшиной, возглавлявшейся новым гетманом И. С. Мазепой, говорится, что "народ Малороссийский всякими меры и способы с Великороссийским соединять в неразорванное и крепкое согласие приводить" [24. Т. 2. С. 878]. Таким образом, во второй половине XVII в. в сознании как украинской, так и московской элиты шло формирование представлений о двух территориальных группах населения.

Не отказывая подданным царя в "русскости", казаки и представители высшего православного духовенства все же чаще называли их "москалями", "московскими людьми" или "москвой". Это, в свою очередь, можно считать результатом влияния более ранней традиции, имевшей место в украинской и белорусской книжности, согласно которой отношение к населению соседнего Московского государства было равнозначно отношению к близкому, но все же иному народу.

В качестве иллюстрации приведу несколько примеров. Повествуя о коронации Лжедмитрия I, неизвестный автор Баркулабовской летописи начала XVII в. писал: "А хотя и короновали его пред се не мели с собою доброе и зуполное згоды: одна москва приймовала его за царя, а другая не приймовала" [32. С. 190]. Из приведенной цитаты становится ясно, что слово "москва" было использовано авторами для обозначения населения Русского государства. По мнению Б. Н. Флори, это слово в подобном контексте впервые употреблено в "Хронике" Матвея Стрыйковского в легенде о Ляхе, Чехе, Русе и Москве, откуда и было заимствовано украинскими и белорусскими летописями [12].

Наиболее ранний пример использования этнонима "москва" во время Освободительной войны содержится в речах 1654 г. перед царем гетманского посланника Ивана Тафляры. Для того чтобы вызвать у царского правительства недоверие к

митрополиту С. Коссову, Тафляры утверждал: "Присылал королю на сойм киевской митрополит и иные духовного чину люди дву человек чернцов, что им с московскими людьми быти в соединении невозможно, и они того николи не хотели, а се де москва хотят их перекрещивать"[17. Т. 10. С. 733]. Термин "москва" употребляется вместе с глаголом в третьем лице множественного числа "хотят", что не вызвало ни у Тафляры, ни у подьячих, записавших его речь никаких сомнений в правильности употребления. Видимо, слово употреблялось как синоним словосочетания "московские люди".

В универсале, в котором Брюховецкий оправдывал переход к Дорошенко, читаем: "Междо собою уговорясь, постановили и присягою подтвердили, что с обоих сторон, то есть с Московской и Польской, Украину, отчизну нашу милую, разоряти [...] нежели с Москвою внутренними, истинно злобою полными врагами нашими пребывати [...] Взяв Бога на помощь, около своих неприятелей до московых, се есть москалей, а самих себя и весь народ украинский до ведомого упадку о себе не радеючи приводити имели" [17. Т. 7. С. 39 - 40]. Здесь, во-первых, Брюховецкий, говоря о "москве", назвал их "нашими врагами", т.е. снова в подчиненной форме употребил дополнение во множественном числе. Во-вторых, "москалей" гетман сознательно противопоставил "народу нашему украинскому". В-третьих, этноним "москва" выступил как синоним слова "москали".

Противопоставляя "москалей" и "народ наш христианский" мятежные гетманы не вдавались в подробности, в чем, собственно, суть различий. Косвенно указание на принципиальную разницу, разделявшую "народ малороссийский" и "москву" на "своих и чужих", можно найти в словах Мартина Пушкаря, утверждавшего в 1658 г., что гетман Выговский распускал по Украине слухи о намерении "москалей" заставить всех посполитых ходить в лаптях, а казаков записать в солдаты [17. Т. 15. С. 27]. Видимо, желая привлечь левобережных казаков на свою сторону, Выговский ссылался на уже устоявшееся стереотипное представление о "москалях".

В конструировании образа "чужого" применительно к Москве Выговский и другие мятежные гетманы использовали уже апробированный ход - показать населению врага, "наступающего на веру": "Рук власти тиранской, которая не только людем мирских розными их муками лубячи не умеют пощадить, но и слугам Божиим духовным нашим святителя нашего Бога прославляющих языки подрезывали" [27. Ф. 79. Оп. 1. 1660 г. N 3. Л. 60 - 61]. По отношению к "москве" в универсалах, которые рассылали по украинским городам гетманы, решившие порвать с Москвой, не употреблялись какие-либо этнические дефиниции. По всей видимости, различия подобного рода между "москвой" и "малороссийским народом" были тогда неактуальны для жителей украинских земель, и гетманы это понимали.

И, наконец, говоря о формировании этнического самосознания казачества, нельзя не сказать о пока единственном известном историко-политическом трактате, возникшем в их среде. Речь идет о "Перестроге Украине", написанной, по-видимому, в 1669 г. Текст трактата обнаружил в архиве рода Дворецких украинский исследователь Ю. А. Мыцик, который считает, что автором этого произведения был неизвестный церковнослужитель, близкий киевскому полковнику В. Дворецкому, последовательному стороннику Москвы.

Сочинение было обращено, в первую очередь, к тем казакам, которые оставались на Правобережье, на стороне Дорошенко, заключившего к тому времени договор с султаном Мехмедом IV. Поэтому понятен общий антитурецкий пафос сочинения и призыв к сохранению единства с Московским государством, т.е. восстановлению того порядка, который существовал при князе Владимире. Главным военно-политическим результатом такого "воссоединения", по мнению автора, было бы усиление военной мощи Руси: "А такого зъедноченя Руси боятся барзо

вшелякие народы: турки, немъци, орда и поляце" [16. С. 134 - 135]. Однако жителей Малороссии автор называет или "украинцами", или "русью", а жителей Московского государства, соответственно, - "москвой": "Бо поляки, яко мудрие, завше москви и руси, яко неведомым правъ наветовых, ошукают, леда малымъ словом" [16. С. 136]. Таким образом, в формировании идентичности в определенной степени преобладал "географический" фактор. В то же время понятие "русскость" было сопряжено с Русью в историческом измерении - как территория Древнерусского государства. Власть киевских князей в собственном государстве выступала, с одной стороны, как легитимация собственных государственных традиций, с другой - как обоснование перехода под власть московского царя, в котором, судя по представленным источникам, виделся наследник "благочестивых князей российских".

По всей видимости, термины "русский", "руський", "малороссийский", "московский" нельзя назвать этнонимами в полном смысле этого слова. "Русскость" в понимании малороссийской элиты была прочно слита с православием.

Эти выводы свидетельствуют о неправомерности тенденции современной украинской историографии, противопоставляющей понятия "русь" и "москва" в сознании казаков и представителей высшего православного духовенства. Элиты Гетманщины и Московского государства не отказывали друг другу в "русскости", что следует обозначить как чувство родства в рамках "русского воображаемого сообщества".

Б. Н. Флоря считает, что "процесс этнической дифференциации между восточными славянами в Речи Посполитой и в России в конце XVI - первой половине XVII в. зашел достаточно глубоко, но было еще далеко до его окончательного завершения, представление о единстве всех восточных славян, как особой этнической общности продолжали занимать значительное место" [12. С. 19]. Думается, этот вывод справедлив и для 50 - 60-х годов XVII в.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. На путях становления украинской и белорусской наций: факторы, механизмы, соотнесения. М., 2004.

2. Сміт Е. Националізм. Теорія, ідеологія, історія. Київ, 2004.

3. Грушевський М. С. Історія України - Руси. Київ, 1995. Т. VIII.

4. Петровський М. Н. Визвольна війна українського народу проти гніту шляхетської Польщі і приєднання України до Росії. Київ, 1940.

5. Крип'якевич Т. П. Богдан Хмельницький. Київ, 1954.

6. Касименко О. К. Російсько-українські взаємовідносини 1648 - початку 1651 р. Київ, 1955.

7'. Голобуцкий В. А. Дипломатическая история Освободительной войны украинского народа 1648 - 1654 гг. Київ, 1962.

8. Frank E.S. Ukrainian-Polish Relations in the Seventeenth Century: the Role of National Consciousness and National Conflict in the Khmelnitsky Movement // Poland and Ukraine: Past and Present. Edmonton; Toronto, 1980.

9. Когут З. Коріння ідентичності. Студії з ранньомодерної та модерної історії Укріїни. Київ, 2004.

10. Плохій С. Налівайкова віра: козацтво та релігія в ранньомодеррній Україні. Київ. 2006.

11. Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982.

12. Флоря Б. Н. О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху Средневековья - раннего Нового времени // Россия - Украина: история взаимоотношений. М., 1997.

13. Неменский О. Б. Воображаемые сообщества в "Палинодии" Захарии Копыстенского и "Обороне Унии" Льва Кревзы // Белоруссия и Украина. М., 2008.

14. Неменский О. Н. Русская идентичность в Речи Посполитой в конце XVI - первой половине XVII в. (по материалам полемической литературы) // Религиозные и этнические традиции в формировании национальной идентичности в Европе. Средние века - Новое время. М., 2008.

15. Дмитриев М. В. О формировании дискурсов общерусского самосознания в украинско-белорусской культуре конца XVI-XVII вв. // Украина и Россия: история и образ истории. 3 - 5 апреля 2008 г. Материалы международной конференции // http://www.hist.msu.ru/Labs/UkrBel/dmitriev.doc.13.02.2012.

16. Мицик Ю. А. Перший український історико-політичний трактат // Український історичний журнал. Київ, 1991. N 5.

17. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные археографическою комиссиею. СПб., 1863 - 1892. Т. 1.

18. Памятники, изданные временною комиссиею для разбора древних актов, высочайше учрежденную при киевском военном, подольском и волынском генерал-губернаторстве. Киев, 1852. Т. 3.

19. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы в трех томах. М., 1953. Т. 2 - 3.

20. Документи Богдана Хмельницького. Київ, 1961.

21. Документы об Освободительной войне украинского народа 1648 - 1654. Київ, 1965.

22. Національно-визвольна війна в Україні 1648 - 1657. Збірник за документами актових книг. Київ, 2008.

23. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.

24. Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. 1.

25. Шевченко Ф. Історичне минуле у сприйнятті Богдана Хмельницького // Доба Богдана Хмельницького (до 400-річчя від дня народження великого гетьмана). Збірник наукових праць. Київ, 1995.

26. Письма преосвященного Лазаря Барановича. Чернигов, 1865.

27. Российский государственный архив древних актов.

28. Памятники полемической литературы в Западной Руси. СПб., 1878. Вып. 1.

29. Челобитная Львовского братства Федору Иоанновичу; три послания Тырновского митрополита Дионисия: царю Федору, супруге его Ирине и царскому боярину Борису Годунову; послание того же братства думному дьяку Андрею Щелкалову Ирине и Годунову (15 июня 1592 г.) // Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою Комиссиею. СПб., 1851. Т. IV. 1588 - 1632. N 34.

30. Флоря Б. Н. Русское государство и его западные соседи (1655 - 1661). М., 2010.

31. Толочко П. Мала Русь, Руський народ в другій половині XVI - нач. XVII ст. // Київська старовина. 1993. N3.

32. Полное собрание русских летописей. М., 1975. Т. 32.

Постоянный адрес данной публикации: