Зима накатывалась в украинскую степь. Новоиспеченный дивизион выехал на зачетные стрельбы. Снег заволок полигонную гладь до горизонта.

Ракетчики, как в боевой обстановке, еще не знавшие боевых пусков, оборудовали позицию, степное жилье. За какие-то часы вырос палаточный городок.

В одной из нишей из двойного брезента расположились лейтенанты вспомогательной кабины. "Буржуйка" шипела дровами да выходная труба, мало засыпанная землей, накалялась до красноты. Предприятия поставили биметаллические радиаторы отопления, однако использовать их в полевых условиях довольно сложно - потому решили все делать постаринке с помощью печек на дровах.

Офицеры спали и чтоб угодить им теплом, дневальный подложил еще дров. "Буржуйка" краснела, и вспыхнул брезент. Лейтенант Санин, увидев огонь, быстренько собрал свои вещи и выскочил наружу, никого не разбудив.

Женя Красавин, первый ощутив жар, дико закричав, забрался под кровать. Витя Когут, в чем был, выбросился через огонь, опалив ноги. Последним проснулся Миша Климович. Метровые языки огня плясали перед лицом. Он рванулся вперед, но вспомнил, что документы офицерские лежат под подушкой. Он наклонился назад, выхватил галифе, и какая-то неистовая сила бросила его вперед и она, эта сила, проломила двойной брезент палатки. Миша вывалился на снег с огнем на спине.

А в это время весь лагерь дивизиона был на ногах. Мишке набросили одеяло, потушили огонь, понесли к санитарной машине.

Кто-то скомандовал - валить стержень палатки! А там еще был Красавин. Матрас над ним загорелся. И в этой ночной суматохе никто не видел, как дергался лейтенант, оставляя на спине отметины горячей коечной сетки, арифметика спины.

В полигонный госпиталь отправили троих офицеров.

А завтра стрельбы. Больше всех пострадал Климович.

...Лежат лейтенанты, уколов приняли нужные порции, метры бинтов навернули на их ожоги. Степное солнце светит ярко, да не греет. А души их болят: первый раз выехали на боевые стрельбы и они состоятся без них. Они не виноваты в том, но позор подкрадывается под сердце: столько готовились окрестить себя боевым огнем - и все прахом. Никто еще не сказал плохого слова о лейтенанте Санине, но у каждого из троих офицеров набухали слова осуждения его поступка, смысл которых заключался в том, что нельзя бросать друзей в беде.

Низина солнца плавила даль. Тягостно было в палате. И вдруг стук в стекло: в окне лицо Савина. Поднялся Климович, мол, что? Санин машет рукой на выход и показывает чуть в сторону рукой, где стоял командирский "газон".

- Братва, - сказал Климович, - тихонько на выход, не все сразу.

Красавин не мог идти: вздулись от ожога пятки. Он обнялся с Климовичем и так, подскакивая, направились они на выход. Когут пристроился следом: идем, сами понимаете, по надобностям. Это для медперсонала, смотревшего во все глаза за необычной прецессией.

..."Газон" мчался, как на пожар. За каждого лейтенанта на системе оставался оператор. Никто не видел, как забинтованные, покрытые чернотой офицеры заняли свои боевые места. А цель была на курсе.

- Мои сыны, красивые мальчики, обнимаю вас за ваш офицерский подвиг, - сказал командир дивизиона после окончания пусков ракет.

Постоянный адрес данной публикации: