Автор: Е. ЛОПАТИНА


Екатерина ЛОПАТИНА, писатель

"ТРАГЕДИЯ ХАДИЖАТ..."

Ни топать по шпалам, ни просить (как мне советовали) прощения за допущенные ошибки, какую-нибудь должность пониже и квартиру поскромнее мне не пришлось.

Дорогая моя "Литературка" предоставила мне куда более масштабную работу, более почетную должность собственного корреспондента по югу России и республикам Северного Кавказа.

Скажу честно: к могучему стволу "Литературки" - той еще "Литературки" с миллионными тиражами - я, веточка, принесенная ветром, прививалась непросто.

Долгая жизнь в Таджикистане, восточная литература, восточный колорит, восточные нравы тянули меня на экзотику, на цветистость. Например, один из материалов о поездке на Памир я начинала так: "Тысячи тысяч лет стоят горы, тысячи тысяч лет течет река". А двенадцать лет работы в ЦК, множество написанных официальных речей и статей, постановлений Бюро и отчетных докладов "обогатили" мой словарь характерными для того времени штампами.

Главными моими наставниками в редакции много лет оставались Валентина Филипповна Елисеева и Георгий Георгиевич Радов. Первая учила меня человеческому языку, человековидению и человековедению. Второй - прививал вкус к глубокому анализу фактов, к постановке проблем.

Пожалуй, одним из первых материалов, в какой-то мере отвечающим этим требованиям, была статья под заголовком "Трагедия Хадижат". После имени в этом заголовке значилась и фамилия, очень органично сочетающаяся с ним. Мне казалось, что имя без фамилии и фамилия без имени как бы не создавали образа.

Это была отвратительная история. Из письма, адресованного в редакцию, я знала, что речь идет об убийстве молодого инженера-дагестанца. Подлом убийстве, совершенном тремя братьями - тоже дагестанцами, любезно пригласившими обреченного на смерть зайти к ним, помочь младшему брату- студенту подготовиться к экзамену в мединституте. (Этот инженер славился в городе тем, что безвозмездно помогал всем, желающим получить образование.)

Убийство было актом кровной мести. Братья считали, что именно этот молодой человек обесчестил их сестру Хадижат, и она от него забеременела.

В письме говорилось, что следствие по делу, во-первых, затянулось, во-вторых, ведется необъективно, склоняясь в пользу обвиняемых. Авторы письма опасались, что и предстоящий суд окажется таким же необъективным.

В Махачкалу я приехала дня за два до объявленного начала суда. Раньше меня там оказался спецкор "Литературной России" Валерий Осипов, ранее мне не знакомый. Очень симпатичный молодой мужчина, он мне показался похожим на Пьера Безухова, того, по Льву Николаевичу Толстому, но не по фильму "Война и мир"*. Перед зданием, в котором должен был состояться суд, собралась огромная толпа мужчин, одетых в черное. Это были родственники и друзья убитого и убийц. Они были разделены узким проходом, по которому вначале про-


--------------------------------------------------------------------------------
Продолжение. Начало в N 10.

* Валерий Осипов, член СП СССР, автор сценария известного фильма "Неотправленное письмо" и повести о В. И. Ленине "Апрель".

стр. 91


--------------------------------------------------------------------------------
следовали судейские, а затем и мы с Валерием. При этом он, положив руки мне на плечи, шел сзади, чтобы (вполне возможный) удар принять на себя.

Суд в этот день не начался. Отложили его и на следующий день. Нам сказали, что нас приглашает к себе Первый секретарь обкома партии (запамятовала его фамилию). Он был очень любезен, очень заботлив, особенно по отношению ко мне.

- Зачем вам, молодой женщине, копаться в этом грязном белье? Я дам вам машину и провожатого, поезжайте куда хотите. Можно на родину Шамиля в Гунаб или в аул златокузнецов Кубачи. Очень интересен, особенно для вашей газеты, аул Кумух - там есть театр на местном языке, он ставит мировую классику, а руководитель театра сам пишет и ставит пьесы на исторические темы и темы современности.

Я поблагодарила: с большим бы удовольствием, но ведь я на работе, с определенным заданием. Позвоните, пожалуйста, нашему главному редактору, пусть он освободит меня от этого, и правда, непривычного задания.

Секретарь обкома, разумеется, звонить не стал. Но суд назавтра все же начался. И первое, что сделал судья, - объявил:

- Здесь находятся корреспонденты из Москвы. Они на стороне такого-то (он назвал фамилию убитого).

- Это провокация! - не сдержалась, крикнула я.

- Гражданка, не нарушайте порядок, иначе я удалю вас из зала заседаний.

Валерий крепко стиснул мою руку, предупреждая от повторной вспышки, а может, собираясь помешать обещанному выдворению.

Такого, однако, не последовало. Но и суд продолжался недолго: зачитали только обвинительное заключение.

Валерий (о, прекрасная журналистская солидарность!) в этот и последующие дни бережно провожал меня сквозь строй, ходил вместе со мной в столовую, доводил до двери моего гостиничного номера, строго-настрого наказав:

- До утра не выходите. Дверь заприте на ключ и никому не открывайте. Утром я за вами зайду.

Сторожился он не напрасно. Ко мне несколько раз стучались мужчины с горским акцентом, просили впустить для откровенного и очень важного разговора. Под дверь подсовывали записки не столь мирного содержания.

А суд ни шатко ни валко, с необъяснимыми перерывами продолжался. Из показаний сторон появлялись все более ужасные, мерзкие подробности.

Хадижат, заподозренную братьями в "падении", лично освидетельствовал брат, недоучившийся медик. Подозрения подтвердились. Два других брата топтали ее ногами, чтобы ликвидировать "плод греха", а заодно и выбить имя виновника.

Убивали, похоже, все вместе. Убитый был спортсменом, крепким парнем, - когда один колол и резал, двое других (одному это было бы не под силу) держали жертву. Но в суде свалили все на одного, того, у которого был нож, психически неполноценного ("такому меньше дадут").

Убивали в доме своих родителей. Почтенный пагаша в это время колол во дворе дрова.

Истерзанный труп выбросили на улицу.

Нет, больше не могу! Нет сил даже вспоминать, не то что описывать эти подробности.

Только еще одно. Потерпевшая Хадижат (какую же работу потребовалось с ней провести!) держалась не как жертва диких обычаев, а как героиня провинциальной сцены: свидетельские показания давала бойко, выучив назубок кем-то умело составленную речь; закончив говорить, оглядывала зал с победоносным видом; у сидящих рядом, должно быть, подружек, спрашивала: "Ну, как я выступила?"

Отец убитого - участник Отечественной войны, на костылях - спросил ее:

- Хадижатка, а где ты встречалась с моим сыном?

- У вас дома!

- На каком этаже? На первом или втором?

- На втором, - без запинки ответила она.

- Но у нас никогда не было второго этажа...

- Это несущественная подробность, - прервал его судья. - Садитесь!

- У меня только один, последний вопрос. Хадижатка, почему ты не пришла ко мне? Разве бы я позволил сыну... разве бы я допустил, чтобы моего внука...

Он заплакал. Зал загудел. Судья объявил перерыв до утра.

стр. 92


--------------------------------------------------------------------------------
Перерывы объявлялись и на выходные дни. На эти дни Валерий приносил мне в гостиницу подшивку областной русскоязычной газеты. Я искала и нашла в ней множество материалов о так называемых пережитках феодально-байского отношения к женщине. Гордых горянок, любовно воспетых Расулом Гамзатовым, принуждали покидать старшие классы школ, до совершеннолетия насильно выдавали замуж, в семье подвергали унижениям и истязаниям, доводили до самоубийства.

Я уже была перенасыщена впечатлениями и фактами. Срок моей командировки подходил к концу. Пора подумать об отъезде до окончания этого судебного спектакля.

А он снова переносился и переносился, откладывался и откладывался. В том числе и из-за отсутствия важного свидетеля. Очень важного. Может быть, наиболее важного. А может, и не просто свидетеля.

Слушая путаные, противоречивые признания обвиняемых, показания Ха-дижат и выступления свидетелей, мы с Валерием все больше стали замечать некие "ослиные уши Мидаса". Как-то так выходило, что к несчастью девушки молодой инженер не имел никакого отношения. Что в беде ее повинен совсем другой человек. Что именно на этого человека, а не на инженера показала в самом начале Хадижат. Что именно к нему приходили братья, дабы "свершить правосудие". И что он, преподаватель техникума, в котором училась Хадижат, "открыл братьям глаза" на настоящего виновника.

И вот этого-то, необходимейшего участника процесса, по странной случайности в пределах Дагестана не обнаружилось, он вроде бы находился в отпуске и отдыхал неизвестно где.

В своем материале, опубликованном в "Литгазете", я этого момента не касалась: все было "вроде бы" и "как будто". К сожалению, не помню, что написал обо всем этом Валерий Осипов, задержавшийся до окончания процесса. Я рассказала о трагедии конкретной девушки, о малых и больших трагедиях других горянок, о которых узнала из местных газет. Проблема - вот что для меня было самым важным.

Вскоре после публикации в "Литературку" пожаловал некий юрист из Дагестана (подозреваю, тот самый, что писал душещипательные монологи для Хадижат). Он потребовал... чего бы вы думали? "Защитить честь несчастной девушки, которую газета опозорила на весь Союз, назвав полностью ее фамилию" (фамилия начиналась с буквы "Г").

- А как вы думаете, - спросил юриста заместитель главного редактора, - умница и острослов, "лукавый византиец" Артур Сергеевич Тертерян. - Как вам кажется, если бы было сказано "Хадижат Г." - это звучало бы не так обидно?

Потом состоялся еще один суд. В Махачкале. На этот раз судили "Литгазету", попутно и меня. По какой статье - не помню. Меня редакция пощадила (далеко не в последний раз) - на суд был командирован наш адвокат.

Решение дагестанского суда (своя рука - владыка!) было не в нашу пользу. Оно было опротестовано и Верховным судом РСФСР отменено. Я на всю жизнь запомнила фамилию человека, подписавшего это постановление: Смирнов.

Там, кстати, было частное определение по поводу слабой борьбы с проявлениями феодально-байского отношения к женщине.

Но этих строк в газетной публикации "По следам наших выступлений" не появилось: редакция не любила осложнять отношений с руководством национальных республик и областей.

ЭТОТ УПРЯМЕЦ ГОРДЕЕВ

Фамилия, впрочем, у него совсем не Гордеев.

Наученная горьким опытом с фамилией Хадижат, я не хочу, чтобы дети и внуки этого человека, попади им вдруг на глаза настоящая история, узнали своего отца (деда) и те муки, которые он в молодости перенес.

А втянул меня в эту непростую историю мой коллега, как и я, собкор "Литературки", только по Молдавии - Никита Яковлевич Болотников. Позвонил мне в Ростов-на-Дону.

- Слушай, Катерина, выручи меня. Тут такое письмо прислали, больше сорока подписей. Просят защитить председателя их колхоза. Понимаешь, молдаване просят за русского! Его тут крепко прижали. Он уже несколько лет сидит. Нажим был сверху, понимаешь? С самого верху! Приезжай, займись этим делом.

- А почему не ты сам?

- Ты что, с неба свалилась? Ты приедешь и уедешь, а мне здесь жить... Ну, пожалуйста, будь другом!

стр. 93


--------------------------------------------------------------------------------
Просьбу друга как не уважить? Да и дело очень уж интересное. Я согласилась. С условием, что он сам договорится с редакцией о моей командировке в Молдавию.

Решение было принято. Я выехала в Кишинев, Никита Яковлевич отправился кого-то выручать в другую республику, где ему не жить.

В селе, откуда писали колхозники, меня поселили в доме бригадира, лучше других знающего русский язык. Как выяснилось за обедом, его мать тоже знала русский.

- Где же она? Почему ее нет за столом?

Бригадир позвал. Мама вошла. Крепкая еще женщина, но уже с обильной сединой в волосах, она вдруг залихватски взяла "под козырек" и громко отчеканила:

- Здравия желаю, ваше... ваше... На "благородие" я явно не тянула. Она опустила руку и рассмеялась:

- Все равно, здравствуй!

Бригадир объяснил мне это необычное приветствие: когда был "большой разбой" (имелась в виду империалистическая война), в доме родителей мамы стоял офицер, и маме нравилось, как его приветствует денщик. Теперь, если в доме появляется почетный гость, мама приветствует его только так.

Это был первый и последний раз за всю командировку, когда я посмеялась. Дальше было не до смеха.

Речь бригадира была не очень складной, многие слова звучали мало похоже на русские, но он говорил лучше других, и ему пришлось быть моим Вергилием и толмачом на первых подступах к этому - ох, не простому! - делу.

Председатель колхоза от общения со мной отказался ("Я здесь человек новый"), но предоставил мне полную свободу "вести следствие". С помощью бригадира я встретилась почти со всеми, кто подписал письмо в редакцию.

История выстраивалась удивительная. В колхозе за 10 лет сменилось семь или восемь председателей. И все они, по выражению бригадира, "много любили свой карман". Но все они были свои, в ближнем или дальнем родстве почти с половиной членов колхоза. А тут привезли русского парня - агронома. Бывшие председатели, а также их близкие и дальние родственники объявили "оккупанту" настоящую войну: ему швыряли камни в окно дома, ему подбрасывали "дружеские советы" побыстрее убраться туда, откуда он явился.

Это - бывшие и их прихвостни. А не бывшие с возрастающим интересом присматривались к тому, как молодой здоровяк, неугомонный в труде, непримиримый к "пиявкам", присосавшимся к самым хлебным местам, обрастая все большим активом, наводит в хозяйстве порядок. За три-четыре года повысились урожаи, выросли надои, вместо традиционных мазанок началось строительство деревянных домов. Да не с себя, как это частенько бывало (и бывает) начал председатель, а со старейших членов колхоза, с передовиков. Тут уж к нему не присматривались, а все дружнее стали помогать. Подкупило людей и то, что председатель выбрал себе в жены красавицу молдаванку.

И вдруг, что называется, гром среди ясного неба: Гордеева арестовывают, судят...

Бывший председатель райисполкома, а ко времени моего приезда пенсионер, разговаривал со мной неохотно, похоже, все еще чего-то побаивался.

- Гордеев? А-а, этот упрямец! Сам во всем виноват...

Но суть дела, как я потом убедилась, изложил объективно. Перед началом весенне-полевых работ ответственный (очень, очень ответственный!) товарищ из Кишинева проводил непременную в те времена сезонную "накачку" кадров. На кустовом совещании руководителей районов, председателей колхозов, специалистов сельского хозяйства призывал: "Родина от вас ждет", "ваш священный долг", "в сжатые сроки и с высоким качеством"... Более ста человек слушали, едва скрывая зевоту. А Гордеев возьми да "высунись".

- Что вы, Иван Иванович, говорите о том, что нам давно известно? Не первый год сеем. Вы лучше скажите: добавят ли нам сельхозтехники, запчастей для ремонта, не будет ли снова перебоев с горючим... И хорошо бы насчет лесоматериалов...

Иван Иванович отчитал Гордеева, как мальчишку, обвинил в зазнайстве, демагогии и еще бог знает в чем. А кому-то в президиуме (бывший председатель райисполкома расслышал) негромко сказал: "Умница выискался! Хорошо бы его образумить немножко".

стр. 94


--------------------------------------------------------------------------------
Возможно, то был совсем не приказ - так, отеческий совет (надо же воспитывать молодые кадры!). Но исполнители оказались куда как ретивы.

Подробности о том, как "образумили" Гордеева, чуть позже рассказал мне помощник прокурора республики, довольно юный очкарик с университетским "ромбиком" на ведомственном мундире. На мое счастье, самого прокурора в Кишиневе не было и в ближайшее время он не ожидался. (Боюсь, встреча с ним мне ничего бы не дала.)

- Я в том процессе не участвовал - только-только прибыл в республику, - объяснил мне помпрокурора. - Но до меня доходили смутные слухи о том, что в этом деле были большие накладки... Вы заходите завтра, к концу рабочего дня. Я истребую протоколы судебных заседаний, мы их вместе просмотрим.

Протоколы составляли несколько толстенных томов. Сколько же мы будем в них разбираться?! - подумала я. Но помпрокурора (как мне тогда хотелось, чтобы он стал прокурором республики, а то и самим Генеральным!) указал мне на несколько бумажных закладок в томах:

- Сплошные подтасовки! Вот самые разительные.

Следственные органы не "накопали" на Гордеева ничего подсудного. Кой-какие мелочи нашлись, но они "тянули" лишь на административное взыскание. Кто-то вспомнил: года полтора назад, по инициативе Гордеева, были осуждены несколько лесозаготовителей, хорошо нагревших руки на этом деле и принесших большой урон колхозу. Жуликов разыскали в местах заключения, пообещали скостить срок или даже освободить вчистую, если они покажут, что делились "наваром" с Гордеевым.

Этих подробностей в деле, разумеется, не было, но они всплывали по ходу слушания в зале суда. И были показания "взяткодателей".

Один из них утверждал, что деньги Гордееву (большие деньги!) давал в ресторане на железнодорожном вокзале: Гордеев предъявил документ: две недели до указанного свидетелем срока и десять дней после него он был в отпуске, безвыездно находился в Москве, работал над диссертацией.

Второй свидетель клялся, что заносил деньги на квартиру Гордееву. Тот спросил:

- Кто был в доме, кроме меня?

- Ваша жена.

- И что она делала?

- Она на стол подавала. Закуску, выпивку...

Гордеев представил справку: жена его в это время находилась в Кишиневе, в больнице.

Было еще много подобных "накладок". Это, однако, не помешало суду приговорить Гордеева (если мне память не изменяет) к пятнадцати годам заключения. Семь из них он уже находится в колонии на территории Молдавии.

Я решила во что бы то ни стало повидаться с ним. За разрешением обратилась к министру внутренних дел Молдавской ССР.

Первое впечатление от генеральского кабинета - сияние. Сияли золотом его погоны и какие-то нашивки и нашлепки на новеньком, с иголочки, мундире. Сияло сытое, с багровым румянцем лицо, и глаза, похожие на омытые дождем сливы. Даже зубы, открывшиеся в широкой насмешливой улыбке, и те словно бы излучали сияние.

О цели моего прихода он знал из нашего телефонного разговора и теперь, что называется, взял быка за рога.

- Нечего вам там делать. Были уже здесь корреспонденты из нескольких московских газет. Им я сказал и вам повторю: пока я сижу здесь, Гордеев будет сидеть там.

Я, однако, настаивала. Пришлось, скрепя сердце, прибегнуть даже к небольшому кокетству. Генерал уступил.

- Что ж, прокатитесь, если вам больше нечего делать. - Обещал наутро машину и провожатого. А вдогонку все же повторил: - Пока я здесь - он будет там...

Начальник колонии искренне удивился:

- Зачем вам нужен этот Гордеев? Несносный тип! Все куда-то пишет и пишет, до ООН уже добрался... За нарушение распорядка он у нас из карцера не вылезает.

Помните прекрасный фильм "Холодное лето пятьдесят третьего"? Помните, как там выглядит лагерник в исполнении Анатолия Папанова? Вот таким увидела я и Гордеева: стеганка, ушанка, заросшее щетиной лицо.

Таким - и не таким. В отличие от героя Папанова лицо Гордеева было хмурым, скорее злым, глаза - колючими. Он встретил меня в штыки:

стр. 95


--------------------------------------------------------------------------------
- Ну что вам от меня надо?.. Чего зря дергаете? Все равно ведь не можете помочь...

Однако о том, как все произошло, рассказал по моей настойчивой просьбе именно то, что я уже знала. Ни в малости не отступил от фактов. Я в ответ рассказала Гордееву где была, с кем общалась. Сказала, что ко мне в гостиницу приходила его жена (не молдаванка - та от него отказалась, - первая, еще со студенческих лет). И сын заходил от первого брака, просил:

"Тетенька, спасите моего папу!"

Гордеев прикрыл шапкой лицо.

Начальник лагеря и сопровождающий меня капитан, неотступно присутствовавшие при нашем разговоре, вдруг поднялись: "Выйдем, покурим... А вы продолжайте..."

Я обещала Гордееву сделать все от меня зависящее, чтобы вызволить его отсюда. Он поблагодарил, но безнадежно махнул рукой:

- Большие люди за этим... Они не допустят...

Возвращаясь в Кишинев, мы, точнее я, пережила несколько неприятных минут. Мое место в "газике" оказалось рядом с шофером, капитана - за его спиной. Вдруг на совершенно пустынной дороге, из-за жиденькой лесополосы выскочила тяжело груженная машина. Наш шофер матюкнулся и ловко вильнул влево. Грузовик пронесся мимо, слегка коснувшись нашего правого борта. Капитан безмолвствовал. Я тоже ничего не сказала. Но у меня почему-то сильно заболели зубы, а в глазах промелькнула генеральская позолота.

Мне не хотелось испытывать себя на храбрость и ожидать еще какой-нибудь возможной случайности. У меня в руках был потрясающий материал, и надо было поскорее донести его до читателя.

Едва войдя в гостиничный номер, позвонила в железнодорожную справочную; поезд на Москву отходил через сорок минут. Быстро собрала вещички и, ни с кем не простившись, не отметив командировочного удостоверения, ринулась на вокзал.

Сомнения Гордеева оправдались. Большой острый материал (не помню уже его названия) был весьма одобрен заведующим отделом, благополучно прошел придирчивый секретариат, был набран, сверстан.

А вечером, накануне выхода газеты в свет меня пригласил Александр Борисович Чаковский, наш Главный. Перед ним на столе лежала полоса с моим материалом.

- Екатерина Кузьминична, - строго спросил он, - здесь все правда?

- А как же иначе?

- Но я не могу этого напечатать. Не имею права портить отношения газеты с руководством союзной республики.

- Так как же? Пусть несправедливость торжествует?!

- Подождите! - Он довольно долго посасывал свою любимую трубку. Наконец набрал по телефону какой-то номер. Назвал какое-то имя, представился сам. - Вот тут у меня наш собкор с очень интересным материалом. Материал непроходим... Разрешите выслать его вам, возможно, вы что-то сумеете сделать по вашей линии. Спасибо!

Обернувшись ко мне, улыбнулся:

- Это Председатель Президиума Верховного Совета. Будем надеяться... Спокойно возвращайтесь домой. Благодарю за отлично выполненное задание.

Недели через две мне в Ростов позвонили из редакции.

- Поздравляем! Гордеев помилован.

Еще через несколько дней - телеграмма из Кишинева: "Володя вернулся благодарим сердечно". Подписи первой жены Гордеева и его сына.

А что же он сам? А он как был, так и остался упрямцем. Прислал мне письмо, дословно не помню, а смысл такой:

"Вы там, должно быть, радуетесь и гордитесь. Как же - добилась Гордееву помилования! А мне помилования не надо, вины за мной нет, мне необходимо полное оправдание. И я его добьюсь. Мы еще посмотрим, кого следует судить".

Ох, и рассердилась я тогда! Так бы и выпорола, окажись он моим сыном. Вот упрямый осел! - думала про себя. Ему же написала коротко и категорично: "Никому ничего не доказывайте, немедленно уезжайте. Мне точно известно, что там вас в покое не оставят. Пожалейте, если не себя, то жену и сына".

Под Новый год получила от них поздравительную телеграмму не то из Орловской, не то из Курской области. Там были и такие слова: "Вернулись молодость счастье вера в будущее тысячу раз благодарим". И три подписи.

(Продолжение следует)

стр. 96

 
 
 

Постоянный адрес данной публикации: