В советской историографии Версальской системе международных договоров, закрепивших итоги первой мировой войны, давалась односторонняя, упрощенная оценка. В ее основе лежали известные высказывания В. И. Ленина о том, что Версальская система была империалистическим способом урегулирования международных проблем, породившим новые противоречия и источники разногласий. Во многом ленинская оценка справедлива. Всю непрочность и взрывоопасность созданной структуры международных отношений отчетливо сознавали сами участники Парижской мирной конференции, причастные к ее решениям. Эксперт британской делегации Г. Никольсон свидетельствовал: "Мы прибыли с твердым убеждением, что должен быть заключен справедливый и разумный мир. Мы уехали с сознанием, что договоры, которые мы навязали нашим врагам, были несправедливы и неразумны" ¹ .

Более взвешенный взгляд на договоры, разработанные в ходе Парижской конференции, показывает, что при всех своих недостатках они содержали международно-правовое оформление реорганизации и образования ряда независимых государств Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы, а установленные ими границы (при некоторых изменениях после второй мировой войны) оказались на удивление долговечными. Правда, последние государственно-территориальные изменения в Европе, связанные с распадом Югославии и Советского Союза, разделением Чехословакии, сопровождаемые кровавыми этническими конфликтами, попытками "гальванизации" казалось бы забытых территориальных претензий, усилением взаимной подозрительности и напряженности в межгосударственных отношениях, не только внесли заметные коррективы в политическую карту Европы, но и создали ситуацию, в чем-то напоминающую - при всей относительности исторических аналогий - международную обстановку на континенте после первой мировой войны.

Еще во время войны руководители ведущих западных стран расценили как опасный вызов действия первого советского правительства, провозгласившего после Октябрьской революции в качестве одного из главных принципов своей внешней политики право наций на самоопределение. "Идеологическим противовесом" ему должна была стать программа мирного урегулирования американского президента В. Вильсона, краеугольным камнем которой являлся

Сыч Александр Иванович - доктор исторических наук, профессор Черновицкого университета. Украина.

стр. 126

"принцип национальности". Другими словами, он предложил концепцию самоопределения, которая должна была стать основным принципом построения нового мирового порядка. Однако даже в его ближайшем окружении далеко не все разделяли его взгляды и энтузиазм, с каким он взялся за реализацию своей концепции. Так, госсекретарь США Р. Лансинг в своем дневнике записал: "Слово "самоопределение" как бы начинено динамитом. Оно пробуждает надежды, которые никогда не сбудутся. Боюсь, что реализация этого принципа приведет к гибели тысяч людей". Для лидеров держав-победительниц это был вынужденный шаг, который в начале войны ими не предусматривался. То, что этот принцип оказался в центре международной политики после окончания войны, стало, как отметил английский историк Э. Хобсбаум, "результатом двух непредвиденных обстоятельств: крушения великих многонациональных империй Центральной и Восточной Европы и русской революции, которая сделала желательным для союзников использование вильсоновской карты против большевистской карты" ² .

Однако воплотить в жизнь идеи и принципы, выглядевшие в теории разумными и справедливыми, оказалось чрезвычайно трудно. Как известно, на Парижской конференции имел место открытый диктат государств-победителей, которые нередко пренебрегали ясно выраженным волеизъявлением народов, игнорировали их законные интересы и права, беззастенчиво делили территории, на которых они проживали. При этом руководители великих держав неоднократно демонстрировали незнание элементарных данных истории и географии народов Центральной и Восточной Европы, судьбу которых взялись определять на конференции. Например, Вильсон (который, кстати, до своего президентства был профессором истории в университете) и английский премьер-министр Д. Ллойд-Джордж посылали своим экспертам записки такого содержания: "Чехо-словаки - что это такое? Где находятся? И сколько их?" ³ . Британский премьер также путал Киликию с Галицией поскольку английская транскрипция написания этих слов была схожей.

Во время работы конференции стала очевидной фактическая невыполнимость вильсоновского плана, согласно которому границы создаваемых или реорганизуемых государств определялись в соответствии с "принципом национальности", то есть совпадали с национально-этническими и языковыми ареалами населяющих их народов. Почти каждое из этих государств, созданных на руинах старых империй, воспроизводило в миниатюре ту империю, в составе которой оно ранее находилось, и таким образом включало в себя национальные меньшинства, как правило, недовольные своим положением в этих новых государствах, правительства которых не признавали за ними права на самоопределение, реализовав его только для своих народов. Об отношении правящих кругов Чехословакии (кстати, не без оснований считавшейся образцом демократии в Центральной и Восточной Европе) к интересам включенного в ее состав украинского населения Закарпатья говорят слова Э. Бенеша: "Судьба Подкарпатской Руси решена на целые столетия и решена она окончательно... Чехословакия никогда не отдаст этой земли". Подобная категоричность объясняется не в последнюю очередь тем, что этот отсталый в экономическом отношении район имел весьма существенное стратегическое значение, ибо давал Чехословакии возможность иметь общую границу с Румынией, которая рассматривалась Прагой в послевоенный период как важный союзник в ее противостоянии с Венгрией и Польшей.

В результате такого, часто произвольного, национально-государственного размежевания в Европе возникли районы с компактным проживанием этнических меньшинств - немцев в Польше и Чехословакии, венгров в Чехословакии, Румынии и будущей Югославии, украинцев и белорусов в Польше, что вскоре явилось источником острых конфликтов, впрочем, как и объединение в одном государстве сербов, хорватов, словенцев, македонцев и албанцев. Так, из 27-миллионного населения Польши одна треть состояла из проживавших компактными группами меньшинств: западных украинцев, белорусов, немцев, литовцев, а также 3 млн. евреев. И хотя в Париже

стр. 127

представителей восстановленной Польши обязали подписать специальный договор, гарантирующий права ее меньшинств, польские правительства его по сути никогда не соблюдали. Характерно, что в межвоенный период в национальном составе эмиграции из Польши преобладали как раз представители этнических групп, которых выезжало заметно больше, чем поляков, и, понятно, не от хорошей жизни.

Чехословакия, по сути, также являлась совокупностью меньшинств, управляемых чехами, где даже словаки чувствовали себя не очень уютно. Один из лидеров Чехословацкого национального совета Т. Масарик, добиваясь поддержки правящих кругов Соединенных Штатов в деле создания независимого Чехословацкого государства, подписал 30 июня 1918 г. в Питтсбурге соглашение с представителями словацкой иммиграции в США, согласившимися поддержать объединение чешских и словацких земель в обмен на обещание, что в новом государстве Словакия будет иметь значительную самостоятельность. Подобное же соглашение подписал Масарик в октябре того же года в Филадельфии и с лидером американских русинов (как называли себя выходцы из Закарпатской Украины, иммигрировавшие на американский континент), согласно которому Закарпатью была обещана автономия. Однако после образования независимого Чехословацкого государства эти обещания были преданы забвению. Характерно, что новая столица Словакии - Братислава - была населена главным образом не словаками, а немцами и мадьярами. Представители словацкого национального движения утверждали, что термин "чехословацкий народ (нация)" оказался не более чем "дымовой завесой", своеобразным прикрытием для доминирования чехов в центральном госаппарате, сфере управления и т. д. Закарпатским украинцам (русинам) также не предоставили обещанного самоуправления ⁴ . Приведенные выше слова Бенеша - красноречивая тому иллюстрация. Тем не менее справедливости ради следует отметить, что чехи все же прилагали серьезные усилия в 1920-е годы, чтобы обеспечить национальные права своих меньшинств.

Отношения между народами, составившими Королевство сербов, хорватов и словенцев, весь межвоенный период оставались напряженными и даже враждебными, а управление сербов, занявших ключевые посты в государстве, вызывало постоянное недовольство со стороны тех же хорватов и словенцев. Национальная борьба здесь обострилась настолько, что в стенах парламента сербский националист убил двух депутатов-хорватов и смертельно ранил известного хорватского политического деятеля С. Радича. Английский ученый- балканист Р. У. Сетон-Уотсон, помогавший в создании этого государства, был до такой степени удручен положением дел, что писал своему другу в 1928 г.: "Я лично склоняюсь к мысли... оставить сербов и хорватов вариться в собственном соку! Думаю, что и те, и другие сошли с ума и дальше своего носа не видят" ⁵ .

Воспользовавшись ситуацией перманентного конфликта между сербами и хорватами, который характеризовал период 1921-1928 гг., король Александр отменил действовавшую конституцию и установил свою диктатуру, изменив при этом название страны на Югославию. Увы, изменение названия страны не могло изменить того факта, что сербы, хорваты и словенцы продолжали жить в пределах одного государства и мыслили его устройство по-разному: централизованному управлению Белграда при доминировании сербского элемента хорваты и словенцы противопоставляли требование федерализма. Александр явно ошибся, полагая, что королевским декретом можно создать югославский национализм, одинаково приемлемый для всех народов его королевства ⁶ . По мнению Хобсбаума, "не было абсолютно никакого исторического прецедента или логики" в создании югославского и чехословацкого объединений, которые были скорее продуктами националистической идеологии, и поэтому, как и можно было ожидать, "эти вынужденные политические браки" оказались не очень крепкими ⁷ .

Уже тогда многие сознавали, что некоторые из появившихся государств являются искусственными образованиями, а принцип национального само-

стр. 128

определения, причем в его наиболее радикальной форме, использовался государствами-победителями в собственных целях, и, когда они считали необходимым, этот принцип без колебаний отбрасывался. Как известно, права на самоопределение были лишены судетские и южнотирольские немцы, а также большая часть австрийцев, почти единодушно выступавших за присоединение к Германии. В данном случае соображения "политической целесообразности" в очередной раз оказались выше волеизъявления народов и этнических групп. Впрочем, союзники вряд ли могли поступить иначе, ибо осуществление этого права превратило бы побежденную Германию, несмотря на ее территориальные потери и военные ограничения по Версальскому договору, в европейскую супердержаву, более мощную, чем до 1914 г. - и территориально, и по численности населения, и по геополитическому положению (возможность контроля над Дунайским бассейном).

Творцы Версальской системы не применили принцип самоопределения и при разработке и подписании Трианонского договора с Венгрией. Последняя потеряла 68% своей довоенной территории и около 2/3 населения. В результате 30% этнических венгров оказались за пределами собственно Венгрии, в положении национальных меньшинств на территории соседних государств. Договор, ставший для многих народов развалившейся Австро-Венгрии свидетельством их освобождения, венгры восприняли как национальную трагедию. Это объясняет, почему после 1920 г. мадьяры называли свою страну "расчлененной", "разорванной на части", а их травмированное национальное самосознание трансформировалось в политику "ревизионизма", ставшую источником постоянного беспокойства для соседних с Венгрией государств.

В общем, сомнительный принцип национальности, как основы образования государств, осуществлялся великими державами непоследовательно, с учетом прежде всего собственных геополитических интересов, и нередко право на самоопределение давали тому, кому считали необходимым, кто его, по мнению руководителей великих держав, "заслужил". Понятно, что ожидать лояльного отношения со стороны обиженных стран и народов к решениям, которые поставили их в такое положение, было нереально. Неудивительно, что некоторые "узлы" международных отношений, которые образовались после первой мировой войны, остались не развязанными вплоть до нашего времени.

Таким образом, послевоенное мирное урегулирование посеяло семена этнической розни между государствами центрально-восточноевропейского региона, что сделало сотрудничество между ними, на которое так надеялся Вильсон, весьма проблематичным. Скорее наоборот, как писал Ллойд-Джордж: "Только что освобожденные народы Южной Европы готовы были перегрызть друг другу глотку в погоне за лучшими кусками наследства умерших империй". Выдвинутые, скажем, Польшей или Италией притязания на определенные территории не могли быть оправданы, если исходить из принципов национальности или самоопределения народов, которые там проживали. Конфликты, возникшие между Германией и Польшей, Польшей и Литвой, Польшей и Чехословакией, Австрией и Венгрией, Италией и Югославией из-за приграничных районов, на протяжении многих лет отравляли международные отношения в Европе. Особенно воинственно вела себя Польша, которая в результате польско-украинской войны присоединила Восточную Галицию со Львовом, развязала войну с Литвой, оккупировав Вильно и Виленский край, которые были включены в ее состав после "плебисцита", спровоцировала конфликт с чехами из-за Тешина, начала захватническую войну против Советской России, с помощью силы осуществляла свои "права" относительно немцев в Силезии и на Балтике. Умело играя на стремлении Франции снова иметь на Востоке могучего союзника в качестве противовеса Германии (вместо царской России) и используя страх Великобритании перед "распространением большевизма" в Европе, Польша вынудила западные страны признать ее новые границы, несмотря на то, что ее территория в начале 1920-х годов вследствие проведения откровенно силовой экспансии оказа-

стр. 129

лась вдвое большей, чем предусматривалось решениями Парижской конференции. Ллойд-Джордж свидетельствовал: "Никто не причинял нам столько неприятностей, как поляки. Опьяненная молодым вином свободы, которым ее снабдили союзники, Польша снова вообразила себя безраздельной хозяйкой Центральной Европы. Принцип самоопределения не соответствовал ее домогательствам" ⁸ .

Таким образом, санкционировав образование в Центральной и Восточной Европе небольших, сравнительно слабых по своему экономическому потенциалу, но полиэтничных по составу населения государств, которые сразу же выдвинули взаимные территориальные претензии друг к другу, великие державы теперь имели регион постоянной международной и политической нестабильности, а созданный ими же инструмент улаживания конфликтов - Лига Наций - оказался малоэффективным, в сущности - недейственным. В результате, с 1919 по 1922 г. в этом регионе вспыхнуло не менее 20 малых войн.

Известно, что первая мировая война нарушила складывавшиеся десятилетиями и даже столетиями экономические связи, подорвала устойчивое функционирование хозяйственных инфраструктур, породила финансовый хаос. Эксперт британской делегации на Парижской мирной конференции, известный экономист, Д. М. Кейнс осуждал увлечение ее участников вопросами о границах в ущерб обсуждению экономических проблем, что оставило Европу, по его словам, "плохо работающей, безработной, дезорганизованной". Перекройка карты Европы по приблизительным этническим границам и образование новых национальных государств само по себе отнюдь не способствовало восстановлению экономической стабильности, а, скорее наоборот, усложнило ситуацию. Теперь в Европе появилось 27 новых валют вместо 14 довоенных и дополнительно 12 500 миль новых границ (и соответственно множество дополнительных таможен и таможенных сборов), которые отделили многие предприятия от традиционных источников сырья, металлургические заводы от каменноугольных бассейнов, районы, специализирующиеся на сельскохозяйственном производстве, от рынков сбыта их продукции ⁹ .

Груз тяжелых экономических проблем, оставленных войной и послевоенным урегулированием в Европе, был особенно ощутимым в так называемых странах- преемниках, как стали называть новые государства, появившиеся на месте распавшейся Австро-Венгрии. Экономические отношения между ними носили сложный характер, причем иногда возникали нелепые с экономической точки зрения ситуации. Как известно, распад империи Габсбургов означал и крушение ее экономической системы. Из-за напряженных, временами враждебных отношений между государствами, образовавшимися на ее территории, были, в частности, закрыты границы между Австрией и Чехословакией; в итоге поставки сахара из Чехии и Моравии в Австрию были прерваны, и последняя должна была импортировать его с Явы и Кубы (!), в то время как Чехословакия вынуждена была экспортировать излишки своего сахара в США ¹⁰ . Угрозу голода Австрии удалось избежать лишь заключив бартерные соглашения с Чехословакией, Югославией и Венгрией.

Представители великих держав надеялись, что переустройство в Центральной и Восточной Европе, осуществляемое в соответствии с принципом национального самоопределения, не только гарантирует мир и добрососедские отношения между народами этого региона, но и будет способствовать утверждению здесь демократических политических институтов вместо существовавших ранее авторитарных форм управления. Однако получилось так, что претендентами на наследство распавшихся в Европе империй выступили националистически настроенные лидеры национально-освободительных движений, которых руководители Антанты склонны были поддерживать и поощрять в их действиях, если те будут стоять на антибольшевистских позициях.

Еще одним непредвиденным последствием мировой войны стало то, что национализм, казалось бы, окончательно дискредитированный ею, быстро возродился в новых суверенных государствах. Оказалось, что волна шови-

стр. 130

низма и национализма, поднятая войной, не пошла на убыль, ее сила в послевоенное время подпитывалась чувством национального унижения многих народов и этнических меньшинств. Не способствовали спаду национализма и решения Парижской конференции относительно границ и территорий новых государств. Хобсбаум справедливо писал, что вильсоновская система послевоенного устройства продемонстрировала, что национализм малых наций оказался таким же нетерпимым и агрессивным, как и то, что Ленин назвал "великодержавным шовинизмом", а "национальная идея" в том виде, как ее формулировали ее официальные поборники, не обязательно совпадала с действительной самоидентификацией народа, которого она вроде бы касалась: например, не все поляки стремились перебраться в пределы возрожденной Польши, многие словенцы предпочли бы остаться в составе Австрии и т. д. Американский ученый П. Джонсон писал, что "именно бешеный этнический национализм с одной стороны диктовал характер Версальского урегулирования, а с другой стороны обеспечивал условия для его неработоспособности" ¹¹ . Действительно, лидеры национальных движений, всячески подчеркивая языковые и культурные различия между народами, "исторические обиды", нанесенные своему народу другими, пренебрегая традиционными экономическими связями и долгосрочными геополитическими интересами, заставлявшими их долгое время жить вместе, придали им, как, увы, и политическим режимам, установленным в новообразованных или реорганизованных государствах, националистическую окраску. Неудивительно, что между молодыми государствами, как уже отмечалось выше, сразу же начались ссоры, возникли территориальные претензии и даже вооруженные конфликты.

Думается, что именно национализм новых государств в послевоенной Европе в значительной степени предопределил установление в них в 1920-1930-е годы авторитарных и полуфашистских режимов. Знаменательно, что через 15 лет после Парижской мирной конференции ни в одной стране Центральной и Восточной Европы, кроме Чехословакии, не сохранились демократические режимы. Этнический национализм, под влиянием которого закладывались основы Версальской системы послевоенного мира, не только исказил принцип национального самоопределения, но и создавал условия для расшатывания и гибели демократических порядков в этой части Европы.

Подводя итоги, отметим следующее. Исходя из широковещательных заявлений творцов Версальской системы послевоенного устройства мира одним из ее краеугольных камней должен был стать принцип права народов на самоопределение. Однако провозгласив этот принцип в качестве основы национально-государственного размежевания в Центральной и Восточной Европе, "версальские архитекторы" (может быть за исключением Вильсона) не были до конца искренними, а руководствовались прежде всего своими собственными геополитическими расчетами и интересами, предоставляя право на самоопределение тем народам, кого считали "достойным", при этом неоднократно нарушали его сами или закрывали глаза, когда это делали другие. Кроме того, руководители великих держав применяли этот принцип упрощенно, не учитывая всего комплекса сложных социально-политических, экономических, демографических, культурных обстоятельств, связанных с такой "деликатной" проблемой, как образование независимых государств. В этом регионе проживали как народы, когда-то имевшие свое государство и в силу разных причин утратившие его, так и народы, не имевшие опыта государственности вообще. К тому же центрально-восточноевропейский регион имел полиэтничное население, и стараться в этих условиях, как того хотели в Версале, обозначить границы новых государств в соответствии с вильсоновским "принципом национальности", то есть чтобы государственные границы совпадали с границами этнических ареалов проживания отдельных народов, было делом заведомо безнадежным. Такое непродуманное, механическое применение принципа самоопределения, как не без оснований указывали некоторые интеллектуалы (например, К. Поппер), превратило его в

стр. 131

принцип саморазрушения, когда "освобождение" народов и этнических меньшинств из-под гнета распавшихся империй в действительности создавало еще больше меньшинств, которые нередко имели куда более весомые причины для недовольства, чем прежде.

Как стало очевидным уже вскоре после образования некоторых новых государств, объединение (причем далеко не всегда добровольное) отдельных народов и этнических групп оказалось не очень разумным. Вчера еще, в составе империй Габсбургов и Романовых, они были примерно в одинаковом, то есть угнетенном, положении, теперь же некоторые из них обрели статус титульной нации, заняв господствующие позиции в новых государствах и, как правило, оставив в прежнем, то есть неравноправном, подчиненном, состоянии тех, кому в праве на самоопределение было отказано. Более того, положение последних в чем-то даже ухудшилось вследствие националистического угара, в котором пребывали лидеры новообразованных держав, и чему недальновидно попустительствовали политики Антанты. В результате неразрешенные проблемы этнических меньшинств и "несправедливых" границ стали источником постоянной нестабильности как в самих странах Центральной и Восточной Европы, так и в отношениях между ними, а "краеугольный камень" послевоенного устройства в этом регионе превратился фактически в "камень преткновения", что, к сожалению, сыграло свою роль в развязывании новой мировой войны.

И последнее замечание. Национальный аспект послевоенного устройства в Центральной и Восточной Европе представляет, как нам кажется, не только академический интерес, как предмет для исследования. Негативные последствия решений, которые перекроили карту Европы в этом регионе более 80 лет назад, ощущаются вплоть до нашего времени. По образному выражению Хобсбаума, национальные конфликты, разрывающие на части европейский континент в 1990-х годах, были "старыми цыплятами Версаля", которые еще раз вернулись домой, чтобы усесться на свой насест" ¹² . Своими корнями эти конфликты явно уходят в то, далекое уже от нас, время. Определенные параллели можно провести и между взрывом национализма, каким сопровождалось падение коммунистических режимов в Восточной Европе и Советском Союзе, и националистической эйфорией, характерной для образования и реорганизации государств в этом регионе после первой мировой войны. Европа вступила в период, когда "не призрак коммунизма бродит по Европе, как говорил Маркс в 1848 г., а призрак национализма" ¹³ . В самом деле, во всех бывших европейских социалистических странах коммунизм в качестве главенствующей идеологии был заменен - официально или неофициально - национализмом. По мнению директора Венгерского центра демократических исследований А. Аги, комбинация национализма, который сейчас выступает в эмоциональной и воинственной форме, с популизмом и правым экстремизмом является наибольшей угрозой демократии в наше время в странах Центральной и Восточной Европы ¹⁴ . Этот "взгляд изнутри" на особенности внутреннего положения в странах рассматриваемого региона в последнее десятилетие XX в. совпадает, так сказать, со "взглядом извне", то есть с оценками многих западных историков и политологов. Так, например, С. Делби (Канада), критикуя известную концепцию Фр. Фукуямы, писал, что трезвые размышления о событиях 1989 г., особенно после исчезновения СССР, наводят на мысль, что, наверное, национализм оказался более важным фактором, чем фукуямовский "либерализм", ибо объясняет и, к сожалению, определяет современную эволюцию стран Восточной Европы; а "к сожалению" потому, что национализм по своей сущности и установкам, безусловно, тяготеет скорее к деспотизму, чем к либеральной демократии ¹⁵ .

Опыт же истории этих стран в 1920 - 1930-х годах убедительно свидетельствует, какую опасность для судеб демократии может представлять оголтелый национализм. Извлечь уроки из прошлого - задача не только политиков, но и всех трезвомыслящих людей.

стр. 132

Примечания

1. НИКОЛЬСОН Г. Как делался мир в 1919 г. Б. м. 1945, с. 54.

2. HOBSBAWM E.J. Nations and Nationalism since 1780. Programme, Myth, Reality. Cambridge. 1992, p. 131.

3. Цит. по: НОВАК К. Ф. Версаль. М. -Л. 1930, с. 87.

4. SHOEMAKER M.W. The Soviet Union and Eastern Europe 1990. Washington - Harpers Terry. 1990, p. 109, 110.

5. Цит по: ДЖОНСОН П. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Ч. 1. М. 1995, с. 31.

6. SHOEMAKER M.W. Op. cit., p. 173.

7. HOBSBAWM E.J. Age of Extremes. The Short Twentieth Century. 1914- 1991. Lnd. 1995, p. 33.

8. ЛЛОЙД-ДЖОРДЖ Д. Правда о мирных договорах. М. 1957, с. 267, 268.

9. SPIELVOGEL J.J. Western Civillization. Vol. II. Since 1550. Minneapolis et al. 1997, p. 919; KENNEDY P. The Rise and Fall of the Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. Glasgow. 1989, p. 374.

10. KAMER ST. From Empire to Republic: Economic Problems in a Period of Collapse, Reorientation, and Reconstruction. - Economic Development in the Habsburg Monarchy and in the Successor States. N. Y. 1990, p. 256.

11. HOBSBAWM E.J. Nations and Nationalism since 1780, p. 134; ДЖОНСОН П. Ук. соч., с. 48.

12. HOBSBAWM E.J. Age of Extremes, p. 31.

13. Цит. по: FISZER J. The Sources of Nationalism in the Post-Communist Europe and Methods of Overcoming Them. - Polish Political Science. Yearbook 1995. XXV. Lublin. 1995, p. 58 - 59.

14. AGH AT. The Premature Senility of the New Democracies: The Hungarian Experience. - Political Science and Politics, June 1993, p. 307.

15. DELBY S. Reading Peet, (re)reading Fukuyama: Political Geography at "The End of History". - Political Geography. Vol. 12, N 1 (January 1993), p. 89.

Постоянный адрес данной публикации: