О. FIGES, В. KOLONITSKII. Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917. Yale University Press. New Haven and Lnd. 1999. 198 p.

Первое крупное специальное исследование о языке и символах 1917г.- результат сотрудничества российского и британского историков: профессора истории Бербекского колледжа (Лондон) Орландо Файджеса и старшего научного сотрудника Санкт-Петербурского филиала Института российской истории РАН, кандидата исторических наук Б. И. Колоницкого, известных своими яркими работами о бытовой стороне (в городе и деревне) революционного процесса.

По мнению авторов, изучение русской революции - как на Западе, так и в России - все еще весьма примитивно; исследовательскую деятельность в этой области пора поднять до того уровня, который характеризует современный этап в развитии историографии Французской революции. Сами они пытаются следовать уже наработанным исследовательским приемам. Можно спорить, в какой степени оправдано их применение, но в данном случае они принесли важные результаты. Революция в России - куда более сложное, нежели привыкли считать как коммунистические, так и антикоммунистические авторы, явление. Таков основной

стр. 164

вывод, который можно сделать по прочтении книги. Лично мне представляется, что она гораздо сложнее и Французской революции - во всяком случае авторы лишний раз в этом убеждают.

Если предположить, что русская революция связана с активизацией мифологического сознания (а подобное допущение обязательно для всякого исследователя), за которым стоят традиции, то "расшифровку" ее хода и направленности следует начинать с раскодирования ее символов. Авторы последовательно обращаются ко все еще непривычным ("ненужным" для прежней историографии) сюжетам. Прежние подходы к истории революции исходили по преимуществу из химер рожденного ею политического воображения, а вовсе не из тогдашних жизненных реалий. Рано или поздно придется преодолеть былые заблуждения. Книга на громадном неизученном архивном и газетном материале помогает высвобождению от идейно-политического мифотворчества 1917 года.

К настоящему времени Октябрьскую революцию все еще часто считают подобием удачно спланированного заговора; рассмотрение ее в рамках системного кризиса сложноорганизованного заговора; рассмотрение ее в рамках системного кризиса сложноорганизованной структуры довольно редки. Авторы предлагают оригинальный взгляд на события. Поскольку эта революция разворачивалась вокруг борьбы за государственную власть, ее нельзя считать "сознательной" или "стихийной" в привычном смысле. Как дезинтеграционные, так и интеграционные процессы развивались в неполитическом измерении, что связано с преобладанием традиционалистского компонента в сознании масс. Так, существенное место уделено десакрализации монархии - главным образом с помощью слухов о похождениях Г. Распутина и "измене на троне". Подробно рассматривается символика победившей революции, а также использование и преломление ее в зрительных образах, музыке, лексике и т. п. Интересен рассказ о культах лидеров 1917 г., анализируются причины их ротации. Удачно проанализированы социальные страхи перед "темными силами" и процесс формирования образов "врагов революции". Именно с последним связан мощный иконоборческий компонент революционного разрушения - уничтожение знаков императорской власти и памятников. Демонизация старого режима, как показывают авторы, стала при этом важнейшим средством легитимизации и консолидации революционных сил. Показательно, что это имело место даже там, где происходила мирная трансформация власти и революционная борьба развертывалась как бы в символическом пространстве.

Принято считать, что падение самодержавия в феврале 1917 г. дало шанс утверждению демократии и гражданственности. Многие авторы выражали серьезные сомнения на этот счет, и данная книга их подтверждает. Дело в том, что в новой системе властных символов сразу же возобладали сакральные знаки социалистического подполья- красные флаги, "Марсельеза" и т. п. Они неуклонно превращались в общенациональные символы. А поскольку у российских либералов своя символика отсутствовала, в массах возобладал "культ социализма", в который вкладывалось традиционно-утопическое содержание.

При этом старая ментальность неуклонно заполняла "новые" политический символы. Вовсе не случайно в глазах крестьян Христос превращался в "революционера". Но наиболее заметно эта тенденция проявила себя в культах отдельных личностей - А. Ф. Керенского, Л. Г. Корнилова и В. И. Ленина - за каждым стоял более знакомый призрак нового самодержца.

В связи с этим встает вопрос о степени устойчивости традиционализма в сознании российских масс. Авторы склоняются к тому, что монархизм крестьян, составлявших три четверти населения России, исследователями сильно преувеличивался. Во всяком случае, они находят значительное число свидетельств тому, что в 1917 г. вера в царя пошатнулась (с. 137-141). Но думается, что этот вопрос не может быть решен столь однозначно: крестьяне не знали иной формы правления, кроме монархической, весь строй сельской общинной жизни был все еще пронизан именно такой формой господства-подчинения. Это подтверждается и приводимыми авторами данными о том, что за месяцы революции крестьяне так и не поняли смысла индивидуальной подачи голосов. Да и социализм воспринимался крестьянами в традиционалистском ключе: не даром большевики побеждали, активно используя понятные народу символы (с. 151-152).

Устойчивость авторитаристских установок особенно заметна в связи с несхожими и неадекватными прочтениями термина "демократия" в различных слоях общества. Либералы, народники и марксисты отождествляли ее соответственно с "гражданственностью", "народом", наконец, с "пролетариатом". Постепенно в создании простых людей слово "демократия" приобрело чисто антагонистичную, а не солидаристскую

стр. 165

логическую нагрузку. Вовсе не случайно, даже И. В. Сталин в апогее собственного всесилия пытался предстать лидером "демократических" сил всего мира.

Показательно также изменение смысловой нагрузки слова "буржуй", ставшего на протяжении 1917 г. важнейшим компонентом социалистической демонологии. Большевистские лидеры в конечном счете сделали "буржуя" синонимом противника собственного режима. К октябрю 1917г. в образе классового врага появился мощный антисемитский компонент (с. 174). Авторы полагают, что большевистские лидеры не могли контролировать этот процесс, стихийно ведущий к массовому террору. Представляется, что не случайно классовая риторика в скором будущем обернулась своего рода этнической демонологией низов, направленных против самих большевиков.

Социальный и политический раскол по принципу "мы" и "они", "верхи" и "низы", сильные и слабые и т. п., считают авторы, существовал как объективная реальность, а слова и символы действовали, как общий коммуникативный код. Последний мог до бесконечности разнообразиться, но в рамках социалистического дискурса компромиссу не оставалось места. Лексикон революции сложился в подполье, как язык непримиримой борьбы, зовущий народ на полное избавление от угнетателей. Возможно это поможет, наконец, понять, почему русская революция была до такой степени пронизана насилием (с. 190).

Перед нами новаторская работа, наряду с некоторыми другими новейшими исследованиями русской революции помогающая увидеть события 1917 г. в их реальном, не мифологизированном и не догматизированном свете, а также и многое понять в жизни сегодняшней России.

Пожалуй, единственный упрек, который можно адресовать авторам книги, связан с историографической ее частью. Стоило бы показать, что обращение к изучению символов революции в отечественной литературе уже произошло, хотя не все наши "корифеи" это заметили.

Постоянный адрес данной публикации: