Маршал Советского Союза А. М. Василевский

Ранние годы моей биографии вплоть до времени Великого Октября не содержат в себе ничего особенного. Я вышел из духовного сословия. Но таких людей в России были десятки тысяч. Я служил до революции офицером в старой армии. Но и таких людей в России были десятки тысяч. Переломным оказался именно 1917 год. Он стал рубежом новой эпохи в жизни всей России, всего человечества, миллионов граждан и перед каждым поставил вплотную вопрос: с кем ты? По какую сторону баррикад изберешь себе место? Ответом была конкретная деятельность того или иного лица. И вот тут-то оказалось, что мнившаяся прежде единой и сплоченной масса защитников старого строя резко размежевалась. Одни ушли в стан белогвардейщины, другие, а их было довольно много, - в ряды защитников Советской власти. Среди последних был и я. И с тех пор вот уже более полувека я с гордостью несу службу в Советских Вооруженных Силах. Почему же так произошло? Каким образом бывший штабс-капитан стал красным командиром, потом членом Коммунистической партии, делегатом ее съездов, членом ЦК КПСС? Опять-таки не я один прошел этот путь. Просто здесь, как в капле воды, отразилась судьба многих и многих лиц моего поколения, для кого Октябрьская революция явилась событием, в корне изменившим весь ход жизни, образ мыслей и взгляд на вещи. Тем самым моя биография становится в какой-то степени типичной. Может быть, поэтому она и покажется любопытной читателю, как еще одно небольшое свидетельство того крутого поворота, который полустолетием ранее потряс земной шар и перевел его историю на социалистические рельсы.

Годы моего детства прошли в постоянной нужде, в труде ради куска хлеба насущного. Мой отец, Михаил Александрович, ныне покойный, лишился своего отца в 17-летнем возрасте. Моя бабушка сказала сыну, что помочь ему приобрести законченное среднее образование она не сумеет, так как жить не на что. К тому же вскоре она вышла замуж за крайне низкооплачиваемого мелкого служащего уездного земства, и отец остался без всяких средств к существованию, предоставленный самому себе. Что делать? Единственное, чем он обладал, это хорошим голосом. Поэтому ему удалось устроиться в хор Костромского собора. Потом, перебравшись к себе на родину, он стал церковным регентом (дирижером хора) и псаломщиком в селе Новая Гольчиха, Кинешемского уезда (ныне Вичужского района, Ивановской области), в нескольких верстах от села Хреново, в котором он родился, Вскоре он женился на Надежде Ивановне Соколовой, дочери псаломщика села. Углец, того же уезда. К 1912 г. в семье насчитывалось уже 8 детей. Биографии моих братьев и сестер тоже во многом типичны. Скажу о них в двух словах. Первенец, Александр, умер ребенком. Дмитрий стал офицером Советской Армии. Екатерина несколько десятков лет трудилась сельской учительницей, потеряла в Великую Отечественную войну мужа и сына. Я был четвертым. Евгений в годы Советской власти стал председателем колхоза, а затем областным агрономом; Виктор - штурманом авиации; Елена и Вера - работниками сельских школ, Маргарита - лаборанткой научно-исследовательского института.

Родился я в 1895 г., а через два года отца перевели священником в село Ново- Покровское, ныне не существующее и состоявшее всего из трех домов да школы. Постоянная нужда заставляла всех членов семьи от мала до велика много трудиться. Скудное отцовское жалованье расходовалось быстро, и жили мы в основном на то, что давали нам огород и поле. Зимой отец подрабатывал, столярничая и изготовляя по заказам земства школьные парты, столы, оконные рамы, двери и ульи. В еще большей нужде проходила жизнь крестьян окрестных деревень. На клочках плохой, до предела истощенной и почти не знавшей удобрений земли крестьянские семьи прокормиться не могли. Поэтому почти все работоспособное мужское население деревень, а нередко и женщины вынуждены были искать заработок вне дома, предлагая свой труд почти за бесценок фабрикантам, помещикам и купцам. Чаще всего уходили на ткацкие фабрики Коновалова, Раззореновых, Миндовских, Кокаревых и других богачей, обосновавшихся в районе Кинешмы и Вичуги. Кормильцы крестьянских семей работали на фабриках круглый год, включая летнее, самое страдное для деревни время, верст за двадцать от дому, живя в фабричных казармах или на постое, а к семьям возвращались лишь по воскресным и праздничным дням. В деревнях оставались немногие мужчины, а также женщины, старики и дети. Подростки с 10 - 11 лет поступали в фабричные ученики, получали, конечно, гроши, а выполняли норой работу взрослых. Те из крестьян, кто оставался в деревнях, чтобы прокормиться, зимними месяцами искали побочный зара-

Из мемуарных записок автора. - Ред .

боток поближе к дому: шли в лесозаготовительные, артели; возили, на те же фабрики; топливо, если имели лошаденок; валяли на дому обувь из шерсти, получаемой от заводчиков. Женщины и девушки вязали, а потом продавали на стороне грубошерстные варежки, перчатки и чулки.

Постоянное общение крестьян с коренными фабричными рабочими и пролетаризация первых благотворно влияли на сознание сельского населения. В нем зрела оппозиция к существовавшему строю. Вот несколько эпизодов того времени. В феврале 1907 г., когда я учился в 3-м классе Кинешемского духовного училища, в связи с ростом цен на хлеб рабочие всех кинешемских фабрик объявили забастовку. На городской базарной площади состоялся большой, митинг. На нем создали "хлебную комиссию". Эта комиссия, поддержанная, трудящимися города и крестьянами ближайших деревень, выполняя наказ участников митинга, своей властью взяла на учет продовольственные запасы, имевшиеся в городе, и заставила торговцев продавать хлеб по установленной комиссией твердой цене. Замечу при этом, что комиссия проводила всё свои заседания совершенно открыто, заняв здание Городской думы. Навсегда запечатлелись в моей памяти ответные меры властей и учиненный ими дикий произвол. В город прислали из Костромы казаков. Театр, носивший имя нашего дорогого земляка, драматурга А. Н. Островского, закрыли, общедоступную библиотеку-читальню разгромили, "хлебную комиссию" разогнали. Начались массовые аресты. Местная тюрьма была переполнена арестованными. Но я, 12-летний мальчик, запомнил также, что и в те часы массового отчаяния в городе распространялись большевиками воззвания, призывавшие рабочих к продолжению борьбы, и лозунги: "Не века и даже не долгие годы будет царить у нас на Руси произвол. Час возмездия и всенародной расправы близок, товарищи!".

А вот пример из более позднего времени. В мае 1914 г. рабочие прядильной фабрики на "Большой Кинешемской мануфактуре", получив от фабрикантов отказ удовлетворить их настойчивые требования повысить на 20% заработную плату, принять меры к улучшению жилищных условий и наладить медицинскую помощь рабочим, объявили стачку. Вслед за ними поднялся на борьбу пролетариат других фабрик города, а в июне бастовали рабочие уже всех фабрик Кинешемского уезда. В результате массовой забастовки рабочие победили, капиталисты вынуждены были сдаться и полностью удовлетворить требования трудящихся. Сугубо политический характер носили выступления и в семинарии, в которой я учился с 14-ти лет, после сельской школы и духовного училища. Учащиеся Костромской семинарии в 1909 г. принимали участие во всероссийской забастовке учащихся духовных семинарий, вспыхнувшей в ответ на решение министерства просвещения запретить доступ в высшие учебные заведения окончившим четыре общеобразовательных класса семинарии. Тогда, насколько я помню, во всех семинариях России занятия почти одновременно были прекращены (за исключением старшего богословского - 6-го класса). У нас в Костроме в результате попытки уговорить семинаристов прекратить забастовку, вернуть назад петицию, врученную забастовочной комиссией ректору семинарии, и возобновить занятия приехавший к нам губернатор, вместе с ректором были освистаны и со скандалом вынуждены были покинуть актовый зал семинарии. Правда, вслед за тем в 24 часа полиция выдворила всех нас из Костромы. Семинарию закрыли, и мы вернулись в нее лишь через несколько месяцев после того, как наши требования, правда, лишь частично, были удовлетворены.

Шло лето 1914 года. Я только что перешел в последний класс семинарии. Летние каникулы, как и прежде, проводил у себя дома, почти все время, как и вся наша семья и окрестные крестьяне, уделяя сельскому хозяйству. Там-то и застала меня весть и начале войны, опрокинувшая в дальнейшем все житейские планы и направившая мою жизнь совсем не по тому пути, который намечался ранее. Я мечтал, окончив семинарию, пойти поработать года три учителем в какой-нибудь начальной сельской школе с тем, чтобы, скопив небольшую сумму денег, поступить затем в агрономическое учебное заведение или в московский Межевой институт. Получилось же так, что я вместо агронома или землемера совершенно неожиданно для себя и своих родных стал профессиональным военнослужащим. Меня обуревали патриотические чувства. Лозунги о защите Отечества, выдвигавшиеся официальными кругами, я воспринимал всерьез и как должное. Поэтому, как только я вернулся в Кострому, тут же вместе с несколькими друзьями, по классу испросил разрешения держать выпускные экзамены экстерном, чтобы затем отправиться в Действующую армию. Наша просьба была удовлетворена. Сдав экзамены, мы в январе 1915 г. находились уже в распоряжении костромского воинского начальника, а к февралю были направлены в Москву и зачислены в Алексеевское военное училище. Решение стать офицером было принято мною не ради того, чтобы попытаться сделать карьеру военного. Я хотел принять участие в обороне страны, а потом надеялся, если останусь жив, вернуться к мирному труду на земле и там работать всю свою жизнь, помогая земледельцам в каком-нибудь углу бескрайних российских просторов. Конечно, я и не подозревал тогда, что в дальнейшем все повернется иначе: и Россия будет уже не та и я стану совсем другим.

В Алексеевской училище я проходил ускоренный курс обучения военного времени и приобрел знания и навыки, необходимые офицеру на первых порах. Но потом я очень быстро убедился, что хороший офицер - это не только тот, кто много знает, выработал в себе определенные навыки, усвоил те или иные профессиональные приемы. Необходимым качеством командира является умение руководить подчиненными, воспитывать и обучать их, обеспечивать высокую дисциплину и сознательную исполнительность. Уме-

ние добиться от подчиненных повиновения есть один из основных признаков талантливости армейского командира, один из критериев деловых качеств военачальника. История войн знает немало примеров, когда блестящие, тщательно разработанные тактические и оперативные замыслы оставались лишь на бумаге, а создателей их ждал бесславный конец только потому, что им неведомо было искусство повелевать подчиненными, обеспечивать точное исполнение своих приказов и распоряжений. Командир, не овладевший этим искусством, не может ни организовать бой, ни руководить им. Но и в мирное время такому командиру нельзя доверить людей, ибо он не сможет обеспечить поддержание твердой воинской дисциплины и не будет обладать авторитетом среди подчиненных. Между тем научиться искусству разумно повелевать, добиваться от подчиненных безупречной исполнительности в любых условиях неизмеримо труднее, чем приобрести какую-то сумму знаний и получить диплом офицера. Подобно дирижеру, талант которого расцветает не на репетициях, а в концертном зале перед публикой, способности командира, его искусство руководить людьми могут полностью проявиться лишь при общении с подчиненными, в повседневном ратном труде вместе с ними.

Первые уроки искусства командовать я получил в весьма сложных условиях. После окончания летом 1915 г. военного училища до посылки на фронт я был направлен в запасный батальон, дислоцировавшийся в уездном городе Ярославской губернии Ростове, богатом памятниками русской старины. То, с чем я там столкнулся, не забуду никогда. Ко времени нашего приезда весь батальон состоял из одной маршевой роты солдат и около сотни офицеров переменного состава, предназначавшихся для отправки на фронт. Это были в основном молодые прапорщики или подпоручики, недавно окончившие военные училища либо школы прапорщиков. Имелись среди них и люди более пожилого возраста, призванные из запаса, а также несколько офицеров, вернувшихся из госпиталей после излечения от болезни и ранений. Дней через десять после моего прибытия, когда я познакомился с новыми традициями, успел походить по городу, искупаться в озере Неро, посмотреть на Ростовский кремль и знаменитые мастерские по изготовлению финифти, пришло распоряжение об отправке этой роты на фронт. Необходимо было назначить ротного командира. Собрали всех офицеров и предложили всем желающим отправиться на фронт назвать свои фамилии. Я пылал от нетерпения сражаться, но претендовать на столь высокий пост не мог и молча ожидал, что вот сейчас, в ответ на предложение, немедленно поднимется лес рук, а прежде всего со стороны офицеров, ранее нас прибывших в батальон. К великому моему удивлению, несмотря на неоднократные обращения командира батальона к "господам офицерам", ничего подобного не произошло. В зале воцарилась мертвая тишина. После нескольких довольно резких упреков в адрес подчиненных старик-полковник сказал наконец: "Ведь вы же офицеры русской армии. Кто же будет защищать родину?" По-прежнему молчание. Со слезами на глазах комбат приказал адъютанту приступить к отбору командира роты путем жребия. Сгорая от стыда за себя и за всех находившихся в зале офицеров, я и еще несколько человек, имевших звание прапорщика, заявили о своей готовности. Меня поразило, что это заявление было воспринято другими с явным удовлетворением. Данный факт, как я в этом убедился в дальнейшем, вполне обычный для командного состава дореволюционной армии, совершенно невероятен для нас, советских людей, для офицеров Советской Армии.

В сентябре 1915 г. я был уже на Юго-Западном фронте, в 409-м Новохоперском пехотном полку, занимая должность полуротного командира. В составе 9-й армии 103-я пехотная дивизия, в которую входил наш полк, вела в то время позиционные бои западнее города Хотин. В моем подчинении оказались наспех обученные, неграмотные или в лучшем случае малограмотные солдаты. Все они были намного старше меня, обременены большими семьями и не имели особого желания рваться в бой. Когда я вступал в должность, многие офицеры полка предупреждали меня о неудовлетворительном состоянии дисциплины среди рядовых и даже унтер-офицеров. Кое-кто советовал мне поменьше либеральничать с подчиненными, а следовать старому прусскому правилу, гласившему, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули врага. Но я не пожелал последовать таким советам, так как имел на это свою точку зрения. В русской дореволюционной армии, которая в данном отношении ничем не отличалась от армий других империалистических государств, всегда наличествовали среди командного состава две тенденции. Одна из них, нацеленная на превращение солдата в простой механизм, порождалась самой сущностью старой армии как органа эксплуататорского государства, идейной разобщенностью офицеров и солдат, классовой ограниченностью основной массы ее командных кадров. Будучи одним из органов подавления трудящихся, царская армия сама держалась на угнетении и насилии. Офицеры, чаще всего выходцы из имущих классов, дети дворян-помещиков, банкиров, заводчиков, фабрикантов, купцов и буржуазной интеллигенции, с недоверием относились к одетым в военную форму рабочим и крестьянам, проявляли высокомерие, демонстрировали свою надменность, а то и непримиримую к ним враждебность. Естественно поэтому, что большинство офицеров видело в палке капрала главное средство поддержания дисциплины, а грубость к подчиненным и игнорирование их нужд были заурядным явлением.

Но такие взаимоотношения мало вязались с требованиями военного времени. Для успеха боя необходимо, в частности, доверие подчиненных к начальству. Повиновение, держащееся на страхе перед наказанием и только, носит ограниченный характер. Сто-

ило армии попасть в тяжелые боевые действия, как от такого повиновения не оставалось часто и следа. Чтобы выиграть сражение, нужно другое. Это прекрасно понимали лучшие, наиболее образованные и передовые русские офицеры. А они всегда стремились строить свои взаимоотношения с подчиненными на уважении их человеческого достоинства, на заботе о них. Такими были генералиссимус А. В. Суворов и генерал-фельдмаршал М. И. Кутузов, офицеры-декабристы, поручики М. Ю. Лермонтов и Л. Н. Толстой и другие представители лучшей, наиболее передовой части русского офицерства. Многим из таких офицеров удавалось находить путь к сердцу и разуму солдата, хотя из-за классового антагонизма, существовавшего в царской армии между солдатами и офицерами, почва для подобного общения имелась неблагоприятная. Впрочем, существование даже в царской армии этой прогрессивной с общечеловеческой и с военной точек зрения традиции во многом объяснялось свойствами чудесного русского солдата. Просто поразительно, как малограмотные, а то и вовсе неграмотные солдаты нередко гораздо лучше своих господ в офицерских мундирах понимали пагубность на войне недоверия, отчужденности или тем более враждебности во взаимоотношениях между начальниками и подчиненными. И они открывали свои сердца всякой доброжелательности, исходившей от офицеров, порой даже идеализировали тех из них, кто понимал их чаяния и относился к ним хоть с каким-то уважением. Данная прогрессивная традиция во взаимоотношениях между офицерами и солдатами приобрела в период первой мировой войны несколько большее распространение, чем раньше. Однако переоценивать ее никак нельзя. Характер отношений между командирами и подчиненными в конечном счете и как правило определялся тогда совершенно противоположной тенденцией, истоки которой коренились в эксплуататорской сущности тогдашнего государства.

В свою бытность в военном училище я старался относительно много читать, особенно по вопросам военной истории. Из прочитанных книг я, хотя и бегло, вынес впечатление относительно взглядов на вопрос о взаимоотношениях начальников с подчиненными у наших видных отечественных полководцев - Суворова, Кутузова, Драгомирова. Особенно запали мне в сердце слова героя русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. профессора Михаила Ивановича Драгомирова. Он еще в 1859 г., находясь при штабе Сардинской армии во время австро-итало-французской войны, начал разрабатывать свой тезис о решающем значении нравственного фактора в армии и требовал не муштровать солдата, а учить его и воспитывать. Я даже сделал отдельные выписки из этих его работ и привез их с собой на фронт. Вот одно из таких высказываний (привожу по памяти): "Хорош тот офицер, кто с чистой совестью может сказать: много людей прошло через мои руки и весьма мало было между ними таких, которые от того не стали лучше, развитее, пригоднее для всякого дела. Ни одного я не сделал негодяем, ни одного не заморил бестолковой работой или невниманием к его нуждам, ни в одном не подорвал доверия к своим силам". Понятно, что руководствоваться такими взглядами было не так-то просто. Я пытался следовать этим рекомендациям, но были у меня и неудачи. Однако верность этим принципам навсегда осталась у меня неизменной. Постепенно это дало свои результаты. В частности, у меня, как правило, почти не возникало никаких недоразумений с подчиненными, что в то время было редкостью.

Весной 1916 г., незадолго до начала известного Брусиловского прорыва, я был назначен командиром роты. И вот спустя некоторое время рота, которой я командовал, была признана командиром полка полковником Леонтьевым одной из лучших в полку по подготовке, воинской дисциплине и боеспособности. Как мне кажется, первопричиной того явилось доверие, которое оказали мне солдаты. Это доверие, вспоминая слова того же Драгомирова, я относил главным образом за счет "характера офицера, знания им дела, заботливости о солдате и, наконец, всяческой справедливости, в том числе и соразмерности налагаемых взысканий". О наших отношениях отчасти свидетельствуют письма от былых сослуживцев. Некоторые из них получены мною уже в советское время, главным образом после Великой Отечественной войны. Позволю себе привести здесь выдержки из двух таких писем хотя бы для того, чтобы высказать благодарность их авторам, а вместе с ними и другим товарищам по полку, писавшим мне, за их доброе слово.

Январь 1946 г., письмо от бывшего рядового 1-й роты 409-го Новохоперского полка тов. А. Т. Кизиченко (село Студенец, Каневского района, Киевской области): "...Я очень рад был, когда получил извещение от Вашего адъютанта, в котором он сообщал мне, что Вы шлете мне привет и извиняетесь, что не смогли лично ответить мне на мое первое письмо ...Через 28 лет Вы не забыли, с кем влачили окопную жизнь на фронте. ...В эту Отечественную войну я опять был в армии, не холост, как в ту войну, а вместе с сыном - политруком Васей, который погиб под Ленинградом в марте 1942 года... Фашисты поглумились над моей родной деревней, сожгли все 200 дворов, разрушили колхозное хозяйство, но мы его уже на 60% восстановили. Живу в колхозе... На память посылаю Вам собственное стихотворение...". Начиналось оно так:

Мне помнятся те дни невзгод, страданий
В ущельях вздыбленных Карпат:
Мильоны брошенных людских созданий,
Войной измученных солдат...

А вот часть другого письма, полученного много в январе 1956 г., когда я находился в Финляндии, в составе Советской правительственной комиссии по передаче финкам арендованной нами территории Порккала-Удд, от лектора одного из вузов финляндского города Турку (Або) А. В. Эйхвальда: "...Осенью текущего года исполнится 40 лет со времени боев на высотах под Кирли-Бабой. Помните ли Вы еще Вашего финляндского младшего офицера первой роты славного 409 Новохоперского полка, участвовавшего в них? Соблаговолите принять скромный подарок в знак до сих пор не увядшей дружбы юных лет". Мне кажется в этой связи, что значительная часть тех групп старого офицерства, которые пытались руководствоваться в своей деятельности прогрессивными традициями, рано или поздно, но неизбежно должна была прийти к мысли, что ее долг - всегда и во всем быть вместе со своим народом, служить ему, защищать его интересы. А отсюда уже было недалеко до признания сначала Советской власти, а потом и коммунистических идей, хотя разные люди прошли этот путь по-разному.

Свершилась Февральская революция. В жизни нашего полка, армии, фронта я всей России начался новый этап. Не успели войска принять присягу новой власти, как каждый почувствовал, что обстановка круто изменилась. Возникли солдатские Советы и комитеты. Вышедшие из подполья три социалистические, как их тогда называли, партии - большевики, меньшевики и эсеры - повели борьбу за влияние на народные массы, на солдат, основную часть которых составляли крестьяне. Большевистская фракция в Новохоперском полку действовала активно и целеустремленно, стремясь оторвать солдат от мелкобуржуазных соглашателей. Приводя в беседах с рядовыми простые, понятные, хорошо знакомые примеры из жизни, агитаторы-большевики наглядно показывали преимущества своей программы для всего трудового люда - рабочих, беднейшего и среднего крестьянства - и рассеивали в них иллюзии "революционного оборончества" и веру во Временное правительство. Рост влияния большевиков определялся отчасти тем, как далеко находились армии от столицы. Северный фронт революционизировался быстрее Западного, Западный - быстрее Юго-Западного, а тот - быстрее Румынского. На нашем, Румынском фронте реакционные силы имели значительное влияние на солдатские массы и всячески противодействовали попыткам вовлечь их в политическое движение, открыть им глаза на происходившее в стране. Войсками фронта командовал по- прежнему монархистски настроенный генерал Щербачев. Возникший в те дни "Военно-революционный комитет фронта" находился всецело в руках правых эсеров и меньшевиков. Такими же в большинстве своем оказались и комитеты, созданные в армиях, корпусах и дивизиях. И командование и эти комитеты прилагали все усилия к тому, чтобы помешать проникновению в войска сведений о революционных событиях, особенно в Петрограде. Только благодаря большевистским ячейкам правдивые вести все же просачивались в полки. Одной из основных своих обязанностей командование считало недопущение "самочинных" выступлений на собраниях и митингах. Тем не менее все чаще и чаще слышались призывы к невыполнению распоряжений офицеров и Временного правительства, ибо эти распоряжения шли вразрез с чаяниями и думами солдатских масс.

Среди офицерского состава, в том числе и в нашем полку, после февральских дней чувствовалась некоторая растерянность. Значительная часть кадрового офицерства, монархически настроенная и не желавшая вообще никакой революции в страну откликнулась в августе, на призыв генерала Корнилова и была официально направлена начальством в его распоряжение для формирования войск, предназначенных для борьбы с большевиками, захвата Петрограда и совершения переворота с целью установления военной диктатуры. Другая часть офицеров, особенно из числа пришедших в армию уже в период войны, была настроена сравнительно прогрессивно. С приближением октябрьских дней она постепенно как бы сливалась по своему настроению с солдатскими массами. Этой дорогой шел и я. Сначала после Февраля я испытывал чувство энтузиазма в связи с тем, что теперь мы все воодушевленно, как мне казалось, будем отстаивать интересы Отчизны, Но вскоре я увидел, что эти интересы разные люди понимают по-разному. Армия раскололась. Мне тягостно было видеть, как по одну сторону остаются все те, кого принято было называть "народ", а по другую - верхушка общества. Может ли истинный патриот быть не со своим народом? Нет! - отвечал я сам себе. Значит, правда не там, где она мне раньше мерещилась. Окончательный удар по моим иллюзиям нанес Корниловский мятеж, и я начал медленно катиться влево, к отрицанию войны и к позиции сначала недоверия, а потом и ненависти к Временному правительству. Между тем полк после тяжелых боев в северорумынском районе Кимполунга, Дорна-Ватра и Кирли-Баба, находясь в резерве 4-й армии, отдыхал возле города Аджуд-Ноу. Стоял там и 1-й батальон, которым я временно командовал. Там-то и застало нас потрясшее всех сообщение о третьей революции - Великой Октябрьской социалистической революции. Солдаты узнали про Декреты о мире и о земле. Потом начались мирные переговоры в Брест-Литовске. Армия между тем неуклонно разваливалась, теряла боеспособность. Резко возросло дезертирство. Солдаты бросали винтовки, братались с противником, высказывали резкое недовольство своим начальством, приветствовали новую власть. Наиболее ненавистным офицерам порой грозил самосуд. Теперь внутри самого офицерства межа между врагами Советской власти и теми, кто ее признавал и готов был честно служить народу, углубилась. Еще вчера мы сидели за одним столом, а сегодня некоторые бывшие товарищи по оружию

злобно посматривают в мою сторону за то, что я "якшаюсь с большевиками" и бываю в Совете солдатских депутатов.

Я думал в те дни о том, что вот наконец-то сбылась моя мечта о возможности поработать в деревне. Старая армия новому государству более не нужна, военной карьере пришел конец, я выполнил свой гражданский долг и могу спокойно отдаться любимому делу. И в конце ноября я уволился в отпуск. С трудом пробравшись через Украину, где политическая обстановка и классовая борьба с каждым днем осложнялись, я в декабре 1917 г. вернулся на родину. Но недолго длился мой отдых. В конце декабря уездный военотдел переслал мне телеграфное сообщение от солдатского, комитета 409-го полка о том, что полковым собранием я избран на должность командира части; поэтому комитет предлагал мне немедленно вернуться в полк и вступить в командование. Однако тот же военотдел информировал меня, что сложившаяся к тому времени политическая обстановка на Украине никак не позволит мне пробраться в Румынию, в свою часть, после чего мне было официально рекомендовано оставаться дома. В связи с моей просьбой использовать меня на военной работе, где я смог бы оказаться наиболее полезным своему народу в столь ответственный для него период, военотдел через некоторое время назначил меня инструктором по проведению всевобуча (всеобщего военного обучения) в Углецкой волости, Кинешемского уезда. Правда, далеко не о таком использовании себя в это столь тяжелое для нашей молодой республики время я мечтал. Мне искренне хотелось быть там, где народные массы, не щадя жизни, отстаивали свою судьбу, свою только что приобретенную дорогом ценой свободу. К тому же я полагал, что основной, причиной непривлечения меня к более активной работе по защите свободы нашей Родины в период ожесточенной классовой борьбы было понятное, недоверие ко мне со стороны советского военотдела, совершенно не знавшего меня по фронтовой работе, но зато знавшего как выходца из семьи служителя культа и как офицера царской армии, имевшего к тому же чин штабс-капитана. Однако как заслужить доверие? Только честным трудом. И я до августа 1918 г. спокойно выполнял полученное задание, мою первую работу на службе у Советской власти. В августе, потеряв всякую надежду быть использованным по военной линии, я с разрешения уездного военкомата, прочитав сообщение об организации в Тульской губернии кадров советских учителей, опубликованное в центральных газетах, подал заявление о зачислении меня учителем в одну из сельских школ и уже в сентябре работал учителем в начальной школе села Подъяковлево, Новосильского уезда этой губернии.

В конце апреля 1919 г., когда военная обстановка для Советской страны предельно осложнилась, я был призван Новосильским уездным военкоматом на службу в Красную Армию и направлен в 4-й запасный батальон, дислоцированный в г. Ефремове, той же Тульской губернии. 4 мая 1919 г. осуществилась моя мечта, которую я вынашивал с первых дней Великой Октябрьской социалистической революции. В этот день я обрел возможность и счастье представиться командованию 4-го запасного батальона - командиру батальона тов. Донченко и военному комиссару тов. Комину - и был зачислен в списки нашей доблестной Красной Армии. Хотя батальон был сформирован лишь за несколько месяцев до моего прибытия, он поразил меня четкостью внутреннего распорядка, внешней чистотой и опрятностью бойцов, крепкой и сознательной дисциплиной, столь необычными для старой армии и исполненными доверия друг к другу взаимоотношениями между рядовым и командным составом. Батальон был целиком укомплектован; каждая из его рот имела по нескольку литерных маршевых рот, готовившихся к отправке на фронт. Средний комсостав подразделения составляли бывшие офицеры военного времени или унтер-офицеры старой армии. Я был назначен взводным инструктором (помощником командира взвода). Очень быстро я убедился, что руководящую роль во всей повседневной жизни батальона, в воинской учебе, в деле воспитания личного состава играла большевистская партийная организация, несмотря на то, что партийная прослойка в подразделении была в то время крайне незначительной.

Примерно через месяц в Ступинской волости, Ефремовского уезда, кулаки убили губернского представителя, возглавлявшего работу по осуществлению продразверстки. Распоряжением Тульского губревкома была создана специальная комиссия по борьбе с кулачеством и бандитизмом в данной волости. Командованию батальона приказали выделить в распоряжение комиссии воинский отряд. Командиром отряда назначили меня, а парторганизация выделила мне в помощь нескольких опытных большевиков. На этих товарищей я и опирался во всей своей работе, выполняя это первое, весьма ответственное для меня задание партии и командования. Неутомимая деятельность партийной группы, исключительная сознательность и преданность революционному долгу бойцов отряда, активная поддержка со стороны сельской бедноты и части среднего крестьянства позволили отряду быстро выполнить задание. За короткий срок многие тысячи пудов хлеба, спрятанного кулачеством, были конфискованы на нужды народа, а тысячи задержанных или добровольно явившихся жителей деревни, ранее уклонявшихся от призыва в Красную Армию, были направлены в распоряжение Ефремовского ревкома.

Я позволил себе остановиться на этом, казалось бы, частном и незначительном для всего того периода эпизоде потому, что он имел для моей дальнейшей жизни и работы исключительно важное значение. Дело в том, что непосредственно перед при-

зывом в ряды Красной Армии, когда я оторвался от своей родной деревни, в которой меня знали с детства, а также от солдатской среды, с которой я сроднился за годы мировой войны и которая так мне доверяла, я, очутившись в центре напряженной классовой борьбы в условиях Тульской губернии, изобиловавшей кулачеством, и окруженный людьми, либо совсем не знавшими меня, либо знавшими сугубо формально, чувствовал себя несколько неопределенно. Работа с учениками в школе, полного контакта с которыми, установившегося не без участия и помощи моих коллег-учителей (школа была трехкомплектной), и с их родителями мне удалось добиться, занимала все мое время. Но, надо прямо сказать, только после призыва в Красную Армию я почувствовал и осознал, что наконец-то я по-настоящему обрел свой жизненный путь, встав на дорогу труда и борьбы вместе со всеми советскими гражданами за их светлое, счастливое будущее. А главное, я уверовал в то, что постепенно начинаю приобретать столь важное, необходимое и дорогое для меня доверие большевистской партии, руководившей этой борьбой, доверие народных масс в деле защиты их свободы и революционных завоеваний. Именно в тот столь знаменательный для меня этап жизни, в период моего становления как советского командира, работа на службе у трудового народа стала единственной целью моей жизни. Именно тогда зародилось во мне стремление во что бы то ни стало, рано или поздно, быть в рядах большевистской партии, хотя я и сознавал, что для этого мне придется много и очень много потрудиться. Великая Октябрьская социалистическая революция оказала на меня и на мое политическое формирование решающее влияние. Благодаря ей несколько абстрактное понимание Родины, присущее мне ранее, облеклось плотью и кровью. Родина - это Советская Россия, страна трудового народа, ниспровергшего мир насилия и несправедливости, решившего осуществить на своей земле идеалы лучших умов человечества, идеалы социализма. Советской Родине нужна своя армия, а армии нужны свои командные кадры, в том числе и старые военные специалисты - "военспецы", как тогда говорили. И я поклялся верой и правдой служить народной власти. "Советская Россия или смерть!" - вот слова, ставшие тогда девизом миллионов людей, в том числе и моим девизом. Но изменилось не только мое политическое мировоззрение. Гражданская война внесла много нового в военное дело, в построение вооруженных сил. Некоторые профессиональные понятия, сложившиеся ранее, пришлось в корне пересматривать. Порой доводилось изучать военное дело заново. Впрочем, напряженно учиться пришлось всю жизнь. Такова профессия военного человека. Она требует от любого серьезного специалиста, а особенно от советского офицера, не только обширных познаний, серьезной политической подготовки и высокой общей культуры, но и постоянного пополнения этих знаний и расширения своего кругозора.

В сентябре 1919 г. обстановка на фронтах Советской Республики особенно обострилась. 20 сентября деникинские войска взяли Курск. 13 октября они овладели Орлом и двинулись на красную кузницу - Тулу. Советская Россия оказалась в самом тяжелом положении за все годы гражданской войны. Как известно, Политбюро ЦК РКП(б) на заседании от 15 октября 1919 г. под председательством В. И. Ленина разработало ряд срочных мероприятий, направленных на усиление обороны Советской страны в целом, а в первую очередь на укрепление Южного фронта и повышение боеспособности его войск. Политбюро постановило ни в коем случае не сдавать противнику Тулы, Москвы и подступов к ним, признало необходимым сосредоточить основные усилия Красной Армии на защите Московско-Тульского района и подготовить затем контрнаступление. Осуществление оборонных мероприятий на Тульском направлении было возложено на Тульский губревком.

Вокруг Тулы и на подступах к ней силами местного населения создавался "Тульский укрепленный район", рылись окопы, ставились проволочные заграждения, военизировалось гражданское население, формировались, вооружались и обучались воинские отряды. Главные заботы ревкома были сосредоточены на срочном формировании в городе и соседних уездах 2-й Тульской стрелковой дивизии в составе девяти стрелковых полков, входящих в три бригады, двух артиллерийских и одного кавалерийского полков и специальных частей обслуживания. Ядром формирующейся дивизии явились запасные батальоны, дислоцированные на территории губернии. С этой же целью был переброшен из Ефремова и наш, 4-й запасный батальон, развернутый к тому времени в полк двухбатальонного состава. Я был назначен сначала командиром одной из рот, но когда по прибытии в Тулу полк приступил к формированию 3-го батальона, я получил должность комбата. Основным костяком всей Тульской обороны и личного состава нашей дивизии являлись рабочие Тулы, главным образом с оружейного и литейных заводов¹ . Фронт подкатывался с юга к городу, напряжение росло, дивизия все время пополнялась, военные занятия не прерывались ни на один день. В первых числах октября по приказу ревкома я вступил в командование этим, еще не закончившим формирования полком, переименованным в 5-й стрелковый полк 2-й Тульской стрелковой дивизии.

¹ Еще 11 июля 1919 г. президиум Тульского губернского съезда металлистов послал телеграмму В. И. Ленину о том, что съезд постановил удесятерить производство оружия, осуществить среди рабочих всеобщее воинское обучение, сформировать пролетарские полки, и принес "социалистическую клятву металлистов умереть или победить" (см. В. И. Ленин. Военная переписка 1917 - 1922 гг. М. 1966, стр. 391 - 392).

Прибывшие на укомплектование нашей части из губвоенкомата революционно настроенные призывники, как правило, служившие прежде солдатами в царской армии и участвовавшие в недавно закончившейся мировой войне, легко находили себя в рядах полка, как только по отношению к ним начинали, применять правильные, передовые, советские методы обучения и воспитания. Во главе всей организаторской и политической работы стояла партийная организация полка. Коммунисты, будучи в полку цементирующим началом, умело и быстро сколачивали вокруг себя беспартийный актив, положительно влияя и на командный состав, большинство которого было офицерами военного времени или унтер-офицерами старой армии. Призывники из крестьян-бедняков быстро уживались с рабочим костяком полка, увеличивая численный состав активистов. Среднее крестьянство специально распределялось между ротами равномерно и затем подпадало под влияние передовых кадров. В середине октября полк занял Ясно-Полянский сектор Тульского укрепленного района. Политбюро партии вникало во все детали, связанные с положением на Южном фронте. Оно постоянно следило за ходом формирования новых частей и соединений, интересовалось тем, как движется дело по укреплению Тулы и Москвы. 20 октября В. И. Ленин направил в Тульский ревком телеграмму, в которой говорилось: "Значение Тулы сейчас исключительно важно, - да и вообще, даже независимо от близости неприятеля, значение Тулы дли Республики огромно. Поэтому все силы надо напрячь на дружную работу, сосредоточивая все на военной и военно- снабженческой работе ...обязательно сугубаяинтенсивность работы среди войска, среди запасных, среди рабочих, среди работниц... За обороной следить, не спуская глаз... Формирование войска имеет исключительное значение"² .

Осуществление намеченных Центральным Комитетом партии мер явилось одним из главных условий коренного перелома в развернувшемся тогда сражении на Южном фронте. После разгрома деникинцев под Орлом путь белогвардейцам на Тулу и Москву был прегражден. В связи с этим участникам обороны непосредственно в районе Тулы, в их числе и нашей дивизии, вступить в бой не пришлось. Поэтому в ноябре дивизия продолжала усиленную учебу. Наш полк располагался в населенных пунктах непосредственно к юго-западу от города, где и совершенствовал свое воинское мастерство. В декабре дивизия была переименована в 48-ю стрелковую, а полк, о котором я пишу, стал 427-м в 143-й стрелковой бригаде этой дивизии. Затем был получен приказ об отправке дивизии на Западный фронт, в связи с чем командиров и военкомов частей вызвали на заседание Тульского революционного губернского комитета обороны для доклада о состоянии войск. Среди других командиров был там и я. Доложив о полной боевой готовности полка, я сказал далее, что не вполне надеюсь на свои собственные силы, боюсь подвести полк в боевой обстановке и прошу Ревком назначить к нам более опытного командира, оставив меня в должности помощника командира полка или в качестве командира батальона. Члены Ревкома после некоторых попыток уговорить меня снять свою просьбу приняли мое предложение, и вскоре на должность командира полка был назначен тов. Соборнов; я же стал его помощником.

В конце декабря полк отправили в район г. Себежа (на стыке РСФСР, Белоруссии и Латвии), где наша бригада поступила на доукомплектование 11-й Петроградской дивизии, одной из лучших на Западном фронте, как нам об этом заявили в штабе 15-й армии. Снова началась частичная перетасовка. Наш 427-й полк влили на пополнение 32-й стрелковой бригады, а меня назначили помощником командира 96-го стрелкового полка, где я с большим удовлетворением да и с несомненной пользой для себя проработал с января по июль 1920 года. Все эти месяцы доблестная 11-я Петроградская дивизия вела непрерывные и, как правило, исключительно успешные бои, сначала против белолатышских войск в районе Дриссы, а затем против белополяков. Там я получил боевое крещение уже как красный командир. В то время пилсудчики готовили, а потом развязали против нас новую войну. Им прислали из Франции полторы тысячи орудий, 350 самолетов, около 3 тысяч пулеметов, свыше 300 тысяч винтовок. Боевой состав польской армии был доведен до 200 тысяч сабель и штыков. Тем не менее Красная Армия ответила мощным контрударом, и 14 мая Западный фронт перешел в наступление. В решающих боях с 4 по 7 июля ударная группа, в которую вошли 3-я, 4-я, 15-я армии и кавалерийский корпус Г. Д. Гая, разбила левое крыло польских сил западнее Полоцка и рванулась на юго-запад, в сторону Вильно и Молодечно, вытесняя пилсудчиков из литовских земель.

В этих сражениях снискали себе новую славу уже отличившиеся ранее многие красные полководцы. Западным фронтом до конца апреля командовал полковник старой армии Владимир Михайлович Гиттис, кадровый офицер, отдавший свои знания и силы Советской власти. Его сменил известный герой гражданской войны Михаил Николаевич Тухачевский. Нашу 15-ю армию возглавлял подполковник старой армии, тоже кадровый офицер, сын эстонского крестьянина Август Иванович Корк, служивший в Красной Армии также с 1918 года. Под его руководством впоследствии, уже в условиях мирного времени, мне посчастливилось поработать в составе войск Московского военного округа. Членами Военного совета у него были такие известные лица, как один из руководителей латышских большевиков Ян Давыдович Ленцман, видный участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде Константин Александ-

² Там же, стр. 234 - 235.

рович Мехоношин и другие стойкие коммунисты. Отличные командиры и комиссары возглавляли корпуса, дивизии, основную часть бригад, полков и подразделений. Воевать бок о бок с ними было отменной школой, и я как командир, даже с чисто профессиональной точки зрения, рос несравненно быстрее, чем в годы мировой войны, находясь на Юго-Западном и Румынском фронтах. Мы форсировали Неман и Шару, когда в конце июля, в самый разгар боев, я неожиданно для себя получил приказ, согласно которому обязан был немедленно отправиться на должность командира известного мне 427-го полка в свою прежнюю, 48-ю дивизию.

С большим сожалением я распростился с дружным и опытным коллективом 96- го полка, в котором принял военно-политическое крещение в условиях гражданской войны. 48-ю дивизию я встретил на марше в районе Вильно. Прибыв в 143-ю бригаду, узнал от ее командира и комиссара, очень смелого, но резкого человека, моего одногодка Оскара Юрьевича Калнина, что должность, на которую я был назначен, уже занята. Поэтому мне было предложено отправиться в распоряжение командира 48-й дивизии. Я меньше всего думал о работе командиром полка, и упросил командира бригады не делать этого, а послать меня на должность помощника командира полка или даже командира батальона в любой из полков бригады, и в результате стал помощником командира 429-го стрелкового полка. До середины августа наша дивизия, входившая в состав 4-й армии, продолжала пребывать в районе Вильно. За это время я успел ознакомиться с личным составом полка. Он произвел на меня, особенно в политико-моральном отношении, очень хорошее впечатление. Часть была укомплектована в основном старослужащими, в большинстве своем уже не раз побывавшими в боях и прошедшими затем подготовку в запасных частях Красной Армии. Установились у меня отличные отношения и с командованием полка и с полковой партийной организацией. Это меня радовало более всего. Даже короткий опыт службы в рядах РККА показал мне, что наличие сплоченной, боевой и целенаправленной большевистской организации в части или в соединении - это уже гарантия половины успеха.

Получив приказ выдвинуться в район Волковыска, с 18 августа дивизия вела встречные бои западнее этого города с противником, который возобновил наступление, сбил с позиций войска 15-й армии и захватил Пружаны и Беловежскую Пущу. Наш полк принял удар польских войск с марша юго- западнее Волковыска, в районе Свислочи. В результате упорного боя мы, отбросив противника, захватили пленных, трофеи, а затем по приказу командования заняли оборону на подходе к Беловежской Пуще. Левее развернулся 427-й полк. Ожесточенные бои на этом рубеже дивизия вела в течение нескольких дней. В один из них противнику удалось прорвать фронт нашего левого соседа. Чтобы обезопасить фланг, командир 429-го полка тов. Дрейвич решил использовать находившийся в резерве 2-й батальон и контратаковать врага, стремившегося охватить наш полк. Атака оказалась успешной, белополяки отступили, а за открытым флангом полка удалось создать заслон. Находясь" при 2-м батальоне, я участвовал в руководстве его действиями. Были приняты все меры к тому, чтобы установить связь с 427-м полком, но сделать это нам не удалось. Оказалось, как сообщили отдельные бойцы этого полка, отошедшие во время боя в наш район обороны, что 427-й полк, понеся потери, в беспорядке отступил. Вечером того же дня тов. Дрейвич вызвал меня в штаб и вручил телефонограмму от командира бригады тов. Калнина, в которой он обязывал меня немедленно вступить в командование 427-м полком, а к утру следующего дня во что бы то ни стало восстановить утраченное положение.

Связавшись по телефону с комбригом, я доложил ему о получении приказа и спросил, где можно найти 427-й полк, его штаб и прежнего командира. В ответ мне был указан район, фактически занимаемый тем самым батальоном, из которого я только что прибыл. Описав истинную обстановку на этом участке, я порекомендовал срочно выдвинуть в район прорыва из бригадного резерва 428- й полк, а мне дать хотя бы ночь на сбор и приведение в порядок 427-го полка, оказав мне для того помощь со стороны работников штаба бригады. В ответ я получил приказ немедленно явиться в штаб бригады, расположенный в д. Вейки. Тепло распрощавшись с командованием и штабом 429-го полка, с которыми я успел сжиться за короткое время, я прибыл в штаб бригады. Там в весьма нелюбезной форме комбриг повторил прежний приказ. Я доложил, что при всем желании выполнить этот приказ не смогу, в результате чего тут же был взят под стражу и направлен в ревтрибунал дивизии, расположенный в Волковыске, при штабе 48-й дивизии. Не успели мы отойти версты с четыре, как меня возвратили в штаб бригады и вновь повторили прежний приказ. Я вторично высказал уже сказанное ранее и тотчас получил предписание, по которому "за саботаж и нелепую трусость смещался с должности помкомполка 429 и назначался командиром взвода в одну из стрелковых рот того же полка". С этим предписанием я и явился вновь к крайне удивленным всем происшедшим командиру и военкому 429-го полка, а от них немедленно отправился, несмотря на настойчивое предложение переночевать, в свой взвод 6-й роты того самого 2-го батальона, с которым провел в бою прошедший день.

Сложны бывают порой военные пути и перепутья. Глубокой ночью я нашел 6-ю роту как раз на том же рубеже, где оставил ее днем. Взвод, в командование которым я вступил, занимал оборонительную позицию на открытом фланге полка. Вскоре к нему примкнули подразделения 428-го полка, только что выдвинутого по приказанию комбрига из резерва, о чем я и просил его ранее. Через несколько дней упорных боев, когда я уже успел оценить ни с чем не сравнимую стойкость и мужество бойцов моего

взвода, пришел приказ командира 48-й дивизии прибыть в его распоряжение, В штабе комдив тов. Баранович и военком тов. Индриксон объявили мне, что в результате тщательного расследования, проведенного партийными и следственными органами дивизии, предъявленное мне командованием бригады обвинение совершенно не подтвердилось; наоборот, в отзывах, полученных от командования и парторганизаций 96-го и 429-го полков, говорилось обо мне весьма лестно, а командование и политотдел 11-й Петроградской дивизии указали, что за бои на р. Соша в начале июля 1920 г. был поставлен вопрос о представлении меня к ордену Красного Знамени. В связи с этим приказ комбрига-143 был отменен, а я с согласия командарма А. И. Корка был назначен временно, впредь до освобождения в дивизии должности комполка, командиром формировавшегося отдельного батальона нашей дивизии.

В сентябре и в начале октября 1920 г. Красная Армия продолжала отход, оказывая белополякам ожесточенное сопротивление. Отдельный батальон отходил в составе своей дивизии через Барановичи, Несвиж и Слуцк на Бобруйск, неоднократно принимая участие в отражении атак противника. Особенно упорные бои пришлось выдержать в районе Новая Мышь, под Барановичами. 12 октября в Риге был подписан договор о перемирии с Польшей, а в ночь с 18 на 19 октября боевые действия на советско-польском фронте прекратились, после чего наша дивизия вела западнее Бобруйска боевые операции по ликвидации банд бывшего штаб-ротмистра, изменника, затем провозгласившего себя "начальником Белорусского государства", друга Бориса Савинкова и небезызвестного авантюриста С. Булак-Балаховича. В одном из этих боев геройской смертью пал комбриг-143 Оскар Калнин, с которым у меня, несмотря на прежнее крупное недоразумение, установились не только вполне нормальные, но даже самые дружеские отношения. В ноябре дивизию после ликвидации банд в районе Бобруйска передислоцировали в Смоленскую губернию. Там на мой батальон возложили демобилизацию и отправку по домам военнослужащих старших возрастов, после чего батальон расформировали, а я был назначен помощником командира 424-го стрелкового полка 142-й бригады той же дивизии.

Я позволил себе столь подробно остановиться на вышеописанном событии, имевшем место в сентябре 1920 г. под Волковыском, лишь потому, что я вынужден был возвращаться к нему при каждом очередном переводе меня к новому месту службы. Например, не смог я пройти мимо этого события в 1921 г. при заполнении анкетных данных для оформления своего послужного списка и дословно записал в нем формулировку приказа по 143-й бригаде, указав, что в дальнейшем этот приказ как неправильный "был отменен. В сохранившейся у меня копии протокола комиссии по чистке членов парторганизации Управления боевой подготовки от 13 декабря 1933 г., где я тогда служил, наряду с другими моими данными биографического и служебного порядка был также отмечен этот случай, но уже в формулировке, позволяющей понимать дело по-иному: "участвовал в войне с белополяками; во время боя под Волковыском в 1920 г. был смещен с должности комполка за отказ командовать полком". Правда, никаких вопросов, связанных с этим, комиссия мне не задавала, а в выводах записала: "считать тов. Василевского проверенным". Возникал этот вопрос и на партсобрании коммунистов Генерального штаба в 1938 г. при переводе меня из кандидатов в члены ВКП(б). Кое у кого все эти подробности могут вызвать улыбку. Мне, однако, в свое время было не до улыбки. Но я никогда не раскаивался, в сделанном, ибо считал и считаю, что я поступил в данном случае так, как подсказывала мне моя совесть беспартийного коммуниста.

Два слова - о тех, кто научил меня не бояться правды, глядеть ей смело в глаза, быть всегда с народом и непреклонно отстаивать честь Советской отчизны, - о коммунистах, моих сослуживцах тех лет. К великому сожалению, многих из них, являвшихся для меня духовными наставниками и учителями в то сложное и ответственное время, давно уже нет в живых. Но память о них всегда оставалась для меня священной. Какие бы посты потом я ни занимал, каких бы званий и отличий ни удостоивался, я стремился быть внутренне достойным тех, кто помог мне связать свою судьбу с делом нашей партии, занять свое место в строю военнослужащих Советского социалистического государства, стать красным командиром. Вечно буду помнить ефремовского уездвоенкома, впоследствии начальника управления по снабжению горючим в Наркомаге обороны М. В. Медведева (недавно скончавшегося), который непосредственно руководил моими действиями в 1919 г. при выполнении, быть может, и небольшого, но крайне для меня ответственного первого задания партии и Советской власти, - по ликвидации бандитизма в уезде; тов. Комина, военкома 4-го запасного батальона, в котором я фактически начал свою службу в рядах Красной Армии; тов. Жестянникова, военкома 96-го полка; тов. Индриксона, военкома 48-й дивизии; многих других, кто своим примером, добрым словом и советом помог мне обрести себя на пути в большевики.

Публикатор:

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Найденный поисковым роботом источник:

Автор(ы) публикации - А. М. ВАСИЛЕВСКИЙ:

Комментарии: