Павел ГОЛУБ, доктор исторических наук, профессор

ДИКТАТУРА ВОЕННЫХ ЦАРИТ ПОВСЕМЕСТНО

В каком же положении находилось население на подвластной Сибирскому правительству территории, еще не попавшее в тюремные застенки и за колючую проволоку концлагерей? Об этом честно поведал главный начальник Уральского края горный инженер С. С. Постников. В ноябре 1918 г. он направил правительству в Омск докладную записку, в которой указал, что четыре месяца господства "белых" властей ввергли край в анархию и разруху. Гражданское управление разрушено, повсюду своевольничают некомпетентные военные начальники, население, лишенное работы, голодает. "200 тысяч рабочих, - писал управляющий, - находится в положении брожения и даже сожаления о большевиках, потому что белые пришли и ничего не дали: ни работы, ни средств, ни продовольствия". Если положение не изменится, заключал Постников, "то рабочие будут представлять прежних большевиков, Уралу придется переживать снова острый момент революционного движения" 59 . И как в воду глядел: так в конце концов и произошло.

Правительство (уже колчаковское, а фактически то же Сибирское) рассмотрело записку, но, целиком поглощенное репрессивными действиями, ничего не предприняло, чтобы исправить положение. В знак протеста отчаявшийся управляющий подал на имя "Верховного правителя" прошение об отставке. Министерство внутренних дел запросило Постникова о причинах отставки (как будто они не были ясны). И тогда Постников представил развернутое объяснение, в котором дал убийственную характеристику "белого" режима.

Объяснение начиналось с пункта первого - "Диктатура военной власти". Надо сказать, что суть режима автор определил предельно точно. "С восстановлением статьи 91 Устава о полевом управлении войск, - писал он, - военные власти от самых старших до младших распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть. Незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных "при побеге", аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам - когда это проявляется на гражданском населении, начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору".

Далее автор как специалист обозрел состояние дел в различных отраслях жизни края. В критическом состоянии оказалось продовольственное снабжение. Средний и Северный Урал голодал, хотя по соседству в Шадринске скопилось хлеба на 400 вагонов. Но военные вагонов не давали, и рабочие хлеб возили за 300 километров на подводах, закупая его у спекулянтов. "Население, - отмечал управляющий, - доводится до отчаяния, и с голодными рабочими наладить и даже удержать промышленность не могу". Министерство торговли и промышленности в Омске для заводского Урала как бы не существовало. В рабочем вопросе полная неразбериха. Штаты по инспекции труда не утверждены, и никто идти туда работать не хочет. Голодные рабочие бегут с предприятий, ища заработка на пропитание любым другим способом.

В земельном вопросе - та же неопределенность, и ответить населению, как новая власть распорядится землей, невозможно. Земства - без


--------------------------------------------------------------------------------
Продолжение. Начало в N 7, 2002.
--------------------------------------------------------------------------------
средств, поэтому их хозяйство в запустении. Указав на вопиющие проблемы Урала, Постников к ним прибавил: "В губернии тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагере красноармейцев. Умерло за неделю 173 из 1500. Здоровые питаются на 90 копеек в сутки, немытые, на голом полу. По-видимому, все обречены на вымирание, а зараза пойдет на весь город. В Екатеринбурге - 730 больных. Помощь по всей губернии нужна очень широкая и без особых формальностей, выполнение которых не всем разогнанным управам по силам". Записка заканчивалась скорбным выводом: "Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу... Не могу бороться с военной диктатурой. Не могу изменить порядок хода дел в Омске..." 60 .

Постников снова попросил власть "срочно освободить" его от должности управляющего краем, пока его "не оклеветали и не засадили в тюрьму". Такой правдолюбец был явно не ко двору новой власти, и уже колчаковский совет министров уволил неудобного губернатора.

Произвол военных властей царил не только на Урале, но и во всей Сибири и на Дальнем Востоке. Население огромного региона буквально стонало от экзекуций больших и малых военных начальников, каждый из которых считал себя в своем районе высшей властью и делал что хотел.

ПОХОД ПРОТИВ РАБОЧИХ ОРГАНИЗАЦИЙ И ОППОЗИЦИОННОЙ ПЕЧАТИ

Теперь о политических свободах в "белой" Сибири... Они подверглись такому тотальному накату реакции, что заставили сибиряков вспомнить о самых мрачных временах царизма. Рабочие Омска, Томска, Новониколаевска и некоторых других городов попытались по примеру пролетариев Поволжья, где властвовало эсеровское Самарское правительство, восстановить, хотя бы под главенством меньшевиков, разгромленные Советы как органы своей классовой организации, не претендующие на власть. Кадетская газета "Сибирская речь" в связи с этим выступила с угрозой: "Рабочие в некоторых сибирских городах в самые трудные дни борьбы с большевизмом выносят резолюции о восстановлении Советов, об освобождении из-под ареста арестованных. Сибирским рабочим надо серьезно обдумать свои резолюции..." 61 Правительство же не угрожало, а действовало. Когда министерство внутренних дел доложило ему о решении омского профсоюза строителей и деревообделочников и других союзов воссоздать Совет рабочих депутатов, последовал категорический запрет: "Подтвердить недопустимость существования Советов" 62 . За этим последовала карательная акция. Как сообщала газета "Рабочий путь" - орган омского совета профсоюзов, когда 3 июля в профсоюзе строителей и деревообделочников началось голосование по выборам депутатов в Совет, в помещение ворвался вооруженный отряд и с криком "Руки вверх!" произвел обыск. Были изъяты кандидатские списки, картотеки, урны. "Изъяли" также и председателя правления союза и делопроизводителя, причем председатель получил три месяца "отсидки" 63 .

Подобное же повторилось и в других городах. Когда рабочие массы попытались осуществить принцип "народоправства", официально декларированный правительством при его вступлении во власть, их инициативу тут же "прихлопнули".

Затем взялись за профсоюзы. Они находились под жестким прессом полицейских преследований, хотя правительство в своих первых актах заявило, что создание и деятельность профсоюзов "не подвергается никаким ограничениям". Обыски, аресты, запреты на проведение собраний и съездов, травля и закрытие профсоюзной печати стали в Сибири повсеместным явлением. Та же омская профсоюзная газета "Рабочий путь" в конце августа 1918 г. сообщала: в Тобольске арестована группа общественных деятелей- меньшевиков. В Челябинске закрыта газета "Власть народа" - почти официального характера. В Алтайской губернии закрыты все газеты "социалистического" (то есть эсеро-меньшевистского) направления. "Аресты и преследования как отдельных членов рабочих организаций, так и целых групп продолжаются, все усиливаясь, - писала газета, - причем арестующие не находят нужным даже сообщать о причинах чинимых репрессий. Это уже выходит по известной пословице: "Бьют и плакать не дают..." Ясно, что наступление ка-

питала находит твердую опору в политическом курсе. На словах признание профсоюзных и партийных организаций, а на деле им открытая война. И пусть не заговаривают зубы любители звонких фраз о народоправстве.

За последнее время создается невыносимое положение. Рабочие собрания проходят под угрозой ареста членов: арестуют перед началом собрания, хватают на улице после собрания. Арестован член следственной комиссии, очевидно, в результате его доклада о положении заключенных. Таким образом перед рабочим классом стоит во всей своей серьезности дилемма: либо замолчи, замри или целиком переселяйся в тюрьму" 64 .

Как сообщал журнал "Сибирский печатник", в Новониколаевске (Новосибирск) во время заседания совета профсоюзов здание было окружено военным отрядом, который произвел обыски и аресты. В Челябинске 13 августа был арестован председатель совета профсоюзов. Ввиду возмущения рабочих его выпустили на свободу, но на следующий день он снова оказался за решеткой. Совет профсоюзов Томска в связи с закрытием его газеты "Рабочее знамя" и арестом ее редактора заявил властям решительный протест. В резолюции совета говорилось: "Протестовать против организованного Временным правительством (Сибири) похода против рабочей печати, допустившим вмешательство в (дела) рабочих профсоюзных организаций военной власти" 65 .

Резко осудил политику правительства 2-й съезд профсоюзов Урала. Он заявил: "Под флагом той же борьбы с большевизмом фактически происходит борьба с демократией, со всеми ее органами и главным образом с профсоюзными организациями трудящихся, стоящими на экономической платформе, причем деятельность их преследуется всеми мерами. Профсоюзы буржуазией и ее агентами не признаются, требования рабочих игнорируются, коллективные договоры упраздняются" 66 .

Созыв съездов и конференций профсоюзов и других общественных организаций наталкивался на яростное противодействие властей, особенно военных. А те, которые все же удавалось созвать, проходили под пристальным надзором агентов правительства. Так, по доносу этих агентов о съезде профсоюзов Томска (август 1918 г.) правительство распорядилось: "Поручить министерству юстиции через прокурора надзора привлечь к ответственности некоторых участников, заявив(ших) противоправительственные речи" 67 . Центральное бюро профсоюзов Урала обратилось с ходатайством разрешить 10 октября областной съезд союзов. Начальник гарнизона Екатеринбурга наложил резолюцию: "Ходатайство отклонить" 68 .

Совет Западно-Сибирского союза учителей просил у министра внутренних дел "надлежащих распоряжений об освобождении от преследования как союза, так и организаторов съезда" 69 . Но просьба осталась гласом вопиющего в пустыне. На просьбу Западно-Сибирского областного бюро профсоюзов рабочих печатного дела разрешить Общесибирский съезд печатников министерство внутренних дел отреагировало в духе царского полицейского: "Относительно печатников необходимо принять решительные меры" 70 . Съезд все же удалось "пробить", но он прошел под бдительным надзором властей. И орган нового общесибирского объединения рабочих печатного дела журнал "Сибирский печатник" в своем первом номере (декабрь 1918 г.) писал об обстановке, в которой начинало работу это объединение: "Мы ясно представляем себе, в каких тяжелых условиях экономического состояния России и полного политического бесправия нарождается Всесибирская организация рабочих печатного дела. В еще худших условиях находится печать, обслуживающая рабочие организации. Заря свободы потухла, и в сумерках наступающей ночи снова встают призраки кошмарного прошлого. Нет свободы, нет свободы печати" 71 .

Особенно наглядно враждебное отношение режима к рабочим организациям Сибири проявилось в связи с подготовкой и проведением 1-го Общесибирского съезда профсоюзов. Съезд, намеченный в Томске, был запрещен губернатором Томской губернии. Исполнительное бюро временного совета профсоюзов Сибири обратилось с протестом в министерство внутренних дел: "Губком Гаттенбергер запрещает созыв Сибирского съезда профсоюзов, назначенный (на) 1 октября (в) Томске. Категорически протес-

туя против покушения на элементарные гражданские права сибирского пролетариата, просим принять срочные меры (к) отмене незаконного постановления". В министерстве очень не хотели давать оппозиции столь авторитетную трибуну и с ответом тянули. Потребовалась повторная телеграмма организаторов съезда на имя министра. И власти, скрепя сердце, разрешили съезд 72 . С опозданием на неделю он открылся 6 октября. В ложе около сцены демонстративно уселся представитель власти в качестве надсмотрщика. Это вызвало бурное возмущение делегатов. В связи с этим президиум доложил делегатам: накануне были у властей, и представитель "в категорической форме заявил, что даже при закрытых заседаниях съезда будет присутствовать представитель власти, причем подчеркнул, что никакие вопросы политического характера обсуждению не подлежат, а посему вопросы - текущий момент и Советы рабочих депутатов - предложил снять с повестки дня". Но съезд оставил эти вопросы для обсуждения 73 .

Столкнувшись со столь демонстративным беззаконием, делегаты съезда приняли резолюцию протеста. В ней было заявлено: "Всесибирский съезд профсоюзов, обсудив вопрос о присутствии представителя власти на съезде и о ряде ограничений, которые ставятся работам съезда властью, расценивает действия власти не чем иным, как походом свыше против завоеваний революции, против самых элементарных прав гражданина свободно собираться и свободно высказывать свои мнения, за которые рабочий класс принес немало жертв и пролил крови; решительно протестуя против незакономерных актов власти и насилия над свободой собраний, - переходит к очередным делам, поручая президиуму довести настоящую резолюцию до сведения профсоюзных организаций, губернского комиссариата и министерства внутренних дел, а также принять меры, чтобы ограничения были сняты и работа съезда протекала в тех условиях, как это предусмотрено разрешением министерства внутренних дел" 74 .

Но напрасно уповали делегаты на благоразумие властей. Правительство перепугалось резко критических выступлений многих делегатов, особенно железнодорожников, против царившего повсюду произвола. А тут еще вспыхнула всеобщая железнодорожная забастовка. И у власти сдали нервы. 14 октября последовал запрет на работы съезда. На следующий день президиум съезда телеграфировал главе Уфимской директории Авксентьеву, вступившему во власть, министерствам труда и внутренних дел: "(По) распоряжению генерала Пепеляева работы съезда союзов прерваны, просим распоряжения (о) возобновлении работы" 75 . Но распоряжения не последовало. Крик о помощи остался без ответа. И делегаты решили разъехаться на места, чтобы вновь собраться в более подходящий момент. Ждать этого момента пришлось долго, вплоть до падения колчаковской диктатуры. Трудовая Сибирь получила от "белого" режима наглядный урок осуществления "народовластия" и крепко запомнила это.

Удушая профсоюзы, сибирская военщина добралась и до политических партий, то есть до меньшевиков и эсеров. О легальном существовании организаций большевиков не могло быть и речи, хотя в Советской России, где правили большевики, оппозиционные партии меньшевиков и эсеров запрету не подвергались и действовали легально. В "белой" Сибири политическая атмосфера была совсем иной. Воспользовавшись лакейскими услугами меньшевиков и эсеров в ходе переворота, сибирская реакция все же внутренне презирала их и постепенно перешла к их преследованию. Эту политику четко сформулировал на торгово-промышленном съезде представителей Сибири, Урала и Поволжья (сентябрь 1918 г.) председатель съезда князь А. А. Кропоткин. "Лица, участвовавшие в разрушении армии, в разрушении нашей родины, - заявил он, - не могут быть у власти, они должны быть устранены от нее" 76 . Это было явное указание на однопартийцев Мартова, Чернова и Керенского. И началось их все более активное "устранение от власти", сначала на местах, затем в центре - в правительстве и в областной думе.

Из различных мест приходили сообщения о запретах, арестах и прочих акциях, направленных против этих партий. Прежде всего власти руками военщины "прихлопнули" попытки меньшевиков возродить в ряде городов Сибири безвластные Советы. Рас-

чет меньшевиков заработать себе политический капитал на тяге рабочей массы к Советам был расценен как подкоп под существующий режим. И им крепко ударили по рукам. Подобную же "благодарность" власть выказала и в отношении эсеро-меньшевистских "вождей", верховодивших в профсоюзах. Их фронда против крайне реакционной политики властей по рабочему вопросу, отражавшая возмущение рабочей массы этой политикой, тоже была признана антигосударственной. И не один из профсоюзных активистов-"социалистов" отведал тюремные нары. Что ж, напомогали реакционерам на свою голову.

Газеты сообщали об аресте группы общественных деятелей-меньшевиков в Тобольске. В Челябинске была закрыта газета "Власть народа", а ее редактор, меньшевик-оборонец Е. Маевский, арестован, затем выслан из города, а позже зверски растерзан колчаковцами в Омске. В Красноярске по требованию министерства юстиции было заведено уголовное дело на редактора газеты "Воля Сибири" за эсеровское направление публикаций. Газета, подчеркивало министерство, поддерживает в Сибирском правительстве только "своих", то есть эсеровских министров. На открывшемся 4 октября в Томске Всесибирском съезде больничных касс выступавшие делегаты сообщали, что в некоторых местах Сибири и эсеровские организации, и больничные кассы стали проводить свои собрания и конференции нелегально. Барнаульский комитет меньшевиков 14 сентября обратился с жалобой в министерство внутренних дел. В ней говорилось, что представители командования Степного корпуса закрыли их орган "Алтайский луч" и партии воспрещено издавать впредь газеты и листовки политического характера. Сообщили месяц назад о самоуправстве военных в правительственные органы, но "результатов никаких". И комитет в отчаянии вопрошал: "Признает ли Сибирское правительство нашу партию легальной, имеющей право на издание партийных газет?" Мы, оправдывались жалобщики, состоим в Сибирской областной думе, участвуем в Уфимском совещании, ведем ответственную работу в правительственных и общественных органах, а нас так третируют.

В министерстве на жалобе наложили резолюцию: "Оставить без движения" 77 .

И самое удивительное было то, что министерство внутренних дел возглавлял эсер В. М. Крутовский, министерство юстиции - эсер Г. Б. Патушинский, а министерство труда - меньшевик Л. И. Шумиловский. В жалком прислужничестве перед реакцией они били по "своим" и тем самым собственными руками помогали сибирской реакции вслед за расправой над большевиками учинить то же самое над своими партиями. Большевики не раз предупреждали этих "социалистов", что их альянс с буржуазией дорого им обойдется. И вот эти предсказания начали сбываться. Но это были лишь первые цветочки. Настоящий гром над их головами грянул с воцарением Колчака. Даже вождь эсеров В. М. Чернов позже гневно заклеймил этот альянс. "Демократия в Заволжье и в Сибири, - негодовал Чернов, - либо слепо и бессмысленно, либо "со смертью в душе" подставила свои плечи заговорщикам, облегчила им приход к власти, долгое время бессознательно служила ширмой, прикрывающей их махинации, а затем, сослужив эту службу, была выброшена за борт как ненужный более балласт, как скорлупа от выеденного яйца" 78 .

Особенно мощный репрессивный навал "белый" режим Сибири произвел на оппозиционную печать. Большевистская печать, разумеется, находилась под строжайшим запретом. Напомним, в Советской России буржуазные и эсеро- меньшевистские газеты, заполненные оголтелой критикой Советской власти, выходили после Октября многие месяцы (до июля - августа 1918 г.), то есть до начала гражданской войны, которую они единодушно поддержали. В "белой" Сибири запрет на свободу печати последовал немедленно (постановление Западно-Сибирского комиссариата от 25 июня 1918 г.). Продолжая бдительно следить за вольнодумством печати, министр внутренних дел Крутовский (один из тех, кто, по словам Чернова, "слепо и бессмысленно" прокладывал дорогу Колчаку) 18 июля разослал циркулярное письмо всем губернским и областным комиссарам, в котором указывалось: "После свержения большевистской власти многие поняли своеобразно понятие - "свобода печати". Понято это было так, что при свободе возможно, не стесняясь ни-

чем, печатать что угодно". В циркуляре отмечалось, что в ряде органов печати "стали помещать статьи, явно призывающие к противодействию правительственной власти, даже к подготовке восстания против нее, призывы к стачкам и забастовкам и прочее. Считаю все это недопустимым, обращаю внимание комиссаров на это обстоятельство и предлагаю усилить надзор и внимание над печатью и в случаях вышеизложенных привлекать органы печати и их редакторов к суду на основании постановления Временного правительства о печати - Собрание узаконений 1917 г. ст. 597, подтвержденного Западно- Сибирским комиссариатом Временного Сибирского правительства 25 июня 1918 г." 79 .

Были начеку и военные власти. На них "вольномыслие", кое-где звучавшее со страниц оппозиционной печати в адрес режима, действовало как на быка красная тряпка. И они взъярились. Военный министр Иванов-Ринов, сменивший смещенного с поста Гришина-Алмазова, разослал губернаторам свирепую телеграмму. "В газетах левых направлений, - негодовал министр, - начали появляться явно провокационные статьи, направленные против правительства. Предательская работа этих газет создает смуту, угрожающую государственному порядку и общественному спокойствию. Приказываю в местностях, объявленных на военном положении, применять закон 15 июля, закрывать газеты, давшие (место) провокационным статьям, без права возобновления под другим названием. Дела эти передавать прокурору" 80 .

Итак, правительственный окрик "Ату их!" прозвучал, и пошла писать губерния. Как уже было указано выше, военные власти "прихлопнули" челябинскую газету "Власть народа", в Барнауле газета меньшевиков "Алтайский луч" тоже попала под топор военной цензуры, трижды закрывалась, меняя название, и в конце концов испустила дух. Тюменская дума направила в министерство внутренних дел слезную жалобу: начальник гарнизона ввел предварительную цензуру для газеты "Рабочая жизнь", что было расценено как "посягательство на свободу печатного слова" 81 . Протест не помог: газету закрыли. Ее заменила газета "Рабочее знамя", на которую снова набросили намордник предварительной цензуры. Дума снова протестовала и с тем же результатом: военные власти прикончили и эту газету 82 .

Командир Степного корпуса приказом закрыл газету "Ишимский край" за перепечатку из другой газеты статьи "Тюкалинск", в которой сообщалось о репрессиях в этом городке, которые, как говорилось в статье, "превзошли все, что было при царе". Редактор газеты был арестован, а газете запретили выходить под иным названием 83 . То же повторилось и в отношении профсоюзной газеты "Рабочий путь", выходившей в столице "белой" Сибири - Омске. Акция последовала с подачи чехословацкого командования, которое усмотрело в статье "Письма в Советскую Россию" натравливание русских на чехословацкое войско. Министерство внутренних дел переполошилось и отреагировало немедленно. В распоряжении Акмолинскому областному комиссару оно потребовало "обратить внимание на это недопустимое поведение газеты и принять соответствующие меры" 84 . Меры последовали тут же - запрет. Взамен совет профсоюзов Омска 13 октября выпустил газету "Рабочая жизнь", но и ее прикончили уже на втором номере.

Такая же судьба постигла и профсоюзную газету "Рабочее знамя" в Томске. Вольготно чувствовала себя только буржуазная печать, особенно кадетская вроде "Сибирской речи" (Омск). Численность проправительственных органов достигала около 150 наименований. Они с пеной у рта защищали террористический режим и изо дня в день без стеснения выдавали сфабрикованные сообщения об "ужасных" гонениях на оппозиционную печать в Советской России. В немалой мере грешили этим и органы эсеров и меньшевиков, хотя сами зачастую пускали слезу от увесистых ударов властей. Всех этих обличителей большевиков не смущало то, что политика Советской власти по отношению к оппозиционной печати была несравненно терпимее, либеральнее той, которую проводило Сибирское правительство. Злостные вымыслы сибирских тряпичкиных опровергали многие авторитеты из антисоветского лагеря, например дипломатический представитель Великобритании Р. Локкарт, находившийся в то время в Советской России, не покривил душой и засвидетельст-

вовал для будущих поколений, то есть для нас с вами, правду, которую сегодня пытаются извратить. "Петербургская жизнь, - вспоминает он, - носила в те недели довольно своеобразный характер (речь идет о первых месяцах Советской власти. - Авт.). Такой железной дисциплины, с которой правят ныне большевики (воспоминания написаны в начале 30-х годов. - Авт.), не было тогда еще и в помине. Террора еще не существовало, нельзя даже сказать, что население боялось большевиков. Газеты большевистских противников еще выходили, и политика Советов подвергалась в них жесточайшим нападкам...

Я, - писал Локкарт, - нарочно упоминаю об этой первоначальной стадии сравнительной большевистской терпимости, потому что их последующая жестокость явилась следствием обостренной гражданской войны. В гражданской же войне немало повинны и союзники, вмешательство которых возбудило столько ложных надежд... Я продолжаю придерживаться той точки зрения, что нашей политикой мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития" 85 .

Сибирский же режим и его верноподданная печать сочиняли о большевиках злостные небылицы, а сами в это же время душили малейшие проявления свободомыслия, в том числе и в печати. Газета "Голос рабочего", орган Уфимского комитета меньшевиков, действовавшего на территории, подвластной эсеровскому Самарскому правительству КОМУЧа, о происходившем в соседней Сибири с возмущением писала: "То, что творилось в Сибири со дня возникновения Сибирского правительства, составит самую мрачную страницу истории нашего освободительного движения. По всей Сибири царствует неслыханный произвол. Поход против рабочего класса ведется неослабно, аресты социалистов продолжаются. И в самой столице, где находится верховная Всероссийская власть, закрыты все социалистические газеты, отменены все элементарные демократические свободы. По селам и деревням Сибири разгуливают черные автомобили господ Анненковых и прочих бравых "воевод", насаждающих штыками и нагайками "народовластие" 86 . Напомним, это писала не большевистская "Правда", а газета меньшевиков, помогавших Анненковым свергать Советскую власть.

Немногочисленный рабочий класс Сибири мужественно попытался противостоять наступлению реакции. Только в июле - августе 1918 г. произошло 16 массовых забастовок 87 . В них авангардную роль играли шахтеры Кольчугинского, Анжеро-Судженского и Черемховского районов, а затем железнодорожники, и продолжались они на протяжении почти всего 1918 г. Но все выступления рабочих были зверски подавлены. Правительство объявляло забастовочные районы на военном положении и пускало в ход военно-полевые суды. Так, когда в июле правительство получило известие о забастовке на Анжеро-Судженских копях, оно немедленно распорядилось: "На копях ввести военное положение" 88 . Против типографий, напечатавших воззвания забастовочных комитетов, было возбуждено уголовное преследование.

Но с особенной яростью режим обрушился на участников Общесибирской железнодорожной забастовки, которая началась в середине октября 1918 г. и охватила целый ряд городов на Сибирской магистрали. Командование Сибирской армии издало приказ, в котором потребовало: "Принять самые решительные меры к ликвидации забастовки, включительно до расстрела на месте агитаторов и лиц, активно мешающих возобновлению работ. Немедленно арестовать всех членов стачечного Главного дорожного и районного комитетов Омской железной дороги" 89 . Военные власти рвали и метали: забастовка прерывала подвоз на антисоветский фронт в Поволжье и на Урале подкреплений и вооружения. Аресты и расстрелы последовали незамедлительно и в массовом порядке. Они произошли в Омске, Томске, Тюмени и в других железнодорожных пунктах. Только в Омске, по сообщению подпольщиков, было расстреляно 5 человек. В тюрьмы попали сотни забастовщиков. И мужественное выступление железнодорожников, длившееся две недели, было подавлено. Режим грозно потрясал военным кулаком.

ДИКИЙ РАЗГУЛ АТАМАНЩИНЫ

Тем временем по городам и селам Сибири все более обнажали свой звериный лик многочисленные атаманы. Разделив Сибирь на свои удельные княжества, они, без оглядки на кого бы то ни было, своевольно творили расправу над непокорным населением. Сибирь буквально стонала от набегов карателей Анненкова, Семенова, Калмыкова, Волкова, Иванова-Ринова, Пепеляева, Красильникова и прочих "воевод" рангом помельче. С необычной жестокостью подавлялись первые восстания против "белого" режима: крестьянские - Славгородское и Змеиногорское на Алтае, Чумайское в Мариинском уезде Томской губ. (сентябрь - октябрь 1918 г.), каторжан - в Тобольской каторжной тюрьме (октябрь 1918 г.), солдат в Томском гарнизоне (ноябрь 1918 г.).

Образцово-показательную расправу над повстанцами Славгородского уезда учинил по приказу военного министра Иванова-Ринова атаман Анненков. Восстание было вызвано драконовскими методами проведения мобилизации в Сибирскую армию. "Я, - признавался Анненков на суде в 1927 г., когда ему пришлось держать ответ за свои злодеяния, - получил предписание от военного министра Временного (Сибирского) правительства Иванова-Ринова немедленно подавить восстание". Атаман рассказал, как это делалось: "Я дал следственной комиссии директивы установить активных участников восстания... Действовал военно-полевой суд, выносивший много приговоров. Расстреливали, рубили" 90 .

Но то, что сквозь зубы признал пойманный атаман-садист, во всей ужасной полноте восстановили на суде уцелевшие свидетели. Жительница деревни Черный Дол (что вблизи Славгорода) Цирюльникова рассказала: "До нас дошли слухи из Славгорода, и мы начали убегать: страшно стало. Они нашу деревню оцепили и начали рубить. Кто из мужчин не успел убежать, всех изрубили - 18 человек. Делали что хотели, забирали, палили, смеялись над женщинами и девушками, насиловали от 10 лет и старше. У меня в хозяйстве спалили 45 десятин хлеба, взяли пару лошадей, корову, все хозяйство разрушили. И тогда моего мужа взяли в город и изрубили, отрезали нос и язык, вырезали глаза, отрубили полголовы. Мы нашли его уже закопанным. Всех оставшихся в селе перепороли" 91 . Деревня была сожжена. С жителей собрали контрибуцию в 100 тыс. рублей.

В Славгороде воинство Анненкова с нашивками на рукавах в виде перекрещенных костей и черепа, под знаменем "С нами Бог!" показало все, на что оно способно. К моменту захвата города в Народном доме заседал уездный съезд крестьянских депутатов. Анненков приказал арестовать делегатов, изрубить их на площади у Народного дома и закопать тут же в яму, что его подручными было хладнокровно исполнено. Затем последовала облава на "подозрительных". Не только мужчин, но и женщин, стариков и даже детей ловили, избивали нагайками, рубили шашками, вешали на столбах. Пойманных, по свидетельству выступавшего на суде В. Александрова, согнали на северную окраину города, где были три глубокие ямы из-под самана, заставляли раздеться и тут же расстреливали и сваливали в яму 92 . Как было установлено в суде, только в Славгороде анненковцы убили и замучили более 400 человек, а перепороли и искалечили в 10 раз больше 93

По такому же образцу местные атаманы расправились с восстанием в Змеиногорском уезде на Алтае, а также с Чумайским восстанием в Мариинском уезде Томской губернии, которое охватило 30 селений. Начальник Минусинского военного района вынужден был признать, что казачьи карательные отряды "вели себя в Минусинском уезде хуже, чем в неприятельской стране, ознаменовав свой путь грабежами и даже насилиями над женщинами, не говоря уже о порке всех направо и налево, не разбирая, виновно данное лицо в чем-либо или нет" 94 . При расправе с восстанием в Тобольской каторжной тюрьме (18- 19.X.1918), где содержалось свыше тысячи пленных красноармейцев, по официальному сообщению, было убито 52 человека, ранено 20, сбежало 47, из них было задержано 20 и 3 убито при задержании 95 . Еще дороже обошлась попытка солдат 5-го полка Томского гарнизона (1 - 2.XI) освободить заключенных из местного арестантского исправительного отделения. Подручные ген. Пепеляева устроили "бунтовщикам" кровавую баню: 62 человека было расстреляно по приговору военно-полевого суда, а всего было убито в ходе подавления восстания около 500 человек 96 . Усмирители, по-треповски, патронов не жалели.

Особенно зловеще проявила себя атаманщина за Байкалом, в царстве атаманов Семенова и Калмыкова. Оба они полностью находились на содержании Японии и на Сибирское правительство в Омске смотрели как на ненужную обузу. Ген. Гревс, командир американского оккупационного корпуса на Дальнем Востоке, собственными глазами наблюдавший за деяниями обоих атаманов, в своих воспоминаниях писал: "Солдаты Семенова и Калмыкова, находясь под защитой японских войск, наводняли страну подобно диким животным, убивали и грабили народ..." 97 .

О том, что творилось в Забайкалье у Семенова, рассказал один из рядовых офицеров его войска в брошюре "Семеновские застенки", изданной в Харбине в 1921 г. Офицер-антибольшевик, один из тех, кого Семенов собрал под свои черные знамена, втравил в кровавую авантюру, а после поражения скрылся со своим ближайшим окружением и награбленным золотом за границей, оставив тысячи своих сподвижников на произвол судьбы без гроша в кармане. Оскорбленный такой черной неблагодарностью, автор, подписавшийся "Н. П. Даурец" (очевидно, псевдоним), рассказал об атамане всю страшную правду. Издатели брошюры, тоже хорошо знавшие о деяниях атамана и его дикой вольницы, во вступлении заявляли, что события в Забайкалье "составят одну из самых кровавых и отвратительных страниц истории наших дней и... связаны с именем Семенова". Простой казачий офицер, грубый, необразованный, лишенный моральных принципов, он волей случая был вознесен на положение командующего войсками и правителя одной из больших областей России. "Невежественный в юридических и административных делах, он все органы управления низвел до уровня канцелярий казачьей сотни и полицейского участка и возвысил роль гауптвахты - "губы" - и каталажки с ее мордобоем и нагайкой до значения органов верховного управления. Отсутствие же морального авторитета влекло и отсутствие элементарного порядка и дисциплины, несмотря на беспрерывные порки, расстрелы, истязания. В этом аду ужасов казни и самосуды были повседневным способом сведения личных счетов, захвата денег и имущества, удовлетворения грубых инстинктов, делания карьеры. Насиловались женщины и девушки и "уничтожались" для сокрытия следов; бывший приятель расстреливался из-за оскорбления, нанесенного в пьяном состоянии; применялись пытки - и опять следы скрывались убийством и сжиганием трупов. Никто здесь не уважал другого и никому не было доверия. Охранки и контрразведки громоздились одна на другую, и одна "выводила в расход" чинов другой" 98 .

Обобщенную картину "семеновщины", данную издателями со знанием дела, автор иллюстрирует множеством "горячих" фактов. Безграничная, непререкаемая власть была в руках атамана и его приближенных - подъесаула Тирбаха, прапорщика Саковича, командира дисциплинарной роты поручика Атмутского. "Кто не знает этого зверя, который свирепствовал главным образом над своими! - восклицает автор воспоминаний об Атмутском. - Правая рука Тирбаха. При нем расстрелы уставным образом никогда не происходили, а всегда со зверствами. Любимый его прием - жечь на костре живым, или после того, как отрубят ухо, нос, руки и еще что-нибудь - и тогда кладут на костер" 99 . "В Чите, - продолжает Даурец, - все расправы над "большевиками" (а хватали кого хотели) производились в домах Бадмаева, что на Софийской улице. И сейчас вы можете рыть на дворе и найдете кости зарытых. Там приблизительно было зарыто 150 - 200 трупов" 100 .

"А что делалось на Амурской железной дороге, так это, наверное, одному Богу известно. Однажды в Андриановке в один день было расстреляно 300 человек. Правда, это были красноармейцы, но какая степень их вины?" 101 .

Вся территория, подвластная Семенову, была, по словам Даурца, опутана густой сетью контрразведок, творивших гнусную расправу над своими жертвами. "Пункты контрразведки находились в Чите и Антипихе. Это были самые главные отделения, мелкие же часто и отдельные агенты были разбросаны по всему Забайкалью. Осенью этого же года (1918 г. - Авт.) контрразведывательные пункты были сформированы при всех воинских частях, которые немало принесли погани... Во главе всех застенков стоял полковник (теперь генерал) Будаков - бывший жандармский

офицер. Его помощник, есаул Сипай-лов (теперь бродит где-то с бароном Унгерн-Штернбергом), человек безусловно ненормальный, потому что то, что проделывал Сипайлов, может делать только ненормальный человек" 102 .

Показания Даурца дополняет упомянутый выше американский ген. Гревс, лично знавший Семенова и не раз бывавший в его вотчине (сохранилась фотография, запечатлевшая одну из их встреч). "В то время, - вспоминает Гревс, - было широко известно, что Семенов учредил нечто, называвшееся "станциями смерти", и открыто хвастался, что не может ночью уснуть, если не убьет кого- нибудь в течение дня. Мы остановились на маленькой станции, и к нам в вагон зашли 2 американца из отряда по обслуживанию русских железных дорог. Они рассказали нам об убийстве русских, произведенном семеновскими солдатами за 2 - 3 дня до нашего приезда в товарном вагоне, в котором находилось 350 человек". Гревс приводит свидетельства американских солдат, побывавших на месте расстрела. "Тела, - сообщали они, - были сложены в 2 ямы, которые были засыпаны свежей землей. В одной яме тела были засыпаны совершенно, в другой - остались незасыпанными много рук и ног" 103 .

В секретном докладе колчаковского Особого отдела госбезопасности о "делах" банд атамана в обзоре за 1918-й - начало 1919 г. отмечалось: "Учесть все случаи порок мирных граждан нет возможности. Обращают на себя внимание только выдающиеся случаи". За попытку расследовать насилия над гражданами, произведенные в казармах отряда Семенова его офицерами, сообщалось в докладе, был арестован областной комиссар Сибирского правительства Флегонтов и увезен в Маньчжурию. Хотели арестовать и председателя областной земской управы Ваксберга, но тот успел скрыться 104 . Своевольный атаман демонстративно третировал Сибирское правительство, хотя оно угодливо, с расчетом на поддержку, поручило Семенову в сентябре 1918 г. формирование Приамурского армейского корпуса. Как известно, Семенов позже отказался признать Колчака Верховным правителем, отдал приказ о задержании грузов, шедших в адрес Колчака с востока от союзников, пригрозил объявить автономию Восточной Сибири. И только политика ублажения разбушевавшегося атамана предотвратила его открытый разрыв с колчаковским режимом, хотя он оставался верным слугой только Японии. Уступчивость омской власти придала бесчинствам Семенова и его янычар безграничный характер. По свидетельству ген. Гревса, Семенов был из разряда "таких преступных типов, хуже которых не знает история преступности Соединенных Штатов" 105 .

Все начальники станций и агенты железной дороги от Хайлара до Маньчжурии находились под постоянной угрозой расстрела со стороны чинов семеновского Маньчжурского отряда за малейшую задержку грузов в адрес семеновского воинства. В Баргузин явился карательный отряд так называемой "дикой дивизии" (80 человек) под командованием офицера Спринге. По дороге в Баргузин "были уже порки и избиения". Несколько граждан, арестованных в городе, были доставлены в с. Урс, где также производились порки и избиения. Всех арестованных увезли неизвестно куда. Через несколько дней крестьяне нашли за деревней 13 трупов и среди них опознали фельдшера из Баргузина Касеньева, учителя Сеснова, крестьян Белокопытова, Романова и др. 106 .

По сообщению оппозиционной газеты "Звено" (Мариинск), гражданская власть в Забайкалье была "раздавлена". "Работа земских учреждений парализована. Инструкторы отказываются выезжать в уезд из опасения за свою жизнь. Земские выборные управленцы бегут со службы или разгоняются семеновцами. Затяжное бесчинство семеновских агентов, безнаказанность их ведут деревню к пропасти" 107 .

Своим безудержным террором Семенов и его режим превратили Забайкалье в жестокий застенок в буквальном смысле этого слова. Малейшие права граждан были уничтожены, многие тысячи невинных людей убиты, искалечены и заточены в тюрьмы и концлагеря. За чудовищные преступления атаман Семенов, захваченный советскими войсками во время наступательных операций на Дальнем Востоке в 1945 г., предстал перед советским судом. На судебном процессе в августе 1946 г. было установлено, что в семеновских застенках было уничто-

жено около 6,5 тыс. человек. Главный палач атаман Г. М. Семенов получил по заслугам высшую меру наказания.

Как и Семенов, столь же зловещей фигурой был и атаман И. М. Калмыков, предводитель Уссурийского казачьего войска, наемник японских интервентов. Ген. Гревс, хорошо знавший их обоих, считал, что разница между ними была лишь в том, что "там, где Семенов приказывал другим убивать, Калмыков убивал своею собственной рукой". "Здесь же, в Хабаровске, - пишет Гревс, - я впервые встретил этого знаменитого убийцу, разбойника и головореза Калмыкова. Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда- либо встречал... вряд ли можно будет найти такое преступление, которого бы Калмыков не совершил" 108 . По словам Гревса, Калмыков установил в Хабаровске "режим террора, вымогательства и кровопролития... Под предлогом искоренения большевизма Калмыков прибегал к поголовным арестам состоятельных людей, пытал их, чтобы заставить их отдать ему деньги и ценности, и казнил некоторых из них по обвинению в большевизме. Эти аресты стали настолько повседневным явлением, что терроризовали все классы населения; насчитывалось много сотен человек, расстрелянных войсками Калмыкова в окрестностях Хабаровска" 109 .

Что ген. Гревс не сгущал красок, подтверждают секретные доклады в министерстве внутренних дел Сибирского правительства его агентов на Дальнем Востоке.

Для ликвидации многовластия разных атаманов и воевод Сибирское правительство командировало на Дальний Восток ген. Иванова-Ринова. Этот человек, по свидетельству знавших его людей, безжалостно обращавшийся со всеми, кто стоял у него на пути, сразу же объявил на военном положении Амурский, Приморский, Сахалинский и Камчатский округа и фактически стал военным диктатором Восточной Сибири. Он взял под свое покровительство Семенова и Калмыкова, и к прежнему кругу атаманов фактически добавился еще один. Его действия по "искоренению большевизма" мало в чем уступали "делам" Семенова и Калмыкова. Население Дальнего Востока стонало от разгула атаманщины.

Меру ее жестокости признал, не покривив душой, генерал Гревс, наблюдавший это изо дня в день. "В Восточной Сибири, - отмечал он, - совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами" 110 . Это признание американского генерала следовало бы зарубить себе на носу всем любителям живописать "зверства" большевиков - и прежним, типа С. П. Мельгунова, автора насквозь тенденциозной брошюрки "Красный террор в России", и нынешним сочинителям разного рода "Архипелагов ГУЛАГ".

ЗВЕРИНЫЙ ЛИК ИНТЕРВЕНЦИИ

Кроме того, ген. Гревс напомнил этим сочинителям, о чем они предпочитают умалчивать: "Жестокости, совершенные над населением, были бы невозможны, если бы в Сибири не было союзных войск" 111 . У командира американского экспедиционного корпуса хватило мужества признать то, о чем иезуитски умолчали сочинители разных мастей - о фундаментальном факте истории гражданской войны в России. Вы не найдете об этом ни слова у обличителей красного террора. Так фабрикуются мифы о "зверствах" красных. Страдающим провалами памяти напомним: "белый" режим Сибири, а потом и власть Колчака, подпирали своими штыками на востоке до 200000 интервентов, в том числе 175000 японских, 10000 американских, по нескольку тысяч английских, французских и итальянских. Если сюда приплюсовать 92 тыс. чехословацких и около 11 тыс. польских наемников Антанты, то получается кругленькое число около 300000 иностранных штыков. Разумеется, армия вторжения занималась в Сибири не выращиванием цветов или солением огурцов и капусты, а совсем другим делом, имя которому - "белый" террор. Об этом откровенно сказал ген. Гревс.

Особой жестокостью отличались карательные действия японских войск, не скрывавших, что они пришли на русский Дальний Восток, чтобы остаться здесь навсегда. Мало в чем уступали им чехословацкие наемники, выслуживавшиеся перед Антантой в

надежде на ее поддержку при создании самостоятельного чехословацкого государства. И те и другие, преследуя свои корыстные цели, жизней непокорных сибиряков не щадили. Сибирь потрясло известие о чудовищной расправе японских войск с жителями села Ивановка Амурской области. Как сообщалось в секретной сводке колчаковского Особого отдела госбезопасности, село подверглось артиллерийскому обстрелу, а затем атаке пехоты. Было убито около 700 жителей (в том числе 4 женщины) и сожжено 250 домов 112 . Этот способ усмирения непокорной Сибири вызвал восхищение у адмирала Колчака, и он в одном из приказов своим карателям поставил в пример действия японцев 113 . Только за несколько месяцев 1919 г. японские войска совместно с белогвардейцами сожгли в Амурской области более 25 сел, уничтожив многих их жителей. Всего, по неполным данным, в Приамурье было убито до 7000 человек 114 . О положении на Дальнем Востоке, оккупированном японцами и другими войсками, дает представление доклад бывшего военного министра Сибирского правительства ген. Иванова-Ринова, направленный в штаб Сибирской армии в октябре 1918 г. Посланный на восток с заданием покончить с многовластием и анархией, царившими там, генерал сообщал: "Положение на Дальнем Востоке таково: Хабаровск, Нижний Амур и железная дорога Хабаровск-Никольск заняты атаманом Калмыковым, которого поддерживают японцы, за что Калмыков предоставляет им расхищать неисчислимые ценности Хабаровска. Японцы в свою очередь предоставляют Калмыкову открыто разбойничать, именно: разграбить хабаровский банк, расстреливать всех кого захочет, смещать и назначать начальников окружных управлений Хабаровска и осуществлять самую дикую диктатуру. Семенов, поддерживаемый также японцами, хотя и заявляет о своей лояльности в отношении командного состава и правительства, но позволяет своим бандам также бесчинствовать в Забайкалье, именно: реквизировать наши продовольственные грузы, продавать их спекулянтам, а деньги делить между чинами отрядов". Союзники, указывал генерал, смотрят на произвол атаманов сквозь пальцы, умышленно поощряя анархию, подрывающую российскую власть на востоке. И заключал: "Если же здесь не удастся установить единую власть, то считаю непреложным долговременную потерю востока и огромных запасов военного имущества на многие миллиарды рублей" 115 . Неоспоримым подтверждением того, во что вылился оккупационный режим японцев на Дальнем Востоке, дает сборник "Японская интервенция 1918 - 1922 гг. в документах" (Москва, 1934).

Что касается "вклада" Чехословацкого корпуса в покорение Сибири, то он во многом соперничал с японскими войсками на этом кровавом поприще. Как известно, после поражений на Поволжско-Уральском фронте корпус в январе 1919 г. отступил в тыл и по решению Верховного военного совета Антанты стал на охрану Сибирской магистрали от Омска до Иркутска. Весь 1919 г. он вел истребительную войну против патриотов Сибири, стремившихся изгнать незваных оккупантов со своей земли. О его карательных действиях свидетельствуют официальные оперативные сводки штаба корпуса, публиковавшиеся в газете корпуса "Чехословацкий дневник". Пользуясь огромным превосходством в вооружении, поставленном Англией, Францией и США, чехословацкие интервенты в войне с сибирскими партизанами и повстанцами убили многие тысячи патриотов, еще больше покалечили и засадили в тюрьмы, разграбили и сожгли многие десятки сел и деревень. Вот лишь некоторые данные из оперативных сводок.

При набеге на Икейскую волость был захвачен Икей (Енисейская губ.), являвшийся одной из партизанских баз, и вся волость подверглась репрессиям. "Кого не убили в бою, - сообщала сводка, - тех взяли в плен и заключили в тюрьму" ("Чехословацкий дневник", N 87 за 1919 г.). В бою за с. Рыбинское 30 красных убито и 70 ранено (N 103). В бою за Тайшет более 50 партизан убито, число раненых не установлено (N 108). В повторном бою за Тайшет "большевики" потеряли около 150 человек (N 119). "В районе Канск-Свищево после четырехчасового боя захвачена д. Салинское, деревня сожжена, убито 50 большевиков" (N 119). После многочасового боя взята д. Переяславское, хорошо укрепленная партизанами. "Деревня была сожжена. Неприятель отступил на юг. Потери большевиков велики" (N 120).

Чехи и итальянцы штыковой атакой взяли д. Семеновское. "Неприятель не выдержал напора и, оставив на месте 74 убитых и 60 раненых, отошел в беспорядке на юг". Деревня сожжена (N 120). "Организованным с нескольких направлений энергичным наступлением чехословацкие части захватили деревни Еловское, Конторское и Бирюса. Обе последние были сожжены" (N 125). В боях у д. Кубинское (район южнее Канск-Свищево) "большевики" потеряли около 100 человек (N 137). "В Степно-Баджейском, которое лишь частично могло быть эвакуировано большевиками, нами обнаружено 500 убитых и 250 раненых" (N 144). В бою за пос. Александровский (район Ачинск-Тайга) убито 11 "большевиков", много ранено и арестовано (N 187). На Алтае: "Выслан чехословацкий эскадрон из д. Быстрый Исток в поселок Николаевский, взята 15 августа с боем д. Петропавловская, которая сожжена. Потери большевиков 100 убитых" (N 199).

Напомним, это признания самих чехословацких карателей. Три их дивизии, оснащенные пулеметами, орудиями, бронепоездами и даже самолетами союзников, в течение марта-декабря 1919 г. каждодневно жгли деревни и убивали их жителей, единственная "вина" которых была в том, что они хотели быть хозяевами на своей земле, свободной от иностранных оккупантов. Об интенсивности грязной войны чехословацких наемников против сибирских патриотов свидетельствуют такие данные. Только в сентябре 1919 г., по данным исторического отдела штаба Чехословацкого корпуса, было осуществлено около 380 карательных экспедиций 116 . И редко какая из них обходилась без жертв. Намного больше их было в мае-июле этого года, когда наступление на партизанские районы достигло пика. Поэтому можно безошибочно утверждать, что за весь 1919 год таких набегов были тысячи. Они оставили за собой жуткий след на сибирской земле: массовые убийства, грабежи, выжженные деревни, сотни повешенных на телеграфных столбах вдоль Сибирской магистрали. Даже член всех сибирских правительств Г. К. Гинс, возмущенный преступлениями корпуса в Сибири и особенно его предательством в отношении колчаковского режима и выдачей Колчака повстанцам в Иркутске, в великом гневе писал: за все сделанное чехословаками "покраснеет не только президент Масарик и вся честная Чехословакия, но будут краснеть и будущие чешские поколения" 117 . А терроризованное население Сибири, по признанию главкома войск интервентов французского ген. М. Жанена, прозвало чехословацких карателей - "чехособаками" 118 .

К сожалению, случилось так, что граждане России, особенно нынешнее поколение, мало что знают о той грандиозной террористической акции, которую учинило чехословацкое войско в Сибири.

СИБИРСКАЯ РЕАКЦИЯ В СГОВОРЕ С СОЮЗНИКАМИ ФОРСИРУЕТ КОЛЧАКОВСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

Вернемся, однако, к положению в Сибири и деяниям атаманов. Правительство, посаженное на власть чехословацкими мятежниками, во внутренней политике опиралось на самые реакционные офицерско-казачьи круги, жаждавшие радикальной реставрации дореволюционных порядков. Правительство, естественно, выражало и поддерживало эти устремления. Своеволие и произвол военных властей были поэтому безграничны. Хозяевами положения являлись генералы Гришин-Алмазов, Иванов-Ринов, Волков, Пепеляев, атаманы Анненков, Семенов, Калмыков и другие "царьки" калибром помельче. Их голубой мечтой было утверждение военной диктатуры, и они рьяно устанавливали ее в своих вотчинах. Атаманщина стала своеобразной многоголовой военной диктатурой, которая естественно породила вскоре единоличного диктатора в лице адмирала Колчака. Союзники и непосредственно, и через своих наемников-чехословаков всячески поощряли эту тенденцию, так как она отвечала их стратегическим интересам.

Но делу реакционной военщины назойливо мешали эсеры, входившие в Сибирское правительство и господствовавшие в Сибирской областной думе. Их заветной мечтой было установление власти Учредительного собрания. Поначалу они, ослепленные антисоветизмом, ретиво помогали реакционерам в военных мундирах реставрировать в Сибири террористиче-

ский режим. Но вскоре прозрели, увидев, что дело идет к установлению военной диктатуры, от которой им не поздоровится. Что вскоре и произошло. Сибирские эсеры, поддерживаемые меньшевиками, в соответствии с концепцией эсеровской партии по вопросу о характере реставрируемой власти считали, что эта власть должна быть подконтрольной восстановленному Учредительному собранию либо Всесибирскому учредительному собранию, которое предполагалось созвать. Но эта идея эсеров приводила в ярость военные круги и их идеологов в Сибирском правительстве - министров кадетско-монархической ориентации (Вологодский, Гришин-Алмазов, Иванов- Ринов, Михайлов, Гинс). Развернулась ожесточенная борьба внутри правительства. "Внутренние отношения членов правительства, - свидетельствует Гинс, - стали невозможными. Кто-нибудь должен был уйти". Правая группировка во главе с премьером Вологодским задалась целью удалить из правительства эсеровских министров как ненужную более "социалистическую" примесь. Задача эта была легко осуществима, так как полностью поддерживалась со стороны военных кругов. Наведя аракчеевские порядки у себя на местах, различного рода атаманы замахнулись сделать то же самое и в центральной власти - правительстве и думе.

Чтобы обеспечить себе свободу рук и избавиться от помех со стороны эсеровских министров, правые в правительстве 24 августа провели решение о создании так называемого Административного совета - исполнительного органа Сибирского правительства с правами этого правительства, когда его члены бывали в отъезде. Совет сформировали, разумеется, только из своих людей, эсерами в нем и не пахло. И одним из первых актов нового органа было введение в середине сентября смертной казни. Военные и торгово- промышленные круги встретили этот акт с ликованием. Поводом к этой зловещей мере послужил специальный меморандум руководства Чехословацкого корпуса, направленный Сибирскому правительству и для устрашения опубликованный в печати 119 . В меморандуме было сформулировано категорическое требование без промедления ввести высшую меру наказания. Но уговаривать Сибирское правительство не было нужды: это была и его заветная мечта. И административный совет проштамповал требование чехов.

Вслед за этим разразился кризис и внутри самого правительства. Настал момент, о котором говорил Гинс: кто-то должен был уйти 120 . Противостояние накалилось докрасна. "Ушли", конечно же, эсеровских министров. Произошло это на заседании правительства, 20 сентября. В этот день в Омск прибыли министр внутренних дел Крутовский, министр туземных дел Шатилов и председатель думы Якушев. Пользуясь тем, что правые члены правительства были в отъезде, а на месте оставался только министр финансов Михайлов, эсеры Крутовский, Патушинский и Шатилов подвергли на заседании резкой критике Административный совет и его политику и потребовали восстановить в правах члена правительства их сторонника А. Е. Новоселова. Почувствовав, что запахло порохом, опытный в политических интригах Михайлов призвал на выручку одного из атаманов - начальника Омского гарнизона полковника Волкова, одного из будущих устроителей колчаковского переворота. Демарш эсеровских министров расценили как попытку... государственного переворота. И расправа последовала немедленно. Крутовского, Патушинского, Шатилова, Якушева и Новоселова арестовали. Под угрозой расстрела эсеровских министров заставили написать прошение об отставке, их выдворили из Омска, а Новоселова втихую убили. Инсценировка будущего колчаковского переворота состоялась. События в Омске эхом отозвались в печати. Кадетско-монархические органы торжествовали, эсеро- меньшевистские забили тревогу, почувствовав приближение для них рокового дня. Так, газета уфимских меньшевиков "Голос рабочего" писала: "Задумав ввести посредством заговора военную диктатуру, сибирские заправилы арестуют видных министров, оказавших сопротивление преступной политике" 121 . Но противодействовать наступлению реакции эсеро- меньшевистская оппозиция была бессильна.

Следующий удар сибирские ястребы нанесли по Сибирской думе - оплоту эсеров. Дума открыла свою сессию 15 августа в Томске, продолжая гнуть прежнюю линию, то есть заявлять претензии на верховную власть в Сибири. Такая позиция вызывала зубовный скрежет у сибирских ультра. Управляющий делами Сибирского правительства кадет Гинс, не скрывая своего раздражения, указывал: "Это учреждение было убито государствовавшей в ней партией, не понявшей, что случайная ее численность не означает вовсе ее реальной силы" 122 . И решение прикончить это учреждение последовало: 21 сентября Административный совет постановил "прервать" работу думы. Это была чуть замаскированная акция разгона думы. Думцы на закрытом заседании решили не подчиняться решению Административного совета и даже потребовали роспуска этого органа. Но это выглядело уже как чистое донкихотство. На размахивание думцев картонным мечом совет ответил приказом начальнику Томского гарнизона "разогнать неповинующихся членов думы применением оружия, арестовать думский комитет и задержать думскую делегацию, направляющуюся на восток" 123 . Протест эсеров обернулся бурей в стакане воды. Еще одно препятствие на пути к установлению единоличной военной диктатуры в Сибири пало.

В связи с этими событиями выявился такой красноречивый факт: когда большевики распустили подтасованное Учредительное собрание, в антисоветском лагере поднялся вселенский шум, который не стихает до сих пор. Здесь же разгон думы - этой "учредилки" сибирского масштаба, да еще с применением оружия, был воспринят как акт вполне законный, и никакого особого шума не последовало. Такая вот двуличная политика.

Тем временем на востоке России в сентябре-октябре 1918 г. произошли важные перемены. Союзникам и чехословакам удалось наконец (с третьей попытки) буквально согнать всех представителей антисоветских правительств востока России на так называемое "Государственное совещание" в Уфе, с целью создать единый орган власти на востоке. Совещание проходило с 8 по 23 сентября с участием делегатов от областных правительств: Сибири, Поволжья, Урала, национальных правительств Башкирии, Туркестана, Национального управления тюрко-татар внутренней России и Сибири, от ряда казачьих правительств и войск, от партий кадетов, эсеров и меньшевиков. В качестве почетных гостей и закулисных дирижеров были дипломатический представитель Франции Л. Жанно и политический руководитель Чехословацкого корпуса Б. Павлу. Под беспрецедентным нажимом им удалось как будто примирить острейшие противоречия между противостоявшими сторонами - сибиряками, выступавшими за установление власти в форме единоличной военной диктатуры, и эсерами Поволжья, требовавшими вручения верховной власти Учредительному собранию. В результате сошлись на компромиссной формуле и вручили власть на востоке коллективному органу из 5 членов - так называемой директории. От эсеров в нее вошли Н. Д. Авксентьев (председатель) и В. М. Зензинов, от сибиряков - П. В. Вологодский и кадет В. А. Виноградов. Пятый член директории ген. В. Г. Болдырев больше склонялся к сибирякам. Таким образом, соединили несоединимое, и потому власть этого несуразного органа оказалась хрупкой и мимолетной. Вполне вероятно, что сибирские деятели согласились войти в состав директории в надежде проделать с директорией то же, что они уже проделали в своем Сибирском правительстве, то есть изгнать из директории доверчивых и наивных эсеров. Именно это вскоре и произошло. От своих планов поставить военного диктатора на востоке России они не отказались, тем более что таковым было и намерение союзников.

Подготовку к дню "икс" сибирские ястребы проделали основательно. Под их нажимом первым актом директории, по словам Гинса, стало закрытие Сибирской областной думы. С этой целью в Томск поехал сам эсер Авксентьев, заставивший думу самораспуститься. Этот человек так и не понял, что он своими руками роет могилу себе и своей партии. Шла подготовка переворота и в организационном плане. Хотя директория 4 ноября формально упразднила Административный совет Сибирского правительства, но фактически она согласилась переформировать его в совет министров директории, что и требовалось будущим переворотчикам. В объявленном на следующий день составе правительства оказались уже знакомые лица: 9 сибирских министров из 14. Возглавил совет министров все тот же Вологодский, а среди

пополнения в качестве военного министра оказался Колчак. Команда для свершения государственного переворота была наготове и кандидат в военные диктаторы - тоже. Ждали лишь сигнала к выступлению, и он последовал в ночь на 18 ноября 1918 г.

В "дело" вступили взращенные Сибирским правительством атаманы - полковник В. И. Волков, войсковые старшины И. Н. Красильников и А. В. Катанаев со своими преторианцами. Они арестовали эсеровских членов директории - ее председателя Авксентьева, его заместителя А. А. Аргунова, члена директории В. М. Зензинова и товарища министра внутренних дел Е. Ф. Роговского. Собравшийся на заседание 18 ноября совет министров, по свидетельству его участника Гинса, признал факт свержения директории и, разумеется, согласился с ним. Тут же было принято положение об изменении устройства государственной власти в России, то есть об установлении военной диктатуры. "Власть управления во всем ее объеме, - говорилось в положении, - принадлежит Верховному правителю" 124 . Таким вот способом, особо не мудрствуя, переворот решили "узаконить". По поводу арестованных представителей верховной власти, как записано в протоколе заседания, возник только один вопрос - "выяснить у представителей союзников - нет ли препятствий к проживанию их за границей" 125 . Разумеется, таких "препятствий" не возникло, тем более к проживанию в качестве частных лиц. И 21 ноября под покровом ночи Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского под британским и русским конвоем препроводили на Дальний Восток. "Мокрое" дело было сделано и - концы в воду.

19 ноября на заседании совета министров Колчак, как записано в протоколе заседания, сообщил "о переговорах его с дипломатическими представителями Франции и Англии относительно происшедших в ночь на 18 ноября с. г. арестов членов Временного Всероссийского правительства". И что же союзники: возмущались, протестовали? Ничего подобного. Они этот акт беззакония одобрили, ибо дело было сделано по их сценарию. И удовлетворенный этим совет министров постановил: "Принять (сообщение Колчака. - Авт.) к сведению" 126 .

Позже У. Черчилль, выступая в палате общин парламента Англии, откровенно признается: "Британское правительство призвало его (Колчака. - Авт.) к бытию при нашей помощи, когда необходимость потребовала этого" 127 . Такова подлинная правда о перевороте, скрывавшаяся его вершителями от общественности.

По отношению же к атаманам-переворотчикам был разыгран поразительный спектакль двуличия. Как следует из протокола заседания совета министров 19 ноября, Колчак и министр юстиции С. С. Старинкевич доложили: накануне к ним явились Волков, Красильников и Катанаев и поклялись: переворот они совершили, "руководствуясь любовью к родине". Как тут быть? Правительство, само соучастник переворота, решило все же сохранить лицо и постановило предать атаманов суду. Но суду бутафорскому. Такой суд состоялся уже 21 ноября. И за преступление, выразившееся, по формулировке самого правительства, в "посягательстве на верховную власть", суд, как и следовало ожидать, постановил: заговорщиков "признать оправданными" 128 . Так беззаконие было возведено в закон. Однако верхом лицемерия власти явился секретный приказ Колчака от 19 ноября, то есть еще до суда над заговорщиками, о производстве полковника Волкова в генералы, а Красильникова и Катанаева из войсковых старшин в полковники" 129 . Диктатура есть диктатура, то есть ничем не ограниченная власть диктатора, да к тому же лишенная обычной человеческой морали. А ведь эта власть не уставала клеймить большевиков в диктаторстве и тоталитаризме. Но судьи-то кто?

Итак, военный переворот 18 ноября 1918 г. в Омске свершился. Мрачные сумерки при Сибирском правительстве сменились кошмарной темной ночью колчаковщины. Огромная репрессивная машина от Сибирского правительства перешла по наследству к Колчаку, который придал ей сверхвысокие обороты. 18 ноября в день восшествия на престол "верховный правитель" в воззвании к населению фарисейски заверил его: "Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности". Сам только что поправший законность, он пообещал "установление законности и порядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе

образ правления, который он пожелает" 130 . Каким путем на деле пошел новоявленный диктатор, какие "законность и порядок" он установил, чем ответил народ, пройдя через все ужасы колчаковщины, - рассказ об этом впереди.

ИСТОЧНИКИ

59. ГАРФ, ф. 176, оп. 14, д. 60, л. 1.

60. Там же, оп. 3, д. 107, лл. 9 - 12.

61. Газ. Сибирская речь. 17.VII.1918, Омск.

62. ГАРФ, ф. 176, оп. 5, д. 215, л. 3.

63. Газ. Рабочий путь, 25.VIII.1918, Омск.

64. Там же.

65. Там же.

66. ГАРФ, ф. 147, оп. 10, д. 9, л. 151.

67. ГАРФ, ф. 176, оп. 5, Д. 215, л. 11.

68. ГАРФ, ф. 1700, оп. 7, д. 10, л. 115.

69. Там же, л. 117.

70. Там же, л. 135.

71. Журн. Сибирский печатник, N 1, XII.1918, Томск.

72. ГАРФ, ф. 1700, оп. 7, д. 10, лл. 64, 66.

73. Газ. Голос рабочего, 24.X.1918, Уфа.

74. ГАРФ, ф. 1700, оп. 7, д. 10, л. 95.

75. Там же, л. 86.

76. Газ. Голос рабочего, 10.IX.1918.

77. ГАРФ, ф. 1700, оп. 7, д. 5, л. 38.

78. Журн. Воля России, Прага, 1925, N 3, с. 115.

79. ГАРФ, ф. 1700, оп. 7, д. 5, л. 12.

80. Там же, л. 57.

81. Там же, л. 44.

82. Там же, л. 96.

83. Там же, л. 98.

84. Там же, л. 87.

85. Локкарт Р. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 227.

86. Газ. Голос рабочего, 10.XI.1918.

87. Кадейкин В. А. Указ, соч., с. 198.

88. ГАРФ, ф. 176, оп. 5, д. 215, л. 3.

89. Там же, оп. 2, д. 27, л. 235.

90. Военно-исторический журнал, 1991, N 3, с. 71.

91. Павловский П. И. Анненковщина. По материалам судебного процесса в Семипалатинске 25.VII - 12.VIII.1927. М. -Л., 1928, с. 50.

92. Военно-исторический журнал, 1991, N 6, с. 80.

93. Павловский П. И. Указ, соч., с. 47.

94. Там же, с. 352.

95. ГАРФ, ф. 827, оп. 11, д. 1, л. 7.

96. Кадейкин В. А. Указ, соч., с. 191 - 192.

97. Гревс В. Американская авантюра в Сибири. 1918 - 1920. М., 1932, с. 80.

98. Даурец Н. П. Семеновские застенки (Записки очевидца). Харбин, 1921, с. 3.

99. Там же, с. 17.

100. Там же, с. 10.

101. Там же, с. 23.

102. Там же, с. 32.

103. Гревс В. Указ, соч., с. 172 - 173.

104. ГАРФ, ф. 147, оп. 8, Д. 17, лл. 47 - 48.

105. Гревс В. Указ, соч., с. 122.

106. ГАРФ, ф. 147, оп. 8, д. 17, л. 49.

107. Там же, л. 84.

108. Гревс В. Указ, соч., с. 67.

109. Там же, с. 95.

110. Там же, с. 8.

111. Там же, с. 197.

112. ГАРФ, ф. 147, оп. 8, Д. 34, л. 26 об.

113. ГАРФ, ф. 827, оп. 10, Д. 105, л. 126.

114. Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983, с. 230.

115. Японская интервенция 1918 - 1922 гг. в документах. М., 1934, с. 42.

116. Klecanda V. Operace Ceskoslovenskeho vojska na Rusi v letech 1917 - 1920. Praha, 1921, s. 13.

117. Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 2, ч. 2 и 3, с. 530.

118. Janin Maurice. Moje ucast na ceskoslovenskem boji za svobodu. Praha, 1923, s. 239.

119. Газ. Волжский день, 25.VIII.1918.

120. Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1, с. 202.

121. Газ. Голос рабочего, 10.XI.1918.

122. Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 11, ч. 1, с. 179.

123. Максаков В. и Турунов А. Хроника гражданской войны в Сибири (1917 - 1918). М. -Л., 1926, с. 68.

124. ГАРФ, ф. 176, оп. 5, д. 5, л. 1.

125. Там же, д. 47, л. 2.

126. Там же, л. 1 - 1 об.

127. Гревс В. Указ, соч., с. 235.

128. Газ. Русская армия, 23.XI.1918, Омск.

129. Газ. Русская армия, 12.1.1919.

130. Гинс Г. К. Указ. соч. Т. 1, ч. 1, с. 316.

Постоянный адрес данной публикации: