Автор: Лидия ГЛАДКАЯ


НЕЛЕГКО ОНО, БРЕМЯ ПАРТИЙНОГО РУКОВОДСТВА ИДЕЙНО-КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНЬЮ ОДЕССИТОВ*

И опять - Одесса

Заканчивался 1953 год. Сижу вечерком в своем комсомольском кабинете, и вдруг звонок. Говорит зам. зав. орготделом ЦК компартии Украины и сообщает - в Одессе идет партийная конференция, тебя рекомендуют секретарем горкома партии, билет у меня на столе, самолет через 40 минут. Кириченко дал согласие, но сказал, что если ты не хочешь - можешь отказаться.

Я вначале опешила, а потом обозлилась - что я, игрушка, бессловесное существо, что за свинство, неужели со мной заранее нельзя было поговорить?

Звоню нашему первому, и он начинает что-то мямлить. Я понимаю, что с ним этот вопрос обговаривали, а он мне почему-то сообщить не решился.

Поразмыслив немного, решила ехать в Одессу. В это время формировалась Черкасская область и ее руководящие структуры; подумала - будут запихивать в Черкассы, уж лучше поеду в Одессу - город родной и меня там знают.

Прилетела, явилась на конференцию к концу ее работы. Читают список лиц, рекомендуемых в состав горкома партии, и среди всех моя фамилия - секретарь ЦК комсомола. Понимающие люди сразу смекнули - прислали варяга. Кричат: кто такая, пусть о себе расскажет. Я выхожу на трибуну и начинаю - родилась в Одессе, университет окончила в Одессе, в комсомоле работала в Одессе - и тут в полной тишине кто-то с тем самым "одесским" акцентом говорит - "нашя", и меня избрали единогласно. Началась новая жизнь.

Но все же в Киеве, на закате моей комсомольской карьеры, я еще раз огрызнулась. Сразу после конференции я вернулась домой, в Киев, т. к. улетела внезапно, даже без зубной щетки. Было трогательное прощание с друзьями, с работниками ЦК комсомола, и я, среди всех этих прощаний, решила пойти к Кириченко и сказать все, что я думаю о методе моего выдвижения на партийную работу. Звоню - неожиданно сразу сам берет трубку и говорит - приходи, только времени у меня мало. А мне много и не надо, хотя просидела целый час, видимо, все же время у него нашлось.

Пришла. Ну, что там у тебя? И я сразу пошла в наступление - заявляю, что я живой человек, в Киеве работаю больше шести лет и теперь меня, как футбольный мяч, не спросив, и ничего заранее не сказав, отпасовали в сторону, что так с людьми не поступают, особенно с теми, от которых вы ждете результативной работы, и так далее и тому подобное. Говорила запальчиво, напористо, и он опешил - видимо, ничего подобного не ожидал. "Постой, я же думал, что ты благодарить пришла, а ты ругаешься". А за что я должна вас благодарить? И новый залп обвинений. Что это за порядки, самолет через 40 минут, конференция в Одессе кончается, Кириченко дал согласие - за это благодарить? Ну, извини, у меня не было времени с тобой поговорить. А чего вы обязательно должны были говорить? Что, у вас работников нет? Видимо, с ним никто так агрессивно не разговаривал: ведь первый секретарь ЦК партии - не шутка!

В Одессе, хоть и в моем в принципе городе, но все же попала я в новую обстановку и в новую среду. Правда, начинать тут было значительно легче, т. к. многие меня помнили, и контакты, прежде всего с интеллигенцией, вузами, театрами, художниками, писателями, учителями, наладились быстро. Кроме того, я была "своя" - много друзей и знакомых, соучеников по школе, по университету, товарищей по спорту, по комсомольской работе - хотя, истины ради, надо сказать, что


--------------------------------------------------------------------------------
* Окончание. Начало см. "Диалог" N 2, 2004 г.

--------------------------------------------------------------------------------
по мере "восхождения" моего по партийной лестнице число соучеников начало возрастать.

Этот этап деятельности принципиально отличался от комсомола - я попала в "руководящую структуру". Если в комсомоле авторитет в основном зависел от твоей личности и в меньшей степени от должности, то тут все переменилось. Главным стал авторитет должности, и предстояло приложить немало сил, чтобы с ним авторитет личности совпадал.

Партийная работа даже малого масштаба в те времена давала в руки власть, которой надо было пользоваться осторожно, не навредить, но и не очень либеральничать. Я по своему разумению начала постигать смысл руководства. Мне всегда хотелось строить свою работу так, чтобы окружающие люди тебя понимали, чтобы охотно и с интересом, с ответственностью, честно и слаженно делали наше общее дело. Особенно это трудно в идеологической работе - тут "силовым" методом ничего не решишь, только напортишь. Тем более - с творческой интеллигенцией, где очень высок уровень эмоциональности, амбиций, обидчивости и часто необоснованных претензий.

Результатов этой работы не видно - внешне кажется, что человек ничего такого особенно не делает, бесконечно разговаривает, и все.

Приходилось решать множество текущих вопросов, улаживать споры, мирить непримиримых противников, спорить, доказывать то, в чем убежден и что тебе может казаться очевидным, отбиваться от разных и часто явно ограниченных всяких проверяющих, уверенных в своей правоте только потому, что их должность выше, и т. д.

Во всей этой деятельности я уразумела главное: брать ответственность за принятое тобой решение на себя, не юлить, не бояться могущих быть неприятностей, не подставлять своих подчиненных, даже если они сотворили глупость. Прикрой их от руководящего гнева, а потом уж разберись и "врежь" им как следует без посторонних глаз. Это у меня, в общем, получалось, все удары я принимала на себя, что, конечно, нервы выматывало изрядно, но зато сотрудники мне доверяли и старались не подводить.

Нельзя бояться ошибок, нельзя трусить и высматривать - а что думает начальство (вот тут сказались мои комсомольские уроки!), нельзя заглядывать ему в глаза и угадывать настроение - в этом случае руководитель кончается и остается только кресло, на котором он сидит.

К сожалению, эти и другие явления в нашей партийной жизни чем дальше, тем больше разрастались и привели нас к современной ситуации. Могут сказать, что все не так просто, процесс "затухания" в партии бескорыстия, энтузиазма, подчинения своих личных интересов общему делу значительно глубже и многообразнее, чем то, что я пишу. Конечно, но я пишу о своей личной судьбе - маленькой частичке многомиллионной КПСС, и хотя многие процессы наблюдала, но понимаю, что для обобщающих всесторонних выводов этого мало.

В 1961 году в Одессе произошла смена руководства - прибыл новый первый секретарь обкома партии, сменивший прежнего, человека хорошего, но слишком слабохарактерного для такой работы. При нем второй секретарь, ведавший идеологической работой, действовал довольно самостоятельно и самовластно и первого "придавил". В нашу область он попал недавно, и через некоторое время начались у нас "сшибки", хотя они никогда не переходили границы личных отношений.

С ним мы вместе работали раньше, секретарями ЦК комсомола, и были в хороших отношениях, но по стилю работы расходились резко. Руководитель он был волевой, его боялись, и это льстило его самолюбию. Мне он выговаривал: ну что вы за руководитель! Никто вас не боится! Ничего, говорила я, и не надо, чтобы боялись, уважение сильнее страха.

Горком за годы моей работы прибрал к рукам практически всю идеологию, мы привыкли к самостоятельности, мои непосредственные начальники в наши идеологические дела не вмешивались, и я пользовалась определенной свободой. Обкомовского секретаря это задевало, и он начал вмешиваться в городские дела, не посвящая меня в свои действия, что приводило к ненужному параллелизму. Некоторые холуйского нрава личности ситуацию усекли и начали вести себя по отношению к горкому нагловато. Этого я уже стерпеть не могла - страдало дело. Назревал конфликт. Пару раз мы с ним крупно поговорили, в результате чего стало ясно, что нам

вдвоем в Одессе тесно. Область наша в основном аграрная, городов мало, это не Донбасс, и естественно, что центр работы в сфере идеологии, в частности работы с творческой и научной интеллигенцией, находится в Одессе. При других характерах можно было бы договориться, но тут нашла коса на камень, и в обкоме начал созревать план, куда бы это меня с почетом сплавить.

В это время как раз обострилась обстановка на Одесской киностудии. Директором там был старый ленфильмовец, человек умный, но чересчур крутой, резкий, вел себя на киностудии как феодальный владыка, и коллектив начал роптать. Пошли жалобы, сплетни, студию трясет, запуска новых картин практически нет, студия в долгах. В общем, подходящий момент - и студию вроде "укрепить", и нежелательный тандем в руководстве идеологической деятельностью разрядить. Вопрос в обкоме решался еще при старом руководстве, все согласились, а меня, как водится, не спросили. Однажды приходит первый секретарь горкома с заседания бюро обкома и сообщает мне эту новость. Я сразу озверела - как это директором киностудии, да что я в этом смыслю, и почему такие вопросы решаются за моей спиной. Наш первый от меня отбивается и заявляет: да вот мне и поручили с тобой поговорить, дело важное, партия требует и т. д. А я продолжаю рычать.

На следующий день меня зовут в обком, и мой идеологический коллега начинает мне говорить: я вас знаю давно (идет серия комплиментов), положение на студии аховое, и только вы (и опять серия комплиментов)... Я слушала-слушала и говорю: не надо вокруг меня совершать изысканные пируэты, я понимаю - нам надо разойтись, так лучше отпустите меня в вуз, преподавателем, куда я стремилась всю жизнь. Нет, это не пойдет, в ЦК нас не поймут и не поддержат, а тут - директор! Почет! Выдвижение!

В общем поговорили, а через пару дней в обкоме смена руководства, и ситуация меняется.

У моего коллеги былого самовластия уже нет, и вопрос о киностудии начал затухать, хотя дела там продолжали осложняться. Да и кое-кто из тамошних вездесущих деятелей начал "проникать" ко мне в горком, разведать ситуацию. Эта дохлая неопределенность мне начинает надоедать, и я говорю нашему горкомовскому первому

- давайте все же решать со мной и с киностудией.

И вдруг он мне заявляет - а почему это "они" желают укреплять киностудию за счет горкома, пусть ищут в другом месте, ты и тут нужна. И тут я взрываюсь, нервы же не выдержали. Ах так! Вот как вы заговорили, а как же "партия требует"? Она что, уже не требует? Нет, я с вами дальше работать не буду, я не могу работать с человеком, который ценит меня в зависимости от отношения ко мне начальства. Хлопнула дверью и ушла.

Через несколько дней меня утвердили директором киностудии. Началась у меня новая жизненная полоса, причем не просто новая, а полная неизвестности и всяческих загадок.

Описывать эту мою киноэпопею я не буду, хотя студию из прорыва кое-как вытащить нам удалось. Но в кинематографе никакого "следа" от моей деятельности не осталось, проработала всего два года, только еле-еле начала разбираться кое в чем, как пришлось уйти снова на партийную работу, где пробыла целых семь лет. Но в моей личной биографии киношная деятельность "след" оставила, это была для меня очередная школа, расширившая мое восприятие окружающего мира.

Бурные процессы в обществе, так называемая "оттепель", меня в годы работы на киностудии не коснулась непосредственно, но хотя от партийной работы меня вежливо отстранили, связь с ней не прерывалась - я осталась членом горкома партии, участвовала во всех активах и совещаниях и была в курсе всех основных партийных дел.

В тенетах хрущевских новаций. После двадцатого, а особенно после двадцать второго съезда Хрущев все более напористо "ковал" свою руководящую власть.

Сейчас много по поводу его "великого десятилетия" написано всякого - от восхваления и восхищения до полного отрицания какой-либо положительной черты в его деятельности. А истина, очевидно, как обычно, посредине. Любой общественный организм, развиваясь, требует соответствующих преобразований во всех сферах его жизни. А особенно наш, с его плановой системой и насущно необходимой руководящей функцией партии. Во второй половине прошлого века в нашей стране назрела необходимость реформ. Это требовало продуманной стратегии на продолжительное время, поэтапной тактики с учетом изменений, происшедших в стране и в мире. Теперь у нас был образованный народ, развитая экономика, передовая наука, мощная армия - требовалось, определив "узкие места", двигаться вперед.

Наш советский организм вовсе не "умирал от дряхлости" либо от того, что социалистический путь - тупик человеческой цивилизации. Нас грубо остановили на взлете, на подъеме, на подходе к новому рубежу, и теперь, чтобы не ошибиться, левым силам необходимо во всей массе этих сложных проблем разобраться.

Энгельс в свое время писал: "Когда приступаешь к выяснению причин успеха контрреволюции, то повсюду натыкаешься на готовый ответ, будто дело в господине А или в гражданине Б, которые "предали" народ. Этот ответ, смотря по обстоятельствам, может быть правильным или нет, но ни при каких обстоятельствах он ничего не объясняет, не показывает даже, как могло случиться, что "народ" позволил себя предать". Эти слова весьма актуальны для нас, хотя написаны они полтора века тому назад.

По моему мнению, ни Хрущев, ни его преемники, вплоть до так называемой перестройки, нашей страны не предали и не могли предать, но многие их непродуманные, некомпетентные действия подготовили почву для тех, кто затем предал.

В нашей общественной системе роль руководителей была особенно велика, в годы Советской власти народ крепко верил, что государство - его друг и защитник, и поэтому решения вышестоящих партийных и советских органов не вызывали протеста, а скрытые в них недочеты сразу и не разглядишь - они должны быть проверены практикой. И народ от социализма не отвернулся. Не зря наша оппозиция в конце 80-х годов вовсю орала - "Больше социализма!", "Вся власть Советам!". А когда увидела, что вера в социализм жива, начала изо всех сил поливать его грязью.

Очень отставала наша общественная наука, которая не умела либо не решалась осуществить глубокий научный анализ наших проблем. А всякие приспособленцы просто комментировали соответствующие партийные решения, особо себя не утруждая, отделываясь ничего не объясняющими комментариями лозунгов типа "Экономика должна быть экономной", "Соединим результаты научно-технической революции с преимуществами социализма", "концепция ускорения" и т. п. Сами по себе лозунги не вызывали возражения, но для их воплощения в жизнь следовало продумать и создать те рычаги, с помощью которых эти лозунги можно было реализовать.

Но вместо этих мощных и эффективных рычагов, в ряде случаев - растерянность и метания местных (и не только местных) властей, постоянные ломки сложившихся структур, хотя поначалу, когда не все было ясно, произошел всплеск некоего революционного энтузиазма, повеяло ветрами какой-то новизны, обновления, ожидания чего-то нового, каких-то благоприятных перемен.

С песнями, гитарами, без страха перед трудностями уходят молодежные эшелоны на целину, в небе летает наш советский спутник, в космосе наш, советский, первый в мире, космонавт, в переполненных залах, на площадях перед многотысячной аудиторией читают свои стихи поэты, молодежь валом валит в вузы, бывшие сетования о недоборе ушли в прошлое.

Но параллельно с этим шел неслышный закулисный процесс роста бюрократизма, чванства начальников всякого ранга, процесс подпольного накопления капиталов, формирования хищных и беспринципных молодых деятелей главным образом из переродившейся партийной и комсомольской элиты, которые в недалеком будущем будут крушить не только партию и страну, но и всю нашу жизнь.

А на поверхности, над всем этим взбаламученным морем, смутное ощущение необходимости реформ и страх высших руководителей упустить рычаги власти, отсутствие продуманного прогноза, а потому какие-то судорожные и непродуманные преобразования без обстоятельного представления о том, куда они приведут. Залпом следуют всякие новшества, начиная с сокрушительного удара по Сталину и, как оказалось впоследствии, по основам нашего строя. То вводятся секретари райкомов партии по зонам МТС, то через короткое время ликвидируются сами МТС.

Технику решили передать колхозам, чтобы на селе не было "двух хозяев". Передали. А что с ней колхозам делать? Экономически сильные колхозы с этим совладают, а средние и слабые, которых большинство? Где эту технику ремонтировать, где брать кадры для каждого колхоза, где набрать для них же специалистов, где брать запасные части, необходимое оборудование для производства ремонта? И множество самых разных практических вопросов. Уже оборудованные к тому времени и налаженные мастерские, которые за эти годы превратились в малые, прилично оснащенные ремонтные заводы, разрушены. Конечно, к этому времени накопилось немало вопросов, связанных с взаиморасчетами колхозов и МТС, но это не основание для того, чтобы уничтожать машинно-тракторные станции. Хотя давно известно, что самое радикальное средство от головной боли - гильотина.

Вскоре выяснилось, что техническая помощь колхозам необходима, стали создавать "Сельхозтехнику", которую нынче подрезали под корень.

Принимались и другие не обеспеченные реальными условиями решения. Где-то, по-моему, в 1960 году увольняют из армии миллион с лишним офицеров, многих не достигших ни пенсионного возраста, ни выслуги лет, политработников, строевых командиров, не имеющих гражданских специальностей. Причем в решении записано: в трехмесячный срок местным органам предоставить им квартиры. Многие, служившие на севере, рванули на юг, в том числе к нам, в Одессу. Понять их можно, а нам-то каково? Массовое жилищное строительство только на подходе, таким образом, муниципального жилья практически нет, заводы далеко не все строят, везде длинные очереди на жилье. Что делать? А время - три месяца, вынь да положь. Позднее, во второй половине 60-х, в 70-х годах развернулось массовое жилищное строительство, создана была для него производственная база, но до этого надо было дожить! Люди прибывают, ссылаются на постановление, слушать ничего не хотят.

Кроме жилья, еще проблема: приходят здоровые, во цвете лет мужчины, человеку лет 40 - 45, до пенсии далеко, специальности нет, идти рядовым рабочим не каждый согласится после командной должности. В вузах, школах, техникумах вакансий для преподавателей гуманитарных дисциплин тоже нет, да и далеко не каждый армейский политработник годится для этого дела. И люди, и мы намучились немало, пока эта проблема "рассосалась".

Еще одна проблема: очень острая ситуация сложилась у нас с детскими садами - город большой, рождаемость высокая, мест в детсадах не хватает, большие очереди, часто получалось, что ребенок, до которого дошла очередь, должен уже идти в школу. А решение строгое - решить и обеспечить! Предприятия ждут указаний от своих министерств, их часто нет; нужны деньги, материалы, а хозяйство-то плановое, где их брать? Расчет на волевые решения. Хорошо Донбассу, Харькову, Днепропетровску и другим, где есть крупные предприятия, солидные директорские фонды, а у нас - одно пароходство, а остальные предприятия только набирают силу, они развернулись уже позже, в 70-х годах, когда появились и детсады, и пионерские лагеря. А до этого - грозные совещания, ругань, "накачки" и трепка нервов, без чего при продуманной заранее программе можно было бы обойтись.

Дальше - больше. Ликвидировали министерства и создали совнархозы. Когда-то, в начале нашей истории, они были, но затем их ликвидировали. Появился косяк статей, ругающих министерства за бюрократизм и прочие грехи и возносящих хвалу совнархозам. Однако вскоре выяснилось, что исчезает техническая политика отрасли. Стали создавать всякие комитеты, но без былых прав и средств, которые были у министерств. Это только приумножило армию чиновников.

К тому же вопрос уперся в партийную структуру. Она осталась старой. Наш Одесский совнархоз охватывал несколько областей, да еще и Молдавию. В каждой - свой обком, а в Молдавии даже ЦК. Председатель же совнархоза у нас на партийном учете и член нашего бюро обкома. Все это порождало массу ненужных амбициозных проблем. Вершиной же метаний стало разделение партийных органов на промышленные и сельские, за этим последовало такое же разделение советских и исполнительных структур. Число проблем удвоилось, а сложность руководства и управления была возведена в квадрат. На сельскую и промышленную была поделена культура, прокуратура, суд, милиция, местная промышленность и т. д. Последовал невообразимый ералаш, возникло немало анекдотов.

И у нас в Одессе начались трения между промышленным и сельским обкомами. Это уже опять новая глава в моей деятельности, т. к. в декабре 1962 года я вернулась на партийную работу. Таким образом, я прошла историю двух партийных организаций - промышленной и сельской от начала и до конца. Подробных описаний всех перипетий этой искусственно созданной чересполосной ситуации я не встречала, от себя же могу кое-что об этом поведать, только без научного анализа, а как "записки очевидца".

Что получилось на практике? В течение многих лет район был основной первичной административной и хозяйственной структурой, державшей в своих руках все рычаги власти на местах. И наибольший ущерб был нанесен как раз этому основному низовому звену управления, ведь органы Советской власти на местах тоже были разделены на городские и сельские, и в области соответственно появились промышленный и сельский облисполкомы.

И хотя райцентры остались общими для обеих структур, дислокация их воздействия изменилась. Сельские райкомы партии ликвидировались, взамен их были созданы парткомы колхозно- совхозных управлений и зональные промышленно-производственные партийные комитеты. Старые районы перепутались. Зональные промышленные комитеты действовали в нескольких районах, надо было знакомиться с новыми объектами, новыми людьми, налаживать связи. А главное заключалось в том, что в сельских районах так называемые сельские и промышленные объекты переплелись настолько тесно, что разделить их без ущерба для дела оказалось очень трудно, да порой и бессмысленно.

А там, где начинали царить амбиции и начальственный гонор, где подчеркивалось "наше либо не наше", время уходило на развязывание самых нелепых узлов. Приведу лишь одну "картинку" из повседневной практики. Таких "картинок" была уйма, причем они - не чисто одесское явление, из встреч с коллегами из других областей я узнала, что явление это было практически повсеместным.

Через неделю после наших двух областных конференций ("промышленной" и "сельской" парторганизаций) необходимо было решить один практический вопрос. В глубинном сельском районе освобождалось помещение, и областное управление трудрезервов предложило создать там профтехучилище для подготовки кадров для села. Решение облисполкома было принято, но помещение сразу не было освобождено и осуществление этого проекта задержалось. Наконец помещение освободилось, а обкомов и облисполкомов уже два. Управление трудрезервов беспокоится - помещение свободно, давайте решать. Но помещение теперь сельское, а управление трудрезервов на партучете у нас, в промышленном обкоме - его не разделили.

Собираю небольшое совещание у себя в кабинете и, как "хозяйка", говорю: товарищи, давайте вопрос решать, помещение уже свободно. И тут зам. председателя сельского облисполкома заявляет - а чего это мы должны отдать вам наше помещение? Я сперва слегка обалдеваю, но, очухавшись, говорю - что значит "наше", "ваше", мы что, в разных государствах живем? Ведь речь идет о подготовке кадров именно для села, как вы этого не понимаете? Да, но командовать управлением трудрезервов мы не можем! А зачем им командовать? Дело надо делать! Нет, не отдадим, уперлась заместительница, и секретарь обкома начал ее поддерживать. А до этого в "общем" обкоме он был секретарем по сельскому хозяйству и в решении этой проблемы принимал непосредственное участие. Нынче толковых аргументов нет, одна амбициозная болтовня.

И что же вы с этим помещением думаете делать? А это уже наше дело! И снова все в том же духе. Я начинаю объяснять нелепость ситуации. Как же так, всего два месяца назад все было решено с вашим же участием. Да, но тогда ситуация была другая и должности у нас были другие. Ну и что? Проблема-то прежняя, а мы что, стали врагами?

Секретарь обкома, почувствовав неловкость, начал меня уговаривать. Я же, злая как черт, взрываюсь, хотя понимаю, что эмоции надо сдерживать - они делу не помогут, а только обострят ситуацию. Но они берут верх - зачем вы меня уговариваете? Вы что, не понимаете, что это идиотизм - для сельского хозяйства хотим общее полезное дело сделать, а вы уперлись, неизвестно почему, из-за глупой амбиции, как недоверчивые бабы на базаре.

"Бабы" окончательно сорвали переговоры, и так вопрос и не решили. Расстались недовольные друг другом, и "сельские" его участники удалились с гордым видом - утерли нос "этим", хотя на "баб" обиделись. И это всего через две недели после реорганизации!

В промышленном обкоме, так как горком был ликвидирован, в сферу моего "влияния" входили все городские идеологические дела, которые за семь лет моей предыдущей работы секретарем горкома мне были хорошо известны. Мой бывший непреклонный оппонент стал председателем промышленного облисполкома, и мы очень мирно и дружелюбно сосуществовали.

А область наша, в основном сельская, была мне мало знакома. Городов в ней мало, самый крупный - Измаил, поменьше - Котовск, Балта, а остальные райцентры по сути сельские, хотя некоторые из них носят гордое название ПГТ, т. е. поселок городского типа. Поэтому наши зональные промышленно-производственные комитеты были слабы, промышленность местная, в основном пищевая, органически связанная с селом, а управление разное. Наши комитеты нарушили старые границы прежних районов, кое-где их секретарями стали новые люди, актив их не знает, они условий соседних районов во всех деталях тоже не знают, присматриваются, ожидая в глубине души, что какие-то новые перетряски перебросят их на новые должности и за не сделанное можно будет не отвечать.

Всякая реорганизация болезненна, а тем более "глобальная", в масштабе страны, когда подрываются "несущие конструкции" управления.

Между тем реформаторский азарт нарастал. Кукуруза, сама по себе весьма ценная культура, начала распространяться почти до Полярного круга, в основном усилиями тех, кто желает опередить всех и бежать "впереди паровоза". А на горизонте уже замаячила чумиза. Гонению подвергались пар, кормовые травы, в наших степных, давно освоенных районах начали искать "целину", на селе были отобраны приусадебные участки, началась кампания по ликвидации "неперспективных" деревень, по укрупнению колхозов. Это объединение, по сути весьма важное, осуществлялось поспешно, в виде быстротечной кампании, в первых рядах которой оказались журналисты, часто в верноподданническом азарте желаемое выдававшие за действительное.

В результате всех этих преобразований и других факторов, которые следовало детально изучить, начались перебои в экономике. ВВП стал снижаться, население начало ощущать недостатки. В Одессе белый хлеб стали продавать по медицинским справкам, только для больных, появились перебои в торговле, трудности со снабжением мясом и другими продуктами.

Народ этого не понимал, да и я, например, выступая часто в разных коллективах, затруднялась их разумно объяснить. Особенно остро была воспринята денежная реформа 1960 года, которую люди оценили как скрытую инфляцию, и по сути были правы.

В общем, было трудно объяснить, почему в стране передовой науки, техники недостает самых простых вещей - бумажных салфеток, туалетной бумаги и другой подобной ерунды, но весьма необходимой каждому, почему вдруг дефицитом стал белый хлеб и многое другое.

Нужны были реформы, ох как нужны! Может, поэтому люди сперва поверили современным хищным реформаторам и их лукавым пропагандистам. Ведь реформа в принципе - не разрушение, а совершенствование уже созданного. А теперь мы сидим на обломках, и нас убеждают, что это - благо, т. к, когда богачи процветают, всем должно становиться лучше, ибо они соль земли, которая все укрепит, разовьет и поправит. И все президенты первым делом громогласно объявляют - не будет никаких пересмотров итогов приватизации, господа олигархи, не волнуйтесь, мы друзья и единомышленники!

Где-то в конце 50-х или начале 60-х, точно не помню, советскими властями была организована встреча или семинар для иностранных журналистов на теплоходе. Погрузились они в Ленинграде, а закончили свое путешествие в Одессе, проведя по пути множество встреч, дискуссий, обсуждений разных проблем. Прибыли в Одессу, во главе - Аджубей. Писать о нем не буду, знаю только, что он был талантливым журналистом, превратил в свое время "Комсомолку", а затем "Известия" в самые читаемые, интересные, популярные газеты. Да к тому же - зять Хрущева.

Прибыли они в Одессу и у нас устроили пресс-конференцию, все выступают, заседание идет тихо, мирно, и в конце выступает Аджубей. Вся поездка была посвящена проблемам мира. И Аджубей свою речь тоже посвятил этому, рассказывая о великой роли СССР в обеспечении всеобщего мира. И вдруг в конце речи он с пафосом заявляет - можно ли упрекать СССР в том, что он хочет войны? Нет, ни один человек в СССР этого не хочет. Спросите об этом хотя бы матерей летчиков, которые бомбят Западный Ириан, или матерей моряков, которые на своих подводных лодках бороздят океан у его берегов! В это время в этом районе происходили события весьма сложные, и нам не хотелось особенно на эти темы рассуждать.

Сонные корреспонденты оживились, застрочили, включили магнитофоны, а наш секретарь обкома побледнел и мне шепчет - что делать? Я сейчас буду звонить в ЦК! Я ему говорю - опомнитесь, кому вы будете звонить? В президиуме сидит заведующий идеологическим отделом ЦК КПСС, и он совершенно спокоен, выступает зять Хрущева, кому и о чем вы будете звонить? Да, но он выступает на нашей территории! Ну и что? Он волен разглагольствовать на любой территории, успокойтесь.

Дипломатических осложнений после этой речи не последовало, но мне позже знакомые из МИДа говорили, что Аджубей часто своими речами доставляет им головную боль. Хотя, с учетом последующего опыта, я бы сказала: Аджубей - бессловесный ангел на фоне президента России Ельцина!

В эпоху двух обкомов к нам часто приезжали многочисленные иностранные делегации. В Одессу особенно зачастили руководители ФКП: Морис Торез с семейством, другие члены Политбюро. Торез и умер на нашем теплоходе по пути в Одессу. Есть у меня его фотография - сидит веселый, спокойный человек в кресле на палубе теплохода, а через два часа его не стало.

Летом 1964 года подряд побывали три члена Политбюро - Жак Дюкло, Роже Гароди и Этьен Фажон, он же редактор "Юманите".

В ФКП, после смерти Тореза, начались свои "перестроечные" процессы, но мы старались их не задевать - люди на отдыхе, а кроме того, это политика не одесского масштаба, и мы свое мнение держали при себе.

Единственное, что я позволила себе, после того как все лето у меня ушло на встречи-экскурсии- проводы (а других делегаций тоже было предостаточно - из Италии, Венгрии, Болгарии и даже из Боливии и Австралии), - я у Этьена Фажона спросила: а сколько у вас членов Политбюро? (Мы уже в это лето успели принять троих.) Он засмеялся и спросил - а что, мы вам уже надоели? Я немедленно дала задний ход - ну что вы! Как можно! Приезжайте, пожалуйста.

В целом за два неполных года с начала "промышленного" обкома (декабрь 1962 г.) и до его конца (октябрь 1964 г.) я была на трех пленумах ЦК КПСС, на пленуме ЦК КПУ, на Всемирном женском конгрессе, на республиканском совещании женщин, неоднократно на разных семинарах в Москве и Киеве, в составе делегации ЦК КПСС в Чехословакии, делегации Одесской области в Болгарии, и если добавить работу с многочисленными делегациями на месте, то на поездки по районам и на непосредственную работу в городе, которая по правилам должна занимать ведущее место, времени оставалось в обрез. Все время куда-то уезжала и приезжала, дома меня видели мельком. В перерывах между поездками приходилось выступать со всякими докладами, которые готовила сама, поэтому можно себе представить уровень загруженности. Но я не жаловалась, здоровье еще было при мне, и, кроме того, было интересно. Все время среди людей и все время решаешь какие- то конкретные вопросы, хотя в иные дни эти конкретные вопросы состояли из одних разговоров. И вроде землю не копала, тяжести не носила, а уставала изрядно.

О некоторых пленумах и поездках напишу, т. к. это часть моей биографии.

Самый для меня интересный пленум ЦК КПСС состоялся в июне 1963 года. Он был посвящен идеологическим вопросам. О нем тем более стоит подробно рассказать еще и потому, что Ильичев, бывший тогда секретарем ЦК КПСС по идеологическим вопросам и выступивший на пленуме с основным докладом, дал в 2001 г. пространное интервью в "Правде", в котором высоко оценил эпохальное, как он сказал, значение пленума и его решений.

У меня, к слову сказать, такого впечатления не осталось, хотя действительно он был прав в том смысле, что пленум ЦК впервые посвятил специальное заседание вопросам идеологии. Жизнь показала, что это следовало бы делать почаще. Но что пленум на деле стал событием эпохальным - сомневаюсь. Единственное, что начало активно внедряться, - это антирелигиозная пропаганда. В вузах ввели курс научного атеизма, создали специальные кафедры, появился косяк защищенных диссертаций, издавалась многочисленная литература.

А нынче от этого и следа нет - религия заполонила почти все клетки нашего общественного организма, в церквях - миллионы людей, церковь экономически окрепла, отобрала при помощи властей все клубы и спортзалы, некогда бывшие церковными здания, в последующий ремонт и содержание которых власти вложили значительно больше средств, чем их первоначальная стоимость. А с недавних пор начинает все более активно внедряться в общественное сознание мысль о введении в школах и даже в вузах курса богословия, а в воинских частях - служб священников. И кто знает - не появятся ли в недалеком будущем мощные монастырские земельные владения на основе закона о купле-продаже земли?

Но все же о пленуме расскажу, у меня сохранились подробные записи, включая хрущевские вставки и реплики.

Пленум открыл Хрущев, объявил повестку дня - "Об очередных задачах идеологической работы партии" - и сообщил, что заседание весьма представительное: на него приглашены, кроме членов ЦК, что понятно, все первые секретари и секретари по идеологии республик, обкомов и крайкомов партии всей страны, первые секретари горкомов крупных промышленных центров, секретари крупных парткомов, работники Академии общественных наук, Высшей партийной школы, газет, журналов, радио, общества "Знание", представители Союза писателей и других творческих союзов, председатели государственных комитетов и ведомств, министерств культуры, просвещения, высшего образования, филиалов ИМЛ, республиканских партийных школ, секретари некоторых партийных организаций, некоторые пропагандисты, агитаторы, работники клубов, аппарата ЦК КПСС, партийные работники Вооруженных сил.

Из этого перечня видно, какое значение придавалось пленуму. Он открылся утром 18 июня и продолжался три дня.

Были заслушаны доклад Ильичева по повестке дня и обширные выступления Суслова, Андропова и Пономарева о разногласиях с компартией Китая.

Выступило на пленуме 30 человек, плюс длинное заключительное слово Хрущева. К этому времени, к середине 1963 года, Никита Сергеевич окончательно уверовал в свою непогрешимость и все более отходил от действительных норм партийной жизни. Ругая Сталина за всевозможные грехи и немыслимый вредный культ, сам Хрущев свой культ, с помощью помощников, аппарата, журналистов, ковал вовсю. Выходили книги, в том числе "Наш дорогой Никита Сергеевич", фильм "Великое десятилетие", но в народе культ не складывался. Все ясно ощущали разницу между прошлым и нынешним культом.

Ильичев в докладе начал с характеристики успехов последнего десятилетия как яркой страницы нашей истории, где фигурировали как бурное развитие экономики, завоевание космоса, так и выдающаяся победа партии над культом Сталина. И все это благодаря "ленинскому ЦК во главе с Никитой Сергеевичем Хрущевым - выдающимся руководителем ленинского типа".

Отмечены были и "великие идейные достижения". КПСС стала "партией всего народа". Разработаны и творчески развиты "важнейшие проблемы марксистско-ленинской теории и практики коммунистического строительства", раскрыто содержание современной эпохи. Впервые (!) в марксистской мысли это сделано так полно и ясно. Десятилетие 1953 - 1963 годов, впервые после Ленина, было самым полным и плодотворным (!!!). ЦК определил главные задачи идеологической работы внутри страны - развернутое строительство коммунизма, увеличение объема теоретической и организаторской деятельности партии, борьбы с недостатками, воспитание нового человека. Вне страны - учет коренного изменения мировых сил в пользу социализма, укрепление социалистической системы, развитие рабочего движения и борьба с буржуазной идеологией. Партия "отвергла сталинский тезис об усилении классовой борьбы по мере роста успехов социализма", хотя, как акцентировал докладчик, это не означает потерю бдительности, а в идеологии примирения быть не может.

Перейдя к задачам, Ильичев заявил, что партия не рассматривает идеологическую работу как самоцель, она ее измеряет практическими достижениями, а фокус, где собираются все усилия и в экономике, и в идеологии, - производительность труда. (В этом месте реплика Хрущева - "Кто не хочет работать, дать ему топор и спички, и в тайгу, пусть там поживет; что потопаешь, то и полопаешь". Ильичев: это будет лучшая форма перевоспитания. И опять Хрущев: "Сам себя будет воспитывать". Так было популярно истолковано единство экономики и воспитательной работы!)

Общественная собственность, продолжил докладчик, - основа социализма, но она имеет и моральное значение. Социализм освободил человека от психологии частного собственника, но неуважение к общественной собственности осталось. Дальше он говорил о негативных процессах в среде молодежи, но не о тенденциях, а о фактах, о религии, о некоторых литературных произведениях, играющих негативную роль, о преклонении перед всем западным и т. д.

Помню выступление С. Михалкова, который тогда был секретарем Союза писателей РСФСР. Он говорил о воспитании детей, о детских библиотеках, о невнимании к ним и о сокращении их в ряде районов страны. Экономия на этих мероприятиях грошовая, а урон скажется в будущем. (Реплика Хрущева: ассигнования на детские библиотеки надо увеличить, и на детские тюрьмы тоже.)

Далее Михалков сказал о необходимости сохранения культурных ценностей прошлого и внес предложение о создании структуры по охране памятников. После этого длинная реплика Хрущева, которую я привожу полностью:

"Не совсем согласен, и может быть, и не намечается единства. Когда убирали Сухаревскую башню и другое, тоже было много протестов. Надо быть осторожным. Ваши речи более подходят моему возрасту, но я стараюсь ему не поддаваться. Я проверю, если в Витебске 30 тысяч тратят на охрану щебня, а Михалков говорил, что там взорвали памятник XII века, а теперь охраняют руины, я прикажу щебень убрать, а площадку заасфальтировать. И не соглашусь на добровольное общество, чтобы оно распоряжалось кассой государства. Я распоряжусь, как председатель правительства, куда нужно деньги давать. Каждому свое. Письмо ваше положу под сукно, и не говорите, что я бюрократ, поэтому я хочу внести ясность".

Еще остановлюсь на речах Аджубея, Фурцевой и заключительном слове Хрущева.

Аджубей начал с того, что Сталин перед смертью говорил: "Что вы будете делать без меня? Погибнете". А вот мы эти десять лет жили по Ленину, и партия не жила без авторитетов. Приведя слова зарубежных деятелей по поводу наших успехов, он рассказал следующую притчу: "Как-то Никита Сергеевич совершал экскурсию по Вселенной и заглянул в рай. А Петр его не пускает - коммунист! Доложили Богу, тот распорядился - пропустить. Прошло две недели, Бог вызывает Петра: почему не докладываете? Тот отвечает: товарищ Бог, все в порядке, беспартийных в раю не осталось". Вот так - раз-два, рай переделали с ходу, а у себя в программе записали, что в 1980 году будем жить при коммунизме.

О выступлении Е. Фурцевой. Она рассказывает, что 17 декабря устроили выставку работ скульптора Неизвестного. Один крупный художник возмущался, критиковал, а Неизвестный, сидящий рядом, говорит - он у меня ее купил за 12 тысяч и поставил дома. Хрущев вмешивается: "Хуциева подбадривали крупные деятели кино - стой насмерть, картина гениальная. Того, кто будет стоять насмерть, партия перешагнет через эти трупы и пойдет уверенной дорогой вперед. Белогвардейцы не остановили, империалисты не остановили, а эти выдумщики подавно не остановят. После пленума надо меньше о них говорить, а больше делать. Тот, кто не с нами - уходи. Был бы хлеб, а мыши будут".

Фурцева продолжает, рассказывает о конкурсах проектов памятника героям целины и героям космоса. Более 200 человек участвовали в конкурсе под девизом "Солнце в руке", но большинство проектов выполнено в формалистическом духе - и передает пачку фотографий в президиум. Еще несколько слов о художественной критике, которая поддерживает формалистические выверты, некоторые стали говорить, что нельзя делать фильмы, понятные всем, надо покончить с вредной тенденцией доступности искусства.

Снова Хрущев: "А вы за проекты платили? Нет, и не надо платить, пусть солнце им платит. Поработают, поработают и перестанут. Почистить надо научно-исследовательские институты (Фурцева сказала, что за 20 лет защищено 42 искусствоведческие диссертации и из них только 2 на советские темы). Давно говорю, что надо перестать платить за звания ученым. Мы пока уговариваем, расшатываем устои. Я видел докторов и кандидатов по общественным наукам. Когда провалился - его на учебу в Академию общественных наук. Товарищ Келдыш, я знаю, что вам могут нанести физический ущерб, но надо, как врач - говорит, говорит и разрежет, и тогда надо либо зашивать, либо пришивать. Надо за звания не платить ни шиша. А то, как в Англии, в палате лордов. Когда был в Англии, попал в палату, как на спектакль. Наверное, вши в париках. Нам это негоже. Это все Сталин допустил, он давал взятки интеллигенции. Он опирался не на рабочий класс, не на крестьянство, хотел создать прослойку".

И, наконец, заключительное слово, в котором тоже следует обозначить несколько моментов. Начал Хрущев с выступления Михалкова - об исторических памятниках. "Увлекаться ими и их сохранением очень вредно. Идею сохранения их нам навязала буржуазия - дворцы и церкви. Дом Раевского в Крыму: добивались, чтобы там был музей, так как там бывал Пушкин. Сплетники говорят, что у Раевского была красивая жена и дочери, а Пушкин разбирался в этом вопросе. Много прихлебателей у музеев. Много разрушили в Москве - Иверская часовня, Китай-город и так далее. Пододвинули Федорова-первопечатника, он не обижается, а сколько писем было! Сколько шуму - нельзя строить целлюлозный завод на Байкале. Кричат - очищай, а не знают, чего эта очистка стоит. Вот построим коммунизм, тогда будем очищать. Мы в правительстве не такие варвары, но прежде всего мы должны развивать промышленность и сельское хозяйство. О лесе много пишут, что рубят. Когда мы построим коммунизм, 80% лесов будет уничтожено - это сорняки, а посажены будут новые, с отличной древесиной. Мы рубим только 5% того, что гибнет от пожаров и перестоев. Ведь в Сибирь мы еще проникнуть не можем. Философствует интеллигенция".

И вдруг он заявляет: "Я ничего не говорил, вы ничего не слышали, стенографы не записывали, но выводы сделайте" - и порвал листок, который держал в руке. А я не только слышала, но и кое-что записала. Речь его была длинная, много говорил о Китае, о нелепостях, которые, по его мнению, там происходят, затем о наших достижениях, о которых надо писать и не объявлять это лакировкой (тут он был прав). При этом не удержался и опять лягнул Сталина, который, дескать, "был сторонником лакировки, положения дел не знал и заявлял, что надо всем дать по индейке; а когда я сказал, что у украинцев нет белого хлеба, он сказал, что его надо дать. Как французский король - нет хлеба, дайте булки. Мы осудили это очковтирательство, культ Сталина осудили. Сталин не любил народ, последний раз был на заводе "Динамо" в 1924 году...

...Я принимал английского издателя Томпсона, он марксизм-ленинизм не изучал, но классовый инстинкт у него звериный. Он просил разрешения продавать в СССР свои газеты - он это понимает, а наши умники не понимают. Написал и желает, чтобы все было напечатано без изменений. Это тоже культ. Нет, господа, не выйдет...

...Среди киноработников есть заскоки. И товарищ Ромм хромает. Я считаю, что он начинает укрепляться на своих ногах, и мы ему поможем, но слухи нехорошие ходят. Мы не хотели бы, чтобы они подтвердились. Мы создали Союз (имелся в виду союз кинематографистов. - Л. Г.), мы за самоуправляемость, но мы не разрешим союз использовать в борьбе против партии, мы никаких союзов не признаем, кроме партии". И т. д., в том же духе.

Конечно, лейтмотив пленума был правильным: воспитание нового человека - задача грандиозная и не сиюминутная. На ее пути стояло множество проблем, вплетенных во все общественные процессы, разъединить которые было невозможно. А у нас стояла задача, изложенная в Программе КПСС, - в 1980 году жить при коммунизме, значит, надо было спешить изо всех сил, что в такой сложной работе совершенно недопустимо.

Наша общественная наука просто была обязана вооружать не только нас, низовых практических работников идеологического фронта, но и разрабатывать крупные общественные проблемы, анализировать ситуацию, но она этого не делала, и впоследствии Андропов с удивлением констатировал, что мы не знаем общества, в котором живем.

В 60-х годах была выдвинута формулировка о том, что у нас социализм победил полностью и окончательно, и в связи с этим тут же возник ряд вопросов. Если это так, то почему возможны вооруженные конфликты между социалистическими странами, в частности между СССР и Китаем, между Китаем и Вьетнамом?

В 20-х годах Ленин говорил о сложности исторического процесса и предупреждал молодые тогда коммунистические партии, что не учитывать возможности "откатов" назад неверно и не диалектично. Так что же, приняв эту формулировку, мы исключаем возможность таких "откатов"? Ленин был прав в те годы, а сейчас ситуация изменилась? Ленин в свое время проанализировал империализм и доказал неизбежность социалистической революции, а на какой анализ современной стадии империализма мы можем опереться, чтобы доказать невозможность реставрации капитализма? В моих встречах с пропагандистами, студентами, работниками разных НИИ много еще возникало подобных проблем, хотелось получить разнообразные, квалифицированные ответы, наши учебники по научному коммунизму вразумительных ответов не давали, а, кроме того, были написаны скучно, читаешь - как сухую корку жуешь, а ведь написаны были для молодежи!

Идеологический пленум многие вопросы оставил открытыми. Хрущев завершил его заседание своеобразно. За резолюцию проголосовали члены ЦК и ревизионной комиссии. И вдруг призыв Никиты Сергеевича: давайте голосовать все, всем залом! В зале полно иностранных корреспондентов, и все они поднимают руки - интересно, за что? Единогласно...

Пленум намечавшуюся трещину между партийным руководством и частью творческой интеллигенции не ликвидировал, а, напротив, в ряде случаев углубил, ибо заделать эту трещину угрозами, общими фразами было нельзя.

Но ведь основная масса этой интеллигенции вовсе не была настроена антисоветски, напротив, в эти годы было создано немало замечательных романов, повестей, стихов, снимались кинофильмы, светлая чистота которых и сегодня притягивает сердца людей. Ныне наши продувные коммерсанты, чувствуя настроение людей, выпускают видеокассеты под маркой "золотая серия", да и по телевидению они стали появляться, правда, либо рано утром, либо совсем поздно вечером. Поэтому дубинка не была нужна, а тем более бульдозеры на выставке художников.

И еще об одном событии тех лет стоит вспомнить - о поездке в Чехословакию в составе делегации КПСС. Как я в эту делегацию попала, кто меня туда "внедрил", так я и не узнала, да и, честно говоря, не старалась узнать. Включили, и ладно, спасибо. Видимо потому, что делегация эта была "не первого сорта". Возглавлял ее Рудаков, тогда секретарь ЦК КПСС по промышленности. Меня в Москву вызвали раньше и в Международном отделе ЦК знакомили с разными материалами. Из них мне запомнилась справка о национальных проблемах в ЧССР и стенограмма речи Гусака на Братиславской партконференции. Он недавно был освобожден из тюремного заключения, где пребывал по обвинению в словацком буржуазном национализме, а ранее, в годы войны, был герой Чехословакии, участник и один из организаторов Словацкого антифашистского восстания. Речь его была эмоциональная, яркая, смелая - он резко критиковал партийное руководство КПЧ и ее первого секретаря Новотного, что свидетельствовало о его гражданском мужестве - недавно вышел из тюрьмы и снова ринулся в бой. Жизнь показала, что во многом он был прав.

В ЧССР тогда начинался кризис, наши антикультовые мероприятия оказали на него немалое воздействие. Сразу же начала "прозревать" интеллигенция, особенно творческая, журналисты, работники телевидения, возопившие - как же так, нам из самой Москвы заявили, что в СССР весь сталинский период - ошибка и репрессии, а мы так верили! Началось расслоение в партии и ее руководстве. Кроме того, переоценив свои экономические возможности, после войны в ЧССР установили множество льгот, которые, естественно, население весьма одобряло. Но вскоре выяснилось, что экономика этот груз не тянет, и их начали сокращать. Это, конечно, никакого энтузиазма не вызвало, тем более - ни войны, ни стихийных бедствий - в чем дело? Ага, руководство плохое, и всем этим активно пользовалась нарождавшаяся оппозиция.

Только небольшая часть коммунистов смогла не поддаться этой эмоциональной волне и остаться настоящими коммунистами, приверженцами социалистического выбора и дружбы с СССР.

Тогда, в 1964 году, все это не было еще так заметно, и никто из членов делегации, и я тем более, представить себе развития грядущих событий не могли. Тогда только мелькали зарницы будущей грозы, на которые следовало обратить внимание. Не мне, конечно, а тем, кому в этом следовало разобраться.

К середине 60-х годов международный социалистический организм только-только начал формироваться, сердце его, центр, благодаря которому он живет, - СССР. Эти страны не прошли очистительных социальных революций, у них своя многовековая история, национальные, культурные и другие особенности, во многом сохранившиеся разнообразные связи с капиталистическими государствами и т. д. Опыт СССР, КПСС бесценен, но он должен был применяться на каждой почве по-своему, не искажая сути. Ведь говорил Ленин, что к социализму каждый придет по-своему, по-своему инженер, по-своему лесовод и т. д. Это только о профессиях, а тут целые страны. Разработать такой путь, не сворачивая ни "вправо", ни "влево", очень трудно. А тогда был только наш советский опыт, и любое потрясение у нас, любой поворот очень болезненно сказывались на всем организме, к тому же еще не окрепшем. И мы получили разрыв с Югославией при Сталине, потом Венгрию в 1956 году, Чехословакию в 1968 году, ссору с Албанией, с Китаем, дошедшую до вооруженных стычек на Амуре.

После наших новаций в этих странах, в первую очередь в ЧССР, вылезли крикливые, напористые деятели, начался пересмотр революционного прошлого, активно заработали западные аналитические центры и всякие консультанты типа Збигнева Бжезинского, который быстренько примчался в Прагу в 1968 г.

Весь этот процесс прояснился позже. Да наша делегация на высокую политику влиять и не могла, хотя в ее составе были достаточно серьезные лица - заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС Удальцов, первый секретарь Ленинградского ГК КПСС Попов, первый секретарь ЦК КП Армении Заробян - человек, близкий к Хрущеву.

Во время поездки мы были в Братиславе в гостях у Дубчека, который тогда был первым секретарем ЦК КП Словакии. Принимал он нас в своей резиденции, которая выглядела весьма скромно - нынче самый захудалый "новый русский" отвернулся бы от нее с презрением. После шашлыка, посидев на травке и побеседовав, все разошлись, а я и Удальцов отправились к Дубчеку в его дом, где сидели на маленькой деревянной веранде, и Удальцов предавался воспоминаниям о боях на Дукле, а Дубчек в основном жаловался на Новотного и утирал слезы, т. к. за моей спиной стоял цыган со скрипкой и наигрывал словацкие национальные мелодии. Тогда я ничего "такого" не подумала, а Удальцов по дороге в нашу резиденцию все время повторял: "Ах, Саша Дубчек!", "Вот такой парень. Правда?" Я отмалчивалась, а про себя подумала, что я не доверяю сентиментальным мужчинам.

Узлы идейно-культурных проблем Одесщины. По возвращении, дома, по-прежнему приходилось развязывать всякие узлы. В нашей области они оказались достаточно тугими, и все более становилось ясно, что наиболее верный путь для их развязывания - действовать совместно, без "промышленного" и "сельского" параллелизма.

Сообщение об октябрьском пленуме ЦК КПСС, на котором освободили Хрущева, народ встретил спокойно, а партийный актив с удовлетворением. Уж очень его непредсказуемость, самомнение, нежелание прислушиваться к советам товарищей начали переходить всякие границы. Уже в конце его деятельности поступили докладные записки, а они шли довольно часто, и каждая сулила какие-либо перестройки, но последняя предполагала создание различных специализированных трестов в сельском хозяйстве. Деталей уже не помню, но помню, что зашел ко мне Макар Анисимович Посмитный, председатель передового колхоза, один из зачинателей колхозного строя, мудрый старый человек, и говорит: "Дочко! Так шо ж це таке? Як працювати? Одному давай мясо, а иншому хвист?"

Но уже подходил октябрь, и первую народную реакцию я услышала в Трускавце, где была в это время в санатории. Сосед с одной стороны говорит: правильно сняли! Ведь он скрыл свое дворянское происхождение! Соседка с другой стороны возражает: о чем вы говорите! Какое там дворянское происхождение! Если б оно было, ему бы родители образование дали, а вы слышали, как он говорит?!

Таким образом, отрицательной реакции и всеобщего возмущения не было. Вернулись районы, объединилось село с городом, прекратился поток различных руководящих записок, начался так называемый "застой", который заслуживает особого разговора, а я вернулась в "общий" обком.

По поводу "застоя" тоже нынче наворочено немало. Термин явно журналистского производства, вне связи с истинным состоянием дел в стране.

"Застой" - это вредная остановка в развитии, а ведь ее не было, все этапы нашей советской жизни, несмотря на ошибки и сложности, мобилизационные усилия, тяжелые внешние и внутренние условия и трудности, которые выпали на нашу долю - ведь мы все время были в бою, - несмотря на все это, страна неуклонно, то стремительно, то медленнее, двигалась вперед.

Нам все время вбивают в голову идею о том, что мы всегда отставали в своем развитии от капиталистического мира, а сейчас отстали необратимо, навсегда, и даже робкую надежду на изменение ситуации надо оставить, и примириться со своей участью донора "золотого миллиарда".

При такой постановке вопроса народ ни на какое сопротивление не воодушевишь, и правильно действуют коммунисты, не только рассказывая о нашем великом прошлом, но и определяя перспективы будущего и развивая уверенность народа в своих силах.

Наши СМИ не перестают восхищаться красотой и благополучием западной жизни и с удовольствием описывают случай, когда некая наша гражданка, попав в германский универсам, упала в обморок, увидев обилие разных сортов колбасы. Возможно и такое. Колбасный уровень восприятия цивилизации у очень многих является решающим.

Конечно, и колбаса, и разноцветные упаковки, и масса товаров, и сервис - необходимые спутники цивилизации - без них жить скучно. Но ведь есть и другие спутники, высоты нашей советской действительности, до которых капитализму, даже самому благополучному и высокоразвитому, действительно не дотянуться никогда, но об этом СМИ молчат, а вот колбасный обморок - пожалуйста!

Говоря о "застое", не буду касаться общеизвестных фактов - скажу только о некоторых наших, одесских. Именно в годы так называемого "застоя" развернулось в Одессе массовое жилищное строительство, начатое еще при Хрущеве. По сути, в эти годы была построена вторая Одесса, люди покинули бараки и подвалы, начали расселяться коммуналки - если кто-либо оттуда выезжал, нового жильца туда уже не поселяли. Возник современный благоустроенный город- спутник Ильичевск, а в нем - современный мощный порт, начала работать паромная переправа Ильичевск - Варна. Окрепли, расширились, вышли на мировой уровень многие наши предприятия, Черноморское пароходство уверенно занимало ведущее место среди мировых судоходных компаний, росло и укреплялось Дунайское пароходство. В Одессе работали 14 вузов, три десятка техникумов, широкая сеть профтехучилищ, развивалась наука.

Если только перечислить все достижения этого периода, то потребуется много места, и все это - застой?

Я уже не говорю о многочисленных новостройках в райцентрах, новых школах, кинотеатрах, клубах, о решении нашей застарелой болячки - ликвидации всяких очередей в детсады, о сети пионерлагерей, домах отдыха, санаториях.

Вот тут-то впору падать в обморок, сравнивая, что у нас было, что мы утратили и что получили теперь.

Моя партийная деятельность была сосредоточена на проблемах культуры, на руководстве этими сложными процессами, о чем так высокомерно-презрительно отзываются современные реформаторы.

А как описать эту "руководящую деятельность"? Скажу о главном - в годы моей работы не было у нас никакого недоверия со стороны творческой интеллигенции к обкому партии, не было разделения на "они" - там наверху, а "мы" - внизу, непонятые и гонимые. В обком творческие люди приходили запросто, со всеми своими бедами, сомнениями, делились творческими замыслами, чувствовали понимание и поддержку, хотя подчас и возникали острые споры. В эти годы у нас процветали лихие капустники, завоевывала всесоюзную славу команда КВН.

По уверениям господина Соколянского, в Одессе с 1952 - 1953 гг. наступило массовое гонение на евреев, времена ужаса и страха, в результате чего культура, наука, искусство захирели, попав в руки невежественных партруководителей.

Очевидно, господин Соколянский и подобные ему деятели утратили память или зрение, не заметив, что Одесса в годы Советской власти была одним из крупнейших научных и культурных центров страны.

Здесь трудился многочисленный отряд ученых разных научных направлений, чьи достижения широко известны как в нашей стране, так и во многих странах мира. В описываемые годы в Одессе был создан знаменитый Институт глазных болезней и тканевой терапии им. В. П. Филатова, в котором и сегодня трудится замечательная плеяда талантливых учеников этого великого академика-целителя. Многие годы после его смерти (1956 г.) институтом руководила его выдающаяся последовательница профессор Пучковская Н. А.

Широкий спектр исследований проводит в Одессе Южный научный центр Академии наук Украины, возникший также в описываемое мною время. В частности, именно в его составе функционирует Физико-химический институт им. академика А. В. Богатского, коллектив которого, ныне возглавляемый академиком АН Украины С. А. Андронати, ведет перспективные исследования в области органической химии.

Широко известны имена работавших в Одессе крупных ученых И. П. Зелинского (геология), В. П. Добровольского, К. И. Заблонского и десятков других талантливых творцов, авторов приоритетных направлений в различных отраслях науки, патриотов своей советской Родины.

Плечом к плечу с ними трудились в научных и культурных центрах Одессы русские и украинцы, евреи и армяне, греки и молдаване, представители других наций и народностей. Причем представители еврейской интеллигенции, о мнимом "истреблении" которых столь сокрушается господин Соколянский, всегда занимали в этих рядах достойное место. Например, в Одесской консерватории трудилась целая плеяда талантливых профессоров, пользовавшихся уважением и почетом, и их национальность никто им "в вину" не ставил. Достаточно вспомнить хотя бы Мордковича (скрипка), Сигала (виолончель), Гинзбург (рояль), Когана (музыковед) и других. Можно было бы назвать десятки имен и в Медицинском институте, и в Институте народного хозяйства, и в Университете, и в других вузах и научных центрах. Лично мне выпало сотрудничать и многократно общаться с такими интересными людьми, как профессора Файтельберг, Збарский и Раковский, доценты и кандидаты Штернштейн, Рувинский, Мардер, Гурарий, Гуревич и т. д.

Да и сам оплакиваемый Соколянским профессор Саул Яковлевич Боровой отнюдь не погибал, практически его никто не преследовал. Наоборот, мы ценили его, предоставляли всегда достойную работу, активно привлекали к подготовке ответственных изданий. Например, к написанию книги "Одесса. Очерк истории города-героя". Кстати, ответственным редактором этой книги был вовсе не секретарь обкома, как пишет в своих воспоминаниях С. Боровой, а Самсон Михайлович Ковбасюк, декан истфака ОГУ, а я, бывшая тогда секретарем горкома, входила в состав редколлегии. И в книге этой, в ее первом разделе "Дореволюционная Одесса" из ее шести глав две - "Одесса в период промышленного капитализма" и "Между двумя революциями" - принадлежат Боровому.

Второе наше солидное издание - "Одесская область" - во всеукраинской серии "История городов и сел УССР". В нем профессор Боровой был членом редколлегии и входил в состав авторов. Так что, господин Соколянский, не надо тревожить прах Борового и не надо подчеркивать национальные признаки и делать "вселенские" выводы. Русская, советская наука и культура, в том числе и в Одессе, творилась далеко не одними евреями, но представители данного народа, как и других народов, входили в число ее создателей, и никто их из названных сфер искусственно не исключал и специально из-за национальности не преследовал.

О художественной культуре. Начнем с театров, которыми Одесса гордилась всегда. В период моей деятельности в Одессе был театр оперы и балета, русский и украинский драматические театры, театр музыкальной комедии, театр юного зрителя, кукольный театр, да еще филармония. Наши театры в выборе репертуара, в трактовке тех или иных спектаклей пользовались свободой, они имели право самостоятельно решать, о чем и как говорить со зрителями со сцены, какие пьесы нужны в данное время. В опере ставились произведения итальянцев - "Джоконда", "Дон Карлос", "Макбет"; наших украинцев - "Назар Стодоля", "Богдан Хмельницкий", "В степях Украины"; оперы русских классиков, балеты.

У дверей драматических театров - русского и украинского - толпились зрители, жаждущие "лишнего билетика", репертуар был разнообразным и интересным. В украинском театре шла с большим успехом пьеса Кулиша "Патетическая соната" и его же - "97", шла западная классика - Метерлинка "Монна Ванна", украинская - "Гайдамаки", шла классика русская. В русском театре тоже шла русская классика, пьесы современных драматургов "104 страницы про любовь", итальянца Эдуардо де Филиппо "Рождество в доме сеньора Купьелло", пьесы одесских авторов. Создан был студийный спектакль силами учащихся театрально-художественного училища - "Трехгрошовая опера".

Я в их деятельность старалась не вмешиваться. Вмешалась один раз. В русском театре начали репетировать пьесу "Сказка о любви". Прихожу на генеральную репетицию и вижу - на сцене король, а в руках у него вместо жезла початок кукурузы. Я рассердилась очень. Говорю главному режиссеру: как вам не стыдно! Ах, какой вы храбрец! Пинать ушедших - подло, с вашей стороны это холуйская дешевка! Он послушался и кукурузу убрал.

Особенно ярко проявили себя театры Одессы в послевоенный период. 8 июля 1944 г. вернулся из эвакуации коллектив оперного театра. Этому театру оккупанты нанесли значительный ущерб: увезли его уникальную библиотеку, партитуры оперных и балетных постановок, костюмы, декорации, музыкальные инструменты. Но театр, несмотря на потери, уже летом 1944 г. открыл свой сезон. В нем пели великолепные мастера - Савченко, Топчий, Бем, Сергиенко, Иванов, Поливанова, могущие украсить сцену любого театра мирового класса.

Драматические театры, тоже начавшие свою деятельность после освобождения города от фашистских оккупантов, работали творчески, с энтузиазмом и неутомимо, как правило, при переполненных залах, и никаких кризисов вследствие якобы имевших место гонений еврейской интеллигенции не испытывали. О культурной жизни Одессы написано немало статей, монографий, воспоминаний, и я привожу только очень краткий, сухой, "протокольный" перечень.

В наши дни театральная жизнь города потихоньку возрождается, но ей далеко до прошлого, подлинно народного, массового масштаба. О былых гастролях ведущих театральных коллективов страны можно только с грустью вспоминать. А оперный театр - символ Одессы, одно из красивейших театральных зданий не только Украины, но и многих других стран, находится во все годы перестройки и реформ в печальном состоянии, обветшал и облез. Многие украинские начальники, начиная с премьер-министров и до "первой леди" Украины, мадам Кучмы, приезжая в Одессу, обещали, но... Все, что касается подлинной культуры в наши дни, остается на уровне пустопорожних разговоров, а театр по-прежнему разрушается, несмотря на многолетний неспешный ремонт.

В 60-х годах начал ощущаться репертуарный голод в театре оперетты. В чем он заключался? Классика шла отлично, а в пьесах о современности испытывался голод. Были, правда, в репертуаре театра оперетты Дунаевского "Вольный ветер" и "Белая акация". Первая была их "визитной" карточкой, которой они открывали каждый сезон. А вторая - чисто одесская, в ней и китобойная флотилия, и Аркадия, и моряки, и одесский двор - все наше, одесское...

Позже поставили мюзикл "Моя прекрасная леди" - хорошо, но опять не то. Театр начал искать. Директор театра Дмитрий Михайлович Островский и главный режиссер Матвей Абрамович Ошеровский нашли выход. Они договорились с киевским автором Юрием Смоличем об использовании его романа о гражданской войне в Одессе, добавив к нему киевского поэта Плоткина для написания либретто оперетты. Композитором пригласили Оскара Сандлера. Материал для оперетты заманчивый - подполье, Котовский, Вера Холодная, Мишка Япончик, можно закрутить лихое действие, и есть где разгуляться.

Мои контакты с авторами облегчались тем, что я их хорошо знала - Плоткин учился в свое время на истфаке ОГУ, только был старше, а с Сандлером я познакомилась в Киеве еще в годы комсомольской деятельности.

Во время работы над спектаклем произошел курьезный случай. Однажды в театр пришел старый- престарый еврей и представился: я - брат Миши Япончика. Вы тут затеваете представление о Мише, так имейте в виду, что он не был бандит, он был налетчик! И гордо удалился, вроде сообщил, что Япончик был аристократом уголовного мира.

Театр работой увлекся, и бывало часто - звонок: Лидия Всеволодовна! Приехал Оскар (т. е. Сандлер), привез новый кусок, мы к вам придем. Ладно, только в конце рабочего дня. Вечерком они приходили в обком, мы поднимались наверх, где у нас за залом заседаний находилась комната, а в ней было пианино.

Сандлер играл и пел (первое у него получалось намного лучше), мы обсуждали, что получилось. Мое участие было самым примитивным, ибо я не великий знаток музыки, но когда ее соотносили с конкретными действиями, могла кое-что сообразить.

Пьеса "На рассвете" пошла и имела шумный успех. В начале нашей работы, когда слухи дошли до отдела культуры ЦК КПУ, позвонил секретарь ЦК по идеологии - что ты там затеяла? Революцию в оперетте? Ну смотри!

Но мы работу завершили, и театр даже отважился на гастроли в Москве. Они должны были выступать в Кремлевском театре (не во Дворце Съездов, а в другом, небольшом).

У меня, когда руководители театра сообщили, что вопрос с гастролями решен и договор заключен, засосало под ложечкой, но решила не волноваться. Первому нашему секретарю тоже ничего не сказала и в Киев тоже ничего не сообщила. (Кстати, киевлянам, когда они спектакль посмотрели, он понравился, и они согласились, что сделан он весьма корректно.)

А я тогда ожидала результата с тревогой. Но действительность превзошла все наши ожидания - театральная Москва вроде взбесилась, билеты были распроданы в первые же дни на весь период гастролей. На Красной площади, и даже за квартал до нее, бродили жаждущие "лишнего билетика", а спекулянты не растерялись и делали свой "бизнес".

Прошло немного времени, и в один из дней моя секретарша говорит: "Лидия Всеволодовна! Вас к ВЧ приглашают из отдела культуры ЦК КПСС". Иду и по дороге думаю - ну вот, началось! Сейчас мне врежут!

И вдруг слышу ласковый голос: "Лидия Всеволодовна! Скажите, пожалуйста, вашему директору, чтобы он нам оставил несколько билетов на ваш спектакль. Не можем достать!" Как не можете достать?! "Да, нам нужно не парочку, а штук 10". Я совершенно обалдела, кому скажи - не поверят. Обратно в кабинет иду в полном восторге. Ура! Наша взяла!

Появилась в Москве масса рецензий в "Советской культуре", в "Литературной газете", в московской прессе, в журнале "Театр". В одной из рецензий даже написали: особенно поразил своими незаурядными вокальными данными Михаил Водяной (а у него голоса никакого). И далее - неплохо пел Дынов (а это наш герой-любовник с неплохим голосом). Они оба, когда вернулись в Одессу, пришли в обком, принесли газету, и Миша издевался над Дыновым: ну что ты за певец? Всего-то неплохо поешь! То ли дело я!

Это только театры. Заполнен был ежедневно зал филармонии, в Одессу приезжали ведущие театральные коллективы - МХАТ, Малый театр, театры Киева, Минска.

Здорово в эти 60-е годы у нас была развита художественная самодеятельность, отлично работали Дворцы культуры, которые такими были не только по названию, но и по сути. В Одессе их было, вместе с клубами, более 50, они объединяли тысячи людей в разных формах творчества; всё, естественно, бесплатно.

Ежегодно проводились конкурсы и фестивали с участием самодеятельных коллективов, демонстрировавшие отличный вкус и высокий профессионализм.

Летом 1968 года в Киеве проводились творческие отчеты художественной самодеятельности всех областей республики. Каждая область получала свой день. Мы решили показать то, что другие области не показывают, показать современную культуру Украины - море, наши морские учебные заведения, науку, без традиционного гопака и подсолнухов.

Концерт прошел отлично, прерывался постоянными аплодисментами. Секретарь ЦК, который сидел рядом со мной, раздражался: ну что за вопли в зале! Это ты нарочно рассадила своих людей! Во время других концертов такого не было. Ну да, стану я такой дешевкой заниматься! Просто у вас раньше такого концерта не было.

Очень трудно охватить все многообразие культурной жизни Одессы тех лет, для этого нужны специальные исследования. Достаточно простого перечисления - многочисленные смотры, конкурсы, вечера, кружки, а творчество художников и их выставки, творчество композиторов и их общественные отчеты, деятельность нашей киностудии, а детское творчество, Дворцы пионеров, станция юных техников, юных натуралистов, музыкальные школы. Я уже не говорю о вузах, школах, техникумах, профтехучилищах, где тоже была активная творческая жизнь, о библиотеках, о всеобщем интересе к книге - наша советская действительность демонстрировала свое преимущество, предоставляла каждому реальную возможность заполнить свой досуг интересным и любимым делом.

Где же здесь "застой" и уничтожение творческой личности? К 1967 году, к годовщине Октября, мы решили обозначить линию обороны Одессы памятными знаками. Теперь стоят эти памятники, они получили гордое название "Пояс Славы", и туда ездят экскурсии. Тогда же открыли музей в катакомбах, начало которому положили городские комсомольцы, начав изыскания. Они тогда нашли даже подпольную большевистскую типографию времен гражданской войны.

Но моя партийная карьера неуклонно шла к концу, хотя продолжались всякие поездки, из которых наиболее интересная - во Францию, на юбилейную сессию ЮНЕСКО в составе делегации УССР, из которой тоже вынесла немало всяких наблюдений.

В 1968 году шумно отпраздновали очередную годовщину воссоединения украинрких земель и даже вызвали международный инцидент. Центр праздника был в Измаиле, я решила поразить воображение местных жителей и попросила работников парка им. Шевченко организовать фейерверк - у них были отличные специалисты. Праздник был на местном стадионе, где мои умельцы понастроили всякие фигуры, и в конце в темном небе завертелись всякие колеса, спирали, зажглись разные фигуры. Народ был в восторге, зрелище для них редкое. А в завершение фейерверка был дан мощный залп из многочисленных шутих и ракет.

На следующий день наш первый секретарь мне говорит - вот видишь, по твоей милости возник международный конфликт. В чем дело, какой конфликт?

Оказывается, наш залп был настолько внушительным, что ошеломленные румынские пограничники на том берегу Дуная в панике позвонили в Бухарест - на границе непонятная стрельба, что делать? Тамошние военные позвонили в свой МИД, а те - запрос в Москву, в наш МИД.

В Москве переполох, доложили в ЦК, а оттуда к нам - что у вас происходит? Нас отругали и заявили, что на границе подобные праздники нежелательны. Я скромно извинилась.

Итак, карьера моя партийная завершалась в уже ощутимо меняющейся обстановке, к которой я не привыкла и начала чувствовать себя неуютно. В Киеве поменялось мое непосредственное начальство, которое умело ценить шутки и снисходительно относилось ко всяким нашим "одесским" новациям, а теперь там появилась некая настороженность по отношению ко мне. В обкоме ситуация тоже стала меняться, былая поддержка исчезала, вместо слаженной работы, споров, порой весьма острых, появились всякие интриги, к которым я не привыкла.

И в это время в ЦК КПУ решили Одессу "укрепить", поменять руководство, но до этого решили, учитывая наши подчас выпадающие из общего тона действия, заслушать вопрос на заседании Политбюро ЦК КПУ "О руководстве Одесским обкомом творческой интеллигенцией". Вопрос, как говорят остряки, конечно, интересный. Прибывает комиссия, за все годы моей работы совершенно невиданная - 53 человека! Целый десант.

К тому времени уже сложилась порочная практика - приезжающие на проверку товарищи ожидали угощений, ухи на лоне природы и т. п. Наиболее наглые откровенно интересовались - где и чем их будут угощать. Конечно, по современным меркам встреч начальства - это невинный детский сад с манной кашкой, но тенденция начала формироваться.

Набрали мешок компромата на бедную Гладкую - в одном театре режиссер выпивает, в другом вроде с "голубоватым оттенком", в третьем - вообще ни рыба ни мясо, и ко всем она относится покровительственно, ругает, но терпит, заявляя, что они талант, а таланты - редкость.

Комиссия копает, копает, а я думаю - ну погодите, я вас угощу! С помощью моих культработников организовываем прогулку по морю на симпатичном катере - где же я им уху наварю на такую ораву, а к ухе еще кое-чего надо, а средства откуда? А выделять из них "начальство" не желаю - полное равенство.

В день прогулки погода выдалась мрачноватая - ветер, шторм, правда, небольшой - 3 - 4 балла, но для сухопутного люда не очень приятный, да и "закусь" примитивная - пиво да бутерброды.

В итоге справка, несмотря на прогулку, получилась хиленькая, провалов и всяких сенсаций, на которые рассчитывали, тоже нет, и решение, в общем, получилось обтекаемое - "обратить внимание", "улучшить", "усилить" и т. д.

В это время нашего первого начали менять. После пленума, на котором этот вопрос решался, состоялось бюро, которое проводил второй секретарь ЦК КПУ.

Он начинает поочередно поднимать членов бюро и требует оценки деятельности нашего первого секретаря, которая, мол, нанесла области ущерб, и почему мы его не критиковали, и в ЦК ничего не донесли. Все отделываются общими фразами, и вдруг один с такой кривой ухмылочкой заявляет: "Жить же надо". Тут я не выдерживаю и "сжигаю мосты". Выступала я последняя, и, как всегда у меня бывало, мешали эмоции, которые нарушили стройность мысли. Но все же удалось основные идеи более или менее четко сформулировать. Их оказалось не так много.

Во-первых, почему мои коллеги каются? Дело мы не завалили, экономика области на подъеме, даже идеологическая работа не подкачала и, как показала недавняя обширная проверка и решение Политбюро, находится на приемлемом уровне. Так что каяться я не буду. Во-вторых, почему нам предъявляют претензии по поводу нашего первого секретаря? И тут обращаюсь к начальству: не буду касаться его деловых качеств, они не такие уж плохие, но вы что, не знаете, какая ситуация сложилась у нас в партии? Первые секретари, по сути, от бюро независимы, их привозят, перемещают, не спрашивая нашего мнения. Вот и сейчас привезли нового, а кто нас спросил? Так что ответственность мы с себя снимаем. У вас 25 первых секретарей, вот и работайте с ними. Да и вас, товарищ секретарь, перебрасывали с места на место, не спрашивая ни вас, ни тех, куда вас направляли.

Речь была длинная, маленько "дамская", запальчивая, никто ничего не сказал, а когда я взглянула на нашего нового первого, увидела в его глазах откровенный страх. Поэтому, когда я, через месяц после этого бюро, сказала ему, что я ухожу, он несказанно обрадовался и осыпал меня комплиментами.

Вот и опять похвасталась, но это к тому, что за мою речь никто меня не преследовал, никаких "оргвыводов" не сделал, тихонько отпустили, и я ушла в институт заведовать кафедрой.

Сказать, что вся эта катавасия прошла для меня безболезненно, было бы неправдой. Решение об уходе приняла очень резко, почти внезапно, связи рвались по-живому, и, насколько мне известно, о моем уходе многие жалели.

И все же: жизнь прожита не зря. Ну а что же институт? Все же проработала я в нем ни много ни мало - 20 лет, но не хочется мне описывать подробно процесс постепенного упадка интереса к общественным делам, роста бюрократизма, какого-то всеобщего равнодушия и общественной апатии.

Правда, в вузе я, как всегда было на новом месте, взялась за дело с энтузиазмом. Работники кафедры сперва встретили меня настороженно, но вскоре это рассеялось, мы работали дружно и даже, первоначально, с интересом к нашей науке. Устраивали "творческие четверги", где попивали кофе и без заранее подготовленной повестки дня и без заготовленного доклада обменивались мыслями по поводу назревших проблем общественных наук.

Но постепенно и это начало исчезать, состав кафедры менялся, одолевали всякие проверки, росла власть бумаги, рос бюрократический аппарат, в том числе и в министерстве. Когда я пришла на кафедру в 1970 году, в министерстве, в управлении обществен-

ных наук работало 2 - 3 человека, а когда уходила в начале 1991 -го - уже около сотни, хотя объем работы не возрос.

Махровым цветом расцвел бюрократизм. Прислали нам схему годового отчета кафедры. Последний раздел назывался - "Выводы и предложения". Я в первом своем отчете, не избавившись еще от остатков наивности и веры в желание руководства что-то улучшить, разразилась каскадом предложений.

Реакция нулевая. На следующий год пишу - повторяю дословно свои предложения, так как реакции не последовало. Результат тот же - нулевой. И, наконец, на третий год пишу: так как вам на наши предложения наплевать, никаких выводов делать не буду. И предлагать тоже ничего не буду. Реакция та же.

Зачем в министерстве собирали наши отчеты - неизвестно, а ведь там 100 бездельников, могли бы хотя бы последние разделы прочитать. Продолжалась в эти годы, а особенно в 80-е, формализация всех звеньев идеологической работы. Есть у тебя протоколы, все подшито - ты герой, а что на самом деле - никому не интересно. Продолжалось также падение авторитета высших эшелонов партийной власти, механизм ее во все большей степени начинал работать на холостом ходу.

Меня особенно поразили два обстоятельства - очередь (!) в райкоме партии по приему в партию. Особенно в нашем районе - 10 вузов, техникумы, предприятий очень мало, так что за счет рабочего класса не вырастешь, а для интеллигенции - очередь.

И еще - тотальный контроль над любым выступлением на конференции или партийном активе. Как-то прихожу к нашему ректору, а у него сидит заведующий отделом пропаганды нашего райкома, к слову - наш бывший студент и комсорг института. Ректор торопится и протягивает заведующему бумагу - вот, говорит, готово. Я спрашиваю - а что готово? А это мое выступление на партконференции. А зачем вы это ему даете? И тут наш еще недавно бывший студент с важным видом заявляет - а как же, мы должны проверить! Во мне немедленно взыграли все бывшие эмоции. Как это проверить? Да как ты смеешь! Еще недавно трясся у него под дверью, ожидая экзамена, а сейчас будешь проверять ректора, профессора, доктора наук? Да и что ты в этом смыслишь? Что ты будешь проверять? Парень растерялся и потихоньку из кабинета уполз. А ректор начал - зачем вы, Лидия Всеволодовна, так резко, теперь такой порядок!

Дурацкий порядок, и как вы это терпите? Позже узнаю, что ректор все же свою речь в райком отправил.

Тогдашние партийные руководители в массе своей перекрасились, толпившиеся в очереди, добывшие партбилеты, их тут же побросали. У меня это вызывало чувство неприятия и омерзения, вырастала перед тобой какая-то стена равнодушия и цинизма, которую не пройдешь и не обойдешь.

И когда назрел распад КПСС и СССР, я сдалась и ушла на пенсию. Правда, когда в 1993 году возродилась КПУ, я сразу в ней зарегистрировалась и до сих пор, несмотря на девятый десяток, стараюсь делать что могу. Часто думаю - а на что я потратила свою жизнь? А если поразмыслить, то, по-моему, все же не зря и, кроме того, иначе я и не могла. Моя жизнь - это моя, она формировалась в конкретных обстоятельствах, и если бы я, плюнув на все, начала бы строить свое отдельное тихое благополучие, то это была бы уже не я. Итак, на этом рассказ мой закончен. Для меня результат есть - выговорилась, облегчила душу. А в общем, как говорили древние - sapienti sat (умному достаточно). Одесса, ноябрь 2003 г.

Постоянный адрес данной публикации: