Libmonster ID: UA-11600
Автор(ы) публикации: В. И. Цепилова

Формирование исследовательского направления в отечественной исторической науке, связанного с изучением генезиса и развития русского зарубежья, можно отнести ко второй половине 80-х годов XX века, хотя в эмигрантской и иностранной историографии этот процесс начался с середины 1920-х гг. и протекал с разной степенью интенсивности в течение всего XX столетия. Окончание холодной войны, процессы гласности и демократизации, потребности развития самой науки были основными причинами превращения научного вопроса в общественно-значимую проблему. Решающим условием стало открытие архивов, спецхранов библиотек. Источниковедческие работы дали возможность преодолеть трудности, связанные с "распыленностью" вывезенных после Великой Отечественной войны из европейских стран документов1.

Большую роль в ознакомлении российского читателя с жизнью и творчеством историков-эмигрантов сыграли журналы. С 1993 года в журнале "Вопросы истории" была введена рубрика "Историки русского зарубежья". Републикация трудов историков сопровождались краткими очерками об авторах, которые знакомили с их основными работами2. Значительное место эмигрантская тема заняла в журнале "Отечественная история"3. Свою "нишу" в эмигрантоведении нашел журнал "Славяноведение". В славянских странах Европы оказалась большая часть научной эмиграции, в том числе и историков, и здесь сформировались многочисленные архивные хранилища, были открыты и работали в течение десятилетий научные центры, плодотворным было сотрудничество русских, чешских, словацких, сербских историков4. Тема эмиграции заняла определенное место и в других научных и литературно-публицистических журналах ("Вопросы философии", "Новая и новейшая история" и др.).

Заслугой научной периодики стало привлечение широкого круга исследователей, в том числе иностранных специалистов. Сегодня мы можем констатировать, что тема русского зарубежья явилась ярким примером международного сотрудничества, в ходе которого идет процесс взаимного влияния и обогащения национальных историографических школ. Только в 1990-е годы по проблемам российского зарубежья в Москве были защищены 134 кандидатских и 18 докторских диссертаций, в Петербурге соответственно 28 и 35.

Основные методологические и концептуальные подходы в изучении истории русского зарубежья и его историографического наследия были определены в начале 1990-х гг. в статьях Ю. А. Полякова, В. М. Селунской, А. В. Квакина, Г. Я. Тарле. Селунская, в частности, поставила задачу преодоления догматизированной и в значительной степени трансформированной модели формационного подхода к истории, более широкого видения исторического процесса в контексте истории цивилизации. Сам процесс этого преодоления, как справедливо считает автор, потребовал изучения непрерывности его развития, преемственности связей, как по вертикали, так и по горизонтали, в пространстве и во времени6. Принципиальное значение имело изучения творчества историков-


Цепилова Вера Ивановна - кандидат исторических наук, доцент Уральской академии государственной службы.

стр. 156


эмигрантов, как составной и неотъемлемой части отечественной и мировой исторической науки. Были определены и основные направления исследовательской практики: творчество историков, научные центры, направления исследовательской мысли, научные общества и труды, периодические издания, научные контакты, сотрудничество с зарубежной наукой7. Как оказалось, вполне ясное понимание задач, стоящих перед исследователями, встретилось с рядом трудностей, связанных с неотработанностью методологических подходов в условиях смены познавательной парадигмы; возникновением разрыва между темпами развития конкретно-исторических исследований и их историографическим осмыслением8.

В конце 1990-х гг. появились первые историографические исследования, обобщавшие пройденный исследователями путь9. Полностью историографии был посвящен сборник научных статей, подготовленный Институтом российской истории РАН10. Авторы статей этого сборника обращают внимание на необходимость нового прочтения работ советских авторов; дают периодизацию изучения проблемы в отечественной историографии; проблемно-тематически структурируют отечественное знание о русском зарубежье.

Уже в 1990-е годы появились монографические исследования, посвященные исторической мысли эмиграции. К их предпосылкам можно отнести работы историков-эмигрантов11, иностранных авторов12, а также и советских исследователей13.

В отечественных обобщающих историографических трудах 1960 - 1980-х гг. творчество историков-эмигрантов в изгнании специально не рассматривалась, но кризис исторической науки на рубеже столетий уже трактовался как сложное явление, не означающее всеобщего упадка14. В рамках этих изменений оценивалась "школа Ключевского", труды некоторых историков-эмигрантов, критиковались отечественные историографические работы 1930 - 1950-х годов. В целом это способствовало формированию атмосферы научного поиска, новому прочтению дореволюционной историографии, в том числе и изучению творчества тех, кто оказался в изгнании. Поэтому не случайно, что в условиях перестройки большой общественный и научный резонанс вызвала монография Л. К. Шкаренкова, в третьем издании которой впервые в отечественной историографии был дан анализ исторической науки русского зарубежья. Отмечая сложность и противоречивость ее существования, автор ставил задачу "отбора, изучения и критической оценки" научных работ эмигрантов15. К аналогичным выводам пришел и В. Т. Пашуто, чья незавершенная монография вышла, к сожалению, только в 1992 году16. В рецензии Н. Ф. Котляра было сформулирована идея - относиться к монографии как к памятнику отечественной исторической мысли, отмечалась и такая черта исследователя как самоцензура. В рецензии Л. П. Лаптевой отмечалось, что попытка изучения жизни и творчества ученых-эмигрантов предпринималась и ранее17.

Сведения и даже высокая оценка творчества отдельных историков-эмигрантов содержались в энциклопедических изданиях, историографических обзорах диссертаций, статьях, однако анализ работ был ограничен рамками официальной методологии, недоступным был весь комплекс источников. Серьезным препятствием была политизированность науки и историков в условиях идейно-политического противостояния и холодной войны.

С. П. Бычкова и В. П. Корзун отметили переходный характер монографии В. Т. Пашуто: от прежних установок к новому осмыслению проблем теоретико-методологических и личностному уровню характеристики эмигрантской историографии. Авторы обратили внимание на важную мысль Пашуто о необходимости "дифференцированного подхода к трудам русских историков за рубежом", критического осмысления их наследия18. Нам представляется спорной трактовка переходного характера этой работы. Периодизация, предложенная Пашуто, как раз связана с "кризисом капитализма", а дифференцированный подход к трудам историков русского зарубежья зародился еще в период "оттепели". Но монография Пашуто представляет большой интерес с точки зрения состояния советской историографии, когда исследователь, поставленный в рамки определенной методологической схемы, своим конкретно-историческим материалом вышел за ее пределы. Автор не отказался от критики методологии познания историков-эмигрантов, но, понимая ценность сделанного этими учеными, более 20 лет собирал, систематизировал материалы, приложил немало усилий для того, чтобы часть "наследства" оказалась в российских архивах и библиотеках. Именно работа над этой темой в значительной мере изменила отношение Пашуто к отдельным эмигрантам и к некоторым трудам, созданным в изгнании.

В отечественной историографии это была первая попытка комплексного анализа историографического наследия эмиграции. Анализируя деятельность эмигрантских научных центров, Пашуто дал высокую оценку их вклада в изучение отдельных проблем отечественной истории. Он положительно оценивал усилия семинара Н. П. Кондакова по исследованию скифских древностей, работы Русского свободного университета, "Русского исторического общества" в Праге. Примечательна

стр. 157


переписка Пашуто с А. В. Флоровским, М. Г. Попруженко и другими. Пашуто подчеркивал, что труды эмигрантов - "это наше наследие". В определенной степени труд Пашуто носит источниковый характер. Речь идет не только о приложениях, переписке, но и фрагментах в тексте, дающих представления о творческой лаборатории ученых. Его работа обозначила поле деятельности для многих исследователей.

В 1990 г. на английском, а в 1994 г. на русском языке вышла в свет монография ученика М. М. Карповича, известного американского исследователя М. А. Раева, седьмая глава которой целиком посвящена исторической науке и историкам русского зарубежья, хотя сюжеты о них имеются и в других главах19.

Особенностью труда Раева является то, что автор сознательно отказался от исследования политических пристрастий эмигрантов и сосредоточил внимание на истории культуры русского зарубежья - системе подготовки кадров и образовании, издательского дела, церкви и религии, литературе. В одной из последних статей автор объясняет причины, которые побудили его отделить "политику" эмигрантов от их "культурного" творчества. "Самое важное то, что Русское Зарубежье оставило как культурное наследие России и миру, мы только начинаем осознавать важность этого наследия. Полное понимание случится тогда, когда произойдет полная реинтеграция культуры и искусства Русского Зарубежья с культурой России"20.

М. Раев рассматривает организационные основы и институциональные структуры деятельности историков-эмигрантов, "географию" рассеяния, формирование центров научной деятельности. Многие особенности творчества историков-эмигрантов совершенно справедливо Раев выводит из того, что среди эмиграции, особенно в первые годы, преобладало мнение о скором возвращении на Родину.

Большое внимание в монографии уделяется проблемам адаптации ученых в иноязычную и инокультурную среду. Анализируя трудности, с которыми столкнулись эмигранты, Раев раскрывает не только их объективные причины (послевоенное время, отсутствие интереса европейцев к русской истории), но и субъективные: необходимость зарабатывать средства на жизнь, определенный этноцентризм. С точки зрения автора, эмигрантская масса имела небольшой интерес к научным трудам по истории России, так как, пережив катастрофу 1917 г. и ужасы гражданской войны, люди "устали от истории": "Эмиграция невольно воспринимала прошлое избирательно, отыскивая в истории России события, которые помогли бы им забыть недавние ужасы, утверждали вечные истинно русские ценности" Поэтому большей популярностью пользовались мемуары и исторические романы, чем научные работы. Отношение же историков к недавним событиям проявлялось не в научных статьях, а в публицистике, что объясняется как близостью событий по времени, так и отсутствием источниковой базы для серьезного анализа.

Раев широко использует сравнительный метод, и российская эмиграция, в том числе научная, представлена автором в сопоставлении с потоками беженцев из других стран и в другие эпохи. В частности, рассматривая польскую эмиграцию 30 - 40-х гг. XIX века во Францию, он отмечает, что поляки вошли в интеллектуальную среду страны-реципиента, положили начало славистике. Польская эмиграция, дав стране великих поэтов А. Мицкевича и Ю. Словацкого, оказала огромное влияние на формирование национального самосознания. С российской научно-исторической эмиграцией, с точки зрения Раева, ничего подобного не произошло: она не внесла ничего нового в мировую историческую науку, так как русские остались эмигрантами. Отметив, что за рубежом практика и традиции научной жизни были иные, чем в России, исследователь утверждает, что ученым-эмигрантам не удалось приспособиться к ним. Трудности адаптации были связаны и с тем, что история России не представляла интереса для европейского научного сообщества, а сами историки не проявляли интереса к работе с зарубежными архивными источниками по истории страны. Не менее категорично звучит определение эмигрантской историографии как "нетворческой и неоригинальной", но при этом, характеризуя результаты исследований, опубликованных в изданиях русских университетов, Раев отмечает, что "эти публикации вносили оригинальный и значительный вклад в изучение различных аспектов русской истории..., но на материалах, собранных еще до эмиграции"21.

Одной из причин этого он называет следование историков методологии позитивизма, для которой характерны особое внимание к историческим фактам, главным образом, архивным; разработка в первую очередь социально-экономической и политической проблематики. Позитивистская схема, предполагавшая наличие определенных ступеней или конечной цели развития, то есть, закономерности, по мнению исследователя, стала для историков препятствием для объяснения последних событий в России. Этот вывод близок по содержанию к критике исторической мысли зарубежья, которая звучала в советской историографии. Тем самым автор как бы солидаризировался с тезисом о кризисе буржуазной историографии рубежа XIX-XX веков.

стр. 158


Эти выводы требуют серьезной переоценки. О творческом потенциале позитивистской методологии пишут М. Г. Вандалковская, Т. Эммонс, А. А. Искендеров а. О революционном прорыве российской историографии в начале XX века пишет Т. Бон, анализируя немецкую и русскую литературу. С его точки зрения, обращение к историографии начала прошлого века в современной постсоветской России не следует рассматривать как попятное движение, напротив - это возвращение к свободной от идеологических пут социальной истории23. Более того, в советской историографии, как уже отмечалось, особенно в 1960 - 1980-е годы "кризис буржуазной историографии" представлялся как сложное явление, содержавшее в себе определенные позитивные моменты, связанные с творческим поиском. В эмигрантский период даже старшее поколение историков переосмысливало исторический путь России, смягчая или корректируя прежние оценки24.

Принципиально новое направление в зарубежье в сравнении с дореволюционной русской историографией было представлено, по мнению Раева, работами Г. В. Флоровского и Г. П. Федотова. Возрождение и рост религиозных настроений в эмиграции, а также невозможность разработки церковно-религиозной проблематики в СССР обусловили особое внимание к проблеме истории и роли религиозного фактора в идейной и культурной жизни страны. Так, "Пути русского богословия" Г. Флоровского Раев оценивает как "новую страницу в изучении русской культуры и интеллектуального развития", а Г. Федотова ("Русское религиозное сознание".) считает "пионером изучения антропологии религии в историческом контексте"25.

В отличие от Раева, отечественные исследователи отмечают синхронность поисков новых методологических подходов в мировой и российской эмигрантской историографии. Во вступительной статье В. Ф. Бойкова анализируется жизненный путь историка-медиевиста, его философские взгляды. Измерение исторического пути России Федотов проводил через идеалы гуманизма, под которым он понимал культуру человека как творческой личности. Бойков подчеркивает, что подход Федотова к научным канонам национальной истории - это переплавка устойчивых стереотипов в материал для новых конструкций. Федотов, по его мнению, в сущности, не исследовал историю, а переосмысливал имеющиеся исследования26.

А. Л. Ястребицкая не соглашается с общепринятой оценкой творчества Л. П. Карсавина как эволюции от истории к философии. Конкретно-исторические исследования Карсавина и его "метафизика", по ее мнению, исходят из одной идеи - истории как истории культурной и культурно-исторического синтеза как единственно научного метода познания. В этом смысле идеи "всеединства", сформулированные Карсавиным, стали одним из истоков школы "Анналов" и исторической антропологии27.

Интересен анализ методологии Р. Ю. Виппера, предложенный Д. М. Володихиным. Отмечая, что Виппер несколько раз менял свои методологические убеждения, постоянными были лишь его философский идеализм и рационализм, Володихин подчеркивает, что принципиально новыми были для того времени подходы к теории прогресса, роли культуры в истории и роли интеллигенции; определение места индустриализации в истории человечества, приоритетных предметов исторического познания28.

Концепцию культурно-исторических циклов П. П. Муратова анализирует В. Л. Лебедева. Отметив, что переход от узко профессиональной ориентации к широким историософским обобщениям был характерен для историков-эмигрантов, она рассматривает взгляды Муратова на понятие "цикла", близкого в его представлении к понятию "историческая эпоха". Последняя же определялась им как череда исторических циклов, каждый из которых рассматривался как некоторая целостность со своим темпом и ритмом, особым восприятием пространства и времени, накладывающими отпечаток на образ жизни, мышление человека. С этих позиций Муратов характеризовал "новый культурный постреволюционный цикл"29.

М. А. Бирман, исследуя творчество П. М. Бицилли, обращает внимание на его теорию синтеза30. Данная проблема остается открытой для дальнейших исследований методологического наследия историков-эмигрантов.

По мнению Раева, они не проявляли значительного интереса к событиям далекого прошлого, к проблемам и фактам, интересным профессиональному историку. Они не имели, за редким исключением (в Праге), последователей. Дети же эмигрантов, историки по специальности, уже не относятся к русскому зарубежью, так как получили образование и работали за границей31. Данное утверждение Раева основывается на подходе, согласно которому язык и культура это единство, разрушение которого антиисторично. Эту позицию автор повторил в названной выше статье 2005 года. Однако в научном познании возрастные различия не имеют большого значения. Можно принадлежать к разным поколениям и быть современником в науке, придерживаясь одной методологии, разрабатывая проблемы и развивая идеи, выдвинутые предшественниками. Такая преемственность прослеживается в трудах С. Пушкарева, Б. Евреинова, М. Карповича, Н. Андреева и других.

стр. 159


Эти ученые не питали иллюзий на возвращение в Россию и в значительной мере адаптировались к научной среде стран-реципиентов, испытывая воздействие зарубежных историографических традиций и новаций. Раев пришел к выводу, что большинство ученых-эмигрантов работали до революции в провинциальных университетах на Украине и в Сибири32.

Хорошее знание европейской и американской бытовой культуры помогло Раеву создать убедительный рассказ о психологической обстановке, в которой жили историки-эмигранты. Его работа подводит итоги многолетним исследованиям истории пореволюционной эмиграции в европейской и американской историографии. Ограничения в использовании советских архивов не давали возможности сопоставить источники и критически их осмыслить; взаимное недоверие и предубеждения не позволяли объединить усилия и дать объективную картину состояния научной мысли русского зарубежья. Устранение этих препятствий создало принципиально новую ситуацию в изучении проблемы.

Научной и педагогической деятельности историков-эмигрантов в США посвящена монография Е. В. Петрова, которая в значительной степени "восполняет" историографический и источниковедческий "пробел" в отечественном эмигрантоведении, связанный с американскими источниками33. Автор рассматривает становление и развитие американо-русских славяноведческих контактов на протяжении полувека, выделяя проблему профессиональной адаптации русских историков-эмигрантов в межвоенный период. Эту работу трудно переоценить, тем более, что она основана на большом архивном материале из хранилищ США. Практическая ценность исследования определяется и изучением опыта контрактной работы русских ученых-педагогов.

Опыт общения с историей и личностями русского зарубежья, сотрудничество с зарубежными учеными, возможность работать с ранее недоступными источниками оказали влияние на отечественных исследователей. Многие современные работы написаны в рамках культурологического подхода, в котором определяющим критерием является изучение системы духовных ценностей. Пристальное внимание к выдающимся личностям русского зарубежья, внутреннему миру авторов и процессу творчества стало отличительной чертой историографии. Популярностью пользуются многочисленные справочные и биобиблиографические издания34.

Среди отечественных историков крупный вклад в изучение жизненного и творческого пути П. Н. Милюкова и А. А. Кизеветтера внесла М. Г. Вандалковская. Творчество историков раскрывается ею на фоне дискуссий, проходивших на рубеже веков. Перед читателем предстает состояние и уровень развития дореволюционной исторической науки в целом. Исследуя методологию Милюкова и Кизеветтера, М. Г. Вандалковская видит ее истоки в дореволюционной позитивистской историографии, выделяет и то новое, что внесли историки - включение деятельности личности в закономерный ход исторического процесса, многофакторность развития, "теорию контраста", включение в процесс познания культурного фактора, оригинальные подходы к некоторым ключевым проблемам российской истории. Отмечается некоторая эволюция взглядов историков в эмиграции - смягчение оценок деятельности отдельных личностей, уточнение уровня развития России и др. Как справедливо отметил В. И. Дурновцев, работа Вандалковской "побуждает к новым историографическим исследованиям"35.

Изложение исторической концепции, особенно в той части, которая касается конкретных исторических периодов, носит описательный характер. Вандалковская не ставила перед собой задачу подробного изучения творчества в эмиграции, обозначив только некоторые подходы к теме. Спорным является утверждение, что историческая наука эмиграции, как и все культурное наследие России, оказавшееся за рубежом, не изучались, так как наука была политизирована и идеологизирована. Можно говорить, что историческая наука зарубежья не являлась самостоятельной темой в историографии, но и в этом ракурсе ее формирование можно отнести к позднесоветскому периоду. Больше внимания уделяется П. Н. Милюкову, и именно как политику. По мнению Вандалковской, политик Милюков, особенно в эмиграции, преобладал над историком Милюковым.

Другой точки зрения придерживается А. Н. Медушевский. Он подчеркивает, что именно исторические взгляды П. Н. Милюкова обусловливали политическое поведение партии кадетов в период революции и в эмиграции36. В отличие от Вандалковской, А. Н. Медушевский, вслед за американским исследователем Т. Риха, утверждает, что Милюкова нельзя назвать учеником В. О. Ключевского, хотя последний и оказал на него влияние. Автор подробно рассматривает философские взгляды Милюкова, акцентируя внимание на эволюции к неокантианству и эмпириокритицизму. В его методологии подчеркивается идея многофакторности исторического процесса, влияние экономического материализма. Вместе с тем в этой статье есть некоторая противоречивость: с одной стороны, говорится, что "Очерки по истории русской культуры" были разрывом с предшествовавшей традицией, а с другой стороны утверждается, что "подход Милюкова был скорее верификацией прежней концепции .., а не принципиальным разрывом".

стр. 160


Прошедшие после революций 1917 г. десятилетия, как нам представляется, делают бесперспективной дискуссию о примате политики или науки в жизни Милюкова, она является свообразным отражением прошлого идеологического противостояния. Можно говорить об органичном соединении общественной науки и политической практики как характерной черты эпохи, в условиях которой работали исследователи. Кроме того, работы эмигрантского периода историков сегодня нужно рассматривать не только как публицистику на злобу дня, но и как исторический источник, характеризующий представления и духовный мир образованной части российского общества.

Интерес представляет оценка работ Милюкова СП. Бычковым и В. П. Корзун, которые считают, что он первым зафиксировал связь исторической мысли и социальной среды, социального заказа эпохи. В сравнении с предшественниками, по мнению этих авторов, Милюков шире понимал сам предмет историографии, рассматривая ее в контексте культуры. Его взгляды приближались к современному видению диалога культур37.

Профессор Тель-Авивского университета М. А. Бирман сравнивает "Очерки" Милюкова с работой французского историка Ф. Гизо "История цивилизации во Франции". Бирман подчеркивает, что комплексный и сводный характер труда о разных сторонах исторического развития российской цивилизации удачно сочетался с популярным изложением. Автор стремится создать комплексный историографический труд38.

Нетрадиционен для российской историографии взгляд на Милюкова в статье французской исследовательницы С. Брейяр39. Положив в основу воспоминания современников (Р. Г. Винавера, И. В. Гессена, Р. Гуля, М. Вишняка, Б. П. Николаевского и др.), автор рассказывает о внешнем облике Павла Николаевича, манере держаться, отношениях с людьми, человеческих качествах (скромность, нерасчетливость в быту, неподкупность, невероятная работоспособность). Думается, автор несколько идеализирует самого Милюкова.

Своеобразный итог подвела международная конференция, посвященная 140-летию П. Н. Милюкова. Хотелось бы отметить солидную историографическую часть докладов и выступлений. А. Л. Янов (США) отметил, что, при всех различиях, зарубежных и советских исследователей творчества Милюкова объединяет позиция, согласно которой у России непременно должна быть одна традиция - либо европейская, либо неевропейская. По мнению же докладчика, в России наличествуют обе парадигмы, и борьба между ними определяет развитие русской исторической науки. Поставив под сомнение тезис Милюкова о России как "запоздалой Европе", Янов утверждает, что ее история "обратима, выделяет несколько "цивилизационных перепутий" - 1560, 1689, 1825, 1856, 1917 годы40.

Значительный интерес представляют статьи Т. Эммонса и Т. М. Бона. Первый дает сравнительный анализ "Очерков по истории русской культуры" П. Н. Милюкова, аргументированно показывая эволюцию взглядов историка в эмиграции: от утверждения "совершенного своеобразия" пути России до преодоления дихотомии Россия-Европа. Т. Бон, сравнивая "Очерки" Милюкова и "Немецкую историю" Лампрехта, рассматривает эти работы как вызов старому историзму, как переход от индивидуализированной политической и правовой истории к коллективной социально-экономической истории41. Разнообразие точек зрения показывает необходимость систематизации всего массива литературы, включая зарубежные исследования, посвященной творчеству крупнейшего историка-эмигранта.

Некоторая "затененность" А. А. Кизеветтера фигурой П. Н. Милюкова в монографии М. Г. Вандалковской в значительной степени восполнена в ее статьях, посвященных специально творчеству Кизеветтера42. Однако эти работы носят очерковый характер и не исчерпывают тему. Проведенная М. А. Шпаковской систематизация работ историка, а также архивных и опубликованных документов о научной, педагогической и общественной деятельности А. А. Кизеветтера будет способствовать появлению новых исследований43.

Жизнь и творчество С. П. Мельгунова нашли отражение в монографии Ю. Н. Емельянова, содержащей скрупулезный анализ работ эмигрантского периода, издательской и политической деятельности человека, до последних дней своей жизни отстаивавшего свои убеждения44.

Новая книга Н. Н. Болховитинова, основанная на архивных материалах Колумбийского университета, рассматривает американский период жизни Г. В. Вернадского, М. М. Карповича, М. Т. Флоринского. Своеобразен стиль работы: автор ведет диалог и с "героями" и с читателем, показывая свое отношение к концепциям историков, объясняя свою позицию в прежних работах45.

Современная историография включает в себя многочисленные статьи, посвященные историкам русского зарубежья, но представляется, что необходим переход к монографическому уровню исследований, причем, это касается не только выдающихся представителей, но и тех историков, которые сформировались в эмиграции. Интерес представляет изучение эволюции их научных взглядов в результате нового жизненного опыта и сотрудничества с иной научной средой.

стр. 161


Особенно большое внимание исследователей привлекло евразийское направление, что связано как с концептуальной новизной этого направления в исторической мысли русского зарубежья, так и с современным состоянием исторической науки в России46. Монография М. Г. Вандалковской как бы подытоживает достигнутое предшественниками47. Проанализировав современную литературу, она отмечает два подхода к изучению евразийства: попытку реанимировать идеи евразийства и стремление рассматривать его как историческое явление. Считая, что евразийство как комплексная система взглядов, недооценивается, она раскрывает теоретические проблемы исторической концепции евразийцев, их взгляды на Древнерусское государство, монголо-татарское нашествие, московский и императорский периоды, а также революции 1917 г. и советский этап российской истории. На основе проведенного анализа делается вывод, что "евразийство комплексно по своей сути, глубоко исторично и принадлежит своему времени".

С научной точки зрения, попытка представить евразийство как комплексную систему взглядов оправдана и интересна. Но в конкретной ситуации 1920 - 30-х гг. евразийство не было цельным явлением, даже организационное его оформление произошло только в 1926 году. Сами евразийцы подчеркивали, что взгляды сторонников нового подхода к истории России могут не совпадать, что обоснование связи Европы и Азии через Россию было различным, нередко противоречащим друг другу. Более того, взгляды лидеров движения эволюционировали. Эта свобода суждений была привлекательна, вероятно поэтому и причисляемые к евразийскому направлению П. Бицилли и Г. Флоровский "примыкали" к нему48.

Лидеры евразийства - крупные, в научном плане самодостаточные фигуры, причем, по мере политизации движения их взгляды менялись. Следует отметить, что и историческая составляющая евразийства представляет собой достаточно сложное явление, что касается истоков евразийства, интереса к начальной истории, синтеза славянских и "туранских" культур, влияния на мировую историографию.

Идеологизация, "практическая" разработка проблем будущего устройства России делали и делают евразийство объектом критики, разводя исследователей по разные стороны. "Размытость" и "многоголосье" евразийства способствовали тому, что сегодня, как критики, так и адепты могут апеллировать к первоисточникам для доказательства противоположных взглядов. В связи с этим трудно согласиться с выводами Вандалковской, что евразийство "принадлежит истории".

Исторические взгляды евразийцев представлены и в работах, посвященных жизни и творчеству Г. В. Вернадского. Н. Е. Соничева одной из первых отметила, что в его творчестве тесно переплелись русская, европейская и американская историографическая традиции. Принципиальная новизна его подхода к историческим процессам России заключалась в том, что "предметом рассмотрения была избрана не история отдельной национально-государственной общности, а процесс развития той природно-социальной целостности (Евразии), на фоне которой и может быть правильно понято историческое место каждого народа". В брошюре И. В. Виленты подчеркивается, что евразийцы явились продолжателями традиций российской дореволюционной историографии, исследующими самобытность России в новых условиях. В сравнении с предшественниками, они расширили хронологические рамки отечественной истории.

Критика евразийского направления исторической мысли русского зарубежья видными историками-эмигрантами (позитивизм), советскими учеными (марксизм-ленинизм) и постсоветскими исследователями во многом совпадает. Представляется, что ставить точку в этой дискуссии рано, необходимо серьезное историографическое исследование данной проблемы.

Появление самих работ эмигрантов в России стало хорошей основой для творческого осмысления их наследия. Анализируя литературу, посвященную исторической мысли российского зарубежья, мы согласны с З. С. Бочаровой, считающей, что для большинства исследований характерна описательность49.

Историки-эмигранты признавали вклад советских исследователей в те направления науки, которыми занимались и они. На это обращает внимание Е. П. Аксенова, в работе, посвященной А. В. Флоровскому. Анализируя состояние советской исторической науки, Флоровский отмечал, что историки СССР накопили огромный материал, "недостает только свободного научного подхода для объективного ...изображения и осмысления ... столь значительных явлений"50.

Единство историографического пространства сохранялось в 1920-е и даже трудные 1930-е годы. В "Отчете о русской исторической науке за 50 лет (1876 - 1926)" Н. И. Кареев охарактеризовал вклад М. И. Ростовцева, Д. М. Петрушевского, Е. Трубецкого, Л. П. Карсавина и других в разработку отдельных проблем. Ю. В. Готье внимательно следил за исторической мыслью русского зарубежья. Удивительно и то, насколько оперативно доходили информация и журналы - "Русская мысль", "Современные записки", "Смена вех", "Архив русской революции". Готье радуется, что "... удалось собрать небольшую коллекцию русских книг, изданных в Берлине и в Стокгольме"51.

стр. 162


Связи эти были многоплановы - публикация трудов эмигрантов в СССР, исследований советских историков в зарубежных издательствах, помощь в сборе материалов в советских архивах, рецензирование крупных публикаций, историографические обзоры. Некоторые наши соотечественники считали своим долгом посылать научные публикации в крупнейшие библиотеки и Академию наук СССР.

Преодоление описательности в работах по истории эмиграции требует усилий не только эмигрантоведов, но и специалистов-исследователей конкретных проблем российской истории. Как нам представляется, проблема отношений двух ветвей русской культуры, в том числе и такой ее части, как историческая наука, поставленная Е. П. Чепышевым, Ю. А. Поляковым и другими еще в начале 1990-х годов52, ждет своих исследователей.

Требует уточнения и само понятие "историческая мысль русского зарубежья": кого следует отнести к творцам этой мысли. В эмиграции историческая тематика была одной из популярных. Даже не будучи профессиональными историками, многие писали на исторические темы. Представляет интерес статья Б. П. Балуева, который дает основательную критику монографии Р. Пайпса, посвященную жизни и творчеству П. Струве, а также представляет исторические взгляды видного экономиста и политика. Резюмируя, что как историк Струве реализовался не в полной мере, он все же пишет о том, что "Струве как историк, и как историограф ждет своего отечественного исследователя"53.

С другой стороны, некоторые историки по образованию, не имея возможности пользоваться советскими архивами, создавали труды скорее публицистического характера, чем академически научные. С нашей точки зрения, работы публицистического характера не только раскрывают историософские взгляды таких авторов, но методологически интересны. В настоящее время они одновременно являются источниками, характеризующими состояние и эволюцию исторической мысли 1920 - 1930-х годов.

Определенный задел сделан современными исследователями в изучение проблемы вклада эмигрантов в мировую историческую науку, в становление и развитие исторического знания в молодых государствах, образовавшихся после первой мировой войны. В 1994 г. вышла небольшая, но содержательная статья Л. П. Лаптевой, посвященная А. В. Флоровскому. На основе пражских архивов автор исследует творчество этого историка-эмигранта, выделив в нем два основных направления - продолжение темы российской истории и работу над новой проблемой - чешско-русских связей. Отмечая, что все труды Флоровского базируются на критическом осмыслении архивных источников, Лаптева убедительно доказывает, что он положил начало нового направления в историографии, стал основоположником русистики в Чехословакии54.

С точки зрения науки, удачно сложилась эмигрантская судьба Е. Ю. Перфецкого. Будучи специалистом по истории Подкарпатской Руси, которая вошла в состав Чехословакии, и правительство в связи с этим проявляло интерес к новой территории, он получил возможность работать в европейских архивах (иезуитские архивы Трнавы, Германии, Польши, Венгрии, Австрии). Досталь в статье, посвященной этому историку-эмигранту, особое внимание обращает на материальное положение, бытовые условия, что придает статье особый интерес55.

К сожалению крупных монографических исследований создано немного. Можно назвать работу Е. П. Серапионовой, которая, рассматривает очень широкий круг проблем, в том числе - расселения, трудностей, связанных с вопросами адаптации, трудоустройством; становления и развития образования, деятельности общественных организаций и др.56. Опубликованы сборники и статьи, освещающие отдельные стороны деятельности или творчество конкретных историков в странах-реципиентах57. Но монографии, посвященной жизни и творчеству всей плеяды крупных ученых, работавших в рамках русских институциональных структур, нет. Требует изучения проблема творческих связей историко-научных центров русского зарубежья и их связей с научными учреждениями стран-реципиентов и мирового научного сообщества в целом58. Ряд публикаций рассматривают деятельность русских научных и учебных структур, но внутренняя жизнь этих организаций не воссоздана59.

Было бы крайне интересно проследить адаптацию историков-эмигрантов. Из небольших вкраплений в общую канву работ исследователей, из мемуарной литературы можно узнать о бытовых условиях, языковых проблемах, решении вопросов заработка, творческой лаборатории историков, но специальных исследований в данном направлении нет.

Требует осмысления процесс накопления знаний о творчестве историков-эмигрантов 1920 - 1930-х гг., причем не только отечественной, но и зарубежной наукой. Традиционный подход, основанный на критерии смены методологии, здесь вряд ли применим из-за "полифонии" западноевропейской историографии. Общими чертами, присущими советской и зарубежной историографии 1920-

стр. 163


1980-х гг., были идейно-политическое и методологическое противостояние, а также ограниченность источниковой базы, что позволяет считать этот период одним этапом. Второй этап (с конца 80-х гг.) отличается многообразием методологических подходов и максимальным использованием архивного материала.

Таким образом, за прошедшие десятилетия пройден значительный этап в осмыслении культурного наследия пореволюционной эмиграции, характерными чертами которого стали: внимание исследователей к наиболее крупным и ярким фигурам русского зарубежья, изучение историографического наследия эмигрантов, работавших как в Европе, так и в США, исследование деятельности институциональных научных структур. Представляется, что пройден первичный этап в осмыслении культурного наследия историков-эмигрантов. Опыт показывает необходимость координации усилий исследователей, как отечественных, так и зарубежных.

Примечания

1. ПАВЛОВА Т. Ф. Русский заграничный исторический архив в Праге. - Вопросы истории. 1990. N 11; ее же. Архивы российской эмиграции. - Проблемы изучения истории российского зарубежья. М. 1993; АКСЕНОВА Е. П. Материалы фонда А. В. Флоровского в архиве Российской академии наук о русской научной эмиграции в Чехословакии. - Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии. Прага. 1995; КОПРЖИВОВА А. Русский заграничный исторический архив. - Международная конференция русской, украински и белорусской эмиграции. Прага. 1995; ГРИМСТЕД П. К. Архивная Россика. Советика. К определению типологии русского архивного наследия за рубежом. - Проблемы зарубежной архивной Россики. М. 1996; РЗИА в Москве: вспоминают очевидцы. - Отечественные архивы. 1996. N 4; ДЬЯЧКОВА М. П., ЗВАВИЧ В. И. Архивная россика в справочниках Гуверовского архива. - Отечественные архивы. 1999. N 4; ПОПОВ А. В. Русские архивы и музеи в США. - Вопросы истории. 1999. N 6; Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920 - 1930-е годы): Сб. док. и м-лов. М. 2004 и др.

2. С. М. Вопросы истории. 1993. N 1; 1993. N 4; 1994. N 4; 1996. N 8; 1999. N 2.

3. См.: КАРЕЕВ Н. И. Отчет о русской исторической науке за 50 лет (1876 - 1926). - Отечественная история. 1994. N 2; Проблемы методологии истории на страницах новых "Исторических записок". Там же. 1997. N 1; БОЧАРОВА З. С. Современная историография российского зарубежья 1920 - 1930-х годов. Там же. 1999. N 1; БОН Т. Историзм в науке? О состоянии русской исторической науки в XIX столетии. Там же. 2000. N 4 и др.

4. ДОСТАЛЬ М. Ю. Российские слависты-эмигранты в Братиславе. - Славяноведение. 1993. N 4; ее же. Проблемы закарпатского национального возрождения в трудах русских и украинских эмигрантов в межвоенной Чехословакии. Там же. 1997. N 6; КИШКИН Л. С. Русская эмиграция в Праге: культурная жизнь (1920 - 1930-е годы). Там же. 1995. N 4; его же. Русская эмиграция в Праге: печать, образование, гуманитарные науки (1920 - 1930-е годы). Там же. 1996. N 4; его же. Русская эмиграция в Праге: празднование "Дня русской культуры". Там же. 2000. N 4; СЛАДЕК З. Русская и украинская эмиграция в Чехословакии. - Советское славяноведение. 1991. N 6; его же. Русская эмиграция в Чехословакии: развитие "русской акции". Там же. 1993. N 4 и др.

5. ПРОНИН А. А. Российская эмиграция в современной историографии. Автореф. канд. дис. канд. ист. наук. Екатеринбург. 2001, с. 4.

6. СЕЛУНСКАЯ В. М. Проблема "Российское зарубежье XX века": изучение и преподавание на историческом факультете МГУ. - Проблемы изучения истории российского зарубежья, с. 65.

7. ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. Задачи изучения эмигрантской исторической науки. - Проблемы изучения истории российского зарубежья, с. 30.

8. СЕЛУНСКАЯ В. М. Проблема интеграции эмигрантов в российском зарубежье между двумя войнами в отечественной историографии. - Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1998. N 1, с. 4.

9. БОЧАРОВА З. С. Современная историография российского зарубежья 1920 - 1930-х гг. - Отечественная история. 1999. N 1; Изучение истории российского зарубежья в 1990-е годы. Некоторые итоги и перспективы. - Россия в изгнании. М. 1999; А. А. ПРОНИН. Историография российской эмиграции Екатеринбург, 2000; ПЕТРОВ Е. В. Научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США: (Первая половина XX столетия): Источники и историография. СПб. 2000.

10. История российского зарубежья. Проблемы историографии (конец XIX - XX в.). Сб. ст. М. 2004.

11. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Общие построения оусской истории в современной литературе. - Современные записки. 1928. Т. 37; KIZEVETTER А. А. Histoire de Russie. Travaux des savants russes imigres. - Revue historique. P. 1930. T. 143; МЯКОТИН В. Чешская книга о русской революции. - Голос минувшего на чужой стороне. 1927. N 5; ЗАИКИН В. Украинская историческая литература последних лет. - На чужой стороне. 1925. N 12; ПОСТНИКОВ СП. Русские в Праге. 1918 - 1928. Прага. 1928; ФЛОРОВСКИЙ А. В. Русская историческая наука в эмиграции (1920 - 1930). - Труды V съезда РАО за границей. Ч. I. София. 1932; GAPANOVICH I. I. Russian Historiography outside Russia. An Introduction to the Study of Russian History. Peking. 1936; КОВАЛЕВСКИЙ П. Е. Исторический путь России. 2-е доп. и перераб. изд. Париж. 1946; его же. Исторический путь России. Ч. 2.

стр. 164


Париж. 1946; его же. Наши достижения. Мюнхен. 1960; его же. Наши достижения. Роль русской эмиграции в мировой науке. Вып. 1. Мюнхен; его же. Зарубежная Россия: История и культурно-просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920 - 1970). Париж. 1971 и др.

12. HALM H. Achtzig Jahre russischer Geschichtsschreibung auRerhalb RuBlands. - JGO. 1957. Bd. 5, H.1/2; SMAL-STOCKYR.DieErforschungder Emigration aus dem russischenlmperiumundihreAufgaben. - JGO. 1960. Bd.8. H. 2; BUSS O. Die Lehre der eurasier. Ein Beitrag zur russischen Ideengeschichte des 20. Jh. Wiesbaden. 1961; ЧЕРРОНИ У. Изучение истории СССР в Италии. - История СССР. 1961. N 1; HALPERIN C. J. Russia and the Steppe: George Vernadsky and Evrasianism. - Forschungen zur Osteuropaischen Geschichte. B. 1985. Bd. 36; и др.

13. ТИХОМИРОВ М. Н. Славяне в "Истории России" проф. Г. Вернадского. - Вопросы истории. 1946, N 4; МЕРПЕРТ Н. Я., ПАШУТО ВТ. Георг Вернадский. Монголы и Россия. - Вопросы истории. 1955. N 8; ШУШАРИН В. П. Русско-венгерские отношения в IX в. - Международные связи России до XVII в. М. 1961; КУЗЬМИНА В. Д., ХОРОШКЕВИЧ А. Л. Вопросы истории СССР в "Оксфордских славянских записках" (1950 - 1957. Тт. 1 - 7). - Вопросы истории. 1957. N 1; ДАНИЛОВА Л. В. Русское средневековье в современной историографии США. - Вопросы истории. 1961. N3; ЛАПТЕВА Л. П. В. А. Францев как историк славянства. - Славянская историография. Сб. ст. М. 1966; и др.

14. Очерки истории исторической науки в СССР. М. 1960; ШАПИРО А. Л. Русская историография в период империализма. Курс лекций. М. 1962; ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. Периодизация русского освободительного движения XIX в. в либерально-буржуазной кадетской историографии. - История и историки. Исторический ежегодник. 1974. М. 1976; САХАРОВ А. М. Историография истории СССР. Досоветский период. М. 1978; Очерки истории исторической науки в СССР. М. 1963. Т. 3; Историография истории СССР: с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. 2-е изд., испр. и доп. М. 1971; САХАРОВ А. М. Историография истории СССР: досоветский период. М. 1978; ХМЫЛЕВ Л. Н. Проблемы методологии истории в русской буржуазной историографиии конца XIX - начала XX в. Томск. 1978; Социологическая мысль в России: Очерки истории немарксистской социологии последней трети XIX - начала XX века. Л. 1978; ВАЙНШТЕЙН О. Л. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX-XX веках. Л. 1979.

15. ШКАРЕНКОВ Л. К. Агония белой эмиграции. Изд. 3. М. 1987, с. 99.

16. ПАШУТО В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М. 1992.

17. Отечественная история. 1994. N4 - 5; Славяноведение. 1993. N4.

18. БЫЧКОВ С. П., КОРЗУН В. П. Введение в отечественную историографию XX века. Омск. 2000.

19. РАЕВ М. Россия за рубежом. Культурная история русской эмиграции. 1919 - 1939. М. 1994; РАТОБЫЛЬСКАЯ А. В. Рец. на кн. М. Раева. - Славяноведение. 1993. N 4; РОГАЧЕВ К. Рец. на кн. М. Раева. - Вопросы истории. 1993. N 3; МЕДУШЕВСКИЙ А. Н. Рец. на кн. М. Раева. - Отечественная история. 1994. N. 3.

20. См.: RAEFF M. Recent Perspectives on the History of the Russian Emigration (1920 - 1940). - Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2005. N 2, p. 334.

21. РАЕВ М. Россия за рубежом. История русской культуры, с. 199,206,202,207.

22. ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. О традициях дореволюционной науки. - Россия в XX веке: судьбы исторической науки. 1996; ЭММОНС Т. Ключевский и его ученики. - Вопросы истории. 1990. N 10; ИСКЕНДЕРОВ А. А. Историческая наука на пороге XXI века. - Вопросы истории. 1996. N 4.

23. БОН Т. Историзм в России? О состоянии русской исторической науки в XIX столетии. - Отечественная история. 2000. N4, с. 127.

24. См.: МИЛЮКОВ П. М. Очерки по истории русской культуры. В. 3 т. Париж. 1930; КИЗЕВЕТТЕР А. А. Общие построения русской истории в современной литературе. - Современные записки. 1928. Т. 37.

25. РАЕВ М. Ук. соч., с. 131 - 132.

26. БОЙКОВ В. Ф. Судьба и грехи России. - ФЕДОТОВ Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. В 2-х тт. С. - Петербург, София. 1991. Т. 1.

27. ЯСТРЕБИЦКАЯ А. Л. Карсавин Л. П. - Вопросы истории. 1996. N 8.

28. ВОЛОДИХИН Д. М. Критика прогресса в трудах Р. Ю. Виппера. - Вопросы истории. 1999. N 2.

29. ЛЕБЕДЕВА В. Л. Концепция культурно-исторических циклов П. П. Муратова. - Генезис, становление и деятельность интеллигенции: Междисциплинарный подход. Тезисы докладов XI международной научно-теоретической конференции. Иваново. 2000.

30. БИРМАН МЛ. П. М. Бицилли (1879 - 1953). - Славяноведение. 1997. N 4, с. 49 - 63.

31. РАЕВ М. Ук. соч., с. 203, 205, 216, 219.

32. Из 125 выявленных нами историков-эмигрантов более всего было выпускников и преподавателей Петербургского и Московского университетов.

33. ПЕТРОВ Е. В. Научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США в I пол. XX в. СПб. 2001.

34. Историки России XVIII-XX вв. Вып. 2. М. 1995; Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции: первая треть XX в.: Энцикл. биогр. словарь. М. 1997; Портреты историков. Время и судьбы. Т. 1.: Отечественная история. М. 2000; ХИСАМУТДИНОВ А. А. Российская эмиграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Южной Америке: Библиоф. словарь. Владивосток. 2000; Незабытые могилы: Российское зарубежье. Некрологи. 1917 - 1999. В 6 т. М. 1999 - 2005; и др.

стр. 165


35. ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. П. Н. Милюков, А. А. Кизеветтер: история и политика. М. 1992; ДУРНОВЦЕВ В. И. Рецензия на книгу М. Г. Вандалковской. - Вопросы истории. 1993. N 5.

36. МЕДУШЕВСКИЙ А. Н. П. Н. Милюков: ученый и политик. - История СССР. 1991. N 4.

37. БЫЧКОВ СП., КОРЗУН В. П. Ук. соч., с. 23.

38. БИРМАН М. А. К истории изучения жизненного и творческого пути П. Н. Милюкова. - Отечественная история. 1997. N1.

39. БРЕЙЯР С. Портрет Милюкова. - Отечественная история. 1993. N 2.

40. П. Н. Милюков: историк, политик, дипломат. Материалы международной научной конференции. Москва, 26 - 27 мая 1999 г. М. 2000.

41. ЭММОНС Т. "Запоздалость" или "своеобразие"? Проблема русского исторического процесса П. Н. Милюкова. - Там же.

42. ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. А. А. Кизеветтер: История и политика в его жизни. - История и историки. М. 1990; ее же. Вечный россиянин: Александр Александович Кизеветтер. - Историки России. XVIII - начало XX века. М. 1996; ее же. А. А. Кизеветтер. Портреты историков. Т. 1. Отечественная история. М. - Иерусалим. 2000.

43. ШПАКОВСКАЯ М. А. А. А. Кизеветтер в российской историографии. М. 2003.

44. ЕМЕЛЬЯНОВ Ю. Н. С. П. Мельгунов в России и в эмиграции. М. 1997.

45. БОЛХОВИТИНОВ Н. Н. Русские ученые-эмигранты (Г. В. Вернадский, М. М. Карпович, М. Т. Флоринский) и становление русистики в США. М. 2005.

46. СОНИЧЕВА Н. Е. Патриарх русской историографии в США. - Библиография. 1994. N 6; ее же. Становление и развитие исторической концепции Г. В. Вернадского. М. 1994; ее же. Георгий Владимирович Вернадский. - Россия в мировом политическом процессе. М. 1997; ВИЛЕНТА И. В. Концепция истории России в научном наследии евразийцев. М. 1995; ее же. Идея самобытности России в исторической концепции евразийцев. - Вестник МГУ. Серия 8. История. 1998. N 1; БОНДАРЬ А. Ю. Общественно-политические взгляды и деятельность Г. В. Вернадского. Канд. дис. М. 2001; и др.

47. ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. Историческая наука российской эмиграции: "евразийский соблазн". М. 1997.

48. См.: ФЛОРОВСКИЙ Г. Письмо к П. Б. Струве об евразийстве. - Русская мысль. 1922. N 1, с. 269 - 270; БИЦИЛЛИ П. М. Народное и человеческое. По поводу "Евразийского Временника", кн. IV. Берлин. 1925. - Современные записки. 1925. Т. 25, с. 484; НИКИТИН В. Книга беженского бытия. Диаспора. Новые материалы. Atheneum-Феникс. Париж-Санкт-Петербург. 2001. Т. 1, с. 593.

49. БОЧАРОВА З. С. Современная историография российского зарубежья 1920 - 1930-х годов, с. 99.

50. АКСЕНОВА Е. П. Историческая наука СССР и русского зарубежья в оценке А. В. Флоровского. - Культурное наследие российской эмиграции. 1917 - 1940: В 2 т. М. 1994. Т. 1, с. 97.

51. ГОТЬЕ Ю. В. Мои записки. - Вопросы истории. 1993. N 1, с. 79, 80, 83; N 4, с. 164, 173.

52. ПОЛЯКОВ Ю. А. Российское зарубежье: проблемы истории. - Проблемы изучения истории российского зарубежья. М. 1993, с. 7; ЧЕЛЫШЕВ Е. П. Предисловие. - Культурное наследие российской эмиграции... Т. 1, с. 8 - 9.

53. БАЛУЕВ Б. П. П. Б. Струве как историк (К постановке проблемы). - Отечественная история. 2001. N 2.

54. ЛАПТЕВА Л. П. Русский историк-эмигрант А. В. Флоровский как исследователь чешско-русских связей. - Вестник МГУ. Серия 8. История. 1994. N1.

55. ДОСТАЛЬ М. Ю. Российские слависты-эмигранты в Братиславе. - Славяноведение. 1993. N 4.

56. СЕРАПИОНОВА Е. П. Российская эмиграция в Чехословацкой республике (20-е годы). М. 1995.

57. ПИСАРЕВ Ю. А. Российская эмиграция в Югославии. - Новая и новейшая история. 1991. N1; КОЗЛИТИН В. Д. Российская эмиграция в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (по документам архива Югославии). - Отечественные архивы. 1995. N 6; БУЛАШОВ Р. В. Основатель югославской палеонтологической науки В. А. Мошин. - Русские эмигранты в Югославии. М. 1996; РАДИЧ Р. Георгий Остроградский и сербская византология. Там же; и др.

58. МОХНАЧЕВА М. П. Советская историческая наука на международных форумах: истоки несостоявшегося диалога, - Советская историография. М. 1996.

59. АКСЕНОВА Е. П. Институт им. Н. П. Кондакова: попытки реанимации (по материалам архива А. В. Флоровского). - Славяноведение. 1993. N 4; ИОГАНСОН Е. Н. В. А. Мякотин и Русский научный институт в Берлине. - Роль Русского зарубежья в сохранении и развитии отечественной культуры. М. 1993; БОРИСОВ В. П. Истоки и формирование российского научного зарубежья. - Культурное наследие российской эмиграции. Т. 1. М. 1994; БОРИСОВ В. П., ВОЛКОВ В. А., КУЛИКОВА М. В. Формирование научного центра российской эмиграции в Чехословакии. - Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии. Прага. 1995; ВАНДАЛКОВСКАЯ М. Г. Из истории российской эмиграции в Чехословакии. А. А. Кизеветтер. - rossica. Научные исследования по русистике, украинистике и белоруссике. 1, (1996), 1; и др.


© elibrary.com.ua

Постоянный адрес данной публикации:

https://elibrary.com.ua/m/articles/view/Некоторые-проблемы-изучения-исторической-мысли-русского-зарубежья-1920-1930-х-годов

Похожие публикации: LУкраина LWorld Y G


Публикатор:

Україна ОнлайнКонтакты и другие материалы (статьи, фото, файлы и пр.)

Официальная страница автора на Либмонстре: https://elibrary.com.ua/Libmonster

Искать материалы публикатора в системах: Либмонстр (весь мир)GoogleYandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

В. И. Цепилова, Некоторые проблемы изучения исторической мысли русского зарубежья 1920 - 1930-х годов // Киев: Библиотека Украины (ELIBRARY.COM.UA). Дата обновления: 05.01.2021. URL: https://elibrary.com.ua/m/articles/view/Некоторые-проблемы-изучения-исторической-мысли-русского-зарубежья-1920-1930-х-годов (дата обращения: 29.03.2024).

Найденный поисковым роботом источник:


Автор(ы) публикации - В. И. Цепилова:

В. И. Цепилова → другие работы, поиск: Либмонстр - УкраинаЛибмонстр - мирGoogleYandex

Комментарии:



Рецензии авторов-профессионалов
Сортировка: 
Показывать по: 
 
  • Комментариев пока нет
Похожие темы
Публикатор
Україна Онлайн
Kyiv, Украина
379 просмотров рейтинг
05.01.2021 (1179 дней(я) назад)
0 подписчиков
Рейтинг
0 голос(а,ов)
Похожие статьи
VASILY MARKUS
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Petro Semidolya
ВАСИЛЬ МАРКУСЬ
Каталог: История 
3 дней(я) назад · от Petro Semidolya
МІЖНАРОДНА КОНФЕРЕНЦІЯ: ЛАТИНСЬКА СПАДЩИНА: ПОЛЬША, ЛИТВА, РУСЬ
Каталог: Вопросы науки 
8 дней(я) назад · от Petro Semidolya
КАЗИМИР ЯҐАЙЛОВИЧ І МЕНҐЛІ ҐІРЕЙ: ВІД ДРУЗІВ ДО ВОРОГІВ
Каталог: История 
8 дней(я) назад · от Petro Semidolya
Українці, як і їхні пращури баньшунські мані – ба-ді та інші сармати-дісці (чи-ді – червоні ді, бей-ді – білі ді, жун-ді – велетні ді, шаньжуни – горяни-велетні, юечжі – гутії) за думкою стародавніх китайців є «божественним військом».
9 дней(я) назад · от Павло Даныльченко
Zhvanko L. M. Refugees of the First World War: the Ukrainian dimension (1914-1918)
Каталог: История 
12 дней(я) назад · от Petro Semidolya
АНОНІМНИЙ "КАТАФАЛК РИЦЕРСЬКИЙ" (1650 р.) ПРО ПОЧАТОК КОЗАЦЬКОЇ РЕВОЛЮЦІЇ (КАМПАНІЯ 1648 р.)
Каталог: История 
17 дней(я) назад · от Petro Semidolya
VII НАУКОВІ ЧИТАННЯ, ПРИСВЯЧЕНІ ГЕТЬМАНОВІ ІВАНОВІ ВИГОВСЬКОМУ
Каталог: Вопросы науки 
17 дней(я) назад · от Petro Semidolya
ТОРГОВО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА ЕС В СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ: УСПЕХИ И НЕУДАЧИ
Каталог: Экономика 
27 дней(я) назад · от Petro Semidolya
SLOWING GLOBAL ECONOMY AND (SEMI)PERIPHERAL COUNTRIES
Каталог: Экономика 
32 дней(я) назад · от Petro Semidolya

Новые публикации:

Популярные у читателей:

Новинки из других стран:

ELIBRARY.COM.UA - Цифровая библиотека Эстонии

Создайте свою авторскую коллекцию статей, книг, авторских работ, биографий, фотодокументов, файлов. Сохраните навсегда своё авторское Наследие в цифровом виде. Нажмите сюда, чтобы зарегистрироваться в качестве автора.
Партнёры Библиотеки

Некоторые проблемы изучения исторической мысли русского зарубежья 1920 - 1930-х годов
 

Контакты редакции
Чат авторов: UA LIVE: Мы в соцсетях:

О проекте · Новости · Реклама

Цифровая библиотека Украины © Все права защищены
2009-2024, ELIBRARY.COM.UA - составная часть международной библиотечной сети Либмонстр (открыть карту)
Сохраняя наследие Украины


LIBMONSTER NETWORK ОДИН МИР - ОДНА БИБЛИОТЕКА

Россия Беларусь Украина Казахстан Молдова Таджикистан Эстония Россия-2 Беларусь-2
США-Великобритания Швеция Сербия

Создавайте и храните на Либмонстре свою авторскую коллекцию: статьи, книги, исследования. Либмонстр распространит Ваши труды по всему миру (через сеть филиалов, библиотеки-партнеры, поисковики, соцсети). Вы сможете делиться ссылкой на свой профиль с коллегами, учениками, читателями и другими заинтересованными лицами, чтобы ознакомить их со своим авторским наследием. После регистрации в Вашем распоряжении - более 100 инструментов для создания собственной авторской коллекции. Это бесплатно: так было, так есть и так будет всегда.

Скачать приложение для Android