Октябрь 1917 года в пространстве памяти

1957: неоправдавшийся юбилей

Возникшая в июне опасность государственного переворота, а с ним и возвращения сталинизма омрачила подготовку к торжествам по случаю 40-летия Октября. Ставились под вопрос впечатляющие успехи, которые были вызваны энтузиазмом людей и освящены XX съездом партии: получение в результате освоения целинных и залежных земель казахстанского миллиарда пудов хлеба, организация Сибирского отделения АН СССР и строительство для него научного городка близ Новосибирска, спуск на воду первого в мире судна гражданского назначения с ядерной силовой установкой - атомного ледокола "Ленин", начало работы в Дубне ускорителя протонов - синхрофазотрона, рассчитанного на энергию в 10 миллиардов электрон-вольт. В юбилейном году повышалась заработная плата низкооплачиваемым рабочим и служащим, сокращался на два часа (без снижения заработной платы) рабочий день в предвыходные дни, увеличивалась продолжительность отпусков женщинам по беременности и родам. Ошеломляющее впечатление на страну и весь мир произвел запуск первого в мире искусственного спутника Земли. Запуск же второго спутника породил необычные определения - "советская луна", "новые звезды", которые светят не только на башнях Кремля, но и во всей Вселенной.

Однако попытка членов Президиума ЦК в июне 1957-го кулуарно, втайне от членов ЦК, снять Никиту Хрущева создала удручающую обстановку в стране. Стремительный созыв пленума и сокрушительное поражение так называемой антипартийной группы не сумели разрядить напряженную политическую атмосферу. И дело не только в судьбе маршала Георгия Жукова. Он, сумевший переломить ход работы пленума тем, что, умело парировав критические замечания Молотова, Кагановича, Ворошилова в адрес Хрущева, перевел разговор в иную плоскость, обвинив их в расправе в 1937 году над военачальниками, через несколько месяцев был снят со всех постов и обвинен в том, что насаждал в армии культ своей личности. Это была благодарность по-сталински.

Росло неверие молодежи, особенно студенчества, в партийно-государственные идеологические установки. Разрыв между мировоззрением молодого и старшего поколений, растущие симпатии к западному образу жизни и западным идеям были продемонстрированы во время Московского фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Под воздействием XX съезда, венгерских и польских событий 1956-го по всей стране снова возникали подпольные молодежные группы. Для них 40-я годовщина Октября прошла под лозунгом "Защитим курс XX съезда", в решениях которого они видели возврат к идеалам революции. Члены группы Льва Краснопевцева, возникшей тогда на историческом факультете МГУ, даже после ареста, в лагере, писали объемистый труд для ЦК КПСС, для партийцев с новыми идеями. В исторической части они осуждали декабристов за поспешность и полностью принимали Октябрьскую революцию. В разделе же о современности предлагали провести реформу промышленности с предоставлением прав предприятиям, отправить в отставку Хрущева, а руководство реформами возложить на Алексея Косыгина.

Реагируя и на угрозу ресталинизации, и на растущее разочарование молодежи, понимая, что и сравнения показателей экономического роста СССР с 1913 года уже не производят должного впечатления, Хрущев сделал ставку на заявление перспектив коммунистического строительства и подробное обоснование задачи за 15 лет догнать и превзойти США по объему производства. Этот лозунг, равно как и появление в президиуме торжественного заседания, посвященного юбилею,

Окончание. Начало см. "Политический класс", N 10/07.

стр. 96

Мао Цзэдуна, вызвали приступ бурной радости собравшихся в Большом театре. Новая цель, казалось, придавала новый смысл воспоминаниям об Октябре.

1967: Октябрь и смена культурного кода

Оттепель и такие ее ключевые слова, как "искренность", "личность", "правда", Петр Вайль и Александр Генис сравнивали со второй половиной 60-х годов, когда опора стала видеться в "родине", "природе", "народе". Все эти слова - однокоренные от "рода". Советский народ - "общность, накрученная на стержень общей идеи и цели" - расслаивался на нации.

Накануне 50-летия революции среди писателей и критиков, группировавшихся вокруг журнала "Молодая гвардия", вызрела идея использования в своих националистических построениях не только дореволюционных русских духовных ценностей, но и ценностей, принесенных Октябрьской революцией. Ее назвали Великой русской революцией, поскольку совершена она была русским народом, который "босиком и куда уж как без приварка создал гигантскую индустрию". Однако, по мнению "молодогвардейцев", одним из последствий революции стало временное ослабление национальных начал, нигилистическое отношение к национальным святыням, и особенно к деятельности царей, полководцев и Русской православной церкви. Подлинный перелом в этом отношении произошел, по мнению "русистов", только после 1937 года. Правда, этот вывод был провозглашен не в юбилейные дни, а через три года, в 100-летнюю годовщину Ленина, когда движение русских националистов было практически оформлено, причем не без поддержки части высшего руководства страны.

Новый идеологический поворот совпал с двумя другими тенденциями. Одна из них стала доминиро-

стр. 97

вать после 1965 года и была связана с формированием культа Великой Отечественной войны как новой "подпорки" Октября. Не случайно именно в 1967-м при непосредственном участии Леонида Брежнева открылся памятник-ансамбль героям Сталинградской битвы на Мамаевом кургане в Волгограде и был зажжен Вечный огонь на Могиле Неизвестного Солдата у Кремлевской стены в Москве. Вторая тенденция обнаружилась за год до 50-летия Октября, когда три историка - Евгений Жуков, Владимир Трухановский и Виктор Шунков - выступили в "Правде" с тезисом о том, что "никакого периода культа личности не было", что это понятие "немарксистское, отдает субъективизмом, а стало быть, научно несостоятельное". Почти одновременно на большом всесоюзном совещании-семинаре идеологических работников в Москве представители Грузии предприняли беспрецедентную попытку реабилитировать Сталина. Секретарь ЦК КП Грузии Давид Стуруа прямо заявил: "Нас иногда называют сталинистами, но мы не видим в этом ничего зазорного. Мы гордимся, что мы сталинисты. Я - сталинист, потому что с именем Сталина связаны победы нашего народа".

Слова Стуруа вызвали аплодисменты примерно 70% присутствовавших на совещании. И хотя в традиционных тезисах ЦК к 50-летию Октября в мягкой форме содержалось одобрение решения XX съезда по преодолению культа личности, линия на ресталинизацию была очевидна. Примечательно, что это совпало по времени с побегом из СССР дочери Сталина - Светланы Аллилуевой, сменой Владимира Семичастного на посту главы КГБ Юрием Андроповым, распространяемым среди интеллигенции письмом Александра Солженицына о цензурном произволе в литературе. По этому поводу

стр. 98

Георгий Владимов писал в президиум съезда писателей: "Это происходит в пролетарском государстве. Это происходит на 50-м году Революции. <...> И вот я хочу спросить полномочный съезд - нация мы подонков, шептунов и стукачей или же мы великий народ, подаривший миру бесподобную плеяду гениев?"

Подлинная память об Октябре ожила, пожалуй, лишь в одном месте - в театре "Современник", поставившем пьесу Михаила Шатрова "Большевики". В центре спектакля - всего лишь несколько часов, вместивших в себя весть об убийстве Моисея Урицкого в Петрограде, покушение на жизнь Ленина, сообщение о кулацком мятеже в Ливнах и других актах белого террора... Рядом с комнатой, где лежит тяжелораненый Ленин и врачи еще не дают надежды на добрый исход, Совет народных комиссаров под председательством Якова Свердлова принимает решение о красном терроре. Вопрос о прерогативах власти, методах насилия и террора после государственного переворота, который был лишь умозрительной гипотезой для декабристов, шел отдаленным фоном деятельности народовольцев, встает здесь со всей неотложностью и остротой. Дискуссия ведется вокруг таких вопросов: нужна ли новой власти "слепая ярость массы", что делать с "нашими уездными Дантонами и Робеспьерами", которые делают "стенку" основным методом решения всех противоречий, какими будут последствия террора? Один из ключевых пунктов "правильного" развития революции формулирует Свердлов: "Гласность действия карательных органов. Публикация всех имен арестованных, всех имен заложников, всех смертных приговоров. Классовый подбор аппарата. Неуклонное соблюдение основного принципа красного террора: это террор класса против класса руками класса во имя класса... Нам не нужны профессиональные каратели". Примечательной была и реплика Луначарского, который допускал насилие, но утверждал: "Все-таки истинный социализм может быть насажден в мире не винтовкой и штыком, а только наукой и широким просвещением трудящихся".

На премьерной афише "Большевиков", подаренной "Современником" Шатрову, Олег Ефремов написал: "Миша, давай и дальше прославлять большевиков". Это пожелание исполнится, однако, только через 20 лет. До этого надо будет пережить успехи "развитого социализма", принятие новой Конституции, воспевание Брежнева как главного вдохновителя всех побед страны.

1977: главное событие XX века

60-летие Октября по масштабам празднования превзошло все предшествовавшие юбилеи революции. Под формулировку "Победа Октября - главное событие XX века", выдвинутую Брежневым, подтягивались новые победы СССР - стройки века (БАМ, Атоммаш, КамАЗ), досрочный запуск Усть-Илимской ГЭС, создание сверхзвукового пассажирского самолета Ту-144. За месяц до юбилея была принята новая Конституция, а за день до 7 ноября на Останкинской телебашне на отметке 540 метров впервые был поднят Государственный флаг страны, специально изготовленный из стопроцентной нитронной пряжи. Массовый спортивный праздник молодежи в "Лужниках",

стр. 99

включавший и установление мировых рекордов штангистом Василием Алексеевым, демонстрировал миру, что Москва не случайно избрана столицей Олимпийских игр 1980 года. Все это должно было подтвердить главный тезис доклада генсека на торжественном собрании: "Мы первыми на земле создали развитое социалистическое общество, мы первыми строим коммунизм".

Эти слова не воспринимались большинством людей. Их реальные доходы заметно упали, увеличились диспропорции между платежеспособным спросом населения и его товарным покрытием. Внушительных масштабов достигла спекуляция. В руках небольшой группы населения (деятелей "теневой" экономики) оседали значительные денежные средства. "Подпольные миллионеры" стали жить открыто, не стесняясь и не боясь.

Неблагоприятные тенденции в экономике совпали с обострением международной обстановки, повышением вероятности ядерного конфликта.

Идеи и цели, вдохновлявшие представителей старших поколений, утрачивали свою значимость. А настроения заметной части молодежи выразил один студент из Челябинска: "Хочу спросить: почему почти все измеряется деньгами?! <...> Я хочу узнать: есть ли еще что-нибудь святое, кроме денег? Что делать дальше, как жить без идеалов?"

1987: последний советский юбилей Октябрьской революции

Было невероятно, что у Михаила Шатрова появилась возможность прийти к Ефремову, теперь уже во МХАТ, с новой пьесой об одном лишь дне из тех, что потрясли весь мир. В будущем спектакле под названием "Дальше...

стр. 100

дальше... дальше!" автор вывел на сцену 24 реальных персонажа, стоявших по разные стороны октябрьских баррикад, сместил их во времени, свел в полемике. Обсуждение пьесы Олег Ефремов подытожил такими словами: "Смысл пьесы для меня однозначен. Пока мы не скажем честно и открыто, что мешало нашему движению, пока не уясним, в чем причины ошибок, неудач и трагедий, мы не сможем двигаться вперед". В этом же духе на страницах популярнейших "Московских новостей" рассуждал Юрий Афанасьев: "Мы еще не в полной мере осознали, почему применительно к перестройке говорим - революция, почему сопоставляем ее историческое значение с Октябрьской революцией. <...> Наше хорошее главным образом в том, что мы стали страной, способной сделать наконец решающие шаги к зрелому полномерному социализму, в том, что мы остались верными революционным идеалам, возненавидев то, что предавало и предает их, что деформировало и деформирует социализм".

Пространство памяти об Октябре начало организовываться заново. Дискуссии историков и писателей разрушили представление о монолитном единстве большевиков в октябре 1917 года. Критике были подвергнуты старые подходы, которые не давали возможности верно оценить поведение отдельных деятелей революции. Если, к примеру, считать, что Зиновьев и Каменев просто изменники, непонятно, почему после победы революции по предложению Ленина они вошли во ВЦИК. В вышедшей в сентябре 1987 года третьей по счету энциклопедии "Великая Октябрьская социалистическая революция" были приведены не сотни, а многие тысячи фамилий - полные составы ВРК во всех губерниях, организаторы Красной гвардии, подробные сведения о таких партиях, как кадеты, эсеры, меньшевики. Однако справки на Троцкого, Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева были написаны весьма странно, с акцентом на их предшествующие и последующие ошибки, то есть на оценку их деятельности в момент революции накладывалось их будущее.

Неудовлетворенность существующими ответами об Октябре вызвала большой интерес к распространяемой по Москве русской версии изданной в США книги Стивена Коэна "Переосмысливая советский опыт". В ней содержалось опровержение основополагающего тезиса "тоталитарной советологии", который сводился к неразрывной преемственности между первоначальным вариантом русского коммунизма - большевизма - и сталинизма, который с неизбежностью развивался из Октября 1917 года. Одетая в смирительную рубашку этой дидактической схемы советология увязла в интеллектуальной косности, в непрерывных повторах типа: "Сталинизм - единственно рациональный, логичный и даже триумфальный итог большевистской революции".

Коэн назвал подобную хитрость заинтересованного исторического мышления "виговским принципом", имея в виду старую традицию английской школы писать летопись прошлого, исключив из рассмотрения сложности и спрямив извилистый путь исторического развития, излагать прошлое в услугу настоящему и ставить на историю заплаты текущих соображений. Конечно, замечал Коэн, историки-виги таким образом славили Британию, а виги-советологи, идя этим же путем, осуждают

стр. 101

советское общество, но сам прием - один и тот же. Этот упрек относится и к нашим догматикам и тем учебникам, в которых без труда можно было вычитать образ монолитной, замороженной во всех ее компонентах, формах и связях системы, история которой в принципе завершена и защищена от закона перемен.

Параллельно новому освещению пространства памяти о революции и ее последствиях в умах так называемых постмодернистских поэтов в 1987 - 1988 годах возникала совершенно иная конструкция отношения к прошлому. Тимур Кибиров в своем стихотворении "В рамках гласности. 2" фантастически "перестроил" памятник Сталину в памятник Пушкину и сопроводил это действо умилениями "лирического героя" по поводу преодоления сталинизма. Но концовка стиха завершилась "неожиданной" передачей поэту "сталинского контекста" при сохранении "пушкинского":

  
  
 Пушкин - наш! Народу 
           он любезен! 
 Он артиллеристам дал приказ! 
 С трубкой мира, с молодежной 
          песней 
 Он в боях выращивает нас!  
  
 

Так в самом начале перестройки Кибиров указал на потенциальную опасность, коренящуюся в "историческом сознании", - опасность того, что на деле оно окажется суммой стереотипов, своего рода трансформером, открытым для любых манипуляций. Деконструкция тоталитаризма легко оборачивалась его реконструкцией под флагом возвращения к "исторической правде". Последовательные предположения героя о перестройке памятника Сталину в памятник Ленину, Черненко, Карлу Марксу, Пугачеву и, наконец, Пушкину - не цепочка абсурдистских акций, а ироничное чередование этих персон. Ленин в "очеловечивающей" стилистике пьес Михаила Шатрова идет на первом месте, посколь-

стр. 102

ку это ближайшая стадия возвращения к истокам "подлинного социализма". Черненко идет на втором месте как "меньшее в сопоставлении со Сталиным зло" и как показатель горизонта ожиданий "реалистов", которые были застигнуты перестройкой врасплох. Маркс - отсылка к "марксистской оппозиции" в СССР и одновременно возможная платформа ревизии "реального социализма". Пугачев - образ стихийно-хрестоматийный, но одновременно скрытая эманация и революционно романтизированного Ленина, и Пушкина. Наконец, сам Пушкин - "наше все" и соответственно максимум ожиданий.

Кибиров равноудален от сталинизма и "шестидесятничества" (как антисталинизма), но он многовариантно возобновляет эту связку, дополняет ее "досталинской эпохой", а главное - либерализацией 1987 года. Спящий тракторист, пьяница и матерщинник выступает у него вместо ожидаемого "человеческого фактора". Пустая кабина "летящего с ускорением" трактора символизирует и советскую, и постсоветскую обыденность. Художественные и общественно-политические интенции "шестидесятников" персонифицируются наиболее этикетной фигурой:

  
  
 Тройка мчится, мелькают 
          страницы, 
 Под дугой Евтушенко поет. 
  
 

"Шестидесятничество" становится объектом безапелляционной критики за инфантилизм и конъюнктурное приспособленчество, с одной стороны, и претензий на моральную и культурную монополию, романтический "мессианизм" - с другой. Для Кибирова это - две стороны одной медали "тоталитарной чеканки". Дмитрий Пригов тоже предложил свое понимание различия между "революционным" и "сталинским" периодами. Это различие констатируется так, чтобы в ходе понятийной эквилибристики доказать "от противного" их тождественность:

  
  
 Латыша стрелок латышский 
 Подстрелил - ай да стрелок! 
 А ворошиловский стрелок 
 Ворошилова не смог 
 Однако. 
  
 

Протест против официального и "шестидесятнического" романтизмов, конечно, распространится только в 90-е годы. Пока же в конце 80-х власти нетрудно было загнать его в подполье. Тем более что "шестидесятники" - дети XX съезда - так хотели "исправить и обучить власть", так стремились "достроить социализм". Это общее настроение выпукло передал специальный номер "Московских новостей" за 8 ноября. Все развороты газеты объединялись "Семью кадрами о семи десятилетиях", которые представляли в основном писатели-"шестидесятники" Сергей Залыгин, Анатолий Злобин, Вячеслав Кондратьев, Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Даниил Гранин и Владимир Лакшин. И для нового генсека Михаила Горбачева, выступившего в Кремле с докладом "Октябрь и перестройка: революция продолжается" юбилей был тем "моментом памяти" и "моментом размышления", которые фокусируют прошлое в болевых точках сегодняшнего дня. Ликвидировав их, взяв из опыта революции то, что необходимо, Советский Союз снова выйдет на дорогу к "новому миру - миру коммунизма" и с этой дороги "не свернет никогда".

1997: 9 мая - новое 7 ноября

Можно ли было представить, что через десять лет "коммунизм" станет чуть ли не ругательным словом, а праздник Октябрьской революции приобретет причудливое, но официальное название - День примире-

стр. 103

ния и согласия?.. Новая власть новой России, пережившая первую революционную волну 1991 - 1993 годов и одержавшая на деньги олигархов победу на президентских выборах 1996 года, стремительно покидала пространство памяти о революции. При Ельцине единственной духовной опорой для разных поколений останется День Победы. Именно он обретет своего рода системообразующее для государственности значение. 9 мая станет нашим новым 7 ноября.

Повсюду развешивались гербы романовской империи, вытеснялась советская символика. Вот уже и данные фонда "Общественное мнение" показывали, что в 1997 году день 7 ноября ничего не означал для 20% опрошенных, являлся лишь дополнительным выходным днем для 22%, а большим революционным праздником его назвали 47% и годовщиной трагедии - 8%. Октябрьская революция под занавес XX века оказалась нужной разве что партиям коммунистического толка и ученым левой ориентации.

Первым даже удалось 7 ноября собрать на Дворцовой площади, "колыбели революции", 35 тысяч человек - представителей более 50 левых партий и движений из стран СНГ, Балтии и "дальнего зарубежья". Вдохновленный наэлектризованной атмосферой лидер Российской коммунистической рабочей партии (РКРП) Виктор Тюлькин под одобрительный гул митингующих воскликнул: у коммунистов "уже достаточно сил, чтобы снова взять Зимний дворец, и недалек тот день, когда они смогут взять Смольный и Кремль!". Демократические партии и движения Питера проигнорировали юбилейную дату и выставили у Казанского собора лишь 40 человек с лозунгами "Убей в себе коммуниста!", "Коммунисты, покайтесь!".

Освобожденное властью пространство памяти открывало возможность спокойно, по-новому, без конъюнктурных наслоений изучать историю революции. Однако довольно быстро эта тема стала монополизироваться созданным обществом "Российские ученые социалистической ориентации" (РУСО). И как когда-то ЦК КПСС, оно даже попыталось взять на себя подготовку тезисов к 80-й годовщине Октября. Но груз

стр. 104

старых политизированных вопросов не позволил РУСО привлечь к себе внимание общества. Кому, кроме этих ученых, было интересно приравнивать Сталина к Ленину или разделять ленинский и сталинский периоды - а соответственно и две модели социализма. К тому же в это время либералы активно внедряли в массовое историческое сознание и образовательные стандарты совершенно иные идеи и мысли. Октябрьская революция - это случайно удавшийся заговор кучки политических авантюристов, которые столкнули Россию с нормального, цивилизованного пути развития. Октябрь, Гражданская война, радикалистская революционная политика большевиков дискредитировали популярные тогда идеи революции, социализма и социальной справедливости. Это укрепило тягу стран Запада к стабильности и порядку, способствовало консолидации либеральных и консервативных сил на антикоммунистических позициях. Наследие Октября не имеет никакого практического значения. Семь десятилетий существования советской власти - "черная дыра" российской истории, историческая ошибка, бесплодный роковой зигзаг, на который можно списать все то плохое, что происходит в России сегодня.

2007: революция возвращается?

На рубеже третьего тысячелетия казалось, что споры о революциях окончательно уходят в академические кабинеты и университетские аудитории, что через какое-то время ученые все-таки смогут предложить обществу сбалансированный, основанный на консенсусе, корректный взгляд на Октябрь. Однако террористическая атака 11 сентября 2001 года и "цветные революции" на постсоветском пространстве резко изменили ситуацию. Для понимания природы революций

стр. 105

XXI века (некоторые политологи поспешили назвать их управляемыми, эрзац-революциями) срочно потребовался глубокий исторический контекст, в том числе и переосмысление опыта Октября. Во-первых, встает вопрос легитимности. Что нужно для взятия власти - воля восставшего народа или правовые решения, включая признание выборов? Во-вторых, каковы обязательные условия возникновения революций. "Низы" не хотят, а "верхи" не могут или все-таки - раскол политической элиты и завышенные ожидания людей? В-третьих, в чем состоит роль внешнего фактора. Сила примера (западного, российского) или финансовые и информационные интервенции?

Тема революции стала и предлогом для разминки различных политических сил в самом начале 2007 года. Они вызвали на телевизионный "ринг" Февральскую революцию 1917-го. Но когда дело стало сводиться к банальностям вроде пересказа старых учебников депутатом Николаем Харитоновым, на роль тяжеловеса был призван Александр Солженицын с его "Размышлениями о Февральской революции". Однако получилось так, что комментарии Натальи Солженицыной для России и мира оказались более возбуждающими, чем сам текст писателя, созданный в 80-е годы прошлого века. Статья должна служить напоминанием политическим силам России об опасности, обусловленной значительным разрывом между богатыми и бедными, а также разительным контрастом в образе жизни и нравственных установках, которые преобладают в российской столице по сравнению с гораздо менее процветающей провинцией. Через свою жену писатель передал предупреждение: "Если правительство не будет уделять внимание провинции, последствия могут быть очень тяжелыми".

В самом же тексте внимательный читатель мог обнаружить довольно распространенное мнение о том, что Февральская революция - результат случайности, рокового стечения обстоятельств, что ее сравнительно легко можно было бы упредить более внимательным отношением к делам земледелия. То, что царь и его правительство за почти три года войны ничего не смогли сделать, чтобы не возникли перебои с хлебом в Петрограде и других крупных городах, в расчет как бы и не бралось. Наверное, не стоит придавать и роковую роль тому, что в Ставку возвратился "больной и расслабленный" генерал Михаил Алексеев, сменивший "огневого" генерала Василия Гурко. На самом деле, Алексеев и другие генералы осознавали, что возможностей подавить революцию у них нет.

Понятно, что большинство историков революцию в феврале 1917-го рассматривают как стихийное, непредсказуемое явление, обусловленное, однако, предшествовавшими десятилетиями развития России. Но, несмотря на неуместность аналогий с 1917 годом, обратили на себя внимание некоторые другие заявления. Владислав Сурков на одном круглом столе заявил: "Революция - это прежде всего разорение, истребление. Мы плачем о демографии, а сами тоскуем по потрясениям. Нужно навсегда изъять революцию из нашей политической практики". И добавил, вспомнив большевистский лозунг поражения русского правительства в Первой мировой войне: "Не нужно желать поражения или ослабления своей стране. Если вам не

стр. 106

нравится власть, вы можете с ней бороться, но желать своей стране поражения и ослабления - это просто безнравственно. <...> В результате революционных действий этих романтиков к власти приходят обычно маньяки и террористы".

Предотвратить революцию, однако, еще никому не удавалось. Никто и никогда не мог предсказать, когда именно революция начнется в данной стране. Однако искусно сконструированные идеологические модели, не решающие реальные социально-экономические проблемы, а создающие иллюзию благополучия, не способны сдержать накопление усталости и раздражения, которые в какой-то момент могут спровоцировать активную часть людей на выступления.

Почему революции смешались в исторической памяти

Дискуссия о Феврале не оттесняла, а подразумевала и Октябрь 1917 года. Просто в СМИ автоматически продолжают прокручиваться избитые темы - "заговор", "октябрьский переворот" во главе с "немецким агентом" Лениным, "англо-американским" шпионом Троцким. Конечно, это будоражит больше, чем занудные объяснения о кризисе, войне, "тюрьме народов", природе насилия. Понятно, что никто из разумных людей не собирается выбрасывать Октябрьскую революцию из истории России, даже если ее годовщины перестали праздноваться официально. Некоторые страны прошли это. Те же французы в течение ста лет возлагали на свою Великую революцию любую ответственность за все, что случилось во Франции потом. И у нас за 90 лет в пространстве памяти о революции возникали самые причудливые комбинации. Отсюда и разыгрывание конъюнктурных юбилейных сценариев, то есть, по существу, грубое использование истории в политических целях.

В какую же сторону сегодня пошел маятник памяти об Октябре? На поверхности - тривиальные сюжеты в развернувшейся общественной дискуссии. Вина, как и прежде, возлагается на интеллигенцию, правда, теперь еще и за 1991 год. Но молодежь в "коммунистический рай" уже не загнать и вообще ей не надо интересоваться "всей этой мутью - политикой". Из новых же акцентов бросилось в глаза, что революцию обозвали "проектом". Заново некоторые историки расставляют в пространстве памяти ее главных героев. Сталин теперь - не только в контексте Победы 1945-го, но и Октября 1917-го - "творческий" и "эффективный" менеджер, а Ленин - просто "марксистский догматик".

Судя по опросу, проведенному фондом "Общественное мнение" (формально - исключительно о Феврале 1917-го), в обществе возникло довольно неожиданное смешение представлений об обеих революциях. Говоря об одной из них, подразумевают другую, и наоборот. "Свержение монархии", "временное правительство", "Керенский", "Ленин пришел к власти", "взятие Зимнего дворца", "власть Советов". Что кроется за этим? Странные аберрации памяти, слабости исторического образования или что-то другое? Тот же опрос показал, что важна не последовательность событий, не разделение революций на хорошую и плохую, с демократической или диктаторской окраской. Уже Февраль, за которым видится Октябрь, вызывает такие катастрофические ассоциации, как "беспредел и хаос", "голод", "разруха", "дурдом", "кошмар", "революция - это хаос", "лучше бы ее не было".

стр. 107

Но рядом - "борьба за справедливость", "после этого бедным жить лучше стало". То есть революция воспринимается современниками и как "социальная болезнь", и как "праздник угнетенных", и с "первородным грехом", и со "святыми идеалами". Именно так "революция продолжается" сейчас в памяти.

А значит, призрак революции еще бродит по России. Некоторые желают его материализации и даже разыгрывают сценарии нового революционного приступа. Противостоять этому можно одним хорошо известным, но скучным и рутинным способом - умной политикой, а также подключением к ее разработке и проведению самых разных сегментов политической элиты и гражданского общества. А еще пониманием того, что авторитарно, через режим личной власти обновление, реформы не обеспечить. Однако нельзя зацикливаться на идейной составляющей реформаторства, надо переводить акцент на его технологическую, прикладную сторону, когда эффективность станет главным критерием оценки всего процесса преобразований. Все это, возможно, и способно успокоить призрак Октября. Успокоить через объяснение того, что люди, ощутившие и пережившие революцию на себе, понимают, что больше не хотят жить в эпоху радикалистских перемен и платить за них непомерную цену, они не хотят становиться жертвами утопических представлений той или иной политической силы. Тем более что эти силы, "пожирая" друг друга, цинично используя имя революции в борьбе за власть и собственность, для необъяснимых скачков и забеганий, фактически и не замечают, как начинают забывать о первопричинах революционных потрясений, как переходят к забалтыванию истинных движущих принципов избавления от гнета и тирании, к предательству идей свободы. Именно так и был убит Октябрь, призрак которого должен наконец-то успокоиться.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Комментарии: