M. VOVELLE. La mentalite revolutionnaire. Societe et mentalites sous la Revolution francaise. P. Editions sociales/Messidor. 1985. 282 p.

Автор книги - известный исследователь истории общественного сознания во Франции нового времени¹ . С 1983 г. он возглавляет Институт истории Французской революции при Сорбонне, которым до него руководил А. Собуль, является генеральным секретарем международной Комиссии по историческим исследованиям в связи с 200-летием Французской буржуазной революции. Его книга опубликована в приуроченной к этой дате серии, выпускаемой издательством Французской компартии (ФКП). Она посвящена развитию тех форм общественного сознания, которые возникали на основе взаимодействия общественной психологии и идеологии и обозначаются во французской литературе терминами "mentalite", "seasibilite collective", а в советской определяются как "обыденное", или "массовое сознание".

Хотя эта проблема давно привлекала внимание историков, специальных исследований не было. Новизна и оригинальность книги заключаются в самой постановке вопроса. Среди буржуазных историков распространен подход к массовому сознанию как чрезвычайно инертному явлению, динамику которого возможно проследить только в очень широких, охватывающих столетия, рамках. В результате игнорируется роль революций, а массовое сознание революционной эпохи конца XVIII в., как правило, сводится к проявлениям "инерции, наследия очень отдаленного прошлого" (с. 11). М. Вовель оспаривает такой подход и вытекающие из него оценки. Центральную проблему своей книги он формулирует следующим образом: "Массовое сознание революционной эпохи - наследие или новация?" (с. 19). Эта проблема особенно злободневна на в свете современных дискуссий об историческом месте и значении Французской буржуазной революции XVIII века² . Отмежевываясь от буржуазных концепций, автор последовательно проводит мысль о закономерности и прогрессивности революции, что находит подтверждние и при анализе эволюции массового сознания.

Вначале М. Вовель рассматривает методологические проблемы изучения массового сознания революционной эпохи. Выдвигаемые им принципы анализа этого вопроса представляют самостоятельный интерес. Отвергая восходящую к И. Тэну биологическую интерпретацию" массового сознания революционной эпох" (антропоморфизм), М. Вовель исходит из того, что перемены в нем вытекают "прямо из социального и политического потрясения, положившего конец старому режиму" (с. 264). Опираясь на это положение, он различает несколько типов массового сознания в зависимости от их содержания и подвижности. Классифицировать их ему помогает известная идея различных "скоростей" исторического времени Ф. Броделя ³ . В книге выделяется несколько "уровней" массового сознания: во-первых, уровень явлений и процессов большой длительности, уходящих: корнями в многовековую толщу истории; во-вторых - средней длительности, относящихся ко второй половине XVIII в.; в-третьих - короткого времени, непосредственно связанных с революционным творчеством.

Не отрицая роли многовекового наследия, автор считает, что революция не только заимствовала его, но и явилась его

¹ Vovelle М. Piete baroque et dechristianisation en Provence au XVIII-e siecle. P. 1972; ejusd. Les metamorphoses de la fete en Provence, 1750 - 1820. P. 1976; ejusd. Religion et Revolution: la dechristianisation en l'an II. P. 1976; ejusd. Ideologies et mentalites. P. 1982; ejusd. La mort et l'Occident de 1300 a nos jours. P. 1983; ejusd. Theodore Desorgues ou la disorganisation. Aix - Paris, 1763 - 1808. P. 1985.

² См. Адо А. В. Буржуазная ревизия истории Французской революции XVIII в. В кн.: Социальные движения и борьба идей. Проблемы истории и историографии. М. 1982.

³ См.: Барг М. А. Проблемы социальной истории. М. 1973, с. 20 - 21; Афанасьев Ю. Н. Историзм против эклектики. М. 1980; его же. Вчера и сегодня французской "новой исторической науки". - Вопросы истории, 1984, N 8.

стр. 171

"диалектическим преодолением". Иными словами, как вклад Просвещения XVIII в. был "освоен и переварен почти до неузнаваемости его отдельных сторон", так и древнее наследие претерпело мутацию в связи с политизацией и дехристианизацией масс (с. 25 - 28). При этом массовое сознание подверглось огромному воздействию в ходе самой революции. И хотя, указывает М. Вовель, некоторая часть революционных новаций и оказалась эфемерной, другие "бесповоротно" вошли в массовое сознание (с. 29). Свидетельством глубоких сдвигов автор считает многочисленные новые элементы, появившиеся во взглядах и поведении людей за годы революции, прослеживаемые им на различных уровнях и в разнообразных проявлениях массового сознания - от стихийных, чисто психологических реакций до сознательных политических действий, от сферы семейных отношений и повседневной жизни до области политической и идеологической борьбы.

М. Вовель стремится определить круг проблем, которые ставит перед исследователем изучение массового сознания революционной эпохи, рассмотреть их, так сказать, "в первом приближении", осуществить, как он пишет, "предварительную распашку" накопленного в литературе материала по этому вопросу. Его книга и основана преимущественно на материалах, содержащихся в работах других историков, посвященных различным аспектам социально-политической истории Франции в эпоху революции конца XVIII века. В ней использованы также данные собственных исследований автора, в том числе о социальном составе якобинских клубов Юга Франции, отражении господствующих ценностных ориентации в изобразительном искусстве и т. д. Как бы резюмируя содержание книги, М. Вовель отмечает, что в изучении новой темы ему удалось скорее "очертить социальные параметры проблемы,.. чем дать доскональную характеристику массового сознания" (с. 7).

Автор показывает изменения, которые революция произвела в глубинном пласте массового сознания с его стихийными, преимущественно психологическими типами реакций и поведения; людей. Интенсивный "процесс политического созревания" масс, революционные мечты и проекты, отмечает он, послужили "противовесом древней панике" (как форме поведения толпы) (с. 64). Преобразился сам облик толпы, в поведении которой отчетливо выступили черты политической направленности и организованности (с. 70 - 75). О переменах в массовом сознании свидетельствует и новое восприятие насилия как инструмента преобразования общества (с. 84). Одной из специфических черт умонастроения, характеризовавшегося стремлением разрушить старый мир, чтобы начать строительство нового с "чистого листа", автор считает "революционный вандализм".

Переходя к высшим уровням, или типам массового сознания, М. Вовель выясняет содержание новых, привнесенных революцией общественных ценностей, таких, как "народ", "равенство", "счастье", характеризующих т. н. массовое революционное сознание. В развитии последнего автор также прослеживает "разрыв непрерывности", который, по его мнению, отчетливо проявился в десакрализации короля и героизации мучеников революции и просветителей (с. 125 - 140). Рассматривая изменения в формах общественной жизни, М. Вовель показывает, что деятельность Якобинского и других революционных клубов способствовала переходу от "диффузного состояния общественной жизни к организационным формам политического мнения" (с. 146). Очень интересны страницы, где идет речь о роли революционных праздников как "мечты о новом обществе и идеальном мире" (с. 157). Этим праздникам автор отводит первостепенную роль в преобразовании массового сознания, отмечая, что они лежат у истоков "гражданского культа XIX в." (с. 168).

Автор выявляет значение таких факторов, повлиявших на массовое сознание, как дороговизна, возросшая социальная и географическая мобильность населения, введение нового административного деления, метрической системы, революционного календаря и т. д., и приходит к выводу, что для каждого француза революция явилась "рубежом, повлекшим изменения во взглядах и поведении даже в повседневной жизни" (с. 194). Отвергая тезис консервативной историографии о "падении нравов" в результате революции, он подчеркивает, что ее "отношение к семье, браку, детству и старости было здравым и высокоморальным" (с. 211).

стр. 172

Не оставил без внимания М. Вовель и массовое сознание тех групп населения, которые остались в стороне от участия в революции, либо оказались во враждебном ей лагере. Анализируя, в частности, т. н. массовое контрреволюционное сознание, он выявляет несколько его противоречивых "моделей", полагая, что их несовместимость во многом затруднила сплочение сил контрреволюции.

В работе уточняется состав той части населения, которую можно отнести к активным революционерам, создается психологический портрет санкюлота. Автор выявляет изменчивость и противоречивость различных параметров массового революционного сознания, обусловленных как изменениями объективной обстановки в связи с углублением процесса революции, так и неоднородностью состава самих санкюлотских масс. Большое внимание уделяется при этом дехристианизаторскому движению. Присущие ему черты карнавальности служат М. Вовелю доводом в пользу признания его тесной связи с народной культурой. Существенный компонент последней - народную религиозность - автор отмечает и в народном сопротивлении дехристианизации. Эта связь массового сознания с народной культурой позволяет ему провести между ними параллель. М. Вовель высказывает предположение, что между ними "гораздо больше взаимоподчиненности, чем противоречия" (с. 190).

Книга углубляет представления о значении отдельных этапов революции, особенно якобинской диктатуры. Анализ таких проявлений массового сознания, как поведение толпы, революционное насилие, героизация, революционные праздники, формы общественной жизни и др., убедительно свидетельствует о том, что наиболее глубокие и решающие сдвиги в нем происходили именно на этом этапе революции. Это служит аргументом в полемике с современными буржуазными историками, рассматривающими якобинскую диктатуру как якобы "отклонение от правильного пути". Отмеченные М. Вовелем черты и особенности массового революционного сознания проливают дополнительный свет и на сущность якобинизма.

В целом материалы книги подтверждают вывод автора, что в период революции в массовом сознании произошли "гигантская перемена", глубокие изменения, которые носили структурный характер. Революция привела к возрастанию роли идеологии в массовом сознании (с. 8). Но все же полной и целостной характеристики новых типов массового сознания, их соотношения со старыми М. Вовель не дает. Между тем важно было бы знать, какие перемены в этой сфере произошли применительно к отдельным классам и крупным социальным группам, столице и провинции, городам и сельской местности, различным районам страны. Это, очевидно, позволило бы уточнить представления о буржуазном и одновременно народном характере Французской революции конца XVIII в., а также помогло бы объяснить происхождение некоторых особенностей классовой борьбы первой половины XIX в., таких, как "парижский" облик революций 1830 и 1848 гг., острота конфликта из-за политической формы государства и др.

Рецензируемая книга - только начало систематического изучения массового сознания революционной эпохи. М. Вовель справедливо пишет о необходимости расширения фронта исследований в этой области, в том числе и основанных на углубленном изучении как традиционных, так и новых для историка революции источников, например, произведений изобразительного искусства, музыки и т. д.

Нельзя не согласиться и с утверждением автора, что "история массового сознания должна в перспективе дополнить социальную историю" (с. 7). Однако сам он далеко не всегда использует благоприятные возможности перебросить мостик между этими "этажами" исторического познания. Так, он едва затрагивает вопросы, с которыми в настоящее время столкнулось изучение якобинизма (например, вопрос о его социальной сущности), хотя анализ массового революционного сознания, роли революционных праздников и др. давал на них прямой выход. В книге, широко охватывающей проблемы массового сознания революционной эпохи, было бы полезно уделить; больше внимания их связи с актуальными задачами изучения социально-политической истории революции.

Постоянный адрес данной публикации: