М. Наука. 1990. 303 с.

Многовековая история русского крестьянства всегда привлекала внимание историков. И именно в этой области сильнее всего проявилось, если и не открытое, то, так сказать, внутреннее сопротивление сталинско-ждановскому омертвлению исследовательской мысли. Вопреки упорному стремлению втиснуть живое, противоречивое содержание истории крестьянства в железобетонные схемы продолжались научный поиск, обмен мнениями и дискуссии. В этой связи нельзя не упомянуть труды Н. М. Дружинина, В. Г. Литвака, П. Г. Рындзюнского. Книга доктора исторических наук М. А. Рахматуллина является своеобразным обобщением этих поисков. Она отличается оригинальностью и смелостью мысли и вполне заслуживает того, чтобы поразмышлять, а иногда и поспорить по поднятым автором вопросам.

Нарушая установившуюся традицию, начнем с одного критического замечания, имеющего отношение не только (а, пожалуй, и не столько) к книге Рахматуллина. В советской исторической науке получила широчайшее распространение практика подмены научной аргументации ленинскими цитатами, в изобилии включавшимися в работы историков. Отыскав убедительную, с его точки зрения, цитату, историк во многих случаях считал себя свободным от более углубленного исследования. Вряд ли можно найти советского историка, не страдавшего этим недугом (автор этих строк признает, что данный упрек относится и к нему самому). В книге Рахматуллина тоже встречается этот прием, хотя, следует признать, довольно редко и, как правило, не в противоречии с научной истиной.

Остановимся на некоторых наиболее интересных результатах исследований Рахматуллина. Уже в самом начале он ставит важный вопрос, насколько усилилось крестьянское движение во второй четверти XIX в. по сравнению с первой четвертью этого столетия. Приведенный материал свидетельствует о количественном росте крестьянских выступлений, причем в конце рассматриваемого периода отмечается возросшая их длительность (с. 50 - 51). Но гораздо важнее другое обстоятельство, на которое указывает и сам автор: "в общественном настроении крепо-

стр. 178

стного крестьянства, а затем и в крестьянском движении возникают и утверждаются новые моменты, которые по своему содержанию полностью вписываются в ход борьбы на следующем этапе - в годы революционной ситуации. И дело здесь не в существенном количественном росте крестьянских выступлений.., а в том, что отныне крепостное крестьянство вопрос о получении воли считало в принципе решенным и на острие крестьянской борьбы впервые явственно выдвигалось требование земли" (с 5).

Смелее (хочется сказать - и честнее), чем другие исследователи, автор признает, что открыто сопротивлялась феодальному гнету все же незначительная часть крестьянства - в год 0,2 - 0,3% всех крестьян (с. 60). Впрочем, если учесть длительность жизни одного поколения (30 лет), то эта доля поднимется до 10%. Но в принципе автор прав - правительству и помещикам в XIX в. нечего было бояться, что крестьяне восстанут и захватят власть. Не "борьба за власть", а повседневное сопротивление крестьян помещикам, имевшее скорее характер саботажа, подрывало феодализм. Ходившие по губерниям разные слухи, реальная угроза поджога амбаров или господских домов, избиений управляющих держали помещиков в постоянном напряжении и побуждали правительство идти по пути реформ.

"Повседневная борьба, способствуя формированию сознания крестьянства, толкала его на выступление против крепостнической системы в целом, а не только против отдельных наиболее жестких ее представителей. И это понимали сами феодалы" (с. 61), - подытоживает автор. Он один из первых среди исследователей обращает специальное внимание на роль разных "слухов" "Более того, в предреформенные десятилетия, - правильно подчеркивает он, ссылаясь на П. А. Зайончковского, - а впоследствии и в 1870 - 1880 гг., слухи "вызывали у властей большую тревогу, чем те или иные локальные крестьянские волнения" (с. 162).

Рассматривая вопрос о внутреннем механизме крестьянских волнений, автор одним из первых указал на сочетание мотивационных, нормативных и психологически- эмоциональных факторов. "Новый взлет или спад выступления происходит уже под влиянием психологически-эмоционального фактора, - правильно подчеркивает Рахматуллин, - т. е. ход дальнейших действий во многом зависит от твердости духа крестьян, их решимости, ненависти к помещику и т. п." (с. 55). Автор решительно отказывается от предпринятых в свое время попыток приписать крестьянам и простонародию какие-то особые симпатии в отношении декабристов (с. 123 и др.).

Рахматуллин приводит интересные данные о том, что в предшествовавшие реформе 1861 г. десятилетия все же доминирующей причиной взятия дворянских имений в опеку была не "расточительная жизнь" дворян, а стремление правительства в профилактических видах ограничить помещичий произвол в отношении крестьян (с. 181). Тем самым автор продолжает линию, намеченную в исследованиях Дружинина, также указывавшего на определенную "предусмотрительность" центральных властей.

К наиболее интересным и серьезным выводам Рахматуллин пришел, исследую общественное сознание крестьянства. Он правильно различает идеологию и общественную психологию этого класса, подчеркивая вместе с тем и реальное диалектическое взаимодействие между ними (с. 207).

Рахматуллин убедительно полемизирует с теми историками, которые толковали революционность крестьянства как борьбу за установление буржуазного общества и видели в крестьянине бунтаря, который непременно хотел убить своего помещика и разделить его имущество и землю. В книге показано, что подобные попытки это не более, чем модернизация истории, сопряженная обычно с неправильной трактовкой источников. В борьбе против помещиков "крепостные крестьяне не разрывали содержание лозунга "Земля и воля". Получение воли, по их мнению, - подчеркивает Рахматуллин, - означало передачу им той земли, которую они обрабатывали... Только после того, как вопрос об уничтожении личной зависимости крепостных, по существу, был решен, на первый план выдвигается требование земли (единичные выступления в этом направлении, разумеется, имели место и ранее)" (с. 229). Приятно отметить, что автор ссылается в данном случае и на исследования эстонских историков, пришедших к тем же выводам.

Однако именно в Эстонии весной 1869 г. безземельные батраки и бобыли имения Вольмарсгоф разделили между собой и распахали поля собственно имения. Для подавления их сопротивления пришлось выслать экзекуционную команду. При ближайшем же рассмотрении оказывается, что мы имеем дело с казенным имением и местная Казенная палата намеревалась раздать эту часть полей отсрочным солдатам, о чем последние узнали и послали своих ходоков в Казенную палату. Когда дело затянулось, безземельные постарались решить это дело, однако власти уже отказались от первоначального плана.

Рахматуллин основательно анализирует проблематику "наивного" монархизма. И именно тут у него можно уловить мысль о том, что крестьянин не такой уж наивный и обреченный на вечные поражения глупец, как он иногда выглядит на страницах некоторых публикаций. Автор показывает, что возлагая в ряде случаев свои надежды на определенную помощь со стороны

стр. 179

царской администрации (см. с. 162 - 163 и др.), крестьяне проявляли определенное благоразумие и рассудительность. К сожалению, эта мысль не получила у автора должного развития. Не совсем развернута и весьма плодотворная идея, выдвинутая еще Н. И. Павленко, насчет того, что при рассмотрении исторических процессов нельзя ограничиваться только изучением антагонистических форм взаимоотношений помещиков и крестьян (с. 241).

Постоянный адрес данной публикации: