"Обстоятельства казни великого химика Лавуазье в числе 28 генеральных откупщиков во время Великой французской революции почти совершенно не освещены в литературе, имеющейся на русском языке. Кое-где встречаются отдельные упоминания, да и те являются лишь повторением слухов, пущенных людьми вроде аббата Грегуара, о котором его противники говорили, что в нем "революционер рычал от встречи в нем самом с клерикалом".

Уяснение этого вопроса чрезвычайно интересно, ибо буржуазия, пытающаяся представить революцию как дело "варварства и невежества", использует для этой цели и казнь Лавуазье, соответствующим образом освещая это событие.

Описывая все жертвы Великой французской революции, убитые или погибшие на эшафоте, буржуазия, естественно, вынуждена производить "социальный" отбор, иначе ей пришлось бы об'явить свое родство с ненавистными ей революционерами. Но, производя этот социальный отбор, буржуазия пытается зачислить в стан реакции такую крупную личность, как Лавуазье, тем более, что последний то своему положению был богачом. Реакция орет во все горло: "Лавуазье - наш, ваши предки не только казнили его, но и отказались даже отсрочить ему казнь, когда он попросил дать ему время закончить важнейший опыт. Вам, черни, как и Первой республике, ученые не нужны".

И в то время как реакционный лагерь дружно проповедует эту, с позволенья сказать, "истину", лагерь социалистической и передовой мысли или некритически повторяет эти утверждения или же вовсе обходит молчанием этот неприятный возрос. Возьмем Блосса. Вот что пишет последний: "8 мая казнены 28 главных откупщиков и между ними знаменитый химик Лавуазье. Когда он попросил отсрочить казнь на 4 недели, чтобы закончить одно важное исследование, президент трибунала Коффиналь ответил: "Мы не нуждаемся в ученых" (В. Блосс, "Французская революция", стр. 237, изд. 1906 г.). Почти то же пишет Луи Блан.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона безапелляционно заявляет: "Ни петиция от совещательного бюро, ни всем известные заслуги Лавуазье перед родиной, ни научная слава не спасли Лавуазье от смерти" (стр. 865, статья "Лавуазье"). У Граната мы не находим ничего. Берем Малую советскую энциклопедию. То же молчание. Да это и немудрено. В качестве источника для дальнейшего чтения указана брошюра Назарова А. В. "Лавуазье" (Гиз, Биографическая библиотека), а у Назарова на стр. 42 мы читаем: "Первые вспышки революции произвели, видимо, на Лавуазье не особенно приятное впечатление и у него сразу пропал интерес к общественной деятельности" и дальше: "Едва ли можно сомневаться в том, что все симпатии Лавуазье были на стороне старого строя, в котором он со своим практическим умом конечно видел недостатки, но которому он в то же время был многим обязан. Две революции - политическая и революция в области химических воззрений - несколько разошлись во времени". Выходит, что Лавуазье - революционер в химии - политически реакционер, "все симпатии которого на стороне старого строя".

Несколько иначе освещает вопрос Матьез в своей книге "Как побеждала революция". Последний пишет: "Необдуманные слова - "республике не нужны ученые", - которые приписывают одному из судей великого химика (по мнению одних их произнес Коффиналь, по мнению других - Дюма), вероятно не были произнесены. Конечно ни Коффиналь, ни Дюма не принадлежали к числу избранных умов, но все революционеры, даже самые скромные, питали уважение к науке, больше того, осуществляли культ науки" (стр. 65).

Но и Матьез в своем стремлении обе лить все деяния Робеспьера в сущности отмахивается от вопроса и косвенно поддерживает версию о реакционности Лавуазье. В той же книжке он пишет: "Не все ученые последовали за революцией в ее стремительном беге. Были такие, которые остановились на полпути и которых она сломила. Никто из ученых той эпохи, которые были сотрудниками и друзьями Лавуазье, не выступили в его защиту, когда он был вместе с откупщиками предан ревтрибуналу.

Ни Монж, ни Гассенфратц, ни Гюитон ле Моро, ни Фуркруа... не пошевелились".

Но Матьез забывает нам сказать, что ученые не вступились за Лавуазье не потому, что он был реакционером, а потому, что ученые просто сдрейфили. Ведь, начиная с марта по август 1794 г. (за 5 месяцев), пала голова с плеч не только у Лавуазье, но и у Дантона, Эберта, Шометта, Демулена и даже у Сен-Жюста и Робеспьера. Большинство указанных Матьезом ученых продолжало работать и после Термидора у Директории и даже у Наполеона. Даже такой революционер-ученый, как Карно, и тот после Термидора старался замазать следы своей революционности. Ведь Давид, сторонник Робеспьера, тоже не заступился за последнего и притих, а Робеспьер-то уж был несомненно революционером.

Между тем поведение Лавуазье во время революции показывает, что он был на стороне революции. Когда реакция претендует на Лавуазье, мы должны ответить: "Руки прочь от Лавуазье. Он наш, а не ваш!!! А авторам вроде Назарова мы должны сказать: нет, дорогие товарищи, вы ошибаетесь, Лавуазье сторонник революции, а не реакции, Конечно Лавуазье не пролетарский революционер, а буржуазный. Но будем учитывать условия его эпохи и удовлетворимся тем, что он в политической и социальной областях шел в ногу с ней, а не против нее". Революция в области химических воззрений и революции политическая вовсе не разошлись во времени, как думает т. Назаров.

В связи с вышеуказанным мы думаем, что далеко не бесполезно окажется ознакомление советского читателя с набросками Лавуазье, озаглавленными "Размышления о плане народного просвещения, представленном Талейраном-Перигором", найденными Дж. Гильомом в архиве известного химика Эдуарда Гримо, хранившего бумаги Лавуазье и работавшего над его биографией¹ .

Наброски Лавуазье представляют заметки по поводу доклада, представленного в Учредительное собрание в сентябре 1791 г. Талейраном-Перигором, бывш. епископом Отенским, заметки, составленные по просьбе самого Талейрана. Вот письмо, которое написал Лавуазье Талейран-Перигор² :

"Воскресенье.

Я имел честь в свое время послать г. де-Лавуазье один экземпляр моего доклада о народном просвещении и хотел бы думать, что он прочел его не без пользы для автора. Так как Национальное собрание распорядилось перепечатать его для данной законодательной сессии³ , я, следовательно, имею возможность исправить, по желанию, его недостатки и сделать, поскольку это зависит от меня, достойным темы. Что я хотел бы в данный момент знать, это - в чем могут упрекнуть его просвещенные люди, представляющие общественное мнение. Не будет ли г. Лавуазье достаточно любезен проявить в этом отношении ко мне величайшую строгость и сказать мне открыто, что ему не нравится в этом длинном труде. Я осмелился бы даже попросить у него подробной критики, если бы я не боялся злоупотребить его временем. Во всяком случае заявляю, что мне крайне необходимо, чтобы он дал кое-где вместо моих мнений свои. Я прошу его соблаговолить дать свой ответ в течение недели.

Талейран-Перигор"⁴ .

Листки, на которых Лавуазье набросал черновик своих замечаний в ответ на просьбу Талейрана, исписаны и на лицевой стороне и на обороте. К сожалению, нехватает трех листков, содержавших стр. 3 - 4, 5 - 6 и 7 - 8. Таким образом рукопись состоит только из 10 страниц (1 - 2 и от 9 до 16) из первоначальных шестнадцати плюс отдельный листок, служивший добавлением к пропавшей части. Вот текст всего того, что уцелело от рукописи Лавуазье⁵ :

"Размышления о Плане народного просвещения, представленном в сентябре 1791 г. Национальному собранию г. Талейра

¹ "Лавуазье в его переписке, рукописях, семейных бумагах и по другим же изданным документам" Э. Гримо, изд. 1888 г. В 1896 г. было напечатано новое издание, исправленное и дополненное письмом Лавуазье к Конвенту от 5 Фримера 2-го года, найденным Гильомом в Национальном архиве и сообщенном биографу.

² Как письмо Талейрана, так и записи Лавуазье даны по этюду Дж. Гильома "Лавуазье - антиклерикал и революционер" (статья, помещенная в журнале "La revolution francaise" от 14 мая 1907 г.).

³ Слова "данная сессия" показывают, что письмо было написано тогда, когда Законодательное собрание уже было созвано. Ни в протоколах Учредительного собрания, ни в протоколах Законодательного собрания нет декрета, повелевающего перепечатку доклада Талейрана. Декрет от 25 сентября 1791 г, лишь устанавливает отсрочку проекта до следующей сессии (раз'яснение Дж. Гильома).

⁴ Это письмо, найденное Гримо в бумагах Лавуазье, было опубликовано им на стр. 247 биографии последнего.

⁵ Раз'яснение Дж. Гильома.

ном - Перигором, б. епископом Отенским.

Народное образование в том виде, в каком оно существует почти во всей Европе, было установлено не в целях формирования граждан, а для создания священников, монахов и теологов. Дух церкви всегда противился всякому новшеству, и так как первые т. н. отцы церкви писали большей частью по латыни, христиане говорили и молились по латыни, то отсюда заключили, что в какой бы то ни было стране, какие изменения в народном языке не произошли бы, молиться следует по латыни до скончания веков. Поэтому вся воспитательная система Европы почти целиком, направлена на обучение латинскому языку. Стоит только просмотреть все публичные акты, все положения метафизики и морали, поддерживаемые в колледжах, и мы увидим, что они являются лишь введением в теологию, что теология была наукой par exeilence, предназначенной быть дополнением к обучению; к ней стремилась вся система воспитания.

Так как народное образование имело целью лишь формирование священников, то уже давно в колледжах обучали лишь тех, кто предназначался для духовной службы, и так как церковное состояние было путем, ведущим к почестям и богатству, то католические нации, естественно, должны были разделиться на два класса: церковников, в руках которых было сосредоточено просвещение, и необразованных, составлявших почти всю остальную часть населения. Вот почему вначале лишь благодаря случаю, а затем благодаря умело комбинированным маневрам все, что могло стремиться к уничтожению заблуждений и предрассудков, очутилось в руках тех, в чьих интересах было распространение этих предрассудков.

Эта эпоха, состоящая из 16 веков, почти целиком потерянных для разума и философии, в течение которых прогресс человеческого ума был целиком приостановлен, в течение которых часто было движение вспять, останется навсегда примечательной¹ в истории человечества, и надо вообразить, какими великими покажутся в глазах будущих поколений те, кто опрокинул эти древние памятники невежества и варварства² .

Г-н бывший епископ Отенский, на долю которого выпала эта честь в отношении народного образования, сумел подняться на высоту своей задачи, он охватил весь вопрос в целом и приобрел себе бессмертные права на признание человечества (стр. 2)³ .

Я хотел бы, чтобы чтение и письмо не яв-

Факсимиле Лавуазье

¹ Слово "примечательный" несомненно является стилистической небрежностью, ибо это слово (remarquable) вообще поощрительно, намерением же Лавуазье было, наоборот, желание сурово квалифицировать эпоху, во время которой христианство тянуло назад человеческий ум. Он хотел скорей сказать "останется навсегда памятной..." (замечание Дж. Гильома).

² См. факсимиле этих замечательных строк.

³ Здесь следовали недостающие страницы 3 - 8. Они были посвящены, как видно из содержания девятой страницы, школам первой ступени, и Лавуазье затем начал говорить о программах окружных школ.

лялись обязательным и необходимым элементом образования крестьян, чтобы образование тех, кто не хотел бы или не смог научиться читать и писать, не было целиком оставлено, чтобы их обучали счету с помощью жетонов, метод быстрый и удобный, который надо будет усиленно распространить и который стонет еще легче, когда удастся согласовать деления наших мер с десятичной арифметикой¹ .

... [... которое он предлагает, еще очень походит на воспитание наших колледжей, оно слишком стремится к литературному образованию. Я хотел бы уничтожить сами варварские названия наших прежних школ. Я не понимаю, что такое курс гуманитарных наук. Почему не перевести это слово по-французски? Я бы изгнал употребление названия литературы (belles-lettres), вызывающее лишь типографские представления (стр. 9)² .

Городские и сельские школы первой ступени предназначены для формирования людей и граждан. Окружные же школы - для формирования образованных граждан. Глава проекта предусматривает в отношении этих школ лишь самые общие положения, и я считал бы опасным, как сказано выше, углубляться дальше в подробности]. Я только хотел бы, чтобы не существовало никакого двухлетнего курса. Вместо трех курсов, предлагаемых им, я предпочел бы разделить предмет на отдельные и различные курсы длительностью не свыше шести месяцев каждый. Искусство учителя в хорошо составленном курсе состоит в том, чтобы вести ученика от известного к неизвестному с помощью ряда тесно связанных между собой и непрерывающихся рассуждений. Если ученики слишком рассеиваются от частоты эпизодов, если их обучают сразу нескольким родам знания, - необходимой для образования памяти связи идей больше не существует, в голове остаются лишь отдельные идеи, совершенно не образующие тело науки и в короткое время улетучивающиеся. Следовательно очень важно, чтобы каждый курс имел один единственный предмет, чтобы связь идей, образующая науку, не была ни оборвана, ни прервана с тем, чтобы ученик мог во всякое время найти в своем разуме все идеи в том самом порядке, в каком они были помещены в нем.

Мало открыть школы, нужны учителя для руководства ими, но учителей еще нет, и само уже создание их представляет огромную задачу (стр. 10). Единственным путем, ведущим к этому, является тот, который был указан б. епископом Отенским, путь, начинающий с организации института в столице и назначения комиссаров народного просвещения. Затем могут быть установлены премии для тех элементарных руководств, которые, по мнению института, окажутся наиболее пригодными для обучения разным знаниям в городских и сельских начальных школах и окружных школах. Удостоенные премии произведения могут быть опубликованы с теми добавлениями и изменениями, которые найдут нужными сделать Нац. Институт и комиссары просвещения. Они могут затем служить основой для (стр. 11) экзаменов, которые будут введены для допущения к преподаванию. Эти экзамены должны быть публичными, а вакансии предоставляться по конкурсу. Без сомнения вначале количество лиц будет гораздо меньше количества мест, но вскоре они появятся, ибо таков закон природы: раз есть общественные функции, находятся люди для выполнения их.

План г. епископа Отенского имеет неоценимое преимущество, значение которого он, быть может, сам себе не представляет, дело в том, что он несет в самом себе зародыш своего усовершенствования. Так как судьба учителей, зависит главным образом от притока учеников и успеха их уроков, то необходимым следствием этого явится то, что [обычное положение учителей будет посредственным, но они, между прочим, будут пользоваться вознаграждением за каждого ученика. Правда, оно будет скромным, но оно станет (стр. 12) значительным по мере известности, которую приобретает тот или иной преподаватель; из этого достойного самой большой похвалы порядка вещей получится...³ ]. Общественное мнение, не нуждаясь в помощи чего-либо другого, не при-

¹ Данный изолированный отрывок, представляет часть зачеркнутого восьмого листка, который должен был быть вставлен в одну из потерянных страниц. Он касается сельских школ первой ступени.

² Помещенное в скобках в оригинале зачеркнуто. В начале первого абзаца, как видно из смысла дальнейшего, должны стоять слова: "что воспитание..."

Статья 4-го отдела "Окружные школы" проекта декрета Талейрина указывает в программах обучения окружных школ "курс гуманитарных наук или элементы литературы" (с раз'яснения Дж. Гильома).

³ Эта вторая часть фразы, помещенная между скобками, в оригинале зачеркнута. Лавуазье, зачеркивая ее, связал прямо первые слова фразы "общественное мнение и т. д." данной редакции со словами "следствием этого явится то, что..."

бегая к какому-либо содействию, будет в состоянии исправить все возможные недостатки народного просвещения. У преподавателя, за которым не будет стоять общественное мнение, школы будут пустовать. Все будут наперерыв стараться друг другу нравиться глубиной ли обучаемой ими доктрины или методом преподавания.

Следовательно между существовавшим до сих пор народным образованием и тем, которое его заменит, будет та огромная и существенная разница, что в то время как первое несло в самом себе силы, выступавшие против какого бы то ни было усовершенствования, второе, наоборот, будет нести с (стр. 13) собой исправление всех недостатков, которые будут присущи ему в первое время, в результате чего без забот и почти без наблюдения, лишь бы администрация дала вендам свободно развиваться, оно достигнет в несколько лет совершенства, стоящего на уровне знаний века.

Итак, не надо вовсе стремиться достигнуть уже в первые годы воображаемого совершенства, без сомнения желательного, но являющегося лишь делом времени. Достаточно будет того, что мы поместим в самую машину лучистую силу: надо дать ей действовать, предоставить ее своим собственным усилиям и довериться умелому мастеру, регулирующему ее движения.

Здесь будет уместным поговорить о Национальном институте, учрежденном в Париже, об обучении наук в столице. Но никто вероятно не обладает еще в достаточной мере энциклопедическими познаниями для уверенного (стр. 14) начертания общего плана обучения всем наукам. План г. епископа Отенского стоит на уровне приобретенных знаний. Было бы несправедливым требовать большего. Он имеет то преимущество, что он использовывает все, претворяет у жизнь все полезные материалы, собранные в течение стольких веков, и использовывает для успеха дела два самых могучих рычага, способных воздействовать на род людской: самолюбие и выгоду.

Тот, кто размышлял над развитием человеческих знаний, достаточно знает, что хорошие элементарные руководства пока существуют лишь для некоторых математических наук; что искусство обучения еще в состоянии детства, что логика наук едва известна. Но время для развития этих идей еще не пришло. В данный момент достаточно дел и без забегания в будущее. Пожелаем же лишь, чтобы Национальный институт был декретировав приблизительно таким, каким его предлагает г. епископ Отенский, и вскоре Франция станет убежищем (стр. 15) искусств, наук и промышленности и своей силой, населением, производством и богатством превзойдет все народы вселенной (стр. 16)".

В той же статье Дж. Гильом приводит еще одно произведение Лавуазье о народном просвещении, напечатанное летом 1793 г. в 4.000 экземплярах; Это - "Размышления о народном просвещении, составленные от имени Совещательного бюро искусств и ремесл"¹ , которое поручило 10 июля 1793 г. Лавуазье, Фуркруа, Дезодре, Гассенфрантцу и Борда заняться выработкой "плана образования, предназначенного для художников (ремесленников)" и постановило хлопотать перед Конвентом о введении "специального образования, пригодного для лиц, посвятивших себя механическим искусствам" 24 июля Лавуазье зачитал на заседании бюро записку об этом специальном образовании. Бюро одобрило ее. После того члены комиссии заготовили проект декрета, причем рамки его были расширены. Проект был составлен как декрет о национальном просвещении, как "общий план обучения для всех человеческих знаний", а не только, как план "народного образования, относящегося к искусствам".

Новый проект бюро обсудило, исправило и приняло 31 августа, 9 и 10 сентября 1793 г. Записка Лавуазье и проект декрета были отпечатаны и 24 сентября представлены бюро комитета народного просвещения, постановившему особо отметить их в своем протоколе. Записка Лавуазье, озаглавленная "Размышления о народном просвещении, представленные в Национальный конвент Совещательным бюро искусств и ремесл", как и проект декрета, произведения коллективного - Лавуазье и его сотоварищей по бюро, - перепечатаны Гримо в шестом томе сочинений Лавуазье. Для нас особое значение имеет конечно записка как творение самого Лавуазье.

В "Размышлениях о народном

¹ Совещательное бюро искусств и ремесл было создано декретом от 9 и 27 сентября 1791 г. для раздач наград "мастерам" (artistes), заслужившим это "своими работами и исследованиями в полезных искусствах". Оно состояло из 15 членов Академии наук, избранных этим обществом, и такого же числа людей, получивших образование в различных отраслях промышленности и выбранных министром внутренних дел в других научных обществах. Совещательное бюро уцелело от всех бурь революции до 9 прериаля 4-го года, когда Директория упразднила его (примечание Дж. Гильома).

просвещении" Лавуазье сначала рассматривает "первое воспитание, которое дает детям природа" и "что люди, соединенные в общество, могут добавить к нему". Родившийся ребенок вынужден, говорит он, "проделать с помощью своих чувств настоящий курс физических наук". Вскоре после рождения он начинает курс оптики и перспективы: вначале все предметы кажутся ему помещенными на одной плоскости, вскоре он научается различать величины и расстояния, исправлять осязанием ошибки глаза и отдавать себе отчет о форме тела. "Он изучает, почти в то же время, действия тяжести, столкновения тел. Затем, когда он немного подрастает, развитие его сил позволяет ему проделать курс механики: мяч, отскакивающий от стены, дает ему элементарные понятия о законах движений; канавки, устраиваемые им вдоль ручейков, дают ему понятие об основных законах равновесия жидкостей и т. д. Таковы первые уроки природы... Счастливое детство! Ты усваиваешь в этом первом воспитании лишь верные идеи, потому что ты получаешь их от вещей и люди не примешивают к ним ни своих предрассудков, ни своих заблуждений. Приближается момент, когда тебя оторвут от твоей божественной учительницы. В этот момент ты, пройдя курс физических истин, начнешь курс моральных заблуждений. Такова, по крайней мере до сих пор, была твоя судьба..."

Затем Лавуазье показывает, как воспитание, даваемое человеком ребенку, вместо того, чтобы развивать заблуждения и предрассудки, может "содействовать воспитанию природы и служить его продолжением".

"Искусства дают ребенку, как дополнение к его органам, являющимся "естественными орудиями", новые орудия, благодаря которым он получает возможность получить новые эффекты. Они дают ему колотушку, молоток, нож, клин, садовый нож, топор, пилу. Пользуясь ими, он познает основные принципы искусства обработки дерева; вооружив его всеми инструментами кузнеца и слесаря, обучают его первоначальным понятиям искусств обработки металлов. Развитие принципов, служащих основой для сельского хозяйства, не выдвигает более сложных идей. Не более трудно привести ребенка к познанию практической геометрии... Экспериментальная физика должна войти в план первоначального воспитания... Ботаника и естественная история также подходящи для ребенка". Что касается чтения и письма, то Лавуазье рассматривает их со следующей точки зрения: "Они - также орудия искусств, и необходимо, чтобы люди всех сословий умели ими пользоваться. Это то орудие, которое устанавливает связь между людьми всех времен и всех стран... Это - предохранительное средство против суеверия, против злоупотребления власти, это - первая гарантия свободы. Между прочим имеется ряд различных отраслей знания, которым очень трудно обучить детей, поскольку они еще не научились писать; таковы например правила счета, образующие самую существенную часть первоначального образования. Но, давши в руки человеку это оружие, поостережемся вручить ему опасный подарок, поостережемся ввести в его разум идею слова, начертанного на бумаге, вместо идеи вещи, о которой должно напоминать ему это слово. Пусть всюду, во всех книгах, которые мы дадим детям в руки, главная идея, которую мы намереваемся запечатлеть в его мозгу, будет сделана ощутимой с помощью гравюр и картин".

И он заключает: "Направляя таким образом в сторону ощутимых предметов все части первоначального воспитания, стремясь следовать методу природы, мы не только создадим людей, но и постепенно усовершенствуем вообще умственные качества человеческого рода... Эта первая ступень общественного просвещения должна быть общей для всех людей, должна быть доступной для всех, это - долг, который общество отдает детям, следовательно, она должна быть бесплатной".

Но здесь, продолжает Лавуазье, начинаются трудности: "Путь, который вначале дети народа проделывали сообща, начинает разветвляться: дойдя до определенного предела, они не могут более итти все вместе. Образуется два больших подразделения: одни предназначают себя для общественной деятельности и отдаются изучению языков и предметов науки и словесности, другие же предназначают себя для механических искусств. Таким образом, вторая ступень образования естественно делится на две части, из которых каждая стремится к определенной цели. Первая имеет некоторую связь с университетами и колледжами (превратившимися в институты в плане Кондорсе); никакого примера для второй не существует, ибо еще не существовало нации, у которой по-настоящему занимались бы интересами самого искусного класса народа". Именно по поводу этой отрасли образования второй ступени приводит Лавуазье несколько своих размышлений. Он пред-

полагает, что школы, предназначенные для этого рода образования, будут созданы в окружных центрах.

Черчение - язык наглядности - должно быть "первым предметом изучения для тех, кто предназначает себя для искусств. Это изучение должно быть "общим для всех ремесленников (artistes). "Искусства" подразделяются затем на два больших класса: искусства механические и искусства химические. Искусства механические - это те, "которые требуют употребления живой силы и которыми можно заниматься лишь с помощью механических инструментов". В курсе, к ним относящемся, преподаватель должен изложить элементарную начертательную геометрию и извлечь из нее правила перспективы, тесания камней, плотничьего искусства; с другой стороны, разбирая машину на ее составные части, он должен будет обучать теоретической механике, рассчитывающей силу, и механике практической, науке еще вовсе не существующей или, по крайней мере, той, для которой еще не составлено вовсе методического и элементарного руководства". Искусства химические отличаются от искусств механических тем, что они не употребляют ни живой силы, ни механических инструментов; курс, относящийся к химическим искусствам, должен начинаться "с показа естественных тел, употребляемых в искусствах", затем "преподаватель должен показать, что химические операции, относящиеся к искусствам, могут быть классифицированы, разложены, как машины, что все эти операции относятся к явлениям горения растворов, кристаллизации, образования осадков, брожения. Он должен постараться начать с общих свойств, присущих огромному числу искусств, и закончить наконец сведениями, относящимися к искусствам, требующим специального развития. Кроме того имеется довольно большое количество искусств, которые можно считать смешанными, употребляющими и механические инструменты и химические вещества. Об обучении этим искусствам преподаватели могут договориться между собой.

В этих окружных школах будет, между прочим преподаваться курс "социального искусства, политической экономии и коммерции". Преподаватель, которому это будет поручено, будет одновременно обучать принципам общей грамматики и приучит своих учеников "выражать письменно свои мысли ясно и точно".

Это первоначальное воспитание искусствам одинаково охватит и воспитание девочек, "ибо, так как имеется много искусств для занятия которыми предназначаются исключительно они (работа иглой, прядение, вязание, приготовление пищи, ведение домашнего хозяйства), необходимо, чтобы их обучили основам их. Необходимо также обучить их всему тому, что имеет отношение к физкультуре детей, преподать им принципы морали, дать некоторые понятия об истории и местной географии; наконец дать им основные сведения по вопросам вкуса и изящных искусств".

Лавуазье затем кратко говорит об образовании, которое должны давать "институты" и высшие школы, соответствующие французским "университетам", которые Кондорсе называл "лицеями". Он заканчивает изложением социальной роли учетных и мастеров (artistes), понимая под ними "тех, кто достиг в каждой части последних высших ступеней познания, занимается исследованиями для присоединения их, к уже приобретенным знаниям".

"Люди, отдающиеся этому великому искусству производить открытия, должны быть независимы и свободны, и их существование по той же причине должно быть обеспечено за счет общества... Не следует требовать от этого класса людей, чтобы они преподавали и обучали: пусть только изобретают и опубликовывают. Все части искусств и наук связаны между собой, и невозможно достигнуть прогресса в какой-либо из них, если другие отстают. Это - армия, которая должна итти единым фронтом. Большинство работ, которые еще остается проделать в искусствах и науках, как раз именно те, где требуется об'единение и содействие многих ученых... (следовательно) необходимо, чтобы ученые и мастера (artistes) собирались в определенные периоды на общие собрания и чтобы эти собрания охватывали отрасли знания, которые на первый взгляд кажутся не имеющими ничего общего, никакой связи".

И, обращаясь в Конвенту, Лавуазье заканчивает словами: "Законодатели, просвещение совершило революцию, пусть же просвещение попрежнему будет среди вас хранителем свободы. Ныне, когда вы закончили ваше творение (республиканскую конституцию 24 июня 1793 г.), вам больше ничего не остается для того, чтобы вдохнуть в нее жизнь, как употребить светоч, находящийся в ваших руках"¹ .

¹ Проект Совещательного бюро не был официально представлен Конвенту, его авторы ог-

Все это Лавуазье писал в сентябре 1793 г., в то время, которое мировая буржуазия изображает как время разнузданной дикости и террора. Мог ли бы писать таким языком Лавуазье, если бы он не был революционером не только в химии, но и в политике? В той же статье Дж. Гильом упоминает о биографической записке Лавуазье, опубликованной Гримо, где Лавуазье писал, что он во всех случаях носил оружие для защиты свободы, особенно 10 августа 1792 г. - день, когда Париж поднялся против королевской власти, а Лавуазье был послан для охраны порохового склада, и 31 мая 1793 г., когда национальная гвардия подняла "моральное восстание", освободив Конвент от тирании государственных людей Жиронды, а Лавуазье был послан с батальоном секции Пик для занятия поста на площади Революции¹ . Приведенные заметки Лавуазье опровергают инсинуации буржуазии о том, что Лавуазье был противникам революции, Лавуазье, как видно, принимал активнейшее участие в работе органов революционной власти. Он работал, с одной стороны, над реформой народного просвещения, с другой - над осуществлением десятичной системы. Так именно Лавуазье была составлена мотивировка декрета Конвента от 11 сентября 1793 г. об учреждении Временной комиссии мер и весов. Участие же его в выступлениях против жирондистов еще более характеризует революционность Лавуазье.

От редакции.

Дав несколько документов, свидетельствующих о том, как воспринимал революцию сам Лавуазье, редакция в одном из следующих номеров поместит очерк, характеризующий обстоятельства его казни и разбивающий буржуазную легенду о ней.

Перевод записок Лавуазье и примечаний Дж. Гильома сделан т. Левандовским.

раничились, как было сказано выше, специальной передачей его 24 сентября 1793 г. Комитету народного просвещения, постановившему 1 октября того же года особо отметить его (раз'яснение Гильома).

¹ Заглавие этой заметки, написанной в тюрьме, таково: "Заметка о том, что сделал для революции Лавуазье, б. комиссар казначейства, б. академик, член Совещательного бюро искусств и ремесл, землевладелец округа Блуа, департамента Луары и Шери".

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: