Мои первые самостоятельные шаги

Отец мой был рабочим, слесарем. Он умер в 1890 г., когда мне было 5 лет.

Вскоре после смерти отца я поступил "мальчиком", зарабатывая 6 марок в неделю, что было большим подспорьем для семьи. Мне приходилось таскать через весь город на ручной тележке значительные тяжести. Так продолжалось полгода.

Однако мне хотелось изучить, во что бы то ни стало профессию отца. Я поступил учеником на машиностроительный завод Брюггемана в Берлине, и хотя по закону ученикам до 16 лет запрещалось работать у машины, я сразу стал выполнять, по существу, работу взрослого. Через 2 недели при чистке машины находу я попал рукой в зубчатое колесо. Два месяца пришлось мне провозиться с лечением руки, и хозяин не торопился с уплатой пособия за увечье.

В первый год я не получал никакого вознаграждения, что было тяжелым бременем для моей семьи; на втором году я получал 3 марки в неделю, та третьем - 4. Срок ученичества длился три с половиной года.

Мои неоднократные требования о переводе "меня на другую машину оставались безрезультатными. Мастер не давал мне двигаться вперед, эксплоатируя приобретенные мною навыки. Он сократил подмастерья, который обучал меня, и, заставляя меня работать и за него, платил, разумеется, ученическое жалованье.

Вступление в с.-д. партию. Демонстрация в Тиргартене

Я был членом берлинского рабочего спортивного общества "Фихте", где познакомился с Вилли Шульцем, под влиянием которого начал читать серьезную политическую литературу.

Хотя юношам и запрещено было посещение политических собраний, все же я ухитрялся бывать на них. Мне посчастливилось слышать крупнейших вождей социалистического движения - Бебеля, Зингера, Либкнехта и других.

17-ти лет я вступил в германскую с.-д. партию. Мои партийные обязанности сводились к распространению листовок. Социал-демократическая берлинская организация называлась тогда "Социал-демократический избирательный союз Берлина и окрестностей". В этом названии сказывался подлинный характер германской социал-демократии.

Реакция в Пруссии, где господствовала трехклассная избирательная система, где профсоюзы были об'явлены политической организацией, где преследовалась стачечная борьба, где запрещались рабочие собрания, где делалось все, чтобы убить всякую политическую жизнь, вызывала протест со стороны широких трудящихся масс. Берлинская партийная организация призывала к массовым демонстрациям в пользу всеобщего избирательного права. Демонстрация была назначена официально в Трейтове. Полицей-президент Ягов расклеил в тот же день распоряжение, строжайше запрещавшее демонстрацию. Между прочим, в распоряжении было сказано: "Улица служит для движения. Предупреждаю любопытных!" Оба моста, ведшие к Трейтову, были с утра еще заняты сильнейшими нарядами полиции.

В обед все товарищи собрались в назначенном месте. Мы двинулись в путь, наша колонна все время росла, но мы шли в направлении, противоположном Трейтову. Постовые полицейские, мимо которых мы проходили, смотрели на нас вытаращенными от ужаса глазами. Так дошли мы беспрепятственно до Тиргартена. Здесь носились уже взад и вперед верховые полицейские, но они были совершенно беспомощны перед лицом огромной толпы. Мы ликовали. Воздух дрожал от неистовых криков. Эта удачная демонстрация сильно подняла боевой дух рабочих.

Вступление в "свободный профсоюз". Первая забастовка

Мое ученичество подходило к концу. В последнем году мне давали уже настоящую работу по машиностроению.

Вся мастерская состояла в гиршдункеровском профсоюзе. Я же по окончании ученичества вступил в союз металлистов - "свободный профсоюз". В моем цехе только я и еще один старший товарищ. Шредер, теперь активный член компартии, были тогда членами "свободного" союза металлистов.

Вскоре я начал работать та турбинном заводе АЭГ. Через 11 месяцев моей работы в моем цехе была об'явлена забастовка, длившаяся 3 недели, после которой я был уволен.

После турбинного завода я начал работать у одного русского инженера, который строил машины для определения качества зерна. Там я проработал полтора года. Я был профуполномоченным, и убедил товарищей принять участие в первомайском празднике. Они приняли в нем участие, но в конце недели я был уволен "за отсутствием работы".

Тогда я снова поступил на турбинный завод АЭГ.

Вскоре разразилась забастовка всех квалифицированных рабочих завода. Я был выбран в стачечный комитет.

Наша забастовка окончилась победой, воем набавили от 2 до 7 пфеннигов в час. Я же получил надбавки всего 2 пфеннига. Такая явно нарочитая придирчивость заставила меня искать работы в другом месте.

Активная профсоюзная работа. Борьба с реформизмом!

В поисках другого места работы я получил предложение "Германского газокалильного и Ауэровского общества".

Там я близко сошелся со старшими товарищами. На предприятии была строгая профсоюзная дисциплина и велась планомерная работа по вербовке в партию. По отношению к неорганизованным применялись тысячи способов ущемления, если не удавалось воздействовать на них убеждением.

Ауэровское предприятие было одним из немногих, где уже до войны существовал заводской комитет. У нас он назывался "заводской комиссией". Дирекция очень щеголяла этим.

Когда председатель комиссии сложил свои полномочия, то механический цех, в котором я работал и который был душою всего предприятия, выдвинул мою кандидатуру, и я был избран председателем, т. е. высшим профсоюзным "начальством" на предприятии, на котором работало около 1000 мужчин и 3000 женщин. Процентов тридцать из них были организованными. В качестве председателя заводской комиссии я боролся с реформистскими настроениями других членов комиссии, всегда соглашавшихся с предложениями администрации предприятия.

В качестве председателя комиссии я состоял членом районного правления, одного из 24 берлинских отделений союза метал-

листов. Благодаря этому я хорошо познакомился со всем механизмом организации. Председатель районного правления, к которому относилось наше предприятие, был простодушный крестьянин; он уже 15 лет сидел на этом месте. Вместе с ним, а чаще без него, я проводил бесчисленные собрания рабочих, которые происходили почти ежедневно. Чаще всего это были собрания женщин-работниц. Я вскоре изучил быстро воспламеняющийся темперамент женщин, их способность к героическим поступкам, их здоровый классовый инстинкт.

В годы, предшествовавшие войне, очень много писалось о системе Тейлора, применявшейся в Америке. Буржуазные писаки изображали ее как вполне безвредную и даже гуманную систему организации труда!

Так как и наша дирекция устремляла свои взоры та систему Тейлора, то я предложил своим товарищам сделать на общем собрании доклад на эту тему.

Собрание было крайне многолюдным. Доклад и последующая дискуссия дали такой резкий отпор рационализаторским изысканиям нашей дирекции, что с тех пор имя Тейлора не упоминалось уж больше на заводе.

Начало войны 1914 года. Антивоенная пропаганда

События, последовавшие за убийством австрийского эрцгерцога в июле 1914 г., вызвали ряд демонстраций под лозунгом "Долой войну". Я принимал участие во всех этих демонстрациях. Это были последние демонстрации перед империалистической войной. Как только началась война, социал-демократическим вождям (Эберт, Шейдеман, Каутский и др.) удалось рядом предательских маневров превратить сильное антивоенное настроение рабочих в свою противоположность, правда, на короткий срок.

На следующий день после об'явления войны мне пришлось вступить в ожесточенные споры с товарищами, которые попали в тенета "оборонительной войны". Тогда мне пришла в голову мысль превратить каждое заводское собрание в демонстрацию против войны, в вызов империализму.

И это мне удалось. На моем предприятии докладчик сделал блестящий доклад, пользуясь огромной картой, на которой чрезвычайно наглядно были показаны истинные интересы различных империалистических группировок, участвовавших в войне. Докладчик ясно рассказал о целях войны. Все собрание было потрясено его неопровержимыми доводами. На нашем предприятии, как и на целом ряде других, к войне относились резко отрицательно.

Военнослужащий

В апреле я получил повестку "явиться туда-то". Так как по болезни ног я не годился для строевой службы, то меня направили в крепость Кюстрин на расстоянии около 100 км. от Берлина, где я должен был работать по ремонту пушек и ружей. Мы работали с 7 час. утра до 6 час. вечера с часовым или получасовым перерывом на обед.

Уже зимой 1915 г. тяга к миру среди товарищей моего гарнизона была чрезвычайно велика. В 1916 г. она усилилась. Все известия о "победе" не могли заглушить этой жажды мира. Однако наряду с проклятиями по адресу войны и мечтами о мире товарищи не отдавали себе отчета в истинном характере этой империалистической войны.

Осенью 1916 г., при содействии одного товарища, меня затребовали в Кайзер-Вильгельм-институт, где я проработал год по своей специальности, получая, однако солдатское жалование.

В этот период очень активную деятельность развили "Спартак" и группа Борхардта.

Я посещал всегда, когда мог, нелегальные дискуссионные вечера в Нейкельне. На одном из этих вечеров выступал и Карл Либкнехт. Он произнес страстную речь против войны, полную необычайной ясности и логики.

После Октябрьской революции в России на фабриках и заводах Берлина еще больше усилилось движение против войны. 28 января 1918 г. была об'явлена забастовка всех берлинских предприятий, работавших на оборону. Хотя я твердо внушил своим товарищам по работе вместе со мной покинуть зал ровно в 9 час. утра, в начале завтрака, они колебались и смотрели на другое отделение, находившееся в другом конце зала.

Но как только я покинул помещение, я заметил с несказанной радостью, что огромный зал начал пустеть. Все рабочие бастовали, несмотря на риск быть отправленными в окопы. Стачка носила определенно политический характер. Были выставлены требования об окончании войны и снятии осадного положения. Экономические

требования играли второстепенную роль. Настроение бастующих было приподнятое, всюду слышалось: "Долой войну!" Вдруг кто-то закричал: "Полиция!" С быстротою молнии всех облетел пароль: "Все на Садовую", и рабочие двинулись в лес, чтобы заслушать доклад против войны. На импровизированную трибуну поднялась работница. Ее страстная, зажигательная речь захватила всех присутствующих, их было свыше 1000 чел.

В один из ближайших дней на большом плацу в Трейтове вновь была устроена демонстрация против войны, в которой приняли участие все бастовавшие предприятия.

Эта 4-дневная забастовка, в которой приняли участие почти все крупные предприятия Берлина, была последним этапом на пути к 9 ноября. К этому же времени относится и прибытие в Берлин Карла Либкнехта. Я был на Ангальтском вокзале. Огромная толпа народа встретила Либкнехта бурными приветствиями. Два товарища подхватили его и пронесли на плечах через всю площадь. Полиция не осмеливалась разгонять толпу.

Солдат в последний раз

31 августа 1918 г. я вступил во Франкфурт-на-Одере в качестве солдата полевой артиллерии. Своей главной задачей я считал выявление в казарме и во всех отделениях политически сознательных и надежных товарищей. С некоторыми я уже был связан и носил их адреса и фамилии в часовой крышке, что мне казалось тогда очень конспиративным.

8 ноября меня разыскал мой товарищ Бруно Петере, чтобы сообщить последние новости из Берлина. Он предложил мне созвать в воскресенье 10 ноября на Базарной площади собрание всех солдат и рабочих. Мы условились встретиться на следующий день. Я ушел из казармы, никому не докладывая. Мы пошли вместе в город и сообщали каждому встречному солдату и штатскому, что 10 ноября будет собрание на Базарной площади. Весть эта быстро распространилась среди всех солдат.

На следующий день была "инструктивная беседа". Офицер в высоком чине делал нам доклад об ужасах большевизма. Я спросил по окончании его доклада, дозволено ли будет высказаться по этому поводу. Он сделал пригласительный жест рукой. В 15-минутном выступлении я разбил его в пух и прах. Он беспомощно озирался вокруг. За мной выступил еще кто-то, заявивший, что он был в России. После этого случая офицер прекратил свою просветительную деятельность.

8 тот же вечер мы громко пели у себя "Интернационал". Ни один офицер не посмел запретить нам, петь. Да это и не привело бы ни к чему. Наконец-то давал себя знать дух революции! Почти все новые солдаты были из больших городов; мы верили в победу.

9 ноября вечером я отправился с Бруно Петерсом в город.

Внезапно мы услыхали издали невероятный шум, который становился все сильнее. Вскоре мы увидели вокзальную охрану - около 30 солдат, с неописуемым жаром и пылом срывавших с офицеров погоны и значки. Полчаса спустя по улицам Франкфурта потянулись колонны демонстрантов, состоявшие исключительно из солдат. Не было никакой команды, никакой организации. Все кричали, жестикулировали и бегали от одной казармы к другой. Всюду с большим или меньшим жаром требовали выборов совета солдатских депутатов и

...офицер в высоком чине делал нам доклад об ужасах большевизма

Рис. П. ИЛЛЕШ-КУПКА

звали на собрание, назначенное на следующий день. Подозрительно часто раздавались призывы: "Спокойствие и порядок". Мы были каплей в этом бушующем море. Эту ночь я провел без сна и думал о том, каким образом направить в надлежащее русло это стихийное движение, как обеспечить правильное руководство этим движением. Трудность заключалась в том, что мы не имели здесь организации, и никто нас хорошо не знал.

На следующий день утром были выборы совета солдатских депутатов. Так как выборы происходили одновременно во всех частях и по-батальонно, то я мог принять участие в выборах только на своем батальонном собрании. Товарищи, знавшие меня, выставили мою кандидатуру. Наобум предложили также выбрать офицеров. Мне пришлось энергично выступить, чтобы предотвратить это. Почти во всех остальных частях протест против избрания офицеров не был заявлен, и таким образом довольно значительное количество их попало в совет. Нужно отметить, что среди офицеров оказалось и несколько очень честных, полезных работников.

К часу мы отправились на собрание. Я шел во главе отделения. Собрание прошло с неслыханным под'емом и энтузиазмом.

После речи Бруно Петерса и других товарищей состоялись выборы совета рабочих и солдатских депутатов г. Франкфурта. Вечером прошло учредительное собрание вновь избранного совета. Совет состоял из очень умеренных элементов.

В ближайшие дни в совет солдатских депутатов нахлынула толпа солдат. Горячо, со страстью товарищи требовали пропусков на родину. Я смотрел на них озабоченно и думал о том, что эти люди не имели за своей спиной четырех лет войны. Никто из них и не думал о том, чтобы действительно привести в исполнение угрозу, которую большинство из них высказывало на прощанье: "Мы оставим у себя оружие, мы им покажем". В действительности же они мечтали только о своих матерях и женах.

С невероятной быстротой пустели казармы. Оставались лишь два последние года и наиболее предусмотрительные. Они не были уверены в том, что сразу получат работу, в казарме же они имели кров и пищу. Часть за частью вступали во Франкфурт демобилизованные солдаты. Носились слухи, что солдаты, подстрекаемые офицерством, устроят погром. Этого не случилось; унтер-офицер Шредер, член совета, уполномоченный по демобилизации солдат, быстро отделил офицеров от солдат.

Красное знамя, развевавшееся над зданием вокзала, было через несколько недель убрано "в интересах безопасности и порядка" и больше уже не водворялось на прежнее место.

Бруно и я выезжали на военном автомобиле за город, где устраивали собрания для выборов рабочих и крестьянских депутатов. Бруно выступал докладчиком, и всюду речь его принималась с восторгом и одобрением. Деревенская беднота и батраки сбрасывали с себя иго многовекового рабства и становились активной опорой революции. Со стиснутыми зубами читали мы ежедневные распоряжения Носке, которые все больше и больше ограничивали самостоятельность советов солдатских депутатов. Скоро стали приходить в совет батраки и беднота, указывая на то, что помещики, юнкера и прежние чиновники снова забрали власть и грозят жестоко расправиться с ними. Вначале нам удавалось сдерживать наглость контрреволюционеров угрозой применения оружия. Однако реформисты работали быстрее нас: они очень торопились восстановить и укрепить капиталистический строй.

В декабре должен был быть созван в Берлине корпусный совет солдатских депутатов 3-го армейского корпуса, охватывавший всю провинцию Бранденбург.

Я был избран в корпусный совет от Франкфурта.

23 декабря 1918 г. отправился я в Берлин. Утром 24 декабря, выйдя из дому, чтобы отправиться к месту своей новой работы, я услыхал пушечную пальбу. Я поспешил к товарищам, чтобы узнать, в чем дело. Они сдержанно ответили мне, что это солдаты корпуса Лекиса, спешно отозванного Эбертом с фронта, бомбардируют дворец, в котором расквартированы с разрешения местных властей революционные матросы.

И вот мы, делегаты целого армейского корпуса, сидели и смотрели, как на наших глазах "народные уполномоченные" - Эберт, Шейдеман, Ландсберг, Гаазе, Барт и Дитман - открывали дорогу реакции.

Так развертывались события, приведшие к господству фашизма в Германии.

Я пробовал всеми силами стимулировать своих товарищей по корпусному совету на активную борьбу. Устраивались десятки собраний, на которых произносились очень

радикальные и зажигательные речи, однако единственным положительным результатом их было решение ни в коем случае не давать контрреволюции войск. Когда Носке лично обратился к нам с просьбой дать войска, мы категорически отказались. Генерал фон-Лютвиц, бывший командиром нашего корпуса, не имел права издавать никакого приказа или распоряжения без нашей визы. Всякий раз, когда он пытался это сделать без нас, он получал бумагу обратно.

Все наши серьезные попытки реорганизовать 3-й армейский корпус согласно нашим принципам, встречавшие горячую поддержку со стороны гарнизонного совета депутатов, наталкивались на запрещения Носке.

Однажды у нас затребовали тяжелые бомбометы, якобы для охраны силезской границы от вторжения поляков.

Вопреки моему протесту товарищи дали разрешение на отправку бомбометов, при условии, что они не будут использованы в Берлине. Вскоре эти бомбометы были привезены в Берлин и установлены против помещения редакции "Форвертса", в котором забаррикадировались революционные рабочие.

Организованный нами весною 1919 г. с'езд всех германских корпусных советов депутатов занял бесформенную позицию. Состав его был очень пестрый, без определенной политической физиономии, На с'езде, правда, были и делегаты, ставшие впоследствии коммунистами. Председателем с'езда был например т. Штольт, впоследствии видный член компартии. Этот с'езд был, быть может, последним средством направить остатки солдат, находившихся в гарнизонах, против реакции. Но Штольт занял тогда неправильную политическую позицию, и с'езд не дал никаких результатов.

С этого дня я понял, что дошел до предела. Товарищи, из которых четверо стали социал-демократами, а четверо были беспартийными, решили добровольно не покидать поста. Так как деятельность "Спартака" становилась все энергичнее, и возмущение рабочих против политики Носке росло, то у нас оставалась все-таки надежда на то, что наша помощь еще может понадобиться.

1 мая 1919 г. корпусный совет солдатских депутатов 3-го армейского корпуса об'явил себя распущенным. Это был, конечно, жалкий конец.

На службе у фирмы "Осрам"

Я поступил вновь "а работу в Общество ауэровских горелок, преобразованное в "Осрам", на котором меня застала война.

Когда я вступил на работу, как раз происходила смена первого фабзавкома вследствие разложения его. При перевыборах я был избран вторым председателем фабзавкома. Вначале члены фабзавкома в числе 5 человек были совершенно освобождены от работы. Мы все почти были членами Независимой с.-д. партии. Хотя я читал "Роте фане", политически целиком солидаризировался с ней и вербовал для нее подписчиков, я все же оставался в рядах "независимых". Я видел, что в рядах "независимых" было много бесспорно честных революционных рабочих, это заставляло меня заблуждаться по поводу позиции "независимых". Правда, я с самого начала повел упорную борьбу против социал-демократических традиций в рядах Независимой с.-д. партии, но на первых порах я не встречал поддержки со стороны моих товарищей.

Трудные времена

В квартале, где я жил и который входил в избирательный округ Нидер-Барним, я был избран руководителем избирательного комитета Независимой с.-д. партии, отколовшейся от с.-д. Кроме того я был членом районной думы. На всех общегородских собраниях функционеров Независимой партии мы выступали с резолюциями, чаще всего составленными мною, в которых мы требовали изменения направления центрального органа нашей партии "Фрейхейт" и более революционной политики партии. Несмотря на все нападки, Гильфердинг продолжал оставаться главным редактором "Фрейхейт". Уже в то время в этой партии имелись все элементы, которые обусловили впоследствии переход части ее в ряды компартии и другой части - обратно в ряды с.-д. И в листовках и на публичных собраниях мы вели борьбу против Эберта - Шейдемана - Носке, предавших революцию.

За полгода до слияния Независимой с компартией, в 1920 г., я пригласил одного товарища, коммуниста, выступить с докладом на нашем собрании избирателей. Таким образом была подготовлена у нас почва для слияния.

Политическая реакция между тем сказывалась во всех законах правительства. В январе 1920 г. в рейхстаг был внесен про-

ект о резком сокращении прав фабзавкомов.

Тогда "независимые" с.-д. призвали рабочих на демонстрацию перед рейхстагом. Во время демонстрации раздался выстрел. Среди сотен тысяч демонстрантов поднялась паника. В течение нескольких минут почти вся площадь опустела. Вскоре после этого я встретил Бруно Петерса, который рассказал, что в толпу стреляли из пулеметов, и что на площади осталось много убитых. На другой день газеты сообщали, что было 42 убитых и 105 раненых. Приказ стрелять был дан с.-д. министром юстиции Гейне.

В начале 1920 г. началась сильнейшая инфляция. На предприятиях было постоянное брожение. "Независимые" росли не по дням, а по часам. Но вместе с тем росло также и влияние компартии на организованных в Независимую с.-д. партию рабочих. Почти во всех предприятиях раздавались требования прибавки на дороговизну.

Началась бесконечная полоса массовых забастовок. Но никогда не было возможности хоть сколько-нибудь угнаться за маркой, падавшей с головокружительной быстротой. Рост нужды и пропаганда компартии придавали борьбе все более упорный и настойчивый характер.

Августовская забастовка 1923 г.

Наивысшего пункта стачечное движение достигло в августе 1923 г. Во время правительства Куно условия стали совершенно нестерпимыми. 10 августа компартия выпустила воззвание к берлинским фабзавкомам с призывом явиться на следующий день на собрание в Газенгейде. На этот призыв отозвалось 20.000 членов и активистов фабзавкомов, среди них большинство было с.-д.

На собрании было единодушно решено об'явить стачку против правительства Куно. На следующий день все берлинские предприятия бастовали. Правительство Куно подало в отставку. Его место заняло правительство Штреземана - Гильфердинга. Во время забастовки по улицам Берлина раз'езжали автомобили Берлинского совпрофа, разбрасывавшие листовки против стачки. 14 августа снова было созвано собрание фабзавкомов.

Падение правительства Куно не остановило дальнейшего понижения жизненного уровня рабочих.

9 ноября в Фельтене, близ Берлина, происходил нелегальный с'езд фабзавкомов. Получив предупреждение от сочувствовавших нам полицейских, мы, т. е. с'езд, в числе 1000 чел. отправились на луг, находившийся в получасе расстояния. Хотя и в большой спешке, с'езд все же успел обсудить основные пункты порядка дня. На обратном пути из вагонов нашего поезда развевались красные знамена. Нам уже незачем было скрывать цели своей поездки.

Приблизительно 16 октября 1923 г. было созвано собрание коммунистических фабзавкомов. Атмосфера была крайне напряженная: Назревали серьезные события. Лица собравшихся выражали уверенность в победе, уверенность в том, что рабочие созрели для борьбы и жаждут ее. И все же изумление охватило весь зал, когда Реммеле заявил в своем коротком докладе,

Гильфердинг

Рис. ЯНОША

что мы стоим перед непосредственной революционной ситуацией и что красные сотни всех предприятий должны быть готовы к выступлению в течение трех ближайших дней.

После этого заявления каждый знал, что ему делать. Получив краткие распоряжения, все разошлись с этого знаменательного собрания.

На следующий же день началась организованная подготовка к выступлению. С величайшим напряжением велись организационная работа, пропаганда и мобилизация сил. В эти дни число красных сотен, т. е. товарищей, готовых на все, увеличилось в пять раз. Массы, выделяли силы, о которых никто и не подозревал. Неизвестно откуда появились природные военные вожди, придававшие боевым отрядам последнюю шлифовку. Все эти приготовления происходили почти открыто, - факт, который свидетельствовал о растерянности буржуазии и об уверенности в победе готовившихся к решительной схватке рабочих масс. Я с одним товарищем руководил организацией сотен на своем предприятии, где тогда было занято около 4000 работниц и 1200 рабочих.

В качестве военспеца нам помогал совершенно не известный мне до этого момента товарищ, бывший фельдфебель, но сознательный пролетарий и революционер, 400 чел. были готовы в любой момент положить жизнь свою за наше дело. Таков был результат работы наших товарищей из ячейки, таково было влияние революционной ситуации.

Неожиданно я получил предложение партийного руководства немедленно приготовиться к от'езду.

Когда я вскоре вернулся в Берлин, я сразу заметил, что положение резко изменилось. Настроение широких масс было подавленное, под'ем сменился сильным разочарованием. Буржуазия мстила разгулом реакции, ужасающей эксплоатацией. Когда со стабилизацией марки были возобновлены тарифные соглашения, ставка квалифицированного берлинского металлиста была определена в 50 - 55 пфеннигов: это было пощечиной берлинским металлистам. В ответ на это вспыхнула забастовка берлинских металлистов, закончившаяся поражением рабочих. Понеся большие жертвы, металлисты вновь встали на работу. Предприниматели широко воспользовались своею победою и временной усталостью рабочих, чтобы очистить предприятия от "нежелательных элементов".

На районное собрание уполномоченных, которым я руководил, неожиданно явились в огромном числе реформисты. Чтобы получить большинство на этом собрании и устранить меня от руководства, они не останавливались ни перед чем.

В качестве функционеров явились люди, которые никогда функционерами не были. Пришли те, кто обычно посещал собрания других районов, и т. д. Все наши протесты ни к чему не привели. При голосовании я получил 50 голосов против 51 голоса за реформиста.

Весной 1924 г. мы мобилизовали квалифицированных рабочих "Осрама" на стачечную борьбу за повышение заработной платы. Когда рабочие должны были покинуть предприятие, и я отправился к своему рабочему месту за вещами, мастер спросил меня, что я намерен делать. Я ответил ему, что, разумеется, буду бастовать со всеми наравне. Это послужило для дирекции долгожданным поводом к моему увольнению.

Осенью 1924 г. я, поступил на работу в "Ротапринт", предприятие, изготовляющее особого рода множительные аппараты под этим названием. На второй день директор запросил моего мастера, как пишется моя фамилия, через "э" или "и". Предприятие уже получило обо мне извещение от Союза берлинских предпринимателей, и только благодаря ошибке машинистки я не был тотчас выброшен на улицу.

Здесь мы провели 6 забастовок, которые все кончились нашей победой. Последняя забастовка окончилась обязательством предпринимателей повысить заработную плату на 5 пфеннигов в час. Однако нам пришлось пожертвовать 38 товарищами, уволенными с предприятия, в их числе был и я.

Не было никакого смысла искать работы в Берлине. Пришлось переехать в другой город, где я продолжаю бороться за дело рабочего класса.

События в Германии развиваются с такой быстротой, что скоро можно ждать решительного конца, и я уверен, что, как и я, мои братья по классу отдадут без остатка все свои силы, а если нужно и жизнь для победы пролетарской революции в Германии.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: