Для буржуазной историографии последнего десятилетия, в особенности по проблемам международных отношений и внешней политики СССР, характерны сложные процессы, в которых взаимодействуют такие антагонистические явления, как переход от "холодной войны" к разрядке международной напряженности, с одной стороны, и кампания против разрядки, осуществляемая наиболее реакционными силами империализма, смыкающимися с пекинскими гегемонистами, - с другой. Отсюда весьма неоднозначные и противоречивые изменения в подходе буржуазных историков к оценке реалий советской внешней политики. Различные приемы фальсификации ее истории играют свою роль в системе идеологического "прикрытия" агрессивной политики империалистических кругов. Это, в свою очередь, диктует необходимость глубокого и тщательного анализа буржуазной историографии внешней политики СССР. В настоящей статье основное внимание сосредоточено на наиболее репрезентативных, нашедших международный отклик на Западе образцах исторической продукции последнего десятилетия.

Среди антиисторических концепций советской внешней политики, неуклонно обесценивающихся в процессе разрядки и растущего авторитета Советского Союза как силы, выступающей за мир, международную безопасность и сотрудничество, пожалуй, наиболее упал курс концепции "экспорта революции" как основной цели советской внешней политики, концепции, выраженной в заявлениях о "руке Москвы", о советской "подрывной деятельности" как главном средстве "проталкивания" революции за пределы Советской страны. Связанные с отходом от этой примитивной схемы высказывания стали довольно частым явлением на страницах буржуазной прессы. Так, ведущий орган "остфоршунга" ФРГ признает, что "вопрос о механизме советской дипломатии непосредственно после захвата власти в октябре 1917 года до сих пор ни разу не исследовался на Западе с точки зрения реальных фактов"¹ .

Лишь в книге американского автора А. Сенна² , по мнению ее западногерманского рецензента, предпринимается "впервые" попытка "сопоставить реальные факты и окруженный легендами феномен ранней советской дипломатии"³ . Поистине уничтожающее свидетельство

¹ "Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas", Wiesbaden, 1976, Bd. 24, Hf. 1, S. 92.

² A. E. Senn. Diplomacy and Revolution. The Soviet Mission to Switzerland, 1918. L. 1974.

³ "Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas", 1976, Bd. 24, Hf. 1, S. 52.

стр. 17

о бедности выдается буржуазной историографии: за 60 лет одни "легенды", никакого изучения фактов! Первое же соприкосновение с фактами в упомянутой книге - и характерный вывод рецензента: "Отсутствуют какие-либо доказательства либо даже намеки на то, что советское дипломатическое представительство занималось разработкой каких-либо планов переворота для каких-либо конкретных стран"⁴ . А ведь именно об этом писала все время реакционная историография, распространяя сообщения о "советском вмешательстве". Интересная деталь: в книге Сенна в отношении "подрывной деятельности" советских дипломатов употреблена формулировка "мало (?) доказательств"⁵ , хотя таковых вообще нет. Очевидно, в буржуазной историографии действует неписаный закон: допустимы колебания в масштабах фальсификаций, но полное их отсутствие в той или иной работе - это все-таки "табу". Ограниченность пересмотра старых одиозных штампов в современной буржуазной историографии ясна уже из этого примера (заметим, что книга Сенна - одна из самых далеко идущих в этом направлении и ее немецкий рецензент как бы оказывает определенную помощь читателю, чтобы он понял это). Чаще же рецензия публикуется для того, чтобы "спасти" слабую в исследовательском плане книгу, если в ней есть "полезное" (то есть антисоветское) содержание.

К числу таких "безнадежных" относится и вышедшая недавно в США работа X. Роджерса о международных отношениях в прибалтийском регионе в межвоенный период⁶ . Вот что пишет о ней весьма консервативный английский журнал: "Не использовано ни одного материала на русском языке, и вообще трактовка русского аспекта темы представляется неполноценной, побуждая задать вопрос о критериях, которыми автор пользуется для того, чтобы доказать что-то в истории. Выглядит, к примеру, странным, что В. И. Ленин цитируется по работе русского эмигранта, написанной к тому же на французском языке". Сведения о "подрывной деятельности" советских дипломатов, почерпнутые от "одного американского дипломата" и из "одной немецкой газеты", отмечает рецензент, "не очень-то убедительное доказательство"⁷ . Критика, казалось бы, уничтожающая, но обращена она лишь к методам "доказательства" антисоветских тезисов, автора упрекают за "неумелость" и "несолидность", не более того. Такая "критика" лишь стимулирует попытки более "глубокой" фальсификации.

На роль "знатока марксизма-ленинизма" претендует западногерманский историк Э. Нольте, ныне действующий в западноберлинском "свободном университете". Особым достоинством своей объемистой книги "Германия и "холодная война" он считает то, что в ней больше ссылок на классиков научного социализма, чем в какой-либо другой немарксистской работе⁸ . И этот "знаток" приписывает Ленину идею, будто "судьба мировой революции будет решена в ходе межгосударственной войны". Но поскольку даже подверженному антикоммунистической пропаганде читателю ныне не может не быть знаком термин "мирное сосуществование", связанный с именем основателя Советского государства, Нольте отсылает читателя к сноске в конце своей книги, где сообщается, что Ленин, говоря о сосуществовании, "имел в виду лишь "сожительство" народов уже после того, как они станут коммунистическими"⁹ . Между тем Ленин говорил именно о "сожительстве с капиталистическими странами"¹⁰ . Еще в сентябре 1919 г., в разгар

⁴ Ibid.

⁵ A. E. Senn. Op. cit., p. 127.

⁶ H. I. Rodgers. Search for Security: a Study in Baltic Diplomacy, 1920 - 1934. Hamden (Conn.). 1975.

⁷ "International Affairs", L., Vol. 53, N 1, January 1977, p. 139.

⁸ E. Nolte. Deutschland und der kalte Krieg. Munchen - Zurich. 1974, S. 27.

⁹ Ibid., S. 123, 639.

¹⁰ В. И. Ленин. ПСС. T. 41, стр. 133.

стр. 18

антисоветской интервенции, он писал американским рабочим о периоде, "когда будут существовать рядом социалистические и капиталистические государства", причем рассматривал как реальную возможность их сотрудничество, имея, в частности, в виду возможность "привлечения к России технической помощи более передовых в этом отношении стран"¹¹ .

Свои отношения со странами, принадлежащими к иной общественной системе, Советское государство всегда строило, исходя из того, что сосуществование - это не только сохранение мира, отсутствие войн, это также и сотрудничество в политической, экономической, научно-технической и культурной областях. Несмотря на это, историки типа английского советолога Х. Сетон-Уотсона, упорно твердят, будто целью внешней политики СССР является "распространение советской системы на каждую страну мира в качестве предпосылки развития человечества к социализму и коммунизму", что СССР "находится в постоянном состоянии войны со всеми государствами, которые не подчиняются его воле", что "понятие мирного сосуществования... равнозначно понятию "холодной войны"¹² .

Этому закоснелому в своем антикоммунизме советологу можно лишь порекомендовать обратиться к небезынтересной работе по истории англо- советских отношений 20-х годов, опубликованной недавно одним из его коллег. Там при всех оговорках и недомолвках вполне определенно констатируется, что не советская политика, а политика английского правительства "была далека от того, чтобы создать твердую базу для отношений на основах взаимности", что в своих расчетах британские политики исходили из того, что "изоляция России заставит ее стать похожей на другие европейские страны", то есть приведет к реставрации в ней капитализма¹³ . Таким образом, налицо здесь явное стремление Англии "подчинить своей воле" Советское государство, распространить на него "свою систему". А это, безусловно, явное нарушение принципа мирного сосуществования крупнейшей державой капиталистического мира!

Подлинную причину нападок на принцип мирного сосуществования раскрыл французский буржуазный историк-международник Ж. Лалуа, автор статьи на эту тему в энциклопедии "Коммунизм и демократическое общество"- этой библии современного антикоммунизма. Лалуа призывает "преодолеть двусмысленность "мирного сосуществования" и создать "институты, базирующиеся на стабильном балансе между естественным разнообразием и моральным единством". Расшифровывая эту нарочито туманную фразу, американский советолог А. Мейер предлагает более краткую формулу: международный порядок "национальный по форме, капиталистический по содержанию"¹⁴ . Вот почему западные пропагандисты воюют против принципа мирного сосуществования: они - за устранение иной социальной системы, за монопольное существование своей, капиталистической.

Нельзя недооценивать масштабов деятельности идеологических противников разрядки, размах их наскоков на политику и теорию мирного сосуществования. Десять лет назад английский международник Б. Томас, отмечая, что глупо было бы считать "советские доктрины войны и мира" первопричиной напряженности в отношениях между

¹¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 39, стр. 197.

¹² "Die Weit von heute". "Propylaen-Weltgeschichte. Eine Universalgeschichte". Bd. 10/1. Frankfurt a/Main - B. (West) - Wien. 1976, S. 217 - 218.

¹³ G. Gorodetsky. The Precarious Truce. Anglo-Soviet Relations 1924 - 1927. Cambridge (Mass.). 1977, pp. 260 - 261.

¹⁴ A. G. Meyer. Two Worlds: Communism and Western Society. "Slavic Review", Vol. 36, N 3, September 1977, p. 484; см. также "Marxism, Communism and Western Society: Comparative Encyclopedia". Vol. 2. N. Y. 1972, p. 26.

стр. 19

Востоком и Западом, добавлял: "Впрочем, работы, написанные на тему "советского генерального плана" популяризаторами "коммунистической угрозы", ныне почти перестали появляться"¹⁵ . Полностью соглашаясь с первой частью его высказывания, трудно принять вторую. Версии о "советском генеральном плане" "подрыва" и "завоевания" всего мира по-прежнему существуют, но в несколько намеленном виде. В конце 40-х годов, когда дело шло к победе революции в Китае, буржуазные авторы писали о "китайской стратегии" СССР, суть которой они сконденсировали в звонкой фразе: "Для Советов дорога на Париж идет через Пекин", что должно было означать, что Советский Союз, установив свое "господство" в Китае (так трактовалось образование КНР)¹⁶ , затем обрушится на Западную Европу. Для пущей убедительности эту фразу объявляли даже "высказыванием Ленина". Двумя десятилетиями позже бывший сотрудник госдепартамента США, ставший историком, Л. Галле заметил по этому поводу: "Нет оснований считать, что он (Ленин. - Л. Ф.) когда-либо говорил это"¹⁷ .

В конце 50-х - начале 60-х годов была изобретена другая формула советской стратегии "окружения Запада". Ее суть передает заглавие изданной тогда в ФРГ книги К. Мюллера "Через Калькутту на Париж?"¹⁸ . Наконец, в декабре 1976 г. участники годичного собрания Американской исторической ассоциации были информированы одним из бывших высокопоставленных деятелей госдепартамента, ныне тоже историком, Ю. Ростоу об открытии нового советского "генерального плана": "Начиная с пятидесятых годов Советы избрали в качестве основного средства завоевания Западной Европы ближневосточную стратегию. Захватив господствующие позиции в Средиземном море, Северной Африке и на Ближнем Востоке, Советы предполагали взять в тиски Европу, даже не вторгаясь в нее"¹⁹ .

Не будем гадать, какой географический пункт используют в дальнейшем буржуазные "исследователи" в соответствующих построениях советской внешней политики. Пожалуй, наиболее универсальным образом разрешил проблему западногерманский историк, близкий к правым кругам ХДС/ХСС, К. - Г. Руффман. Советское государство, возвестил он, "явно продолжает внешнюю политику свергнутого им царского режима, осуществляя, как и прежде, свой экспансионистский натиск по тем же четырем ударным направлениям русской внешней политики - на юг, запад, северо-запад и восток, которые были характерны для русской истории со второй половины XVI века"²⁰ .

Здесь налицо возвращение к старой концепции "преемственности" внешней политики царской России и Советского Союза. Эта концепция давно раскритикована марксистской историографией²¹ . От нее отмежевываются порой и представители "модернистского" крыла западной историографии. Так, редактор и издатель трехтомного труда по истории советской внешней политики, завершенного недавно в ФРГ, Д. Гейер, декларируя намерение "не оставаться на том уровне, который предопределялся подчеркнутым антикоммунизмом 50-х годов", отмечает неправомерность применения "глобальных общих дефини-

¹⁵ "Journal of Contemporary History", L., Vol. 3, N 1, 1967, p. 197.

¹⁶ А. И. Мартынов. Американская историография международных отношений на Тихом океане после второй мировой войны. "Проблемы международных отношений и идеологическая борьба". М. 1976, стр. 104 - 105.

¹⁷ L. Halle. Cold War as History. L. 1967, p. 233.

¹⁸ K. Muller. Ober Kalkutta nach Paris? Strategic und Aktivitat des Ostblocks in den Entwicklungslander. Hannover. 1964.

¹⁹ "Commentary", N. Y., Vol. 63, N 4, April 1977, p. 37.

²⁰ K. -H. Ruffman. Grundlagen und Grundziigen der sowjetischen Aussenpolittft. "Aktuelle Probleme sowjetischer Politik". Mainz. 1969, S. 23.

²¹ См., например, Б. И. Марушкин. История и политика. Американская буржуазная историография советского общества. М. 1969, стр. 119 - 130.

стр. 20

ций... для российской (то есть дореволюционной. - А. Ф.) и советской политики" и призывает своих коллег отказаться, в частности, от утверждения о "традиционном стремлении Москвы к мировому господству". Однако в конкретном описании советской политики в той же работе мы встречаем такие тезисы, как "советское стремление поставить ногу на Средиземное море", выдержанное-де "в традициях царской России"²² . То, что как бы отвергается в общей форме, возвращается к читателю в виде частного псевдофакта. Такое противоречие можно объяснить либо невозможностью "совладать" со строптивым автором²³ , либо расчетом: в нынешних условиях антисоветское содержание легче "протолкнуть" в упаковке из показного анти-антикоммунизма²⁴ .

Порой механизм теории "преемственности" используется как бы в "обратном направлении": признается трезвость и реализм советских внешнеполитических акций, гибкость в методах их осуществления - и все это трактуется как следование "традициям старой дипломатии", которая таким образом оказывается начисто лишенной своего классового содержания и предстает в нарочито идеализированном виде. Буквально ностальгией по "старому доброму времени" проникнута книга Б. Елавич (США), объединяющая описание и царской и советской внешней политики²⁵ .

"Ренессанс" теории "преемственности" порой приобретает прямо-таки гротескные формы. В томе по истории Европы, написанном солидным западногерманским буржуазным историком К. -Д. Брахером, есть такой пассаж: "Наряду с агитацией или вместо агитации за мировую революцию... вновь осуществлялась старая русская внешняя политика, невзирая на социальные и идеологические различия". В качестве единственного "подкрепления" указанного тезиса приводится "довод", что "Советский Союз получил признание со стороны Германии в 1922 г. (Рапалло), а двумя годами позже - и со стороны других западных стран, кроме Швейцарии и США, которые отказывали СССР в признании вплоть до войны 1939 года"²⁶ . Не говоря уже о грубых ошибках (дипломатические отношения с США были, как известно, установлены в ноябре 1933 г., а со Швейцарией - в марте 1946 г.), поражает уровень силлогизма: царская Россия имела дипломатические отношения, положим, с Германией, Советская Россия тоже - значит, никаких изменений в политике не произошло!

Попытки приписать СССР некий "генеральный план" экспансии либо изобрести какой-то "двигатель агрессии", присущий якобы советскому строю, слишком явно обнаруживают свою ненаучность. В условиях движения к разрядке буржуазные идеологи все охотнее брали на вооружение внешне "сбалансированный" подход, рекламировали "от-

²² "Sowjetunion. Aussenpolitik 1917 - 1955". Koln - Wien. 1972, S. 6, 346, 513.

²³ Имеется в виду П. Ланге- ученик известного своей крайней реакционностью советолога Г. фон Рауха, воззрения которого в том же томе подвергаются критике со стороны издателя-редактора. Остается, однако, вопрос, почему все-таки написание весьма ответственного раздела о советской политике в Европе после второй мировой войны было поручено именно Ланге. Что касается оценки проблемы советской политики на Ближнем Востоке и Средиземноморье, то более трезвые авторы на Западе (например, американский эксперт по ближневосточным делам О. Смолански) считают "непостижимой" привязанность своих коллег к идее, будто эта политика является "по существу продолжением исторического натиска на юг, характерного для имперских правительств России" ("Slavic Review", Vol. 33, N 2, June 1974, p. 371).

²⁴ "Скандальные карьеры Маккарти и Никсона, а также боль Вьетнама оживили анти-антикоммунизм... Анти-антикоммунизм сейчас в моде", - сокрушенно констатирует обозреватель американского журнала "News Week" (March 20, 1978).

²⁵ В. Elavich, St. -Petersburg and Moscow. Tsarist and Soviet Foreign Policy, 1814 - 1974. Bloomington - L. 1974.

²⁶ К.-D Bracher. Die Krise Europas 1917 - 1975. "Propylaen Geschichte Euro-pas". Bd. 6. Frankfurt a/M. - B. (West) - Wien. 1976, S. 155.

стр. 21

ход от черно-белых схем" и т. д. Ярким примером такой тактической перестройки в трактовке советской внешней политики явилась вышедшая еще в 1968 г. (переиздана в 1975 г.) монография одного из ведущих деятелей гарвардского "Русского центра" в США, А. Улама²⁷ . Книга эта стала едва ли не самым распространенным на Западе академическим трудом по истории внешней политики СССР, однако реакция на нее оказалась там смешанной. Рецензент ведущего органа американских советологов, сочтя необходимым похвалить Улама за намерение продемонстрировать "объективность", заметил тут же, что "его метод - в значительной степени интуитивный", а "его обращение с фактами заставляет предположить, что он считает беспристрастность чем-то недостижимым, а то и вовсе чем-то, что необходимо отбросить"²⁸ . Другими словами, "объективность" - в декларациях, субъективизм и пристрастность - на практике.

В известной степени логично, что основой концепции Улама является противоречие, которое он пытается перенести на предмет исследования. Уже название работы - "Экспансия и сосуществование" - призвано создать у читателя образ "двуликости", "противоречивости" советской внешней политики. Идея эта буквально пронизывает всю книгу. Первые недели после победы Октябрьской революции являли собой, по Уламу, "парадоксальную картину: с одной стороны, ясное понимание того, что мир и признание со стороны других государств являются необходимым условием для выживания большевистского режима; с другой - не упускается ни одного случая, чтобы оскорбить внешний мир и вызвать раздражение с его стороны"²⁹ . И в более близких к современности событиях он усматривает "две явно противоречивые политики: одна - политика воинственного коммунистического экспансионизма, нацеленного на ослабление позиций Запада или вытеснение его из Берлина, с Ближнего Востока, из Африки и даже Латинской Америки, другая же - политика упорных поисков урегулирования - и даже чего-то большего - с Соединенными Штатами"³⁰ .

Нетрудно заметить, что Улам пытается здесь подменить одно понятие другим: выдать за "противоречивость" реальную неодномерность, многоплановость советской внешней политики, объективно обусловленную, в частности, тем обстоятельством, что Советской России с самого ее возникновения противостоял отнюдь не какой-то монолитный "внешний мир", а совокупность самых различных сил. Был мир трудящихся, по отношению к нему велась политика солидарности, пролетарского интернационализма, и ответом с его стороны было отнюдь не "раздражение", а интернационалистская помощь. "Как только международная буржуазия замахивается на нас, - отмечал Ленин, - ее руку схватывают ее собственные рабочие"³¹ . Но и по отношению к классовому противнику-международной буржуазии - основоположник советской внешней политики не допускал однозначного подхода. "Нам не безразлично, - писал он, - имеем ли мы дело с теми представителями буржуазного лагеря, которые тяготеют к военному решению вопроса, или с теми представителями буржуазного лагеря, которые тяготеют к пацифизму" ³² . Он прямо указывал, что мы рассчитываем на "мир-

²⁷ A. Ulam. Expansion and Coexistence. The History of Soviet Foreign Policy 1917 - 1967. N. Y. - Washington. 1968. Некоторые аспекты концепции Улама получили критическое освещение в советской историографии (см. А. О. Чубарьян. Мирное сосуществование: теория и практика. М. 1976, стр. 21 - 26).

²⁸ Ch. Gati. History, Social Science and the Study of Soviet Foreign Policy. "Slavic Review", Vol. 31, N 4, December 1970, p. 686.

²⁹ A. Ulam. Op. cit., p. 55.

³⁰ Ibid., p. 606.

³¹ В. И. Ленин. ПСС. T. 41, стр. 329.

³² В. И. Ленин. ПСС. Т. 45, стр. 70.

стр. 22

ные чувства не только рабочих и крестьян, но и громадной части благоразумных представителей буржуазии и правительств"³³ .

Среди историков Запада еще сравнительно недавно бытовала версия, согласно которой большевики своей "пропагандой", "раздражавшей" власть имущих, чуть ли не сами навлекли на себя их "гнев". Не назови, например, они В. Вильсона или Д. Ллойд Джорджа империалистами, не было бы и интервенции ³⁴ . Улам, правда, далек от столь наивной интерпретации. Он признает, что мотивом интервенции были отнюдь не "обиды", нанесенные лидерам Запада, и тем более не опасения советской "агрессивности", а страх перед "примером советского коммунизма"³⁵ . Он отмечает также, что советская пропаганда (обоснованность которой он, таким образом, сам косвенно признает) действительно помогла повлиять на общественное мнение на Западе в плане обуздания тогдашних "бешеных"³⁶ . Так практически была претворена в жизнь ленинская программа "помочь народам вмешаться в вопросы войны и мира"³⁷ .

Спасти свою концепцию Улам пытается с помощью трех приемов. Первый из них - это чисто субъективистский тезис о "чудесном стечении счастливых случайностей, которыми воспользовались большевики"³⁸ . Тезис этот не нуждается в комментарии: апелляция к "чуду" лежит за пределами науки, даже буржуазной. Второй - это своеобразная "морализирующая критика". Да, замечает Улам, советские руководители готовы были установить нормальные отношения с капиталистическими странами и даже предоставить определенные льготы тем или иным их представителям, но эта была-де политика "подкупа"³⁹ . Третий прием - это использование для компрометации советской внешней политики фигуры и деятельности Троцкого. Нельзя не согласиться с ироническими высказываниями Улама насчет "веры Троцкого в... политику жестов", насчет того, как он "пытался запугать иностранные правительства своей пропагандой, сводившейся к ругательствам"⁴⁰ , но встает вопрос: насколько эта линия отражала линию партии? Улам, судя по всему, хорошо знаком с "архивом Троцкого" (в своем сочинении он приводит многословные выдержки из его материалов). Тем более показателен вывод, к которому приходит этот автор после всяческих оговорок: "Троцкий, Бухарин и Зиновьев скорее представляли собой спекулянтов от революции с порочной склонностью к грандиозным и фантастическим картинам революционных конвульсий", их политический крах был крахом "изолированных личностей и маленьких группок"⁴¹ .

Попытка отождествить линию оппозиционеров с линией партии не единственная форма использования их концепций для искажения советской внешней политики. Порой взгляды Троцкого противопоставляются советологами линии партии, но опять-таки в совершенно невероятном ракурсе. В ряде работ, вышедших в последнее время в США и других капиталистических странах и претендующих на принадлежность к "новейшим изысканиям", дело стало представляться таким образом, будто Троцкий вовсе не был авантюристом и фразером, а тоже стоял за "социализм в одной стране", но только без практиковавшейся-де его противниками "изоляции", а в "сотрудничестве" с капитали-

³³ В. И. Ленин. ПСС. Т. 44, стр. 287.

³⁴ J. M. Thompson. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace. Princeton. 1967, p. 219.

³⁵ A. Ulam. Op. cit., p. 98.

³⁶ Ibid., p. 103.

³⁷ В. И. Ленин. ПСС. Т. 35, стр. 16.

³⁸ A. Ulam. Op. cit., p. 64.

³⁹ Ibid., p. 103.

⁴⁰ Ibid., p. 55.

⁴¹ Ibid., pp. 186, 160.

стр. 23

стическими странами. Таким образом, дается понять, что окончательное поражение и разгром троцкистских и прочих оппозиционеров несли с собой переход в политике СССР к замкнутости, враждебности к внешнему миру и опять-таки к "экспансионизму"⁴² . Подобные идеи - это не что иное, как надругательство над истиной. Троцкисты, так же как и бухаринцы, фактически отрицали возможность построения социалистического общества в нашей стране в условиях мирного сосуществования с капиталистическим окружением, и, как указывается в новейшей работе ведущих советских историков- международников, "разгромив оппозицию всех видов, партия тем самым отстояла не только идею построения социализма в СССР, но и принцип мирного сосуществования с капиталистическими странами"⁴³ .

Тезис о "переориентации" советской политики в направлении замкнутости, "автаркии" его сторонники пытаются подкрепить фактом действительно имевшего место с начала 30-х годов резкого падения уровня торгово- экономических связей СССР с западными странами. Однако эта попытка находит возражение даже со стороны отдельных советологов. Сотрудник Колумбийского университета (США) М. Доуэн отмечает, что вовсе не Советский Союз, а западные страны под влиянием мирового экономического кризиса конца 20-х - начала 30-х годов встали на путь свертывания экономических связей вообще, а с СССР - в особенности, установив в торговле с ним дискриминационный режим. "С советской же стороны, - пишет он, - не было намерения ограничить торговлю ни в период первой пятилетки, ни после ее завершения"⁴⁴ .

Утверждения буржуазных авторов о противоречивости советской внешней политики (будь то в историко-хронологическом или в концептуальном плане) антинаучны. Во внешней политике СССР слиты воедино стратегия разоблачения империалистической политики агрессии и отпора ей и сотрудничества со странами противоположной общественной системы. И эта слитность - свидетельство не "противоречивости" советской внешней политики, а, напротив, ее гибкости и эффективности, последовательности и нерушимой преемственности ее ленинского курса. В первые годы существования Советской страны, при еще небольших ее потенциальных возможностях, результатом этой политики был крах интервенции и установление первого периода мирного сосуществования, хотя еще неполного и непрочного. Ныне результатом той же политики явился поворот от "холодной войны" к разрядке международной напряженности. Возросшая мощь социализма все более сильно влияет на мировое развитие, в том числе и на образ мыслей и действий правящих кругов Запада. Как отмечает акад. Е. М. Жуков, "последовательный курс на углубление разрядки международной напряженности, на полное претворение в жизнь Заключительного акта общеевропейского совещания, на прекращение гонки вооружений, на заключение соглашения между СССР и США об ограничении и сокращении стратегических вооружений, как и многие другие акции, свидетельствующие об искреннем стремлении Страны Советов к установлению взаимовыгодного сотрудничества между государствами на основе принципа мирного сосуществования, - все это в совокупности создает возможность оказывать известное положительное воздействие и на политику государств, принадлежащих к другой, противоположной социально-экономической системе"⁴⁵ .

⁴² R. B. Day. Leon Trotski and the Politics of Economic Isolation. Cambridge (Mass.). 1973; K. -D. Bracher. Op. cit., S. 154,

⁴³ "Ленинские традиции внешней политики Советского Союза". М. 1977, стр. 109.

⁴⁴ М. Dohan. The Economic Origins of Soviet Autarky 1927/28 - 1934. "Slavic Review", Vol. 35. N 4, December 1976, pp. 631, 635.

⁴⁵ Е. М. Жуков. Внешняя политика Советского Союза как фактор мира. "Общественные науки", 1977, N 4, стр. 23.

стр. 24

Выдвижение на передний план концепции о "противоречивости" советской внешней политики явилось своеобразной реакцией буржуазной историографии на осознание необходимости перехода от "эры конфронтации к эре переговоров". Старая концепция о "неизменной" агрессивности СССР была призвана "обосновать" отказ от переговоров с советской стороной. В условиях, когда такие переговоры стали необходимостью, эта концепция оказалась дисфункциональной. Поскольку, однако, западная сторона пытается навязать ведение этих переговоров "с позиции силы", постольку бужуазные авторы проводят мысль, будто советское "поведение" может быть и "твердым" и "мягким", а "регулятором"-де должна быть политика Запада по принципу: чем сильнее на Советы "нажать", тем больше они "размягчатся".

Когда в начале 70-х годов перед Западом стоял выбор - продолжение "холодной войны" или переход к разрядке, Улам выступил с книгой по истории советско- американских отношений после второй мировой войны. Каковы же уроки, которые, по его мнению, должны быть извлечены из истории этих отношений? Побольше бы давления, даже просто "блефа" в отношении русских - и можно было бы "отбросить" социализм⁴⁶ . Сегодня такого рода проповедь "балансирования на грани" встречает оппонентов в самих Соединенных Штатах. Американский буржуазный историк Р. Леверинг, исследовавший роль идеологического аппарата, средств информации и советологических дисциплин в обработке американского общественного мнения по актуальным внешнеполитическим вопросам⁴⁷ , приходит к выводу, что роль эта сводилась к пропаганде антинаучных концепций как о Советском Союзе и вообще о зарубежном мире, так и о "моральном превосходстве" США, что, в свою очередь, использовалось для обоснования их претензий на "мировое руководство" и на "право" "навязывать свои идеи... потерянному и страдающему человечеству"⁴⁸ . Апология интервенционизма под маской "морализма" - такое серьезное обвинение предъявляет автор тем, кто участвовал в "промывании мозгов" американцев в годы "холодной войны", и неудивительно, что тот же Улам почувствовал себя задетым и откликнулся уже на первую книгу Леверинга разносной рецензией⁴⁹ .

Очевидная практическая бесплодность политики и идеологии "силового давления" на СССР вызвала к жизни ряд других трактовок, которые, оставаясь в рамках концепции "противоречивости советской внешней политики", пытались использовать для ее подтверждения иные разновидности "модернистской" методики.

Это стремление продемонстрировано во втором томе упоминавшегося выше труда западногерманских международников Э. Шульцем - автором раздела о советской политике в германских делах и вопросах европейской безопасности ⁵⁰ . Он подвергает справедливой критике концепцию переговоров с СССР "с позиции силы", констатируя, что предпринимавшиеся такими твердолобыми деятелями "холодной войны", как К. Аденауэр, попытки вызвать изменения в советской внешней политике методами шантажа и угроз не могли не потерпеть провал⁵¹ .

⁴⁶ A. Ulam. The Rivals. America and Russia since World War II. N. Y. 1971. pp. 119, 123, 137, 147 - 148.

⁴⁷ R. B. Levering. American Opinion and the Russian Alliance, 1939 - 1945. Chapel Hill. 1976; ejusd. The Public and American Foreign Policy, 1918 - 1978. N. Y. 1978.

⁴⁸ R. B. Levering. The Public and American Foreign Policy, pp. 95, 156.

⁴⁹ "Slavic Review", Vol. 36, N 2, June 1977, pp. 306 - 307.

⁵⁰ В первом томе этого издания, охватывающем события до 1955 г., соответствующий комплекс проблем освещался Б. Мейсснером, чей закоснелый антикоммунизм нашел отражение, в частности, в том, что он попросту воспроизвел, порой даже текстуально, содержание своей книги, опубликованной еще в 1953 году.

⁵¹ "Sowjetunion. Aussenpolitik 1955 - 1973". Koln - Wien. 1976, S. 252.

стр. 25

Однако с этими трезвыми оценками соседствует крайне субъективистская характеристика целей и эффективности советских внешнеполитических акций. Схема Шульца, включающая в себя "конструирование" "списка теоретически мыслимых (?) целей" советской внешней политики, "шкалу их вероятности" и т. д., дает богатый простор воображению, порождаемому антисоветскими стереотипами. Можно скорее удивляться тому, что автор наметил всего 14, а не больше, таких "мыслимых" целей, да еще к тому же признал, что "некоторые" из них "взаимно исключают друг друга". Последнее обстоятельство должно было бы навести Шульца на мысль, что его "мыслимые цели", мягко выражаясь, не совсем верно передают действительные характеристики изучаемого им предмета, однако вывод делается совсем иной. "Советский Союз не достиг, - утверждает этот западногерманский историк, - ни одной из названных возможных целей"⁵² . И здесь противоречивость собственных точек зрения на советскую внешнюю политику переносится на нее самоё! В самом деле, по Шульцу, о "неуспешности" советской политики свидетельствует такое, к примеру, его суждение: "Социалистическая система в ГДР в значительной степени консолидировалась внутри и вовне и, как представляется, обнаруживает относительно благоприятные шансы на развитие в будущем, однако, с другой стороны, ФРГ сумела выйти из грозившей ей изоляции в своем союзе и начать политику разрядки"⁵³ .

В чем же состояли, по мнению Шульца, "недостигнутые" цели советской политики? В подрыве социалистической системы в ГДР? Как будто и сам он на этом не настаивает. В том, чтобы ФРГ продолжала реваншистско- милитаристский курс и ни в коем случае не присоединялась к политике разрядки? Но Шульц верно замечает, что не кто иной, как прежние руководители ФРГ (К. Аденауэр, а также его последователи Л. Эрхард и К. -Г. Кизингер), пытались присвоить ФРГ "право вето на политику разрядки", и лишь изменение этого курса, выразившееся, в частности, в подписании Московского договора 1970 г., "спасло чуть ли не в последний момент Федеративную республику от опасности попасть в политически потусторонний мир"⁵⁴ . Что касается Советского Союза, то, как отмечалось на учредительном собрании Советского института по развитию связей с общественностью ФРГ 4 февраля 1970 г., "Советский Союз никогда не ставил себе целью исключить Федеративную Республику Германии из общеевропейского сотрудничества. Напротив, с советской стороны неоднократно указывалось, что ФРГ могла бы и должна была бы внести свой вклад в разрядку напряженности и установление добрососедских отношений между европейскими государствами"⁵⁵ . Говоря о перспективах советско-западногерманских связей, Л. И. Брежнев подчеркивал: "К нашим отношениям с Федеративной Республикой Германии мы в Советском Союзе подходим с позиции мира, доброй воли и стремления к развитию взаимовыгодного сотрудничества. Мы убеждены, что такое сотрудничество принесет большую пользу не только народам обеих наших стран, но и Европе в целом, делу ее безопасности"⁵⁶ .

Надуманной является и проскальзывающая у Шульца идейка, будто процветание мирового социалистического содружества, равно как и отдельных социалистических стран, предполагает какую-то "изоля-

⁵² Ibid., S. 238.

⁵³ Ibid.

⁵⁴ Ibid., S. 292.

⁵⁵ В. М. Хвостов. Проблемы истории внешней политики СССР и международных отношений. Избранные труды. М. 1976, стр. 16.

⁵⁶ Л. И. Брежнев. Ленинским курсом. Т. 4. М. 1974, стр. 132.

стр. 26

цию" или "дискриминацию" стран противоположной общественной системы. Поиски "противоречий" советской внешней политики и здесь оказываются делом совершенно бесплодным,

Еще в начале 60-х годов на Западе возникла довольно громко заявившая о себе школа историков, получившая название "ревизионистской"⁵⁷ . Начав с пересмотра господствовавшей в буржуазной историографии догмы о виновниках "холодной войны" (а заключалась эта догма в простой сентенции: Советский Союз - зачинщик и инициатор, Запад же - сторона реагирующая, "жертва"), эти историки пришли к нелицеприятным выводам относительно политики мирового империализма вообще и американского в особенности. В этом своеобразном разоблачении империалистической политики, хотя и не всегда последовательном и все еще далеком от подлинно научной ее трактовки, и состоит их заслуга. В то же время их труды зачастую несут на себе груз глубоко неверных представлений о советской внешней политике, весьма активно используемых и популяризируемых буржуазной пропагандой⁵⁸ .

В конце 40-х - начале 50-х годов западная историография уже пережила волну "ревизионизма". Тогда "ревизионистами" называли ультраправых авторов маккартистского толка, которые довели до крайности тезис о "советской угрозе" заявлениями, что "экспансионизму" Советов способствовала, мол, "нерешительность" и "слабость" Запада в "сдерживании красного потока"⁵⁹ . Некоторые из нынешних "ревизионистов", по сути, просто "перевернули" эту формулу: агрессивной, экспансионистской силой, признают они, был Запад, а Советский Союз проявлял "слабость", чрезмерную готовность договориться с Западом во что бы то ни стало - вплоть до согласия пойти на "раздел" мира. "На конференции в Ялте, - пишут ультралевые авторы, - Рузвельт и Черчилль оказались вынужденными провести границу прекращения огня через Среднюю Германию. Эта военная граница была признана и как демаркационная линия политических сфер влияния. Пойдя на это соглашение, советское руководство поставило интересы своей национальной безопасности выше принципа пролетарского интернационализма"⁶⁰ . По их логике, интернационализм советской политики заключался бы, очевидно, в том, чтобы либо вступить в войну с союзниками по антигитлеровской коалиции и "нести революцию в Западную Европу на штыках", либо отказаться от заключения всяких соглашений со странами противоположной общественной системы, даже таких, на которые последние вынуждены были идти и которые открывали благоприятные перспективы для сил мира, демократии и социализма. Как тут не вспомнить слова Ленина, обращенные к "левым коммунистам": "Социалистическая республика среди империалистских дер-

⁵⁷ Подробнее о ней см. О. Л. Степанова. Историки-"ревизионисты" о внешней политике США. "Вопросы истории", 1973, N 3.

⁵⁸ Эта двойственность в концепциях "ревизионистских" историков США раскрыта в труде Института США и Канады АН СССР "США: политическая мысль и история" (М. 1976, стр. 273 - 283 и др.). Сбалансированный подход к взглядам этой школы демонстрирует историк ГДР Р. Хорн (R. Horn. Die "New Left History" in den USA iiber den kalten Krieg. "Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft", 1977. Hf. 7). Порой взгляды, близкие к "ревизионистским", высказывают авторы, не принадлежащие к течению "новых левых" (с которыми обычно ассоциируется "новый ревизионизм"), а отражающие представления определенных кругов социал-демократии. Такова, например, историческая часть работы западногерманских авторов: W. Moller, F. Vilmar. Soziaiistische Friedenspolitik fur Furopa. Hamburg. 1972.

⁵⁹ Подробнее об этом направлении см. Б. И. Марушкин. Указ. соч., сто 359 - 361.

⁶⁰ U. Schmidt, Т. Fischer. Der erzwungene Kapitalismus. B. (West) 1972, S. 80.

стр. 27

жав не могла бы, с точки зрения подобных взглядов, заключать никаких экономических договоров, не могла бы существовать, не улетая на луну"⁶¹ .

Крайности, как известно, сходятся. Это относится и к "ревизионизму" - ультраправому и ультралевому. Утверждения одного из корифеев "нового ревизионизма", Г. Колко, о "русском консерватизме", "нежелании американцев, англичан и русских (?) дать демократии в Европе развиваться своим путем" ⁶² обнаруживают близость к рассуждениям крайне правого американского историка Л. Фишера, который в своей последней, изданной уже посмертно книге договорился до того, что якобы Ф. Рузвельт, У. Черчилль и И. В. Сталин составили "консервативный заговор", что программа антигитлеровской коалиции была программой "мирного сосуществования сверхдержав" и это-де отразилось в решениях Ялтинской и Потсдамской конференций⁶³ .

Упущения "новых ревизионистов" представляют собой великолепную мишень для их критиков из академического "истэблишмента", которые, надо сказать, прекрасно этим пользуются для того, чтобы скомпрометировать и те тезисы "ревизионистов", которые задевают интересы империалистической политики. В США недавно вышла книга Ч. Ми "Встреча в Потсдаме"-типично "ревизионистская" работа со всеми свойственными этой школе противоречиями. С одной стороны, автор бичует политику США за то, что они начали в Потсдаме "атомную дипломатию". С другой - пытается поставить на одну доску и американскую и советскую позиции, заявляя, будто не только Г. Трумэн, но и глава Советского правительства, мол, равным образом "никогда не мыслили" Потсдамское соглашение как основу для подлинного сотрудничества, а видели в ней лишь набор "красиво звучащих сентиментальных фраз, которые можно использовать для взаимных обвинений в будущем конфликте"⁶⁴ . Касаясь этой последней идеи, рецензент английского консервативного журнала пишет с иронией: "Подобно заявлениям г-на Ми насчет применения атомной бомбы (то есть его критики в адрес "атомной дипломатии" США. - А. Ф.), это, может быть, и верно. В данном случае он, однако, приводит еще меньше доказательств в защиту своего тезиса. Более того, даже самый легковерный читатель не может не выразить своего удивления по поводу того, каким образом при отсутствии чего-либо даже близкого к подлинным документам автор может быть так категоричен насчет того, что там "мыслил"... русский премьер"⁶⁵ . Логика рецензента предельно ясна: если историк столь уязвим в одном случае (оценка "мыслей" советского лидера), то можно ли ему доверять в другом - то есть в критике западной политики?

Разумеется, все сказанное выше не означает какого-то "приговора" "ревизионистской" школе и тем более ее "отлучения" от науки. Следует, видимо, иметь в виду, во-первых, что никто из ее представителей не является специалистом по истории СССР и его внешней политики и соответствующие представления формировались у них под влиянием господствующих в странах капитализма концепций, особенно псевдолевого, троцкистского пошиба (И. Дейчер, Г. Маркузе). Во-вторых, и это, пожалуй, главное: наиболее серьезные представители "ревизионизма" порой находят в себе силы пересматривать в сторону объективности взгляды, сформировавшиеся под влиянием антисовет-

⁶¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 35, стр. 402.

⁶² G. Kolk о. The Politics of War. Allied Diplomacy and the World Crisis of 1943 - 1945. L. - N. Y. 1968, p. 450.

⁶³ L. Fischer. The Road to Yalta: Soviet Foreign Relations, 1941 - 1945. N. Y. 1972, pp. 1,2, 193.

⁶⁴ Ch. L. Mee. Meeting at Potsdam. N. Y. 1975, pp. 267 - 268.

⁶⁵ "International Affairs", Vol. 56, N 2, April 1977, p. 289.

стр. 28

ских стереотипов. Так, Г. Колко, отдавший значительную, а если верить некоторым аналитикам его творчества, самую большую среди "ревизионистов" дань концепции "сверхдержав"⁶⁶ , в более поздней работе, написанной в соавторстве с Дж. Колко, при оценке союзнических решений, определивших основы мирного порядка в Европе после второй мировой войны, ставит акценты уже несколько по-иному. Если ранее он практически не усматривал разницы в подходе Советского Союза и западных держав к послевоенным проблемам, сводя таковой к формуле "сверхдержавной опеки" над Европой, то в новой книге, анализируя политику Востока и Запада в германских делах, он признает, что "советская стратегия в Восточной Германии была гораздо ближе к тому, чего желал немецкий народ и что было согласовано между союзниками, чем любая программа в западных зонах"⁶⁷ . Это уже определенный отход от антинаучной теории о "сговоре сверхдержав", отражение позитивного развития того течения исторической мысли на Западе, которое получило в общем-то не совсем точное наименование "ревизионистского".

Однако имеется и другая тенденция, которая выражается в попытках подвести некую теоретическую и даже псевдомарксистскую базу под левацкие концепции о советской внешней политике. Такую неблаговидную роль взяла на себя, в частности, группа авторов ФРГ, Италии, Великобритании и США, опубликовавших недавно "методологический" опус под названием "Социально- экономические предпосылки советской внешней политики"⁶⁸ с претенциозной заявкой чуть ли не "первого применения методов марксистской науки к анализу советского общества". На деле же вместо такого анализа книга наполнена клеветой на советскую политику, сочетающей в себе практически все тезисы антикоммунистов. Тезис о "реинтеграции Советского Союза в международную систему, где господствует капитализм", соседствует здесь с тезисом о "кондоминиуме двух сверхдержав"; тезис о том, что советская политика "консервативна, направлена на сохранение статус-кво"- с тезисом о "советской территориальной экспансии"⁶⁹ .

"Сбалансированный", "объективный" характер этого опуса, оказывается, состоит в том, что в нем наряду с "недостатками" советской внешней политики признаются, мол, и некоторые ее "положительные черты". Возможно, такого рода "сбалансированный" подход и позволит поймать на удочку кое-кого из обывателей на Западе, остающихся в плену стереотипов о "советской угрозе". Однако с точки зрения познавательной подобные выверты трудно охарактеризовать иначе, как откровенную эклектику: лежащая в ее основе аргументация распадается при сколько-нибудь внимательном анализе. Так, если признается "определенная прогрессивная функция Советского Союза в деле защиты революционных изменений в развивающихся странах"⁷⁰ , то, логически рассуждая, это выбивает почву из-под тезисов о "кондоминиуме" сверхдержав, о "консервативном" характере советской внешней политики, о "советской экспансии".

Советский Союз в развивающихся странах, как и повсюду, находится "на стороне сил, отстаивающих дело национальной независимости, социального прогресса и демократии. Он относится к ним, как к своим друзьям по борьбе... не ищет никаких выгод для себя, не охотится за концессиями, не добивается политического господства, не до-

⁶⁶ "History and Theory", Middletown, Vol. XII, N 1, 1973, p. 149.

⁶⁷ J. and G. Коlko. The Limits of Power. The World and the United States Foreign Policy, 1945 - 1954. N. Y. 1972, p. 149.

⁶⁸ "Soziookonomische Bdingungen der sowjetischen Aussenpolitik". Frankfurt a/M- N. Y. 1975.

⁶⁹ Ibid., S. 9, 11,30.

⁷⁰ Ibid., S. 11.

стр. 29

могается военных баз"⁷¹ . В свете этого особенно двусмысленно выглядит позиция авторов упомянутого опуса: с одной стороны, они вроде бы признают законность и прогрессивность поддержки Советским Союзом национально-освободительного движения, а с другой - пытаются приклеить этой политике ярлык "экспансионизма", хотя попутно и признают, что в советском обществе нет "внутренних, толкающих к экспансии проблем и конфликтов"⁷² . Дело доходит даже до создания семантически ущербных словообразований типа "оборонительная экспансия", которые пускают в ход для характеристики советской внешней политики.

Когда упомянутые авторы пытаются снять с себя клеймо антисоветчиков с помощью того аргумента, что они, мол, признают и известные заслуги советской внешней политики, то они напрасно претендуют здесь на монополию или приоритет. Ныне, в обстановке невиданного роста авторитета внешней политики СССР, пожалуй, трудно найти такого автора (даже самого реакционного), который позволил бы себе ее стопроцентное охаивание. Даже крайне правый фальсификатор Нольте считает необходимым выразить "одобрение" Советскому Союзу за то, что он оказался единственной державой мира, бросившей вызов гегемонистской политике США и спасшей мир от превращения в "паке американа", что, как дипломатично замечает он, "было бы не самой желательной формой его единства"⁷³ . В этой связи не лишено определенной иронии и то обстоятельство, что, по утверждению новоявленных "марксистов", "Советский Союз, как представляется, сделал стратегический выбор в пользу США и стремится помочь им укрепить их ослабленное положение по отношению к империалистическим конкурентам, реставрировать американскую руководящую роль в капиталистическом "лагере"⁷⁴ .

Здесь нам вновь приходится сталкиваться с тем, что крайности в буржуазной историографии сходятся. Улам видит основную цель советской внешней политики в "подрыве" позиций США в мире⁷⁵ , здесь утверждается нечто вроде бы диаметрально противоположное, но, по сути дела, в том и другом случаях перед нами все тот же тезис о "советском вмешательстве", о "руке Москвы". Между тем ясно, что советской политике одинаково чужда и идея вмешательства ради "экспорта революции", и идея вмешательства ради "поддержки" гегемонистских устремлений той или иной империалистической державы. Еще в 1920 г. в директивном письме Наркоминдела РСФСР подчеркивалось: "Наш общий принцип есть - стараться добиваться соглашения со всеми, и в частности, организовывать товарообмен со всякой страной, с какой предоставляется для этого возможность, но политически не становиться на ту или иную сторону в конфликтах, раздирающих империалистический мир"⁷⁶ .

Разумеется, пока существует капитализм, сохранятся и межимпериалистические противоречия, основным способом разрешения которых будет метод "по силе". По меньшей мере странно возлагать ответственность за это на советскую внешнюю политику. Если уж говорить об ответственности Советского Союза, то ее надо анализировать в рамках той системы, в которой эта ответственность возложена на него историей: в системе содружества социалистических государств, в рамках отношений Советского государства со своими союзниками - странами со-

⁷¹ "Правда", 23.VI.1978.

⁷² "Soziookonomische Bedingungen der sowjetischen Aussenpolitik", S. 30.

⁷³ E. Nolle. Op. cit., S. 606.

⁷⁴ "Soziookonomische Bedingungen der sowjetischen Aussenpolitik", S. 46.

⁷⁵ A. Ulam. The Rivals, p. 391.

⁷⁶ Цит. по: В. Петров, В. Гелов, А. Каренин. Ленинская внешняя политика СССР: развитие и перспективы. М. 1974, стр. 53.

стр. 30

циализма. Подлинно демократический характер этих отношений, свободный от гегемонизма и "права сильного", в последнее время находит определенное понимание и со стороны буржуазных авторов. В трудах солидных западных экономистов все более скептическое отношение, а то и критику встречают широко распространявшиеся в годы "холодной войны" утверждения о "невыгодности" экономического сотрудничества с СССР для европейских социалистических стран, о "привилегированном положении Советского Союза в системе ценообразования СЭВ" и т. д.⁷⁷ . История развития взаимоотношений между социалистическими странами показала, что "интеграция в экономической области со сверхдержавой - Советским Союзом не обязательно должна выливаться в ущерб для более слабого партнера, а напротив, при определенных политических условиях может способствовать развитию отношения подлинного партнерства"⁷⁸ , - отмечается в серьезном исследовании, выпущенном в ФРГ по проблеме взаимоотношений между "Общим рынком" и странами социализма. Таким образом, когда практические соображения, например, необходимость в более или менее объективной информации о деловом партнере, перевешивают соображения чисто пропагандистского характера, буржуазные авторы оказываются вполне способными к формулированию достаточно трезвых, хотя и не совсем последовательных выводов о советской политике. Это и есть отражение той тенденции, которую гениально предвидел Ленин: "Есть сила большая, чем желание, воля и решение любого из враждебных правительств или классов, эта сила - общие экономические всемирные отношения, которые заставляют их вступить на этот путь сношения с нами"⁷⁹ .

Рассмотренный в статье "срез" с массива современной буржуазной историографии советской внешней политики показывает, что крепнущей тенденции к менее предвзятому подходу, отражающей позиции трезво мыслящих представителей буржуазного лагеря, противостоит довольно активная деятельность врагов разрядки. Последние широко используют как старые, так и "новые" приемы фальсификации, включающие в себя нападки на теоретические основы внешней политики социализма, на принципы мирного сосуществования и социалистического интернационализма; попытки гальванизировать "теорию преемственности", а также троцкистские идеи; проповедь "силового нажима" на СССР в сочетании с напускным "морализмом"; стремление использовать постулаты антинаучной концепции "сверхдержав". Но при всей их активности совершенно очевидна слабость, противоречивость и эклектичность аргументации представителей этого "противотечения", что является еще одним наглядным свидетельством идейной и научной нищеты советологической историографии.

⁷⁷ F. D. Holzman. Foreign Trade under Central Planning. Cambridge (Mass.), 1974, pp. 292 - 293, 301 - 303; E. Hewett. Foreign Trade Prices in the Concil for Mutual Economic Assistance. L. 1974, p. 180.

⁷⁸ "Die Ostbeziehungen der europaischen Gemeinschaft". Munchen - Wien. 1977, s. 138. Трезвые оценки пробивают себе дорогу и в характеристике взаимовыгодного сотрудничества СССР с развивающимися странами. Показателен в этом отношении сборник "Economic Relations between Socialist Countries and Third World" (L. 1977), в котором представлены статьи ряда авторов из капиталистических и развивающихся стран, работающих в английских университетах. Особый интерес представляют в этом плане статьи Д. Найяра, Р. Чоудхури. Р. Мабро.

⁷⁹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 44, стр. 304 - 305.

Постоянный адрес данной публикации: