Внешняя политика Германской империи приблизительно до половины 90-х годов XIX в. в первую очередь определялась теми условиями, в которых произошло национальное объединение Германии, а вместе с ним оформилась и новая социально-политическая структура Центральной Европы. Только в 90-х годах в германской внешней политике интересы монополистического капитала начинают играть руководящую роль, и следовательно только с этого времени политика Германии принимает современный империалистический характер.

Буржуазное преобразование Австрии и Пруссии совершалось в условиях, когда буржуазия уже перестала быть революционной силой, а пролетариат этих стран оставался еще слишком слабым. В итоге "буржуазное преобразование" произошло здесь "в самой невыгодной для рабочих форме, с сохранением и монархии, и привилегий дворянства... и массы других остатков средневековья"¹ . В Австрии утвердилась система австро-венгерского дуализма, а национальное объединение Северной Германии было произведено силами прусской монархии² и привело к "гегемонии прусских помещиков"³ во вновь созданной Германской империи. Гегемония эта покоилась на определенной сделке между дворянством и крупной буржуазией; эта последняя из страха перед пролетариатом покупала условия для своего экономического расцвета "ценой прямого отказа от собственной политической власти"⁴ . Ясно конечно, что характер прусской монархии не мог при этом не измениться: в ней налипают преобладать черты бонапартизма⁵ . Но так как в Германии старая монархия принимала относительно более современные формы без больших потрясений экономического могущества старого господствовавшего класса, то получилось, что "как в старой абсолютной монархии, так и в современной бонапартистской действительная правительственная власть" осталась "в руках особой офицерской и чиновничьей касты, которая в Пруссии пополняется частью из собственной среды, частью из мелкого майоратного дворянства, реже - из высшего дворянства и в самой незначительной части - из буржуазии"⁶ .

Положение монархии и юнкерства основывалось в первую очередь на силе прусской армии, которая в ходе трех исключительно победоносных войн укрепила за собой репутацию лучшей военной организации во всем мире, и нет ничего удивительного в том, что монархия и юнкерство должны были стремиться к созданию таких условий, которые делали бы

¹ Ленин, Реформизм в русской социал-демократии, т. XV, стр. 211.

² Ленин, Письмо И. И. Скворцову-Степанову, т. XIV, стр. 215.

³ Ленин, Август Бебель, т. XVI. стр. 647; т. XVII, стр. 100 ("Цаберн").

⁴ Энгельс, Предисловие к "Крестьянской" войне в Германии", т. XV, стр. 140; ср. Ленин, т. IX, стр. 263.

⁵ Ленин, т. XVI, стр. 152 - 153.

⁶ Энгельс, К жилищному вопросу, т. XV. стр. 53.

первейшей национальной необходимостью перманентное усиленно армии. Мы не можем здесь касаться тех соображений, которые побудили Бисмарка согласиться с мнением генерального штамм, требовавшего аннексии Эльзаса и Лотарингии. Но какова бы ни была субъективная значимость этих соображений, объективное значение аннексии было таково, что, говоря словами Маркса, она стала "вернейшим способом" прекратить франко-германскую войну в "европейскую институцию" и тем самым оказалась "наилучшим средством" к тому, чтобы "увековечить в обновленной Германии военный деспотизм, как необходимое условие для господства, над Западной Польшей⁷ , Эльзасом и Лотарингией". И, наоборот, почетный мир с Францией, создав "возможность мирного развития на Западе континента" (Маркс), привел бы к "растворению" Пруссии в Германии⁸ . Вскрывая в этом замечательном документе значение аннексии Эльзас-Лотарингии как средства укрепления классовой структуры Германской империи, Маркс ровно ничего не говорит о роли лотарингской руды. Не подлежит сомнению, что при определении деталей в направлении границы Бисмарк учитывал наличие рудных богатств, но в момент, когда решался вопрос об аннексии, и вообще на протяжении по меньшей мере первого десятилетия после франко-прусской войны руда эта не имела для пего решающего значения в эльзас-лотарингском вопросе; чтобы понять причини этого, достаточно вспомнить, что она получила крупное экономическое значение только после изобретения Томасом в 1878 г. способа переработки руд, богатых фосфором⁹ .

Превратив европейский мир в систему "вооруженного мира", в "бесконечную войну под маской мира", как выразится Эдгар Кинэ¹⁰ , аннексии 1871 г. "как во внутренней политике, так и во внешней образовали основу для реакционной политики Бисмарка"¹¹ . Франко-германские отношения напоминали "простое перемирие до тех пор, пока Франция не окрепнет настолько, чтобы потребовать отнятую у нее территорию обратно"¹² . Со свойственной ему иногда циничной откровенностью Бисмарк объяснял французскому дипломату всего через три месяца после подписания Франкфуртского мира, что со стороны Германии было бы ошибкой брать Эльзас-Лотарингию в случае, "если бы миру суждено было быть прочным" (si la paix devaitetre durable), так как для нас "эта провинция лишь обуза". Она станет новой "Польшей, с Францией, стоящей за нею" - вставил француз. "Да, - согласился Бисмарк, - Польшей, с Францией за нею"¹³ . Таким образом на франко-германской границе был создан вечный очаг военной опасности. Этот очаг превратился вместе с тем в живительный источник силы для прусско-германской монархии, ибо он поднимал значение армии и давал в руки монархии могучее оружие, чтобы добиваться от рейхстага все новых средств на ее усиление. Крупный капитал был склонен делать из международной ситуации те же выводы, что и Бисмарк. Вторая "война с Францией из-за Эльзас-Лотарингии является исторической необходимостью. Только после того, как она будет победоносно проведена, немецкое национальное государство окажется прочно

⁷ Так в русском переводе. Маркс хочет конечно сказать: "над Польшей Запада".

⁸ Маркс, Комитету германской с. -д. рабочей партии. "Архив Маркса и Энгельса" I(VI), стр. 377 - 378.

⁹ Sartorius von Waltеrshausen. Deutsche Wirtsehaftsgeschichte, S. 241. Зомбарт, История экономического развития Германии в XIX в. Русск. пер., изд. Брокгауз и Эфрон, стр. 139 - 140.

¹⁰ G. Dechanel. Gambetta, p. 153.

¹¹ Энгельс в "Socialist": цит. по G. Mayer, Fr. Engels, Bd. II, S. 405. Ср. Маркс и Энгельс, т. XV, стр. 672.

¹² Маркс, Цит. документ.

¹³ Documents diplomatiquos francais, I serie, v. I, p. 62.

обеспеченным"¹⁴ , - так писал в дни военного напряжения в феврале 1887 г. лидер национал-либералов Бенингсен. С точки зрения значения аннексии Эльзас-Лотарингии чрезвычайно характерны и те аргументы, с помощью которых лидер консерваторов граф Гельдорф в то же дня обосновывал в рейхстаге необходимость усиления армии. "У нас существуют партии, вожди которых... не стоят больше на почве отечественной политики, а ведут интернационалистическую политику... У нас имеются в этой палате, - продолжал он, - представители одной области, которые открыто возражают против принадлежности к империи"¹⁵ . По меткому замечанию русского дипломата, обычный прием Бисмарка заключался в том, чтобы "представить внешнее положение в угрожающем виде", дабы "отвлечь общественное мнение от жгучих внутренних вопросов, раздуть военный шовинизм и тем самым отточить страшное орудие военной мощи, которое можно будет таким образом пустить в ход как против внешних, так и против внутренних врагов"¹⁶ . Со стороны Бисмарка это не было конечно простым блефом. В том-то и дело, что отторжение Эльзаса и Лотарингии форсировало и вооружения Франции. Ясно, что этим самым аннексия создавала и действительную потребность в усилении армии с точки зрения чисто военной необходимости. Так было и во время франко-германских трений 1874 г. (из-за антигерманского выступления французских епископов против культур-камифа)¹⁷ , и в дни военной тревоги 1875 г., и в период кризиса зимой 1886 - 1887 гг. Во время последнего было достигнуто увеличение мирного состава армии на 41 тыс. человек. Вплоть до 1912 г. ни один германский военный закон не давал такого повышения личного состава армии; даже последовавший за франко-русским союзом закон 1893 г. дал несколько меньшее увеличение - на 38 тыс., все же остальные - значительно меньше.

Другим показателем внутренне-политического значения франко-германкой военной опасности служат выборы, которые "делал" Бисмарк, играя на вызванном ею шовинизме. Так, распустив в конце 1888 г. неугодный ему рейхстаг, отклонивший проект военного закона, он создал знаменитый "картельный рейхстаг" - едва ли не наиболее "удобный" с самого основания империи.

Поскольку Бисмарк использовал военную опасность для проведения септеннатов, т. е. для умаления и без того небольших нрав рейхстага, то понятно, что та часть буржуазии, которая осталась при трусливой оппозиции против Бисмарка, пыталась разоблачить обрисованное нами значение франко-германских отношений с точки зрения внутренней политики германской империи: "Германией руководит филистер (поскольку ему не диктуют юнкер и поп), и этот филистер достаточно глуп, чтобы думать, что без септенната завтра же придут французы", - писал Людвиг Бамбергер¹⁸ . А вождю "свободомыслящих" Евгению Рихтеру "внешнеполитические основания, которые должны были сделать более настоятельной необходимость отягощения налогоплательщика, казались только уже вошедшими в привычку заранее приготовленными аргументами всякой агитации за новое увеличение военных расходов"¹⁹ .

Но все эти внутреннеполитические достижения составляли только одну

¹⁴ H. Oncken, R. von Bennigsen. Nach seinen Briefen und bintergelassenen Papieren, 1910, S. 535.

¹⁵ Stenographische Berichte uber die Verhandlungen des Reichstages, VII Legislaturperiode, I session, 1887, Bd. I, S. 17.

¹⁶ Ламздорф, Дневник, 1891 - 1892 гг., стр. 315 (донесение Шувалова от 7 апреля 1892 г.).

¹⁷ Langer, European Alliances and Alignements 1871 - 1890, p. 38.

¹⁸ Der Deutsche Liberalismus im Zeitalter Bismarcks. Eine politische Briefsammlung. Bd. II., hrsg. von Wentzke. S. 432.

¹⁹ L. Ullstein, E. Richter als Publizist und Herausgeber, 1930, S. 152.

сторону медали; другой ее стороной были те внешнеполитические опасности, на которых ведь и зиждились все выгоды внутренней политики. Оборотной стороной медали был тот "кошмар коалиций"²⁰ , который с 1871 г. ни на минуту не покидает Бисмарка. То обстоятельство, что он сам вызвал этот призрак, не делало его менее страшным.

Бисмарк с самого начала был твердо убежден в неизбежности новой франко-германской войны. "Генеральный штаб запросил меня, - говорил Бисмарк в только что цитированной беседе с французским дипломатом, - могу ли я гарантировать, что Фанция не станет брать реванш. Я ответил, что, наоборот, я совершенно убежден", что за минувшей войной между Францией и Германией "последует ряд других²¹ . Исходя из неизбежности французского реванша, Бисмарк полагал, что как только станет несомненным, что Франция начинает готовиться к новой войне, "нам незачем ждать, а, напротив... надо будет тотчас же ударить"²² . Франко-германского единоборства Бисмарк нисколько не боялся, наоборот, новый разгром Франции не мог не быть для него желательным. Ведь если бы он только произошел, то был бы ослаблен тот центр, который являлся тогда кристаллизационным пунктом всех возможных коалиций против Германии. Только это могло бы по настоящему прочно укрепить положение Германской империи. Почему этого разгрома не случилось - на это дает ответ следующее замечание английского дипломата: "Было бы легко спровоцировать и раздавить Францию, но можно ли будет сделать это, не вызвав бури в других странах in other quarters?"²³ .

На единоборство с Францией рассчитывать не приходилось, и если в этом и могли быть какие-либо иллюзии, то опыт военной тревоги 1875 г. должен был их полностью рассеять. А если бы Франции удалось составить коалицию против Германии, то последней могла бы угрожать смертельная опасность. В таких условиях дипломатическая изоляция Франции становится важнейшей задачей внешней политики Бисмарка²⁴ . В силу условий ее возникновения путем "революции сверху" и династических войн безопасность Германской империи оказалась с самого начала в очень сильной зависимости от внешних союзов с Австрией, Россией или Англией.

Посмотрим сначала, как обстояло дело с австро-германскими и австро-русскими отношениями. Классовая структура Германской империи, в том виде как она возникла в итоге "революции сверху", определила и первоначальное развитие австро-германских отношений. Германия-Великопруссия оказалась весьма тесно и своеобразно связанной с побежденной ею монархией Габсбургов. Прежде всего в случае распадения Австрии на составляющие ее национальные элементы почти неизбежным стало бы присоединение немецкой Австрии к Германской империи. Между тем для бисмарковской Германии такой "аншлюс" был делом весьма нежелательным. Он означал бы огромное усиление антипрусских элементов внутри Германии - и либеральных и в особенности католических - и угрожал бы политической гегемонии прусского юнкерства²⁵ . Ведь цитаделью юнкерства являлись только шесть восточных провинций Пруссии, и уже события 1866 и 1871 гг. в огромной степени усилили в государстве чуждые юнкер-

²⁰ Bismarck, Gedanken und Frinnerungen, Bd. II.

²¹ Documents diplomatiques francais, I serie, v. I, p. 62.

²² Waldersee, Denkwurdigkeiten, Bd. I, S. 139.

²³ Newton, Lord Lyons, Lnd. 1913, v. II, p. 60.

²⁴ Bismarck, op. cit., II, S. 233.

²⁵ В немецкой литературе эту сторону особенно подчеркивает Schsussler, Oesterreih und das deutsche Schicksal. Ср. также у O. Becker, Bismarcks Reichsverfassung und Deutschlands Zusammenbruch, Berlin 1922. и Brandenburg, Propylaen Weltgeschite Bd. X, S. 146.

ству элементы²⁶ . В случае распада монархии Габсбургов, писал граф Монтс, будущий германский посол в Риме, наиболее дружественная Германии часть монархии - Венгрия - "сократится до половины своей территории. Окажемся ли мы после этого достаточно сильными, чтобы сохранить на остаток Австрии то влияние, которое необходимо нам в целях самосохранения, без прямого присоединения этого католического чурбана и чтобы обеспечить себе затем положение в Венгрии, Кроатии и Семиградье, - в этом я сомневаюсь. А между тем, - заключил Монтс, - одни мы пропадем между двух жерновов - Россией и Францией"²⁷ . Поете только что сказанного понятно, что классовые интересы юнкерства требовали консервации Австрии.

Поскольку закрепление немецкого влияния в славянских и румынских областях дунайского бассейна после краха Габсбургов представлялось сомнительным, то, в случае распада Австро-Венгрии Германии грозила опасность столкнуться с русским влиянием вдоль всей ее южной границы, от Кракова до Адриатики. Нужно было "продлить существование Австрии уже потому, что без этого все Балканы подпадут под русское влияние"²⁸ . При оценке австро-германского союза слишком часто забывается, что он создавал политические гарантии единства и доступности такого очень важного для германской промышленности рынка, который в силу непрочности существовавшей в нем политической организации без поддержки извне грозил развалиться на составные части, которые вероятно, став самостоятельными, оказались бы гораздо более враждебны германскому экспорту. Этим объясняется популярность австро-германского союза в кругах немецких либеральных партий, представлявших именно интересы буржуазии. "Малогерманские либералы, - пишет биограф Беннигсена, - после того как они помогали выбросить Австрию из германского союза, были ныне всем сердцем за то, чтобы теперь завязать прочную международно-правовую связь через пропасть 1886 года"²⁹ . Важность же австро-венгерского рынка определяется тем, что в 80 - 90-х годах он поглощал 10 - 12% всего германского экспорта. В 1890 г. он занимал в германском экспорте третье место, к 1895 г. перейдя на второе, обогнав США и встав непосредственно за Великобританией. В германском импорте доля Австро-Венгрии равнялась 14% в 1890 г. и 12,4% - в 1895 г.³⁰ . Можно согласиться с В. Шюслером, что Австро-Венгрия до известной степени как бы заменяла нехватившие Германии колониальные территории³¹ .

В итоге всего сказанного становится понятным, что австро-германский союз стал, можно сказать, стержнем внешней политики Германской империи и что "сохранение австро-венгерской монархии в качестве независимой сильной великой державы" являлось "для Германии условием поддержания, равновесия в Европе"³² .

Напомним, что, как неоднократно указывал Маркс, великогерманская демократическая республика, усиленная немецкой Австрией, возникшая в революционной войне против царизма, в войне, которая дала бы национальную независимость Польше, опираясь на эту последнюю и на Венгрию, не имея за плечами грабительского Франкфуртского мира и франко-германской войны в качестве "европейской институции", - такая Германия была

²⁶ Энгельс, Кризис в Пруссии, т. XV, стр. 84, Ср. предисловие к "Крестьянской войне, в Германии", там же, стр. 138 - 139.

²⁷ Монтс в письме к Бюлову (ноябрь 1891 г.): Bulow, op. cit., I, S. 29 - 30.

²⁸ Ibid, I, S. 319.

²⁹ H. Oncken, op. cit., S. 351.

³⁰ Statistische Jahrbucher fur das Deutsche Reich, 1892, S. 65. - Das Deutsche Volkswirtschaft am schlusse des XIX Jahrhunderts. Bearbeitet im Kaiserlichen Statistischen Amt. Berlin 1900, S. 149 - 150.

³¹ Schussler, op. cit., S. 9.

³² Bismarck, op. cit., S. 253.

бы в совсем ином положении перед лицом русской опасности³³ . Поэтому она не была бы вынуждена связывать свою судьбу с архаическим государством Габсбургов. Сохранение последнего и фактически возникшая между Германией и Австро-Венгрией связанность были следствием победы "революции сверху". Но без этого Пруссия должна была бы также прекратить свое существование, без этого для развития классовой борьбы пролетариата расчистилась бы гораздо более широкая арена. А этого не хотели ни юнкерство, ни крупный капитал.

Иначе, чем с Австрией, складывались отношения с Россией. Германская империя создавалась при ближайшей помощи со стороны царской России, и нет ничего удивительного, что Бисмарк с самого начала пытается укрепить русско-германский союз. Так явился союзный договор 1872 г.

Империи Романовых и Гогенцоллернов были спаяны друг с другом рядом чрезвычайно важных связей. Беда их обоих заключалась в том, что при всей своей важности связывающие их нити оказались недостаточно прочными, чтобы предотвратить финальное столкновение. В 1863 г. связь между русской и прусской реакцией нашла юридическое оформление в известной конвенции Альвенслебена, устанавливавшей сотрудничество в подавлении польского восстания. Бюлов сочувственно цитирует в своих мемуарах замечание Ван да ля, что раздел Польши - это та "кровавая колыбель, в которой родилась русско-прусская дружба"³⁴ . В самом деле, успех польского восстания в России, вообще освобождение русской Польши - все равно каким путем - сделали бы крайне трудным поддержание чужеземного господства и в немецкой Польше³⁵ . Между тем потеря Польши означала бы для Пруссии огромный ущерб, хотя бы уже из-за очертания польско-германской этнографической границы.

Революция в России, по выражению Маркса, была бы "похоронным звоном для Пруссии"³⁶ . В своих мемуарах Бисмарк неоднократно говорит, особенно в связи с союзом трех императоров, о монархической солидарности, которая гораздо важнее, нежели склоки из-за каких то там Балкан, ибо она является важным орудием в борьбе против революции³⁷ . И Бюлов также пишет, что он полагал, что чем бы ни кончилась русско-германская война, за исход ее будут расплачиваться в первую очередь династии³⁸ .

Одна инструкция Бисмарка к своим дипломатам, относящаяся к ноябрю 1880 г., хорошо вскрывает нам, почему и помимо Польши солидарность с русским абсолютизмом была для германско-прусской реакции реальной потребностью. "Расширение русской империи за счет каких бы то ни было турецких провинций и даже Константинополя для Германии вообще не представляло бы никакой угрозы, а для Австрии - в меньшей степени, чем там принято думать". Но если расширение империи Романовых не пугает Бисмарка, то, "наоборот, панславизм с его революционными целями опасен был бы для обеих немецких держав, для Австрии в еще большей степени, чем для нас, а больше всего для самой русской империи и ее династии"³⁹ .

Цитату эту мы привели вовсе не потому, что она правильно рисует объективную роль реального "панславизма". Но важно, что, нисколько не опа-

³³ См. о намечавшихся для своего времени перспективах развития международных отношений подобной демократической Германии у Маркса в уже цитированном письме к ЦК германской партии. Ср. Соч., т. VII, стр. 291 и др.

³⁴ Bulow, op. cit., I, S. 47; ср. там же, стр. 408.

³⁵ Об этом см. у Behrendt, Die polniscle Frage und das Osterreichisch - deutsche Bunonis 1885 - 1887 (Arch, fur Politik und Gesch., 1916, Heft 12, S 701 и р.).

³⁶ Маркс, К восточному вопросу, т. XV, стр. 380; ср. письмо Энгельса Бебелю 13 - 14 сентября 1886 г. ("Архив Маркса и Энгельса", т. I (VI), стр. 359 и 362).

³⁷ Bismarck, op. cit., Bd. II, S. 229.

³⁸ Bulow, op. cit., S. 47.

³⁹ Die Grosse Politik der Europaischen Kabinette, Bd. IV, N 719 (в дальнейшем цитируется сокращенно: G. P., IV, 719).

саясь захвата Константинополя царской Россией, Бисмарк боится появления на ее месте какой-либо революционной силы. Бисмарк всегда высказывался даже против перехода России к конституционному режиму и, как известно, вскоре после 1 марта прямо воздействовал в этом смысле на Александра III. Если мы вспомним сейчас замечание Энгельса, что в случае победы революции в России "Австрия, ставши тогда липшей, должна распасться сама, собой"⁴⁰ , и если мы учтем значение сохранения Австрии для прусской Малой Германии, то мы поймем, почему замена России царской Россией революционной так пугала Бисмарка, да и не его одного - монархическая солидарность была лозунгом, входившим в качестве необходимого составного элемента в идеологию всего прусского консерватизма. Ведь существование Австрии держалось на опасениях входивших, в ее состав народов - в первую очередь венгров, поляков, по также и чехов и других - попасть под, еще худший национальный гнет, под гнет русского царизма⁴¹ . Практика царизма в Болгарии показала, что пять-шесть лет хозяйничанья "освободителей" достаточны для того, чтобы полностью излечить "освобожденных" от всяких иллюзий насчет своих "благодетелей". И если таким образом утверждение царизма на Балканах для Австрии, говоря словами цитированной инструкции Бисмарка, "менее опасно, чем там принято думать", то совсем иное дело представляла бы революционная Россия. Она перестала бы быть тем пугалом, каким был царизм для венгров, поляков, румын и болгар⁴² .

Но такова уж была диалектика истории, что один и тот же факт - объединение Германии "сверху", делая для Германской империи крайне желательным сохранение царизма в России, ставил ее одновременно перед фактом неизбежного нарастания угрозы русско-германской войны. "Война 1870 г. так же неизбежно чревата войной между Россией и Германией, как война 1866 г. была чревата войной 1870 г."⁴³ .

Начиная с 1874 г., проходит целая цепь событий, которые обнаруживают, что царская Россия не намерена допустить нового разгрома Франции. Формула Горчакова: "Сильная и могущественная Франция необходима для Европы"⁴⁴ , означала, что для русско-германской дружбы объективная международная обстановка создавала весьма узкие рамки. В процессе нарастания военного напряжения 1875 г. отчетливо выявились основные линии международной обстановки на континенте: разгром Франции поставил бы царскую Россию в полную зависимость от Германии. Наоборот, для Германии не меньшую опасность означал разгром Австрии. Таким образом вся обстановка подсказывала Германии союз с Австрией, но не с Россией. Тем не менее Бисмарк всегда добивался и последнего. У него были все основания желать этого союза, но не было сил сделать его прочным.

Союз с Австрией, устраняя опасность наиболее страшной коалиции, так называемой коалиции Кауница - из Австрии, России и Франции, - не устранял опасности франко-русского союза, опасности также достаточно грозной. Отсюда всемерные усилия Бисмарка параллельно с австро-германским союзом поддерживать такие отношения с Россией, которые удержали бы ее от союза с Францией. Тут заключается второй источник знаменитого русофильства Бисмарка. Мы остановимся сейчас на этой стороне его политики, как она складывалась к концу его канцлерства во второй половине 80-х годов на фоне буланжистского и болгарского кри-

⁴⁰ Энгельс, Сила и экономика в образовании Германской империи, М. 1923 г., стр. 30.

⁴¹ Ленин, т. XVII, стр. 437.

⁴² Ср. G. P., там же.

⁴³ Маркс, Комитету германской с. -д. рабочей партии ("Архив" т. I (VI), стр. 378); ср. Маркс и Энгельс, т. XXIV, стр. 373 - 374, а также т. XV, стр. 222.

⁴⁴ Documents diplomatques francais, I cerie, v. I, N 343, 346, 354.

зиса, с тем чтобы посмотреть затем, насколько удалось Бисмарку изменить только что обрисованные нами условия развития русско-германских отношений.

Немецкая националистическая историография стремится представить в качестве высшей цели политики Бисмарка всемерное укрепление европейского мира. Объединив Германию "кровью и железом", канцлер, оказывается, затем превратился в великого миротворца. Построенная Бисмарком система союзов служила ему средством сдерживать те державы, со стороны которых в его времена можно было ждать нарушения мира: реваншистскую Францию и "панславистскую" Россию. Посмотрим, насколько эта трактовка политики Бисмарка отвечает исторической истине.

C первого взгляда может показаться, что это действительно так. Нет числа тем дипломатическим документам, в которых Бисмарк высказывается за сохранение мира и дружбы с Россией⁴⁵ .

Согласно русско-германскому договору 1887 г., сменившему договор "трех императоров", Бисмарк, как известно, обещал русскому правительству в случае, если оно предпримет шаги к захвату проливов, "соблюдать благожелательный нейтралитет и оказать" ему при этом "моральную и дипломатическую поддержку" (дополнительный протокол), признать "законность преобладающего и решающего влияния" России "в Болгарии и Восточной Румелии" (ст. 2) и гарантировать соответствующее давление на султана, чтобы заставить его поддерживать на деле принцип закрытия проливов для военных судов (ст. 3).

Несомненно, что все это не было пустыми словами. Бисмарк не только подписывал с русским правительством многообещающие договоры, но в ряде случаев действительно проводил политику, направленную на то, чтобы удержать Австрию от сопротивления русской экспансии на Балканах, неустанно разъясняя австрийцам, что по договору 1879 г. германское правительство обязалось защищать Австрию в случае нападения на нес России, но вовсе не поддерживать ее балканскую политику: "Побуждение к войне, - писал Бисмарк послу в Вене Рейсу, - для нас никогда не будет заключаться в балканских вопросах, а всегда исключительно лишь в потребности защитить независимость Австрии, как только последней будет грозить опасность" со стороны России". За восточные же интересы Австро-Венгрии Германия "вступаться" вовсе не обязана⁴⁶ . Бисмарк сорвал попытки австрийцев расширить casus foederis путем соглашения между генштабами⁴⁷ . Обеспечивая Австро-Венгрии согласно союзному договору 1879 г. вооруженную поддержку со стороны Германской империи в случае нападения на нее России, Бисмарк по русско-германскому договору 1887 г. гарантировал России нейтралитет в случае нападения на нее Австрии (ст. 1). Решение этого тонкого вопроса кто на кого "напал" - Бисмарк оставил за собой, предлагая своим партнерам положиться тут на его "лойяльность"⁴⁸ . Мы можем в данном случае согласиться как с Бисмарком, так и с его историками-апологетами, что подобная политика несомненно должна была содействовать предотвращению австро-русского конфликта⁴⁹ , ибо каждая сторона при наличии такой позиции у Германии должна была предвари-

⁴⁵ G. P., VI, 1340, 1341, 1343, 1344, 1346, 1347; VII, 1620 (стр. 369) и многие другие.

⁴⁶ G. P. VI, 1163; ср. также 1186, т. V, 1014 и др. Бисмарк неоднократно публично развивал эту свою точку зрения; ср. например его речь в рейхстаге 11 января 1887 г. и его разъяснения после отставки в инспирировавшейся им прессе - см. у Hoffmann, Furst Bismarck, Bd. II (статья "Hamburger Nachrichten" от 24 января 1892 г. и др.).

⁴⁷ H. Oncken, Das Deutsche Reich and die Vorgeschichte des Krieges, Bd. I, S. 341, 343.

⁴⁸ G. P., V, 1087, 1100; ср. Hoffmann, Bd. II (статья "Hamburger Nachrichten" от 15 июня 1892 г.).

⁴⁹ G. P., VI, 1163, 1184, 1185, 1236, 1342; VII, 1620; Hoffmann, Bd. II, статья "Hamburger Nachrichten" от 7 ноября 1896 г.

тельно крепко подумать, раньше чем напасть на другую. Несомненно также, что ни одна сторона не решилась бы это сделать, не посоветовавшись предварительно с германским правительством.

Изложенная характеристика "русской" политики Бисмарка стала теперь, можно сказать, общим местом в исторической литературе. Получается, что Бисмарк действительно был великим миротворцем - ведь кажется, что на это говорят источники первоклассной достоверности.

Между тем в 1879 г. Энгельс полагал, что "Бисмарк употребит все усилия, чтобы вызвать войну с Россией"⁵⁰ . Выходит повидимому, что Энгельс ошибался. Все то, что мы сказали о русской политике Бисмарка, как будто говорит за то, что Энгельс неверно угадал направление германской политики. Если мы обратимся например к новейшей характеристике политики Бисмарка, которая появилась в "солидной" немецкой литературе, (I том работы Онкена)⁵¹ , или если мы обратимся к тому, как трактует политику Бисмарка американец Фэй⁵² , то мы совершенно не найдем там материалов, которые могли бы дать хотя бы отдаленное подтверждение приведенному высказыванию Энгельса.

Но тут необходимо обратить внимание на следующее обстоятельство: оба эти автора - да и не они одни (мы взяли их только в качестве примеров) в своем изложении сосредоточиваются преимущественно на той части политики Бисмарка, которая вращается вокруг его отношений с Францией и восточно-европейского монархического треугольника. Основания для такой трактовки политики Бисмарка мы находим в его же собственных мемуарах и в инспирированных им статьях в "Hamburger Nachrichten", до сих пор представляющих огромный интерес. Между тем другое течение в среде самих же немецких историков и мемуаристов (Плен⁵³ , Гамман⁵⁴ , Эккардштейн⁵⁵ , Рахфаль⁵⁶ ) давно уже с достаточной полнотой раскрыло иную сторону политики Бисмарка, его "английскую" политику.

Видя основную задачу этой политики в заключении союза с Англией, эти исследователи конечно преподносят нам политическую систему Бисмарка в кривом зеркале. Но ошибка их заключается вовсе не в неправильности утверждения, что Бисмарк стремился договориться с Англией, а в том, что они совершенно неправильно истолковывают смысл этих его попыток. Только в свете "английской" политики Бисмарка вскрывается истинное значение его политики по отношению к России и Австрии и решается вопрос о правильности или ошибочности догадки Энгельса.

Но, раньше чем перейти к характеристике англо-германских отношений, нужно остановиться еще на одном моменте отношений с Россией, который непосредственно подведет нас к отношениям с Англией.

Не подлежит сомнению, что из всех условий перестраховочного договора для царской России с немецкой точки зрения наибольшую роль⁵⁷ играл § 3, предусматривавший дипломатическую помощь и поддержание принципа закрытия проливов. Именно этому параграфу придавало наибольшую ценность и само русское правительство. Этот параграф давал чрезвычайно важную гарантию эффективности принципа закрытия проливов и тем самым фактически преграждал британскому флоту доступ в Черное море в случае осложнения англо-русских отношений. Практическое значение его

⁵⁰ Маркс и Энгельс, т. XXIV, стр. 514.

⁵¹ H. Oncken, Das Deutsche Reich und die Vorgeschichte des Weltkrieges, Bd. I, 1933.

⁵² Fay, The origines of the world war, 2-е изд. N. Y. 1931; вышел русский перевод I тома.

⁵³ H. Plehn, Bismarcks answartige Politik nach der Reichsgrundung, 1920.

⁵⁴ O. Hamman, Der Misserstandene Bismarck, 1921.

⁵⁵ Eckardstein, Lebenserinnerungen, Bd. 1 - 3.

⁵⁶ Rachfahl, Bismarcks englische Bundnispolitik (Freiburg 1922); его же, Deutschland und die Weltpolitik, Bd. I, 1923.

⁵⁷ G. P., V, 1096.

проявилось в полной силе во время афганского инцидента 1885 г., когда по просьбе русского правительства Бисмарк с полным успехом оказал соответствующее давление на Турцию⁵⁸ . Закрытие проливов делало для Англии невозможным угрожать России на юге, и "тем самым" "Кавказ, база операций в Закаспии против Герата и т. д.", был "прикрыт, с тыла и с фланга"⁵⁹ . Между тем английский план военных действий включал в себя в качестве - очень важного составного элемента десант на Кавказском побережье Черного моря с диверсией против Одессы⁶⁰ . Русское правительство получало таким образом для своей экспансии в Средней Азии солидное прикрытие, едва ли не в самом уязвимом для английского флота пункте.

Этим самым Бисмарк несомненно подталкивал русскую экспансию как на Среднем, так и на Ближнем Востоке. Во время переговоров о заключении договора перестраховки он с большой охотой шел на расширение своих обязательств "не мешать" России на Востоке⁶¹ и неоднократно выражал свое удовлетворение по поводу всяких авантюрных попыток царской России в этом направлении: "mochte sie doch", - пометил он например на нолях донесения из Петербурга, сообщавшего о предполагаемых попытках России снова начать активную политику в Болгарии⁶² . С этой же целью Бисмарк поощрял например авантюрнейшие попытки царской России вмешаться в абиссинские дела⁶³ . Он приветствовал и захват Константинополя, ибо все это оттягивало бы силы России от германской и австрийской границ и усиливало бы англо-русский антагонизм, что конечно повышало для обоих противников ценность отношений с Германией и предотвращало возможность их соглашения, которое могло бы направиться против этой последней⁶⁴ . Но основная задача Бисмарка заключалась при этом в том, чтобы добиться прочных договорных обязательств со стороны Англии по отношению не к самой Германии, но к ее союзникам - к Австрии и Италии, согласно которым она обязалась бы оказать России сопротивление в ее продвижении на Восток, т. е. именно на том самом пути, к которому ее толкал сам Бисмарк. Захват Константинополя Россией "сделал бы для Англии невозможным пребывание в нынешней ее роли холодного наблюдателя"⁶⁵ . При активном содействии Бисмарка возникла так называемая "восточная антанта" 1887 г. между Австро-Венгрией, Италией и Англией. Договор перестраховки и "восточная антанта" были заключены в течение одного и того же года. С помощью одного - Бисмарк побуждал Россию взять "ключи от своего дома", с помощью другой он - чужими руками - воздвигал перед ней препятствия к овладению этими ключами. Легко видеть, что эта политика означала провокацию войны.

Это обстоятельство, чрезвычайно неприятное для немецких историков, не осталось тайной для осведомленных и наблюдательных современников. Недавно вышли III и IV томы биографии лорда Сольсбери, пока не использованные ни в одной крупной работе о Бисмарке; они дают возможность вскрыть в политике канцлера ряд новых сторон. Британский премьер от-

⁵⁸ Ibid IV, 763, 765, 767, 768

⁵⁹ Ibid, VII, 1376, Не следует забывать, что железной дороги Самара - Ташкент еще не было, и все операции в Средней Азии базировались на Закаспийскую дорогу и на Кавказ.

⁶⁰ Langer, op. cit., S. 313; G. P., IV, 778.

⁶¹ "Красный архив", I, стр. 95 - 97 и G. P., V, гл. 34; см. в частности 1082, стр. 240 и др.

⁶² G. P., VI, 1354, S. 352.

⁶³ Ламздорф, Дневник, т. I, стр. 131.

⁶⁴ Bismarck, op. cit., Bd. II, S. 263; Hohenlohe, Denkwurdigkeiten, Bd. II, S. 134, 358; G. P., V, 777, VI, 1343; H. Rothfels, Bismarcks englische Bundnisspolitik, S. 135 (опубликовано интересное отношение Буша Рейсу от 5 сентября 1882 г. и донесение Рейса от 2 июля 1884 г., отсутствующее в G. P.).

⁶⁵ G. P., VI, 1350.

кровенно заявлял в своих письмах, что он считает "восточную антанту орудием войны, а вовсе не средством укрепления мира: "В интересах мира шаг этот неразумен" - писал он⁶⁶ . Наиболее сокровенные замыслы Бисмарка вскрывает один документ, опубликованный в "Grosse Politik", относящийся к осени 1886 г. и представляющий запись мыслей Бисмарка под его диктовку, запись, не предназначенную в дословном виде для сообщения даже и немецким дипломатам. "Если бы имелась уверенность, что Австрия в случае, если она подвергнется на Востоке - в Дарданеллах или в Болгарии - нападению со стороны России, сможет рассчитывать на поддержку со стороны Англии, и если бы мы имели в этом полную убежденность, то мы не считали бы своей задачей сдерживать Австрию в ее сопротивлении России". Но пока такой уверенности нет. Без участия же Англии вся тяжесть войны на два фронта ляжет преимущественно на наши плечи". "В силу этого единственно правильный путь нашей политики я пока вижу в сохранении мира"⁶⁷ . В этом документе с полной очевидностью вскрыта истинная причина "пацифизма" Бисмарка и его политики предотвращения австро-русского конфликта и поддержания "дружбы" с Россией: все это было ему нужно лишь до тех пор, пока не было прочной договоренности с Англией. Еще в 1870 г. - такой неизменной оставалась у него эта схема - Бисмарк сказал: "До тех пор пока наши отношения к Австрии но поставлены на лучшую и более прочную основу, до тех пор пока в Англии не возобладало убеждение, что своего единственного и наиболее надежного союзника на континенте она может найти только в Германии, - наибольшую цену для нас представляют добрые отношения с Россией"⁶⁸ . Бисмарк действительно стремился избежать войны Австрии и Германии против России и Франции, но лишь до тех пор, "пока" не было обеспечено участие Англии. "Возможность войны, - заявил однажды Бисмарк в частной беседе, - зависит от позиции, которую по отношению к России займет Англия: возьмет ли она на себя роль рабочего быка или же ожиревшего, страдающего удушьем"⁶⁹ .

Мы видим теперь, как обстоит дело с "пацифизмом" Бисмарка. Мы видим, что прав был Энгельс, а не апологеты Бисмарка. Но больше того. В цитированном выше письме Марксу Энгельс, указав, что Бисмарк хочет войны, продолжает: "В союзе с Австрией и Англией он может уже решиться на, это"; "если бы присоединилась Англия, шансы были бы весьма благоприятны для Бисмарка"⁷⁰ . Можно только поражаться прозорливости Энгельса; мы можем теперь подтвердить его оценку документально. Действительно, в вопросе о войне, переход от предположений к действительности решался для Бисмарка в зависимости от позиции Англии.

Но Бисмарку нужна была не просто договоренность с Англией. Англо-германский союз, направленный против России, его не устраивал⁷¹ . "Англия никогда не сможет рассчитывать на наш союз против России" - заявил

⁶⁶ Cecil, Life of Robert, marquis of Salisbury, v. IV, 70. Ср. мнение Берхема (G. P. VII, 1368).

⁶⁷ G. P., IV, 873 (записка от 27 ноября 1886 г.) (подчеркнуто нами - В. Х. ); в более осторожной форме говорилось англичанам, что к перспективе двухфронтовой войны Германия "могла бы отнестись более спокойно, если бы ей была дана гарантия английской дружбы" (G. P., IV, 784, ср. там же, 883). Ср. письмо Бисмарка Беттихеру, Bismarcks Entlassung. прилож. N 9.

⁶⁸ G. P., II, p. 19.

⁶⁹ Booth, Personliche Erinnerungen an den Fursten Bismarek, Hamburg 1899, S. 72. Цит. по Langer, op. cit., S. 439.

⁷⁰ Маркс и Энгельс, т. XXIV, стр. 616 (подчеркнуто нами - В. Х. ), ср. письмо Маркса от 10 сентября (написанное до получения письма Энгельса).

⁷¹ В этом можно вполне согласиться с выводом Отто Беккера (Bismarck und die Einkreisung Deutsclands, 1-r Teil. Bismarck Bundnispolitik, Berlin 1923).

английскому послу Малету сын канцлера Герберт Бисмарк⁷² . Целый ряд соображений делал такой союз нежелательным. Мы отметим здесь только одно: вся тяжесть войны, которая неизбежно превратилась бы и в войну против Франции⁷³ , пала бы в таком случае на плечи Германии, и у нее нехватило бы сил, чтобы нанести Франции достаточно сокрушительный удар. А без этого - победа над Россией означала бы для Германской империи только опасность реванша еще и с Востока, рост зависимости от своих союзников и следовательно подрыв гегемонии Германии в Европе⁷⁴ .

Другое дело, если бы, натравив на Россию Англию и Австрию, Германия направила бы большую часть своих собственных сил против Франции. "Мы должны иметь наши руки свободными... с тем, чтобы мы, если дело дойдет до разрыва с Россией из-за вопросов Ближнего Востока, не были вовлечены в это сразу, ибо все наши силы нужны нам против Франции"⁷⁵ . А вот перспектива, которой Бисмарк угрожал австрийцам, уговаривая их не мешать России, до тех пор пока в конфликт не втянется Англия: "Если война с Россией возникнет из-за нападения Австрии на Россию, то с моей точки зрения нам диктуется вовсе не участие в этой последней, а немедленное нападение на Францию, и наше отношение к войне с Россией должно быть поставлено в зависимость от успеха нашей войны с Францией"⁷⁶ . Заметим, что с его точки зрения можно думать, что "франко-германская война может быть проведена без того, что одновременно мы будем вынуждены на борьбу против России"⁷⁷ . Иначе говоря, он даже готов был предоставить в таком случае Австрию своей судьбе в обмен на возможность разгромить Францию.

Понятно, что этот последний вариант Бисмарку был вовсе нежелателен, и ведь приведенные замечания мыслились им как предостережение австрийскому правительству. Но, как мы видим, дело коренным образом менялось, если бы была уверенность, что Австрия не останется одна, что ей поможет Англия.

Тот политический деятель, от которого в первую голову зависело дать Бисмарку такую уверенность, т. е. лорд Сольсбери, прекрасно разгадал сущность обрисованной политики Бисмарка. Последний, писал он, хочет отвлечь русского медведя с запада на юго-восток. "Если он сможет организовать милую маленькую войну между Россией и тремя державами (т. е. Англией, Австрией и Италией), он будет иметь досуг сделать на будущее Францию безвредным соседом"⁷⁸ . В другой раз Сольсбери писал, что Бисмарк "очень хотел бы, чтобы Россия оказалась в Константинополе, ибо он уверен, что в этом случае Турция, Англия и Австрия будут вынуждены к войне, в то время как он сохранит благожелательный нейтралитет или же, если представится случай, нанесет новый удар Франции"⁷⁹ . Он склонен думать, писал Сольсбери королеве, что "кн. Бисмарк хотел войны с Францией", а когда ему стало очевидно, что Россия не допустит

⁷² G. P., IV, 868 (записка от 28 сентября 1886 г.); ср. также пометки Бисмарка на донесении Гарцфельда от 11 ноября 1887 г. (там же, 926, стр. 373).

⁷³ "Совершенно несомненно, что у нас война будет на двух фронтах, как только мы ее начнем на русском фронте". (G. P., VI, 1340, 1341).

⁷⁴ G. P., VI, 1340, 1341 и др.

⁷⁵ G. P., IV, 900. Дальше Бисмарк продолжает в этом интересном документе: концентрация всех сил на французской границе "избавит нас от войны с Францией", и следствием того, что Германия не ввяжется в конфликт с Россией, будет "весьма вероятно то, что каждая из тех двух войн, которые угрожают Европе, смогут быть проведены порознь".

⁷⁶ G. P., VI, 1163, стр. 27; ср. там же, 1186, стр. 68

⁷⁷ G. P., VI, 1341.

⁷⁸ Cecil, Life of Robert,, Marquis of Salisbury, v. IV, p. 71 (письмо Сольсбери Уайту от 2 ноября 1887 г.).

⁷⁹ Ibid, стр. 8 - 9.

ее разгрома, "князь постарался посеять вражду между Россией и Болгарией, надеясь, что руки царя будут благодаря этому слишком заняты, что бы позволить ему вмешаться в пользу Франции"⁸⁰ . Не сомневаясь, что Бисмарк хотел бы нанести удар Франции, Сольсбери колебался, руководствуется ли тут Бисмарк просто желанием ее разгромить, или же мысль эта внушена ему страхом, что если этого не сделает он, то войну все равно начнут французы. Для нас важно, что и в случае правильности последнего предположения Бисмарк хотел бы их предупредить - "если представится случай". Для того, чтобы случай "представился", нужно было прежде всего заполучить обязательство Англии помочь Австрии против России.

Однако добиться такого обязательства было далеко не так просто. Действительная суть той напряженной дипломатической игры, которая ведется во второй половине 80-х годов между Берлином и Лондоном вокруг восточного вопроса и которую мы здесь не можем к сожалению проследить детально, заключалась только в одном вопросе: кто кого сумеет заставить принять на себя основную тяжесть войны против России. Если Бисмарк стремился связать Англию, сохранив за собой свободу действий, то Сольсбери ставил себе совершенно аналогичную задачу: связать Австрию, а вместе с ней и Германию - одна Австрия была слишком слаба.

Мы перейдем непосредственно к результатам этих переговоров, выразившимся в обмене пот между Великобританией и Италией от 12 февраля 1887 г., к которому 23 марта присоединилась Австро-Венгрия, и в обмене нот между тремя державами 12 декабря того же года. В совокупности эти ноты и составляют так называемое "соглашение втроем" (accord a trois) или "восточную антанту". Если оставить в стороне пункты, касающиеся Франции и западной части бассейна Средиземного моря, то соглашение это сводится к следующему: пункт 1-й февральской ноты гласил: "Status quo в Средиземном, Адриатическом, Эгейском и Черном морях должен быть по возможности сохранен. Поэтому должны быть приложены старания помешать какой бы то ни было перемены к невыгоде обеих держав". Больше ровно ничего, относящегося к Черному морю, это соглашение не содержит. Соглашение 12 декабря несколько конкретизирует, в чем же именно должно заключаться сохраните status quo: "Турция не имеет нрава ни уступить, ни делегировать свои сюзеренные права по отношению к Болгарии какой-либо другой державе, пи прибегать к интервенции в целях установления иностранного управления, ни допускать насильственных действий, предпринятых с той же целью, под видом ли военной оккупации или отправки добровольцев. Равным образом Турция, поставленная договорами на пост охранительницы проливов, не может ни в какой доле уступать своих суверенных прав, пи части их, ни делегировать свою власть какой-либо другой державе в Малой Азии" (п. 5)⁸¹ . Таким образом в отношении того, каковы должны быть липни совместной политики, была установлена достаточная ясность. Повидимому в условиях болгарского кризиса, франко-русского согласия в египетском вопросе⁸² - вспомним, что в это время Друммондом Вольфом велись переговоры об англо-турецкой конвенции - и опасности франко-германской войны, которая могла бы развязать царизму руки на Востоке⁸³ , Сольсбери не решался отказаться от такого договора с Австрией и Италией, который накладывал обязательства и на Англию, боясь своим отказом толкнуть эти державы на соглашение с Россией и Францией. "Мое личное мнение таково, - писал Сольсбери, - что мы должны согла-

⁸⁰ Ibid, стр. 26.

⁸¹ Pribram, Politische Geheimvertrage Oesterreich-Ungarns, Bdl., S. 37. 52.

⁸² Cecil, IV, 66.

⁸³ Ibid, 16, 83 - 84 и др.

житься, но я заявляю об этом с сожалением". Мы помогаем Бисмарку, писал он, извлекать каштаны из огня (буквально то же самое Бисмарк говорил про Сольсбери). "Мне противно быть одной из сил в беззастенчивой игре Бисмарка" - писал Сольсбери с брезгливостью, часто свойственной ему, когда он говорил о Бисмарке, но, продолжал он, единодушие с Австрией и Италией "столь важно для нас", что лучше все-таки пойти им в известной мере навстречу, "чем нарушать нынешнее согласие", что угрожало бы Англии изоляцией⁸⁴ . Однако, давая свое согласие, Сольсбери постарался придать договору возможно менее связывающую форму⁸⁵ . Когда Криспи осенью 1887 г. предложил заключить настоящую военную конвенцию, то Сольсбери отказался об этом и разговаривать⁸⁶ . В итоге, если программа действий была установлена "восточной антантой" с достаточной определенностью, то характер самых действий, необходимых для проведения этой программы в жизнь, был намечен, наоборот, в довольно расплывчатой форме: "В случае сопротивления Турции каким-либо незаконным предприятиям, упоминаемым в пятой статье, три державы немедленно договорятся о мерах, которые надлежит предпринять для защиты назависимости Оттоманской империи" и неприкосновенности ее территории" (п. 7). Если же Турция будет сама участвовать в каком-либо подобном "незаконном предприятии", по растаскиванию кусков ее собственной территории (вспомним текст 5-й статьи), то три державы "совместно или каждая в отдельности приступят к "временной оккупации... пунктов оттоманской территории". Иначе говоря," "обязавшись" не отказаться захватить кусок Турции, если Россия сделает то же самое, и обещав не отказывать в этом Италии и Австрии, британский кабинет не взял на себя все же никаких твердых обязательств в отношении участия в войне против России. Правительство Сольсбери с полным правом могло заявить это в парламенте в ответ на запрос радикала Лабушера, после того как в печать проникли слухи о наличии какого-то договора.

Кабинет согласился с мнением премьера, что совсем отказаться от соглашения невозможно. Он постановил однако отложить окончательное решение до получения более подробной информации "относительно той роли, которую в намечаемом соглашении предполагает играть Германия"⁸⁷ . Ведь одна Австрия была слишком слаба, чтобы навлечь на себя главную "илу русского удара. Сольсбери указал Гацфельду, что ввиду упорных слухов о русофильстве принца Вильгельма⁸⁸ он особенно заинтересован в том, чтобы "получить заверения в моральном одобрении предложенного Англии соглашения со стороны Германии"⁸⁹ . Еще не успели просохнуть чернила на договоре перестраховки, в котором Бисмарк обещал свое "моральное" содействие захвату Константинополя Россией, как ему уже предстояло дать "моральное" одобрение соглашению, рассчитанному на то, чтобы помешать России это сделать. Ответом на английский запрос явилось личное письмо Бисмарка Сольсбери от ноября 1887 г., ставшее, можно сказать, знаменитым в огромной литературе, посвященной Бисмарку. Одновременно Сольсбери был сообщен текст австро-германского договора 1879 г.

В письме Бисмарка многие исследователи склонны усматривать попытку позондировать почву относительно возможности англо-германского союза. Вряд ли это так. В самом деле, какие цели диктовала Бисмарку полити-

⁸⁴ Cecil, IV, 71, 69, 24; ср. аналогичное впечатление Гарцфельда относительно опасений оказаться и олированными (G. P., IV, 886).

⁸⁵ G. P., IV, 881, 884, 885, 890; Cecil. IV, стр. 20 и сл., 78 - 79.

⁸⁶ Crispi, Memoirs; Cecil, op. cit., IV, 66.

⁸⁷ Cecil., IV, 71.

⁸⁸ Будущий Вильгельм II.

⁸⁹ G. P., IV, 925, 926; ср. там же, стр. 376, прим.**

ческая обстановка, когда он писал это письмо? Ему надо было побудить Сольсбери заключить соглашение с Австро-Венгрией. Ясно, что для достижения этой цели нельзя было ни поощрить никогда, не покидавших Сольсбери надежд⁹⁰ на то, что Германия вынуждена будет активно сопротивляться русской агрессии на Востоке и что Англия сможет провести войну чужими руками, ни запугать его отказом в какой бы то ни было поддержке со стороны единственной действительно "первоклассной" военной державы тройственного союза. Письмо и было в основном рассчитано на то, чтобы создать психологический эффект, нужный для достижения означенной цели.

Больше ничего не вычитать из этого длинного письма, поражающего той тщательностью, с которой автор стремится выбирать двусмысленные обороты. С полной четкостью Бисмарк заявил одно: Германская империя во всяком случае будет защищать целость Австрии; окончательно успокоить Сольсбери на этот счет должен был текст австро-германского союза, который был ему сообщен в это же время. Бисмарк заверял, что Германия переменит свою политику только в том случае, если ее союзники ей изменят. Тогда для предотвращения двухфронтовой войны он пойдет на соглашение с Россией. Пока такой измены нет, ни один германский император не откажется от защиты "независимости" дружественных держав: Австрии - против России, Италии или Англии в случае нападения на них Франции. В то же время Бисмарк подчеркивал, что из-за балканских дел Германия воевать не может (этого заявления Сольсбери должен был ожидать). Бисмарк выражая свое одобрение стремлению трех средиземноморских держав договориться. Но в конце письма мы находим между прочим такую фразу: "Невозможным является предположение, что когда-либо какой-либо германский император предоставит России помощь своего оружия, чтобы помочь ей сломить или ослабить одну из тех держав, на поддержку которых мы рассчитываем" против самой России. Характерно, что, упомянув о вооруженной поддержке, Бисмарк обошел молчанием вопрос о поддержке дипломатической. Да и как он мог дать такое заверение, раз существовал перестрахованный договор с Россией! Письмо Бисмарка с такой тщательностью отредактировано им в сугубо неясных выражениях, что уже задолго до того, как оно заставило немецких историков ломать себе головы, оно начало вводить в заблуждение тех, кому пришлось его читать, и прежде всего того, кто прочел его первым, - маркиза Сольсбери. В своем ответном письме Сольсбери писал, что без "гарантии поддержки со стороны Германии Англия, соглашаясь на accord a trois, пошла бы на политику, заранее обреченную на неудачу: Между тем сообщенный ему Бисмарком австро-германский договор "устанавливает, что ни при каких обстоятельствах существование Австро-Венгрии не может оказаться под угрозой в случае ее сопротивления "незаконным русским замыслам"⁹¹ . В итоге кабинет примкнул к "восточной антанте". Легко видеть, что Сольсбери невольно или скорее умышленно перетолковал по-своему письмо Бисмарка; все хитроумные разграничения, которые Бисмарк проводит между защитой безопасности Австрии и защитой ее балканских интересов, формулой Сольсбери полностью игнорируются.

Надо сказать, что перед "своими" Сольсбери отнюдь не был склонен преувеличивать значение английских обязательств: он указывает, что они обязательны лишь для данного министерства⁹² , и подчеркивает, что соглашение

⁹⁰ Кроме неоднократно указанной выше G. P., IV, 892.

⁹¹ G. P., IV, 936; IV, 72 (текст договора, писал Сольсбери королеве, "в достаточной мере устанавливает, что Германия должна принять сторону Австрии во всякой войне между Австрией и Россией").

⁹² Cecil, IV, 22 (доклад королеве 5 февраля 1887 г.).

не обязывает к большему, нежели те обязательства, которые Англия уже давно взяла на себя, подписав в свое время Парижский и Берлинский трактаты⁹³ . Объясняя, почему он выступал против того, чтобы придать соглашению форму идентичных нот, Сольсбери писал: "Одна из моих целен при этом заключалась в том, чтобы уничтожить их (т. е. его партнеров - В. Х. ) мнение, будто наша заинтересованность в турецком господстве над: проливами находится на таком же уровне, что и интерес Австрии и Италии; хотя я целиком признаю наличие нашей заинтересованности, она не столь настоятельна и жизненна, как у них"⁹⁴ .

Соглашение 1887 г. давало недостаточно определенные обязательства и было для Бисмарка лишь полууспехом. В связи с этим обстоятельством стоит другая попытка Бисмарка добиться твердой договоренности с Англией на иной основе. В январе 1889 г. он предложил Сольсбери заключить формальный союз уже не с союзниками Германии, а с ней самой, но направленный не против России, а исключительно против Франции. Облеченное в изысканно любезные формы, предложение это сопровождалось по обычаю Бисмарка и угрозе и: если Англия не откажется от своей изоляционистской позиции, то Германия, указывал он, "будет вынуждена искать свое благополучие в таких международных связях, которых она сможет добиться без Англии"⁹⁵ . Тут Бисмарк снова пускает в ход свой козырь - возможность переориентировки на Россию, пользуясь своей "дружбой" с ней. Это снова и снова служит ему средством сколотить блок против франко-русской группы. Но те средства, которыми распологал Бисмарк для давления на Англию, оказались недостаточными: написав одному из своих коллег, что "гнусный Герберт" очень добивается союза с Англией⁹⁶ , Сольсбери ответил Бисмарку вежливым отказом⁹⁷ .

17 августа 1889 г. Люциус фон Бальхаузен, один из прусских министров, записывает в свой дневник следующие слова Бисмарка, произнесенные им на заседании прусского министерства: "На протяжении десяти лет основная задача немецкой политики заключается в том, чтобы заполучить Англию в тройственный союз" - мы не имеем при этом оснований понимать эту фразу так, что Бисмарк добивался формального присоединения Англии к тому самому документу, который был подписан в мае 1882 г. и возобновлен в 1887 г. между Германией, Австрией и Италией. "Это возможно, - продолжал он, - только, если Германия снова и снова подчеркнет свое равнодушие к восточному вопросу. Случись только, что Германия поссорится с Россией, - и Англия будет сидеть спокойно, предоставляя таскать для себя каштаны из огня"⁹⁸ .

Приходится констатировать, что Бисмарк потерпел фиаско в своей политике. И если в год основания Германской империи он надеялся, что Англия поймет, что Германия является ее естественным союзником⁹⁹ , то надежда эта оказалась напрасной.

Предложенный Бисмарком союз был абсолютно не нужен Сольсбери, и он характеризует авансы Бисмарка как "слишком докучливую немецкую дружбу"¹⁰⁰ . "Франция представляет самую большую опасность для Англии, - писал Сольсбери, - и она останется таковой и впредь, но опасность эта усыплена, поскольку существует современное напряженное положение между Францией и обоими ее восточными соседями. Если бы Франция ока-

⁹³ Ibid, IV, 23, 78.

⁹⁴ Ilid, 78.

⁹⁵ G. P., IV, 943.

⁹⁶ Cecil, IV, 124.

⁹⁷ G. P., IV, 946.

⁹⁸ Lucius von Balhausen, Bismarckerinnerungen.

⁹⁹ См. выше.

¹⁰⁰ Cecil, IV, 140.

залась с ними в дружественных отношениях, то военный и морской бюджеты стали бы быстро возрастать"¹⁰¹ . Сольсбери не шел на союз против Франции, ибо незачем было связывать себя, раз и без этого была полная уверенность, что в случав англо-французского конфликта Германия станет на сторону Англии, если этот конфликт выйдет из стадии колониальных дрязг. С другой стороны, Сольсбери боялся, что война между Германией и Францией развяжет руки царской России. На этот случай он хочет союза против России и с Австрией и с Германией. Но подобный союз не устраивал уже Бисмарка. Проблема англо-германских отношений до начала англо-германского империалистического антагонизма заключалась в том, что "союз такого рода, которого хотела Англия, должен был поставить Германию в зависимость от Англии"¹⁰² , в то время как такой союз, которого добивался Бисмарк, был совершенно не нужен англичанам. "Союз с Австрией покрывает единственное слабое место в положении Англии", - писал Сольсбери. Ни одна иностранная держава... не в состоянии нарушить английских интересов, за исключением России, если она ударит по Константинополю. Если. Австрия (следует сказать Венгрия) сможет равнодушно смотреть на захват Босфора Россией, позиция Англии станет крайне затруднительной, так как Англии придется защищать Босфор самой; ибо Россия всегда сможет купить соучастие Германии и Италии, согласившись предоставить им делать все, что им угодно с Францией. Но пока Австрия твердо стоит на этой точке зрения, Германия, а следовательно и Италия, должны итти с нею. Для Англии следовательно в настоящее время наиболее важный вопрос следующий - каковы намерения Австрии. Насколько мы можем судить, ее взгляды никогда не были более благоприятными"¹⁰³ . И Сольсбери делал из этого вывод, что нечего Англии особенно добиваться сближения с Германией. В положении Бисмарка и Сольсбери было большое различие: если Бисмарк получил от Сольсбери только полусоглашение 1887 г., а Сольсбери - только уже совсем ни к чему не обязывающее личное письмо Бисмарка, то зато в отличие от последнего лорд Сольсбери в силу характера австро-германских отношений, который после знакомства с текстом австро-германского союзного договора стал ему совершенно ясен¹⁰⁴ , был более или менее уверен, что и без прямых обязательств перед Англией Германская империя была в его распоряжении в случае австро-русского конфликта.

Эти расчеты Сольсбери были важнейшим препятствием на пути англо-германского соглашения и на пути Бисмарка к новому разгрому Франции, и когда мы говорим, что этот разгром был несомненно высшим идеалом Бисмарка, то это конечно вовсе не значит, что Бисмарк в любой момент желал войны. Наоборот, мы думаем даже, что практически он в течение большей части дней своего канцлерства хотел бы ее избежать; больше того - он не раз предотвращал ее опасность. Но это только потому, что ему не удалось сколотить того блока, при помощи которого он считал войну безусловно выгодной.

Войны "на два фронта", без участия Англии, Бисмарк совершенно не желал. В этом случае, писал он, Германия оказалась бы хотя и не в безнадежном, но все же в очень затруднительном положении¹⁰⁵ . Волей-неволей

¹⁰¹ Letters of Queen Victoria, 3-d series, v. I, p. 438,

¹⁰² Becker, Bismarck und die Einkreisung Deutschlands, Bd. - I; s. 149.

¹⁰³ Letters of Queen Victoria, Vol. I, p. 436 и сл.

¹⁰⁴ Только что цитированное письмо Сольсбери королеве Виктории помечено 25 августа 1888 г.

¹⁰⁵ G. P., V, 1095: IV, 930 и др.

приходилось "пока" заботиться о поддержании мира¹⁰⁶ . Ведь, по мнению Бисмарка, было "совершенно несомненно, что у нас будет война на обоих фронтах", как только мы ее начнем на русском фронте"¹⁰⁷ . Отсюда вытекает вся изложенная выше мирная политика Бисмарка, направленная на соглашение с Россией и предотвращение обострения австро-русского антагонизма. Мы объяснили теперь ее происхождение. Она являлась следствием краха его "английской" политики. Отказ от войны ударял и по внутренней политике Бисмарка, направленной на насильственное подавление рабочего движения. Если исключительный закон должен был уничтожить рабочую партию, если так называемое "социальное законодательство" Бисмарка должно было расколоть рабочий класс и примирить более отсталую часть его с существующим строем, то война, принявшая характер борьбы "за национальное существование", подняла бы волну шовинизма, которая, как опасались Маркс и Энгельс, на целые годы захлестнула бы германское революционное движение¹⁰⁸ . Война нужна была Бисмарку по той же самой причине, по которой Маркс и Энгельс считали ее, наоборот, крайне нежелательной. О тех пор, как положение в России изменилось благодаря нарастанию революционного движения, они делали ставку не на войну против России, а на русскую революцию¹⁰⁹ . "Миролюбие" Бисмарка означало лишь невозможность организовать такую войну, которая принесла не только военную победу, но и решающий политический успех, освободив Германию от кошмара коалиции".

Но в мирной политике Бисмарку тоже заключалось глубокое внутреннее противоречие. Бисмарк обосновывал возможность русско-германского сближения обычно двумя тезисам. Первый из них гласил: "Между Россией и Германией не существует разногласий, которые таили бы в себе зародыши конфликта и разрыва"¹¹⁰ . Второй тезис констатировал полное отсутствие у Германии собственных интересов на востоке (Desinteressementim Oreen)¹¹¹ . Насколько соответствовали эти утверждения объективному положению вещей? Относительно второго тезиса можно с полной уверенностью сказать, что в 80-х годах интересы германского капитализма в Турции были столь невелики, что тезис "этот сам по себе был совершенно верен, и Бисмарк с полным правом мог провозгласить, что из-за вопроса, кто правит на Босфоре", Германии воевать не стоит¹¹² . Бисмарк прямо указывал (в 1888 г.) обращавшимся к нему предпринимателям, что "мы не можем взять на себя ответственность за поощрение германской капитала направиться в Турцию".¹¹³ Бисмарк и к приобретению Deutche Banle концессии на линию до Ангоры относился инертно¹¹⁴ и скорее недоброже

¹⁰⁶ Таким образом нет ровно никакого противоречия между приведенным выше указанием Энгельса, что Бисмарк готовит войну против России, и другими высказываниями Маркса и Энгельса, в которых они утверждают, что Бисмарк стремится предотвратить войну, и обвиняют его в руссофильстве и зависимости от России. Маркс и Энгельс совершенно точно и правильно понимали какой войны хочет Бисмарк и какой войны он боится. Когда Густав Майор в недавно появившемся II томе своей биографии Энгельса утверждает, что Энгельсу была не вполне ясна политика Бисмарка, то этим самым он обнаруживает только, что ему самому "не вполне ясны" ни политика Бисмарка, ни взгляды Энгельса (G. Mayer, Ft. Engels. II, s. 460)

¹⁰⁷ G. P. VI, 1340.

¹⁰⁸ Маркс и Энгельс, т. XXIV, стр. 514.

¹⁰⁹ Энгельс, письмо Бебелю от 22 декабря 1882 г.; ему же от 17 ноября 1889 г.; ему же от 16 декабря 1879 г. (Архив, I, IV) стр. 218, 316, 170).

¹¹⁰ Bismarck Gedakehc und Erionesuhngen, Bd II. S. 251.

¹¹¹ Ibid стр. 266 и др.

¹¹² G. P. VI. 1343.

¹¹³ Цит. по Holborn, Deutschland und die Turkei, 82 - 33; ср. там же, стр. 87, 101 - 102.

¹¹⁴ Ibid. 69.

лательно¹¹⁵ . Он не возражал, правда, и на запрос директора Deutsche Bank Сименса ответил, что не видит политических препятствий к получению концессии, но, обращая внимание Сименса на то, что предприятия на Востоке связаны с риском, который может еще увеличиться благодаря военным положениям, он писал: "Опасности, таящиеся в этом положении для германского капитала, ложатся исключительно на предпринимателей, и последние не должны рассчитывать, что Германская империя их обеспечит от случайностей, связанных со смелыми предприятиями за границей"¹¹⁶ .

Можно сказать, что германские экономические интересы в Турции были еще не достаточно мощными, чтобы повлиять на политику. Но если у Германской империи и не было собственных политических интересов на Востоке, то зато они имелись у Австрии - и при том огромного значения. Чтобы понять сущность этих интересов, надо учесть особенности Австрии, как многонационального государства¹¹⁷ . Та специфическая политическая структура, которую приняла Австрия после 1866 г., - система дуализма, установленная соглашением 1867 г., - означала фактическое господство мадьярского дворянства в монархии Габсбургов¹¹⁸ . Система дуализма и преобладание венгерских помещиков были естественным последствием создания Малой Германии: битва при Садовой, изгнав Австрию из Германии и тем самым ослабив как немецкий элемент в Цислейтании, так и положение самой династии и двора, заставили последних пойти на уступки венграм. И в 1867 г. гр. Вейст, готовясь к реваншу за Садовую, вынужден был для укрепления тыла договориться с мадьярами о разделении между немцами и венграми "труда" по угнетению других национальностей. Так возникла в Австрии та "старая специальная система управления, когда буржуазная власть приближает к себе некоторые национальности, дает им привилегии, а остальные нации принижает". Несомненно, что эта система австро-венгерского дуализма таила в себе огромные опасности усиливая присущую всем многонациональным буржуазным государствам "неустойчивость и непрочность"¹¹⁹ . И к Венгрии это относилось в еще большей степени, нежели к Собственно Австрии. В Венгрии около 2 тыс. собственников владели свыше 575 тыс. га, причем на каждого в среднем приходилось по 31/2 тыс. га; среди них имелись владельцы латифундий до 240 тыс. га, равных которым не было в Европе. Это составляло (по кадастру 1895 г.) 31,2%, т. е. приблизительно 1/3 всей земельной площади (заметим, что кадастр не учитывает при этом площади поместий, которые совсем не обрабатывались). Между тем из этих чисто пастбищных и лесных владений большая часть падает именно на латифундии. Эта же кучка мадьярских земельных магнатов с прибавлением к пей еще некоторых элементов мелкого джентри¹²⁰ , монопольно держала в своих руках и все должности в государственное аппарате. Крах политической власти венгров над славянами и румынами означал бы как потерю этой монополии, так и потерю всех поместий, расположенных вне областей, населенных собственно венграми. Между тем на 7,4 млн. этих последних в Венгрии

¹¹⁵ Earle, Turkey, The great powers and the Bagdad Railway, p. 40 - 41.

¹¹⁶ Hellferich, G.V. Siemens, Bd. Ill, s. 34 - 35. "Конечно трудно усмотреть в этих словах какое-либо поощрение, как это хочет сделать Гельферих, которому нужно освятить багдадскую дорогу авторитетом Бисмарка.

¹¹⁷ Сталин, Марксизм и национально-колониальный вопрос, М. 1934, стр. 10, 104.

¹¹⁸ Schussler, Oesterreich und das deutsche Schicksal, s. 22, 41, и др.

¹¹⁹ Сталин, цит. соч., стр. 104; ср. там же стр. 121 - 122; ср. Ленин, т. XIX, стр. 183 о "нежизнеспособности" Австрии.

¹²⁰ Из числа 16 тыс. собственников, владевших от 57 до 575 га и обладавших в общей сложности 14% всей площади.

приходилось 7,6 млн. славян и румын и 2 млн. немцев. Господство венгров при таких условиях могло держаться только благодаря системе жестокого подавления всякой политической активности других национальностей. В Венгрии, как и в Австрии, национальный вопрос представлял таким образом "ось политической жизни, вопрос существования"¹²¹ . Из всего изложенного вытекает балканская политика венгерского дворянства. Ее главнейшая задача заключалась в том, чтобы но возможности консервировать оттоманскую империю, эту "плотину Австрии против России и ее славянской свиты"¹²² .

Распадение Европейской Турции и национальное объединение турецких славян означали бы угрозу, что балканские государства обратят взоры на своих соплеменников в Австро-Венгрии. Эта опасность стала бы грозной, если бы на Балканах была ликвидирована политическая раздробленность благодаря появлению крупного югославянского государства. Образование последнего грозило бы распадом двуединой монархии. Помешать этому было для нее - и особенно для Венгрии - вопросом жизни и смерти. Сан-стефанская Болгария была благополучно ликвидирована Берлинским конгрессом. Но еще большую опасность могла бы представлять великая Сербия. "Расширение границ Сербии, - говорил гр. Андраши Горчакову, - о котором мечтают приверженцы так называемой великосербской идеи и которое охватило бы как Боснию и Герцоговину, так и другие области, не может быть примирено с позицией Австро-Венгрии, часть подданных которой принадлежит к этой же нации и следовательно может преисполниться подобными же стремлениями"¹²³ . Иначе говоря, великая Сербия может стать центром притяжения и для юго-славян Австро-Венгрии. Именно, чтобы предотвратить создание крупного славянского государства провел Андраши оккупацию Боснии и Герцоговины, несмотря на энергичное сопротивление своих же соплеменников - мадьяр. Ибо целью венгерской политики была в те времена - и поскольку часть балканских народов уже освободилась от турецкого владычества - именно "балканизация" Балкан, а вовсе не территориальные захваты. Тот же граф Андраши заявил однажды, что "мадьярская ладья переполнена богатством и всякий новый груз - будь то золото, будь то грязь - может ее только опрокинуть". В менее поэтической форме ту же самую мысль выразил другой венгерский дипломат Сечени: "Усиление югославянских элементов нежелательно с точки зрения сохранения равновесия австро-венгерской монархии"¹²⁴ . Эти соображения несомненно относились не только к интересам мадьярских магнатов, но и немецкой буржуазии собственно Австрии. Но у венгров к этому добавлялся еще чрезвычайно важный чисто экономический момент: в случае аннексий аграрных балканских областей неизбежно пала бы та таможенная стена, которая ограждала австрийский рынок от балканского сырья¹²⁵ .

В отличие от венгеров немецкая буржуазия Австрии была кровно заинтересована в экономическом проникновении на Балканы. Общий размер австрийского экспорта в 1894 г. составлял приблизительно 800 млн. гульденов, из которых почти половина, т. е. около 400 млн. гудьденов шла в Германию.

¹²¹ Сталин, цит. соч., стр. 18 (подчеркнуто нами.).

¹²² "Архив Маркса и Энгельса", т. VI, стр. 382 (письмо Маркса Либкнехту от 4 февраля 1878 г.).

¹²³ Meyendorff, Conversations of Gorchakow, Andrassy and Bismarck in 1872 (Slavonic Review, VII, p. 400 - 408, December 1929).

¹²⁴ G. P. XII, 2886 (февраль 1896 г.).

¹²⁵ Донесение русского генерального консула в Будапеште Базили от 31 июля 1896 г. Архив внешней политики, папка "Вена", 1896 г. II.

Второе же по значению место нанимали балканские страны, прежде всего Турция, Румыния и Сербия, которые вместе поглощали приблизительно на 66 млн. гульденов австро-венгерских товаров, а вместе с другими балканскими странами больше, чем на 70 млн. гульденов, т. е. около 9%. Но эта цифра ровно ничего не говорит о значении Балкан как рынка для австрийской промышленности: ведь туда шел преимущественно промышленный экспорт. По железу... железным изделиям (в 1894 г.) три названных ближневосточных рынка поглощали около 25% всего экспорта; приблизительно такова же была их роль для экспорта текстильных изделий (кроме шелка) и для готового платья. Сахарная промышленность сбывала на них около 15% своего вывоза, несколько больше был этот процент для бумаги и бумажных изделий, а для спичечной промышленности он составлял даже больше 40%. По некоторым отраслям текстильной промышленности, а именно по шерстяным изделиям, процент этот поднимается тоже до 40¹²⁶ . Совокупность всех этих моментов приводила к тому, что австро-венгерская политика на Балканах может быть сведена к двум основным задачам: во-первых, поддержание территориального status quo; во-вторых, в рамках этого satus quo - всемерное усиление австрийского влияния. Сущность этих обоих политических задач может быть выражена формулой: экономическая гегемония без политической аннексии. Величайшую опасность для подобной политики представляла царская Россия. Укрепление русского влияния на Балканах означало бы не только угрозу экономическим интересам австрийской промышленности, но и огромное поощрение антиавстрийских претензий балканских государств. Отсюда тот панический ужас, который внушало австрийцам утверждение русского влияния в Болгарии или тем более захват Константинополя, который, говоря словами Энгельса¹²⁷ , означал бы "полное господство" России над Балканским полуостровом. Так вырос австро-русский антагонизм, и вместе с тем перед внешней политикой Германской империи при условии отсутствия достаточного контакта с Англией и по мере того, как вырисовывалось отсутствие такого контакта, вставала следующая триединая проблема: 1) сохранение целости Австро-Венгрии, 2) сохранение дружественных отношений с Россией и предотвращение австро-русского конфликта, и все это при третьем условии, - при непременном сохранении австро-русского антагонизма, который заставил бы Австро-Венгрию нуждаться в союзе с Германией. Мы уже упоминали о том ужасе, который вызывала у Бисмарка опасность австро-русского сближения и перспектива "Коалиции Кауница". Лучшей гарантией против этого было сохранение системы дуализма в Австрии. Ибо ведь вовсе не все элементы среди правящих классов Австро-Венгрии быль преисполнены такого панического страха перед "панславизмом", как венгерские джентри и магнаты и либеральная немецкая буржуазия Австрии.

Но в системе дуализма заключался и момент, который вышеобрисованную триединую задачу германской политики превращал в задачу квадратуры круга. Во-первых, именно господство средневековых мадьярских элементов колоссально обостряло национальную борьбу в Австрии, а значит, внутренне ослабляло ее, и тем самым задачу сохранения Австро-Венгрии все более приближало к работе по консервации труда. Национальная борьба грозила затронуть и армию, а в силу этого союз с Австро-Венгрией терял свою военную ценность: "Мне безразлично, - заявил однажды Бисмарк, - говорят ли в Каринтии или в Крайне по-немецки или по-славянски, но для нас важно, чтобы австро-венгерская армия осталась единой. Если она будет

¹²⁶ Osterreichisches Statistisches Handbuch, Hrsg. von derk. u. k. Statistischer Zentraicommission, 14 Jahrgang, 1895. Wien 1896, SS. 205 - 206.

¹²⁷ Fr. Engels, Die auswartige Politik des russischen Zarpentum, "Die Neue Zeit" 1890, s. 147

ослаблен национальными противоречьями, то ценность нашего союзники уменьшится" и "придется подумать, целесообразно ли возобновление нашего союза"¹²⁸ . Система дуализма делала Австро-Венгрию верной союзницей, но она же подрывала и ценность этого союза. Ослабление Австро-Венгрии несомненно повышало ценность русской дружбы для Германии, но тот же дуализм вгонял клин и в русско-германские отношения. Наконец, поддерживая "дружбу" с Россией, подталкивая ее на Балканы, Бисмарк, внешне занимая как будто положение арбитра между Россией и Австрией, в то же время невольно способствовал разложению Турции и прорыву той турецкой плотины, которая защищала Австрию от России, т. е. иначе говоря, если рассматривать дело в большом историческом масштабе, он ставил под угрозу целость той самой Австрии, сохранить которую он так стремился. Этот истинный объективный результат бисмарковской политики Маркс и Энгельс вскрыли, анализируя восточные кризисы в 1877 - 1878 и 1886 - 1887 гг¹²⁹ . Тем самым Бисмарк, подрывал - опять-таки, если взглянуть на вещи в широком историческом масштабе, - основы того самого порядка, который он хотел поддержать. Ведь "Турция и Австрия были последним оплотом старого европейское государственного порядка, который был заштопан в 1815 г., и с их гибелью порядок этот рушится окончательно. Этот крах, который осуществится в ряде войн (сперва "локализированных", а под коней "всеобщих"), ускоряет социальный кризис, а с ним гибель всех этих бряцающих оружием shampowers (дутых держав)". Нельзя было точнее предсказать, куда поведет разложение Австрии и Турции под влиянием русской агрессии и бисмарковского лозунга: "не мешать" Вслед за "локализированной" греко-турецкой войной 1897 г., за балканскими войнами 1912 - 1913 гг. оно действительно привело к "всеобщей" войне 1914 г.

Мы видим, что политика Бисмарка со всеми ее хитрыми комбинациями взаимно дополняющих договоров запуталась в серьезных противоречиях. Недаром старый дипломат Швейниц¹³⁰ с тоской задавал себе вопрос: "Куда же ведет нас эта акробатическая политика?"

Политика Бисмарка основывалась на поддержке царизма в болгарском и константинопольском вопросах. Но как бы он ни сдерживал тут Австрию в ее антирусских выступлениях, царская дипломатия не могла не полагать, что в случае, если бы конфликт принял серьезный характер, жизненно опасный для его участников, Германия окажется на стороне Австро-Венгрии. Характерно, что во время переговоров о заключении договора перестраховки Бисмарк отказался включить в договор обязательство не вступаться за Австрию в случае, если возникнет конфликт из-за ее противодействия России в Болгарии или в проливах¹³¹ .

Так, австро-русский конфликт неизбежно превращался в конфликт русско-германский: "осложнения в русско-германских отношениях коренятся в наших отношениях к Австрии"¹³². В русских правящих сферах были убеждены, что "Австрия только благодаря союзу с Германией в состоянии извлекать пользу из нынешней ситуации на Балканах"¹³³ . Естественным результатом было: во-первых, раздражение на двойственную политику Берлина, во-вторых, учет того, что в случае военного столкновения Германия

¹²⁸ Schweinitz, Denkwurdigkeiten, Bd. II 370 (запись от 18 октября 1888 г.).

¹²⁹ Маркс, К восточному вопросу, т. XV, стр. 380; Энгельс, Письмо Бебелю от 18 сентября 1886 г. (Архив, VI, стр. 359; ср. там же, стр. 380 и след.

¹³⁰ Посол в Петербурге.

¹³¹ G. P., V, стр. 247 и прим.

¹³² G. P. I, 1344 (донесение поверенного в делах в Петербурге Пурталесса о его беседе с Жомини; ср. аналогичное замечание Бисмарка, 1357 стр. 356;

¹³³ G. P. VI, 1363, стр. 360.

окажется во враждебном лагере, а значит и больше того - в силу своей мощи окажется главным противником. И вот случилось так, что, несмотря на всю поддержку, которую Бисмарк оказывал русской дипломатии в Петербурге, привыкли смотреть на Германскую империю именно, как на главный источник военной опасности для России. В силу этого можно сказать, что франко-русский союз в потенции был заложен в союзе австро-германском, а оба они вместе - в том соотношении классовых сил, которое определило формы национального объединения Германии, превратив ее в Великопруссию, и приковало последнюю к Австро-Венгрии. Никакие шахматные ходы бисмарковской дипломатии не могли изменить данного положения вещей.

Мы видим теперь, что тезис Бисмарка об отсутствии противоречий между Россией и Германией оказался исторически несостоятельным: австро-русский конфликт перерос в русско-германский, и между Россией и Германией все же встал восточный вопрос.

Но франко-русские противоречия этим не исчерпывались. С аграрным кризисом, начавшим чувствоваться во второй половине 70-х голов, перед прусским юнкерством встала необходимость обороны от конкуренции русского сельскохозяйственного импорта. В 1879 г. германское правительство вводит пошлины на импортные зерновые продукты, и затем в течение 80-х годов эти пошлины дважды (в 1885 и 1887 гг.) значительно увеличиваются. К этому присоединяется еще стеснение ввоза скота, переходившее сплошь и рядом в полное запрещение ввоза, причем именно только из России под видом защиты против эпизоотии. Все эти мероприятия имели своей целью не только защиту германского рынка от русского аграрного экспорта, но и подготовку к наступлению на как раз в эти же самые годы безудержно растущую таможенную стену, защищавшую русский рынок от немецкого промышленного экспорта. Понятно, что таможенная политика Бисмарка отнюдь не благоприятствовала углублению русско-германской "дружбы". Мероприятия против германского экспорта страшно раздражали русские правящие круги. Но мнению Швейница, "меры против ветлянской чумы (которой болел русский скот) возбудили больше ненависти в Германии, нежели поддержка, оказанная Австрии в восточном вопросе"¹³⁴

Таможенная политика Бисмарка стояла таким образом в резком противоречии с его "большой" политикой. В этом находило свое отражение другое противоречие. В то время как непосредственно экономические интересы прусских аграриев требовали защиты от русской конкуренции, а интересы германских экспортных индустрии требовали завоевания русского рынка и следовательно борьбы против России, - более глубокие классовые интересы тех же слоев, связанные с задачами сохранения существующих форм их классового господства, сохранения всего прусско-германского государства требовали сближения с нею. Иначе тяготевший над Германской империей кошмар коалиций грозил превратиться в действительность. Бисмарк чувствовал это противоречие, но не мог его устранить Он мог изобрести лишь диковинную теорию о якобы полной независимости политических и экономических взаимоотношений между государствами¹³⁵ и продолжать цепляться за уходившую русскую "дружбу".

Все дипломатические комбинации Бисмарка не могли предотвратить франко-русского сближения. "Великие военные державы континента распались на два больших, угрожающих друг другу военных лагеря. Россия и Франция, с одной стороны, Австрия и Германия - с другой"¹³⁶ .

¹³⁴ Schweinitz, II, 40.

¹³⁵ G. P., VI, 1345, стр. 324 и др.

¹³⁶ Энгельс, цит. статья в "Neue Zeit" за 1890 г., стр. 200.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - В. ХВОСТОВ:

Комментарии: