Автор: Ю. БОНДАРЕВ


"Правда" N 123, 2002 г.

В нашей крови пульсируют токи тех людей, что жили, сражались и погибли шестьдесят лет назад в Сталинграде. Они не знали и не могли знать того, что знаем мы. Но они чувствовали то, что уже не чувствуем мы. При ежесекундном взгляде в лицо смерти все предельно обострено в человеческой душе.

Нам тогда многим под Сталинградом было по восемнадцать...

Мы мечтали вернуться в тот солнечный довоенный мир, из которого ушли, запомнив его прекрасную утреннюю ясность и тишину.

За долгие четыре года войны мы не утратили мир юности, но мы сразу повзрослели на двадцать лет...

Мы узнали, что мир и прочен, и зыбок.

Мы узнавали мир вместе с человеческим подвигом и страданиями.

Мы узнали, что такое фашизм во всей его человеконенавистнической наготе.

За годы войны мое поколение познало многое. Но наше внутреннее зрение воспринимало только две краски: солнечно-белую и масляно- черную. Середины не было. Радужные цвета спектра отсутствовали.

Война была жестокой и грубой школой. Мы сидели не за партами, а в мерзлых окопах, и перед нами были не конспекты, а бронебойные снаряды и пулеметные гашетки.

Мы еще не обладали жизненным опытом и вследствие этого не знали простых, элементарных вещей, которые приходят к человеку в будничной, мирной жизни.

Но наш душевный опыт был переполнен до предела. Мы могли плакать не от горя, а от ненависти.

Неиссякаемое чувство ненависти в наших душах было тем ожесточеннее, чем чище, ярче, ранимее было ощущение солнечного мира великих ожиданий.

Наше поколение - те, кто оставался в живых, - вернулось с войны, сумев сохранить, пронести в себе через огонь этот чистый, лучезарный мир, веру и надежду.

Но мы стали непримиримее к несправедливости, добрее к добру: ведь наша совесть была оплачена большой кровью. И вместе с тем мы сохранили в себе тепло стремительно ушедшей юности.

И весь этот фокус чувств и восприятий не сумеет выразить, передать историк. Это - мое достояние. Эти чувства и ощущения, переплавленные в убеждения, и составляют мою память о Сталинградской битве, о Великой Отечественной войне. Наша память порой выступает в роли главного судьи сегодняшних дней.

* * *

Моя память о Сталинградском сражении хотя частично и выражена в книгах и фильмах, но и по сию пору хранит незабываемые образы людей. И еще: встречи в послевоенные годы, самые неожиданные и поучительные. Вот одна из них.

...В чистеньком номере мюнхенской гостиницы мне не спалось.

Сумрак декабрьской ночи просачивался сквозь густо залепленное снегом окно, вкрадчиво-дремотно пощелкивало в тишине электрическое отопление, а мне казалось чудовищным, что я нахожусь в немецком, страшном своей славой городе, откуда началось все: война, кровь, концлагеря, газовые камеры.

Я вдруг отчетливо вспомнил утренний разговор с мюнхенским издателем... Включил настольный свет и стал просматривать газеты. И тотчас в глаза бросился крупный заголовок - "Сталинград". А под ним несколько фотографий... Суровая сосредоточенность на лицах немецких солдат за пулеметом среди развалин города... Танковая атака в снежной степи... Высокий молодой автоматчик, расставив ноги в сапогах-раструбах, хозяином стоит на берегу Волги.

В статье выделялись давно знакомые имена и названия: Паулюс, Манштейн, Гитлер, группа армий "Дон", 6-я полевая армия.

И лишь тогда я понял, почему издатель попросил меня просмотреть эту газету.

Утром, во время встречи, он узнал, что я интересуюсь материалами второй мировой войны. Тогда издатель развернул передо мной газету, сказал:

- Хотел бы, чтобы вы встретились с фельдмаршалом Манштейном. Да, он жив, ему восемьдесят лет... Но думаю, что он побоится разговора с вами. Наши газеты, - отметил мюнхенский издатель, - много пишут о нем в хвалебном тоне. Называют его стратегом и даже не побежденным на поле боя... Задайте ему несколько вопросов, чтобы старый пруссак понял, что он участник преступления. А впрочем, один момент...

Издатель довольно решительно подошел к телефону и через справочную узнал номер фельдмаршала.

Я хорошо слышал последующий разговор. Старческий голос в трубке надолго замолчал, как только издатель сказал, что господину фельдмаршалу хочет задать несколько вопросов русский писатель, занятый изучением материалов второй мировой войны, в том числе, конечно, и Сталинградской операции.

Длилась томительная пауза, потом старческий голос не без удивления переспросил:

- Русский писатель? О Сталинграде? - И опять после паузы с пунктуальностью военного: - Какие именно изучает он вопросы?

Затем после осторожного молчания уточнил:

- Пусть изложит письменно вопросы. - И снова после длительной паузы:

- Я все сказал в своей книге "Потерянные победы". О себе и Паулюсе. - И наконец решительнее: - Нет, нет, я никак не могу встретиться, я простужен, господин издатель. У меня болит горло. Я плохо себя чувствую.

Положив трубку, издатель сказал:

- Я так и думал. У этих вояк всегда болит горло, когда надо серьезно отвечать.

В сущности, я не очень хотел бы этой встречи с восьмидесятилетним гитлеровским фельдмаршалом. Почему? Да потому, что испытывал к нему то, что испытывал двадцать пять лет назад, когда стрелял по его танкам в незабываемые декабрьские дни сорок второго года.

Но я понимал, почему фельдмаршал, этот "не побежденный на поле боя", опасался вопросов о Сталинградской операции...

Вспомнилось... С 24 по 29 ноября соединения Донского и Сталинградского фронтов вели непрерывные наступательные бои против замкнутой в клещи многотысячной немецкой группировки. Она ожесточенно сопротивлялась, не раз на отдельных участках переходила в контратаки. Но к первым числам декабря территория, занятая окруженными войсками, сократилась вдвое, не превышала уже семидесяти-восьмидесяти километров с запада на восток и тридцати-сорока километров с севера на юг.

Командующий 6-й полевой армией генерал-полковник Паулюс послал радиограмму в ставку Гитлера, требуя разрешения на прорыв из котла. Рассчитывая на согласие Гитлера, он отдал приказ своей армии, а также подчиненной ему 4-й танковой армии приготовиться к отходу от Волги в направлении Ростова.

Гитлер колебался, пребывая в состоянии нерешительности: согласиться с предложением Паулюса или отказать ему. Из состояния нерешительности фюрера вывел Геринг. Он заверил, что посредством авиации наведет воздушный мост в Сталинград и ежедневно будет доставлять окруженным до пятисот тонн грузов. Гитлер послал радиограмму Паулюсу - приказал не оставлять Сталинграда, держать круговую оборону, сражаться до последнего солдата.

Это решение Гитлера, удерживать Сталинград во что бы то ни стало, преследовало вместе с тем и стратегическую цель - обеспечить отход на Ростов северокавказской группировки немцев, находящейся под угрозой охвата с флангов.

* * *

На рассвете 12 декабря, создав трехкратный перевес на узком участке вдоль железной дороги Тихорецкая - Котельниково - Сталинград, Манштейн нанес удар в стык двух армий Сталинградского фронта. Танки устремились в прорыв и к 15 декабря вышли на берег реки Аксай. За три дня беспрерывных атак они продвинулись на сорок пять километров.

Нашей разведкой были перехвачены незашифрованные радиограммы в штаб Паулюсу: "Держитесь. Освобождение близко. Мы придем!"

В те же дни на передовые порядки наших войск гитлеровцы высыпали десятки тысяч листовок: "Сталинградские бандиты! Вам временно удалось окружить часть немецких войск под вашим Сталинградом, который превращен нашим воздушным флотом в развалины. Не радуйтесь! Не надейтесь, что теперь вы будете наступать! Мы вам еще устроим веселый праздник на вашей улице, загоним за Волгу и дальше кормить сибирских вшей. Перед славной победоносной армией вы слабы. Берегите свои дырявые шкуры, советские головорезы!"

Наглая самоуверенность гитлеровцев еще была живуча.

На Котельниковском направлении наши войска отходили, истекая кровью, с жестоким упорством цеплялись за каждый степной бугор.

В те критические дни декабря северо-западнее Сталинграда начала выгружаться на степных полустанках подошедшая из резерва Ставки наша 2-я гвардейская армия генерала Малиновского.

Оперативная обстановка с бесспорной очевидностью складывалась таким образом, что войска Сталинградского фронта, по которому наносился главный удар, не имели достаточных сил противостоять натиску Манштейна. Вот почему 2-я гвардейская армия Ставкой была переподчинена Сталинградскому фронту. Форсированным маршем, без остановок, без привалов, без отдыха армия двинулась с севера на юг, на рубеж степной реки Мышкова - последний естественный рубеж...

Армия Малиновского и танковые дивизии Манштейна с одинаковым упорством двигались к этому естественному рубежу, и от того, кто первым успеет к реке Мышкова, зависело многое, если не все. Действия вражеской и нашей сторон напоминали как бы чаши весов, на которые были положены все возможности в сложившихся обстоятельствах.

...Я до сих пор помню остроту тех декабрьских холодов под Сталинградом, когда все сверкало, все скрипело, все металлически звенело от жестокого мороза: снег под валенками, под колесами орудий, толсто заиндевевшие ремни и портупеи на шинелях.

А мы шли, почти без остановок, без привалов. И не все знали куда...

Наши лица в обмерзших подшлемниках почернели от сухих метелей, от ледяных ветров, беспрестанно прожигающих степные просторы.

Мы торопливо шли и дыханием пытались согреть примерзавшие к оружию руки.

Потом уж, на огневых позициях, мы научились согревать руки о горячие стреляные гильзы.

* * *

Шел декабрь второго года войны. Армия Паулюса была сжата в тесном кольце вокруг превращенного в развалины Сталинграда. Кольцо все сдавливалось, все сужалось, но армия Паулюса сопротивлялась с тупым неистовством обреченной. Она еще держалась в развалинах города, еще была на берегах Волги.

А мы уже ощущали знаки Победы в горящих танках, в ночных пожарах за немецкой передовой, в идущем гудении транспортных "юнкерсов", сбрасывающих контейнеры с боеприпасами и продовольствием в тылы 6-й армии.

Наша пехота в звездные декабрьские ночи коротких передышек чувствовала в морозном воздухе запах пепла. И это тоже был запах ожидаемой победы - в немецких штабах жгли бумаги, бросали в печи корпусные и дивизионные печати, наградные листы, копии донесений, плавились в огне Железные и Рыцарские кресты, которые уже потеряли ценность.

Иногда мы слышали крики, одиночные выстрелы в близких к нам вражеских окопах. Это совершался скорый суд над обезумевшими от боев солдатами.

Никто из нас в те дни еще не видел немецких медпунктов, трехъярусных нар, забитых обмороженными ранеными.

Никто из нас, кроме разведчиков, не видел окоченевших трупов немцев на дорогах в окружении каменных от мороза убитых лошадей, искромсанных финками голодных солдат 6-й армии.

Да, тогда мы не знали всего этого.

Но если бы и знали, то не испытывали бы жалости. Мы сжимали кольцо с одним желанием уничтожения. И это было справедливо, как возмездие.

Жестокость врага рождает ненависть, и она неистребимо жила в нас, как память о сорок первом годе, о Смоленске, о Москве, о том надменном воинственном веселье викингов Третьего рейха, когда они подходили к Сталинграду...

Да, тогда они продвигались... с огромными потерями, но все-таки продвигались к Волге.

Да, тогда в ликующей Германии звучали фанфары. Гремели марши по радио.

Впервые в истории немецкий солдат вот-вот почерпнет своей плоской алюминиевой кружкой волжскую воду и с чувством победителя плеснет ею на потную шею. Немецкие танки, войдя в прорыв на юге, прошли за лето сорок второго года сотни километров, ворвались в Сталинград, на его улицы.

Их танки были накалены русским солнцем, русская пыль густым слоем покрывала крупповскую броню. И этот горячий запах русской пыли, запах выжженных приволжских степей сильнее порционного рома опьянил солдат и наркотически опьянял Берлин, на весь мир шумевший победными речами.

В рейхсканцелярии ежедневно устраивались роскошные, почти древне-римские приемы. Высшие чины рейха и генералы с самоуверенными лицами, внушительно сверкая орденами на парадных мундирах, жали друг другу руки между глотками шампанского. А женщины, обольстительно улыбаясь, блистали драгоценностями, награбленными в павшей Европе и на завоеванных территориях "жизненного пространства".

Весь мир затаил дыхание: казалось, еще один шаг немецкой армии - и Россия падет. И не только Россия, а все человечество падет к ногам фашистов...

Да, тогда так было.

А что наши союзники по антигитлеровской коалиции? Что они предпринимали для оказания помощи в соответствии с договоренностью? Рузвельт поддерживал советский народ теплыми посланиями на имя Сталина.

5 октября: "Я посылаю Вам мои самые сердечные поздравления с великолепными победами советских армий и мои наилучшие пожелания Вам дальнейшего благополучия. Верьте мне, искренне Ваш Франклин Рузвельт".

9 октября: "Доблестная оборона Сталинграда глубоко взволновала в Америке всех, и мы уверены в ее успехе".

19 ноября: "Мне не приходится говорить Вам о том, чтобы Вы продолжали хорошую работу. Вы делаете это, и я искренне считаю, что дела везде выглядят в более благоприятном свете. С горячим приветом Рузвельт".

Горячие приветы вместо военной помощи. К концу ноября союзники вдвое сократили отправку обещанного военного снаряжения, а затем и вовсе прекратили проводку военных транспортов в наши северные порты.

Когда же закончится вторая мировая война, один из близких советников американского президента, генерал Маршалл, сделает в связи с позицией союзников красноречивое признание: "Нынешнее поколение американцев надолго запомнит мрачные дни 1942 года, когда японцы захватили Малайю, оккупировали Бирму, создали угрозу Индии, а германские войска подошли к Волге и Суэцу. В то время Германия и Япония оказались настолько близки к завоеванию господства над миром, что мы до сих пор по-настоящему не осознали, насколько тонкой была нить, на которой держалась судьба Объединенных Наций. Ради справедливости следует сказать, что наша роль в предотвращении катастрофы в те дни не делает нам чести".

Тогда мы, фронтовики, не могли всего этого знать.

Однако нам, русским солдатам, довелось одним выдержать натиск военно-стратегической машины Германии у Сталинграда. И не только выдержать, но и навсегда выбить у нее переднюю, наступательную скорость...

* * *

Но вернемся снова в Германию сорок второго года. В те для них опьяняющие победой месяцы хромающий рейхсминистр Геббельс, как бы забыв о великих "идеалах немецкого народа", о которых он так наигранно-страстно любил говорить, уже самоуверенно заявил на весь мир, что цель войны - "набить себе брюхо", все дело в нефти, пшенице, угле, руде.

В те месяцы молниеносно повышались генеральские и офицерские звания "героям летнего наступления", "беспримерным воинам", танкистам и летчикам вручались Рыцарские и Железные кресты.

Да, тогда Берлину мнилось - в день падения Сталинграда победоносная армия рейха заканчивает войну на берегах Волги. Они, в Берлине, настолько были уверены в своей победе, что еще на подходе к городу назначили коменданта Сталинграда, изготовили итографский камень для листовки о падении большевистской крепости на Волге, как они именовали открытый на все четыре стороны город. Мало того, они отчеканили медали о взятии Сталинграда. И вдруг быстрое окружение отборной армии в почти захваченном Сталинграде представилось сначала в Берлине невозможностью, мифом, результатом ошеломляющей таинственности неожиданно возникшего русского потенциала и тайны славянского характера.

Но это не было ни мифом, ни таинственностью. Это было проявлением закономерности. До предела сжатая пружина стала разжиматься с неудержимой разрушительной силой.

Война вошла в новую свою фазу.

Да, тогда мы, проклиная дни отступления, конечно, не могли со всей очевидностью предполагать, что наше успешное наступление в ноябре-декабре, наши атаки, удары бронебойных снарядов по танкам - все это было началом конца этой страшной войны, битвой в глубине России на уничтожение.

Мы лишь чувствовали долго ожидаемое, наконец, с ощущением собственной силы начатое.

И будто в подкрепление наших ощущений, переплава их в убеждения и веру в победу в те дни нас с быстротой молнии достигли сталинские слова. 17 декабря газета "Правда" напечатала телеграмму Сталина участникам Сталинградской битвы: "Горжусь вашей упорной борьбой. Ни шагу назад. Отличившихся бойцов и командиров представить к правительственной награде".

Мы понимали, что впереди еще неисчислимые километры наступления, бои, потери, и мы зрительно представляли этот тяжелейший путь сражений в сталинградских степях.

Окруженная группировка Паулюса получала одну за другой радиограммы Гитлера с приказом держаться до последнего солдата. Фюрер понимал, что потерять Сталинград - значит потерять инициативу.

И вот тогда командующий группой армий "Дон", фельдмаршал Манштейн, получил приказ начать операцию деблокирования. Эта операция могла решить многое, если не все.

Только теперь я понимаю, что весь исход битвы на Волге, вся каннская операция трех наших фронтов, может быть, даже сроки окончания всей войны как бы зависели от успеха или неуспеха начатого Манштейном деблокирования.

* * *

...Я хорошо помню неистовые бомбежки, когда небо чернотой соединялось с землей. И эти песочного цвета стада танков в снежной степи, ползущие на наши батареи.

Я помню раскаленные стволы орудий. Непрерывный гром выстрелов, скрежет, лязг гусениц. Распахнутые телогрейки солдат, мелькающие со снарядами руки заряжающих, черный от копоти пот на лицах наводчиков. Черно-белые смерчи взрывов.

Да, тогда так было.

Манштейн не выручил Паулюса. И не потому, что не хватило у него тевтонской наглости, фельдмаршальского честолюбия. У него всего этого было предостаточно.

Мы, советские солдаты, или, как нас потом в народе называли, сталинградцы, не позволили, не дали армейской ударной группе Манштейна перевесить чашу весов под Сталинградом в пользу германской стороны.

Я помню, как тогда мы гнали немцев, как в канун нового сорок третьего года штурмом освобождали Котельниково. Помню разлившийся от зимних оттепелей, а затем замерзший Аксай. Это была наша первая от Сталинграда к Берлину река, которую мы с боем форсировали.

Был яркий, до боли в глазах, солнечный день. Весь исполненный белизны, жестокого мороза, когда небо было ярко-синим. А над нами рвались бризантные снаряды - те снаряды, что рвутся не на земле, а в воздухе, от которых невозможно укрыться.

В тот радостный и незабвенный день мы были мокрыми от пота, и хотелось неимоверно, невыносимо пить. Я до сих пор помню голубую полынью от снаряда посреди Аксая. И такой жгуче-сладкой показалась нам вода в той полынье!

Я помню вокзал. Наискосок свисавшую жестяную полосу с надписью понемецки: "Котельников". Запомнились пакгаузы у вокзала, знакомый наводчик, с ужасом сообщивший мне, что у его противотанкового орудия разбило прицел. А орудие без прицела - это не орудие. А потом очередной налет "юнкерсов". У этих пакгаузов меня ранило, и не одного...

И так угодно было судьбе, а может, скорее я сам в том причина, почему сюда, на места жестоких боев, мне довелось попасть почти через четыре десятилетия.

Я не узнал Аксая, хотя вновь с ним встретился в середине зимы, не нашел пакгаузов, и сам город был совсем другим. Только вокзал не изменился. И по-русски на нем: "Котельниково".

Да, тогда и теперь лучи славы героического Сталинграда ложатся и на Котельниково, ибо этот город - также участник великого перелома в войне.

Вторая гвардейская и другие армии теснили немцев по заснеженным просторам Придонья к Ростову, все больше увеличивая расстояния между намерением Манштейна и ожиданием Паулюса.

Гитлеровские верхи, точно улавливая каждое желание фюрера, пришли к единому выводу: окруженную более чем трехсоттысячную армию следует принести в жертву - погибнуть без капитуляции, стрелять до последнего патрона. Среди солдат и офицеров решено распространить написанный сверху приказ - кончать жизнь самоубийством.

Выполняя это желание Гитлера, фельдмаршал Манштейн, которому непосредственно была подчинена окруженная в Сталинграде армия, прекратил сношения со штабом Паулюса, перестал отвечать на его радиограммы. Потом холодно и расчетливо прекратил снабжение с воздуха, прекратил вывоз раненых, хотя в то же время из окружения вывозились так называемые имеющие ценность специалисты, необходимые для продолжения войны. Остальные обрекались на гибель.

* * *

21 января в Новочеркасске приземлился последний транспортный самолет, вырвавшийся из Сталинградского котла. Он доставил раненых и почту. Самолет сразу же окружили гестаповцы. Их интересовали не люди, а их мысли. Семь огромных мешков, набитых солдатскими письмами, были конфискованы и направлены в Берлин. Фашистских правителей интересовало настроение солдат в Сталинградском котле.

Чиновники ведомства Геббельса скрупулезно изучили все письма, систематизировали их, и в итоге получилась такая картина.

60,5 процента военнослужащих высказали в прощальных письмах свое оппозиционное, отрицательное отношение к войне.

33 процента не решились высказать точку зрения о войне.

4,4 процента отнеслись сомнительно.

И только 2,1 процента выразили свое позитивное отношение к войне.

Как видим, содержание писем красноречиво свидетельствовало о коренных изменениях, происшедших в психологии немецких солдат и офицеров на заключительном этапе Сталинградской битвы.

Гитлер и его подручные не таких результатов ждали от солдат своей ударной армии.

Разочаровал, просто подвел их Паулюс.

Утром 31 января пришла последняя радиограмма из гитлеровской ставки с пышным текстом о производстве Паулюса в генерал- фельдмаршалы. Это было скрытое приглашение к самоубийству. Паулюс понял, но нашел другой выход-плен.

В тот же день он отправил Гитлеру радиограмму чрезвычайно короткого содержания: "У дверей русский..."

Наш генерал с переводчиком стояли возле двери штаба Паулюса в подвале разбитого в центре Сталинграда универмага...

* * *

Так закончилась эта невиданная в истории войн битва, эти первые Канны целой немецкой армии. Это поражение было символическим могильным крестом, замаячившим над ореолом непобедимости фашистской Германии.

...Вот почему, даже спустя двадцать пять лет, у бывшего фельдмаршала Эриха фон Манштейна заболело горло, когда издатель позвонил ему по телефону и заговорил о Сталинграде и русском писателе...

Вспоминать прошлое для него означало бы признавать персональную вину в преступлении перед своим народом, перед всем человечеством...

А мы помним все. Мы и нашим потомкам завещаем не забывать, какой ценой создавался коренной поворот у Сталинграда.

Мы помним тяжесть и позор отступления до самой Волги.

Помним суровый и беспощадный приказ "Ни шагу назад!" - приказ Наркома обороны Сталина за номером 227 от 28 июля сорок второго года. Отступать дальше - загубить себя, загубить Родину...

И невероятным усилием, беспредельным мужеством, невиданной стойкостью наши воины перемалывали отборные полки и дивизии врага.

В дымящихся развалинах огромного города шел бой не на жизнь, а на смерть. Рушились стены, горела разлившаяся по Волге нефть. Визг пикирующих самолетов смешивался со скрежетом танков, тысячи разрывов сливались в сплошной грохот, и порой казалось почти немыслимым, что человек может выжить, выстоять в этом море огня. На Мамаевом кургане к концу боев было больше металла, чем земли.

Победа под Сталинградом была не просто победой, она была историческим подвигом. А подлинная мера всякого подвига может быть справедливо оценена только тогда, когда мы до конца представим себе, в какой обстановке он был свершен.

Обстановка была в те дни очень грозной.

Продолжалась блокада Ленинграда, враг еще стоял в 170 километрах от Москвы. Гитлеровцы вторглись в предгорья Кавказа.

23 августа 1942 года они прорвались к Волге.

Немцы бросили в Сталинградское сражение больше половины всех своих танковых и без малого две тысячи всех пехотных частей, сражавшихся на Восточном фронте.

Когда началось контрнаступление, против наших войск был сосредоточен миллион вражеских солдат. Ко дню капитуляции Паулюса немецко-фашистские войска, разгромленные в междуречье Волги и Дона, потеряли убитыми, ранеными и плененными свыше 800 тысяч человек. Передний край войны передвинулся на несколько сотен километров к западу. Но для того, чтобы все это свершилось, армии, сражавшиеся в Сталинграде, должны были выдержать, вынести на себе неимоверную тяжесть многомесячных оборонительных боев за каждую пядь земли.

Мы говорим "Дом Павлова" - и представляем сотни домов, ставших настоящими неприступными крепостями.

Мы говорим "Остров Людникова" - и вспоминаем десятки других островков сталинградской земли, в самые критические дни удержанных мужеством наших солдат и офицеров.

Мы говорим "защитники Сталинграда" - и думаем не только о солдатах, но и о тех, кто рыл под бомбежками окопы и противотанковые рвы, кто работал на сталинградских заводах уже под огнем, до последней минуты.

Мы говорим "Победа!" - и вспоминаем всех, кто добыл ее. Это была победа великого советского народа. Это была победа советского военного искусства. Под руководством Верховного главнокомандующего И. В. Сталина большой вклад в эту победу внесли выдающиеся военачальники Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Н. Ф. Ватутин, Н. Н. Воронов, А. И. Еременко, Р. Я. Малиновский, И. С. Конев, К. К. Рокоссовский, В. И. Чуйков, М. С. Шумилов и другие. Это была победа мастерства командиров корпусов, дивизий, полков, батальонов, рот и батарей. Это была победа высокого боевого духа нашей армии. И мы знаем, как много сделали для нее армейские партийные организации, члены военных советов, начальники политорганов, наши самоотверженные политработники. Это они - генералы, офицеры, солдаты - сражались и победили в Сталинграде и пронесли наше победоносное знамя до столиц освобожденной Европы, до поверженного фашистского Берлина.

* * *

...В этой битве не только были перемолоты отборные гитлеровские войска. Здесь выдохся наступательный порыв и был сломлен воинственный дух фашизма. Начался распад фашистского блока. Даже для людей, одурманенных нацистской пропагандой, колокольный звон общегосударственного траура, официально объявленного Гитлером в феврале 1943 года, прозвучал предвестником поражения. День траура фашистской Германии стал днем надежды для всех людей мира. Слово "Сталинград" передавалось из уст в уста как пароль сопротивления, пароль победы.

После битвы на Волге война длилась еще более двух лет, предстояло еще многое вынести и многое совершить. Но ход событий уже был определен.

Постоянный адрес данной публикации: