Прежде чем проанализировать действие оппозиции начало/конец, скажем несколько слов о кашубах, которые в генетическом, лингвистическом и культурном отношении, по мнению многих специалистов, представляют собой микроэтнос, состоящий из потомков одной из ветвей полабских славян. Из истории кашубов известно, что сохранившаяся на сегодняшний день область распространения "кашубщины" представляет собой восточную периферию значительно большей территории, подвергавшейся германизации в течение прошлых столетий.

На формирование кашубской языковой картины мира наложили отпечаток такие противоречивые факторы, как, с одной стороны, относительная изолированность кашубов от носителей других польских диалектов (благодаря проживанию на балтийском побережье и ориентированности на добычу рыбы как основного источника пропитания), с другой - сильное многолетнее влияние как польского языка и его диалектов, территория распространения которых граничит с Кашубами (кочевские, силезские говоры), так и прямого (намеренного) влияния немецкого языка и часто опосредованного проникновения чешского или лужицкого языков.

Особенности кашубского языка и картины мира в части восприятия начала и конца (бытия) мы рассмотрим на материале фразеологии, почерпнутой из лингвострановедческого словаря кашубских говоров Б. Сыхты [1]. Этот словарь представляет собой уникальное произведение славянской лексикографии, поскольку является подлинно лингвострановедческим и дает возможность читателю познакомиться с языком, фольклором, бытом, обычаями и историей кашубов.

Обращаясь к оппозиции жизнь/смерть, отраженной во фразеологии, мы сталкиваемся с множеством значений, характеризующих начало и конец человеческой жизни. В народных представлениях, нашедших выражение в устойчивых выражениях, просвечивает отношение к жизни как к континууму, уходящему корнями в период, предшествующий рождению индивидуума, смерть в них описывается через характерные действия или процессы, включая состояние ушедшего из земной жизни человека в контекст инобытия. Таким образом,

Семёнова Александра Всеволодовна - канд. филол. наук, младший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

умерший человек не только и не столько приходит к черте физического небытия, но одновременно продолжает участвовать в процессах и действиях как объект и даже как субъект.

Работая над массивом кашубской фразеологии, мы попытались создать ее идеографическую классификацию. При анализе фразеологических единиц (далее - ФЕ), характеризующих человека как живое существо, была выделена такая группа значений, как ступени человеческой жизни. В нее вошли ФЕ, характеризующие биологические этапы жизни человека от зачатия до смерти. Сопоставляя степень репрезентативности групп ФЕ со значениями, связанными с зачатием, рождением и смертью, с массивом фразеологизмов, относящихся к другим "ступеням" жизни человека; мы выяснили, что начало жизненного пути и приближение к его концу отражено в большом количестве ФЕ, в отличие от "середины пути", т.е. взрослого состояния. Оказывается, что оно не столь значимо.

Так, среди ФЕ, отражающих "ступени человеческой жизни", беременность характеризуют около 50 ФЕ, рождение ребенка - около 10, детский возраст и состояние "не взрослого" человека - 10, юность и, одновременно, достижение брачного возраста - 1, старость - 11, приближение к смерти и смерть человека - около 60.

В кашубском языке встречаются ФЕ, позволяющие сделать вывод о представлениях кашубов о продолжении бытия после того, как человек oddaje Bogu dёXa (отдает Богу душу). В этих ФЕ покойник производит много различных действий, отраженно повторяющих действия, совершаемые живыми. О параллелизме мира живых и загробного мира на восточнославянском материале пишет Е. Е. Левкиевская. В кашубском материале мы находим ФЕ, демонстрирующие параллелизм между действиями, совершаемыми живыми и мертвыми. Е. Е. Левкиевская показывает пространственный и акциональный параллелизм между народными славянскими представлениями о строении загробного мира -он устроен по типу мира живых [2]. В частности у кашубов, покойник может "грызть песок" (grezc p'ask), что, с одной стороны, демонстрирует его непринадлежность к миру живых, так как он питается несъедобным веществом, с другой - демонстрирует способность совершать активное действие, связанное с одной из первейших повседневных потребностей живых. Таким образом, мертвый человек как бы продолжает производить характерные для живых действия, а смерть является одновременно концом жизни и ее неотъемлемой частью.

Семантика рождения и смерти выражается в кашубской фразеологии через различные коды, среди которых на первый план выходит телесный код. О телесном коде в славянской культуре как значимой составляющий, пронизывающей культуру на всех уровнях, пишет Н. В. Злыднева [3]. Телесному коду подчинены остальные типы значений и образов, лежащих в основе ФЕ. Природа является первопричиной рождения человека, она же "ведет на него наступление", приближает его смерть, хотя это не единственный вариант смерти - человек может выступать не только как объект воздействия стихии, но и как субъект, что подтверждается множеством примеров.

Телесный код по отношению к ребенку и матери выражается в ФЕ подчеркнуто иносказательно, метафорично - через изменения в теле матери и ее внешности. Например, акцент делается на полноте женщины, ожидающей ребенка -XoЗic z babnem (ходить с барабаном), или характеристике беременности как болезненного, аномального состояния - Xorovac na mlodё gnatё (болеть молодыми

костями). Также характеризуется агрессивное воздействие на мать при зачатии - с упоминанием участия мужчины, либо в иносказательной форме, когда зачатию приписываются разнообразные причины, связанные с мужской агрессией и женской пассивностью - Зёvcinё oko podbic (подбить девушке глаз), Зёcko zmejstrovac (смастерить ребенка). Эти выражения можно рассматривать на синхронном уровне как эвфемизмы, однако на диахроническом большинство из них отражает кашубские архаические представления или же способы номинации табуированных явлений.

Телесному коду во фразеологизмах с семантикой начала и конца жизни подчиняются другие коды, в частности код еды. Здесь следует упомянуть ФЕ, в основе которых лежит образ беременной женщины, как съевшей что-либо, пообедавшей: Bic po ob'eЗ'e (быть после обеда - "быть беременной"). Так отражается семантика избыточности. В других ФЕ говорится о детях, у которых молоко и даже молозиво на губах "не обсохло" и которые "не заплатили матери за молоко": m'ec mleko na broЗe... na vargaX... na zabaX (иметь молоко на подбородке... бороде... на губах... на зубах - 'быть молокососом); jes mleko кар'e z brode (еще молоко капает с подбородка); jes matce za mleko n'e zaptacil (еще матери за молоко не заплатил); jes matce za cec n'e odrobil (еще матери за грудь не отработал). Существуют ФЕ, основанные на коде еды, в которых умирающие "изображаются" как люди, которые не успели что-то съесть - n'e docekac sa gv'ozdoveX kloskov (не дождаться рождественских клецек), и умерших, как "отбросившие ложку" - oddac/odlolec/puscec/smergnac/recec lezka (отдать/отложить/отпустить/швырнуть/бросить ложку - 'умереть').

При сопоставлении перечисленных выше ФЕ обнаруживается еще одна частная антитеза между жизнью и смертью по признаку избыточности/недостаточности. Будущая мать "слишком" полная, она много съела, тогда как мертвый человек не успел съесть что-либо, в чем и проявляется недостаточность.

Как следует из приведенных примеров, код еды является одним из центральных в анализируемой фразеологической подсистеме. Ее основа - характеристика человека на определенном этапе жизни через круг ситуаций, связанных с пищей и питанием. В этой группе ФЕ учитывается разнообразие метафорических переносов, являющихся для них основой. В частности, знакомая многим языкам, в том числе русскому и польскому, метафора, которую можно прочитать как "он такой маленький/молодой, как будто ребенок, который еще пьет молоко матери", имеет много вариантов (прежде всего лексических), что свидетельствует о значимости характеристики человека по принципу взрослости-невзрослости для кашубов. В этих ФЕ в основе противопоставления находится сравнение взрослого состояния человека как нормы и человека, находящегося в иных состояниях, не достигшего этой нормы. Своеобразны ФЕ, характеризующие невзрослость через неспособность (неготовность) заплатить (отплатить) матери за ее молоко. Предположительно, этот образ может быть заимствован из немецкоязычной среды с ее прагматизмом и отношением к получению денег как основному мерилу правильности выбранного рода занятий и способа деятельности, характеризующими иную ментальность.

Что касается смерти, то код еды здесь проявляется в разных ипостасях. С одной стороны, через прекращение еды и "отбрасывание" ложки как метонимического образа отказа от основного в сельском быту столового прибора. Отбросив ложку, человек полностью отказывается от еды, а в конечном итоге - от жизни, демонстрируя свою будущую принадлежность к миру мертвых. С другой

стороны, "бросание, швыряние" ложки воспринимается как активное действие, как будто добровольное, что ставит умершего в определенном смысле в один ряд с живыми, наделяет его способностью выражать свою волю и производить действие по своему желанию. Некоторые варианты этой ФЕ не предполагают волевого действия при сохранении покойным самостоятельности в его выполнении. Отрицание действия в ФЕ n'e docekac sa gvozdoveX kloskov (не дождаться рождественских клецек), характеризующей смерть человека, также демонстрирует непосредственную и обязательную связь земной жизни с питанием, создает впечатление, что тот, кого характеризует настоящее выражение, не смог/не успел исполнить нечто, чего желал. Название пищи указывает на рождественскую ритуальную трапезу; данный фразеологизм означает, что человек не дожил до Рождества. Эта ФЕ также свидетельствует о таком важном аспекте, как семантика незавершенности, незаконченности календарного (и церковного) годового цикла, что также является нарушением нормы по принципу недостачи.

Другой код, актуальный в данном контексте, - код природы. Больше всего таких ФЕ связано с беременностью. Женщина может быть представлена в качестве объекта, когда ветер и мороз становятся "причиной" беременности, также как и укусы пчел и змей: pscol kogos kosil/pscole kogos pogrezle (пчела (ее) укусила, пчелы (ее) покусали), znija kogo kosela (змея укусила); mroz kogo sXvacil (мороз схватил). Женщина, представленная как субъект, сама "проходит", например, "через капусту". Общее основание сравнения в этих образах - "раздувание" укушенной змеей или пчелой области по аналогии с полнеющей во время беременности женщиной. А. В. Гура указывает на непосредственную связь змей и пчел с семантикой деторождения, сексуальной символикой и комплексом мифов, связанных с браком, происхождением детей [4. С. 279, 460 - 461].

Смерть связывается в ФЕ с природными явлениями - травой, песком, землей, по отношению к которым мертвые либо активны - jaXac do muravsk'ego (идти к "муравскому", сравни рус. трава-мурава); jic pod pazeca (идти под траву, которая обычно растет на дворе и на кладбище), либо пассивны, "стихии" на них "наступают" - zem'a kogos prёciga (земля кого-либо притягивает). Данная ФЕ означает постепенное приближение к смерти, что говорит о надвигающемся на человека физическом уничтожении. Что касается ФЕ, в которых человек сам двигается в сторону места упокоения, то здесь очевидно совмещение планов умирания как состояния субъекта и предания его земле, при котором он выступает как объект.

Также для этих ФЕ характерен код движения: ьocon vёlovil (аист выловил)" -говорится о рождении ребенка; ъocon nad kominem lata (аист над трубой летает) -'в семье ожидается прибавление'; padnoc na sv'at (упасть на свет) - 'родиться'; kogos jes bocon nosil v ogon'e... (кого-то еще аист носил в хвосте, когда...) - кого-то еще не было на свете в какое-то время (т.е. этот человек не старше определенного возраста); z zabamё v stav'e ...v blotku... v rov'e sa zabav'ac (с лягушками в пруду... в луже... в овраге играть) - человека еще не было на свете, когда...

Фразеология метафоризирует все состояния, буквально называется только живот или даже, точнее сказать, пузо/брюхо беременной женщины. В беременности слабо представлена семантика ожидания появления младенца (некоторой зыбкости: ьёс v naЗeji "быть в надежде") - чаще акцентируется облик женщины. Начало бытия также подменяется описанием облика будущей матери.

Ребенок не может быть активным деятелем, тем более в социальном плане, поэтому детство слабо маркируется, находится в "слабой позиции" по сравне-

нию с зачатием и беременностью (в основном это ФЕ, связанные с незрелостью, маленьким ростом, молоком как пищей ребенка).

Можно обратить внимание также на ФЕ, характеризующие неудачное, "неправильное" окончание беременности или бесплодие. Они связаны со ступенями жизни человека, но их можно было бы отнести к классам, связанным с темой здоровья. В этих ФЕ семантика неудавшейся беременности передается через коды, выделенные нами среди значений других ФЕ, обозначающих ступени человеческой жизни, что еще раз демонстрирует общность образных оснований для большинства ФЕ, характеризующих различные сферы жизни: jic za ker (идти за куст) - потерять ребенка (непроизвольное прерывание беременности); jic za plot (идти за забор) - потерять ребенка. В этих выражениях явно реализуется код движения. Выражение n'euroЗajna klon'ica (неурожайная колода, пень, сравни "бесплодная смоковница") - 'бесплодная женщина' основано на коде природы. Zrob'ic sob'e zle (сделать себе плохо) - потерять ребенка, не выносить ребенка - это иносказание, в котором табуированная тема не раскрывается говорящим.

Аист, приносящий ребенка на хвосте и летающий над трубой, игра ребенка до рождения в луже (болотце) указывает на связь человека с природой до рождения. Также оказывается, что его откуда-то приносят или он приходит сам. Таким образом, человека производит на свет не другой человек, а сама Природа. Напротив, при умирании происходит прекращение движения, маркируется последнее движение, которое более не повторяется - после него наступает неподвижность. В этой воспроизведенной в ФЕ ситуации проявляется еще одна частная антитеза из числа тех, что лежат в основе оппозиции конца и начала жизненного цикла человека, а следовательно, жизни и смерти. Акцент в этих ФЕ делается на отторжении самых необходимых предметов и резких жестах, демонстрирующих отстранение, удаление от привычных жизненных процессов и действий: p'erda vep'oc (отставить зад), vecignac/veprostovac kopeta (вытянуть/выпрямить копыта), zacesnac dupa (закрыть/зажать зад). На формальном уровне образованию значений, связанных со смертью, способствует приставки со значением удаления (vё-) и замыкания (za-).

В отношении образов, связанных со смертью, важной представляется активизация оппозиции верх/низ - голова и ноги перестают двигаться, отверстия тела закрываются, прекращается обмен - взаимодействие с окружающим миром.

Следует обратить внимание на то, что для фразеологии характерно смешение сакрального и светского - в образах ФЕ Евангелие соседствует с конкретной действительностью, реалиями народной жизни. Происходит смешение источников образов и представлений различных уровней. В ФЕ зачастую умирание представлено значительным количеством ФЕ, что позволило рассмотреть реализацию этого процесса отдельно от значений, связанных с жизнью. Например, отмечены ФЕ, базирующиеся на поэтическом сравнении: zicё zaXoЗi v kirns jak slin'ce (жизнь заходит в ком-то, как солнце). Некоторые образы в ФЕ восходят к библейской традиции: vzerac do Abrama (смотреть на Авраама) - быть тяжело больным. Данная ФЕ содержит аллюзию на близость человека к другому ярусу мира, к раю: лоно Авраамово - синоним рая. Обратим внимание на ФЕ, указывающие на близость человека к смерти: z kogos ju proXno sep'e (из кого-л. уже гнилушки сыплются), jemu sa do botov p'ask sep'e (ему в сапоги уже песок сыплется) - так говорится о дряхлом человеке (сравни рус. "песок сыплется"). В этих примерах функционирует природный код. V ostatne skor'e XoЗec (в по-

следней коже ходить) - то же значение выражено в терминах телесного кода. Klepac do sv'atego P'otra (стучаться к святому Петру) означает приближение к смерти.

Сакральные имена в ФЕ, относящихся к семантической группе "смерть", характеризуют смерть только в позитивном ключе, когда она воспринимается как переход в пространство рая. Ozer'ic sa z b'alo/ze zelono/ze zlin' sk'im/z muravo/z muravsko (жениться на белой, на зеленой, на траве) - здесь можно говорить об отражении языческих представлений о тесной взаимосвязи и взаимопереходе смерти и брака, которые соотносятся с обрядом инициации. Dostac drevn' ani kriz (получить деревянный крест), dostac p'ovolan'e (получить призвание, приглашение) - 'умереть'. В этих ФЕ проявляются бытовые реалии и элементы похоронного обряда. Komus nie potrzeba doktora, le ksedza (кому-либо не нужен врач, а [нужен] ксендз) - 'кто-либо скоро умрет'. Здесь присутствуют бытовые реалии, а в противопоставлении упоминаются религиозные практики - человек должен очистить душу перед уходом в иной мир. OdЗekovac sa z tim sv'ata/z tim zёcim (поблагодарить этот свет/эту жизнь) - 'умереть' - эту ФЕ следует рассматривать как этикетную формулу.

Итак, из ступеней человеческой жизни "зрелость" во фразеологии не маркирована, преобладает семантика конца и смерти. Непосредственно конец и смерть называются редко - все выражается через активное действие или процесс. Крайние "полюса" человеческого земного пути - "дитя" и "старик" - также характеризуются разнообразными и многочисленными группами ФЕ, демонстрируют состояния, отличные от "нормы", - ведь именно обыденность не маркирована во фразеологии, важнейшей чертой которой является эмоциональная окрашенность. В социальной и повседневной жизни человека зрелость сближается с понятием "нормы". Как было сказано, в языке, особенно во фразеологии, всегда маркируется отклонение от "нормы", различные "крайности". Поэтому "удельный вес" фразеологических реализаций того или иного концепта говорит не о значительности/незначительности данного явления в жизни социума и каждого человека, но о восприятии его как "здоровой" нормы или обыденного явления.

Значения, связанные с концом или началом, выражаются не только через "совершенное" действие - человек может и не успеть его совершить (как было показано выше), а через набор функций, например, в связи с кодом движения или зрения - мертвому засыпают глаза землей и он не видит. Также он не ходит и, как говорилось ранее, не ест и не работает.

Так как беременность и зачатие также представляют собой табу, их значения выражаются через образы, связанные с болезнью, - подбитый глаз, язва на ягодице, болезнь молодых костей.

Хотя множество ФЕ связано с темой смерти и конца, тема жизни разлита во всей фразеологии. Все действия, состояния, эмоции связаны с ее проявлениями. Она многообразна и текуча и описывается как "иное" или "предшествующее смерти", которая является логическим ее продолжением, но не антиподом. В кашубской фразеологии смерть естественна, при этом она одновременно сильно табуирована, что видно из многих иносказательных форм. Конец жизни воспринимается творчески и с юмором в очень разнообразных по форме ФЕ. Таким образом, смерть является маркированным членом смысловой оппозиции жизнь/смерть.

Итак, мы рассмотрели темы смерти и жизни через оппозицию начало/конец и пришли к выводу, что ФЕ ничего не сообщают собственно о жизни - эта информация закодирована в антитезе начала и конца. Онтологические категории жизни и смерти записаны в этой устойчивой антитезе, благодаря чему происходит абстрагирование от конкретных проявлений бытия.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Sychta B. Slownik gwar kaszubskich na tle kultury ludowej. Wroclaw, 1967 - 1976. T. 1 - 7.

2. Левкиевская Е. Е. Пространство потустороннего мира в народных представлениях восточных славян // Славяноведение. 2006. N 6.

3. Злыднева Н. В. Введение // Телесный код в славянских культурах. М., 2005.

4. Гура А. В. Символика животных в славянской традиции. М., 1997.

Постоянный адрес данной публикации: