В статье рассматриваются влияние наполеоновских войн на развитие словацкой литературы и их отражение в поэзии 1820 - 1840-х годов в сопоставлении с творчеством М. Ю. Лермонтова.

The article examines the influence of the Napoleonic wars on the development of the Slovak literature and their reflexion in the poetry of the 1820s-1840s compared with the work of Mikhail Lermontov.

Ключевые слова: словацкая поэзия, романтизм, Отечественная война 1812 г., образ Наполеона.

Отечественная война 1812 г. оказала решающее влияние прежде всего на славянское самосознание жителей Словакии. По словам Милана Пишута, "победа русского народа над "не знающей поражений" французской армией была предвестником полного падения Наполеона [...] Чешские и словацкие патриоты сразу почувствовали гордость от того, что принадлежат к великой семье славянских народов. Это было поистине событие эпохального значения, которое имело далеко идущее воздействие на развитие словацкой литературы. Открывались новые горизонты и возможности. В Словакии и Чехии поднялась волна оптимизма" [1. S. 207]. После падения Наполеона Австрия, Пруссия и Россия образовали Священный Союз (1815). Сильная позиция России в этом альянсе обещала австрийским славянам благоприятные перспективы в постановке национального вопроса.

О Французской революции и Наполеоне в Словакии говорилось и в конце XVIII в. Евангелистский проповедник в Братиславе Михал Инститорис-Мошовский в своих брошюрах, опубликованных в 1790-е годы, резко выступил как против революции, так и против Наполеона, предсказав его падение. Брошюра, осуждавшая Наполеона, называлась "От Бога сломленная гордыня наших и божьих врагов" (1799). Наполеона как завоевателя осудил и другой словацкий просветитель, Самуэл Чернянский, также священник, подобно большинству словацких интеллигентов того времени.

Один из первых словацких будителей, поэт, издатель и педагог Юрай Палкович живо откликнулся на сопротивление русских войск армии Наполеона. В своем журнале "Tydenik", который начал выходить как раз в 1812 г., Палкович постоянно сообщал о героизме русского оружия и даже пообещал бесплатно послать подписчикам историю Отечественной войны.

События 1812 г. отразились в творчестве Яна Коллара (1793 - 1852), вписавшего ярчайшую страницу в историю двух литератур, чешской и словацкой, и всего

Шведова Наталия Васильевна - канд. филол. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

славянского движения. В словацком литературоведении его поэзию традиционно относят к классицизму с элементами преромантизма. Вторжение Наполеона в Россию совпало с приездом Коллара в Иену, где он учился в университете. Сошлемся опять на М. Пишута: "Восхищение Россией превратилось у Коллара в восхищение всем славянством. Лишь как славянин он мог гордиться победами русского народа, лишь как славянин мог верить, что и его маленький словацкий народ найдет свое место среди других народов" [1. S. 215].

В стихах Коллара особое место занял пожар Москвы. Поэт писал о нем, в частности, в стихотворении "Патриот", запрещенном цензурой и не вошедшем в его первый сборник 1821 г. (оно распространялось в списках). Призывая соплеменников отказаться от "малодушных рыданий" и перейти к действию, к завоеванию национальных свобод, Коллар видит в московском пожаре символический смысл. "Воспламенитесь этим поступком сестринской Москвы, братья, // вот так драгоценный свободы столп там из огня создается", - пишет он в "Патриоте" [2. S. 8]. Тот же мотив использован и в знаменитой "Дочери Славы" Коллара (1824, 1832), причем не один раз. Как и в "Патриоте", Коллар подчеркивает, что пожар бушует в древнем, славном и прекрасном городе. В 137-м сонете (нумерация раздельная в каждой части)¹ поэт обращается к Москве, называя ее "яснолицей матерью", и спрашивает, что побудило ее к такому поступку (второй раз появляется слово "skutek" - 'поступок'). В достаточно вольном и архаически-возвышенном переводе Николая Берга это звучит так:

  
  
 Погибли созидания столетий!..  
 Скажи, зачем ты светоч сей зажгла?  
 "Чтобы ясней вселенная прочла 
  
 историю мою при этом свете  
 и знала, чем для Руси я была  
 и каковы мои родные дети!"  
  
  
 

[3. С. 109]

В более точном по стилю и мысли переводе Сергея Шервинского вопрос передан конкретнее:

  
  
 Ты ответь, о, с ясным ликом мать, 
 В чем твое желанье, что за цели 
 Так тебе внушают поступать?  
  
  
 

[4. С. 130]

Ответ "Матери-Москвы" процитируем в подстрочном переводе: "Свет слепцам зажечь хотела я" ("Svetlo slepcum rozzati jsem chtela") [3. С. 108], - далее перевод Берга близок к подлиннику. Пожар Москвы, по мысли Коллара, осветил величие России, ее значение для славянского мира.

Еще раз московский пожар как символ возникает в четвертой песни "Дочери Славы", "Лета", где рассказывается о славянском рае (сонет 122). У Коллара в райских просторах, где царит "гармония музыкальная", витает и необычайно приятный запах, слаще любых курений и благовоний, причем он наиболее приятен "матери" (т.е. Славе, Славии) и "всем" (разумей: славянам). Это "дым из пылающей // Москвы, проникнув сюда, в кадило // превратился, райское, предушистое". В переводе Наталии Горской, однако, появляется строка, полностью отвечающая представлениям Коллара, но в его тексте отсутствующая.

  
  
 Вы помните? В ночи бессонной  
 пылал пожар, и свет не гас,  
 и дым, святой и благовонный, 
  
  
 

¹ Существует два варианта нумерации сонетов "Дочери Славы", число которых достигло 645: сплошная и раздельная. В русском двуязычном издании "Сто сонетов" использован второй вариант.

  
  
 был слаще мирры и сандала... 
 Москва горящая! Для нас 
 ты символом победы стала!  
  
  
 

[3. С. 203]

Ассоциации священника Коллара в переводе второй половины XX в. были переформулированы. "Райское кадило" заменили слова, выражающие кредо патриота Коллара.

Словацкие романтики, начиная с главы романтического движения Людовита Штура (1815 - 1856), интересовались фигурой Наполеона как исторического деятеля. Подобно другим поэтам-романтикам, штуровцы высоко оценивали решительность Наполеона, его грандиозные планы, умение достигать своих целей.

В русской поэзии личностью Наполеона более других увлекался М. Ю. Лермонтов. Его отношение к французскому императору было неоднозначным. В примечаниях к четырехтомному собранию сочинений Лермонтова (1964) И. Л. Андроников писал: "В стихотворениях "Поле Бородина", "Два великана", "Бородино", в VII строфе поэмы "Сашка" Лермонтов трактует Наполеона как узурпатора, посягнувшего на честь и свободу России; в стихотворениях "Наполеон" ("Где бьет волна о брег высокой..."), "Наполеон (Дума)", "Эпитафия Наполеона", "Св. Елена", "Воздушный корабль", "Последнее новоселье" поэт изображает величие и падение французского императора, образ которого олицетворяет, в его представлениях, и романтического героя, и наследника французской свободы, завоеванной в 1789 году" [5. С. 603]. У Лермонтова, как мы увидим, немало перекличек со словацкими поэтами.

Весьма характерно для понимания отношения к Наполеону стихотворение самого Людовита Штура "Елена", датированное 1842 г. и написанное еще по-чешски, как писали все словацкие евангелисты до штуровской языковой реформы (1843)². Название связано с островом Св. Елены, местом последней ссылки Наполеона. Стихотворение, как и лермонтовское "Последнее новоселье", навеяно переносом останков императора в Париж 15 декабря 1840 г. Штур и в те годы был уже патриотом-славянином, в дальнейшем неприятие Запада как модели развития и ориентация на Россию у него только возрастали. Однако стихотворение, написанное в тридцатилетнюю годовщину войны 1812 г., ни словом не упоминает ни о сражениях между русскими и французами, ни о московском пожаре, ни о торжестве русского оружия. Это типично романтическая рефлексия по поводу судьбы выдающейся личности и элегически осмысленного тезиса "Так проходит слава мирская", в определенном смысле - "поэзия руин", также характерная для романтизма. "Мать слава" (с маленькой буквы) у Штура - не колларовская Славия, это слава как синоним известности и преклонения. Наполеон почти в каждой строфе назван великаном, морская стихия и гроза над его могилой пели ему песни, отдавали почести вспышками молний и скорбной тишиной. Ныне остров запустел, слава покинула его, а когда-то

  
  
 ...в одежде печальной бессонно сама  
 великана могилу она опекала. 
  
 Над могилою сына дражайшего, великана,  
 тихо матерь там слава грустила  
 и на волны ревущего по сторонам океана  
 взор любовный не раз опустила. 
  
  
 

² Словацкая культура в первой половине XIX в. разделялась на протестантскую и католическую ветви. Протестанты (евангелисты) пользовались чешским литературным языком, католики - так называемым бернолаковским словацким языком. В дальнейшем ветви сблизились на основе шту-ровского словацкого, с небольшими изменениями ставшего национальным литературным языком.

  
  
 Ее сын океану широкому равен был: 
 так же грозен он был, глубок и могуч, 
 как и он, разобщенные земли соединил, 
 своим именем миру сверкнув из-за туч3  
  
  
 

[6. S. 140].

Тем самым Наполеон также становится символом - но уже символом человека действия, способного перекроить карту мира. Собственно, подтекст здесь сродни колларовскому призыву в "Патриоте": славянству необходим мощный вождь, который приведет мир в движение и изменит нынешнее незавидное положение славян. Просматривается и такая аллегория: былая слава Наполеона - это и былое величие славянства, о котором с грустью вспоминает лирический герой многих ранних стихотворений Штура. На эту мысль наводит и последняя строфа "Елены":

  
  
 Коль однажды вселенной обрушатся своды,  
 то под страшно гудящий звон  
 крик счастливый и скорбный услышат воды:  
 "Был здесь, был здесь Наполеон"  
  
  
 

[6. S. 141].

Обходя цензуру, Штур, вскоре обвиненный в панславизме и смещенный с кафедры Братиславского лицея (1843), намекает на приход иных времен и торжество иных ценностей. Так классицистический "кадильный дым" поэзии Коллара меняется у романтиков 1840-х годов на символ героя-одиночки и на ожидание решительных перемен.

У Лермонтова в "Последнем новоселье" (1841) Наполеон "признан за вождя всеобщим приговором", и поэт также сравнивает его с могучим океаном:

  
  
 Как будет он жалеть, печалию томимый,  
 О знойном острове, под небом дальних стран,  
 Где сторожил его, как он непобедимый,  
 Как он великий, океан!  
  
  
 

[5. С. 108]

В "Св. Елене" Лермонтов писал: "Сын моря, средь морей твоя могила! // Вот мщение за муки стольких дней! // Порочная страна не заслужила, // Чтобы великий жизнь окончил в ней" [5. С. 371]. Штур, в свою очередь, считал, что Франция должна была оставить прах императора на острове Св. Елены, близ его "сверстника" (т.е. равного, близкого по духу) - моря.

В стихотворении "Наполеон" у Лермонтова окружающая природа, как и у Штура, созвучна умершему герою (одиночество, мощь, страдание):

  
  
 Где бьет волна о брег высокой, 
 Где дикий памятник небрежно положен, 
 В сырой земле и в яме неглубокой - 
 Там спит герой, друзья! - Наполеон!.. 
 Вещают так и камень одинокой, 
 И дуб возвышенный, и волн прибрежных стон!..  
  
  
 

[5. С. 165]

Негодуя по поводу шумихи, связанной с переносом останков Наполеона в Париж, Лермонтов писал: "Нарушена святая тишина" ("Последнее новоселье"). Штур говорил о "тишине вселенной всей", которая создавала траурную атмосферу вокруг острова Св. Елены. "Скалы призрачные" у словацкого поэта и упоминание о том, что "ничто там не должно было быть живым" [6. S. 141], перекликаются с мотивом призрака Наполеона в "Воздушном корабле" и обоих стихотворениях "Наполеон" в поэзии Лермонтова.

Обновление мира через катастрофу, созвучное Апокалипсису, очень характерно для величайшего словацкого романтика Янко Краля (1822 - 1876). Это основной

³ Здесь и далее перевод автора статьи.

мотив его обширного цикла "Драма мира", созданного в 1840-е годы и реконструированного в 30 - 50-х годах XX в. Миланом Пишутом. "На развалинах веков" в драматизированной сцене Краля разговаривают Юлий Цезарь, Марк и Юний Бруты и Наполеон - "мира великаны", как называет их появившийся среди них Человек. Речь также идет о былой славе, о великих деяниях, которых не знают люди нынешнего времени, объятые мертвенным сном. Цезарь говорит Наполеону:

  
  
 Тебе слава, ты принял венец оскверненный,  
 весь оплеванный, тьмою грехов осененный,  
 возложил на себя и народы возглавил,  
 тот венец, как-никак, все же в мире прославил. 
  
  
 

Наполеон

  
  
 Но где слава, где и мое деянье? 
  
 ... 
  
 Было время - владыкой я был над землею  
 и хотел у поганой змеи вырвать жало,  
 ведь прокралась она потихонечку в сердце  
 и цветы высшей жизни уничтожала. 
  
 ... 
  
 Ну а ныне конец - обо мне люд болтает  
 как о злобном драконе, что мир разрушает,  
 так и время идет - все бы он суесловил:  
 Этот только веревки людям готовил. 
  
 ... 
  
 Лишь какой-нибудь воин в душе меня носит... 
  
  
 

Цезарь

Ты угас, ты угас величаво и славно. [7. S. 328 - 329]

В финале именно Наполеон произносит "ключевую фразу": "Но не бойтесь! Мир новый близится!" И Человек, итожащий высказывания исторических деятелей, говорит им:

  
  
 Вы чело великанов склоните устало, 
 все мечтанья сложите свои на груди вы, 
 бремя сбросьте! Препоручите все миру - 
 и придет, дай-то Бог, миг для мира счастливый, 
 ведь не вечно беда и неволя с нами, 
 взмоет гордый орел над горами, долами.  
  
  
 

[7. S. 333]

Наполеон в глазах Краля - великая личность, одержимая не личным честолюбием, а возвышенными мечтами. Полет орла у словацких романтиков - один из основных символов свободы, прежде всего свободы национальной.

Лермонтов в стихотворении "Последнее новоселье" говорит, обращаясь к французам:

  
  
 И вы окрепли вновь в тени его державы,  
 И мир трепещущий в безмолвии взирал  
 На ризу чудную могущества и славы,  
 Которой вас он одевал. 
  
 ... 
  
 Лишенный прав и места гражданина, 
 Разбитый свой венец он снял и бросил сам...  
  
  
 

[5. С. 106 - 107].

Отметим метонимический образ венца, столь важный в драматической сцене Краля. В "Св. Елене" Лермонтова - тот же контраст величия и падения:

  
  
 Изгнанник мрачный, жертва вероломства  
 И рока прихоти слепой  
 Погиб, как жил - без предков и потомства  
 Хоть побежденный, но герой!  
  
  
 

[5. С. 371]

Слог у словацкого поэта менее возвышенный, чем у Лермонтова. Краль, как и многие другие штуровцы, программно опирался на фольклорную поэтику, хотя в цитированном произведении заметно и так называемое "книжное", или "артистическое", начало.

Император упоминается и в романтической поэме Краля "Хоч" (1847), где эпоха наполеоновских войн - исторический фон для приключенческого сюжета. О "великом императоре Франции" говорится:

  
  
 Уже пал герой средь рабских насекомых, 
 маршем от Парижа войско будет дома. 
 Эй, орел в оковах все ж убийце страшен... 
  
 

[7. S. 187]

Наполеоновский мотив заслоняется и социальными (страдания народа от тягот войны) и морально-этическими мотивами (верность в дружбе, убийство из ревности, расплата за грех), но Краль все же отдает ему дань. Лермонтов в "Последнем новоселье" использует в контрасте с величием Наполеона слово "рабы" по отношению к французам:

  
  
 Среди последних битв, отчаянных усилий, 
 В испуге не поняв позора своего, 
 Как женщина, ему вы изменили 
 И, как рабы, вы предали его!  
  
  
 

[5. С. 107]

Из других штуровцев к образу Наполеона обращался Вилиам Паулини-Тот (1826 - 1877), ставший виднейшей общественно-политической фигурой в 1860-е годы. Его поэзия в основных чертах близка к творчеству его соратников-романтиков. По словам М. Пишута, "Наполеона он прославил в трех стихотворениях как человека, который подорвал власть феодальных монархов и открыл ворота нового века. Его падение он понимал как предвестие будущей всемирно-исторической миссии славянства" [8. S. 288].

Таким образом, события войны 1812 г. и слава русской армии пробудили в словацких писателях веру в новые времена, которая через тридцать лет начала уже связываться и с фигурой Наполеона, воспринимаемого как выдающаяся личность и человек действия, необходимый славянскому движению.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Pisut M. Klasicizmus (roky dvadsiate a tridsiate) // Dejiny slovenskej literatury. Bratislava, 1984.

2. Kollar J. Vlastenec. Praha, 1963.

3. Коллар Я. Сто сонетов. М., 1973.

4. Антология чешской поэзии. М., 1959. Т. I.

5. Лермонтов МАО. Собр. соч. в 4-х т. М., 1964. Т. 1.

6. Stur L. Dielo v 5 zvazkoch. Bratislava, 1954. Zv. 4. Basne.

7. Kral J. Suborne dielo. Bratislava, 1959.

8. Pisut M. Romantizmus a zaciatky realizmu // Dejiny slovenskej literatury. Bratislava, 1984.

Постоянный адрес данной публикации: