N 3. Стенограмма очной ставки между Пятаковым и Бухариным в ЦК ВКП(б) от 7 декабря 1936 года ¹

ЕЖОВ - В своих показаниях, данных вами в течение трех допросов, вы показали относительно состава так называемого запасного троцкистского ² центра, куда вы входили, и относительно блока с правыми. Вы это подтверждаете?

ПЯТАКОВ - Подтверждаю.

ЕЖОВ - Нельзя ли рассказать нам кратко, главным образом касаясь фактической стороны, с кем из правых непосредственно вы лично поддерживали связь?

ПЯТАКОВ- Связь началась с 1928 года. В конце 1928 г. ко мне на квартиру в Гнездниковском переулке, я лежал тогда больной, зашел Бухарин, по своей собственной инициативе. Бухарин находился в очень большом возбуждении, давал крайне пессимистическую оценку положению вещей в стране, говорил относительно того, что страна идет к разрушению, крайне неодобрительно характеризовал партийное руководство, которое неумело ведет это руководство ³ .

Помню даже, что на мое замечание о том, что странно говорить о разрушении, когда строятся новые заводы, создаются новые предприятия, Бухарин тогда сказал: тяжело думать, что все это достанется не нам, а перейдет в другие руки, т. е. перейдет в руки капиталистических предприятий. Это был первый разговор.

Через несколько дней после этого меня перевели в Кремлевскую больницу. В Кремлевскую больницу Бухарин тоже пришел и вел разговор со мной на эти же темы. Он опять неодобрительно отзывался о Сталине, Молотове, Кагановиче и Ворошилове, давал крайне резкие и отрицательные характеристики. Говорил относительно того, что правые во главе с ним, Рыковым и Томским ⁴ начинают борьбу и для этого создают организацию, готовят платформу, соответствующее письмо.

Это был конец 1928 г. и начало 1929 года. Так как я часть этого разговора относительно оценки положения вещей в стране рассказал Сталину, после этого, по-видимому, наступил период охлаждения. Это был 1929-1930 год.

В 1931 г. у меня состоялась встреча с Седовым ⁵ , о которой я показывал наряду с другими вещами. Седов говорил относительно того, что ему

Окончание. См . Вопросы истории, 2002, N 3.

стр. 3

известно об активизации работы правых, что троцкистский центр, который к тому времени образовался в Союзе, связан с правыми и что, с его точки зрения, речь идет о возобновлении крупной борьбы, причем всякие средства должны быть пущены в ход. Вопрос блока с правыми или, как тогда Седов передал, контактирование с правыми, является неизбежным.

Так как Седов, как я уже показал, был для меня не партнером в обсуждении политических вопросов, я выслушал от него только то, что он передал со слов Троцкого, и не ставил перед ним вопроса, на какой основе создается блок и т. д. Тем более что он мне передал ⁶ , что в Союзе троцкистский центр установил эти связи.

Троцкий знал мои отношения с Бухариным; он предлагал мне возобновить связь с Бухариным, так как с Рыковым у меня никогда личных отношений не было. После возвращения в Союз в 1932-1933 г. Бухарин неоднократно бывал у меня, так как работал в наркомате тяжелой промышленности и встречи с ним были довольно легки. В этом смысле связь была установлена. Причем Бухарин говорил, что ему крайне трудно припомнить отдельные разговоры, кроме тех, которые обозначены какими-то внешними событиями. Разговоров было много, десяток, полтора. И в этих разговорах Бухарин неизменно давал примерно такую же оценку пессимистического характера, чрезвычайно неодобрительно отзывался о руководителях партии и говорил относительно того, что связь существует, что, несмотря на тот разгром, который был произведен, основа организации правых сохранилась и работа возобновляется.

Я не могу припомнить сейчас, было ли это в начале или в середине 1932 года. Точной даты я не могу припомнить. Но я рассказал Бухарину относительно своей встречи с Седовым, относительно террористических установок Троцкого, относительно блока с правыми. Бухарин не выразил никакого особенного удивления, из чего я сделал вывод, что из других источников это ему более или менее известно. Больше к этому вопросу мы не возвращались.

Я сейчас не могу припомнить, когда Бухарин, ушел из Наркомтяжпрома. Кажется, это был конец 1933 года. После его ухода у меня с ним личные связи больше не возобновлялись, кроме эпизодических и случайных встреч совершенно не политического характера. И связь с Бухариным ⁷ перешла к Радеку.

О своих встречах с Бухариным ⁸ я говорил Сокольникову ⁹ во время разговора, который имел место в середине 1935 года. Об этом я говорил и Томскому во время разговора в начале 1936 года ¹⁰ . Вот это в основном все о Бухарине.

Теперь относительно Томского. Когда с Сокольниковым, у меня ¹¹ был разговор в середине 1935 г., и ему было известно о необходимости установления связи с правыми, тогда же был поднят вопрос относительно встречи либо Сокольникова, либо моей с Бухариным, Рыковым и Томским. Сокольников взялся переговорить с Томским и имел этот разговор. Я давал эти показания и об этом разговоре записано в протоколе допроса. Что касается меня, то я не мог к Томскому заехать, ни он ко мне не мог заехать. На одном из заседаний Политбюро в течение 10-15 минут мы с Томским имели разговор, причем из этого разговора явствовало, что с Сокольниковым он виделся, разговаривал и одобряет ¹² блок с нами, троцкистами.

Темой моего разговора был не принципиальный вопрос относительно необходимости контакта с правыми ¹³ , а вопрос относительно организации встречи, так как для всех нас было крайне неясно, как дальше действовать. Поэтому была задумана совместная встреча Сокольникова, Радека, Серебрякова ¹⁴ и меня, с одной стороны, и Томского, Рыкова и Бухарина, с другой стороны, чтобы обсудить весь вопрос в целом.

ВОРОШИЛОВ - В каком году?

ПЯТАКОВ - В начале 1936 года. Томский целиком одобрил план совместной встречи, хотя это была крайне затруднительная вещь, и сказал тогда же, что он лично согласен с этим, но должен будет посоветоваться с Бухариным и Рыковым и тогда даст окончательный ответ. На этом дело

стр. 4

закончилось. Встреча эта не состоялась по чисто тактическим соображениям.

ЕЖОВ- Было ли известно Бухарину о составе объединенного троцкистского центра? ¹⁵

ПЯТАКОВ - Безусловно, известно.

ЕЖОВ - Известно ли ему о том, что основой основ борьбы они считали террор? ¹⁶

ПЯТАКОВ - Безусловно известно. Это явствовало из разговоров с ним.

ЕЖОВ - Знал ли он о наличии запасного центра?

ПЯТАКОВ - Этого я ¹⁷ сейчас точно не помню.

ЕЖОВ - Вы подробно информировали его об установках, полученных от Седова?

ПЯТАКОВ - Достаточно подробно.

ЕЖОВ - Была ли тогда речь о вредительстве?

ПЯТАКОВ - Упоминалось и об этом.

ОРДЖОНИКИДЗЕ - С какого года вы начали работу?

ПЯТАКОВ - С возвращения из Берлина, с 1932 года.

ОРДЖОНИКИДЗЕ - Все эти годы вы были вредителем в Наркомтяжпроме?

ПЯТАКОВ - Очевидно, да.

ЕЖОВ - С Бухариным вы были связаны до 1933 года?

ПЯТАКОВ - Да.

ЕЖОВ - После этого было обусловлено передать связь на Радека?

ПЯТАКОВ - Поскольку было известно, что Бухарин переходит в "Известия", такая передача была обусловлена.

ЕЖОВ - Информировал ли вас Радек относительно его связи с ¹⁸ Бухариным?

ПЯТАКОВ - Он мне говорил об этом в конце 1935 года, если не ошибаюсь.

СТАЛИН - У троцкистов все нити вели в центр, который имел дело с какими-либо группами или лицами, возглавлявшими террористические группы. Насчет правых можно это сказать, что они тоже так делали?

ПЯТАКОВ - Насчет Томского можно определенно сказать. Насчет Бухарина не могу сказать. Не знаю, были ли у него непосредственные связи. Когда был арестован Цейтлин ¹⁹ , Бухарин прибежал ко мне, крайне возбужденный, и говорил относительно того, что арест Цейтлина показывает еще раз относительно того курса, который взят, и что если мы будем так дальше себя вести, то нас всех арестуют и изничтожат.

СТАЛИН - А насчет Томского вы не сомневались?

ПЯТАКОВ - Нет, у него были связи.

СТАЛИН - Высказываний террористических у него не было?

ПЯТАКОВ - Во всяком случае он не возражал.

ВОРОШИЛОВ - А вы достаточно конкретно говорили?

ПЯТАКОВ - Конкретно шел разговор ²⁰ о директивах Троцкого, переданных мне Седовым. Организационных вопросов с Бухариным мне не приходилось обсуждать.

ОРДЖОНИКИДЗЕ - Много вы насадили вредителей в промышленности?

ПЯТАКОВ - Список людей известен. Я их назвал на следствии ²¹ .

ЕЖОВ - Он дополнительно дал еще ряд фамилий за последние дни.

БУХАРИН - Я могу сказать только то, что в 1928 г. я действительно посетил Пятакова, о чем я рассказал здесь в связи с другим. Все остальное относительно моей информации и того, будто бы я знал о Седове, террористических установках и вообще этих разговорах, - все это от начала до конца Пятаков выдумал.

Конечно, я нахожусь в положении человека, которому могут верить и могут не верить. Я не могу вытащить какой-нибудь палки, которая бы служила вещественным доказательством, что это не так.

Пятакову я был непосредственно подчинен, работал в Наркомтяжпроме.

стр. 5

Никогда в жизни я не мог провести через него каких-нибудь своих вопросов, потому что Пятаков издевательски относился к моей работе. Это можно подтвердить чем угодно. Однажды, когда речь шла об освоении техники, Пятаков высказал взгляд, что это пустяки. Я купец, сказал он, мне нужен определенный чистоган. Тогда я ему сказал: ты будь хоть таким купцом, каким был Савва Морозов, купцом просвещенным, а не лабазником.

Я ничего не мог провернуть через Пятакова и поэтому приходилось ходить к Серго. Буквально ко всему, к проблеме освоения техники, к технической пропаганде, науке, Пятаков относился с суверенным презрением, и я ничего не мог добиться. Это общеизвестно, тысячи людей могут это доказать. Так как я всегда ценил Пятакова как теоретическую силу, я подступал к нему с разговорами: что нового в промышленности, ты должен знать. Он никогда мне на это ни слова не отвечал, никогда не говорил, что проблемного намечается в области промышленности.

СТАЛИН - Разговоров по душам не вели?

БУХАРИН - Нет.

ВОРОШИЛОВ - Как ты объяснял это его отношение к тебе?

БУХАРИН - Я объяснял это таким образом: так часто бывает у людей. Например, Покровский был профессором и всю жизнь боролся против профессуры. И я считаю, что у Пятакова было такое же отношение к науке.

ВОРОШИЛОВ - Ты старый приятель по загранице с ним. Неужели в те моменты, когда ты приходил к нему, вы никогда не говорили на политические темы?

БУХАРИН - Абсолютно никогда, потому что Пятаков держался по отношению ко мне, как ножом отрезанный.

СТАЛИН - Ты же к нему в больницу ходил?

БУХАРИН - Да, я ходил.

СТАЛИН - А потому все это оборвалось?

БУХАРИН - Да. Я показывал Пятакову и дал прочитать этот документ, в котором была фраза о том, что жалко, если заводы достанутся белогвардейцам, причем речь шла не о капитализации этих заводов в силу внутренних причин, а речь шла о том, что на нас могут напасть и они достанутся белогвардейцам.

ОРДЖОНИКИДЗЕ - Ты Сосновскому жаловался, что тебя клюют. А Пятакову ты жаловался?

ПЯТАКОВ - Он насчет Цейтлина жаловался.

ОРДЖОНИКИДЗЕ - Непонятно что-то.

БУХАРИН - Значит, я действовал нецелесообразно с вашей точки зрения. Такой уж я непонятный психологический субъект. Но я утверждаю, что никаких пессимистических оценок о положении в партии не давал.

СТАЛИН - Это же неверно!

БУХАРИН - Я не понимаю, у вас какое-то страшно добродушное отношение.

ВОРОШИЛОВ - Потому что мы знаем, что когда ты в панике, ты с этим столом готов разговаривать.

БУХАРИН - Какая же паника? Это был 1933-1934 год.

Пятаков говорит, будто я утверждал, что у правых возобновляется работа. Я повторяю, очень трудно разобраться в этом. Мне говорят: ты, сукин сын, говорил то-то и то-то. Я ничего не могу сказать и говорю: не я, а ты, сукин сын. Но говорить о том, что работа возобновляется, я не мог по той простой причине, что за это время ни с одним человеком из бывших правых не виделся.

СТАЛИН - Мог похвастаться перед ними.

ПЯТАКОВ - А насчет ареста Цейтлина?

БУХАРИН - Я вам не жаловался. И вообще вы со мной никогда не говорили по каким-либо политическим вопросам. О Цейтлине я с Пятаковым тоже не говорил и никаких ламентаций ему не высказывал. Вообще Пятаков держался ко мне очень холодно. Он посылал ко мне своих дочек, говорил мне: милый Коля, а когда я прочитал ему свой документ, он сейчас

стр. 6

же об этом сообщил, сам не будучи партийным человеком. Это же и есть тактика: других топить для того, чтобы приобрести себе капитал.

ЕЖОВ - Зачем это Пятакову нужно? Почему он не говорит о том, что встречался с Рыковым или другими?

БУХАРИН - Очень просто. Я работал под его начальством, и ему всегда легко сказать, что мы с ним встречались и говорили.

ЕЖОВ - Запутался ты.

БУХАРИН - Для своей совести я не запутался ни на одну секунду.

СТАЛИН - Почему ты не жаловался, что тебя клюют, что тебя окружает атмосфера недоверия?

БУХАРИН - Я вам неоднократно писал относительно целого ряда вещей.

СТАЛИН - Это верно. Но не может быть, чтобы ты ему не жаловался?

БУХАРИН - У нас с ним были не совсем такие отношения. Пятаков держал себя в наркомате, и это было, очевидно, его тактической линией, как большой деловой барин. О пустяках я не говорю, о политике я не говорю, об общих проблемах я не говорю. Для меня важно дело. Вот какую ультраквалифицированную, деляческую фигуру разыгрывал из себя Пятаков и давал это почувствовать при каждом разговоре. Приходишь к нему с вопросами науки или техники, он говорит: это не деловое. И он строго выдерживал стиль своей работы. Он хорошо играл эту роль и, должно быть, многое сделал в этом направлении. В то же время он разыгрывал из себя человека в высшей степени душевного. Страшно скрытный, очень властный, он метил на очень далекие прицелы, зная себе крупную цену, не желая размениваться на мелочи.

ПЯТАКОВ - Несмотря на всю характеристику, которую вы мне дали, вы не будете отрицать того факта, что по своей инициативе в 1928 г. вы пришли ко мне и "душевно", разговаривали насчет Сталина, Молотова, Кагановича и Ворошилова.

БУХАРИН - Я этого не помню.

ПЯТАКОВ - А я хорошо помню.

КАГАНОВИЧ - А что вас сближало в 1928 году?

БУХАРИН - В 1928 г. я сам принес Пятакову платформу и дал ее прочитать.

ПЯТАКОВ - Кончать надо с этим, Николай Иванович!

БУХАРИН - Да что кончать! Вы хотите меня потопить и делаете это именно потому, что знаете, что я давным давно с этим кончил. Я знаю, в каком положении я нахожусь, когда один за другим показывают такие вещи против меня, и все- таки я буду стоять на своем, на своем и на своем!

АПРФ, ф. 3, oп. 24, д. 260, л. 73-83.

Правленный машинописный экземпляр.

N 4. Н. И. Бухарин - И. В. Сталину ²² , 15 декабря 1936 года

Тов. И. В. Сталину.

Лично.

Дорогой тов. Сталин,

Сегодняшняя статья в "Правде" ²³ (а все знают, что означают такие статьи) уже исходит из "доказанности" неслыханно тяжких обвинений против лидеров правых (и, очевидно, в том числе и меня).

Эта статья меня прямо свалила.

Нужно сказать, что и на Пленуме ЦК, и на очных ставках, когда на меня обрушивались чудовищные обвинения, мне казалось, что о мою голову рвутся бомбы, а я остаюсь каким-то чудом цел. Иногда мне представлялось, что все это происходит не со мной, а в каком-то кинематографе- до того трагически нелепым, просто невозможным ощущал я каждое обвинение. Здесь просто нет слов человеческих, чтобы выразить все это...

Нужно сказать, что прошлое у меня изрядно выветрилось из памяти: я жил последние годы совсем другими эмоциями и мыслями, и как мне ни отравляли жизнь некоторые люди, особенно меня любящие, я захвачен был

стр. 7

могучим потоком творчества и отражал это во всей своей работе. Я поэтому не мог и вспомнить ряда фактов. А вот потом только вспомнил.

Вот, например, очная ставка с Куликовым. Куликов утверждал, что мы вместе хотели "сманеврировать", а они выскочили раньше, почему я "обиделся". Я смутно вспомнил, что отход их был 1) и неожиданен и что они 2) (Угланов плюс Куликов) демонстративно отмежевались от меня. Куликов это решительно отрицал.

Но вот я за эти дни раздобыл "Правду" 1929 года. Там, в N от 18 ноября 1929 г., стр. 2, в конце заявления Угланова - Куликова говорится:

"Перед нами встает вопрос: что дальше? Быть ли на отлете от партии и рабочего класса и поддерживать тт. Бухарина, Рыкова и Томского или идти в ногу со всей партией? Мы считаем нужным быть вместе с партией и рабочим классом и победоносно бороться за социалистическое строительство.

Н. Угланов.

Е. Куликов".

Эта нарочитая, персональная форма, демонстрация отмежевки, противопоставление Бухарина и т. д. рабочему классу и партии тогда (разумеется, не теперь!) произвела на меня такое впечатление, что сформировалось мнение: подальше от Угланова! Вот как было дело в действительности, и можно установить точно, что с той поры между мной - с одной стороны, и Углановым и его людьми - с другой, наступила почти полная размычка. Ну как же можно тут допустить, что после того, как порвались отношения, после подачи мной заявления, во время случайной уличной встречи, через сравнительно большой промежуток времени и после ругательного напора со стороны Куликова (публично от меня отрекшегося, да еще в какой форме), да еще при наличии горького осадка против Куликова, я говорил о ...терроре! (У меня, Коба, глаза лезут на лоб от одного того, что я вынужден оправдываться по таким пунктам.) Это же сказки для детей!

Или то, что Куликов говорил о Рютинской платформе. Ведь сам Куликов говорил, что видел меня последний раз весной 1932 года. А дата рютинской платформы - более поздняя. Как же он мог что-либо слыхать о ней от меня? А ведь он так говорил! А я тогда не сообразил (вообще у меня из-за мучений ослабела память и замедлилась сообразительность - мне нужно больше времени, чтобы распутывать клеветнические узлы). Вообще, разве не нелепо думать, что я, считавшийся идеологическим лидером и специалистом по писанью, нуждался в чужих платформах и в Рютине, если бы я вообще в платформах тогда нуждался??!

Последний раз я видел Угланова после долгого перерыва перед отъездом в отпуск летом 1932 года. Ни о какой платформе не было речи. Я боялся, что Угланов начнет шебаршить, снова махать руками и т. д. Я боялся, что это возможное шебаршенье опрокинется и на нас, что и меня будут обвинять в нелояльности к партии. Поэтому я пошел к Угланову и настаивал на полной лояльности. Угланов согласился. Это я хорошо помню. А потом что-то у них, очевидно, изменилось. Но об этом я не знаю. И все это для меня представляет уже загадку. Не исключаю того, что Угланов мог "для авторитета", лживо пускать в оборот и мое имя, ибо он - почти невменяемый (из-за болезни) человек (а вовсе не скала). Но я тут абсолютно ни при чем, как ни при чем и в соответствующей "работе" Слепкова и К ^о , которую он, очевидно, повел, несмотря на свое мне заявление о согласии с партией.

Все это я мог бы сказать на ставке с Куликовым, да не нашелся. А ведь здесь есть над чем задуматься.

Но я откровенно скажу: я многого просто не понимаю. Я понимаю поведение троцкистов, включая Пятакова, Сосновского. Это - тактика, столь же изощренная (но другая), как и в 1928 г., когда Пятаков "душевно" разговаривал и сейчас же сообщал (я не против этого, но форма, но форма!). Теперь он кается и тут же по сему случаю топит невинного (на тебе, сволочь; думал, что будешь работать, а тебе за отход от всякой оппозиции я камень смертный навешу). Я ушам не верил, когда Сосновский даже

стр. 8

детали придумывал (только с запиской просчитался!). Но, повторяю, все это понятно более или менее.

Что мне не понятно - это Куликовы, Котовы и т. д. Я говорю только о себе. Но все же не могу не сказать, что, когда говорят, будто Котов утверждает, что Рыков торопил его с терр. актом, - ну, знаешь, я никогда не поверю, хоть теши на моей голове осиновый кол.

Вспоминаю один случай, относящийся, кажется, к [19]30 году. Однажды ко мне заявился с провокационными разговорами некий Ванька Коротков, бывший с.-р., каторжанин. Я изругал его и заявил, что позвоню в ГПУ. Он быстро ушел. Сообщать я не сообщал по той простой причине, что хорошо знал о его работе в ГПУ. А знал я опять-таки по очень простой причине:

я и Дзержинский были его партийными крестными отцами; мы вводили его в партию, а затем в ГПУ, я вместе с ним "разлагал" эсеров и т. д. После этого посещения (я между прочим, знал - не помню от кого, что Коротков этот вращается в углановской среде и что он имел какое-то касательство и к заявлению Угланов - Куликов) Коротков "пропал".

Мне иногда приходит в голову: а что если и сейчас есть этакий старатель? Почему бы ему не быть? Да еще в такой атмосфере! Да еще при условии, когда ответственнейшие работники партии говорят обо мне как об уже виновном! Да при условии, когда обвинение выставлено и другими, и распубликовано? Да когда этой ценой обвиняемые могут пытаться создавать себе видимость "искренности до конца"? (Как у Сосновского: ни концлагерь, ни Кабарда, ни человеческое отношение к нему, ни постановление П. Б. о нем - его не заставили раскаяться по существу, а вот арест прояснил его разум в одну ночь, а "искренность" его "доказуется" тем, что даже Бухарина, столь человечно к нему относившегося, он "во имя партии" "разоблачает"! И с каким спокойствием! Его прямо не узнать было по сравнению с тем измученным Сосновским, который приходил в редакцию, когда получил от меня записку...)

Но у меня ограниченные данные. А у тебя - все или могут быть все. Тебе виднее...

Теперь, после статьи в "Правде", я политически убит. Это уже такой градус, когда все тускнеет. Уверен, что когда- нибудь и ты увидишь, что здесь была сделана вами ошибка. Еще раз говорю тебе: у меня нет никакой злобы: такова проклятая полоса. Но тем не менее жалко гибнущей чести революционера и связанной с ней жизни. Ведь ты понимаешь, что политическая смерть - это все. Нет слов, чтоб выразить всю муку от ложных обвинений, оскорблений, всего позора, от которого до абсолютного отчаянья - один маленький шаг.

Что мне теперь делать? Я забился в комнату, не могу видеть людей, никуда не выхожу. Родные - в отчаянье. Я - в отчаянье, ибо почти бессилен бороться с клеветой, которая со всех сторон душит. Я надеялся, что ты все же имеешь на руках то добавочное, что меня хорошо знаешь. Я думал, что ты знаешь меня больше, чем других, и что при всей правильности общей нормы недоверия этот момент войдет в качестве какой-то слагаемой величины в общую оценку. Но вышло, видно, так, что враждебные мне силы действуют, а я ведь и ответить на все не могу, ибо не знаю, а если отвечаю, то в сверхударном порядке (как на очной ставке).

В газетах, стало быть, "началось" уже до конца дела.

Чем же жить, скажи?

Ведь, у тебя, вероятно, такое представление: пусть и то Бухарин будет благодарен, что с ним цацкаются - все же он, по-видимому, во многом виноват. Ну а если Мехлис переборщит - не беда. Да и чего особенно жалеть-то?

А на самом деле все не так. Я верой и правдой работал. И с душой. И с увлечением. В людях плохо разбирался - верно. Это мой порок. Но сражался за партию. Приобрел ненависть врагов (потому парижские фашисты - троцкисты - ведь это же факт! - хотели мне мстить).

За границей звали - "философ сталинизма". Изжил, надеюсь, самые глубокие основы своих ошибок. Много натерпелся, передумал горы. И все

стр. 9

стр. 10

же падаю под ударами такой рассчитанной и организованной клеветы, что даже самые светлые умы партии, которым я так предан теперь, карают за не совершенные преступления.

Ты сказал на Пленуме: "Бухарин бьет здесь на искренность" ²⁴ .

Ты ошибаешься: я ни на что не "бью".

Я в таком душевном состоянии, что это уже только полубытие. Я думаю уже в категориях, которые пишутся с большой буквы, о последних, предельных величинах работы, чести, жизни, смерти.

Погибаю из-за подлецов, из-за сволочи людской, из-за омерзительных злодеев.

Твой Н. БУХАРИН.

15 декабря 1936 года.

Москва.

АПРФ, ф. 3, oп. 24, д. 262, л. 24-27.

Автограф; л. 17-23. Копия.

N 5. Н. И. Бухарин - И. В. Сталину, членам политбюро ЦК ВКП(б), 15 декабря 1936 года

Тов. И. В. Сталину.

Членам ПБ ЦК ВКП(б).

Дорогие товарищи!

Сегодня в "Правде" появилась отрицательная статья, в коей бывшие лидеры правой оппозиции (а следовательно, очевидно, и я, Бухарин) обвиняются в том, что они шли рука об руку с троцкистами и диверсантами. Гестапо и т. д.

Сим я еще и еще раз заявляю:

1. Ни словом, ни делом, ни помышлением я не имел и не имею ничего общего ни с какими террористами каких бы то ни было мастей. Я считаю чудовищным даже намек на такое обвинение. Все последние годы я верой и правдой служил партии.

2. При всех и всяких обстоятельствах, всюду и везде, я буду настаивать на своей полной и абсолютной невиновности, сколько бы клеветников ни выступало против меня со своими клеветническими показаниями и как бы они ни прикрывали эту клевету "благородными" побуждениями. С коммунистическим] прив[етом], Н. БУХАРИН.

П[ост] С[криптум]. Во время очной ставки, когда присутствовали члены ПБ, я позабыл свои записи о показаниях Куликова и др. на столе, в зале заседания.

15 дек[абря] 1936 года.

Москва.

АПРФ, ф. 3, oп. 24, д. 262, л. 30.

Автограф; л. 29. Копия;

Российский государственный архив

социально-политической истории (РГАСПИ),

ф. 58, oп. 1, д. 6, л. 82. Черновой автограф.

Резолюция: "Тов. Мехлису. Вопрос о бывших правых (Рыков, Бухарин) отложен до следующего Пленума ЦК. Следовательно, надо прекратить ругань по адресу Бухарина (и Рыкова) до решения вопроса. Не требуется большого ума, чтобы понять эту элементарную истину. И. Сталин"

РГАСПИ, ф. 45, oп. 1, д. 710, л. 179.

Машинописный экземпляр с автографом Сталина.

Примечания

1. Исправленный заголовок документа. Первоначальный заголовок: "Показания Пятакова от 7.ХII.1936 г.". - Ред.

2. Вписано от руки: "троцкистского". - Ред.

стр. 11

3. Первоначально было написано: "эту работу". - Ред.

4. Томский (Ефремов) М. П. (1880-1936) - член партии с 1904 года. С 1918 г. секретарь ВЦСПС. В 1919-1921 гг. и 1922- 1929гг. председатель ВЦСПС. В 1929-1930 гг. зам. председателя ВСНХ СССР. С 1932 г. зав. Объединением государственных издательств (ОГИЗ). Член ЦК партии в 1919- -1934 гг. (кандидат с 1934г.); член Политбюро ЦК в 1922-1930 годах. Покончил жизнь самоубийством. См. КУЛИКОВА И. С., ХАЗАНОВ Б. Я. Михаил Павлович Томский. - Вопросы истории, 1988, N 8.

5. Седов С. Л. - сын Троцкого, в эмиграции с 1929г., являлся доверенным лицом отца. Направляя в 1932 г. в СССР близкого к нему человека, Седов дал ему следующую установку: "В среде бывших оппозиционеров имеется два течения капитулянтов: первое - радековская группа, окончательно порвавшая с Троцким. С этой группой он ни в коем случае не должен входить ни в какие сношения" (Известия ЦК КПСС, 1989, N 9, с. 48, 49).

6. Первоначальная редакция: "было передано". - Ред.

7. Слова "с Бухариным" вписаны от руки. - Ред.

8. Слова о "своих встречах с Бухариным" вписаны от руки. - Ред.

9. Сокольников (Бриллиант) Г. Я. (1888-1939), член большевистской партии с 1905 года. С 1926 г. зам. председателя Госплана, в 1928г. председатель правления нефтесиндиката. С 1929г. полпред СССР в Великобритании, затем зам. наркома иностранных дел СССР. С 1935 г. первый зам. наркома лесной промышленности СССР. Член ЦК в 1917- 1919гг., 1922-1930гг., кандидат в члены ЦК в 1930-1936 годах. В 1936г. репрессирован. Убит в тюрьме в 1939 году. См. ГЕНИС В. Л. Григорий Яковлевич Сокольников. - Вопросы истории, 1988, N 12.

10. Далее вычеркнуто: "разговора, о котором я показывал". - Ред.

11. Слова "у меня" вписаны от руки. - Ред.

12. Далее вместо слов "все это" написано от руки: "блок с нами троцкистами". - Ред.

13. Слова "с правыми" вписаны от руки. - Ред.

14. Серебряков Л. П. (1888-1937), участник Октябрьской революции 1917г., в 1920-1921 гг. секретарь ЦК РКП(б). С 1921 г. на руководящей работе в профсоюзах, Политуправлении РВСР, в Наркомате путей сообщения. Избирался членом ВЦИК и ЦИК СССР. С 1931 г. работал в Центральном управлении шоссейных дорог и автотранспорта. В 1927 г. был исключен из партии, в 1930 г. восстановлен. В 1936 г. вновь исключен, в 1937 г. расстрелян-

15. Первоначальная редакция: "Известно ли Бухарину о составе центра? - Ред.

16. Далее вычеркнута фраза. - Ред.

17. Первоначальная редакция: "не могу сказать. Но вообще говоря связь со мной предполагалась как связь с троцкистами". -- Ред.

18. Слова "его связи с" вписаны от руки. - Ред.

19. Здесь и далее: правильно - Цетлин. - Ред.

20. Конец фразы вписан от руки вместо текста: "Конкретно шел разговор с Седовым". - Ред.

21. Первоначальная редакция фразы: "Кроме них нет никого". - Ред.

22. На документе рукой Сталина написано: "Молотову, Кагановичу, Ворошилову. Ст." - Ред.

23. Имеется в виду редакционная статья "Правые отщепенцы - защитники реставрации капитализма", опубликованная под рубрикой "В помощь пропагандисту" (Правда, 15.XII.1936). "Действительность показала, - говорилось в статье, - что троцкистско-зиновьевские шпионы, убийцы, диверсанты и агенты Гестапо работали рука об руку с правыми реставраторами капитализма, с их лидерами".

24. Вопросы истории, 1995, N 1, с. 9.

стр. 12

Постоянный адрес данной публикации: