Автор: Алексей Зудин

Масштабы совокупных претензий народа к власти сегодня таковы, что если их предъявить одновременно, никакая власть не выдержит

Минувшие месяцы 2005 года подтвердили тенденцию, характерную и для предшествующего десятилетия: политическая жизнь в России есть, и она как минимум не менее насыщенна, чем в 90-е годы. Во всяком случае, свободное обсуждение новых подходов власти к решению стоящих перед страной проблем велось по самому широкому кругу вопросов. Модернизационные проблемы выразились в дискуссиях по поводу сути и будущего социальных реформ, идеологические - вылились в споры о содержании и настроении главных весенних событий года: празднования 60-летия Победы и послания президента Федеральному Собранию. Реальный смысл переживаемого страной периода попытался в беседе с обозревателем "Политического класса" Сергеем Шаповалом раскрыть политолог Алексей Зудин.

- Алексей Юрьевич, в качестве отправной точки для нашего разговора я предлагаю мнение французского медиевиста Жака Ле Гоффа, считающего, что успешное историческое развитие возможно при двух условиях - преемственности и переменах: "При отсутствии преемственности вас ждет поражение, при отсутствии перемен - смерть на медленном огне". В связи с этим два вопроса: чему мы наследуем и каков вектор сегодняшних перемен?

- Мы наследуем всему, что у нас было. Вопрос в том, какая из ветвей наследования является плодотворной, а какая нет. В предельно общем плане наследование происходит всегда вне зависимости от наших желаний, но важно понимать, какие пласты прошлого избираются сознательно в качестве опорных, а какие работают на бессознательном уровне. Нынешняя власть сделала актуальным наследием советский официальный пласт, а это может завести в тупик. Плодотворным, с моей точки зрения, могло бы быть наследование неформальному советскому пласту, с которым связано все хорошее в той жизни.

Сегодняшнюю ситуацию определяет попытка консолидировать систему. В связи с этим перемены замедляют шаг, становятся более консервативными, отсюда активизация прошлого. Начинают выстраиваться скрепы между новым и старым пластами жизни, но конкретные формы синтеза представляются мне неудачными: по нашей стране снова шагает Иосиф Виссарионович Сталин.

- Сейчас у власти находятся люди нового поколения, их ментальность отлична от ментальности членов политбюро, им должно быть известно, что история повторяется в виде фарса, тем не менее они делают такой выбор. Почему?

- Постараюсь более или менее адекватно реконструировать их резоны. То, что они сейчас делают, можно назвать сталинизмом для народа. Поскольку в определенных слоях населения Сталин все еще популярен, руководство страны пытается держать руку на пульсе общественного мнения. Режим хотел бы обеспечить максимально широкую базу, отсюда у обещающей модернизацию "Единой России" на предвыборном плакате в стиле Ильи Глазунова появляется громадная галерея политических деятелей прошлого, в том числе и Сталин.

Я не сторонник того, чтобы выбросить эту фигуру из нашей истории, но не считаю возможным механическое ее присутствие под лозунгом "Это тоже наше прошлое". Необходима интерпретация, но важность этой задачи не осознается, считается, что и так сойдет. Но так не сойдет. Ставка на консолидацию всего и всех в одной точке непродуктивна. Для интеграции необходимы адекватные символы. Победа 1945 года реально объединяет российское общество, а фигура Сталина его раскалывает.

- За этим - неправильный выбор модели или недомыслие?

- Я думаю, неправильный выбор модели. Систему, которая создавалась с 2000 года, ваш покорный слуга назвал моноцентрической. С учетом обстоятельств места и времени я считаю, что это не самая плохая система. Главное - понимать, что она временная. Казус товарища Сталина - яркая демонстрация непонимания принципа, лежащего в основе такой

стр. 15

системы. Решено консолидировать всех и вся, создать единый центр, который будет всем рулить в режиме ручного управления. Но такая система неизбежно будет примитивной и нежизнеспособной, быстро износится и разрушится. Моноцентризм без берегов очень опасен.

В политической науке есть влиятельное направление, в рамках которого принято считать, что все политические игроки более или менее рациональны. Своеобразная "презумпция рациональности". Поэтому говорить о недомыслии некорректно, оно может возникнуть за пределами актуального горизонта планирования. К тому же у нас нет живого опыта демократической политики. Правящие группы привыкли к бесконтрольности и безответственности. Была попытка суда над КПСС, она провалилась.

И дело здесь не в нашей аморальности. Вспомним, что суд над нацизмом организовали не немцы, то есть требуется внешняя инстанция. Как написал Михаил Бахтин - позиция "вненаходимости". Если мы твердо выступаем за суверенитет, то такой внешней инстанцией может быть только время. А совсем не текущие, чужие и неизбежно заинтересованные оценки.

Если измерять нашу готовность к переменам, нельзя сказать, что мы к ним не были готовы. Наши реформаторы - не агенты влияния, их к нам на парашютах не сбрасывали. Они - продукты позднесоветской культурной эволюции, поставившей общество перед необходимостью перемен. Другое дело, что внешняя необходимость созрела раньше, чем внутренняя готовность к реформам.

Стивен Фиш, американский политолог, в свое время написал книгу о российской политической трансформации с говорящим названием - "Демократия на пустом месте". С такой постановкой вопроса согласиться нельзя. Предпосылки для начала трансформационного процесса у нас сложились, а вот условия для его завершения приходится создавать уже в процессе самого движения. Переход в новое качество оказался "навязанным": одна часть элиты поняла необходимость перемен, другая часть элиты и значительная часть общества были поставлены перед фактом. Принципиально важно, что переход был навязан "изнутри", а не "извне". Но в такой ситуации решать задачи, связанные с преемственностью и обновлением, гораздо сложнее и мучительнее. Тем выше ответственность правящих групп.

- У Макиавелли есть замечательная сентенция: "Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое - не может; из чего следует, что наносимую обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести". Наша власть может не бояться мести? Этот вопрос стал особенно актуальным после "оранжевой революции".

- Эти революции нашли отзвук в очень узких группах, которые находятся на периферии политической системы. В обществе влияния "оранжевых" настроений я пока не вижу. Ответ российского общественного мнения можно суммировать следующим образом: события, подобные украинским, у нас невозможны, но если ситуация будет ухудшаться, у нас произойдет нечто собственного образца. К тому же киевский майдан 2004 года - это во многом повторение российского августа 1991 года.

Когда началось формирование путинского моноцентризма и выяснилось, что общество его принимает, что сопротивление в элитах минимально, в большую моду вошли разговоры о российском авторитаризме: такое у нас наследие, мы холопы, не переносящие свободы, и т.д. На моей памяти эти причитания возникают второй раз, первый был после дефолта 1998 года.

Разговоры о нашей "рабской природе" ведет образованный класс, но ничем иным, как попыткой освободиться от ответственности, они не являются: мол, мы-то все понимаем и знаем, как нужно правильно жить, но что можно сделать с таким народом? Эти разговоры непродуктивны с политической точки зрения, они сомнительны с научной и уж тем более с моральной точки зрения. Социологические опросы показывают, что люди многое понимают, делают выводы и не забывают обиды. Наступит момент, когда существующая система утратит общественную поддержку.

Почему эти процессы идут у нас медленно? Потому что было много шоков, перешедших на подсознательный уровень. Многие претензии оказались непредъявленными, часть перешла по наследству от отцов и дедов. Масштабы совокупных претензий к власти сегодня таковы, что если их одновременно предъявить, никакая власть не выдержит.

Формулировать общественные запросы в состоянии только элиты и субэлиты, тот самый образованный класс. Но люди, относящие себя к этим группам, по большей части политическим мышлением не обладают. У них есть некие нормативные представления и понимание собственных интересов, но нет естественной связи с собственной страной и долгосрочного видения ее развития. Если этого нет, то кто они? Ответ прост: они - только первое поколение российских политиков. У нас кризис элит. И это кризис роста, а не происки коварного Кремля.

Для продуктивного выхода из этого кризиса, во-первых, нам нужно изменить отношение к самим себе, надо научиться себя уважать. Во-вторых, субэлите не худо бы пересмотреть свое отношение к народу. Как до революции верхи сословной системы презирали тех, кто внизу, так и в советское время выходцы из рабочих и крестьян, выбившиеся наверх, презирали тех, из кого они вышли. Все это воспроизводится и сейчас: существует предельная социальная дистанция, нежелание слушать людей и стремление манипулировать интересами и мнением большинства. Когда возникают проблемы, все объясняется рабством народа. Но у нас нет рабов! Граждан нет, но нет и рабов: из рабства вышли, но гражданами пока не стали. Может случиться, что и не станем. Не все истории заканчиваются хорошо. Российская нация как политическая остается незавершенным проектом.

- Развитие страны при Путине вы рассматриваете как находящееся на

стр. 16

исторической магистрали или как поворот в тупик?

- Для меня тупиком была ельцинская система конца 90-х годов - страна начинала распадаться. Мы стали утрачивать главное: Россия - единственная страна, которая из тоталитаризма вышла самостоятельно. Германия и Япония получили демократические институты в результате поражения в войне, и получили их от оккупационной администрации.

- Но есть Испания после Франко.

- Испания - один из немногих примеров естественного выхода (кстати, он начался уже при Франко), поэтому определенные параллели возможны. Но это был выход из другой системы. Испанская система тоталитарной никогда не была: это был жесткий авторитаризм при неогосударствленной экономике и плюрализме в правящем классе.

Порвав с тоталитарной системой, мы сохранили суверенитет. Но к концу 90-х годов подошли к такому рубежу, что сделай еще два-три шага, и страна развалится. Проект "Путин" - попытка восстановить способность развиваться, не теряя суверенитета. С моей точки зрения, это ценно. Насколько проект будет успешным, не знаю. Я уже говорил о слишком широком представлении о символической интеграции: мы всех, включая товарища Сталина, собираемся взять с собой.

Плюс к этому произошел конфликт между двумя проектами модернизации. Я имею в виду конфликт между правящей группой и бизнес-элитой. Если бы в этом споре победила последняя, мы вернулись бы в конец 90-х. Но победа над бизнес-элитой привела к укреплению позиций консервативной части правящей группы. Как в этой ситуации будет развиваться экономика, не очень понятно. Если вы жестко ведете себя по отношению к элите бизнеса, то логичным было бы поменять отношение к среднему и малому бизнесу. Но в этом случае придется идти на конфликт с основной частью бюрократического класса. А здесь - тишина.

С долгосрочной точки зрения, для меня главными являются именно эти две опасности: захлебнуться в советском прошлом и задушить бизнес. Дальнейшее продолжение существующих тенденций приведет в тупик.

- Апрельское послание президента Федеральному Собранию подхлестнуло разговоры о будущем режима. Реакция была очень разнородной: Горбачев увидел в послании предвестие новой перестройки, с другой стороны, его оценили как анемичное выступление, абсолютно ничего не добавляющее к прошлогоднему, с третьей - как речь уставшего от власти человека, напуганного приближением революции какого-нибудь цвета и нацеленного на уход. Каково ваше впечатление?

- Оно позитивное, но очень сдержанное. Мне кажется, что изображение послания как анемичного, как выступления человека, боящегося революции и готового уйти, нужно воспринимать с точностью до наоборот. Это оценки не экспертов, а заинтересованных людей. Я вижу послание уходящего президента, исполненного твердой решимости обеспечить преемственность политического курса. В решающей степени успех этого дела будет зависеть от того, насколько Путин окажется в состоянии противодействовать "эффекту хромой утки". Сделать так, чтобы общество поддержало избранную им кандидатуру преемника, может только президент, который до самого последнего момента сохраняет политическую силу и авторитет. Для тех, кто играет против этого сценария, очень важно последовательно изображать президента слабой фигурой.

Упомянутые оценки интересны как свидетельства, характеризующие намерения части политических игроков, но к посланию они не имеют никакого отношения. Человек, боящийся "цветной революции", не выступает за расширение диалога власти с обществом, за фактическое восстановление политического плюрализма в контролируемом государством информационном пространстве.

С чем связана моя сдержанность в оценке послания президента? В нем обозначен настолько широкий спектр задач по части политических преобразований, что возникает вопрос, насколько они реализуемы в обозримой перспективе и реализуемы ли вообще?

Далее, послание - всего лишь наметки будущего политического курса. Между тем, продолжит действовать инерция существующего курса. А ведь именно он привел к ослаблению обратных связей с обществом: с прошлого года у нас осуществляется фактически административная модель правления.

К моменту послания Кремль оказался в очень непростой ситуации. Наступление силовиков на бизнес можно считать прямым следствием политического ослабления наиболее модернизированных социальных групп. С другой стороны, монетизация льгот нанесла серьезный ущерб взаимоотношениям президентской власти с социально слабыми группами. Из того, что протестные настроения оказались локализованными в рамках получателей льгот, не стоит делать поспешных оптимистических выводов. Это может стать началом изоляции режима. Но теперь Кремль не может уверенно опереться ни на одну группу в обществе. Политическое равновесие оказалось нарушенным в пользу той самой коррумпированной и неэффективной бюрократии, от которой президент столь решительным образом дистанцировался в своем послании.

Таким образом, послание можно оценить как достаточно решительную попытку восстановить нарушенное политическое равновесие. Это, безусловно, позитивный шаг. Иное дело, что этот шаг может оказаться запоздалым.

- Выделенные вами положительные моменты многие наблюдатели расценили как послание лидерам западных стран, которые приезжали в Москву 9 мая.

- Международная составляющая, безусловно, в послании присутствовала, несмотря на то, что вопросы

стр. 17

внешней политики оттуда были подчеркнуто изъяты. Имидж России очень серьезно ухудшился после дела ЮКОСа и событий на Украине. В этом смысле подтверждение демократической идентичности России обращено не только внутрь страны, но и к Западу.

Но в послании присутствовала и другая мысль: путь России к демократии - самостоятельный путь суверенного государства. Мне представляется, что новизна именно в концепции суверенного демократического развития, а не только в подтверждении традиционной приверженности демократическим ценностям. Многие концепции будущего России закрепляют за Западом роль воспитателя российской демократии, забывая о том, что российский демократический процесс является автохтонным.

- То, о чем вы говорите, легко перевести в рассуждения об особой российской демократии, к которой страна идет особым путем.

- Безусловно. Но самостоятельное движение к демократии - наш политический капитал. И поскольку мы его не использовали, нам так или иначе навязывали статус и психологию страны побежденной. Это означало: стандарты для нас определяют другие, а не мы сами. Отсюда вытекал ряд серьезных и практически значимых следствий. Да, есть опасность двинуться в сторону "демократии по-сингапурски". Но опасности есть в рамках любого курса. Людьми, приверженными либеральным ценностям, по большому счету не решена задача национализации видения российской демократии.

Важно помнить, что наш путь к демократии начался не с пустого места, что российская демократия зарождалась под покровом советской системы и была главным победителем советского коммунизма. А часть нашего либерального сообщества понимает этот процесс в рамках схемы "Россия - побежденная страна". Это тоже опасность. Принципиально важно: советский коммунизм победила Россия, а не Америка. Мы самостоятельно сделали выбор в пользу демократической модели и сами будем определять, как идти по избранному нами пути. В этом я вижу смысл идеи суверенного демократического развития.

- Но одних деклараций мало, хотелось бы понять, в чем именно заключается специфика нашего пути к демократии. Повторять, что мы суверенная страна, что гражданское общество - это хорошо, а нравственность лучше безнравственности, можно еще лет двадцать. Это то же самое, что произносить "халва" и ждать, что во рту станет сладко.

- Я с вами полностью согласен. Это для меня еще одно основание для сдержанности в оценке послания президента. Реализация даже части заявленного в послании потребует серьезных решительных действий в ближайшее время. Вот и будем судить по делам.

- Каково ваше видение 2008 года?

- Есть три сценария. Первый основан на презумпции искренности: Путин говорит, что он уйдет, - значит, уйдет. В частную ли жизнь, в политическую ли, главное - он перестает быть президентом. Но разговоры о его переходе в премьеры мне не кажутся продуманными и обоснованными.

Второй сценарий: Путин хочет уйти, но дела в стране пойдут все хуже и хуже, преемника, который устроил бы большую часть правящей группы, не окажется; проведут общенациональный референдум; Путин вынужден остаться. У этого сценария очень высокие издержки: разрыв с демократической моделью развития и международная изоляция.

Третий сценарий: преемника находят, но ему не удается получить поддержку в обществе; система рушится и возвращается в состояние образца конца 90-х годов, в конфликтную и неустойчивую олигархическую систему. Здесь издержки также высоки.

- И какой из этих сценариев, по-вашему, наиболее вероятен?

- Пока первый. Запас прочности у системы достаточно высок. У правящей группы существует возможность маневра в отношении партии власти. Давайте не забывать, что в 1999 году у нас была не только управляемая ротация через преемника, у нас состоялась удачная попытка оседлать революцию, которая должна была вымести старое руководство и привести в Кремль людей из блока "Отечество - Вся Россия". Если это удалось сделать, то мы не можем исключать вероятности смены партии власти, скажем, в 2007 году. Например, "Единая Россия" может разделиться на две части, одна из которых окажется ответственной за монетизацию льгот и реформу ЖКХ, а вторая будет звать страну в будущее. Произойдет управляемая ротация не только президента, но и партии власти.

- Вы произнесли тревожную фразу: не все истории заканчиваются хорошо. Какой вы видите историю России в долгосрочной перспективе?

- Здесь можно говорить лишь о предельно общих сценариях. Позитивным для меня является следующий: Россия сохраняет суверенитет и территориальную целостность; интегрирует политическую систему; создает условия для ответственной политической конкуренции; увеличивает роль парламента, за счет чего правительство будет формироваться с опорой на большинство в Государственной Думе; решает проблему взаимоотношений правящей группы с бизнес-элитой; справляется с шоком, связанным с расширением ЕС и НАТО; выстраивает новые отношения с ближним зарубежьем; перестает пугать себя и весь мир таким страшным явлением, как российский менталитет. Это преображение вполне возможно.

Есть и негативный сценарий: мы не справляемся с внутренними и внешними вызовами, в результате чего Россия просто исчезает. Как известно, свято место пусто не бывает. Могут увеличиться в размерах Польша и Украина. Если мы не произведем вторичную индустриализацию Восточной Сибири, следующее поколение там будет разговаривать уже не по-русски.

Какой сценарий реализуется, в решающей степени зависит от нас. Уже нашему и следующему поколениям станет ясно, каким окажется будущее нашей страны и есть ли оно вообще. Пафос здесь ни при чем - историческое время бежит все быстрее.

Постоянный адрес данной публикации: