Том XII. Изд. "Книга". 1926 г. 396 стр. Ц. 3 р.

Этой книгой, посвященной новейшей истории, автор заканчивает свою многотомную работу. Как и в предшествующих томах, он не ограничивается историей России, а делает попытку сравнительно-исторического изучения. "Центром тяжести своего изложения, - пишет автор в заключении, - он сделал русскую историю, а история других стран привлекалась лишь для сравнения с нею".

Незачем доказывать, что самую мысль о сравнительно-историческом изучении можно только приветствовать; французская пословица - "вещи познаются путем сравнения" - применима и к истории. Но перед автором стояли серьезные препятствия: дать новейшую историю России и отрешиться от суб'ективизма при оценке событий, в которых сам автор подчас являлся активным участником.

Стоя перед такими трудностями, созданными об'ективными условиями, чрезвычайно не легко избежать ошибок и промахов. И вполне понятно, что Н. А. Рожков не всегда их благополучно обошел. В настоящей рецензии мы не будем касаться общей методологии" Н. А. Рожкова, поскольку она выявляется при знакомстве со всеми XII томами его истории, общей его характеристики исторического развития России, его вывода о неизбежности реакции после революции и т. д. В этой рецензии мы коснемся только общей характеристики Н. А. Рожковым истории России в XX веке, изучению которой посвящен XII том.

В области сравнительного изучения истории России и Запада Н. А. Рожков, до известной степени, пионер, и в этом уже громадная заслуга автора. Но насколько удалось ему справиться с поставленной задачей? Мы оставляем в стороне напрашивающееся указание, что сравнительное изучение истории XX века не может вестись вне связи с историей Америки и стран Востока. Но и в ограниченных рамках, поставленных Н. А. Рожковым, сравнительное изучение у него приобретает характер не органического, а механического соединения двух вполне самостоятельных очерков, из которых один (только одна глава около 80 страниц) посвящен истории Запада. В нем, правда, автору удалось дать краткий очерк истории европейских стран новейшего периода, установив об'ективную неизбежность замены в них капиталистических форм хозяйства - социалистическими. Но при этом изложение истории Запада дано вне связи с историей России.

Обратимся, однако, к главной задаче книги: изложению истории России XX века.

Изложение новейшей истории России автор ведет с революции 1905 года, как известно, открывшей для нее новую страницу. Тут невольно привлекает внимание диспропорция материала, уделенного различным моментам революции. Напр., много места уделено Гапону и Булыгинской думе и слабо освещен вопрос о Советах. О декабрьском восстании и ноябрьском периоде говорится вскользь, зато октябрьская забастовка привлекла особое внимание автора. Такое несоразмерное привлечение материала, как мы увидим, находится в прямой связи с оценкой автором различных этапов революции.

Декабрьское вооруженное восстание 1905 года явилось кульминационным пунктом развития революции. Оно явилось новым достижением рабочих масс и уроком не только для русского, но и международного пролетариата. Оно доказало недостаточность старых форм рабочего движения, выяснило, что всеобщая стачка бессильна привести к конечной победе революции, поскольку она не переходит в вооруженное восстание и не приводит к захвату власти. Правда, восстание 1905 года окончилось поражением. Силы царизма организационно и технически оказались значительнее сил пролетариата. Но это нисколько не умаляет значения декабря 1905 г. Как остроумно заметил М. Н. Покровский на одном из заседаний о-ва историков-марксистов, "декабрь 1905 года был для русского пролетариата тем переломленным носом, без которого хорошим боксером не сделаешься". Благодаря декабрьскому вооруженному восстанию, пролетариат оказался победителем в 1917 году.

Как же оценивает декабрьские события Н. А. Рожков? "Во всяком случае, - пишет он, - восстание на Пресне показало, что к повстанческому настроению и тактике наиболее способными оказываются именно отсталые (курсив наш. П. Г.) рабочие, как только в них пробуждается политическое сознание. Это конечно, понятно: им поистине нечего терять, кроме цепей" (96 стр.).

Но действительно ли Пресня доказывает это? Из кого состояли пресненские боевые дружины? Судебное следствие по прохоровскому делу в корне подрывает утверждение Н. А. Рожкова. И из прохоровских рабочих активное участие принимали наиболее квалифицированные, наиболее порвавшие связь с деревней, наиболее поддававшиеся партийному влиянию слои рабочих. Для того, чтобы

подкрепить свое, на песке построенное, положение, Н. А. Рожкову пришлось совсем умолчать о роли в восстании дружин Белорусско-Балтийской дороги, Шмитовской фабрики. Миусского трамвайного парка, отрядов дружинников, сошедшихся на Пресню со всех районов Москвы, и представлявших из себя как раз цвет социал-демократических организаций, и таких боевых организаций, как "кавказская дружина", "Волчья Сотня" - разные ученические отряды. При том же, бросая свое утверждение, он совсем не принял во внимание провинцию, а рассмотрение состава участников Горловского, Александровского, Ростовского на-Дону и т. д., восстаний очень помогло бы Н. А. Рожкову ответить "а вопрос, какие слои рабочих воспринимали лозунг вооруженной борьбы и принимали участие в вооруженном восстании.

Но недооценка декабря у Н. А. Рожкова совсем не случайна, а стоит в полном согласии с оценкой всего революционного периода. По мнению автора, октябрьская забастовка 1906 года явилась кульминационной точкой в развитии революции. Это взгляд не новый. Как и у Плеханова, он вытекает из недооценки роли пролетариата в первой революции и из признания первенствующей роли за буржуазией. Говоря о наступившем после октябрьской забастовки "отрезвлении" в земствах и о торжестве октябризма, автор пишет, что "широкая социальная база, на которой происходила революция, несомненно исчезла (курсив наш. П. Г.), за революцию продолжали стоять только пролетариат и буржуазные демократы в городах и крестьянство в деревнях" (стр. 75).

Но когда же земства или крупная буржуазия являлись базой революции? Это еще можно было с натяжкой утверждать до появления точных сведений о характере их переговоров с правительством. Теперь очевидно, что указанные общественные слои предавали революцию на всем ее протяжении. После октября только резче выявилось это их значение, но отсюда очень далеко до вывода, что сузилась широкая социальная база, на которой происходила революция. Роль буржуазии в первой революции была ясна для большевиков задолго до октябрьской забастовки, и странно, двадцать лет спустя и имея опыт двух революций, заявлять, как это делает Н. А. Рожков, что в октябре 1905 года, в момент всеобщей стачки "учредительный с'езд конституционно-демократической партии выразил ей (всеобщей стачке. П. Г.) сочувствие; на нем был произнесен панегирик революционной энергии и героизму рабочего класса" (стр. 72). Напомним этот "панегирик" кадетов, нашедший свое выражение в принятой с'ездом резолюции о всеобщей стачке. Высказывая ей платоническое сочувствие, кадеты тотчас же делали оговорку, что "конституционно-демократическая партия, предоставляет себе, смотря по ходу событий, принять все те меры, которые будут в ее средствах и в ее власти, чтобы предупредить возможное столкновение" (т. -е. вооруженное восстание, П. Г.). Трудно в такой резолюции искать подтверждения "революционности" русской буржуазии и в этот период.

Эта неправильная оценка роли буржуазии в русской революции, в связи с умалением роли пролетариата, и привела Н. А. Рожкова к об'ективно неправильному взгляду на место и значение октябрьской забастовки и декабрьского восстания - этих узловых моментов революции, и заставила его отнести к моменту высшего развития революции... борьбу вокруг проекта Булыгинской думы.

Из других характеристик движения 1905 года обращает на себя внимание довольно странное заявление, что "деревенское босячество было участником только грабежей" (стр. 82). Следует отметить также желание до известной, степени реабилитировать Гапона, непонимание гапоновщины, как движения отсталых рабочих слоев, связанных еще с деревней и т. д.

Мы не останавливались бы так долго на оценке Н. А. Рожковым октябрьской забастовки и декабрьского восстания - этих узловых моментов революции, выявивших соотношение в ней классовых сил, если бы неправильное понимание их не отразилось на оценке дальнейшего периода.

Переходя к годам реакции, Н. А., Рожков, в связи с неправильным пониманием характера революции 1905 г., (рассматривает эту эпоху, как борьбу общественных сил с царизмом за создание "культурного капитализма". К сожалению, Н. А. Рожков, пользуясь этой, необычайной для марксиста терминологией - хищнический и культурный капитализм не дает научного определения этих понятий. Подобная классификация форм капиталистического развития носит весьма отвлеченный характер и затушевывает основные этапы капитализма, характеризующиеся различной структурой капитала и различием его функций. Менее всего эта терминология может быть принята в условиях русской действительности, где формы "культурного" и "хищнического" капитализма тесно переплетаются на всем протяжении истории. Изучение русского капитализма, отличавшегося известным своеобразием, должно вестись под углом зрения соотношения роли иностранного и туземного капитала. Иначе останется непонятным, почему Россия, наиболее молодая капиталистическая страна, первая пробила социалистическую брешь в мировой капиталистической системе и успешно ведет борь-

бу за социалистическое строительство. К сожалению, этот момент у Н. А. Рожкова освещен слабо. Изучение экономического развития и классовой борьбы в XX веке он ведет под углом зрения борьбы за культурный капитализм.

"Промышленный капитализм в 1907 - 14 годах в России оставался попрежнему некультурным, - пишет Н. А. Рожков, - хотя действительность того времени неуклонно напоминала о необходимости и неотложности перехода именно к культурно-производственному капитализму" (стр. 164). "Экономический базис, таким образом, - пишет автор в другом месте, - характеризуется для всей эпохи реакции, как капиталистическая отсталость, малокультурность, недоразвитость, незавершенность капитализма сельскохозяйственного, промышленного и финансового" (стр. 169). Свое положение автор пытается подкрепить цифровыми материалами из книг Дена "Каменноугольная и железоделательная промышленность", и Ванага "Финансовый капитал в России накануне мировой войны". Пользуясь данными о добыче угля, чугуна, производстве хлопка, и сопоставляя вычисленные в пределах десятилетий (1890 - 1900 и 1905 - 14 г.г.) проценты увеличения производства, Н. А. Рожков приходит к выводу, что капиталистическое развитие в XX в. шло слабее, чем в конце XIX в. Прежде всего, необходимо отметить неправильность подобных сравнений. Надр., Н. А. Рожков пишет: "Производство каменного угля в первое из этих десятилетий увеличилось более чем вдвое, а во второе только вдвое"; картина развития однако принимает другой характер при сопоставлении абсолютных цифр. Так в 1890 г. кам. угля добывалось 367.2 мил. пуд., в 1900 г. - 1.003 мил. пуд. в 1905 г. - 1.140.8 мил. пуд., а в 1912 г. добыто 2.213,8 мил. п.; относительный темп по десятилетиям, правда, меньше (и он вообще будет уменьшаться при подобных вычислениях), но в то время, как последнее десятилетие конца XIX в. (а это был ведь очень бурный период развития) дает увеличение в абсолютных цифрах на 632 млн. пуд.. XX в. (1905 - 1912 г.г.) дает абсолютное увеличение на 1,073 мил. пуд., т. -е. вдвое более. Аналогичную картину мы смогли бы наблюдать и в других отраслях производства. Если бы при этом Н. А. Рожков попытался сравнить развитие русского и западно-европейского капитализма в XX веке, то неизбежно установил бы две отличительные особенности: сравнительно быстрый темп развития и сильную концентрацию русской промышленности. При этом любопытно отметить, что этим процессам русского капитализма сильно мешали крепостнические пережитки в русской деревне, бывшей главным потребителем значительной части русской промышленной продукции. Новый бурный промышленный под'ем 1910 - 14 г.г. вносил существенные изменения и в технику, и в структуру русского капитализма. Период промышленного под'ема 1910 - 14 г.г., характеризующийся быстрым ростом акционерных капиталов (сумма акционерного капитала возросла с 56 мил. в 1907 г. до 240 мил. в 1913 г.), и дал возможность развитию высоко-концентрированной промышленности. Напр., продукция чугуна доменных заводов-гигантов (с производством свыше 10 мил. пуд.) в 1909 г. составляла 17,2% всего производства чугуна, в 1913 г. поднялась до 53%. Высокая концентрация промышленности, как известно, вела к органическому изменению, и банковый финансовый капитал становился дирижером. "Знакомство с развитием русского капитализма - пишет тов. Ванаг, цифрами которого пользовался и Н. А. Рожков, - в эпоху XIX и начала XX в. устанавливает, что капиталистическая конкуренция сменяется капиталистической монополией лишь в период после революции 1905 года. Эта капиталистическая монополия выросла на основе концентрации производства, усилившейся в период глубокого кризиса промышленной системы России в первое десятилетие XX века. Свое окончательное оформление русский капиталистический монополизм получает при сращивании промышленного капитала с банковым, широко пустившим корни в 1906 - 12 г.г."¹ ). Вот эти изменения и в технике и организации промышленности, а на ряду с этим и в создании сплоченного ядра русского пролетариата, и привели к социалистической революции 1917 года. Рассуждения же Н. А. Рожкова о хищническом и культурном капитализме скрыли от него этот основной фактор развития русского капитализма. Если сюда добавить, что притоку капиталов мы в значительной мере обязаны Западной Европе, то легко найти ключ к пониманию международного характера нашей революции, слабости русской буржуазии, ее худосочия и реакционности.

Империалистическая война 1914 - 1917 годов вскрыла гнойник капитализма и послужила ближайшей и непосредственной причиной революции 1917 года, имевшей под собой глубокое социальное основание. Как мы видели, неверное понимание автором роли пролетариата в революции 1905 год, а впоследствии недооценка момента концентрации русской промышленности перед войной 1914 - 17 г.г., и не дали возможности Н. А. Рожкову вскрыть подлинный характер революции, и напрасно вы будете искать у него оценок

¹ ) Н. Ванаг, Финансовый капитал в России накануне мировой воины. Изд. 1925 г., стр. 26.

революции 1917 года, как революции социалистической. Бели из работы Н. А. Рожкова с очевидной убедительностью выступает неизбежность замены западноевропейского капитализма социалистическими формами хозяйства, то для России социалистическое хозяйство находится под вопросом. Всюду, где требуется выяснение октябрьской революции, как социалистической, Н. А. Рожков, подменяет термин социалистического хозяйства выражением "самостоятельное или культурное хозяйство". Приведем пару примеров. "Февральская революция 1917 года, - пишет Н. А. Рожков, - явилась результатом сочетания воинственно-империалистических тенденций капиталистической буржуазии, разочарованной военными поражениями, и сознания массами народа тяжести войны, бестоварья и дороговизны. Буржуазия, правда, думала не столько о революции, сколько о дворцовом перевороте и встречала здесь поддержку в иностранной дипломатии, "о трудящиеся массы, особенно рабочие и солдаты завели дело дальше, чем того хотела буржуазия. Здесь сказалась об'ективная необходимость культурного и самостоятельного хозяйства в стране" (стр. 343)?! (курсив наш. П. Г.). Культурного капиталистического или социалистического хозяйства? - об этом автор молчит. Или в другом месте: "Эта революция диктовалась об'ективной необходимостью создать в России культурное и самостоятельное народное хозяйство" (стр. 392). Такая подмена термина "социалистическое хозяйство" словами "культурное и самостоятельное хозяйство" встречается повсюду. И оно, повидимому, не случайно.

Как известно, носителем и творцом социализма является пролетариат. Его удельный вес в общественной жизни определяет собою социалистическое строительство. Социалистичен ли русский пролетариат и способен ли он к выполнению социалистических задач? Социалистический характер, который "вдруг" приняла октябрьская революция, автор об'ясняет слабостью квалифицированного слоя рабочих (вследствие технической отсталости русского капитализма), не играющего руководящей роли в русском рабочем движении. В рабочем движении руководил рабочий-массовик. А, по мнению автора, политическое сознание его примитивно, и вопросы социализма он решает просто. "Русский рабочий, пишет Н. А. Рожков, в массе никогда не проводил резкой грани между программой минимум и программой максимум. Мне пришлось много обращаться с широкими рабочими массами в Петербурге и Москве в 1905 - 1908 г.г., а позднее в Сибири в 1910 - 17 г.г. и я вынес глубокое убеждение, что это так. Рабочие не раз заявляли: "если у нас сил

хватит, мы возьмем и фабрики и заводы", "только бы нашим детям хватило хлеба, молока и масла, - мы фабрики возьмем". Так встречались все речи о необходимости об'ективной подготовки социалистической революции, достижении высокого уровня развития производительных сил, высоко-развитой техники" (стр. 287).

Вряд ли кого-либо убедят личные впечатления автора, а тем более там, где слово за совершившимися фактами. Верно, что массовик господствовал в русском рабочем движении, но это господство об'ясняется высокой концентрацией русской промышленности, в значительной мере нивелировавшей рабочий класс и уничтожавшей цеховые настроения. Но в тысячу раз неверно, что к проблеме социализма русский рабочий-массовик относился так просто. Социалистичность русского рабочего-массовика шлифовалась в партийной лаборатории и подготовляла сознательных борцов за социализм, а не только бунтарско-социалистически настроенных. Этой партийной закалкой в значительной степени об'ясняется также непрекращающаяся тяжелая борьба, которую ведет русский рабочий за социализм. Социалистический характер октябрьской забастовки логически вытекал из всего предыдущего развития России в XIX и XX в.в.

Отсутствие четкости в определении характера октябрьской революции и роли в ней пролетариата сказывается и в дальнейшем изложении автором эпохи военного коммунизма и эпохи нэпа.

Поскольку эти вопросы освещены достаточно полно в литературе, мы ограничимся только общими замечаниями. Нам кажутся недостаточными освещение эпохи военного коммунизма, как борьбы вокруг продналога и продразверстки, и тем более характеристика эпохи военного коммунизма, как "преходящего зла".

Еще любопытнее оценка нэпа. Говоря о причинах, вызвавших переход к нэпу, Н. А. Рожков пишет: "В народном хозяйстве это (переход к нэпу, П. Г.) означало переход к государственному капитализму при сохранении отчасти и капитализма частного, чтобы этим способом восстановить хозяйство и пойти далее вперед к социализму" (345 стр.); а на следующей странице мы узнаем, что коллективные хозяйства и кооперация - также госкапитализм (см. также стр. 315, 394). Здесь комментарии излишни!

В своих замечаниях о работе Н. А. Рожкова мы остановились только на основных вопросах его работы, представляющих узловые моменты истории России в XX в. Мы оставили в стороне другие, также получившие неверное освещение автора и подчас не лишенные суб'ективного подхода, вопросы, как, наприм., характеристика кадетов, как земледельческой буржуазии (стр. 273), признание IV думы буржуаз-

ной (стр. 273), толкование краха столыпинской политики (стр. 159), увлечение автора при изложении материала об учредительном собрании (стр. 306), (которому посвящено две страницы в то время, как III с'езду Советов - 5 строчек, а IV с'езду Советов - 6 строчек) и т. д. Отметим только, что корни неправильных трактовок этих вопросов у автора в значительной мере кроются в недостаточной оценке и понимании классового соотношения сил. Вышедшая работа Н. А. Рожкова хотя и выявляет значительные сдвиги во взглядах автора на развитие России в XX и его желание подойти к революционному марксизму, однако обнаруживает, что Н. А. Рожков находится на тяжелом пути к нему.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: