Борьба классов,  № 2-3, Март  1932, C. 85-88

С. Н. СУЛИМОВ

Решения XVII всесоюзной партконференции вдохновляют на активную борьбу за социализм новые десятки миллионов трудящихся Советского союза. Рабочий класс дает все новые и новые образцы энтузиазма и героизма на фронте социалистического строительства. Ударничество в едином мощном порыве об'единило почта четырехмиллионную армию рабочих и работниц. Рабочий класс выдвигает тысячи и тысячи руководителей и организаторов промышленности и новых работников в органы пролетарской диктатуры - в советы и хозорганы. Осуществляются в массовом масштабе сдвиги в отношении культурного уровня и перестройки быта и психологии советского рабочего и работницы. "Нам надо, - писал Ленин, обращаясь еще в 1920 г. к женщинам-работницам, - чтобы женщина-работница добилась не только по закону, но и в жизни равенства с мужчиной-работником. Для этого надо, чтобы женщины-работницы все больше и больше участия принимали в управлении общественными предприятиями и в управлении государством. Управляя, научатся быстро и догонят мужчин" (Ленин, т. XXV, стр. 40).

Это требование Ленин выдвигал неоднократно, настойчиво требуя, чтобы женщины-работницы были решительнее я смелее втянуты в общую борьбу и стройку вместе со всем рабочим классом. Ленин всегда подчеркивал, что полное и окончательное укрепление пролетарской диктатуры возможно только на основе максимального втягивания в активную политику именно тех, кто был более всего угнетен при капитализме.

"Суть большевизма, суть советской власти - в том, чтобы, разоблачая ложь и лицемерие буржуазного демократизма, отменяя частную собственность на земли, фабрики, заводы, всю государственную власть сосредоточить в руках грудящихся и эксплуатируемых масс. Они сами, эти массы, берут в свои руки политику, т. е. дело строительства нового общества...

А втянуть в политику массы нельзя без того, чтобы не втянуть в политику женщин. Ибо женская половина рода человеческого при капитализме угнетена вдвойне. Работница и крестьянка угнетены капиталом и сверх того они даже в самых демократических из буржуазных республик остаются, во-первых, неполноправными, ибо равенства с мужчиной закон им не дает; во-вторых - и это главное - они остаются в "домашнем рабстве", "домашними рабынями", будучи задавлены самой мелкой, самой черной, самой тяжелой, самой отупляющей человека работой кухни и вообще одиночного домашне-семейного хозяйства. Большевистская советская революция подрезывает корни угнетения и неравенства женщин так глубоко, как не дерзала подрезать их ни одна партия и ни одна революция в мире" (Ленин, т. XXVI, стр. 193).

Помещаемые ниже три автобиографии работниц Трехгорной мануфактуры - конкретная, живая иллюстрация к этим бесспорным утверждениям В. И. Ленина. Все жизненные силы, все творческие способности этих трех работниц, как и многих, которых они представляют (ибо они весьма типичны), были скованы при капитализме двойной цепью угнетения: эксплоатацией их наемного труда и домашним рабством их семейного быта. Дети, семья, забота об их прокормлении, тупая, изнуряющая работа и постоянная нужда, бесправие, неграмотность, несознательность - вот обычные и привычные черты, характеризующие положение женщины при капитализме. Огромное большинство работниц стояло тогда вне сознательного участия в общественной жизни, в классовой борьбе пролетариата. И только Октябрьская революция я советская власть дают настоящую, прочную почву для полного и окончательного раскрепощения женщины-работницы от ее двойного рабства. Только большевистская советская политика подрезывает корни угнетения и неравенства женщины не только путем законодательным, уничтожая лицемерие брачного и семейного права и неравенства в отношениях и правах мужчины и женщины, но и путем прямого и непосредственного вовлечения миллионных масс самих трудящихся женщин в активную работу по переделке условий их труда и жизни, по перевоспитанию их психологии на практике социалистического строительства.

Приводимые ниже автобиографии - живое тому доказательство.

И Игнатова, и Коненкова, и Мещерякова по крайней мере полжизни провели в условиях капиталистического и домашнего рабства, мешавшего им до революции войти в сознательную и активную армию борцов за революцию.

Только практическое участие этих работниц в общественной жизни, в социалистическом строительстве последних лет вносит решительный сдвиг в их сознание, выбывает и оформляет их созидательные силы, направляет их энергию к действенному преобразованию условий жизни миллионных масс, освобождает их для сознательной борьбы за полное построение социалистического общества. Автобиографии этих работниц, работающих и сейчас на производстве, дают наглядный показ положения работницы при капитализме и при социализме.

Вот Н. А. Игнатова. Она - активная производственница, премированная в 1931 г. за ударную работу поездкой за границу. До 1925 г. Игнатова стояла далеко от политической жизни и от общественной работы. Подростком она прошла учебу у портнихи и полностью изведала участь ученицы в мелком кустарном предприятии дореволюционного времени. "Как счастлива теперешняя молодежь, что она не знает этих кошмарных дней" - говорит Игнатова по поводу своего обучения у портнихи. Поступив в 1921 т. на фабрику и втянувшись в жизнь фабричного коллектива, Игнатова принимает сейчас активное участие в общественной работе. В настоящее время Н. А. Игнатова - не только технически грамотная (большая часть автобиографии написана самой Игнатовой) - но и политически активная ударница-работница. С 1929 г. Игнатова - член партии. В настоящее время она работает в цехе как заместитель председатели цехового комитета, активно участвует в постановке работы хозрасчетных бригад и в борьбе за снижение себестоимости. Игнатова учится в райкомвузе и наверстывает упущенное в более молодые ходы.

Автобиография Игнатовой - наглядный показатель того, какие широкие возможности творческой работы открываются перед работницей в условиях пролетарской диктатуры. Ей становятся доступными и учеба и самая активная общественно-политическая работа. В своей автобиографии Игнатова ярко и красочно передает то впечатление, какое производит на советского рабочего более близкое и непосредственное знакомство с условиями жизни рабочих в капиталистических странах. Она его в основном выразила в следующих словах: "Потянуло неудержимо домой, к своим станкам, к своей работе, чтобы продолжать укреплять вашу Страну советов и никогда не допустить зависимости от капиталистов".

С детских лат она риала лишь нужду и эксплоатацию, душившие и глушившие ее силы. Советская власть, условия крупного социалистического производства, вся политика большевистской партии в отношении воспитания угнетенных ранее масс, пробуждающихся теперь к интенсивнейшей социалистической стройке, - вот факторы, не только освободившие эти задавленные силы, но и с необычайной силой способствующие их дальнейшему развитию, их расцвету.

Доказательством того же положения является и жизненный путь, пройденный Коненковой. Это - старая кадровая работница Трехгорной мануфактуры, пережившая на этом предприятии 1905 г., революцию 1937 г. и все годы гражданской войны. В настоящее время Коненкова - активная ударница, нарзаседатель народного суда и профуполномоченный в цехе. В прошлом это была отсталая и неграмотная работница, не участвовавшая активно в политической жизни. Сейчас она - активная участница социалистического строительства.

Процесс переделки в условиях социалистического строительства захватывает не только молодых, но и более старых работниц. Пример - Мещерякова, которой сейчас уже 55 лет. Она родилась в крестьянской семье, прошла тяжелый путь нищеты и бесправия. Она не училась грамоте, была политически неразвита и не принимала участия в революции 1905 г. Но уже Октябрьская революция заставила ее подумать и решительно пойти за советскую власть. Развернувшееся социалистическое строительство, пуск новых фабрик и заводов, непосредственное участие ее в работе новыми темпами и в новых формах вносят резкий сдвиг в ее сознание. Несмотря на свои годы, на свою неграмотность, обремененность семьей, Мещерякова втягивается в общественную работу, начинает учиться, активно проводит в своем цехе соцсоревнование и вступает в партию. Перелом, происшедший в Мещеряковой, является таким образом одним из многих ярких доказательств прочности и несокрушимости пролетарской диктатуры, поднимающей своим воспитательным воздействием новые и новые слои рабочих и работниц на путь учебы и активного участия в соцстроительстве.

А таких, как Мещерякова, - многие тысячи и сотни тысяч во всем Советском союзе. На одной Трехгорной мануфактуре из 5 1/2 тысяч рабочих и работниц учебной сетью (не считая студентов вузов и техникумов) охвачены 1.084 чел., из ник 416 учатся в ФЗУ, 400 - в ликбезе. В партшколах и политкружках учится 1.953 чел., в совпартшколах - 669 чел., в райкомвузе - 70 чел., на кандидатских курсах текущей политики - 94 чел. и в кружках ленинизма - 50 чел. Работницы Трехгорки подтягиваются и повышают свою квалификацию. Они посещают техническую учебу, активно участвуют в производственных совещаниях, переходят к высшим ступеням соцсоревнования. Ударные бригады, хозрасчетные бригады и сменно-встречное планирование вовлекают сейчас на Трехгорной мануфактуре не менее 95 проц. всех работниц-производственниц. На 1 января 1932 г. организована 121 ударная бригада, об'единившая 1.505 рабочих и работниц, 211 хозрасчетных бригад с 2.923 работающими в них, 23 бригады со сменно-встречным планированием, охватывающим 203 чел., и в индивидуальном порядке соревнуются 587 чел.

Работница Трехгорки активно включилась в выполнение боевой программы на основе 6 условий т. Сталина. В борьбе за выполнение пятилетки в 4 года работницы Трехгорки дерутся за высокие темпы социалистического строительства. Все более массовым становится приток работниц в партию. Из 964 членов партии (без кандидатов) работниц насчитывается в парторганизации 448 чел. В 1931 г. было подано 518 заявления о вступлении в партию, из них 239 - от работниц.

Капиталистическая эксплоатаиия обрекала работницу на нищету, бесправие и одичание, - социалистическое производство в условиях СССР дает громадную возможность полного творческого расцвета всех возможностей и способностей работницы, которые она отдает на социалистическую стройку и на переделку старого быта и старой психологии тех новых кадров, которые идут и которые придут на помощь борцам за социализм в качестве новых и новых резервов.

О. Ч.

Настоящие автобиографии взяты из фонда анкетно-биографической комиссии секции истории пролетариата Института истории при Комакадемии, собранного и обработанного для особого сборника: "Работница на социалистической стройке".

Ксения Коненкова

Мне сейчас пошел 44-й год.

Родилась я в деревне, в Рязанской губернии. Родители - крестьяне. Очень жили бедно, бывало сперва у людей уберут хлеб, а потом себе, как бы заработать копейку. Живых нас 7 человек детей было. Папаша сошлем не жил с нами, только в праздники; жил он в Ожиткове, Московской губернии. Он красильщиком был, красил панку на фабрике.

Тетка взяла меня в Москву и определила в няньки. Одной ногой качаешь люльку, руками стираешь.

Исполнилось мне 15 лет. Мои хозяева - ткачи - определили меня на фабрику Прохорова. Поставили меня в уточную. Получала около 7 руб. в месяц. Платила за комнату 2 1/2 руб., за харчи высчитывали в артель. Через два месяца нужна была вышивалка-модельщик. Меня позвали. Привели к директору, спрашивает: "Ты шить сможешь?" Я говорю: "Себе шью платья, кофты". "Ну, тут не узоры вышивать". Наклеймили на тряпочку номера и дали вышивать. Потом понесли директору показывать, он сказал. "Привыкнет". Мена там оставили. 9 лет была вышивальщицей в браковочном отделении. Потом однажды заставили меня сверхурочно работать. Я кусок вышила, другой вышила. Мне стрельнуло в руку, и я больше не могла работать. Доктора признали воспаление сустава от большой натуги. Ведь все время руками машешь, за день 2 1/2 сотни сработаешь. За 100 платков платили 50 коп. 4 месяца аккурат не работала.

Шел 3-й год, как я работала на фабрике. Прибежала как-то молодежь из ситценабивной: "Останавливай фабрику". Остановили, пошли на другие заводы - и все производство стало. Пошли со знаменами - наши девочки расшивали. На знаменах было написано "Долой самодержавие". Потом стрелять стали. Тут боевая дружина начала столбы резать, лавки снимать и мы помогали все это к Пресне таскать. Наваливали, баррикады строили, чтобы не проехало войско. Мы, девочки, с ними скамейки таскали, баррикады строили. Началось восстание. Рабочих разбили. Стали стрелять из орудий. У прядильной весь угол расшибли, у Шмидта все разбили, у Мамонтова деревянный сарай сгорел. Потом, когда этот страшный бой, прошел, привязали мы на две палки простыню и пошли к Горбатому мосту сдаваться и тут нашего одного человека убило.

Потом боевая дружина видит: все прикончилось. Ребята к нам книги приносили и говорили: "Спрячьте!" Девочки прятали в уборных. Помню, они приносили в нам прятать кочерыжечки железные, а на конце острие, вроде пика такая, мы их тоже в уборные побросали. Был у нас дружинник Нечаев, по прозвищу "Колька-белые-сапоги", пришел к нам и хотел куда-нибудь спрятаться. Семеновский полк приехал для расправы с нашими рабочими. "Куды мы тебя спрячем?-оговорим мы. - Ложись на койку, мы тебя спрячем здесь! " Положили на кровать, одели одеялом. Через несколько времени Семеновский полк заявился к нам. Мы все перепугались. "Кто мирные жители, поднимайте руки". Ну, мы, конечно, все подняли. С полчаса так держали. После обыска велели опустить. Потом говорят: "Где у вас "Колька-белые-сапоги" сохраняется?" Все молчат. Тогда два офицера вбежали в нашу спальню и по всем койкам стали искать. Нашли его и кричат: "Вставай!" Он встал. "Руки вверх!" А он не поднял: "Можно и так меня обыскивать". Когда он сказал так, его один офицер в бок ударил, потом кричит: "Ну, идем!" Колька взял шапку, пошел: "Ну, девочки, до свидания теперь я конечно отжил". На другой день приходят наши товарищи и говорят: "Колю расстреляли".

Потом и остальных 18 человек забрали.

Забыла их фамилии. Раньше, чем расстреливать, их посадили в 40-й казарме, в столовой, а к вечеру перегнали в ткацкую контору. Работницы пошли было к ним, хотели снести им поесть, повидаться. Семеновцы лежали на полу в сторожке и не пускали к арестованным. Многих расстреляли, некоторых в тюрьму посадили. Был у нас один рабочий в ситценабивной - немой, на кого он зол был, на того показывал. Много народу из-за него погубили. Раз офицер оделся в штатское, немой и на него показал, ну тут ему и перестали верить.

Зверские были солдаты семеновцы. Я видела, как одного старика схватили за горло, привязали его к столу и давай трясти. Старик кричал: "Не виноват, не виноват!" Но они ничего не слушали. Многих расстреляли.

Пошли мы днем в сарай в 14 отделение полиции. Смотрим - лежат расстрелянные. Увидела знакомых и земляков... Со мной в сарае сделался такой дурман, как увядала одного из них - Ванюшку. Здорово разворотили у него бок штыком. Не стала больше глядеть.

Многие из нас, как помешанные, ходили в те дни. Особенно было жаль Кольку и земляка из красильни - Василия Егорыча. Умный человек был Колька. Он был хорошо грамотен и много учился. "Девочки, не бойтесь, - говорил он нам в последний раз. - А самодержавие мы все-таки свергнем!"

Василий Егорович тоже бывало скажет: "Не бойтесь, ничего не будет до самой смерти! А погибнем - другие за нас будут держаться и продолжать наше дело". Рассказывают, что когда его расстреливали, раз в него стрельнули, а почему-то не застрелили, он стал на коленку и кричал: "Долой самодержавие!"

Тогда собирали тайные собрания. В лесах - в Филях, чтобы не узнали. Я в Филях бывала. Было там человек 10 - 13. Нам читали про самодержавие. Также и здесь на фабрике, как бывало гуляние, мы незаметно сядем, молодежь читает и разговаривает, а мы, девочки, сидим себе и слушаем. Я малограмотная была, но слушала и понимала, что к чему.

Семеновцы у нас ночи три ночевали, у кого постель хорошая, сгоняли и сами ложились, озорничали над некоторыми девочками. Меня самое лично обыскивали, в сундук лазили, все перекладали и под постель смотрели.

Замуж я вышла в 1909 году. Муж тоже рабочий. С 15 лет его на фабрику определили. Жили мы плохо. Муж мой зарабатывал всего 15 - 18 руб. в месяц, на харчи нам хватало, а на одежу и обувку нет. 4 года 10 месяцев в нужде прошли, потом на войну его взяли.

Перед самой войной у меня дочка заболела. Через два дня умерла. Пошли мы гроб покупать с мужем. Идем, видим афиши прибиты - "Война". Я говорю: "Тебя-то не возьмут?", а он говорит: "Нет, это про тех, кто с действительной пришел, а я уже 5 лет как со службы". Встретили товарища: "Ну, Семенович, - говори" тот, - собирай котомку". "Да, придется". "Гроб несешь?" "Да уж придется и нам гроб для себя заказывать". Пришли домой, а его уже в контору вызывают. Пошел он в контору, - ему полный расчет. Как пришел из конторы, заплакал. Девочку схоронили на следующий день, а его забрали в Крутицкие казармы. Больше он не вернулся; год с месящем он был на фронте, а в 1915 году был убит.

Фабрика в годы войны плохо работала: 3 дня в неделю. Мы больше по двору работали, на складу, кто где, а некоторые раз'ехались. Мы не уезжали, некуда было ехать. У метая были дети. Разве я нужна кому? Некоторые товарищи подпольно работали.

Когда царя свергли, стрельба была. В школе засада седела, три дня все колебалось. Я вышла на Пресню. Один военный говорит: "Царя свергнули". Сначала я даже поверить не решалась.

Зам. директора и секретарь фабзавкома Трехгорки - работницы-выдвиженки

Потом Меркулов собрание на 40-й спальне сделал. Пришли с флагами. Меркулов впереди. Подошли к воротам. Ворота открыли и все взошли во двор, а хозяин вышел и говорит: "Ну, взяли власть, сумейте удержать". А Меркулов сказав: "Не беспокойтесь!" Здесь речи были. Меркулов и другие звали поддержать революцию.

На другой день были похороны убитых товарищей. Вся Трехгорка на похороны ходила. Тогда буржуазия удивлялась, что все рабочие, как один, ходили хоронить товарищей. Гробы были красные.

Когда свергали буржуев, мы в школе дежурили, ночами там сидели, сменялись между собой.

После Октябрьского переворота у нас выбрали из рабочих директора и мастеров.

У нас часто тогда были собрания - все больше на кухне. Я никогда их не пропускала, всегда этим интересовалась. Один раз Калинин выступал у нас во дворе фабрики. Все слушали его со вниманием.

Ленин был у нас на кухне в 1921 году. Народу пришло очень много. Все хотели его послушать. На печке, на трубах сидели. Даже дети приютские пришли. Был он в темнозеленом френче, в сапогах. Помню, он Трехгорку приветствовал. Потом говорит: "Как вы в 1905 плоду боролись и взяли революцию в свои руки, так держите ее теперь в своих руках крепко, как одна семья".

Когда у нас появилось ударничество, на фабрике у нас почему-то не все решались поступать в ударники. Я не боялась - я первая записалась. Вообще я знала - нужно активно работать, производительность поднимать. За мной записалась Иванова. Она тоже старая - со мной работает лет 15, теперь она партийная. Понемножку и другие стали записываться, потом все взошли.

Я все время обгоняла всех ударниц. У нас все стараются. Как же не стараться? Надо производство поднимать, дать государству много товару, чтобы рабочим было гораздо лучше. Вижу, работница ленится, обязательно подойду к ней и скажу: "Надо производство поднимать". У нас есть молоденькие девчонки, любят иные побаловаться. Я им говорю: "Если не будете хорошо работать, из бригады выгоним. Если человек ленится, на кой он нам нужен в бригаде?" У нас сколько сработал, через день вывешиваем. Раз отстал, два отстал - скажем; но у нас это редко бывает, все стараются.

Меня в угольник ввели профорганизатором. Как только какой в работе беспорядок - должна устранить. Проходит месяц. Бригадир когда и не вывесит, кто сколько сработал. Ну, ему я говоришь:

"Почему ты не вывесил?" Или вот намедни за переработку не вывесили, сказала ему, чтобы вывесил, кто сколько сработал. Я должна смотреть, сколько кто вырабатывает.

Прорыв когда был на фабрике, пришел мастер: "Идите в отбельную", Мы пошли, там работали, помогли им прорыв ликвидировать. В своей браковочной мы промфинплан до этого уже выполнили - раньше других. Про меня писали в газете: Старая хорошая работница, с такого-то года на фабрике". Списала я в своей браковочной, кто грамотный, кто неграмотный, кто учится, кто не учится. Будем обучать неграмотных.

Выбрали меня в санитарную комиссию при спальнях, и врач со мной много раз ходил обследовать дом.

Послали меня недавно в суд народным заседателем. Там много дел разбиралось.

Как-то судили с базы 16 человек: тащили мануфактуру. Ну, их нечего было миловать. Одному дали год, другим по 8 - 10 месяцев.

У нас вот на фабрике сколько материи, мы же не таскаем. Надо сознательней жить. Мы должны помнить: теперь государство - наше, должны сами укреплять его, а не расхищать.

Пришла в суд одна женщина из деревни. Привлекли ее за что, что не выплатила налогу. Говорит, нечем было. А у нее 30 десятин земли.

Я спросила: "Товарищ судья, можно задать вопрос?" "Скажите, - говорю я женщине, - своими вы руками обрабатывали землю?" Она говорит: "Один работник был".

"Ну, - говорю я, - одним работником 30 десятин не обработаешь. Наверно у тебя не один, а три работника было".

Все время с 1905 года я стремилась быть сознательной. Только мое здоровье плохое - не позволяло в партию записываться. Потом решила записаться. Все же пользу могу принести партия и советской власти. За мной записалась Киселева, записалась Дуня (забыла ее фамилию). Хоть, перед смертью буду партийная.

Ольга Егоровна Мещерякова

Мне лет уже много - 55, состарилась здесь. Родилась я в Рязанском уезде, в Якимовской волости, в деревне Песцово. Хозяйство у нас небольшое было. Как разделился отец, свалили нас всех в избу копченую: по черному топилась. Были у нас лошадь и корова. Отец землю пахал барину, исполу: две десятины ему, одну себе. Семья большая была, одних ребят семь человек. Родители неграмотные были, и я нигде не училась. Сейчас учусь на старости лет. В церковь родители ходили. А я спокон века бога не понимаю.

В Москву я приехала 10-ти лет. Одна наша деревенская определила меня на шелковую фабрику у Девичьего Поля. Разматывала я там шелк, 3 рубля получала. Жила на спальне, койки содвинуты друг на друга, так и жили. Полтора рубля отдавала в столовую, а полтора, на руки получала. Что хочешь, покупай. Паспорт у хозяина лежал, а работать 10-ти лет нам не позволяли. Работала я как взрослая, потихоньку; бывало идет комиссия в обход, посадит меня в подвал, а я и не понимаю. А с 12 лет стала работать открыто. На этой фабрике я работала до 19 лет. Потом вышла замуж за одного рабочего с Прохоровской фабрики. Он в ситцевом отделе работал. Как вышла замуж, так и стала на Прохоровской ситценабивной работать. Получала 22 коп. в день. А после 1905 года приходилось бывало работать с четырех часов утра до темноты, до ночи. Рублей 15 заработаешь, а муж после 1905 г. зарабатывал рублей 27 - 30.

А детей всех было 10 человек, пятеро умерло, пятеро живых. Жизнь тогда была с теперешней несравнима; раньше ничего не смели мастеру сказать - боялось, а теперь что не так, так и самому директору сказать не побоишься. Тоже перед войной: сколько было расчетов, скажут: "катись", и все тут. И жили раньше в одной комнате 15 человек, а теперь нас 7 человек, одна семья, в квартире живем, три комнаты и кухня.

Жили мы сначала в общей казарме; я на девичьей, а муж на холостой. Потом положили нас в парную спальню. Тут нас жыло четыре семейства, а когда родился у меня ребенок, то положили нас вдвоем с дру-

Раскрепостим работницу от домашнего рабства. Детский сад

гой парой. У них было четверо детей. У меня ребенок да нянька, да взрослых четверо. Ох, тяжелое выходило положение.

В деревне у меня ничего не было. Я туда не ездила и детей не отправляла, и денег не посылала, да и оттуда нам тоже куска хлеба не посылали.

В 1905 году у нас была забастовка. Остановили фабрику, просили надбавку. Были и другие требования. А сколько потом всего нагляделись? На собрания я ходила, баррикады строила, везде была. Бросить ребенка, бежишь.

Война началась, я аккурат девочку родила, больна была. Мужа на войну взяли. А за что воевали - не знали. Вот теперь если будет война - все пойдем, все себя защищать будем.

В 1917 году пришла революция. Царя сбросили. Ходили мы к Городской думе. Много было у нас собраний на фабрике. Комитеты тут у нас разные были, околоточных арестовывали. Весь народ пришел в движение. В Октябре власть решили взять в руки рабочих.

Тут уже все сознались, что за советскую власть надо итти. Когда мы голосовали, то уже понимали, что эсеры - партия, чуждая рабочим, правая, а большевики - наша, рабочая, левая. Я больше придерживалась за эту партию и за нее голосовала. У нее справедливая программа. С нею нам будет свободнее и лучше.

Во время гражданской войны наша фабрика стояла года два. Мы ходили на отметку, посылали нас работать в огород я на железную дорогу. Потом стали фабрику пускать. Тут и женщин даже позвали машины ставить. Когда пускали фабрику, все машины были поломаны, но мы сумели пустить и теперь работаем и работаем, и все лучшее и лучше, хоть и есть у нас трудности.

Бывало вертят карусели: "Вам фабрику не пустить". А пустили, и идет стройка. Сейчас мы 16 казарм перестраиваем.

При советской власти я стала на фабрике общественную работу нести. Была делегаткой, ходила по больницам, садам, старалась детские дома улучшить. Уговорила я женщин, чтобы они нити машины пускать.

Было у нас собрание, как составлять бригады. Стали цех с цехом соревноваться. Вызывают меня. "Вступай в соревнование". Я пошла к своим женщинам, спрашиваю их, как они? Они говорят: "согласны". И все пошли. Постановлено было у нас, чтобы браку было меньше, чтобы прогулов не было. Если у меня например какая работница хуже работает, я должна ее втянуть. В моей группе на красных барабанах, все сейчас хорошо работают. Работает нас 5 женщин, а воя бригада 10 человек. Перешли мы на хозрасчет, уже два месяца работаем; выполняем свой план. Браку меньше у нас стало, а прогулов совсем нет, а то ведь у нас есть общественный суд.

По общественной работе я по лавкам хожу, гляжу, чтобы продукты хорошие были, а плохие бракую, смотрю, чтобы справедливо давали. Сейчас старые прохоровские спальни перестраиваем; в совещаниях участвуют в трест хожу, -все больше о кирпиче да о лесе хлопочем.

Грамоте я все лето училась, да голова плохо работает.

В партию вступила на старости лет: надо к одному сбиваться, а то в бога не верю, а сама никуда! Вступила я в 1929 году. Поработала на общественной работе, поглядела, рассудила, что справедливо поступают и что нельзя итти в одиночку; "ну, думаю, вступлю". Теперь я партийная.

Наталья Александровна Игнатова

Когда умер мой отец, мне было шесть лет. Мы с матерью жили в деревне. Земли у нас было очень мало, через два года на третий только сеяли хлеб. После смерти отца, оставшись без всяких средств, мать уехала со мной в город, где они поступила в прислуги. Двух остальных маленьких детей мать оставила в деревне у соседей.

Вскоре моя мать была принуждена отдать меня в детский дом. Эти 2 года, проведенные мною в детском доме (в то время приют Прохорова), и были единственными годами моего детства. По капризу фабрикантши Прохоровой, я была взята из приюта и увезена ею сначала в Харьков, а потом в Петроград. Она из меня хотела сделать горничную, но моя мать, перенося чуть ли не каждый день капризы и унижения от своей барыни и работая с утра до поздней ночи без отдыха, не захотела сделать из меня прислугу. Она взяла меня от Прохоровой и отдала к портнихе в ученье. Как счастлива теперешняя молодежь, что она не знает этих кошмарных дней! Я опишу один день нашей жизни, жизнь подростков от 12 до 16 лет.

Мы вставали в 6 часов утра. От спанья в душной комнате болела голова. Наскоро попьешь чаю и скорей наверх в мастерскую, там надо все приготовить к приходу мастериц и заказчиц, и начинается день беготни: мастерицы посылают и с письмами, и в лавочку, да все это скорей, чтобы не знала хозяйка, а то попадет и от хозяйки,, и от мастерицы; а там глядишь послали нести заказ - это уж девочек постарше. А там подчас капризная барыня, примеряя платье, промучила тебя часа полтора. С коротким перерывом на обед и чай, приблизительно по 20 мин., кончался наш трудовой день в 10 час. вечера. Мастерицы работали с 9 утра до 8 - 9 час. вечера, а ученицы с 7 утра до 10 час. вечера. Мы жили в подвале и вечером, когда сидели и смотрели в окно, то через решетку видели одни ноги. В 10 часов вечера нас запирали в небольшой комнате человек 12, а наутро опять то же самое, до воскресенья.

В воскресенье же мы, девочки, тоже не полный день отдыхали. Надо было перемыть полы, сделать генеральную уборку всей квартиры и тогда уже можно было итти к своим родным. И так четыре длинных года. В дни баррикад, в 1905 году, нас хозяйка отпустила по домам.

Помню один вечер, когда горела фабрика Шмидта и дома на Пресне. Моя мать и дядька школы собрали все полотенца, какие были у них в школе, и поддерживали огонь в плите, чтобы была теплая вода и бинты для раненых рабочих, которых дружинники хотели приносить в школу, если будет столкновение с полицией. Раненых не принесли, но утром одного рабочего расстреляли у наших ворот. Я тогда еще не разбиралась в этом. Работая в мастерской, я настолько уставала, что мысль о рабочем движении у меня даже не зарождалась в голове.

Так я работала до 1910 года, а в этом году поступила в приют Прохорова работать портнихой. Тут я узнала, что был и в то время закон, определяющий количество рабочих часов. Капиталист Прохоров в своей школе готовил и растил себе дешевую рабочую силу: девочек обучали читать и писать в пределах 3 классов городской школы, а мальчиков отдавали в мануфактурно-техническую школу. Прохоров говорил про мальчиков, что ему нужна квалифицированная рабочая сила.

В 1914 году, во время войны, мне, тогда 18-летней девушке, втолковали в голову, что войну нам навязали немцы, и если они победят, то нам будет очень плохо. И поэтому мол нам нужно вести войну до победного конца.

Мы с ребятами в школе старались работать для раненых, чинили, шили для них теплое белье и противогазы. И я част" оставалась работать позже, чем полагалось, чтобы чем-нибудь помочь этой воине.

Политически я была тогда совсем неграмотна.

После свержения царя я симпатизировала Керенскому и временному правительству, и момент Октябрьской революции был отчасти для меня непонятен. Что это за революция, в чем дело? Царя свергли и как будто бы все хорошо. Я не понимала еще разницы между буржуазной и социалистической революцией. Учредительное собрание, по тогдашним газетам, я понимала так: там будут делегаты от буржуазии я делегаты от рабочих, и они договорятся. У меня такое были мнение, что рабочий класс в большинстве, а буржуазия меньшинство, поэтому она не пойдет против рабочих. Она подчинится рабочим и будет все хорошо, будет тишь да гладь. Что рабочий с буржуазией никогда окончательно не сговорятся, что никогда рука об руку не пойдут - это я хорошо поняла только потом, при советской власти.

После Октябрьской революции я постепенно поняла, что такое партия. Это передовой отряд сознательных рабочих, которые добровольно берут на себя руководство рабочим классом в борьбе за социалистическое строительство и за свержение капиталистического строя. И все передовые рабочие должны итти в партию и укреплять ее ряды. Но это я поняла позже. Тогда же, в октябрьские дни, я как раз родила ребенка (я вышла замуж в 1916 году за раклиста с фабрики Прохорова). Мой муж в эти дни дежурил во дворе, в домовой охране, и целый день его не было. Орудийная пальба будила моего ребенка. Настроение конечно было нехорошее. Хотелось, чтобы скорей кончилось: покоя не было. А потом началась гражданская война.

В 1918 году моего мужа взяли на фронт. На меня легли все домашние заботы. Жизнь где-то шла, а до меня не доходила. Но постепенно у меня появилась мысль, что все идет к лучшему. На продовольственные и хозяйственные затруднения я смотрела, как на временные. Все мы переживем, и будет хорошо.

Особенно религиозной я никогда не была, - некогда было молиться. В приюте, хотя и ходили в церковь и исповедывались, но так крепко религию не вбили. Замуж вышла - муж мой богов не признавал.

На меня сильно подействовал следующий случай в 1921 году. Накануне смерти моего ребенка я полтора часа молилась в церкви, чтобы девочка моя жива осталась, но она в эту ночь умерла: бог не помог. Поп начал отпевание дочки; в руке он все время зажимал деньги, которые перед этим ему дал какой-то мужчина за погребение покойника. Посреди службы поп смотрел на руку, сколько ему дали денег, вытащил еще из кармана деньги, посчитал, ему показалось мало, и он, не закончив службу, бросился догонять мужчину, который ему мало дал денег за отпевание.

Так я потеряла всякое уважение к духовному званию.

С 1921 г. я перешла работать на фабрику в белошвейную мастерскую. Там я работала чисто механически; отработаешь 8 часов - и все. В 1925 г., перейдя на ситценабивную фабрику, где я стада работать учетчиком, я уже вступила в общественную работу. Но с двумя маленькими детьми на руках я не имела свободного времени, чтобы всецело отдаться общественной работе. В это время мой муж вступил в партию.

На фабрике я втянулась в общественную жизнь.

В 1925 году меня сначала выбрали в цеховые делегатки, а потом делегаткой по охране труда. На фабрике сама жизнь наталкивала меня на работу. Моя сменница была молоденькая комсомолка. Нас обеих
выбрали нарзаседателями в суд, Я пришла к мастеру своему и говорю, чтобы он подобрал людей, которые работали бы вместо нас, пока мы будем на суде. Он тут выразился таким образом: "Ну, с тобой я бы еще помирился, ты постарше, а такой сопливой девчонке я бы и отвечать не стал на суде". Меня это взорвало, я ответила: "Несмотря на то, что она девчонка, а вам бы пришлось ей подчиниться, так как на суде в ее лице говорила бы представительница советской власти". С косностью наших старых мастеров приходилось много бороться.

У меня как делегатки случались иногда конфликты с нашими мастерами и администрацией. Я видела несознательность некоторых рабочих и понимала, что борьба со старым еще не кончилась, что нужно еще бороться с пережитками старого. Постепенно я во всем стала видеть и понимать, что единственно правильная линия - это линия партии, и я в своей практической работе, часто даже сама этого не замечая, проводила линию партии.

Я понимала, что на практике мне и нашим работницам нужно еще много учиться, нужно стать политически грамотными и понимать, как лучше бороться за социализм.

В 1927 году мой муж заболел и перешел на социальное обеспечение. Нести партийную нагрузку он уже не мог, и мне все чаще и чаще стало приходить в голову заменить место моего мужа в партии; дети мои подросли и свободного времени у меня стало больше,

В 1929 году я уже вполне сознала, что женщина должна стоять на одном уровне с мужчиной, и к 12-й годовщине нашей революции я подала заявление о приеме меня в партию. С вступлением в ряды партии я старалась всеми силами наверстать упущенное мною время. На производстве я стараюсь работать как можно лучше. Стали у нас говорить: ударничество, ударничество. Стали записывать, договора заключать - машина с машиной. Мы, учетчики, стали заключать стол со столом, закрепились до конца пятилетки. Договоры я также составляла.

Но первые 3 месяца мы результатов от ударничества не видели. Я стала думать: в чем же ударничество? Стала я наблюдать, сколько же у нас свободного времени остается. Стала за собой следить и подсчитала, что 2 часа времени у меня пропадает. Тогда я предложила сокращение с 7 учетчиков до 4. Не только рабочие, но и заведующий не верил, что мы можем справиться. Он говорил мне: "Ты два года тому назад говорила, что не справимся, а теперь ты сама предлагаешь". А я ему в ответ, что изменились условия работы, переменилась система машин