Один из последних верховных главнокомандующих Российской армии и первый командующий Добровольческой армии, генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов до сих пор вызывает либо восторг, восхищение, либо скептицизм и даже ненависть. Его воспринимают то как революционера - "февралиста", то как монархиста. Для одних Корнилов - опытный военный, незаурядный дипломат, искренний патриот. Для других - примитивный политик, крайне честолюбивый и грубый генерал.

Сразу же после его гибели вышли книги о легендарном 1-м Кубанском ("Ледяном") походе, в которых фигура Корнилова описывалась исключительно в возвышенно-патетическом духе. Эта же традиция перешла и в Зарубежье¹ . Тем временем советские издания неизменно раскрывали "реакционную", антидемократическую, "реставраторскую сущность корниловщины"² . За последние годы вышло несколько крупных исследований, а также статьи, очерки; появилась публикация материалов Следственной комиссии по "делу Корнилова"³ . Однако многое в его биографии остается малоизвестным или вызывает споры.

Согласно одной легенде, Лари (первоначальное имя), родился в станице Семикаракорской (по-калмыцки Семинкеерк) Всевеликого Войска Донского 30 августа 1870 г. (все даты - по старому стилю). Его настоящим отцом был якобы крещеный калмык, погонщик Гильджир Дельдинов. Мать Лари уехала затем к своему брату Георгию Корнилову в г. Верный Семипалатинской губернии. Здесь оформили новые документы, и ребенок стал Лавром. Однако по воспоминаниям родной сестры Лавра, Анны Георгиевны Корниловой, ребенок родился в семье Георгия Николаевича Корнилова 18 августа 1870 г. в Усть-Каменогорске. Калмыцкая внешность унаследована от матери, Прасковьи Ильиничны Хлыновской, алтайской калмычки по происхождению. Прадед Лавра, казак Бийской линии, был женат на калмычке. Мать не работала, воспитывала детей и была "хотя и безграмотная, но с пытливым умом, с жаждой знаний, с колоссальной памятью и большой энергией"⁴ .

Корнилов не без оснований называл себя сыном "казака-крестьянина". Дед Лавра был толмачом (переводчиком) Каркаралинской станицы, его сын Г. Н. Корнилов также служил толмачом при 7-м Сибирском казачьем полку, но, дослужившись до хорунжего, в 1862 г. вышел из казачьего сословия - с

Цветков Василий Жанович - кандидат исторических наук, доцент Московского педагогического государственного университета.

стр. 55

переходом в чин коллежского регистратора. Произошло это не без влияния идей ученого-этнографа Г. Н. Потанина, убежденного сторонника сибирского "областничества", противника самодержавия. В 1869 г. Корнилов получил должность письмоводителя при городской полиции в Усть-Каменогорске и купил небольшой домик на берегу Иртыша. Здесь и родился будущий генерал. По словам сестры, на Лавра "с детства смотрели как на особенного ребенка, возлагали на него большие надежды". В 1872 г. отец вернулся в Каркаралинскую станицу, а дом в Усть-Каменогорске был передан женской гимназии. Способности переводчика восточных языков, чин коллежского секретаря и должность письмоводителя при станичном правлении позволяли отцу содержать семью. Долгие семейные молитвы, чтение Евангелия были у Корниловых в обычае. Когда Лавр поступил в начальное училище, Закон Божий стал его любимым предметом. Уже на службе, отсылая сестре часть своего офицерского жалования, он просил ее жертвовать в станичный храм.

Кроме пяти братьев, у Лавра было две сестры, Вера и Анна. Лавр нежно любил сестру Веру; "он был на последнем курсе в училище, когда эта труженица умерла, - вспоминала Анна. - Смерть ее тяжело отозвалась на Лавре. Сестра служила в нашей семье связующим звеном нового поколения со старым".

Будущий генерал рано научился читать и любил рассматривать лубочные картинки про Суворова, Кутузова и Скобелева и "взрослые" иллюстрированные номера "Нивы" с рассказами о сражениях русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов. В 1882 г., когда он окончил начальное училище, семья перебралась в пограничный город Зайсан, где отец определился на службу переводчиком. По воспоминаниям сестры, в Зайсане "детские игры были окончательно заброшены и все интересы сосредоточились около военных, эта обстановка усилила у брата любовь к военной службе, походам и маневрам".

Лавр стал готовиться к поступлению в Сибирский кадетский корпус, сразу во 2-й класс. Учителей не было, лишь один молодой поручик провел с ним несколько уроков по математике, в основном же пришлось готовиться самостоятельно. Летом 1883 г. экзамены у него прошли успешно по всем предметам, кроме французского языка (в киргизской степи негде было взять хороших репетиторов). Но Лавр проявил завидную настойчивость и через год добился отличной аттестации.

Кадетские годы запомнились редкими поездками домой, ограниченностью в средствах. Сестра отмечала, что "подростком он был очень застенчив, туго сходился с людьми и выглядел даже угрюмым. Уйдут его товарищи и братишка на детский вечер, а Лавр усаживается за задачи или читает про какое-нибудь путешествие и получает не меньшее удовольствие". Перелом наступил только в старшем классе, когда вокруг Лавра и Анны сложился небольшой кружок ровесников, гимназисток и кадет. "Брат перестал дичиться, полюбил общество, танцы, стал таким веселым, остроумным собеседником". Помня свои неудачи с иностранным языком, он усиленно занимался и в 7-м классе сделал полный перевод французского романа "Поль и Виргинии". Одновременно начал изучать восточные языки, быстро раскрыв свои способности. К киргизскому, с детства знакомому, добавился монгольский, на который для практики перевел учебник по физике.

Чтение литературы раскрывало юноше разные стороны реальной жизни. Роман "Что делать" Чернышевского к Лавру Корнилову не попал, но его зато "глубоко перепахал" малоизвестный роман А. А. Потехина "Крушинский". По сюжету, мещанин Крушинский получил высшее медицинское образование, полюбил девушку из дворянской семьи, однако ему отказали из-за "низшего происхождения". "Судьба Крушинского подсказывала Лавру, что и ему со временем придется много бороться с сильными мира сего, чтобы добиться положения без связей, без протекции, только своим умом и энергией"⁵ .

В 1889 г. корпус был окончен с отличными аттестациями, следовало думать о продолжении учебы. Отец не одобрял намерение Лавра поступить в

стр. 56

Михайловское артиллерийское училище и настаивал на Николаевском инженерном. К этому времени доходы отца сократились, он не мог оплачивать Анне выпускной класс гимназии и помогать Лавру. Чтобы продолжить обучение и помочь сестре, Лавр давал уроки математики, это было его первым заработком. Небольшой доход приносили гонорары за статьи в журнале "Природа и охота".

С поступлением в Михайловское артиллерийское училище для Корнилова началась самостоятельная жизнь. Нужно было не только зарабатывать на существование, но и помогать родителям. Интерес к военной науке и твердое сознание того, что только собственными усилиями можно добиться успехов, формировали характер юнкера; он отлично учился и в марте 1890 г. стал училищным унтер-офицером, а на последнем курсе, в ноябре 1891 г., получил звание портупей-юнкера. Аттестация гласила: "Тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив, но вследствие недостаточной воспитанности кажется грубоватым... Будучи очень самолюбивым, любознательным, серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером. Дисциплинарных взысканий не было"⁶ .

4 августа 1892 г. Корнилов надел офицерские погоны. Несмотря на открывавшуюся перед ним перспективную, но и весьма дорогую, службу в гвардии, молодой подпоручик отправился в Туркестанский военный округ. В сентябре началась служба в Ташкенте, в 5-й батарее Туркестанской артиллерийской бригады, с обычными строевыми занятиями, дежурствами и смотрами. В свободное время - "проба пера", сочинение эпической поэмы о предводителе киргизского восстания Кенисаре-батыре, которая так и осталась незавершенной. Сила характера, честолюбие требовали большего. Через два года Корнилов подал рапорт на поступление в Академию Генерального штаба и осенью 1895 г. блестяще сдал трудные вступительные экзамены, получив наивысший балл. И снова занятия, полевая практика, экзамены. Еще строже стали предъявляемые требования, но привыкшего к труду офицера не страшили учебные нагрузки.

Накануне поступления в Академию он был произведен в поручики, а на старшем курсе - в штабс-капитаны. В августе 1897 г. Корнилов перешел на дополнительный курс Академии и после его окончания был награжден малой серебряной медалью с занесением фамилии на мраморную доску для отличившихся и получил чин капитана.

Изменилась и личная жизнь. Несмотря на замкнутость характера и известную отчужденность от петербургского общества, на одном из званых вечеров он познакомился с дочерью титулярного советника В. Марковина, 22-летней Таисией, и вскоре женился. "Жена его, хорошенькая маленькая женщина, - вспоминала А. Г. Корнилова, - была из большой семьи и очень скучала в Петрограде. Все свои свободные минуты брат посвящал жене и временами занимался с ней французским языком. Оба мечтали иметь большую семью. Средства их были очень ограничены. 20-го делали подсчет и, если оставались лишки, шли покупать халву - любимое лакомство Таи, и позволяли себе пойти в театр"⁷ . В октябре 1898 г. Корнилов с молодой супругой выехал в Ташкент, устроив в качестве свадебного путешествия - переход по пустыне. Дело в том, что в этот момент, окончив Академию, Корнилов, хотя перед ним снова открылась возможность служить в столичном военном округе, предпочел, как и после училища, вернуться в Туркестан. Корнилов стремился к трудной, но в то же время перспективной службе на южных рубежах России.

Капитану-генштабисту довелось не только проверить на практике академические знания, но и получить богатый опыт разведывательной работы. Его аналитический талант, способность отбирать наиболее важную для стратегических выводов информацию проявились в полной мере.

Проявились и особенности характера. В ноябре 1898 г. Корнилов получил назначение в урочище Термез, в распоряжение начальника 1-й Туркестанской линейной бригады генерал-майора М. Е. Ионова и должен был изу-

стр. 57

чить участок границы в районе Термез-Мазар-и-Шариф. Понимая несовершенство традиционных способов сбора разведданных (через завербованных афганцев и таджиков, нередко становившихся двойными агентами), Корнилов решился на рискованное путешествие. В январе 1899 г. с двумя спутниками он переплыл Амударью и под видом всадника-добровольца, идущего на службу в отряд эмира Абдурахмана, вплотную подобрался к "секретной" крепости Дейдади (афганский форпост), сделал пять фотографий и составил план местности, а также добыл книгу афганского эмира "Джихад". Но при этом Корнилов не нашел нужным доложить о своих намерениях начальнику, более того: оформил фиктивный отпуск на три дня. С точки зрения разведки экспедиция была успешной, но отдавала "авантюрой" в духе романов Майн Рида. Руководство Главного штаба не утвердило представление командующего округом о награждении "слишком молодого" капитана орденом Владимира 4-й степени, на том основании, что внеочередное награждение возможно только за "военные заслуги". Так вполне оправдавшие себя инициатива, смелость столкнулись с рутиной уставных порядков. И хотя "победителей не судят", заслуги капитана, рисковавшего жизнью, остались неоцененными. "Корнилову было указано на недопустимость подобных действий впредь, а генералу Ионову объявили выговор за то, что рискует способными офицерами"⁸ .

Заслуги все же отметили переводом в августе 1899 г. на должность старшего адъютанта штаба Туркестанского округа. Однако штабная служба продолжалась недолго. Способности разведчика оказались востребованными, и в октябре 1899 г. он выехал сначала в Асхабад, для участия в разработке оперативных мер на случай войны с Великобританией, а затем получил задание составить стратегический очерк Восточного Туркестана (Кашгарии). Начало нового века Корнилов встретил в Кашгаре, у ворот Индии, в центре борьбы за сферы влияния между Великобританией и Россией. Свои действия Корнилов должен был координировать с российским консулом Н. Ф. Петровским.

Корнилов составил схему почтового сообщения между Ошем и Памиром, написан ряд рапортов, содержавших сведения о положении дел в Кашгарии. Не раз под видом купца Корнилов проникал в самые отдаленные места. Итогом работы стала монография "Кашгария, или Восточный Туркестан. Опыт военно-стратегического описания" (Ташкент. 1903). Это исследование до сих пор считается одним из наиболее полных описаний данной территории.

В Кашгаре Корнилову впервые пришлось столкнуться с таким явлением, как народный бунт. Под влиянием слухов о "боксерском восстании" в Китае местное население собиралось разгромить иностранные консульства. Корнилов заявил в рапорте на имя окружного генерал-квартирмейстера о необходимости ввести русские войска и подавить малейшие беспорядки. Так вел себя и генерал Корнилов в 1917-м...

Здесь же произошел конфликт с консулом Петровским, заявившим о нарушениях в отчетности, сборе недостоверных сведений, что звучало как упрек в непрофессионализме. У консула был богатый опыт разведывательной работы; Корнилов же доказывал правильность собственных методов. Однако из штаба округа пришло указание "улучшить сбор и проверку сведений о Кашгарии и всеми сведениями политического характера обязательно делиться с консулом". Тут же Корнилов подал рапорт о невозможности совместной работы с Петровским. Решение вполне в его духе: принципиальный до мелочей, он не терпел попыток "учить" его там, где он сознавал себя профессионалом. Этим чертам характера он был и в дальнейшем обязан своими выдающимися успехами и роковыми ошибками.

Вернувшись в Ташкент, Корнилов получил свой первый орден - Станислава 3-й степени, чин подполковника и должность штаб-офицера для поручений при штабе округа. К этому добавились усталость, болезнь глаз от яркого горного солнца и лессовой пыли, а также недовольство из-за пристрастной, как казалось, критики его работы.

стр. 58

Не успели, как говорится, высохнуть чернила на наградных приказах, как последовало распоряжение об очередной командировке. На этот раз требовалось выехать в Восточную Персию и "под именем члена Императорского географического общества, путешествующего с целью исследования некоторых научных интересов", обследовать пограничные пространства Персии, Афганистана, Британской Индии и России. Результатом стали труды: "Историческая справка по вопросу о границах Хоросана с владениями России и Афганистана" и "Нушки-Сеистанская дорога"⁹ . Выводы, к которым пришел Корнилов, подтверждали готовность Великобритании к расширению своего влияния на Персию и среднеазиатские районы Российской империи. Потенциальная военная угроза требовала укрепления границы.

В октябре 1902 г. Корнилов "отбывал ценз" для звания штаб-офицера в должности командира роты 1-го Туркестанского стрелкового батальона. Но строевая служба была недолгой. В ноябре 1903 г. он выехал в Индию с целью изучения оборонительной линии по р. Инд и организации Индо-Британской армии - в самую, пожалуй, безопасную из своих командировок. Благодаря прошлым поездкам по Афганистану и Кашгарии Корнилов был хорошо известен британской разведке, и ему не было смысла скрываться. Английские офицеры показывали Корнилову все, что не вызывало у них опасений, приглашали на смотры, парады, знакомили с жизнью гарнизонов, следя при этом за каждым его шагом.

С началом русско-японской войны Корнилов выехал в Петербург и получил назначение на должность штабного столоначальника. Но штабное "счастье" его не прельщало. Согласно аттестации подполковника Корнилова на 1904 г., у него "здоровье - хорошее, умственные способности - выдающиеся, нравственные качества - очень хорошие... воли твердой, трудолюбив и при большом честолюбии... вследствие прекрасных способностей, а равно большого самолюбия справится с всякими делами"¹⁰ . Когда война - его долг быть на фронте, и он добился перевода в действующую армию, начальником штаба 1-й бригады Сводно-стрелкового корпуса.

Корпус прибыл на фронт в конце 1904 года. Бригада Корнилова участвовала в боях при Сандепу и генеральной битве под Мукденом в январе-феврале 1905 года. В жестоких, кровопролитных атаках Корнилов был в передовых рядах. При атаке у деревни Вазые 25 февраля Корнилову пришлось заменить растерявшегося командира бригады. Отступая к Мукдену, стрелковые полки попали в окружение, нужно было пробиваться под огнем пулеметов и артиллерии. Собрав стрелков в колонну, Корнилов вывел бригаду из-под удара. Большая часть бригады, считавшаяся погибшей, с честью вышла, включая спасенных многочисленных раненых, из безнадежного положения. За этот подвиг Корнилов получил орден Георгия 4-й степени и был произведен в полковники.

Вернувшись с фронта, он был назначен делопроизводителем 1-го отделения 2-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (ГУГШ), отвечавшего за разведывательную службу в южных округах. Последовали инспекционные поездки на Кавказ и в Туркестан. Опираясь на приобретенный опыт, Корнилов добился реорганизации курсов восточных языков в Ташкенте для "обеспечения округа строевыми офицерами, знающими главнейшие языки туземного населения края и соседних стран"¹¹ .

Изменились и семейные условия. Теперь уже можно было жить в собственной квартире, не экономить на жаловании. Подрастали старшая дочь Наташа, маленькие Дима и Юрий. Появление на свет первого сына принесло огромную радость Лавру и Таисии. Но вдруг последовал тяжелый удар: накануне 1907 г. полуторагодовалый малыш заболел менингитом и умер. По словам сестры, "брат дни и ночи не отходил от больного ребенка; он был неутешен в своем горе; привязанность к Диме у него доходила до обожания". В том же 1906 г. скончался отец. Несмотря на возраст, он продолжал работать до 1902 г.; Лавр помог отцу приобрести домик в Кокпектах и ежемесячно посылал деньги. После его кончины в Петербург переехала мать Корни-

стр. 59

лова, не видевшая Лавра 15 лет. Но столичная суета оказалась для нее слишком тяжелой после тихого уклада провинциальной жизни; она вернулась в Кокпекты, где в 1909 г. скончалась.

Семейные заботы требовали времени. Постоянные, длительные командировки лишь иногда позволяли быть в семейном кругу; отец помогал маленькой Наташе с математикой и французским языком. Таисия "всю свою жизнь приспособила к укладу натуры брата. Все хозяйственные заботы лежали исключительно на ней"; Корнилов "не мог сократить ради семьи свою широкую, могучую натуру... не мог отказаться от государственной работы, родина для него была выше семьи"¹² .

Чуть больше года продолжался "петербургский период". Штабная служба в ГУГШ тяготила, и Корнилов подал "дерзкий" рапорт о том, что "вследствие отсутствия работы он не считает свое дальнейшее пребывание в Управлении Генерального штаба полезным для Родины и просит дать ему другое назначение". "Дерзость" полковнику простили и, согласно предписанию 1-го обер-квартирмейстера ГУГШ, генерал-майора М. В. Алексеева (первое знакомство будущих лидеров Белого движения), направили с января 1907 г. военным агентом в Пекин. Накануне отъезда он побывал на бенефисе Ф. И. Шаляпина в "Демоне".

В то время в Китае шли серьезные реформы. В книге "Вооруженные силы Китая" Корнилов отмечал, что военно-экономический потенциал страны еще далеко не использован, а людские резервы огромны: "Будучи еще слишком молодой и находясь в периоде своего формирования, армия Китая обнаруживает еще много недостатков, но... представляет уже серьезную боевую силу, с существованием которой приходится считаться как с вероятным противником"¹³ .

В Пекине вспыхнул конфликт Корнилова с чиновниками Министерства иностранных дел. Первый секретарь посольства Б. К. Арсеньев обвинил военного агента в отсутствии информации о работе разведки в Китае, самоуправстве, нарушениях дипломатического этикета. Корнилов заявил о невозможности согласовывать каждый шаг с вышестоящими инстанциями и намерении работать самостоятельно - повторился конфликт, подобный кашгарскому, но на этот раз Корнилов продолжал службу, а Арсеньев уехал из Пекина.

Летом 1910 г., сдав должность военного агента, Корнилов по собственной инициативе поехал в Россию через Монголию и Восточный Туркестан (около 6 тыс. верст). Опытный взгляд разведчика отметил слабость китайских гарнизонов на юго-восточной границе России и враждебное отношение монгольских князей к китайским чиновникам. Путь проходил через знакомые Кашгар и Зайсан, где, правда, не удалось повстречаться с родными. В декабре 1910 г. Корнилов вернулся в Петербург.

1911-й год Корнилов встретил в должности командира 8-го пехотного Эстляндского полка; полк входил в состав Варшавского военного округа и прикрывал крепость Новогеоргиевск. Но за ним закрепился авторитет знатока азиатского региона. Командующий Заамурским округом пограничной стражи генерал-лейтенант Е. И. Мартынов (сослуживец еще по русско-японской войне, ставший позднее первым советским "биографом" Корнилова) предложил ему генерал-майорскую должность (с жалованьем 14 тыс. руб. в год - пограничная стража состояла в ведении Министерства финансов). Казалось, уйдут в прошлое бесконечные командировки и явится, наконец, семейный покой и служебная стабильность. 26 декабря 1911 г. он был произведен в генерал-майоры и отправился в Харбин. "Я прокомандовал Отрядом, что соответствует дивизии, почти два года, - писал он позднее сестре, - и чувствовал себя отлично: обстановка самая военная, отряд большой - пять полков военного состава, в том числе три конных, хорошее содержание и отличная квартира". Однако и там покой длился недолго.

"В конце 1913 г. у нас в округе начались проблемы по части довольствия войск, стали кормить всякою дрянью, - говорится далее в письме. - Я начал настаивать, чтобы довольствие войск было поставлено на других осно-

стр. 60

ваниях, по крайней мере у меня в отряде. Мартынов поручил мне произвести расследование... В результате открылась такая вопиющая картина воровства, взяточничества и подлогов, что нужно было посадить на скамью подсудимых все хозяйственное управление округа во главе с помощником начальника округа ген. Савицким. Но последний оказался интимным другом премьер-министра Коковцова (он же министр финансов и шеф корпуса пограничной стражи. - В. Ц. ) и ген. Пыхачева, которые во избежание раскрытия еще более скандальных дел потушили дело. В результате Мартынова убрали, а я, несмотря на заманчивые предложения Пыхачева, плюнул на пограничную стражу и подал рапорт о переводе в армию".

С одной стороны, карьере Корнилова конфликт со ставленниками премьера нанес удар; следственную комиссию обвинили в "предвзятости". Генералу дали бригаду 9-й Сибирской стрелковой дивизии (штаб на о. Русском близ Владивостока), понизился оклад, задержалась очередь в списке генералов по старшинству. С другой стороны, Корнилов воочию убедился в неблагополучии армейских порядков, подточенных "связями" и "протекциями". Конечно, он не стал "революционером в погонах", но вера в справедливость общественного устройства поколебалась.

"Лично я здешними местами очень доволен: тяжеловато, но зато приволье и дело живое; у нас, несмотря на суровые холода, всю зиму шли маневры, боевые стрельбы и пр., а я до всего этого большой охотник", - писал Корнилов. Другое дело, что "условия весьма тяжелые, занимаем небольшую квартирку в недостроенном доме, квартира сырая, климат здесь суровый, крайне резкий. Таиса и Юрка стали болеть". В 1914 г. намечалась возможность перевестись в Европейскую Россию - в строй или в ГУГШ. "Но в канцелярию меня не особенно тянет"¹⁴ . Через несколько месяцев после этого письма началась первая мировая война, и Корнилов с бригадой отбыл на Юго-Западный фронт.

12 августа в Галицийской битве состоялось боевое крещение его бригады. В составе 8-й армии Юго-Западного фронта, под командованием А. А. Брусилова, бригада заняла Галич, превращенный австрийцами в крепость, и продолжила наступление на Львов; Корнилова Брусилов представил к награждению орденом Владимира 3-й степени с мечами и назначил начальником 48-й пехотной дивизии. "Суворовская" дивизия спустя год стала называться "корниловской".

При этом Брусилов все же полагал, что его подчиненный действовал чересчур рискованно. В ноябре 1914 г. дивизия оказалась впереди фронта, прорвавшись через Карпаты на Венгерскую равнину. Однако прорыв, совершенный Корниловым по собственной инициативе, создал угрозу окружения; пренебрежение указаниями командования едва не привело к разгрому. Корнилова собирались судить, и спасло лишь заступничество командира корпуса. Брусилов ограничился выговором в приказе по армии. По его словам, "Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову"¹⁵ . Сам же Корнилов отмечал, что его дивизия "прорвалась через Карпаты" лишь в силу сложившейся обстановки.

Весной же 1915 г. началось "великое отступление". Во время Горлицкого прорыва немцев 20 - 25 апреля погибли дивизии соседних с "корниловской", 9-го и 10-го корпусов. Приказа об отходе не поступало, и 48-я дивизия оставалась на позиции, хотя самому Корнилову было ясно, что это угрожает катастрофой. Возможно, негативный опыт "инициативы", проявленной в ноябре 1914-го, удерживал Корнилова от самостоятельного решения. Эта задержка стала роковой. Получив, наконец, приказ об отступлении, полки дивизии оказались в арьергарде и не успели выйти из кольца. В окружении Корнилов предпринял практически безнадежную контратаку закрепившегося на горных перевалах противника. Однако силы были неравны. Свыше

стр. 61

трети дивизии погибло, оказалось в плену, но ее честь - полковые знамена были спасены. Получив ранение в руку, начдив до конца оставался на передовой. Остатки штаба были окружены австрийскими аванпостами. Отказавшись сдаться, Корнилов ушел в горы, однако, к вечеру 29 апреля был взят в плен. Вместе с ним австрийцы захватили пятерых солдат и санитара - все, что осталось от арьергарда.

Корнилов позднее не снимал с себя ответственности за поражение. В своем отчете он отмечал не только недостаточную подготовку обороны, несвоевременность приказов вышестоящего начальства, но и собственную нераспорядительность, особенно при гибели артиллерии, и настаивал на судебном разбирательстве. "Полки дивизии отбивались на все стороны, имея целью возможно дороже отдать свою жизнь... дивизия своею гибелью создала благополучный отход тыловых учреждений 24-го корпуса, частей 12-го корпуса и соседних с ним частей 8-й армии". Оставшиеся в живых нижние чины получили Георгиевские кресты, а Корнилов был награжден орденом Георгия 3-й степени¹⁶ .

В плену Корнилова тяготили вынужденное бездействие, сознание гибели дивизии, известия с фронта. По словам Мартынова, разделявшего с ним бедствие плена, Корнилов "рвался к боевой деятельности... его непрерывно точил червь неудовлетворенного честолюбия. Свой вынужденный досуг он старался заполнить чтением, но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его"¹⁷ . Несмотря на сравнительно мягкие условия содержания, плен был унизителен. Корнилов предпринял четыре попытки побега. Четвертая удалась (с переодеванием в австрийскую форму, под видом солдата, возвращающегося после лечения). Покинув 29 июля 1916 г. тюремный госпиталь в венгерском городе Кессег, Корнилов с фальшивым паспортом на имя Штефана Латковича через 22 дня перешел румынскую границу и явился к российскому военному атташе. 4 сентября Корнилов прибыл в Петроград.

Побег из австрийского плена впервые привлек к Корнилову общественное внимание. Пресса писала о смелом генерале-патриоте, приукрашивая обстоятельства побега, подчеркивая верность присяге, готовность к продолжению борьбы "За Веру, Царя и Отечество". Еще в плену Корнилов был награжден (в обход принятых правил) орденом Анны 1-й степени, а после возвращения был удостоен аудиенции императором в Ставке, получив знаки ордена Георгия 3-й степени. Сам он в письме сестре 1 ноября 1916 г. не живописал побега: "Подробности своего бегства не буду описывать; из газет ты кое-что знаешь, хотя врали они невозможным образом... Хочу только сказать, что во время войны, плена и бегства я на практике убедился, что бывают в жизни человека такие минуты, когда только чудо и помощь Божия выводят его из неминуемой гибели".

В Петрограде генерал, наконец, увиделся с семьей. Разлука тянулась два с лишним года, а встреча продолжалась всего два дня. Тяготы и переживания военной жизни вызывали желание успокоиться, остановиться. "Таиса очень расстроила свое здоровье, она мечтает приобрести хутор, дачу, вообще какой-нибудь уголок на юге, я всей душой сочувствую ее намерениям, - писал Корнилов, - но, к сожалению, сам не могу заняться этим делом. Я с 19 сентября вступил в командование корпусом и успел уже три раза подраться с немцами. Собираюсь в скором времени... в кратковременный отпуск"¹⁸ .

Назначение в 25-й армейский корпус, в составе Особой армии, основу которой составляли гвардейские полки, он получил 13 сентября и начал с того, что разработал план лобового удара по хорошо укрепленным позициям австро-германской пехоты под Ковелем. Требовалось развить успех "Брусиловского прорыва", и 19 сентября началось наступление русских войск. Однако, потеряв к ноябрю около половины личного состава, части 25-го корпуса остановились, не добившись успеха.

1917-й год Корнилов встретил в подготовке к планировавшемуся весеннему наступлению. Вопреки мнениям об информированности и даже о пря-

стр. 62

мом участии генерала в готовившемся "дворцовом перевороте", факты свидетельствуют о другом. В предвидении массовых выступлений правительство думало заменить "недостаточно решительного" командующего Петроградским военным округом генерала С. С. Хабалова Корниловым. Приказ о его назначении был подписан Николаем II за два дня до отречения. Его кандидатура не встретила возражений и со стороны взявшего власть в Феврале Временного комитета Государственной думы. Ожидалось, что "волевой начальник" сможет "установить в городе порядок и умерить революционный пыл комитетов и рабочих"; предполагалось, что Корнилов "овеян боевой славой и популярен как в армии, так и среди народных масс, особенно после его легендарного побега из австрийского плена". Таким образом, командующим округом он стал не столько "революционным порядком", сколько по воле Главного штаба и Николая II¹⁹ .

По иронии истории генерал, призванный усмирить революцию, стал первым революционным генералом. Именно Корнилову пришлось, по должности, исполнить постановление Временного правительства об аресте царской семьи, и он сделал это в дерзкой, вызывающей манере. Явившись с красным бантом на груди, в сопровождении нового военного министра А. И. Гучкова, Корнилов потребовал разбудить "бывшую царицу" Александру Федоровну и "хриплым, прерывающимся голосом" объявил ей, что она арестована²⁰ .

Касаясь вопроса о его отношении к монархии, генерал Н. Н. Головин сравнивал Корнилова с "революционными маршалами" наполеоновской Франции. Однако, по всем данным, до февраля 1917 г. Корнилов, как и большинство военных, был сторонником существующего строя, хотя отнюдь не слепо убежденным монархистом. Нельзя не учитывать трудные уроки, которые он получал на всем жизненном пути. "Я не контрреволюционер, я ненавидел старый режим, который тяжело отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть" - так говорил он в августе 1917 г. своему начальнику штаба генерал-лейтенанту А. С. Лукомскому.

Позднее, после провала августовского выступления 1917 г., его взгляды стали более консервативными. Во время Ледяного похода Корнилов говорил: "После ареста государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я - казак. Казак настоящий не может не быть монархистом".

Следует, очевидно, учитывать свидетельство члена ЦК кадетской партии и министра путей сообщения Временного правительства П. П. Юренева: "Я не мог бы сказать, что он был республиканец, но для него был ясен вред, причиненный России последним представителем династии. Он считал, что с династией покончено раз навсегда. Но когда его спрашивали, а что если Учредительное собрание изберет монарха, - он отвечал: я подчинюсь и уйду. Созыв Учредительного собрания он считал неизбежным и безусловным требованием. В общем, Корнилова можно назвать сторонником демократии из любви к народу; но демократии, ограниченной благоразумием (читай - твердой властью. - В. Ц. )".

"Проведя большую часть своей сознательной жизни на окраинах России, в борьбе за ее величие, счастье и славу, ему некогда было размышлять о преимуществах того или иного политического строя. Генерал Корнилов был государстволюбцем, для которого понятие "Россия" имело мистическое, почти божественное значение. Он служил монархии, Романовым лишь постольку, поскольку царь олицетворял для него идею Великой России", - писал о своем командире адъютант Корниловского ударного полка поручик князь Н. И. Ухтомский²¹ .

Должность командующего Петроградским военным округом втягивала Корнилова в политику. После ареста царской семьи его "демократизм" уже

стр. 63

не вызывал сомнений со стороны Временного правительства. Генерал принимал парады частей революционного гарнизона, награждал Георгиевскими крестами отличившихся, в том числе унтер-офицера Т. И. Кирпичникова, ездил в Кронштадт на митинги матросов, говорил о "невозможности возврата к старому режиму". Очевидцы запомнили его присутствие на 1-м Общеказачьем съезде 23 - 29 марта, во время которого Корнилов "смотрел и слушал", делая своеобразный "смотр казачеству"²² .

В Петрограде Корнилов столкнулся с принципом двоевластия. Ему, воспитанному на твердом следовании уставной дисциплине, приходилось теперь один и тот же приказ согласовывать с правительством, с Советом рабочих и солдатских депутатов и еще с новообразованными армейскими комитетами. Признавая легитимность власти Временного правительства, Корнилов отвергал любые попытки вмешательства в командование округом и, тем более, начинавшуюся пропаганду мира с Германией. "Корнилову были даны неограниченные полномочия в области личных назначений на все командные должности в частях Петроградского округа, - вспоминал Гучков. - В его распоряжение были отпущены большие кредиты для организации пропаганды порядка и дисциплины в войсках. Корнилов энергично принялся за работу. Он поставил себе задачей если не оздоровление всего гарнизона, то хоть создание отдельных надежных частей, на которые Временное правительство могло бы опереться в случае вооруженного столкновения". Ввиду опасности антивоенной пропаганды леворадикальных партий Корнилов настаивал на организации контрразведки, ориентированной на поиск немецкой резидентуры в среде политических организаций, прежде всего у большевиков и эсеров. При штабе округа начало работу контрразведывательное бюро, во главе с полковником Б. В. Никитиным, задачей которого было предупреждение о готовящихся антиправительственных выступлениях. Сосредоточенность на политической работе, видимо, сыграла негативную роль во время августовского выступления.

Первый конфликт с "властью советов" произошел уже 7 марта, когда в ответ на требование Корнилова о выводе из столицы "разложившегося" столичного гарнизона и его замене частями с фронта, представители Совета заявили о недопустимости подобных предложений и об оставлении запасных полков в Петрограде для "защиты революции".

Второй конфликт произошел 20 - 21 апреля, когда в ответ на "ноту Милюкова" о продолжении войны и верности союзническим обязательствам, в Петрограде начались массовые антивоенные демонстрации. Нужны были силы для "наведения порядка". Гучков и Корнилов рассчитывали на 3,5 тыс. верных правительству войск, с помощью которых хотели "остановить анархию на улицах". Но их попытки вывести части на Дворцовую площадь встретили резкое противодействие Петросовета. Возмущенный Корнилов заявил, что "таковым обращением Исполком принимает на себя функции правительственной власти", а тогда он "не может принять на себя ответственность ни за спокойствие в столице, ни за порядок в войсках" и "просит об освобождении от должности". Разочаровало и столичное офицерство, проявившее "революционный карьеризм": в разложении войск виноват был и "командный состав, потакавший солдатской анархии".

Гучков хотел перевести Корнилова на командование Северным фронтом, но воспротивился верховный главнокомандующий генерал М. В. Алексеев, пригрозивший своей отставкой, если назначение состоится, и Корнилов отправился командовать 8-й армией Юго-Западного фронта, в составе которой начинал войну²³ .

Бунтующую столицу сменил фронт. Но ожидания Корнилова встретить здесь надежную опору для продолжения войны не оправдались. Военные действия практически прекратились, зато политики хватало с избытком. Власть постепенно переходила от офицеров к армейским комитетам, вместо подготовки к боям шли митинги с выступлениями представителей партий. Корнилов рассчитывал руководить боеспособным воинским соединением, армией,

стр. 64

прославленной Брусиловским прорывом. Его предшественниками на этом посту были такие генералы, как Брусилов и будущий донской атаман А. М. Каледин. "Настроение войск оборонческое" - так сдержанно-оптимистически оценил Корнилов положение на фронте в своем первоначальном отчете. Но в ряде соединений ему доложили о падении авторитета офицеров, о низкой дисциплине²⁴ . Армия готовилась к наступлению, и командарм решил усилить атакующие части, поддержав инициативу адъютанта разведотдела капитана М. О. Неженцева о создании добровольческого ударного отряда. Новый главковерх Брусилов разрешил организацию таких отрядов, переняв модель ударных и штурмовых частей из гренадеров в немецкой армии. Сформированный в начале июня 1-й добровольческий ударный отряд именовался Корниловским ударным полком. Корнилов лично вручил Неженцеву черно-красное знамя, сочетанием своих цветов означавшее: "лучше смерть, чем рабство". "Русский народ добился свободы, но еще не пробил час, чтобы строить свободную жизнь. Война не кончена, враг не побежден, под ним еще русские земли... На ваших рукавах нашит символ смерти - череп на скрещенных мечах. Это значит - победа или смерть", - с такими словами командарм обратился к ударникам. В эти же дни он провел смотр Текинскому конному полку, в котором также встретил симпатии со стороны простых всадников, пораженных знанием Корниловым туркменского языка и обычаев. "Уллу Бояр" (великий воин) - так стали называть его текинцы. Командир корниловцев Неженцев и адъютант текинцев Резак бек Хан Хаджиев до последних дней жизни Корнилова сохраняли ему верность. Простые, доверительные отношения с солдатами на фронте были для генерала привычнее политических комбинаций и псевдодемократических рассуждений в тылу²⁵ .

Проводилась и "идеологическая подготовка", здесь многое зависело от комиссаров Временного правительства. Комиссаром 8-й армии был член эсеровской партии штабс-капитан М. М. Филоненко. Он пользовался "полным доверием генерала". Еще один "советник" генерала, его ординарец В. С. Завойко, не пользовался, вопреки сложившемуся мнению, сильным влиянием на Корнилова в "реакционном духе": ценилось главным образом его "владение пером" для составления "тех приказов и бумаг, где требовался особенно сильный художественный стиль". По свидетельству Юренева, "Корнилов в политике был большой ребенок, совершенно наивный человек. Всякий проходимец мог сделать с ним что угодно. Он удивительно плохо разбирался в партиях, но обладал одной чертой - он считал, что завоевания революции - есть совершившийся во благо народа факт. Но понимал ясно, что без армии их сохранить невозможно. Отсюда его настойчивые и решительные требования реформ в армии"²⁶ .

18 июня началось последнее наступление. 8-я армия наносила удар на Галич, прикрывая атаку 7-й и 11-й армий, и вступила в бой 25 июня, после того как основные силы прорвали фронт врага. К этому времени выяснилось, что развить первоначальный успех обе эти армии не в состоянии, и тяжесть главного удара легла на 8-ю армию. Корнилов, добившись почти двукратного превосходства в живой силе и технике (особенно в тяжелой артиллерии), в течение 26 - 27 июня разгромил 7-ю австро-венгерскую армию и занял Галич. Успех "революционной армии" не остался незамеченным. Сотни солдат и офицеров передового 12-го корпуса были награждены Георгиевскими крестами. Отличились ударники, потерявшие в боях почти половину своего состава, из Петрограда в полки прибывали делегации для вручения почетных красных знамен. Сам Корнилов получил звание генерала от инфантерии. 28 июня был взят Калуш и войска закрепились на р. Ломнице.

Но эти успехи не удалось развить. Срочно требовались резервы. Факты неповиновения офицерам имели место даже в ударных частях. В телеграмме Неженцеву Корнилов отмечал: "До меня дошли слухи, что мои ударные батальоны... пришли в полное расстройство и отказываются исполнять свой долг. Объявите всем ударникам, что я не допускаю и мысли, чтобы среди них оказались предатели и изменники. Примите все меры к установлению по-

стр. 65

рядка"²⁷ . Тем не менее видимый успех "корниловской" армии порождал дальнейшие ожидания. Филоненко и Савинков предложили Керенскому назначить Корнилова командующим всем Юго-Западным фронтом, как "того из начальников, действия которого увенчались во время июньских боев успехом". Савинков считал, что "успех этот обусловлен не только стратегическими талантами ген. Корнилова, но и умением заставить солдат повиноваться отдаваемым приказаниям, что было редкостью в других армиях Юго-Западного фронта". Мнение комиссаров поддержал и "Искомитюз" (Исполнительный комитет Юго-Западного фронта). После этого, несмотря на возражения Брусилова, считавшего недопустимыми столь крупные перемены в командном составе в условиях незавершенной операции, Керенский 10 июля утвердил назначение Корнилова. Данное назначение было уже вполне "революционным", ломавшим общепринятые представления о служебной иерархии и субординации²⁸ .

От самого Корнилова потребовались поистине титанические усилия: он должен был не просто ознакомиться с ситуацией на фронте, меняющейся ежедневно, но и продолжить наступление. Тем временем части 7-й и 11-й армии, практически без всякого давления со стороны противника, начали откатываться назад. Решения об отходе в тыл принимали комитеты. Немецкое командование 6 июля нанесло сосредоточенный контрудар, и "Тарно-польский прорыв" решил исход кампании 1917 года. Вскоре отступление 11-й, а затем и 7-й армии превратилось в "неудержимое бегство".

Подтвердились худшие опасения Корнилова. Напрасны оказались принесенные жертвы. "Армия обезумевших темных людей, не огражденных властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. Меры правительственной кротости расшатали дисциплину, они вызывают беспорядочную жестокость ничем не сдерживаемых масс. Смертная казнь спасет многие невинные жизни ценой гибели многих изменников, предателей и трусов". Так твердо и прямолинейно высказался Корнилов в своей телеграмме Керенскому 11 июля. Требовалась уже не "демократизация армии", а наведение элементарного военного порядка. Требовалась твердость в отношении дезертиров и мародеров, причем не расплывчато-неопределенная, в духе 14-го пункта "Декларации прав военнослужащих", а проявляющаяся через военно-полевые суды и "расстрел на месте". Несколько публичных казней подействовали на бегущих, а 14 июля смертная казнь была официально восстановлена. Этому предшествовали приказы от 9 июля - о применении оружия за неповиновение и революционную агитацию и от 10 июля - о запрещении митингов в войсках. Понимая невозможность наступления, Корнилов стал выравнивать фронт, чтобы, оторвавшись от противника, избежать окружения. 12 июля был отдан приказ об отходе на линию бывшей государственной границы. Корнилову удалось предотвратить катастрофу, но почти вся Галиция была потеряна. Войска закрепились на р. Збруч, отбросили преследующие немецкие корпуса и начали готовиться к новым боям²⁹ .

Провал наступления, общее падение боеспособности стали предметом обсуждения на совещании командующих фронтами и членов Временного правительства в Ставке 16 июля. Председательствовали Керенский и Брусилов. Корнилов отсутствовал, находясь на фронте, но прислал телеграмму, в которой требовал принять закон об ограничении политических свобод в армии, утвердить положения о статусе комитетов и комиссаров, возвратить дисциплинарную власть офицерству. Юго-Западный фронт представлял Савинков. Он, а также командующий Западным фронтом генерал-лейтенант А. И. Деникин поддержали Корнилова. Савинков подчеркивал, что меры по укреплению фронта должны утверждаться Ставкой совместно с правительством. Тем самым можно было избежать борьбы фронта и тыла, сохранить единство власти.

Слава Брусилова померкла после поражения под Тарнополем. Необходим был новый главковерх, и Савинков снова выдвинул кандидатуру Корни-

стр. 66

лова. На этот раз военный министр, Керенский, только что подавивший в Петрограде вооруженное выступление гарнизона, колебался недолго. "Отношение ген. Корнилова к вопросу о смертной казни, его ясное понимание причин Тарнопольского разгрома, его хладнокровие в самые трудные и тяжкие дни, его твердость в борьбе с большевизмом... поселили во мне... уверенность, что именно ген. Корнилов призван реорганизовать нашу армию", - писал Савинков.

18 июля, пробыв в должности командующего фронтом всего неделю, Корнилов был утвержден верховным главнокомандующим. Его карьера достигла зенита. Полномочия огромны. Но многое зависело от той опоры, на которую приходилось рассчитывать Корнилову. Деникин писал позднее, что после июньского наступления "мужественное прямое слово, твердый язык, которым он, в нарушение дисциплины, стал говорить с правительством, а больше всего решительные действия - все это чрезвычайно подняло его авторитет в глазах широких кругов либеральной демократии и офицерства; даже революционная демократия увидела в Корнилове последнее средство, единственный выход из создавшегося отчаянного положения". "Революционная демократия" в лице Савинкова, назначенного управляющим Военным министерством, и Филоненко, ставшего комиссаром при верховном главнокомандующем, рассчитывала с помощью Корнилова укрепить власть Временного правительства, окончательно ликвидировать двоевластие, покончить с "безответственным влиянием большевиков" на армию и тыл. Эти намерения в целом поддерживал и Керенский, стремившийся упрочить свои позиции премьера и военного министра, однако не имевший достаточной воли к борьбе с "контрреволюцией слева".

Но все сильнее проявлялась и новая политическая сила, также рассчитывавшая на Корнилова как будущего лидера. Керенский называл ее "контрреволюцией справа". Эту политическую силу представляли политические и деловые организации либерального лагеря, остатки правых, монархических структур и военные союзы, из которых наибольшим влиянием пользовался Союз офицеров армии и флота. Из этих элементов и составилось позднее Белое движение.

Из существовавших в 1917 г. партий наиболее подходящей офицерам показалась конституционно-демократическая. Избранный корниловцами оргкомитет отправил письмо в ближайший к фронту Киевский отдел кадетской партии, запросив "литературу, указания и кого-либо из ответственных деятелей". Но кадеты ответили, что их ЦК "пересматривает в настоящее время свою программу и потому ничем не может помочь"³⁰ .

Делались попытки создавать тайные надпартийные объединения без зарегистрированных уставных документов и программ. Членство в них не обязательно фиксировалось - участники знали друг друга, да и с точки зрения конспирации это было немаловажно. Ушедший в отставку Гучков начал работу "по объединению в борьбе с анархией здоровых элементов страны и армии". Будучи председателем Военно-промышленного комитета, он мог координировать деятельность военных и деловых кругов. В апреле по инициативе директоров Русско-Азиатского и Петроградского международного банков - А. И. Путилова и А. И. Вышнеградского - и при участии ряда компаний было образовано "Общество экономического возрождения России". Его председатель, Гучков, вспоминал: "Мы поставили себе целью собрать крупные средства на поддержку умеренных буржуазных кандидатов при выборах в Учредительное собрание, а также для работы по борьбе с влияниями социалистов на фронте. В конце концов, однако, мы решили собираемые нами крупные средства передать целиком в распоряжение генерала Корнилова для организации вооруженной борьбы против совета р. и с. депутатов". По свидетельству Путилова, было собрано до 4 млн. руб., из которых 500 тыс. предназначалось "для организации пропаганды" (на эти средства была издана брошюра о Корнилове "Первый народный Главнокомандующий"). Остальные деньги хранились в банках для использования по первому же требо-

стр. 67

ванию Гучкова или самого Корнилова. Тесно связан с организацией Гучкова-Путилова был "Республиканский центр", возглавляемый инженером-предпринимателем П. Н. Финисовым, - организационное прикрытие деятельности Общества экономического возрождения; через его финансовый отдел переводились средства Корнилову.

Поддерживали "контрреволюцию справа" и монархисты. Не имея возможности действовать легально, некоторые монархически настроенные военные и политики объединились в "Союз воинского долга" во главе с полковником Ф. В. Винбергом. По его словам "под флагом официальных лозунгов собиралась, объединялась и сплачивалась известная группа офицеров". В 1917 г. большинство монархистов поддерживало Корнилова в его стремлениях установить режим единоличной власти, рассматривая ее как один из этапов к восстановлению монархии.

Наконец, возникли и военные структуры Союза офицеров. Ухтомский называл Союз "делом рук Алексеева и офицеров Генерального штаба, но не только потому, что в его руководстве были офицеры-генштабисты - полковники Л. Н. Новосильцев (сокурсник Корнилова еще по Михайловскому артиллерийскому училищу, депутат I и IV Государственных дум, кадет), В. И. Сидорин (будущий командующий Донской армией Вооруженных сил Юга России, ВСЮР), капитан С. Н. Ряснянский (будущий начальник разведотдела штаба Добровольческой армии). Ген. Алексеев был избран почетным председателем Союза и активно использовал контакты с ведущими российскими политиками (прежде всего с П. Н. Милюковым), легальными (Предпарламент) и полулегальными структурами (Республиканский центр). Союз, Главный комитет которого находился при Ставке, вел пропаганду в духе укрепления армии и борьбы с анархией в тылу, собирал информацию о деятельности социалистических партий, устанавливал контакты с политиками, поддержка которых считалась необходимой (с П. Н. Милюковым, В. А. Маклаковым, П. Б. Струве, Н. В. Савичем и др.). Финансирование шло из кассы все того же Общества экономического возрождения России. По словам Ряснянского "группа, образовавшаяся из состава Союза офицеров при Ставке, всего в составе 8 - 10 человек, во главе с полковником Сидориным и занявшаяся конспиративной деятельностью, поставила себе ближайшей задачей организовать среди офицеров группу верных идее Национальной России. Вождем, за которым предполагалось идти, был генерал Корнилов"³¹ . Так зарождалось Белое движение.

Действовали, таким образом, две политические силы, одинаково "выдвигавшие" генерала в качестве своего лидера. Это, используя терминологию Керенского, "революционная демократия" и "контрреволюция справа". Корнилов должен был выбрать себе опору. Но генерал стремился к равному использованию их потенциала в противодействии "разрушителям России". На многочисленные упреки в отсутствии у него "политической позиции" можно ответить, что она заключалась в некоей "средней линии", в поисках единения, которое только и могло привести к успеху. Позднее эта "средняя линия" стала доминантой и в политической программе Белого движения, в позиции так называемого "непредрешения". Но если в условиях гражданской войны она была оправдана из-за отсутствия общероссийской легитимной власти, то в 1917 г. "средняя линия" привела к расколу между потенциальными политическими союзниками. И жертвой этого раскола стал сам Корнилов.

Трудно поверить, что талант разведчика, стратегические способности подвели Корнилова в 1917 г., сделав его "выдвиженцем" определенных политических групп, харизматическим "щитом" для прикрытия чьих-то властолюбивых расчетов. Факт же состоит в том, что человек, никогда не стремившийся к власти, мечтавший о "семейном покое", теперь не отказывался от возможности стать "общенародным лидером", стремился к ярким заявлениям, не чуждался публичных выступлений. Следует учитывать два обстоятельства, на которые обращал внимание Деникин. Во-первых, множество офи-

стр. 68

циальных и неофициальных встреч с политиками и военными "создавало иллюзию широкого если не народного, то общественного движения, увлекавшего Корнилова роковым образом в центр его". Во-вторых, "суровый и честный воин, увлекаемый глубоким патриотизмом, не искушенный в политике и плохо разбиравшийся в людях, с отчаянием в душе и с горячим желанием жертвенного подвига, загипнотизированный и правдой, и лестью, и всеобщим томительным, нервным ожиданием чьего-то пришествия, - искренне уверовал в провиденциальность своего назначения. С этой верой жил и боролся, с нею же и умер на высоком берегу Кубани"³² .

Примечательно, что в 1917 г. его личная жизнь почти неотделима от его службы. Супруга и дети жили в Ставке, знакомились с его ближайшими соратниками. Юрик Корнилов стал всеобщим любимцем.

Ставка главковерха волею истории оказалась военно-политическим центром, из которого выросло Белое дело. Корнилов не проводил кадровых перестановок в аппарате штаба, приняв его как сложившуюся структуру. Сущность "Корниловской программы" в июле-августе 1917 г. сводилась к трем основным положениям, связанным исключительно с условиями войны: введение смертной казни в тыловых частях, милитаризация транспорта и заводов, выполняющих военные заказы, четкое определение полномочий комитетов и комиссаров и сужение их прав - при расширении дисциплинарной власти офицерства. В условиях войны и распада армии Корнилов считал необходимым сосредоточить у себя, как верховного главнокомандующего, максимальный объем полномочий. Еще при вступлении в должность главковерха Корнилов заявил, что он несет "ответственность перед собственной совестью и всем народом", утверждая тем самым свою независимость от "безответственных политических течений".

В наиболее развернутой форме эта, первая, "программа" была изложена в докладной записке от 10 августа 1917 г., для обсуждения которой Корнилов специально приезжал в Петроград на заседание правительства. В ней проводилось обоснование укрепления военной дисциплины (хотя и с предоставлением солдатам возможности обжаловать "несправедливые" взыскания в суде), восстановления авторитета офицеров, контроля над комитетами и комиссарами. Созидательное начало в их работе отделялось от разрушительных тенденций (чувствовалась "рука" Филоненко, принимавшего участие в составлении записки): "в настоящее время без комиссаров обойтись в армии нельзя", "не может быть и речи об уничтожении комитетов". Но комиссарами должны быть "честные и желающие работать демократы", они "должны являться полномочными представителями Временного правительства, а не каких-либо общественных, политических и профессиональных организаций". Комитеты даже "смогут при правильном направлении их деятельности послужить могучим средством для внедрения в воинские массы дисциплины и гражданского сознания". В деятельности комитетов важными для фронта признавались вопросы санитарного состояния, продовольственного снабжения и культур-

стр. 69

но-просветительные - в виде открытия "школ грамотности" и "запрещения карточной игры и распития спиртных напитков". Заключительная часть записки посвящалась милитаризации промышленности и транспорта. Но лейтмотивом записки Корнилова и Филоненко было утверждение важности властных, целенаправленных действий: "Указанные мероприятия должны быть проведены в жизнь немедленно с железной решимостью и последовательностью"³³ .

Такая программа требовала от правительства действий. Каковы они будут - зависело уже от премьер-министра. В унисон с корниловской запиской говорили и писали многие. Своеобразным "смотром" политических сил на стороне "порядка" послужило московское Государственное совещание 12 - 15 августа. Докладчики говорили о независимой от комитетов армии, уважении к офицерству (Алексеев), об ответственной, независимой от влияния советов и партий деятельности правительства (Маклаков). Гучков напомнил об апрельском кризисе и последствиях нерешительности в борьбе с "анархией". Каледин от имени всех казачьих войск призвал полностью устранить (левую) политику из армии, объединить фронт и тыл на основе военных порядков, восстановить власть командиров, ликвидировать советы и комитеты. На этом фоне доклад Корнилова выглядел умеренно, не производил впечатления политической декларации, но был насыщен фактами убийств офицеров, мародерства и дезертирства, страшной правдой деморализации фронта. Общий вывод в целом совпадал с вышеупомянутой докладной запиской. Правительство должно взять на себя "решимость и твердое непреклонное проведение намеченных мер" по "оздоровлению фронта и тыла" "во имя победы"³⁴ .

Возможно, от Корнилова ждали большего. Ждали критики правительства и требований передать руководящие полномочия Ставке. Не случайно во время специально подготовленной торжественной встречи в Москве, на Брестском вокзале, к генералу обращались как к "вождю" с требованиями о "спасении России". "Дерзайте, и Россия увенчает вас" - предсказывал один из вождей кадетской партии Ф. И. Родичев.

Поезд главковерха превратился в своеобразное место паломничества политиков и военных - от Милюкова, Путилова и Алексеева до В. М. Пуришкевича. Очевидно, что все они в той или иной мере старались убедить Корнилова в поддержке его начинаний. Тот же смысл имело созванное по инициативе М. В. Родзянко частное собрание бывших депутатов Государственной думы, кадетов и октябристов (Милюкова, Маклакова, А. И. Шингарева, С. И. Шидловского, Савича) на квартире у московского городского комиссара, члена ЦК кадетской партии Н. М. Кишкина. Представители Союза офицеров полковники Новосильцев и В. М. Пронин, капитан В. Е. Роженко выступили с докладами по "программе Корнилова" и заявили о необходимости "общественной поддержки" генерала. По воспоминаниям Савича, эти доклады производили впечатление "неожиданно-наивных и по-детски необдуманных". "Нам стало ясно, что все, решительно все в этой авантюре не продумано и не подготовлено, есть только болтовня и добрые намерения". Милюков и князь Г. Н. Трубецкой выступали от кадетской партии, говоря о желательности военной диктатуры и, вместе с тем, о невозможности ее без массовой поддержки. Неискушенные в политике деятели Союза офицеров могли подумать, что кадеты поддерживают Корнилова. Об ошибочности подобной уверенности говорил Новосильцеву Маклаков: "Я боюсь, что мы провоцируем Корнилова". Накануне Государственного совещания с публичными обещаниями поддержки главковерху выступили также Союз офицеров, Союз Георгиевских кавалеров, Союз казачьих войск, Съезд несоциалистических организаций и другие. Все это убеждало Корнилова в сочувствии ему не только генералитета и политиков, но также офицерства и солдат³⁵ .

Но Корнилов, следуя советам Савинкова, Филоненко и предварительной договоренности с Керенским, обошел в докладе все острые углы, выразив уверенность в перспективах сотрудничества Ставки и правительства. От

стр. 70

премьера требовалась для исполнения предложенных мер реорганизация кабинета. Технически это было несложно, ведь к августу Временное правительство меняло уже третий состав. Но политически это означало отказ от "углубления революции" и, по сути, полный разрыв с советами рабочих и солдатских депутатов.

После Совещания, вернувшись в Ставку, Корнилов продолжил работу над своей программой. За это время Савинкову с большим трудом удалось добиться согласия Керенского на утверждение смертной казни в тылу и введение закона о военно-революционных судах. Савинков считал это крупным успехом и надеялся, что в ближайшем будущем он заставит Керенского признать и остальные требования Ставки, прежде всего законы о комитетах и комиссарах: "Керенский принципиально высказался за необходимость твердой власти в стране и, таким образом, открывалась возможность попытаться поднять боеспособность армии"³⁶ .

Полную гарантию готовности Керенского к переменам в армии и в тылу могли дать изменения в государственной системе. Речь шла не только об "усилении" правительства новыми политическими деятелями и военными. К 20-м числам августа, также при непосредственном участии Савинкова и Филоненко, было разработано несколько проектов обновления кабинета. Проект единоличной диктатуры верховного главнокомандующего (им мог быть и Корнилов и Керенский) в принципе устраивал Корнилова, но был отвергнут по причине "недемократичности". Проект Директории ("малого военного кабинета") - во главе с Керенским и в составе Корнилова, Савинкова и Филоненко - считался наиболее подходящим по обстановке, поскольку сочетал в себе возможности оперативного руководства и якобы пользовался "общественной популярностью". Третий проект предполагал создание коалиционного правительства - так называемого Совета народной обороны. На заседании в Ставке 25 августа обсуждался предварительный состав такого Совета. В нем должны были участвовать известные военные и политики: адмирал А. В. Колчак (в роли управляющего Морским министерством), Г. В. Плеханов (министром труда), Путилов (министром финансов), С. Н. Третьяков (министром торговли и промышленности), И. Г. Церетели (министром почт и телеграфов). Предполагалось даже ввести в Корнилове кий Совет "бабушку русской революции" Е. К. Брешко-Брешковскую. Заместителем председателя, Корнилова, должен был стать Керенский. Савинков и Филоненко получали портфели военного министра и министра иностранных дел. Потребовалось бы достигнуть договоренности между Корниловым и Керенским относительно поста премьера.

Но фактически в действие вступил еще один вариант: объявление Петрограда на военном положении, создание Петроградского генерал-губернаторства и образование Особой армии, включающей петроградский гарнизон. План разрабатывался премьером и главковерхом, при участии Савинкова, Филоненко и других лиц в окружении Корнилова. Проект родился под впечатлением разгрома 12-й армии Северного фронта в середине августа и позорной сдачи Риги 20 августа, открывших немцам дорогу на Петроград. В это же время взорвались пороховые склады и военные заводы в Казани, Москве, Петрограде (это легко было принять за действия немецкой разведки).

21 августа правительство утвердило решение передать Петроградский военный округ в прямое подчинение Ставке, о чем Корнилов получил официальное сообщение 24 августа. В телеграмме подчеркивался важный момент: сам Петроград остается под властью Временного правительства. В распоряжение правительства, для "ограждения от посягательств с чьей бы то ни было стороны", Ставка должна была направить конный корпус. (О подобных "посягательствах" Корнилов имел точную, по его словам, информацию от контрразведки - скорее всего от бюро Никитина.)³⁷

Оставление Петрограда в составе округа и создание губернаторства устраивало бы Корнилова больше, позволяя объявить столицу на военном положении, после чего власть принадлежала бы уже не гражданским, а военным

стр. 71

чинам (что и практиковалось в годы гражданской войны на территориях белых правительств). Корнилов мог обойтись и без правительства, и, главное, без "общественных организаций", прежде всего советов, а с генерал-губернатором Савинковым всегда мог договориться. 25 августа, уже без согласования с правительством, в Ставке заготовили проект приказа о введении в Петрограде осадного положения (комендантский час, цензура, запрет митингов и демонстраций, разоружение частей, оказывающих сопротивление, военно-полевые суды). Вечером того же дня в присутствии Филоненко еще раз обсуждался состав Совета народной обороны и создание директории Керенский-Корнилов-Савинков в качестве высшей формы управления страной до созыва Учредительного собрания.

Не остался в стороне и Завойко, принимавший участие в обсуждении состава Совета, рассчитывая войти в него в качестве министра продовольствия. Он также выступал за созыв некоей Чрезвычайной Государственной думы, в составе представителей от всех четырех ее созывов, а также представителей от партий, казачества, торгово-промышленников и духовенства. Свои идеи проводил депутат 1-й Государственной думы А. Ф. Аладьин, проникший в окружение Корнилова. "Реакционное" влияние этих консультантов на главковерха Керенский переоценивал. Настороженно относились к ним и Савинков с Филоненко.

25 августа в полном соответствии с распоряжением правительства в Петроград направился конный корпус. Это были казачьи части 3-го конного корпуса, усиленного Туземной ("Дикой") дивизией, генерал-лейтенанта А. М. Крымова, хотя Корнилов обещал Савинкову отправить корпус регулярной кавалерии, во главе с более "либеральным" командиром. Правда, одновременно из Финляндии на Петроград двигался кавалерийский корпус генерал-майора А. Н. Долгорукова, но войти в столицу в случае восстания большевиков должны были все-таки казаки и горцы.

Небезосновательное недоверие правительства действиям Ставки вызвала также активизация Союза офицеров. Даже когда под давлением Савинкова и Филоненко Корнилов решил перевести Главный комитет Союза из Ставки в Москву, он говорил Новосильцеву, что делается это лишь для отвода глаз: Союз готовился противодействовать большевикам в самом Петрограде путем создания мобильных офицерско-юнкерских отрядов. Организация Гучкова-Путилова предоставила ему до 900 тыс. руб. на аренду помещений для офицеров, приобретение мотоциклеток, автомобилей, оружия. Офицеры должны были окружить центральные учреждения, занять телеграф, телефонную станцию, Государственный банк, ликвидировать Петроградский совет и арестовать большевиков. Боевые силы Союза фактически подчинялись самому Корнилову, действуя независимо от правительства³⁸ .

Таким образом, начиная легальные действия по переброске частей к Петрограду, Корнилов готовился также ввести осадное положение, создать Директорию и Совет народной обороны, отправил к столице корпус Крымова, готовил боевые отряды Союза офицеров. Все эти дополнения плана, согласованного с Савинковым и Керенским, представлялись главковерху естественными и необходимыми для водворения "порядка". Корнилов продолжал подчеркивать свою лояльность правительству, хотя и не считал премьер-министра способным на решительные действия. Савинков отмечал: "26 августа программа ген. Корнилова была накануне осуществления. Разногласия между ген. Корниловым и Керенским как будто были устранены. Как будто открывалась надежда, что Россия выйдет из кризиса не только обновленной, но и сильной". Но Керенский думал иначе. Скрытая антипатия к "не в меру" деятельному главковерху, вообще недоверие, с юности, к "военщине", физические страдания (в 1916 г. он перенес тяжелую операцию), нервное напряжение летних месяцев, - все усиливало подозрительность³⁹ . Керенский "чувствовал" заговор, но не мог найти подтверждения его существованию - до вмешательства в события бывшего обер-прокурора Синода, "интимного друга" Керенского В. Н. Львова.

стр. 72

Во время следствия по делу Корнилова Львов трижды менял свои показания и в конце концов был признан душевнобольным. Он-то и произнес те самые "страшные" слова, которых боялся и, вместе с тем, ожидал услышать Керенский: в Ставке Львов якобы узнал, что Корнилов готовит военный переворот и не пощадит не только Совет, но и Временное правительство, никого. В действительности Львов обобщил обрывки тех разговоров, свидетелем и участником которых он стал, побывав в Ставке 24 - 26 августа. От Завойко, Аладьина и, особенно, подвыпившего члена Союза офицеров есаула И. А. Родионова можно было услышать немало критики в адрес "слабого" премьера. Но Львов нарисовал образ "русского Кавеньяка", окруженного свитой палачей-реакционеров, и Керенский испугался.

"Двойная игра сделалась очевидной" - этими словами Керенский начал свое противостояние со Ставкой. 28 августа, после экстренного заседания правительства, был принят указ: Корнилов "отчисляется от должности верховного главнокомандующего с преданием суду за мятеж". Немедленно созданная под руководством главного военно-морского прокурора И. С. Шабловского Чрезвычайная следственная комиссия начала следствие "о посягательствах на насильственное изменение существующего государственного строя России и смещение Временного правительства в связи с восстанием генерала Корнилова".

Не трудно представить реакцию Корнилова. Сперва недоумение, подозрение, что присланная телеграмма (без номера и за простой подписью "Керенский") - провокация, фальшивка. Затем боль обиды, негодование, возмущение "предательством", снова, как в прошлые годы, ощущение незаслуженных обвинений от "властей предержащих". Но теперь речь шла не о второстепенных служебных конфликтах: его, жертвовавшего собой ради России, обвинили в "измене". "Оскорбленный, скорбящий за армию, болеющий за Россию, в убеждении, что Керенский обманул его, он, опираясь на заговорщиков, поднял знамя восстания", - писал Савинков⁴⁰ .

Корнилов 27 августа ответил бескомпромиссным вызовом власти: "Вынужденный выступить открыто - я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство, под давлением большевицкого большинства Советов, действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну изнутри". Это воззвание недвусмысленно возвещало диктатуру: "Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, клянусь довести народ, путем победы над врагом, до Учредительного собрания". 28 августа в "Воззвании к казакам" он обвинял Временное правительство "в нерешительности действия, в неумении, неспособности управлять, в допущении немцев к полному хозяйничанию внутри нашей страны". "Воззвание к народу" хотя и заканчивалось призывом к Временному правительству приехать в Ставку и утвердить Совет народной обороны, тут же обвиняло власть в том, что она, "забывая вопрос независимого существования страны", "кидает в народ призрачный страх контрреволюции". Подписанные 28 - 31 августа "поборником свободы и порядка в стране" приказы вводили в Могилеве осадное положение; Корнилов потребовал от железнодорожников беспрепятственного провоза конного корпуса к Петрограду. Тем самым он начал борьбу с того, что противопоставил военную власть гражданской, вынудив каждого выбирать "с кем идти".

Конфликт между Ставкой и Петроградом в условиях растущей напряженности в стране, неустанной деятельности большевиков, общего экономического кризиса и военных поражений мог привести, как писал Головин, только к одному результату: "Окончательный разрыв внутри той силы, которая вырабатывалась инстинктом самосохранения государственного организма для борьбы против дальнейшего действия разрушительных сил революции". "Уступив чувству глубокого возмущения приемами своего политического противника и поддавшись влиянию своего окружения, ген. Корнилов бросил

стр. 73

свой призыв. Это не было актом Государственной мудрости. Корнилов вместе с Керенским играли в руку своего общего врага - большевиков, окончательно расчленяя Русскую армию на две враждебные части, которые впоследствии будут называться одна Белой, а другая Красной армией. Керенский подрывал веру солдатского лагеря в патриотические намерения офицерства. Корнилов окончательно подрывал в офицерстве идею Временного правительства, его хотя бы некоторую легитимность. 26 августа предрешило 26 октября 1917 года"⁴¹ .

Считается, что авторство воззваний принадлежало "бойкому перу" Завойко. Есть свидетельство, что Корнилов лично редактировал их, а после отъезда Завойко в Гомель (30 августа) написал обращение к войскам и населению г. Могилева⁴² . В этих эмоциональных документах нельзя не отметить явных противоречий: призыв к диалогу с правительством при одновременных обвинениях власти в "неспособности к управлению", упоминания о "призраке" контрреволюции при том, что она уже "воплощается". А слова генерала "вынужденный выступить открыто", по сути, подтверждали наличие "заговора".

Своя доля ответственности за раскол лежит и на окружении Керенского. Вечером 26 августа, когда переговоры с Корниловым еще не завершились и конфликт еще не разразился, министр финансов Н. В. Некрасов распорядился отправить в Могилев и опубликовать, не ожидая утверждения правительством, сообщение об "измене" Корнилова.

На кого теперь мог опереться Корнилов? Приказу военного министра Керенского о смещении он не подчинился. Командующие фронтами и чины Ставки, соблюдая воинскую этику, не соглашались принять пост главковерха. Но и безусловной поддержки Корнилов не получил. Лишь Деникин, командующий Юго-Западным фронтом, заявил о своем согласии со Ставкой. Командующие другими фронтами послали в Петроград сдержанные телеграммы, в которых, возражая против отставки Корнилова, призывали "сохранить армию от раскола", "от гражданской войны" либо заявили о своей верности Временному правительству.

В Могилеве находились части Корниловского ударного и Текинского конного полков. 28 августа к ним обратился Корнилов. Объяснив причины своего конфликта с правительством, он услышал в ответ дружное "ура", но, по свидетельству Хаджиева, многие из них приветствовали бы любого оратора: такова была митинговая стихия 17-го года. Ухтомский отмечал, что корниловцы готовы были драться за своего любимого генерала, но на допросах Следственной комиссии ряд офицеров, представители полкового комитета заявили, что их вера генералу "имела границу". "Если бы генерал Корнилов послал их на гражданскую войну, полк этого приказания не исполнил бы". Неженцев отдал приказ снять с формы боевую эмблему "корниловцев" и подчинился приказу о переименовании своей части в 1-й Российский ударный полк.

Союз офицеров, заявлявший о своей готовности поддержать главковерха, наделе ограничился публикацией 28 августа "обращения", повторявшего основные положения воззваний генерала (этого оказалось достаточно, чтобы обвинить офицеров в мятеже). "Офицерско-юнкерские мобильные отряды" в Петрограде оказались неподготовленными. Их организатор полковник Сидорин, получив от Общества экономического возрождения России более 800 тыс. руб. (для сравнения: пожертвования на всю Добровольческую армию в ноябре не превышали 600 тысяч), должен был получить чек еще на 1,2 миллиона. Однако Путилов, увидев "заговорщиков" в полной "боевой" готовности в ресторане "Малый Ярославец", с шампанским вместо револьверов, раздумал передавать им оставшуюся часть суммы. Председатель Московского биржевого комитета С. Н. Третьяков вообще отказался жертвовать деньги на "авантюру", в которой участвуют такие люди, как Завойко⁴³ .

Между тем у Крымова никто из чинов корпуса - от командира до рядового - не считал, что идет на Петроград свергать Временное правительство.

стр. 74

В отличие от Союза офицеров конный корпус действовал в полном соответствии с утвержденным планом создания Особой армии, ядром которой он становился. Части шли походным порядком, без боевого охранения, без разведки. Лишь в случае выступления большевиков им следовало применить оружие. Никто из участников "похода на Петроград" не совершал чего-либо похожего на мятежные действия и не был арестован (в отличие от чинов Ставки), а начальника штаба корпуса генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса в сентябре назначили генерал-квартирмейстером Ставки. Узнав о конфликте с правительством, корпус отказался от "участия в братоубийственной войне". В этом и логика самоубийства Крымова. Для боевого генерала даже подозрение в причастности к преступлению (пусть и со стороны "непопулярного" премьера) глубоко оскорбительно. Публикуя воззвания о неподчинении власти, Корнилов невольно подставлял под удар своего подчиненного. В дневниках Савича содержится указание на слова адъютанта Крымова о переговорах с Корниловым: Корнилов заверил Крымова, что ему в Петрограде предстоит подавить восстание большевиков и что все войска будут в подчинении Керенского. Прибыв в Гатчину, Крымов "увидел себя отрезанным от Ставки и своих войск. Никаких инструкций он не имел и попал в ужасное положение, причем тотчас же заметил, что казаки, узнав о разрыве Корнилова с правительством, начали недоверчиво относиться к нему и офицерству". Узнав о разрыве Корнилова с правительством, Крымов сказал своему адъютанту: "Как я жалею, что не оставил тебя в Ставке, чтобы прострелить череп Корнилова, когда ему пришла в голову эта дикая идея".

Помощь со стороны "общественных деятелей" оказалась ничтожной. 27 августа Корнилов направил на Дон к Каледину Завойко, однако и оттуда не получил поддержки⁴⁴ . Оставшись, по существу, в одиночестве, Корнилов вынужден был подчиниться. После нервного напряжения последних дней августа, бессонных ночей и безрезультатных переговоров главковерх утратил веру в возможность что-либо изменить, эмоциональный подъем сменила глубокая усталость. Только семья, общение с близкими людьми позволяли отвлечься на несколько часов. "Кисмет" - судьба, покорность ее воле. Этим словом Хаджиев очень точно характеризует настроения Корнилова накануне ареста.

В целом выступление, если оно даже планировалось, оказалось не подготовленным. Деникин объяснял это тем, что "быстро прогрессирующий распад страны и армии... не давал возможности планомерной подготовки". Если у Корнилова было намерение свергнуть правительство, то месяца с небольшим (с момента вступления в должность главковерха), разумеется, было мало не только для тайной подготовки тех сил, с помощью которых можно совершить "переворот", но даже для того, чтобы освоиться в новой должности.

Руководство "подавлением корниловщины" новый главковерх, Керенский, поручил Савинкову и Алексееву. В должности начальника штаба, Алексеев принимал участие в разработке плана "обороны" столицы от корпуса Крымова, а 1 сентября прибыл в Ставку арестовать мятежника. Известны слова Корнилова о "грани между честью и бесчестием", на которой оказался Алексеев. Но нельзя не учитывать, что, арестовывая Корнилова и все руководство Ставки, Алексеев стремился спасти сотни офицерских жизней. И несмотря на арест практически всего руководства Союза офицеров, кроме самого Алексеева, низовые структуры мало пострадали и стали через два месяца основой для создания "Алексеевской организации". Понятно, что их отношения с Корниловым осложнились.

В течение сентября арестованных отправляли в Старый Быхов, где разместили в здании бывшей женской гимназии. Корнилов занимал отдельную комнату и большую часть времени проводил в составлении показаний следствию. Также он "вел большую переписку с общественными, политическими и финансовыми деятелями", "просил денег для семей офицеров, лишившихся места благодаря участию в его выступлении, и для семей текинцев", пострадавших в тот год от неурожая. Он "не хотел показывать, как тяготится

стр. 75

своим арестом. Когда к нему приезжала его семья, то они все почти не выходили из комнаты Корнилова"⁴⁵ .

Следственная комиссия скоро установила, что версия "заговора-мятежа" не подтверждается фактами. Итогом ее работы стала следующая формулировка: Корнилов "не поручал В. Н. Львову требовать, а тем более в ультимативной форме, от Временного правительства передачи ему, генералу Корнилову, всей полноты гражданской и военной власти", а реорганизацию правительства в целях создания сильной власти предполагал провести "с согласия Временного правительства". Комиссия пришла к заключению, что существование заговора против существующего строя и Временного правительства "представляется по делу недоказанным"⁴⁶ .

Находясь под арестом, "быховцы" не оставляли надежд на скорое возвращение к активной борьбе. Вынужденный досуг позволял сосредоточиться на осмыслении политических сдвигов. В сентябре появилась так называемая Быховская программа, принципиально отличная от той, с которой Корнилов выступил месяцем раньше. Хотя Деникин отмечал, что она была "плодом коллективного творчества", нельзя отрицать непосредственного участия в ее составлении бывшего главковерха. Такие задачи, как победа в войне, укрепление дисциплины в армии и порядок в тылу, в программе оставались, но в первую голову требовалось "установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных" и "самочинных" органов, власти и суда, независимых от самочинных организаций". Последний (6-й) пункт программы провозглашал: "Разрешение основных государственно-национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания". Таким образом, в программе был четко сформулирован тезис о "непредрешении", а также определен курс на установление военно-политической модели государственной власти, единственно возможной для победы в войне и созыва Учредительного собрания. Эта программа стала впоследствии основой развернутой "Конституции генерала Корнилова".

О событиях в Петрограде 25 - 26 октября узнали сразу. К этому моменту большая часть обвиняемых по разным причинам с согласия Следственной комиссии покинула Быхов, но Корнилов оставался в заключении. У него "не созрел тогда еще определенный план борьбы с большевиками, он предполагал уехать или в Туркестан, или в Сибирь и там начать формировать армию, были даже у него планы проехать в Персию или Среднюю Азию и там временно выждать, а когда наступит удобный момент, то вернуться в Россию и начать борьбу с большевиками"⁴⁷ .

Но центром белой борьбы стал Дон. Здесь в начале ноября стали собираться силы "Алексеевской организации" (будущей Добровольческой армии), приехал и сам Алексеев. Сюда, с негласного разрешения генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина, принявшего верховное командование после бегства Керенского, в середине ноября перебрались многие "быховские узники".

Корнилов покинул "заточение" последним. В ночь на 20 ноября он простился с охраной и во главе походной колонны, вместе с эскадронами преданных текинцев, покинул город, отправив в Ставку телеграмму: "Сегодня покинул Быхов и отправляюсь на Дон, чтобы там снова начать, хотя бы рядовым бойцом, беспощадную борьбу с поработителями Родины". Так для Корнилова началась гражданская война.

Довести полк на Дон ему не удалось. После "ликвидации" Ставки и убийства ген. Духонина отряды красногвардейцев и матросов преследовали направлявшихся на юг ударников, юнкеров и офицеров. Под Белгородом погибло около трех тысяч ударников полковника Манакина, пытавшихся прорваться к Ростову. На одну из застав натолкнулись и текинцы. После тяжелого боя под Унечей 26 ноября, когда конницу расстрелял красный бронепоезд, оставшиеся в живых всадники собрались на совет и приняли решение - просить Корнилова оставить их и пробираться на Дон одному. Генерал воспринял это с тяжелым чувством. Самые преданные люди заявили, что у них "нет прежней веры в Великого Бояра". В минуту отчаяния он даже

стр. 76

потребовал, чтобы текинцы его убили. Но, понимая, что полк вместе с ним будут преследовать и дальше, решил ехать один. Как бывало уже не раз, помогли актерские способности: переодевшись в штатское платье, с паспортом на имя беженца-румына, на станции Конотоп он сел в эшелон красногвардейцев, с которым доехал до Бахмача, а затем до Курска. Здесь пересел в поезд на Новочеркасск. Благополучно миновав красногвардейские заставы, он 6 декабря прибыл в столицу Всевеликого Войска Донского⁴⁸ .

В Новочеркасске его ждал настороженный прием. Каледин, фронтовой соратник и союзник на московском Государственном совещании, став донским атаманом, не мог не считаться с настроениями Войскового круга, для которого "казачья политика" была важнее общероссийских проблем. Часть донских политиков рассчитывала "договориться" с большевиками ценой ликвидации Алексеевской организации при условии признания Совнаркомом "казачьих свобод". Нерешительность Каледина раздражала Корнилова, но Круг не хотел "втягивать казачество в братоубийственную борьбу", поэтому формирование на Дону любых сил для борьбы с советской властью воспринималось неодобрительно. Алексеев первоначально жил в вагоне на городском вокзале и создавал свою "организацию" полулегально. Единственную возможность сохранить казаков как потенциальный "оплот против большевизма" давало создание так называемого Юго-Восточного союза (донское, кубанское, терское, астраханское казачество плюс горцы Северного Кавказа). В этом случае будущая белая армия могла легально существовать как часть вооруженных сил Союза.

Корнилов остановился как частное лицо в доме войскового старшины Дударева (N 33) на Ермаковской улице. Сюда приехала и семья. В Новочеркасске и Ростове генерал продолжал ходить в гражданской одежде и только отправляясь в 1-й Кубанский поход снова надел мундир. Первые недели прошли в сборе соратников, составлении будущих планов. Появились представители Союза офицеров Новосильцев, Пронин, Голицын, адъютант Хан Хаджиев, политические "союзники" Савинков, Гучков, Родзянко, Завойко. В число сподвижников вошли известные журналисты (и издатели "Нового времени") Борис и Алексей Суворины. В течение ноября-декабря в городе сосредоточился кадр Корниловского ударного полка во главе с полковником Неженцевым.

Ореол первого, кто начал борьбу с "врагами России", авторитет и обаяние Корнилова обязывали его стать во главе Белого движения. Но в этом вопросе следовало учитывать и позицию атамана Каледина и, самое главное, "основателя" армии генерала Алексеева. Отношения между Корниловым и Алексеевым были не то что сложными, они взаимно не переносили друг друга. Корнилов не мог простить Алексееву "его роли в августовские дни", считал, что "Алексеев во многом виноват в наших неудачах во время войны, и смотрел на него с тем оттенком презрительности, с каким боевые генералы смотрят на кабинетных стратегов". Алексеев же, как и раньше, "находил Корнилова опасным сумасбродом, человеком неуравновешенным и непригодным на первые роли": "сердце льва, но голова барана"⁴⁹ . К тому же они по-разному понимали методы борьбы с большевизмом, и эта разница вызвала своеобразное разделение участников южнорусского Белого движения на "корниловцев" и "алексеевцев". Если Алексеев, как опытный стратег, считал важнейшим условием успеха наличие разветвленной сети различных военных организаций, аналогичных Союзу офицеров, то Корнилов недооценивал роль офицерства как самостоятельной силы, опасался преобладания офицерского кадра в Добровольческой армии. Алексеев не пренебрегал контактами с известными политическими деятелями и партиями. По политическим симпатиям ему ближе были либералы Милюков, Струве, сторонники "конституционной монархии", думские депутаты. У Корнилова либералы-монархисты вызывали недоверие. После августа 17-го генерал рассматривал политические структуры как опору для своей независимой единоличной власти. Алексеев в полной мере учитывал значение финансовой основы организации,

стр. 77

Корнилова же финансы заботили лишь с точки зрения реализации различных военных планов; Алексеева он упрекал за "излишнюю бережливость". Сказывалась и психологическая несовместимость эмоционального, "взрывного" Корнилова и рассудительного, осторожного Алексеева.

В итоге образовался "триумвират" Каледин-Корнилов-Алексеев, в котором Каледин представлял интересы казачества и создававшегося Юго-Восточного союза, Алексеев отвечал за политический курс и финансы, а Корнилов провозглашался командующим. После того, как на границах Донской области стали концентрироваться отряды Красной гвардии, а в Ростове власть едва не захватили большевики, Каледин решил "легализовать" Белую гвардию, и в Рождественские дни, 26 декабря 1917 г., было официально объявлено об образовании Добровольческой армии. В ее "Декларации" заявлялось об общероссийских целях: "дать возможность русским гражданам осуществить дело государственного строительства Свободной России, стать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли Русской, ее народ, выявит через посредство Учредительного собрания свою державную волю". И о том, что необходимо сделать в ближайшее время: "противостоять вооруженному нападению на юг и юго-восток России".

Вскоре народилось и первое белое правительство - Донской гражданский совет. Его функции были законосовещательными, а задача - создавать опору триумвирату. По своему составу Совет был коалиционным, как бы представляя интересы различных политических сил: либералов (кадеты Милюков, Трубецкой, председатель Московского центра М. М. Федоров), казачества (глава донского правительства, помощник атамана М. П. Богаевский, крупный ростовский предприниматель Н. Е. Парамонов, депутаты Круга П. М. Агеев и С. П. Мазуренко) и "революционной демократии" (Савинков, бывший комиссар 8-й армии В. К. Вендзягольский). Нетрудно заметить, что в учреждении Донского совета получила дальнейшее развитие идея Совета народной обороны (август 1917 г.). Предполагалось также пригласить в его состав социалистов Плеханова и А. А. Аргунова, а также активистку кадетской партии Е. Д. Кускову.

В конце января 1918 г. сформировалась третья программа ("Конституция") Корнилова. В отличие от предыдущих программ, в ней отсутствуют "военные" положения, основное ее содержание - краткая копия деклараций Временного правительства. Корнилов лично составил ее 14 пунктов (за исключением "аграрного", который "редактировал" Милюков), что опровергает мнение о его полной "политической безграмотности". "Конституция" предполагала: "уничтожение классовых привилегий, сохранение неприкосновенности личности и жилища, восстановление в полном объеме свободы слова и печати, всеобщее обязательное начальное образование. Сорванное большевиками Учредительное собрание должно быть созвано вновь. Правительство, созданное по программе генерала Корнилова, ответственно в своих действиях только перед Учредительным собранием, коему оно и передаст всю полноту государственно-законодательной власти. Церковь должна получить полную автономию в делах религии. Сложный аграрный вопрос представляется на разрешение Учредительного собрания. Все граждане равны перед судом, за рабочими сохраняются все политико-экономические завоевания революции в области нормирования труда, свободы рабочих союзов, за исключением насильственной социализации предприятий и рабочего контроля, ведущего к гибели отечественной промышленности. За отдельными народностями, входящими в состав России, признается право на широкую местную автономию при условии сохранения государственного единства. Полное исполнение всех принятых Россией союзных обязательств международных договоров". Основные положения "Конституции" были развернуты в последующих программах южнорусского Белого движения, в 1918 - 1920 годах⁵⁰ .

Что касается стратегических планов, то для Корнилова предпочтительным вариантом базы антибольшевистского сопротивления оставались Си-

стр. 78

бирь и Туркестан. "В Сибирь я верю, Сибирь я знаю" - говорил он своим соратникам. Не менее перспективным представлялся пройденный "вдоль и поперек" Туркестан, где можно было рассчитывать на поддержку текинцев Закаспия, семиреченских казаков и сослуживцев по Туркестанскому военному округу. В Ташкенте руководил антибольшевистским подпольем его родной брат - полковник Петр Корнилов. "Сибирский вариант" развития Белого движения был для Корнилова настолько важен, что он командировал туда генерал-майора В. Е. Флуга, вручив ему текст "Конституции" и обязав установить прочные контакты с антибольшевистскими подпольными организациями. В случае развития Белого движения на Востоке вполне реальной представлялась перспектива создания объединенного фронта Юга России, Туркестана и Сибири.

Бывший начальник штаба главковерха в августе 1917 г., первый начальник штаба Добровольческой армии генерал-лейтенант А. С. Лукомский полагал, что Алексеев и Деникин успешнее "вели бы дело на Юге России, а Корнилов сумел бы лучше Колчака повести дело в Сибири"⁵¹ . Действительно, шансов на успех у талантливого, решительного военачальника, "убежденного демократа", популярного среди казачества, сибирских земств и кооперативов, было немало. На Востоке России Корнилов мог восприниматься не только как "харизматический лидер", но и как военный стратег, неординарный политик.

Надежды на Дон не оправдались. Каледин так и не смог "поднять станицы" на борьбу с большевизмом. Добровольческая армия оставалась одинокой, малочисленной, в окружении враждебных красных отрядов и пассивно-нейтральных казаков. Почти каждый день приносил десятки и сотни потерь среди добровольцев, сдерживавших наступление превосходящих сил Красной гвардии. Ввиду этого Корнилов решил перевести армию из Новочеркасска в Ростов, рассчитывая на офицерские пополнения (в городе находилось около 17 тысяч офицеров), однако и эти планы не оправдались. В армию шла молодежь - гимназисты, кадеты, студенты, а офицеры и тем более солдаты не спешили в ее ряды. 10 января 1918 г., игнорируя возражения Каледина, в Ростов переместились армия и правительство, а 15 января в доме Парамонова состоялось последнее заседание Совета. Милюков и Алексеев заявили о намерении продолжать борьбу, но за пределами Донской области, защищать которую "горсточкой добровольцев" считалось невозможным. После этого "триумвират" распался, а 28 января Каледин застрелился.

Корнилов прибыл в Ростов отдельно от штаба, "походным порядком", 19 января. Неопределенность положения армии угнетала его, удручали бесконечные интриги. Даже здесь, среди "друзей и союзников", Корнилова подозревали в "стремлении к диктатуре". Разыгрывался "сценарий" августа 1917 года. На совещании в штабе Алексеева 9 января был поставлен вопрос относительно "циркулирующих слухов". Оскорбленный Корнилов резко ответил и покинул заседание. Большое раздражение вызывал у Корнилова политический отдел Добрармии и разведывательное отделение, по мнению генерала, не справлявшиеся со своими обязанностями, занимаясь лишь "фабрикацией сплетен и нелепых слухов". Терпимость в отношении политических комиссаров и комитетов, отличавшая Корнилова в 1917 г., сменилась стремлением устранить из армии любые политические структуры.

Горький опыт августа 1917-го научил многому. Корнилов стал стремиться к полноте военной власти, чтобы не считаться с кем бы то ни было. Нередко проявлялось раздражение, случались вспышки гнева. "Моя армия" - так часто называл генерал Добровольческую армию. "В моей армии нет места партиям", "в моей армии имеет право быть каждый, кто бы он ни был по национальности", "пока я командую армией, я не допущу, чтобы в ней издевались над чьей-нибудь личностью". Говоря это, Корнилов не только отмечал особенности комплектования, но и подчеркивал личную ответственность за тех, кем руководил.

стр. 79

Положение на фронте быстро ухудшалось. После самоубийства Каледина и неудачной обороны подступов к Новочеркасску и Ростову Корнилов принял решение отступить с Дона. Рассматривались различные варианты отхода. В конце января он отправил жену и детей на Кавказ, в станицу Черноярскую, к генералу Э. Мистулову. Больше они уже не увиделись. 18 января Корнилов и Алексеев утвердили план создания антибольшевистских центров на базе отделения Союза офицеров в Пятигорске. В Москву для создания подпольных структур Союза защиты Родины и свободы выехали Савинков и полковник А. П. Перхуров. В Екатеринодар для взаимодействия с Кубанской радой отправился Лукомский. В Астрахань поехал штаб-офицер для поручений полковник В. В. Голицын. Катастрофически не хватало ни денег, ни времени. 9 февраля неожиданно был прорван фронт под станицей Гниловской, и добровольцы оставили Ростов. В течение нескольких часов 4,5 тыс. добровольцев организованно отступили за Дон и на следующий день сосредоточились в Ольгинской. Во главе колонны, пешком, шел генерал Корнилов. Начинался легендарный "Ледяной поход", последний в его жизни...

В Ольгинской состоялся военный совет. Корнилов первоначально выдвинул довольно неожиданное предложение - пробиваться через калмыцкие степи к Астрахани, занять ее с помощью местных офицерских организаций и контролировать устье Волги, а также выход на Урал. Однако совершить столь длительный переход без запасов продовольствия и теплой одежды, по голой степи армия не смогла бы. Походный донской атаман П. Х. Попов предложил другой план - перейти в район зимовников на стыке Донской, Кубанской областей и Ставропольской губернии. Это позволяло увести армию из-под ударов Красной гвардии и сохранить кадры. Корнилова привлекала также перспектива выхода к Царицыну, что позволяло бы господствовать над устьем Волги и Дона и развертывать борьбу.

Алексеев провел третий вариант - поход на Кубань. Он доказывал, что на Кубани "можно рассчитывать если не на полную согласованность действий, то хотя бы на некоторое сочувствие и помощь". Кроме того "в Екатеринодаре уже собрана некоторая сумма денег на армию". Наконец, "идея движения на Кубань понятна массе, она требует деятельности". Но Корнилова Алексеев не убедил. 14 февраля Добровольческая армия двинулись на Кубань, а отряд Попова - в Задонье, в зимовники. 17 февраля Корнилов писал Алексееву, что движение армии на Кубань создаст для нее "условия возможной безопасности" и "самоликвидации", так как позволит ее составу "разойтись, не подвергаясь опасности быть истребленными". Устав от интриг и генеральского "двоевластия", Корнилов заявлял о готовности оставить армию сразу же после выхода на Кубань. Алексеев с трудом уговорил его не оставлять армию в столь тяжелое время⁵² .

"Ледяной поход" продолжался с 9 февраля (выход из Ростова) по 2 мая 1918 г. (возвращение в Задонье). В эти месяцы проявились героизм, самопожертвование добровольцев, высокая сила духа. И все же главная задача не была выполнена, а с сугубо военной точки зрения поход выглядит неудачным. Вместо опоры на Екатеринодар и создания нового центра антибольшевистского сопротивления на Кубани - неудачный штурм города и отход в степи. Вместо пополнений - огромные потери, гибель лучших бойцов. Вместо отдыха и подготовки к новым сражениям - бесконечные бои, тяжелые переходы, страшное напряжение. Исполнение плана Корнилова (уход в зимовники, прорыв к Астрахани) обещало больше успеха. Впрочем, к моменту совета в Ольгинской Екатеринодар еще находился под контролем кубанского правительства и "Ледяной поход" представлялся не столько боевым походом, сколько простым переходом с пассивно-недружелюбного Дона на Кубань, казавшуюся надежной союзницей.

В "Ледяном походе" Корнилов проявил лучшие качества военачальника. Постоянно был рядом с войсками, лично руководил каждым боем, не оставлял без внимания раненых. Добровольцы, и прежде в большин-

стр. 80

стве верившие Корнилову, во время похода безоговорочно признали его вождем зарождавшегося Белого движения. "Ты веришь в себя и в свое дело, и эта сила веры заставляет нас верить в тебя, а это творит чудеса", - описывал их настроения Хаджиев. "С тобой не страшно и мы преодолеем все препятствия, как бы они не были трудны!" Несмотря на малочисленность, Добрармия постоянно проявляла инициативу, маневрировала, не давая возможности противнику собраться с силами, сбивала Красную гвардию с занимаемых позиций. Корнилов применял обходы, охваты кубанских станиц, превращенных красногвардейцами в укрепленные пункты. 4 марта, в станице Кореновской, за полсотни верст до кубанской столицы, Корнилов получил известие о падении Екатеринодара. Вернуться назад, в зимовники, было поздно, красные вели неотступное преследование. Армия оказалась "между двух огней". Оставался один путь - на Екатеринодар.

Корнилов решил использовать хотя бы небольшую возможность дать армии отдых и пополнения. Обманув ожидания красного командования, он не пошел сразу на город, а 6 марта неожиданно повернул армию, перейдя Кубань близ станицы Усть-Лабинской. Пройдя с боями через Некрасовскую и Филипповскую, армия вышла в предгорья Кавказа, в Адыгею. Здесь 14 марта в ауле Шенджи Добрармия соединилась с отступившим от Екатеринодара трехтысячным кубанским правительственным отрядом. После тяжелейшего перехода армия повернула к кубанской столице. 17 марта в Ново-Дмитриевской после долгих споров добровольческое командование и кубанское правительство пришли к соглашению: весь правительственный отряд поступил в "полное подчинение" Корнилову при сохранении самостоятельности политических структур. В целом это его устраивало, так как не ограничивало власть командующего, а напротив, давало ему возможность объединить казаков и добровольцев.

Вторично форсировав Кубань у Елизаветинской, 28 марта Корнилов начал штурм Екатеринодара, надеясь быстро взять город: не раз уже бывало, когда красногвардейцы не выдерживали первых ударов и отступали. Но сопротивление красных неожиданно оказалось упорным. И хотя к вечеру 28-го были заняты городские предместья, развить успех не удалось. 29 марта Корнилов предпринял две атаки, но они были отбиты с большими потерями. В ночь на 30 марта атаки продолжались, но также были отбиты. В с юм начале боя 30 марта был убит Неженцев. Корнилов потерял близкого, преданного человека.

И все-таки он потребовал продолжить атаки. Вечером 30 марта, в домике фермы Кубанского экономического общества, где расположился его штаб, состоялся военный совет. Настроение было подавленное: выяснилось, что части сильно потрепаны и перемешаны, понесли значительные потери, особенно в командном составе. Кубанские казаки из состава пополнений расходятся по своим станицам, заметна утечка добровольцев, чего раньше не было. Между тем большевики, несмотря на большие потери, получают подкрепления⁵³ .

Резервы закончились. Но город нужно было взять любой ценой. Отступать было некуда. Рассеявшись по кубанским степям, армия повторила бы судьбу ударных батальонов Манакина и Текинского полка, уничтоженных порознь. Как вспоминал Богаевский, командир Партизанского полка, "штурм Екатеринодара был предрешен Корниловым", а совет собрался "не затем, чтобы узнать мнение по этому вопросу, а чтобы внушить нам мысль о неизбежности этого штурма". Несмотря на то, что все начальники считали эту попытку обреченной на неудачу, Корнилов назначил штурм на утро 1 апреля. Сутки давались войскам на отдых.

Ночь на 31 марта Корнилов не спал. По свидетельству Хаджиева, Великий Бояр выглядел изможденным: "Глаза его были неестественно открыты и блестели на желтом от усталости лице. Мне показалось, что я вижу на лице Верховного предсмертную пыль. Я постарался отогнать эту мысль".

стр. 81

В 6 часов утра Корнилов прощался с Неженцевым. Долго смотрел в лицо покойного. Затем вернулся в дом, принял доклады Богаевского и Деникина, наметил по карте места завтрашней атаки. В 7 часов 20 минут роковая граната ударила в стену фермы, где находилась комната генерала, и, пробив ее, разорвалась. Взрывной волной Корнилова ударило о стенку печи, напротив которой он сидел, а сверху рухнуло несколько балок перекрытия. Тяжелых осколочных ранений не было, но удар оказался смертельным. Через 10 минут, не приходя в сознание, он скончался.

Смерть вождя потрясла армию, дух войск упал, бойцы потеряли веру в успех. В такой ситуации продолжать штурм было невозможно. Новый командующий, Деникин, отдал приказ об отступлении⁵⁴ .

2 апреля у немецкой колонии Гначбау состоялись похороны Корнилова и Неженцева. Хоронили скрытно, в поле, в полукилометре от колонии. Место захоронения не было объявлено, но окрестные жители видели, как "кадеты золото прячут". Занявшие колонию красные раскопали могилу, вывезли тело Корнилова в Екатеринодар и, после глумлений и издевательств, публично сожгли его.

О том, что большевики уничтожили тело, в Добрармии не знали. После взятия Екатеринодара 6 августа 1918 г. было назначено торжественное перезахоронение Корнилова в усыпальнице кафедрального собора. Однако раскопки обнаружили лишь гроб Неженцева. Проведенное расследование выявило страшную правду. Таисия Владимировна, приехавшая на похороны супруга, обвинила Деникина и Алексеева в том, что тело погибшего не вывезли вместе с армией, и отказалась присутствовать на панихиде. Горе вдовы было очень тяжелым; она скончалась 20 сентября 1918 года. Ее похоронили рядом с фермой, где оборвалась жизнь Лавра Георгиевича. Обида на руководство Добрармии сохранялась долго, и только в 1932 г. брак между Натальей Лавровной и адъютантом Алексеева А. Г. Шапроном дю Ларрэ символически примирил тени двух белых генералов. В 1919 г. в Ташкенте погиб в ЧК П. Г. Корнилов, а сестра генерала Анна работала учительницей в Луге и в 1929 г. была расстреляна за принадлежность к контрреволюционной "фамилии".

Практически полностью отошло от армии окружение генерала, уступив место соратникам Деникина и Алексеева. Полковники Голицын и Сахаров отправились в Сибирь, сделав там неплохую карьеру (Голицын командовал прославленным корпусом горных стрелков, Сахаров - Восточным фронтом). Туда же отправились адъютант Корнилова поручик В. И. Долинский и Завойко. Хан Хаджиев весной 1919 г. выехал в Хиву. Новосильцев участвовал в работе Донского круга, затем перебрался в Киев. Суворин в 1919 г. издал книгу "Поход Корнилова", в которой не только со скрупулезной точностью воспроизвел почти каждый день "Ледяного похода", но и не остановился перед критикой Деникина и Алексеева, описывая их взаимоотношения с генералом.

Выстояв в тяжелейшие дни "Ледяного похода", Добровольческая армия сделала имя генерала символом высокого патриотизма. В Зарубежье его подвиги вдохновляли русскую молодежь. В 1930 г., Организационное бюро по подготовке учредительного съезда Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП) отмечало: "Нашим знаменем должен быть образ генерала Корнилова, и мы должны помнить, что в борьбе с большевизмом под национальным флагом нет места ни партийности, ни классам"⁵⁵ .

В 1919 г. на ферме был создан Музей имени генерала Корнилова. Первый в России музей Белого движения. Вблизи, на берегу Кубани, рядом с могилой Таисии Владимировны, устроили символическую могилу белого вождя. Все это большевики уничтожили в 1920 году. Ферма же сохранилась, и в 2004 г. городская администрация Краснодара приняла решение о воссоздании музейной экспозиции.

стр. 82

Примечания

1. ПРОНИН В. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Ростов-на-Дону. 1919; СЕВСКИЙ В. Генерал Корнилов. Ростов-на-Дону. 1919; АЛЕКСЕЙ ПОРОШИН (СУВОРИН А.) Поход Корнилова. Ростов-на-Дону. 1919; ТУЗЕМЦЕВ Н. Генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Ростов-на-Дону. 1919; ЛЕОНТОВИЧ В. Первые бои на Кубани. Мюнхен. 1923; КРИТСКИЙ М. А. Корниловский ударный полк. Париж. 1936; ХАН ХАДЖИЕВ. Великий Бояр. Белград. 1929; ЛЕВИТОВ М. Н. Корниловский ударный полк. 1917 - 1974 гг. Париж. 1974.

2. ВЛАДИМИРОВА В. Контрреволюция в 1917 г. (Корниловщина). М. 1924; МАРТЫНОВ Е. И. Корнилов. Попытка военного переворота, М. 1927; ДУМОВА Н. Г. Кончилось ваше время. М. 1990; ИОФФЕ Г. З. Белое дело. М. 1989; и др.

3. КУЗЬМИН Н. Генерал Корнилов. М. 1997; БАСХАНОВ М. К. Генерал Лавр Корнилов. London. 2000; КОМАРОВСКИЙ Е. А. Генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов. В кн.: Белое движение. Исторические портреты. М. 2003; Дело генерала Л. Г. Корнилова. Тт. 1 - 2. М. 2003; ШИШОВ А. В. Корнилов. М. 2004; УШАКОВ А. И., ФЕДЮК А. И. Корнилов. М. 2005. См. также: ЕГОРОВ А. Н. Кадеты и выступление генерала Л. Г. Корнилова. Дискуссионные проблемы историографии. - Вопросы истории, 2005, N 8.

4. БЕЗНОЩЕНКО А. Жизнь и смерть генерала Корнилова. Яшалта. 2003, с. 1; КОРНИЛОВА А. Г. Мои воспоминания о брате Л. Г. Корнилове. - Иртыш (Омск), 1919, N 24 - 25, с. 20 - 21.

5. КОРНИЛОВА А. Г. Ук. соч. - Иртыш, 1919, N 35, с. 19; N 36, с. 14 - 15.

6. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 310, оп. 1, д. 947, л. 15.

7. Иртыш, 1919, N 37 - 38, с. 17 - 18.

8. БАСХАНОВ М. К. Ук. соч., с. 76.

9. КОРНИЛОВ Л. Г. Историческая справка по вопросу о границах Хоросана с владениями России и Афганистана. В кн.: Сб. географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. 78. СПб. 1905.

10. РГВИА, ф. 1396, оп. 3, д. 249, л. 376 - 377.

11. БАСХАНОВ М. К. Ук. соч., с. 205.

12. Иртыш, 1919, N 37 - 38, с. 18 - 19.

13. БАСХАНОВ М. К. Ук. соч. с. 228 - 229.

14. Из писем генерала Л. Г. Корнилова к его сестре А. Г. Корниловой. - Иртыш, 1919, N 41, с. 21. Письмо от 3 апреля 1914 г., Владивосток.

15. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5881, оп. 2, д. 336, л. 4 - 13; БАИОВ А. К. Генерал Л. Г. Корнилов и его дивизия Императорской Армии. - Часовой (Париж), 1930, N 35; БРУСИЛОВ А. А. Мои воспоминания. М. 1943, с. 247 - 248.

16. БАСХАНОВ М. К. Ук. соч., с. 300 - 304; СЕВСКИЙ В. Ук. соч., с 21.

17. МАРТЫНОВ Е. И. Ук. соч., с. 16.

18. Иртыш, 1919, N 41, с. 22 - 23.

19. Материалы для истории Корниловского ударного полка. Париж. 1974, с. 30 - 32.

20. МАРКОВ С. С. Покинутая Царская семья. Вена. 1928, с. 114 - 115.

21. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Т. 1, с. 243, 249; КЕРСНОВСКИЙ А. А. История русской армии. Белград. Ч. 4. 1938, с. 949 - 950; ЮРЕНЕВ П. П. Временное правительство в августе 1917 г. - Последние новости, 3.IV.1924; ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 175, л. 4.

22. СЕВСКИЙ В. Ук. соч., с. 28, 30.

23. ГУЧКОВ А. И. Из воспоминаний. - Последние новости, 23, 27.IX. 1936; К истории корниловщины. - Красная летопись, 1924, N 1(10), с. 206; ТРУБЕЦКОЙ Г. Н. Годы смут и надежд. Монреаль. 1981, с. 31.

24. РГВИА, ф. 2134, оп. 1, д. 45, л. 151об.; М. О. Неженцев. - Донская волна, 16.XII.1918, с. 5 - 6.

25. Корниловский ударный полк. Париж. 1936, с. 18; ХАДЖИЕВ ХАН. Ук. соч., с. 48 - 49.

26. Дело генерала Корнилова. Т. 1, с. 244; ЮРЕНЕВ П. П. Ук. соч.

27. РГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 173, л. 385.

28. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 608а, л. 23; САВИНКОВ Б. В. К делу Корнилова. Париж. 1919, с. 5.

29. ДЕНИКИН А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Вып. 2. Париж. 1921, с. 18; РГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 173, л. 706.

30. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 608а, л. 30 - 31; д. 175, л. 1 - 3; САВИНКОВ Б. В. Ук. соч., с. 9; ДЕНИКИН А. И. Ук. соч., с. 171.

31. ГУЧКОВ А. И. Из воспоминаний. - Последние новости, 30.IX.1936; ВИНБЕРГ Ф. В. В плену у обезьян. Киев. 1918, с. 101 - 103; ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 604, л. 9, 40, 73.

32. ДЕНИКИН А. И. Ук. соч. Т. 2. Париж. 1922, с. 33; т. 1, вып. 2, с. 195.

33. Красная летопись, 1924, N 1(10), с. 207 - 217.

стр. 83

34. Государственное совещание. М. -Л. 1930, с. 63 - 65, 116 - 117, 204 - 205.

35. САВИЧ Н. В. Воспоминания. СПб. 1993, с. 249 - 250; ГАРФ, ф. 6422, оп. 1, д. 8, л. 39 - 43; ДЕНИКИН А. И. Очерки русской смуты. Т. 2, с. 31; ГОЛОВИН Н. Н. Российская контрреволюция в 1917 - 1918 гг. Ч. 1. Кн. 1. Таллин. 1937, с. 19.

36. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 608а, л. 31; САВИНКОВ Б. В. Ук. соч., с. 22 - 23.

37. Дело генерала Корнилова. Т. 1, с. 175 - 177, 225, 230, 534.

38. ГАРФ, ф. 6422, оп. I, л. 21об.; ф. 5881, оп. 2, д. 604, л. 33, 74 - 78; Заговор Корнилова (по воспоминаниям А. И. Путилова). - Последние новости, 20.I.1937; Письмо в редакцию ген. В. И. Сидорина). - Там же, 26.I.1937.

39. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Т. 1, с. 147 - 149; Заговор Корнилова. Беседа с А. Ф. Керенским. - Последние новости, 20.II.1937; КЕРЕНСКИЙ А. Об "исправлениях" истории. - Там же, 20.XI.1936; Интервью с проф. СВ. Утехиным. - Посев, 2005, N 1, с. 33.

40. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Т. 1, с. 39 - 40; САВИНКОВ Б. В. Ук. соч., с. 27; КЕРЕНСКИЙ А. Ф. Дело Корнилова. М. 1918, с. 106 - 107; Заговор Корнилова (по воспоминаниям А. И. Путилова).

41. КЕРЕНСКИЙ А. Ф. Политика Временного правительства. - Современные записки, 1932, т. 50 - 52; ДЕНИКИН А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Вып. 2, с. 216; ЕГО ЖЕ. Об "исправлениях" истории. - Последние новости, 14.XI.1936; ГОЛОВИН Н. Н. Ук. соч. Ч. 1. Кн. 2. Таллин. 1937, с. 36 - 37, 42 - 43, 45.

42. МАРКОВ Б. Последний луч солнца. - Донская волна, 1919, N 5, 8.VII.1918, с. 3 - 4.

43. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Т. 1, с. 209 - 211; ЮРЕНЕВ П. П. Ук. соч.; ТРЕТЬЯКОВ С. Н. Заговор Корнилова. - Последние новости, 29.I.1937.

44. САВИЧ Н. В. Дневники 1921 - 1923 гг. (Библиотека-фонд "Русское Зарубежье", ф. К-50, л. 46об.); ЛУКОМСКИЙ А. С. Воспоминания. Берлин. 1922. Т. 1, с. 251.

45. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 163, л. 36 - 37.

46. Дело генерала Л. Г. Корнилова. Т. 1, с. 166, 271.

47. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 163, л. 77; д. 604, л. 91.

48. ЛЕВИТОВ М. Н. Ук. соч., с. 97; ХАН ХАДЖИЕВ. Ук. соч., с. 247.

49. ТРУБЕЦКОЙ Г. Н. Ук. соч., с. 30 - 31.

50. ЛЕМБИЧ М. Великий печальник. Омск. 1919, с. 12; ЕГО ЖЕ. Политическая программа генерала Л. Г. Корнилова январских дней 1918 г. - Белый архив, 1928, т. 2 - 3, с. 180 - 182.

51. ФЛУГ В. Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году. - Архив русской революции, 1923, т. 9, с. 243 - 244.

52. ХАН ХАДЖИЕВ. Ук. соч., с. 258 - 259; 297; Генерал М. В. Алексеев. Дневники, записи, письма. - Грани, 1982, N 125, с. 215 - 217, 237 - 242.

53. БОГАЕВСКИЙ М. П. 1918 год. "Ледяной поход". Нью-Йорк. 1963, с. 129 - 130.

54. ХАН ХАДЖИЕВ. Ук. соч., с. 367 - 370; ДЕНИКИН А. И. Ук. соч., т. 2, с. 304.

55. ПУШКАРЕВ Б. С. 75 лет НТС. - Посев, 2005, N 7.

Постоянный адрес данной публикации: