М. І. ЗУБОВ. Лінгвотекстологія середньовічних слов'янських повчань проти язичництва. Одеса, 2004. 336 с.

М. И. ЗУБОВ. Лингвотекстология средневековых славянских поучений против язычества

Начиная с последнего десятилетия ушедшего века интерес к проблемам, относящимся к изучению славянского язычества, значительно возрос. Это связано, с одной стороны, с накоплением весьма значительного по объему сравнительного материала в области индоевропейских религий и мифологий, расширением источниковой базы для исследования собственно славянской традиции, как в филологии, так и в археологии; а с другой - с разработкой новых методик и подходов в изучении данной проблематики.

Одной из главных проблем, с которыми сталкиваются исследователи славянского язычества, является недостаток письменных источников. Дело в том, что период бытования славянского язычества не оставил нам письменных свидетельств, представляющих саму языческую традицию, которые можно было бы признать вполне надежными. За исключением сведений русских летописей, стоящего особняком "Слова о полку Игореве", письменные источники по славянскому язычеству представлены в основном произведениями церковными, среди которых есть памятники специально посвященные язычеству - это так называемые слова и поучения против язычества. Тексты эти немногочисленны и практически полностью введены в научный оборот и опубликованы, причем по большей части еще в конце XIX - начале XX в. Но, к сожалению, далеко не все они хорошо изучены.

В свете этого уже давно назрела острая необходимость в критическом обзоре поучений против язычества, поскольку последние работы, в которых предпринимались попытки подобного обзора, вышли в свет еще в первой четверти XX в. В дальнейшем исследователи не раз обращались к этим памятникам, но, выстраивая на почерпнутых из них сведениях свои концепции, обходили стороной их критический анализ. Рецензируемая монография является попыткой заполнить этот пробел.

В основу монографии украинского исследователя Н. И. Зубова легла защищенная им в 2005 г. докторская диссертация "Славянские поучения против язычества в лингвотекстологическом освещении". Работа над этой темой велась автором уже давно. Подтверждением тому служат более тридцати публикаций вышедших в 1982 - 2004 гг., в которых были затронуты различные аспекты рассматриваемой в диссертации проблематики (см., например, [1; 2]).

Монография состоит из Введения, шести разделов и Заключения. Каждый раздел, в свою очередь, имеет подразделы. В девяти приложениях даны тексты основных разбираемых в монографии памятников: "S. Gregorii Theologi Oratio XXXIX. In sancta Lumina" (отрывок по изданию Migne J., Приложение А); "Св. отца нашего Григория Богослова... Слово на Святое Крещение" (отрывок по изданию А. Будиловича, Приложение Б); "Сказание о скверных богах эллинских" (Приложение В, публикуется впервые); "Слово св. Григория изобретено в толцех о том како первое погани суще языци кланялися идолом" (по четырем известным спискам и в переводе - Приложения Г-Ж, И); "39 Слово Григория Богослова "На святые светы явлений Господних"" (перевод отрывка, Приложение 3). Монография снабжена указателями, что значительно упрощает поиск необходимой информации.

В довольно кратком Введении, обозначив объект, предмет и метод исследо-

вания, автор обосновывает его актуальность. По методологии исследование, согласно автору, лингвотекстологическое. Сущность лингвотекстологического метода заключается в многоаспектном анализе языкового материала памятника, выявлении взаимосвязи между текстологическими особенностями и языковыми разночтениями параллельных мест в списках определенного типа памятников.

Направление лингвотекстологичного метода, как отмечает Зубов, имеет в данном случае и свои особенности. Одной из ведущих линий исследования является стремление смоделировать ход мысли славянских книжников на основании разночтений текстов, ошибок, пропусков в них, что вносит в исследование элемент историко-антропологического подхода.

В центре внимания поучения, направленные против рожаничного культа. Этот культ, часто упоминаемый в церковных поучениях, как правило, трактовался наукой как пережиток язычества. Однако о самом рожаничном культе известно мало, летописи о нем не упоминают, и подобная его трактовка требует более тщательного анализа источников.

Свой подход к церковным поучениям сам автор характеризует как попытку нового "прочтения", переосмысления рассматриваемого им литературного наследства с учетом современного исследовательского опыта. Несмотря на то что круг древнерусских письменных источников в целом постоянен, на различных этапах такое переосмысление, безусловно, необходимо. Определение этих памятников как антиязыческих не вызывает возражения, но Зубов обращает внимание на другой аспект - слова и поучения как словесный жанр того времени. "В таком аспекте, который мог бы создать особый предмет содержательного исследования, предмет, значительно отличный от традиционного, церковные поучения исследованы явным образом недостаточно, а в течение последних многих десятилетий (фактически от начала прошлого XX столетия) к ним как к филологическим объектам практически никто не обращался" (с. 15 - 16).

Особого внимания, как считает Зубов, заслуживают два памятника - "Слово св. Григория в толцех..." и "Слово Исайи пророка истолковано святым Иоанном Златоустом о поставляющих вторую трапезу роду и рожаницам". Как справедливо отмечает Зубов, их анализ, как и других подобных поучений, "невозможен без учета свидетельств большого комплекса памятников, начиная от библейских текстов, канонических постановлений церкви и т.п. и завершая коротенькими упоминаниями рода, рожаниц, рожаничной трапезы в древних восточнославянских поучениях" (с. 14). Исследование этих памятников имеет существенное значение для решения ряда более важных проблем культурной истории славянства.

Первый раздел монографии - "Методологические аспекты исследования церковных поучений" открывается кратким историографическим обзором. Автор считает, что исследователи либо, увлекшись анатомированием текста, не замечали глубинной целостности памятников (см. [3]), либо мало затрагивали лингвистическую и текстологическую стороны проблемы (см. [4; 5]). Среди последних работ автор обращает внимание на исследование А. Калоянова и Т. Молдова [6], отстаивающих точку зрения, согласно которой "Слово св. Григория в толцех. принадлежит болгарской этнокультурной традиции. Несмотря на спорность такого мнения, работа содержит интересные попытки объяснения нескольких темных мест данного поучения. Также Зубов отмечает перспективность исследований А. С. Щекина, основное внимание уделяющего лингвистическим и текстологическим аспектам анализа этого поучения. Зубов выражает признательность за творческий диалог на уровне публикаций В. Я. Петрухину, который, освещая вопрос славянского язычества, немало внимания уделяет рожаничному культу (см. [7], а также [8. С. 391]). Зубов заключает, что "вопрос о глубинном содержании антирожаничных поучений, их истоках, взаимосвязях, месте в культурно-хронологическом контексте Руси и тому подобное - все это теперь остается открытым для обсуждения и нуждается в таком обсуждении" (с. 20).

Рассматривая общеметодологический контекст исследования церковных поучений, Зубов указывает на невнимание исследователей к проблеме отображения в отмеченном круге письменных произведений внутрицерковных богословских вопросов, а этот аспект чрезвычайно важен для адекватного понимания содержания средневековых источников.

Зубов обращает внимание на своеобразный парадокс: без цитирования рассматриваемого круга источников не обходится ни одно исследование в области славянской мифологии, однако сами памятники в аспекте их целостной содержательности оставались в течение длительного периода вне круга научного внимания. И хотя в последние годы появляются исследования, посвященные славянскому язычеству, базирующиеся на обращении к первоисточникам, по мнению Зубова, все более заметно недостаточное понимание их содержания.

Как отмечает Зубов, в связи с тем, что церковные поучения так или иначе всегда связаны с богословской проблематикой, а не только с критикой пережитков язычества, следует внимательнее искать в содержании поучений проявления такой проблематики. Это поможет лучше понять целостное значение данных произведений в контексте древнерусской культуры. Путь к поискам подобных связей лежит через сопоставление содержания конкретного памятника с содержанием других церковных памятников и библейских текстов.

Рассматривая методологию интерпретации исторического текста, которая связана с проблемами понимания исторического слова, Зубов обращает внимание на многогранность понятия текста. По его мнению, необходимо привлечение к рассмотрению вопроса базовых идей дискурсологии. Без учета дискурсивных параметров, без учета того, какое место в общественном сознании занимали те или иные цитаты, выражения, слова, без учета семиотической нагрузки таких единиц исторический текст не может быть адекватно понятым и полноценно истолкованным. Интерпретируя исторический текст и фактически приписывая его автору свое видение, исследователь является главной фигурой, которая несет ответственность за трансляцию исторического содержания в современную науку.

В своей работе автор основывается на представлении о центонно-парафразовом характере средневековых текстов. Согласно этому подходу, предложенному И. Н. Данилевским (см. [9. С. 11 - 12 и др.]), древнерусские книжники для построения новых текстов использовали готовые смысловые блоки прецедентных текстов, в результате чего произведения приобретали несколько скрытых смысловых уровней, суть которых становится понятной лишь при обращении к прецедентному тексту.

Во втором разделе - "Подходы к анализу поучений: антирожаничная полемика" рассматривается древнерусский рожаничный культ. Зубов отмечает, что в летописях он не упоминается, в то время как церковные поучения ставят его на первое место. Рассмотрев научные трактовки этого культа, Зубов выделяет два подхода, сформировавшихся среди исследователей, - одни видят в роде и рожаницах главных персонажей высшего пантеона, другие - низших духов судьбы. По мнению автора, традиционные подходы к проблеме заводят в тупик.

Зубов предлагает принципиально новое понимание проблемы: "древние термины церковных поучений рожаница, род, рожаничная трапеза поначалу касались христианской Богородицы и отражали раннюю (очевидно, XII ст., о чем идет речь дальше) богословскую полемику против еретического течения с элементами арианского и несторианского характера, которая, возможно, связана с деятельностью самозванного епископа Феодорца и становлением Богородичного культа во Владимиро-Суздальской земле в период княжения Андрея Боголюбского" (с. 62).

Далее автор обращается к древнерусским аутентичным объяснениям сущности рожаничного культа, в которых его происхождение приписывается ересиарху Несторию. С точки зрения центоннопарафразового построения текстов эти объяснение является вариациями 79 канона VI Вселенского церковного собора (690 - 691 гг.), запрещающего чествовать

роды Богородицы как роды обычных женщин-родильниц, поскольку это ведет к извращению христианской догматики.

Во второй рожаничной трапезе Зубов видит ритуальное родильное кушанье, поставляемое в честь рождения ребенка. Такую же трапезу в честь Рождества Христова и Богородицы церковь рассматривала как нарушение канонов, а потому неуклонно преследовала подобную обрядность на протяжении нескольких веков, что подтверждается разными историческими источниками.

В третьем разделе - ""Слово св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялися идолом...": лингвотекстологические аспекты", рассмотрев списки, издания и научные интерпретации поучения, Зубов анализирует тот эллинистический контекст, в котором появился данный древнерусский памятник. Поучение написано на основании византийского образца - "39 Слова Григория Богослова...", перевод которого известен в трех редакциях. По мнению Зубова, "Слово св. Григория в толцех..." не обнаруживает влияния распространенных на Руси толкований Никиты Ираклийского, а потому появление его следует искать в более раннем периоде, чем период формирования второй или третьей редакций перевода. Основой для древнерусского поучения, по мнению Зубова, стала первая редакция "39 Слова Григория Богослова..." в его древнеболгарском переводе XI в.

Относительно списков самого поучения Зубов заключает, что наиболее близок к первичному смыслу поучения список Новгородской Софийской библиотеки, протограф которого восходит к концу XII в. Комментарии также свидетельствуют о точной передаче главной идеи памятника - объяснения того, откуда взялся у славян культ богинь-рожаниц: он пришел от эллинов, поклонявшихся богиням, которые рожали богов-сыновей. В целом же, анализируя списки памятника, Зубов приходит к выводу, что каждый из них создавался независимо и что все они восходят к одному протографу.

В четвертом разделе - "Концептуальная парадигма "Слова св. Григория о том, како пьрвое погани сущи языци кланялися идолом..."" автор переходит к анализу концептуальных микротем этого поучения.

Зубов приходит к следующим выводам. Данный памятник направлен прежде всего на разоблачение рожаничного культа, а все другое в нем лишь сопровождает главную тему. Этнонимия его скоординирована этим общим знаменателем. Критика проведения трапез-братчин в храмах имеет проекцию и на критику рожаничних трапез, которые тоже, по-видимому, могли в какое-то время проводиться в церквах.

Зубов предлагает свою трактовку известной из памятника трехчленной периодизации славянского язычества. По его мнению, речь идет о том, что сначала славяне поклонялись духам умерших, предкам (упырям и берегиням), а затем от эллинов научились поклоняться рожденным богам. В представлении книжника, которое имело мало общего с реальным язычеством, Перун, как и Осирис, рожден от рожаницы.

Рассматривая концепт тварности, Зубов заключает, что он касается "не идолов в виде их физически материального выполнения, а идолов ментальности, идолов духовно культурной жизни, борьба с которыми обнаруживает себя в мощном поле богословской мысли" (с. 174).

По Зубову, упоминание вил должно было находиться в анализируемом месте еще в том тексте, который послужил основой протографа всех известных списков памятника, еще до того, как в текст было внесено объяснение происхождения их названия через образ библейского Вила.

По мнению Зубова, "Слово св. Григория в толцех..." является содержательно целостным произведением, а не накоплением механических вставок в произведение Григория Богослова, как это представлялось Е. В. Аничкову и некоторым другим исследователям.

В пятом разделе - "Концептология других главнейших письменных памятников" в центре внимания "Слово Исайи пророка истолковано св. Иоанном Златоустом о поставляющих второую трапезу роду и рожаницам". Согласно Зубову,

книжник придерживается мнения, что ставить трапезу роду и рожанице учат сами христианские проповедники, уклонившиеся от правильного учения. Относительно сближения рожаничного культа с культом предков Зубов отмечает, что эти культы в "Слове Исайи пророка..." противопоставляются книжником, который считал, что сначала славяне поклонялись духам своих предков, т.е. покойникам, а затем от эллинов научились поклоняться рожаемым богам, т.е. рожаницам и роду.

На основании анализа и сравнения библейских мифологических названий с названиями род и рожаница Зубов приходит к выводу, что за ними, по-видимому, нет выразительных функциональных соответствий к славянским названиям. Почвой для внесения славянских параллелей становится критика семитских языческих трапез в честь Астарты в церковных и библейских текстах. Поскольку в православии определение Богородицы как царицы небесной является фундаментальной константой, то это и может оказаться тем общим знаменателем, который совместил для церковного сознания неправедный рожаничний культ в честь Богородицы с соответствующей библейской критикой семитской "царицы небесной" Астарты.

Обратившись к "Слову некоего Христолюбца, ревнителя по правой вере", Зубов отмечает, что в той части, где упоминается рожаничный культ (по мнению Зубова - поздняя вставка), также достаточно однозначно прочитывается, что не подобает смешивать Пресвятую Деву Богородицу с обычными женщинами-родильницами (роженицами).

Двойственность рожаниц Зубов считает не более чем внутритекстовой трансформацией, проникшей в источники и не имеющей ничего общего с действительностью. Он находит, что и эти памятники не содержат доказательств существования отдельных языческих персонажей род и рожаница, но они указывают на существование определенной богословской проблематики в тогдашнем общественном дискурсе.

Вопрос о наличии древнего восточнославянского значения "судьба", "жребий" для слова род, по мнению Зубова, нуждается в более весомой аргументации.

Относительно статьи "О вдуновении духа в человека", в которой многие исследователи усматривают наличие противопоставления Род-Саваоф, Зубов отстаивает мысль, что начитанный книжник, зная название "род" из текста "Слова св. Григория в толцех...", понял его так же, как позже поняли памятник его научные исследователи, и в контексте критики богомильской ереси образовал Рода как своеобразную параллель к Сатанаилу.

В шестом разделе - "Летописно-исторический контекст церковной полемики" Зубов предпринимает попытку выяснить исторический контекст богородичной проблематики. По его мнению, одним из общественно дискурсивных пиков такого обсуждения могла быть деятельность во второй половине XII в. самозванного епископа Феодорца во Владимиро-Суздальский земле: Феодорец был беспрецедентно свирепо казнен в Киеве за хулу на Богородицу. Привлекает внимание, что среди бесчинных действий Феодорца летопись называет закрытие им соборной церкви Богородицы во Владимире.

Анализ лексики Никоновской летописи приводит Зубова к выводу, что епископ Феодорец уклонился от догмата о непорочности и девичестве Богородицы. Летописец детально пишет о православных христианских взглядах на Богородицу. Очевидно, речь идет не о борьбе с языческим ренессансом, совместившем культ Богородицы с языческим культом рожаницы, как считают некоторые исследователи, а о христианском культе Богородицы, который именно в то время начинает особенно развиваться во Владимиро-Суздальском княжестве под патронатом Андрея Боголюбского. Феодорец из богословских соображений не соглашался с таким развитием. Таким образом, никакого языческого подтекста в источниках нет. Вместо этого богословская проблематика выходит на первое место.

Упоминание рожаницы в "Вопросах Кирика Новгородца к епископу Нифонту", по мнению Зубова, имело бы смысл

лишь в том случае, если за ним стояла каноническая проблема.

Зубов ставит под сомнение принятое в славистике мнение о том, что славяне имели какие-то представления о родословной своих богов.

В теониме Сварог Зубов видит книжную конструкцию, вызванную необходимостью найти параллели к именам богов-патронов египтян. Функция Даждьбога как покровителя русичей известна из такого независимого источника, как "Слово о полку Игореве". Следовательно, в таком случае этот бог легко мог стать аналогом одного из "египетских", тогда как название "сварожич" в таком контексте могло бы восприняться как патроним, из которого название Сварог добывается за счет лингвосистемных закономерностей.

Касаясь восточнославянского летописного пантеона, Зубов отмечает, что он обнаруживает элементы искусственности, а его теонимичный ряд появляется относительно поздно.

Анализ летописных статей от времени языческой реформы князя Владимира в 980 г. до обращения Руси в христианство в 988 г. приводит Зубова к заключению, что текст "Повести временных лет" за этот период целиком построен на использовании библейских параллелей и аллюзий с яркими лексическими и сюжетными соответствиями со Священным Писанием. В таком освещении летописный портрет Перуна (деревянный золотоусый и серебробородый идол, поставленный на возвышении) также оказывается абсолютно прозрачной трансляцией чрезвычайно распространенной библейской критики деревянных, золотых, серебряных идолов, которым семиты поклонялись на возвышениях. А поскольку библейская атрибутика дистрибутивного характера (отдельно деревянные, золотые, серебряные болваны) сосредоточена лишь на одной фигуре Перуна, то это является аргументом к рассуждению, что сначала летопись действительно называла лишь одного Перуна, к которому имена других богов присоединились еще позже. Понимание всего комплекса характеристик летописания открывает определенные лингвотекстологические перспективы в подходах к решению вопроса о появлении тиражируемого древнерусской книжностью списка восточнославянских богов.

В Заключении Зубов отмечает, что хотя восточнославянское язычество как таковое в работе не рассматривалось, результаты исследования имеют большое значение для его интерпретации.

В книге хронологически зафиксированы точки существования рожаничной проблемы, засвидетельствованные письменными источниками от первой половины XII ст. ("Вопрос Кирика Новгородца...") до конца XVI ст. (соборное послание 1590 г. митрополита Киевского Михаила). Одним из кульминационных эпизодов борьбы с рожаничним культом может оказаться деятельность епископа Феодорца во Владимиро-Суздальской земле (60-е годы XII ст.).

Рецензируемая монография, являясь первым с начала XX в. исследованием, посвященным анализу поучений против язычества, несомненно, представляет значительный научный интерес как в плане предложенных реконструкций, так и в плане публикации ранее не изданных текстов. Однако построения Зубова не бесспорны.

Как отмечает В. Я. Петрухин, трактовка Зубовым рода и рожаниц как родительниц Перуна вступает в противоречие с античной мифологемой об Аполлоне и Артемиде как порождениях громовержца Зевса и современными реконструкциями славянского "основного мифа", в котором жена и дети громовержца оказываются "низшими" хтоническими существами (см. [7. С. 237 - 238]). Это замечание учтено Зубовым (с. 161 - 162), который отметил, что на позицию автора "Слова св. Григория в толцех..." не могла повлиять схема "основного мифа". А использование книжником античной мифологемы о рождении Апполона и Артемиды от Зевса, как считает исследователь, требует дополнительных доказательств. Но это все же не снимает поставленных Петрухиным вопросов.

Не во всем убедительно отрицание персонифицированности рода и рожаниц. Возведение рода до статуса верховного божества действительно малообос-

новано, но и "упразднение" рода и рожаниц как мифологических персонажей требует более тщательного анализа и рассмотрения всех возможных вариантов. Так, например, в "Слове Даниила Заточника" род встречается в пословице: "Дети бегают рода, а Господь пьяного человека" (см. [10. С. 23]).

Обвиняя Е. В. Аничкова в увлеченности анатомированием текста, сам Зубов, в свою очередь, увлечен представлением центонно-парафразового построения древнерусских текстов, предложенным И. Н. Данилевским. Однако центонно-парафразовое построение текстов свойственно скорее позднеантичной и западной риторике, на Руси риторика не получила такого развития. А также, как отмечал сам Данилевский, это противоречит теории литературного этикета Д. С. Лихачева.

Кроме того, здесь уместно обратиться к наблюдениям В. М. Живова относительно гетерогенности византийской культуры, выделив так называемые аскетическую и гуманистическую традиции. На Русь в результате ее христианизации была перенесена традиция аскетическая. Гуманистический компонент практически не имел на Руси своих представителей. Это обусловлено религиозно-культурной ориентацией и теми взглядами, которых придерживались приходящие на Русь из Византии миссионеры. С этим, по мнению Живова, связан и состав распространявшейся в Киевской Руси византийской литературы, где гуманистическая традиция не была представлена. "Те греки, которые попадали на Русь, как правило, и сами были с этой традицией мало знакомы, не ценили и, возможно, плохо понимали представляющую эту традицию тексты" (цит. по [10. С. 80]). Свою роль сыграли и особенности образования древнерусских книжников. Как справедливо отмечает Живов, на Руси, в отличие от Византии, образование носило исключительно катехитический характер. С этими наблюдениями согласуются выводы Е. В. Аничкова относительно двух различных взглядов на язычество древнерусских книжников. После крещения, когда с язычеством было "покончено" и наступила христианская эра, наши книжники, следуя Св. Писанию, не вспоминают "имен богов их" (Иисус Навин: 23:7), для них они исчезли, умерли. Такое умолчание становится в древнерусской литературе традицией и следует оно из утверждения, что языческие боги - бесы. Чтобы искоренить веру в них, нужно было убедить в этом людей. Второй взгляд основан на трактовке происхождения язычества в Св. Писании, согласно которому оно возникло вследствие забвения истинной религии, когда люди вместо Творца стали поклоняться твари, т.е. стихиям и видимой природе.

Причисление Сварога и Даждьбога к книжным конструктам требует дополнительных доказательств. Что касается Сварожича, то он имеет западнославянские параллели. Радогост, главное божество лютичей, упоминается у ряда западноевропейских средневековых авторов (Титмара Мерзебургского, Адама Бременского, Бруно из Кверфурта) под именем Сварожича. На это обращал внимание еще Г. Ловмянский: "Так же, как и Сварожич, солнце-Даждьбог и Сварожич-огонь, этот Сварожич, по свидетельству Адама Бременского, имел личное имя - Радогост" [11. С. 139]. Впрочем, в одной из своих статей Зубов склоняется к мнению об ошибке хронистов и на основании ономастических данных приходит к выводу, что славяне не знали бога по имени Радогост [1. С. 47].

Относительно привлечения сведений Никоновской летописи следует заметить, что она содержит позднюю интерпретацию более ранних источников. И прямо проецировать на древность сведения памятника XVI в. не следует.

В целом же в монографии предлагаются интересные решения спорных вопросов, касающихся поучений против язычества. А главное, что взор исследователей вновь обратился к этой группе памятников, которые по-прежнему ставят больше вопросов, чем дают ответов относительно религиозных древностей славян.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Зубов Н. И. Научные фантомы славянского Олимпа // Живая старина. 1995. N 3 (7).

2. Зубов Н. И. О периодизации славянского язычества в древнерусских списках "Слова св. Григория" // Живая старина. 1998. N 1 (17).

3. Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914.

4. Mansikka V.J. Die Religion der Ostslaven. I. Quellen. Helsinki, 1922.

5. Мансикка В. И. Религия восточных славян. М., 2005.

6. Калоянов А., Моллов Т. Слово на тьлкуваеля - един неизползван източник за

старобългарската митология // Българска етнология. София, 2002. N 4.

7. Петрухин В. Я. Древняя Русь. Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. I (Древняя Русь).

8. Петрухин В. Я. Е. В. Аничков и язычество древней Руси // Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. М., 2003.

9. Данилевский ИМ. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. М., 2001.

10. Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932.

11. Ловмянский Г. Религия славян и ее упадок. СПб., 2003. С. 139.

Постоянный адрес данной публикации: