Валентин ЖИРНОВ, кандидат философских наук, доцент

"Представьте себе, что небольшое число людей борется с вопиющим, безобразным злом..., к которому равнодушна масса спящих людей. Какая главная задача борющихся? 1) разбудить как можно больше спящих, 2) просветить их насчет задач их борьбы и условий ее, 3) организовать их в силу, способную одержать победу, 4) научить их воспользоваться правильно плодами победы".

(В. И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 319)

В целом ряде программно-стройных выступлений марксисты не забывают упомянуть и проблему нравственности, но отводят ей привычно-последнее место. Они, конечно же, говорят о кризисе духовности в современной цивилизации. Однако избежать констатации бездуховности ныне не могут даже те, кто ее насаждает, распространяет и "тонко" оправдывает авторитетом научной и философской учености.

В такой духовно затхлой атмосфере у народа создается впечатление, что "духовностью нации озабочена лишь только церковь". Именно так пишет "Советская Россия" (31 января 2002 г.) в передовой статье "Народная идея". Оставляя в стороне проблему святости "святых отцов", поддерживающих публично Закон о частной собственности на землю, нельзя не признать, что представленное народной газетой мнение звучит весьма горьким упреком в адрес прежде всего обособленных по различным партиям коммунистов, а затем и в адрес профессиональных философов-марксистов (безотносительно к их партийной принадлежности).

Как дезорганизованные коммунисты, так и неорганизованные марксисты, похоже, напрочь забыли или пренебрегают разработкой и практическим использованием нравственного потенциала коммунистической идеи и коммунистического идеала, которые в своем житейском воплощении во многом (если не во всем) совпадают с нравственными заповедями христианства. Как коммунисты, так и марксисты не очень-то задумываются над тем, что именно в современных условиях без публично заметного и действенного противостояния тотально развращающей бездуховности вряд ли возможно решить какую-либо стратегическую да и тактическую задачи. Как те, так и другие вряд ли согласятся с тем, что сегодня для них нет более важной и остро практической задачи, чем обязанность всеми доступными средствами раскрывать друзьям и недругам коммунистической идеи нравственные истоки "метафизики социализма" (по терминологии С. Н. Трубецкого) и возрождать тягу народа к соборно нравственному единению.

Сделать это тем более трудно, что сама рыночная экономика и независимые от народа СМИ умерщвляют нравственность в глобальных масштабах. В мировом общественном мнении и в практике реальной жизни нравственные ценности вытесняются и подменяются правом. Повсеместно существуют, почитаются и превозносятся правозащитники, но нигде нет и по крайней мере ничего не слышно о нравозащитниках. Чуть ли не пределом подлинной свободы подается право любых меньшинств, хотя такое право иногда абсолютно попирает общечеловеческие моральные нормы и уж в любом случае не может не урезать прав большинства, урезать до уровня фактической бесправности именно большинства. Безапелляционно провозглашается приоритет прав человека по отношению к государству (а по существу, к обществу) при абсолютном игнорировании или исключении каких-либо обязанностей человека перед обществом. Исподволь осуждается правовой нигилизм русских, но при этом умалчивается, что для русской духовности высочайшую ценность представляют "люди с чистой совестью". Нашему народу подбрасывается чуждая его духовным традициям диковинно-заморская идейка о чистой совести как изобретении дьявола. Однако эта идейка позволяет "благородным" правозащитникам с дьявольской изобретательностью "легитимизировать" или без стыда и совести оправдывать "гуманитарные бомбардировки Белграда", "гуманитарную интервенцию в Ираке" или "освобождение народа Ирака" в силу ответственности перед Богом, возложенной на самого себя лично Бушем (по елейным сообщениям о том радио "Свобода"). Та же идейка попутала, видать, и профессиональных моралистов, которые сподобились вдруг оправдывать справедливость неравенства. Однако только право, но отнюдь не мораль не ведает иной справедливости, ибо именно право в любой своей ипостаси стоит на страже фактического неравенства (заодно с силовыми ведомствами).

Тотальному вытравливанию нравственных ценностей мертвящей бездуховностью права необходимо противопоставить этические аспекты марксистского мировоззрения и далее развернуть весь потенциал его нравственно значимых идей. Самое общее представление о содержании и сути этого потенциала дает Эрих Фромм; "Если Олдос Хаксли говорит, что "большинство наших мероприятий в экономической, социальной и международной сфере... покоится на организованном безлюбии (отсутствии любви)", то социализм Маркса - это протест против такого "безлюбия", против эксплуатации человека человеком"; и, пожалуй, именно поэтому "учение Маркса... предусматривает осуществление самых глубинных человеческих порывов и стремлений, только в данном случае забота о душе человека была выражена не теологическим, а философским языком" (1, с. 406).

Основоположники марксистского учения обнажили безнравственность частной собственности, безнравственность рыночных отношений, без- или вне-нравственность гражданского общества, о бездуховности которого писал еще Гегель.

"Безнравственность... получения дохода без затраты труда, - отмечал Ф. Энгельс, - коренится в частной собственности", ближайшим следствием которой является торговля как "узаконенный обман", ибо здесь "каждый должен стать спекулянтом, т. е. пожинать там, где он не сеял" (2, с. 557, 549 и 562). А что касается торговли землей, то "это было и до нынешнего дня остается такой безнравственностью, которую превосходит лишь безнравственность торговли собой" (2, с. 557).

Профессионалы и любители современной политической мифологии превозносят ценности гражданского общества строго по рецепту К. Маркса (но без марксовой иронии) как "настоящий эдем прирожденных прав человека", где "господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам", где "каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это ...своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса" (3, с. 187).

Гражданское общество позволительно характеризовать в терминологии К. Маркса как "иллюзорную общность", как "мнимую коллективность" или "суррогат коллективности" (4, с. 73 и 75), где личная свобода существует только для индивидов господствующего класса. Здесь реальная "конкуренция изолирует друг от друга индивидов..., несмотря на то, что она сводит их вместе" (4, с. 61). Здесь вообще не остается места для морали, ибо мораль есть форма подлинной коллективности (соборности, артельности, "совет-да-любовности"). Здесь валютно-мыслящие "единомышленники" выдают за извечную форму человеческого общежития право, в то время как оно не является ни извечным, ни непреходящим и на сей день увековечивает в России рыночно-шарапную справедливость неравенства. Здесь уже вполне реальна та "мнимая коллективность", которая "превратила личное достоинство человека в меновую стоимость" (5, с. 426) и понуждает его беспринципно, беззастенчиво и безнаказанно торговать своей совестью (ведь совесть - не юридическая категория).

Применительно к подлости гражданского общества профессиональные этики вернулись к представлениям домарксовских философов и моралистов, которые в порядке искреннего заблуждения не различали должным образом мораль и право. Однако это не мешало

им проповедовать идеи свободы, равенства и братства всех людей. А вот ныне бывшие марксисты отнюдь не по наивности объединяют мораль и право в якобы единую форму общественного сознания. Такое синкретичное единство позволяет им, оказывается, выделить то "главное..., что с развитием нравственно-правового сознания справедливость перестает сводиться исключительно к равенству" и что становится "справедливо конструктивнее неравенство в распределении благ" (6, с. 340 и 342). Вероятно, неравенство конструктивно опять-таки либо в силу предустановленной гармонии вещей, либо благодаря всехитрейшему провидению...

Во всяком случае, предустановленная хитрость "нравственно-правового сознания" позволяет профессионально лукавым политтехнологам облагородить авторитетом морали внеморальное право или по-адвокатски оправдывать в морали неприемлемый даже правом (de jure, конечно, а не de facto) "двойной стандарт", т. е. ханжескую двойственность "конструктивно просвещающей" нас проповеди. Ведь в моральный принцип "цивилизованный" мир возводит и нам навязывает "два принципа справедливости Дж. Ролза", которые позволяют "по справедливости" перекрестить порося в карася. Подобный "конструктивизм" ханжеской морали гражданского общества не является откровением для К. Маркса, который, в частности, по-современному точно подметил ""Совесть" привилегированных - это ведь и есть привилегированная совесть" (7, с. 140).

В наше время лишь хорошо предоплаченный или страстно вожделеющий стяжатель решится отрицать очевидное: во всяком классовом обществе мораль была и остается классовой моралью. Для нее необходимо и достаточно исповедовать не менее "двух принципов справедливости". Естественно, что по своему исторически конкретному содержанию они видоизменялись, но исторически непреходящим оставался "двойной стандарт". Вот поэтому основоположники марксизма отвергали "какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона" (8, с. 95). В таком качестве мораль есть не более чем "идеальное возвышение над миром", т. е. представляет собой лишь "идеологическое выражение бессилия философов по отношению к миру" (4, с. 377). В этом смысле "коммунисты вообще не проповедуют никакой морали" (4, с. 236). Для них "коммунизм... означает становление практического гуманизма", или "положительный гуманизм", ибо зарождающийся коммунизм впервые в истории являет собой "действительно для человека возникшее осуществление его сущности... как чего-то действительного" (9, с. 169).

Бывшие прозелиты марксистской этики ныне дистанцируются от К. Маркса, так как их теперь коробит "шокирующий этический нигилизм учителя" (10, с. 160). Повод для весьма "своевременного шока" отыскан в цитированном выше положении "этического нигилиста". В неурезанном виде оно звучит так: "Коммунисты вообще не проповедуют никакой морали, каковой проповедью Штирнер занимается сверх всякой меры. Они не предъявляют людям морального требования: любите друг друга, не будьте эгоистами и т. д.". Коммунисты, как отмечается буквально в предшествующем суждении, не делают этого потому, что они "не воспринимают теоретически эту противоположность (эгоизма и самоотверженности. - В. Ж. ) ни в ее сентиментальной, ни в ее выспренней идеологической форме; они, наоборот, раскрывают ее материальные корни, с исчезновением которых она исчезает сама собой" (4, с. 236), исчезает вместе с забвением в жизненной практике. Спрашивается, при чем здесь этический нигилизм?

Безусловно, К. Маркс и Ф. Энгельс не проповедники-моралисты, хотя и они мечтали о том, "чтобы простые законы нравственности и справедливости... стали высшими законами и в отношениях между народами" (11, с. 11). К. Маркс и Ф. Энгельс не проповедники извечно предуготовленных моральных заповедей, а первооткрыватели материальных истоков морали, объективных оснований ее классовой (либо сословной) дифференциации. Они обнажают материальные корни и духовные парадоксы "всеобщего лицемерия общества", проявляющегося, в частности, в том, что, чем глубже аморальность реальных нравов, тем решительнее отстаивается иллюзорная нравственность "традиционной" морали (4, с. 283 - 284). Они убедительно доказали, что "из рамок классовой морали мы еще не вышли. Мораль, стоящая выше классовых противоположностей..., действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта (!) в жизненной практике" (8, с. 96). Таким образом, становление действительно человеческой морали, способной разрешить противоречия и конфликты между индивидом и обществом, происходит в процессе общественно-исторического развития и остается по сей день делом будущего.

Правда, уже сегодня наибольшим количеством элементов общечеловеческой морали, "обещающих ей долговечное существование, обладает та мораль, которая в настоящем выступает за его ниспровержение, которая в настоящем представляет интересы будущего, следовательно - мораль пролетарская" (8, с. 95). По контрасту с пролетарской моралью (т. е. с моралью трудового народа, не исключая пролетариев умственного труда) наименьшим количеством элементов общечеловеческой морали, не обещающим ей долговечного существования, обладает та мораль, которая в настоящем выступает за его увековечивание, которая в данное время представляет интересы прошлого и оправдывается его извечностью. Коротко говоря, это мораль отцов новорусской демократии, столпов новорусской олигархии и их "теле-хранителей".

Даже в столь конспективном изложении воззрений "этических нигилистов" становится очевидным, что современный "истый моралист" явно грешит против истины, когда утверждает, будто "суть марксовой позиции состоит в том, что мораль недостойна теории" (10, с. 161). В порядке "частного определения" нелишне обратить внимание на то, что это утверждение есть нередкая для современного люмпен-профессората "клевета вражды" (как говаривали когда-то в Московском императорском университете). Его невозможно списать на счет недоразумения, извинительного, скажем, тем обстоятельством, что "коммунизм просто непостижим для нашего святого" (4, с. 236), т. е. шокированного моралиста. Дело в том, что незадолго до "егоркиной" эры шокотерапии тот же моралист в тоге правовернейшего марксиста возглашал: "...Только то, что морально, действительно служит коммунистическому делу". Для него не секрет, что эта формула обратима и равнозначна утверждению, согласно которому только то, что служит коммунистическому делу, действительно морально. Стало быть, антикоммунистические деяния при всех прочих равных условиях аморальны, а оправдывающие их "нравственно-правовые" дискурсы - от лукавого.

Антикоммунизм есть признак и мера господства безнравственности в гражданском обществе, а также показатель нравственного падения или изначальной нравственной ущербности антикоммуниста. Конечно же, говоря словами К. Маркса, "свою неспособную к развитию недоразвитость он может... торжественно выставлять как моральную незапятнанность" (12, с. 297). И наш "истый моралист" с чувством величайшего превосходства над Марксом обнажает свое тончайшее постижение духа нравственности: "Невозможно себе представить, чтобы понятия справедливости или долга породили в его душе, как в свое время в душах Аристотеля и Канта, ассоциации со звездным небом... Здесь более вероятно нечто обратное" (10, с. 167). Между тем о подобных ассоциациях высокого "звездного неба" с низким оправданием "конструктивного неравенства" на грешней Земле именно К. Маркс писал, что "благородному сознанию свойственно выражать истину в "высшем смысле" с помощью лжи в "обычном" смысле" (13, с. 501). Он же (вместе с Ф. Энгельсом) вскрывает основания означенного "благородного сознания", позволяя понять (но не оправдать) персонального носителя такого типового "благородства". Дело в том, что в порядке закономерности буржуазия (или рыночная экономика с неизбежной куплей-продажей идей) не оставила между людьми никакой другой связи, кроме бессердечного... "чистогана"... Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных... свобод одну бессовестную свободу торговли" (5, с. 426).

Нелишне обратить внимание на то, что "бессовестность" - нравственная оценка. И в таком случае неудивительно признание "этических нигилистов" в том, что "абсолютно безнравственного нет ничего на свете", - даже в торговле "воздается должное нравственности и человечности". Но воздается это должное так, что гуманность торговли представляет собой "лицемерный способ злоупотребления нравственностью для безнравственных целей"; в частности, превозносимая свобода торговли действительно побратала народы, "но братством воров" (14, с. 549 - 550).

Здесь же Ф. Энгельс ставит два блестящих вопроса лицемерным моралистам и либеральным политикам: "Где сделали вы что-нибудь, исходя из чисто гуманных побуждений, из сознания того, что противоположность между общим и индивидуальным интересом не имеет права на существование? Были ли вы когда-нибудь нравственными, не будучи в этом заинтересованы, не тая в глубине души безнравственных, эгоистических мотивов?" (14, с. 550).

Естественно, что поставленные вопросы в условиях шарапно-рыночной экономики звучат риторически. И все-таки они помогают обнажать утаиваемые глубины безнравственности даже в благородно звучащих формулах, начиная с предвыборных лозунгов правых сил и кончая заставкой журнала "Управа" (2003, N 3); "БИЗНЕС И ВЛАСТЬ работают сообща на благо ГРАЖДАН" (да, ОНИ работают на граждан, но, прежде всего, на граждан с двойным - юридическим и/или "финансовым" - гражданством).

Однако суть дела не в риторике, а в раскрытии К. Марксом и Ф. Энгельсом истоков безнравственности торгово-гражданского общества и в обосновании возможностей становления общечеловеческой или всечеловеческой морали. Для них "теоретическое обоснование коммунистических идей" равнозначно осмыслению и усвоению таких идей, "к которым разум приковывает нашу совесть", а потому - "это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав сердца" (15, с. 118). Для них обоснование общественно-исторического идеала есть обоснование предпосылок и путей утверждения власти совести в человеческом общежитии. Коммунизм "как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека" представляет собой "возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, между человеком и человеком... между индивидом и родом" (9, с. 116). Так что "этический нигилист" выстраивает концепцию коммунизма как концепцию по своим целям глубоко нравственную, а не только и даже не столько партийно-политическую.

Если К. Маркс и Ф. Энгельс заложили прочную основу теории подлинно общечеловеческой нравственности, то В. И. Ленин в практике партийно-политической деятельности воплощал и развивал эту теорию. К сожалению, явное торжество вербально-классовой риторики и до предела примитивной демагогии на почве советского "истмата" обеспечивало статус наибольшего благоприятствования генерал-профессорам "от философии" типа Д. Волкогонова и ему подобным (или превосходящим его в изворотливости) "всеядейным" бурбулацким. Поэтому верные букве классового подхода политологи не могли подметить в политической линии В. И. Ленина и большевистской партии хотя бы нравственного аспекта. В свою очередь, профессиональные моралисты, похоже, почли за лучшее никогда не перечить классовому подходу. Но в прежние времена они также политизировали более или менее понятный для них нравственный аспект ленинской политики, а ныне и в нравственном аспекте предпочитают не видеть ничего, кроме политики (в противном случае сложнее приписывать "этический нигилизм" основоположникам научной теории этики).

И все-таки правда истории заключается в том, что деятельность В. И. Ленина и созданной им партии имеет своей предпосылкой нравственную детерминанту. Иначе не объяснить, почему он - сын дворянина (хотя и не потомственного) и явно способный к личному процветанию "присяжный поверенный" стал борцом за свободу трудового народа (как и его предшественники - представитель буржуазной интеллигенции К. Маркс и капиталист Ф. Энгельс). В самом начале своей деятельности он писал, что "основная теоретическая задача марксизма" заключается в разрушении "благонамеренной и прекраснодушной лжи" народников, а поэтому "первая обязанность тех, кто хочет искать "путей к человеческому счастью" - не морочить самих себя, иметь смелость признать откровенно то, что есть" (16, с. 407). А чуть позже, - в 1901 году, - он писал, что в настоящее время взоры всякого честного человека привлекает к себе новое могучее движение в народе, собирающее силы, чтобы смести с лица русской земли всякое зверство и осуществить лучшие идеалы человечества (т. 4, с. 416).

Следуя программным требованиям созданного К. Марксом и Ф. Энгельсом "Союза коммунистов", партия большевиков во главе с В. И. Лениным действует не корысти ради (что свойственно любой демократической партии), а впервые в истории привносит в реальную политику идеалы общечеловеческой нравственности. "Буржуазия, - писал В. И. Ленин, - вынуждена лицемерить и называть "общенародной властью" или чистой демократией (буржуазную) демократическую республику, на деле представляющую из себя диктатуру буржуазии"; а коммунисты, продолжает он, разоблачают это лицемерие и говорят "трудящимся массам прямую и открытую правду: на деле демократическая республика... есть диктатура буржуазии, и для освобождения труда от ига капитала нет иного пути, как смена этой диктатуры диктатурой пролетариата" (17, с. 390).

Если для буржуазных (либеральных, "демократических") партий лицемерие есть сокровенный фундамент их публичной риторики о честных правилах игры, то для партии коммунистической "категорическим императивом" может служить название статьи В. И. Ленина (1905 г.) "Никакой фальши! Наша сила в заявлении правды!". Именно в этой статье (опубликованной лишь в 1926 г.) он пишет, что "ложная фраза... есть гибель нравственная, верный залог гибели политической" (18, с. 330). Уже сказанного достаточно, чтобы утверждать, что политике большевиков органически присущ примат нравственности, который В. И. Ленин воплощал всегда и во всем словом и делом.

Справедливости ради нельзя не признать, что примат нравственности в политике партии не отчеканен В. И. Лениным в краткую и емкую формулу, хотя на его политически отточенных афоризмах по сей день паразитируют откровенные антикоммунисты и "придворные" (или придворнивающие) шуты-лицедеи. Однако, вдумываясь в описанную ситуацию, придется признать еще и нравственную гениальность или, как минимум, нравственную щепетильность В. И. Ленина. Дело в том, что нравственность настолько "тонкая материя", что, скажем, совестливость светского человека, как и святость подвижника веры, зиждутся не на их личных заверениях, а на признании означенных достоинств со стороны народа или, соответственно, церковного сообщества. И, пожалуй, несомненная правда жизни заключается в том, что В. И. Ленин не был "истым моралистом", озабоченным лишь высотами теории нравственности. Он был, прежде всего, инициатором и лидером политики, партийная особенность которой предполагает подлинно нравственный выбор.

Вероятно, и в его душе (как и в душе известного "этического нигилиста") понятие справедливости не вызывало ассоциации со звездным небом. Оно вызывало у него в первую очередь политические ассоциации и оценки, когда он, в частности, писал, что "справедливость - пустое слово, говорят интеллигенты и те прохвосты, которые склонны объявлять себя марксистами на том возвышенном основании, что они "созерцали заднюю" экономического материализма" (19, с. 332).

Для В. И. Ленина принципиальная, честная политика - самая лучшая и правильная политика. Он неустанно подчеркивал, что "честность в политике есть результат силы, лицемерие - результат слабости" (20, с. 210), что "правде... надо смотреть прямо в лицо. Политика, не удовлетворяющая этому условию, есть гибельная политика" (21, с. 12).

Эти и подобные им идеи В. И. Ленина не следует рассматривать как панегирик политике и политической деятельности вообще. Они не имеют никакого отношения к политике и политиканам пробуржуазных партий (под либеральными и даже социалистическими названиями). В них раскрывается политика марксистов, принципиальное начало которой коренится в общечеловеческой нравственности. Только коммунисты исходят из того, что "народу надо говорить правду. Только тогда у него раскроются глаза, и он научится бороться против неправды" (22, с. 15). А вот "новорусские демократы" явно научились бороться с правдой, насаждая расхожее убеждение в том, что у каждой партии - своя правда, и в своей неповторимой особенности - даже, вроде бы, самая правдивая правда. Ради этого сами "клички партий - ив Европе и у нас - выбираются иногда с прямой рекламной целью, "программы" партий пишутся сплошь да рядом исключительно ради надувания публики" (23, с. 275). Они по-своему правдиво уверяют почтенную публику в том, что честно служат своему избирателю. Но они умалчивают о том, что их избиратель - это кредитор или спонсор их выборной кампании и гарант их личного благосостояния. Поверившему им на слово электорату они затем не без пафоса говорят, что в силу своего профессионализма и ответственности за судьбы государства они не могут позволить себе принимать популистские решения (хотя и не запрещают себе не забывать себя и сообща с бизнесом работать на благо граждан с двойным гражданством). Их лицемерие верно служит сохранению экономической эксплуатации народа и усугубляет ее духовным гнетом. Таковы бизнес-правда и бизнес-нравственность. Подлинная же "нравственность служит для того, - говорил В. И. Ленин, - чтобы человеческому обществу подняться выше, избавиться от эксплуатации труда" (24, с. 313). "Новорусская демократия" возвратила народ в ярмо эксплуатации и от щедрот своих дарует народу лишь популистскую фразеологию, да еще под соусом чуть ли не исповедального благородства.

В связи с этим весьма примечательно, что в системе политических учреждений новейшего капитализма (т. е. империализма) В. И. Ленин на первое место ставит не парламент (и прочие учреждения), а именно прессу. И основание тому он видит в механике политической демократии: "Без выборов в наш век нельзя; без масс не обойтись, а массы в эпоху книгопечатания (и телевидения. - В. Ж.) ...нельзя вести за собой без широко разветвленной, систематически проведенной, прочно оборудованной системы лести, лжи, мошенничества, жонглерства модными и популярными словечками, обещания... любых благ рабочим - лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии" (25, с. 176). Именно такую систему и представляет современная пресса, которая с 90-х годов прошлого века отнюдь не даром вышла на панель свободы.

В противоположность подобного рода органам олигархического плюрализма и учреждающим их партиям ленинская партия представляет собой ум, честь и совесть эпохи. Эта общеизвестная (до затасканности) формула вроде бы говорит сама за себя: партия - кладезь ума, чести и совести. Однако эта формула - не основание для самообольщения уже потому, что для В. И. Ленина нет ничего пошлее самодовольного оптимизма. Он неизмеримо более других сознавал, что во всяком классовом обществе, даже в условиях наиболее просвещенной (или цивилизованной) страны, в каждом классе "всегда есть - и, пока существуют классы, ...неизбежно будут - представители класса не мыслящие и мыслить не способные" (26, с. 52 - 53). Как бы в порядке уточнения, В. И. Ленин в письме И. Арманд пишет: "Люди большей частью (99% из буржуазии... около 60 - 70% из большевиков) не умеют думать, а только заучивают слова" (27, с. 242). Стало быть, ум, честь и совесть эпохи - отнюдь не "бесплатное приложение" к партии и партийности, а конструктивная триада коммунистичности всякого союза, обязывающая его членов в своей совместности пребывать на высоте требований эпохи и текущего момента. И, между прочим, само время показывает, что только там, где есть ум, честь и совесть, там есть (или была) действительно ленинская партия.

В. И. Ленин прекрасно сознавал, что социализм невозможно ни завоевать, ни построить без людей честных, совестливых и действительно разумных (а не просто рассудительных). Правда, социализм для него - прежде всего наука, и потому он считал, что необходимым условием победы социализма является союз науки и труда. Но при этом, если хотите, то и наука должна быть на уровне продуктивности труда, т. е. она не может оставаться ни мертвой буквой, ни модной фразой (т. 45, с. 391). А для этого необходимо "пробуждать в людях, обладающих научной подготовкой, сознание всей мерзости использования науки для личного обогащения и для эксплуатации человека человеком" (28, с. 98). Когда же речь заходит об организации образцовых (!) учреждений управления в государстве переходного периода от капитализма к социализму, то В. И. Ленин подчеркивает, что для создания таковых нужны, во-первых, передовые рабочие, а во-вторых, - "элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести" (29, с. 391).

Что касается подлинно ленинской партии, то ей "показных членов партии... не надо и даром", а рядовым коммунистам она не дает "никаких выгод от включения в партию". Именно поэтому, справедливо полагает В. И. Ленин, "пойдут в партию только искренние сторонники коммунизма, только добросовестно преданные рабочему государству, только честные труженики" (30, с. 224 и 225).

В порядке "лирического отступления" не могу не обратить внимания на то, что вся жизнь Владимира Ульянова представляет собой, по его признанию, непрерывную борьбу против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма, а в итоге - "ненависть пошляков из-за этого". В свои 46 лет он писал, что "я все же не променял бы сей судьбы на "мир" с пошляками", ибо именно им присуща "исконная политика

швали и сволочи, бессильной спорить с нами прямо и идущей на интриги, подножки, гнусности" (31, с. 340 и 341). Бессмертие этой судьбы подтверждается и современными пошляками, которые, в своем бессилии "спорить прямо с нами", облыжно именуют редкостного по своей порядочности человека палачом (правда, - устами гнуснейшего новорусского Григория Моисеича Плоткина в телесериале "Пятый ангел").

Вся политическая шваль современного мира охотно паразитирует на этом сладком слове "свобода". Однако, по замечанию В. И. Ленина, "кто служит делу свободы вообще, не служа специально делу... обращения этой свободы на пользу пролетарской борьбы за социализм, тот тем самым служит... борцом за интересы буржуазии, не более того" (32, с. 281). Пропагандируемый либералами и "демократами" идеал правового государства и гражданского общества означает по своему существу только то, что в таком государстве и обществе, как писал Гегель, "конечно, существует правовой порядок, формальные законы, но эта формальная законность существует без честности" (33, с. 131).

В противоположность современным апологетам "правового государства" руководитель первого в мире социалистического государства не изображал его государством всеобщего благоденствия. Он честно писал, что "всякая власть есть принуждение" (т. 33, с. 171), что государство, это - учреждение для принуждения.) Поэтому "всякое государство есть применение насилия, но вся разница в том, применяется ли это государство против эксплуатируемых или против эксплуататоров" (34, с. 318). В таком случае всякому элементарно грамотному человеку положено разуметь, что по своему строго понятийному содержанию "диктатура есть господство части общества над всем обществом и притом господство, непосредственно опирающееся на насилие" (35, с. 122). Отсюда, в частности, следует, что "диктатура... обязательно означает уничтожение... демократии для того класса, над которым или против которого осуществляется диктатура" (36, с. 244). Стало быть, "отличие пролетарской диктатуры от буржуазной состоит в том, что первая направляет свои удары против эксплуататорского меньшинства в интересах эксплуатируемого большинства..." (37, с. 199). Да и реальная история развития государства не знает более демократического государства, чем государство диктатуры пролетариата в союзе с крестьянством, т. е. диктатуры большинства населения над меньшинством населения. Фундаментальность демократизма социалистического государства определяется тем, что оно не на словах, а на деле гарантирует народу право на труд, на отдых, на бесплатное образование и медицинское обслуживание. Оно же гарантирует священность личной, т. е. честной, но отнюдь не частной собственности.

Это явно нелирическое отступление от темы статьи продиктовано тем, что в настоящее время эпохальные достижения реального социализма либо предаются молчаливому забвению, либо перечеркиваются самой черной пресс-демагогией о "жертвах сталинизма". За такую демагогию в свое время давались Нобелевские премии, а ныне за нее же до неприличия "прилично" платят всяким шоуменам и шоу-вуменам. Однако каждому шоу-маэстро нелишне знать, что даже Нобелевские премии по науке дезавуировались самим ходом развития науки. По-своему симптоматично, что в день 85-летия А. Солженицына радио "Свобода" преподнесло ему, вообще говоря, небывалый "забугорный" подарок, назвав этого лауреата Нобелевской премии по литературе писателем средней руки и сравнив его с небезызвестным Опискиным, любившим приговаривать: "Россия меня знает". Не могу исключить, что в силу положенного писателю душевного строя сам Солженицын ужаснулся "беспределом" своего "художественного обобщения" и безмерностью своего "художественного преувеличения", когда узнал в самом начале 90-х годов по распечатке архивов КГБ о протокольно истинной констатации масштабов "преступления и наказания" в годы "сталинизма". Напомню, что, согласно этим протокольным данным, подтвержденным архивными исследованиями ученых Российской академии наук, с 1921 г. по 1 февраля 1954 г. за контрреволюционные преступления были осуждены к высшей мере наказания 642 980 человек (Завтра, 2001, N 11. С. 7).

В порядке введения к возможной дискуссии с любым из шоу-маэстро должен заметить, что термин "жертвы сталинизма" является весьма эмоционально-выразительным, но понятийно-неопределенным. Дело в том, что жертва есть синоним несчастного случая, стихийного бедствия, превратных обстоятельств, влекущих за собой наказание

невинного за преступление виновного. Но, при наличии виновного, не надо делать наивный вид: "А был ли мальчик?" "Мальчик", конечно же, был, да притом - изначально, - во всей своей экономической саботажности, глобально-политической "антантности" и профессионально-культурной монополистичности (о каждом из отмеченных моментов можно говорить весьма обстоятельно, доказательно и долго). Более того, этот "мальчиш-плохиш" не только был, но он вырос и стал чуть ли не "отцом русской демократии", ибо даже в КПСС он вступал (по его собственному публичному признанию) для борьбы с коммунизмом изнутри. "Как притворный Тимур стал отвратным Егором", - прекрасная тема для трагедии или фарса (хотя Гайдар, объегоривший народ, конечно, "фарсит").

Конкретно-исторический контекст термина "жертвы сталинизма" не оставляет сомнения в том, что он может соединять несоединимые политические и нравственные установки. В советские времена он предполагал (справедливо или нет, - это уже другой вопрос) искренне преданных делу коммунизма членов партии, которые были в таком случае лишь антисталинистами. На "текущий момент" он с несомненностью обозначает убежденных антикоммунистов, "узников совести", которые являются отнюдь не невинными жертвами сталинизма, а сознательными поборниками шарапно-рыночной свободы (в экономике и духовной культуре). Им сегодня за счет налогоплательщиков государство "жертвует" различные льготы (а год-два назад "дети жертв сталинизма" юридически переименованы в сословие "жертвы сталинизма").

Былой опыт компанейской реабилитации "жертв сталинизма" и административно разжигаемое ныне желание примкнуть к ним же, но уже в статусе пестунов современной демократии, указывают на то, что проблема "жертв сталинизма" из сферы беллетристических метафор и СМИшных спекуляций должна быть переведена на почву обстоятельного научного анализа. О невозможности разрешить эту проблему (да еще в каждом конкретном случае) "парой фокуснических фраз" можно судить по следующему заявлению В. И. Ленина: "Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше - посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или же потерять тысячи красноармейцев и рабочих? - Первое лучше. И пусть меня обвинят в каких угодно смертных грехах и нарушениях свободы - я признаю себя виновным, а интерес рабочих выиграет" (38, с. 295).

В связи с таким признанием нелишне обратить внимание на умонастроение современного публициста: "Я человек тихий и мирный, я долго не понимал чекистов с их губительными маузерами. Но сегодня я их прекрасно понимаю - и понимаю, что если Россия не будет очищена от паразитов, то паразиты задушат ее, задушат весь народ" (39, с. 8).

Что касается сталинского режима, то всякий объективный исследователь должен хотя бы задним числом признать, что при этом режиме был не только культ, но и личность. Причем эта личность со своей стороны и в свою очередь культивировала личностей же во всех сферах и областях общественной жизни, да и широчайшие народные массы влекла к высотам науки и культуры. К тому же, по замечанию Л. Н. Толстого, органическим достоянием личности является жертвенность человека. Так вот И. Сталин на фоне последующих стяжателей в лице генсеков, президентов и премьеров предстает личностью бескорыстной. А послесталинские времена убедительно свидетельствуют о том, что без коммунистов-нестяжателей во главе государства и партии социализму в России не бывать.

Потенциал сталинской эпохи с присущими ей трудовым энтузиазмом и соборной ("коммунальной") одухотворенностью не избалованного комфортом народа сказался еще в коллективной разработке Программы партии, принятой XXII съездом КПСС. Я имею в виду отнюдь не хрущевский "график" вхождения в коммунизм, а именно программную стратегию построения подлинно человеческого общества. В этом отношении Программа КПСС является уникальным историческим документом, воплотившим в себе неброским образом идеалы истины, добра и красоты. Уникальность Программы КПСС заключается в том, что она является подлинно разумной и честной самокритикой социализма, - самокритикой, нацеленной на преодоление несовершенства социалистической системы хозяйствования, а также на исторически неизбежное "самоисчерпание" (отмирание) социалистического государства, демократии и руководящей этим процессом партии. Для сравнения обратите внимание на современные "цивилизованные" страны и государства, которые нацелены на извечное со-


хранение самих себя, т. е. на незыблемое воспроизведение прошлого в настоящем. И не случайно именно там уже провозглашен "конец истории".

Программу КПСС никто не воспринимал как самокритику социализма, но если и воспринимал, то вряд ли решился бы обнародовать такую позицию на фоне сплошных панегириков "мудрости ленинского ЦК", а если бы и решился обнародовать, то ему вряд ли позволили это сделать представители партноменклатуры и прислуживавшие ей льстецы. Так, в середине 60-х годов выдающийся советский философ Э. В. Ильенков (1924 - 1979) явно в ключе задач, поставленных Программой КПСС, формулирует весьма перспективные идеи: "Дело, на мой взгляд, заключается в том, что после осуществления коммунистическим движением первой своей акции - революционного превращения "частной собственности" в собственность всего общества, т. е. в общегосударственную и общенародную собственность, перед этим обществом как раз и встает вторая половина задачи. А именно - задача превращения учрежденной общественной собственности в действительную собственность "человека", т. е. ...в личную собственность каждого индивида. (Чтобы она не была "ничьей" собственностью. - В. Ж. ) ...Со стороны "индивида" эта задача как раз и предстает как задача социальной педагогики, как задача превращения каждого индивида из односторонне развитого профессионала, раба наличного разделения труда, во всесторонне развитую индивидуальность, способную без особого труда и личных трагедий менять виды деятельности" (40, с. 166).

Однако эти идеи, которые партия должна бы принять в работу и дальнейшую разработку, Э. В. Ильенкову даже не дозволили опубликовать. В масштабах страны - это, конечно, малозаметный факт, но он обнаруживает явный и бесспорный дефицит компетентности у руководства партии и государства. И если такой вывод излишне обобщает, то его можно сузить, - сузить до прямого обвинения этого руководства в том, что оно оказалось, мягко говоря, не на высоте программных задач партии по формированию и практическому воплощению в жизнь коммунистической нравственности. Допустим, что именно усилиями этого руководства обеспечивались прорывы в развитии производства, науки и техники, в росте материального благосостояния народа. Допустим, что его же стараниями поддерживался и отнюдь не развальный застой. Но что касается социально-психологической атмосферы или так называемой экологии духа, то со времен "лучшего кукурузника" вплоть до "лучшего немца" партийная верхушка явочным порядком и все более циничным образом попирала нормы коммунистической нравственности (да и соборно-общинного этикета). А ведь именно номенклатурной элите партии положено быть особо щепетильной в соблюдении норм декларируемой ею же нравственности, начиная с парадного лозунга о единстве партии и народа.

Исходящий из-за "кремлевских стен" цинизм стал своеобразной формой той социальной педагогики, которая своей публичностью и вызывающей демонстративностью порождала в народе "некоммунистские" (если не сказать антикоммунистические) настроения или обывательское безразличие к идеалам и ценностям коммунизма. И хотя идеалы и ценности коммунизма органически совпадают с идеалами и ценностями русской соборности (или соборности русака), безразличие к ним составляет начало буржуазной ментальности, вытравляющей самое человечное в человеке. Расхождение между публичным словом и личными делишками номенклатурных "ленинцев" неуклонно трансформировало партию в бездушную общность.

Весь период развитого (опять же на словах) социализма показателен практическим пренебрежением к нравственным ориентирам на путях коммунистического строительства и к утверждению коммунистической нравственности хотя бы в рядах самих коммунистов. В это время было напрочь забыто о том, что коммунист - категория не только партийно-политическая, но, прежде всего, и изначально нравственная, означающая идейно одухотворенную, глубоко порядочную и непременно соборную личность (без какой-либо позы и экзальтации).

Стараниями хрущевско-брежневской номенклатуры высокое и ответственное звание коммуниста было девальвировано до расхожей и безответственной номинации члена партии. Требования к нравственному облику члена партии были, можно сказать, минимальными: осуждалась лишь "аморалка" в ее специфическом значении, а вполне аморальные приписки по перевыполнению предусмотрительно "откорректированных" планов составляли чуть ли не повседневную "заботу" партбоссов и ос-

тавались вне нравственной оценки. На таких деяниях находчивый аппаратчик выглядел талантливым руководителем и потому талантливо продвигался по ступеням партийной иерархии, будучи и оставаясь по сути дела руководителем бесталанным.

В период вполне развитого застоя партия все более огосударствлялась и, следовательно, обюрокрачивалась. Между тем при незыблемости основных прав граждан социалистического государства (права на труд, отдых, образование и охрану здоровья) ей положено было одухотворять государство, - исподволь сужать и постепенно вытеснять бездушную правовую регламентацию повседневной жизни людей нравственными регулятивами. Ведь нравственные нормы предпочтительнее юридических уже хотя бы потому, что совесть - не юридическая категория.

Как сугубо государственное учреждение (пусть даже самой первой категории) партия идейно вырождалась в "партию власти". Нравственно необходимое идейное (или духовное) единство коммунистов подменялось при этом сугубо организационным (и отнюдь не бескорыстным) единством членов "партии власти". Естественная для социализма руководящая роль партии в системе политической власти превращалась в систему безоговорочного и не терпящего возражений властвования. А ведь для коммунистов власть не является самоцелью; она - не более чем средство наиболее эффективного разрешения экономических, социальных и собственно политических проблем, а также и средство устроения человеческих судеб.

Профессиональная бесталанность и нравственная бездарность (если не нравственная ущербность) хрущевско-брежневского руководства коммунистическим строительством, пожалуй, особенно ярко проявляется "открытием" и насаждением принципа материальной заинтересованности. По моему мнению, это навязчивое (или навязанное) "открытие" свидетельствует о полном непонимании психологии собственного народа (или о пренебрежении этой психологией). Не могу судить с научной достоверностью о восприятии этого "открытия" трудовым народом в целом, но отдельные его представители выражали в порядке частного мнения откровенное житейское недоумение обнародованием этого принципа.

Дело в том, что в условиях социализма (не говоря уже о капитализме) ведущий и основной мотив трудовой деятельности основной массы населения определяется именно материальной заинтересованностью. И если русский человек - плохой работник "на дядю", - войдет в трудовой раж, то отнюдь не потому, что его материально стимульнули, хотя от вполне заслуженного материального вознаграждения он не откажется. Более того, если такого вознаграждения хотя бы в самой символической форме не последует, он опять же будет очень плохой работник.

Принцип материальной заинтересованности переформулировал и, на мой взгляд, реанимировал бухаринский лозунг "Обогащайтесь!", - лозунг, отвергнутый в свое время И. Сталиным. Почти в бухаринском контексте этот принцип превозносил в одном из своих последних выступлений перед обществоведами член Политбюро и секретарь ЦК КПСС М. А. Суслов (1902 - 1982). Нацеленный вроде бы на стимуляцию продуктивности производства, этот принцип фактически вознес рубль (конечно, не один) на уровень нравственной категории, превратив его в мерило нравственного достоинства личности (Сколько Ты получаешь? Сколько Тебе положили? Сколько Мне положите? - безотносительно к тому, на что Ты или Я реально способен). Освященный авторитетом "ленинцев", принцип материальной заинтересованности реально обернулся в общественном сознании моральным поощрением стяжательства.

Введение принципа материальной заинтересованности было признано, на мой взгляд, морально оправдать корыстную мотивацию самого вступления в "члены партии" и возраставшее до неприличия (для социалистического общества) фактическое неравенство между народом и партноменклатурой по уровню доходов, по образу и стилю жизни. И если социализм было модно упрекать за несправедливость присущей ему "уравниловки", то позвольте привести мнение несоветского по убеждениям, но русского философа Г. П. Федотова: "Внутри каждой профессии как интеллигентной, так и механической неизбежна далеко расходящаяся шкала вознаграждений - от ученика до мастера, и до мастера единственного в своем цехе. Но между цехами не должно быть принципиального неравенства. Нам не следует притязать на уровень жизни, высший уровня рабочей и крестьянской семьи - при условии, если народное хозяйство дает возможность для всех жить безбедно. Более того, нам духовно легче переносить и

бедность, ибо наш труд дает высшее удовлетворение. Художник готов голодать ради своего искусства, но ни один ремесленник не будет голодать ради своего ремесла, ибо он не служит ремеслу, а живет им. ...С другой стороны, соблазн комфортабельной жизни может вызвать прилив в ряды интеллигенции людей, ей чуждых по духу, карьеристов, которых сейчас более чем достаточно в ее рядах" (41, с. 223).

На фоне совокупности отмеченных обстоятельств не столь удивителен или вполне закономерен тот факт, что отлаженная система партноменклатуры отбирала и культивировала бездарных стяжателей и беспринципных властолюбцев. Именно эта система породила хитроумных Шаймиевых и рахимовых, нур-Султанов и туркмен-Баши, не говоря уже о "лучшем немце" и "закадычном друге" Билла с Гельмутом.

Судя по итогам IX съезда КПРФ (декабрь 2003 г.), и в ее рядах не только сохраняются, но и воспроизводятся вроде бы на новой основе "пестуны" номенклатурно-аппаратной иерархии. Наметившийся там раскол между "коммунистами" и "членами партии" не должен вызывать какого-либо уныния, ибо он послужит очищению и упрочению идеалов коммунизма, а также возвышению нравственного авторитета звания коммуниста. В партию теперь должны и могут пойти действительно искренние сторонники коммунизма и действительно добросовестно преданные рабочему государству. Откуда взять и как пополнять сегодня ряды искренних сторонников коммунизма, в программном плане должно быть понятно из эпиграфа статьи.

Правда, меня, - беспартийного марксиста, - несколько настораживает тот факт, что член Президиума ЦК КПРФ не видит "ничего зазорного в том, что кто-то добивается для себя руководящей роли в партии. Но добиваться этого нужно в честной политической борьбе, а не в интриге" (42, с. 2). Возможно, я излишне идеализирую образ коммуниста, но все-таки настоящему коммунисту не пристало добиваться для себя (!) руководящей роли в партии, ибо добиваться для себя - значит так или иначе интриговать. Такую роль необходимо заслужить и принять ее в порядке нравственного признания и партийного поручения от своих единомышленников. Кроме того, собственно политическая борьба между коммунистами есть нонсенс, хотя она вполне естественна между коммунистами, с одной стороны, и членами партии - с другой.

Последнее замечание выводит в абстрактную (на первый взгляд) сферу теоретизирования, но в действительности указывает лишь на актуальность разработки марксистской теории вообще и марксистской концепции морали в частности. Сегодня весьма современны и своевременны следующие слова В. И. Ленина: "Задача дня в наше трудное время - создать нечто способное дать отпор "оговорочным" людям и "раскислым интеллигентам", поддерживающим прямо и косвенно царящую "слякоть". Задача дня - копать (хотя бы при самых тяжелых условиях) руду, добывать железо, отливать сталь марксистского миросозерцания и настроений, сему миросозерцанию соответствующих" (43, с. 95).

В порядке введения к проблемам осмысления современной действительности на основе марксистской, диалектико-материалистической теории необходимо обратить внимание на один весьма примечательный, но по сей день незамеченный или неоправданно игнорируемый марксистами факт. Суть его в том, что как только величайшие открытия К. Маркса (материалистическое понимание истории, товарный характер рабочей силы при капитализме, коммунистические горизонты общественно-исторического развития) стали достоянием общественного сознания, они не просто привнесли изменения в него, а существенным образом преобразовали ценностное значение и функцию сферы общественного сознания. Оно не перестало определяться общественным бытием, но стало совершенно сознательно использоваться для создания в нужное время, в нужном месте и вполне материальными средствами потребного власть имущим виртуального общественного бытия.

Думаю, никто не сомневается в том, что коммунисты абсолютно справедливо (и не без вдохновения) утверждали и утверждают, что учение Карла Маркса является оружием пролетариата. Однако они, похоже, никогда не принимали в расчет достаточно очевидный факт: то же самое учение раскрывало строго научные, совершенно объективные возможности разработки средств защиты против этого оружия, способов противостояния и противодействия ему, приемов его дискредитации, деструкции и даже деконструкции. Поскольку ломать - не строить, постольку задачи антикоммунистов неизмеримо проще в сравнении с проблемами,

стоящими перед коммунистами. Ведь учение К. Маркса как системно организованная теория требует и системного развития, а вот сеять недоверие к ней в целом можно по всякому частному поводу и даже отдельному случаю (вплоть до того, что звездное небо не вызывало у Маркса кантовского морализирования). А поскольку случайного никому не дано знать наперед (В. И. Ленин), то коммунисты должны осознать, что на каждый "чих" антикоммунистов отзываться непродуктивно, - необходима позитивная разработка все более совершенной теории, способной предвидеть, прогнозировать и тем самым (в идеале) заведомо дезавуировать антикоммунистические изобретения и сенсации.

И в заключение одно напоминание: марксистская теория общественно-исторического развития органически совпадает с глубоко нравственной русской идеей соборности. Создается впечатление, что эта русская идея даже конкретизирует учение К. Маркса, если иметь в виду, что она, по словам князя С. Н. Трубецкого, предполагает "такую коренную коллективность, такую органическую соборность человеческого сознания", которая по сути дела обосновывает "метафизический социализм" (44, с. 495 и 577). Идея коренной коллективности или органической соборности сознания представляет собой русское толкование идеи коммунизма. А в контексте неразрывного единства этой всечеловеческой и всечеловечной идеи нелишне еще раз подчеркнуть, что без коммунистов-нестяжателей во главе страны социализму в России не бывать.

Литература

1. Фромм Э. Душа человека. М.: Республика, 1992. - 430 с.

2. Энгельс Ф. Наброски к критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 544 - 571.

3. Маркс К. Капитал. Т. 1 // Там же. Т. 3.

4. Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология // Там же. Т. 3.

5. Маркс К. и Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Там же. Т. 4.

6. Гусейнов А. А. и Апресян Р. Г. Этика. М.: Гардарики, 2000. - 472 с.

7. Маркс К. Процесс Готшталька и его товарищей // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 6. С. 139 - 147.

8. Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Там же. Т. 20. С. 1 - 338.

9. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Там же. Т. 42.

10. Гусейнов А. А. Марксизм и этика // Карл Маркс и современная философия. М.: ИФРАН, 1999. С. 159 - 167.

11. Маркс К. Учредительный Манифест Товарищества Рабочих // Там же. Т. 16.

12. Маркс К. Морализирующая критика и критизирующая мораль // Там же. Т. 4.

13. Маркс К. Рыцарь благородного сознания // Там же. Т. 9. С. 497 - 527.

14. Энгельс Ф. Наброски к критике политической экономии // Там же. Т. 1.

15. Маркс К. Коммунизм и аугсбургская "Allgemeine Zeitung" // Там же. Т. 1.

16. Ленин В. И. Экономическое содержание народничества // Полн. собр. соч. Т. 1.

17. Ленин В. И. О "демократии" и диктатуре // Там же. Т. 37.

18. Ленин В. И. Никакой фальши! Наша сила в заявлении правды! // Там же. Т. 11.

19. Ленин В. И. Удержат ли большевики государственную власть // Там же. Т. 34.

20. Ленин В. И. Полемические заметки // Там же. Т. 20.

21. Ленин В. И. Защита империализма, прикрытая добренькими фразами // Там же. Т. 32.

22. Ленин В. И. Печальный документ // Там же. Т. 32.

23. Ленин В. И. Политические партии в России // Там же. Т. 21.

24. Ленин В. И. Задачи союзов молодежи // Там же. Т. 41.

25. Ленин В. И. Империализм и раскол социализма // Там же. Т. 30.

26. Ленин В. И. Детская болезнь "левизны" в коммунизме // Там же. Т. 41.

27. Ленин В. И. Письмо И. Ф. Арманд, декабрь 1913 г. // Там же. Т. 48. С. 242 - 341.

28. Ленин В. И. Проект программы РКП(б) // Там же. Т. 38.

29. Ленин В. И. Лучше меньше, да лучше // Там же. Т. 45.

30. Ленин В. И. Государство рабочих и партийная неделя // Там же. Т. 39.

31. Ленин В. И. Письмо И. Ф. Арманд, 18 декабря 1916 г. // Там же. Т. 49.

32. Ленин В. И. Новый революционный рабочий союз // Там же. Т. 10.

33. Гегель Г. Философия истории. СПб.: Наука, 1993.

34. Ленин В. И. Заключительное слово по докладу о продналоге // Там же. Т. 43.

35. Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об "империалистическом" экономизме" // Там же. Т. 30.

36. Ленин В. И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Там же. Т. 37.

37. Ленин В. И. Очередные задачи Советской власти // Там же. Т. 36.

38. Ленин В. И. Заключительное слово по докладу // Там же. Т. 38.

39. Трубицын А. Карлик Сванидзе // Советская Россия. 15 ноября 2003.

40. Ильенков Э. В. Философия культуры. М., 1991. - 464 с.

41. Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб., 1992. - 349 с.

42. Фролов А. Атака отбита // Советская Россия. 30 декабря 2003 г.

43. Ленин В. И. Герои "оговорочки" // Полн. собр. соч. Т. 20.

44. Трубецкой С. Н. Сочинения. М., 1994. - 816 с.

Постоянный адрес данной публикации: