Примерно с середины 70-х годов слова "La Nouvelle histoire" стали все чаще появляться на страницах французских изданий, и сегодня среди историков здесь мало кто сомневается в том, что во Франции уже сформировалась "новая историческая наука". По аналогии с американской "New Economik History" или, скажем, с "современной лингвистикой", основателем которой был Ф. де Соссюр, ее называют новой в том смысле, что она, хотя и опирается на выработанные в веках принципы и методы исторического анализа, тем не менее во многом отличается от "традиционной" исторической науки.

Настоящее "новой исторической науки" изображается ее адептами в основном в радужных тонах. В посвященных ей публикациях, появившихся в последние годы на Западе, об этом направлении говорится как о самом значительном явлении в мировой историографии за последние 50 лет, в корне изменившем "весь пейзаж гуманитарных наук". В заслугу "новой исторической науке" пытаются поставить "осуществление революции исторической мысли", создание парадигмы, или "дисциплинарной матрицы", пригодной вообще для всей современной исторической науки ¹ . По убеждению Ж. Ле Гоффа, например, только она будто бы может дать необходимую информацию и ответы "человеку, растерявшемуся в современном мире", поскольку "воспринимает человека целиком, со всем тяготеющим над ним многовековым грузом, высвечивает его сквозь призму изменений и постоянств, предлагает ему равновесие между элементами материальными и духовными, экономическими и умственными, предлагает, но не навязывает ему возможности для выбора" ² . Представители этого направления полагают, что ему предстоит выполнить очень важную и все возрастающую роль: "Преобразовать коллективную память людей и принудить всю совокупность наук и знаний переместиться в иную временную продолжительность, соответствующую иной концепции человеческого общества и его эволюции" ³ .

Пристальное знакомство с "новой исторической наукой", осознание ее места и роли в современном французском обществе приводит к вы-

¹ Hexter J. H. Fernan Braudel and the "monde brodellien". -Journal of Modern History, 1972, N 4; Andrews R. The Mediterranean. -New York Times Book Review, May 1975, N 18; Stoianovich Т. French Historical Method. Lnd. 1976; En teen G. History and Social Sciences: Emerging Paterns (рукопись, Институт истории СССР АН СССР); Cedronio M., Dias F., Russo C. Storiografia francese diieri e oli oggi. Napoli. 1977; Alegгa L.,Torr A. La nascita della storia sociale in Francia dalla Comune alle "Annales" Turin. 1977; La recherche historique en France depuis 1965. P. 1980; Coutau-Begarie H. Le phenomene "Nouvelle histoire". P. 1984.

² La Nouvelle histoire. Sous la direction de J. Le Goff, R. Chatier, J. Revel. P. 1978, pp. 235 - 236.

³ La Nouvelle histoire, p. 12.

стр. 32

воду, что эти формулировки при всей их нарочитой туманности и кажущейся научной и социальной аморфности достаточно емки, поскольку в них содержится не только указание на ее общественные задачи и сопряженность с политикой, но говорится и о реальных возможностях "новой исторической науки", ее эволюции и влиянии на массовое сознание французов. Нынешним вдохновителям "новой исторической науки" хотелось бы так преобразовать коллективную память людей, чтобы на место отложившихся в национальном сознании революционных, прогрессивных традиций и ценностей - в том числе и марксистских - поставить современное буржуазное историческое сознание. Перед исторической наукой, таким образом, прямо ставится задача - вытравить из культурного наследия Франции идеи прогресса, революций и классовой борьбы, приспособить сознание рядового француза к буржуазному пониманию современной эпохи.

Что же представляет собой французская "новая историческая наука"? В чем суть этой концепции человеческого общества и его эволюции? Полное и всестороннее рассмотрение этих вопросов - очень большая тема ⁴ , мы остановимся только на некоторых наиболее существенных ее аспектах.

Во-первых, "новая историческая наука" имеет свою, теперь уже более чем полувековую' историю, на протяжении которой она пережила весьма серьезную эволюцию ⁵ . Ее начало - это создание в конце 20-х годов французскими историками М. Блоком и Л. Февром журнала "Анналы экономической и социальной истории", ее продолжение - это и деятельность крупнейшего историка современной Франции Ф. Броделя и превращение школы "Анналов" в доминирующее направление французской историографии ⁶ . Последние 10 - 15 лет в истории "новой исторической науки" весьма насыщены событиями: резко изменялись направления исследований, интерпретация эволюции человеческих обществ и цивилизаций, были попятные движения, отмеченные отходом от позитивных достижений. Иными словами, новизна "новой исторической науки" - понятие относительное.

Во-вторых, "новая историческая наука" - это не вся современная французская историография, а лишь одно из ее направлений. Этот факт старательно маскируется представителями "новой исторической науки". По словам П. Губера, например, "все достойное быть прочитанным и осмысленным, за редчайшими исключениями, было обсуждено, подго-

⁴ Некоторые сюжеты этой темы у нас уже рассматривались (см., напр.: Историография новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М. 1977; Соколова М. Н. Современная французская историография. М. 1979; Афанасьев Ю. Н. Историзм против эклектики. М. 1980; Далин В. М. Историки Франции XIX-XX веков. М. 1981).

⁵ См. об этом: Афанасьев Ю. Н. Эволюция теоретических основ школы "Анналов". - Вопросы истории, 1981, N 9.

⁶ Убедительные подтверждения доминирующего и на сегодня положения "новой исторической науки" в современной французской историографии приведены в упомянутой выше книге Э. Куто-Бегари. На Западе очень высок престиж как журнала "Annales. Economies. Societes. Civilisations" (далее- "Annales"), так и Школы высших исследований в области социальных наук - основного базового научного я учебного учреждения школы "Анналов", а также издательства Arrnand Colin. Сторонники "новой исторической науки" занимают прочные позиции и в издательствах Gallimar, Hachett, Flanirnarion, осуществляют руководство популярными сериями публикаций по истории "Bibliotheque des histoires", "Bibliotheque des sciences Humaines". "Nouvell Clio" и др., широко используют средства массовой информации: "Le Monde" и "Le Nouvell observateur", ставшие ее основными рупорами, "Figaro", которую монополизировал Пьер Шоню, телевидение. Все, вместе взятое - журнал, научно-педагогическая база, издательства, средства массовой информации, обеспечивает, по словам американского историка Т. Гекстера, "нечто вроде консенсуса, согласно которому французская "новая историческая наука" - это наука номер 1" (см.: Coutau-Begarie H. Op. cit., pp. 9, 247 - 282).

стр. 33

топлено и написано... именно в рамках "Анналов" ⁷ . Э. Ле Руа Ладюри заявляет, что благодаря "Анналам" французы "между 1930 и 1965 годами... дали миру, не вполне отдавая должное этому факту, лучших историков" ⁸ . Таким образом, вне "новой исторической науки" остаются не только "изолированные звезды", историки-одиночки, но и самостоятельные историографические школы и направления. Прежде всего это весьма авторитетная, с богатыми традициями марксистская историческая школа, представленная такими крупными учеными, как П. Виляр, Ж. Брюа, А. Собуль, К. Мазорик, К. Виллар, М. Вовель и др. Французские историки-марксисты создали серьезные труды по истории революций, социально-экономической истории, истории рабочего движения и многим другим сюжетам нового и новейшего времени. Из других историографических школ и направлений, которые приверженцы "новой исторической науки" упорно игнорируют, можно назвать весьма представительное течение историков-эрудитов, объединяющихся вокруг "Школы хартий" и занимающихся, как правило, традиционными сюжетами из области политической истории. Здесь тоже есть свои авторитеты, например, Ш. Самаран, Ж. Фавье, М. Франсуа и др. В самое последнее время все заметнее проявляют себя как самостоятельные школы еще две группы историков: одна - специализирующаяся главным образом в области истории международных отношений и состоящая из учеников и последователей П. Ренувена, и вторая - во главе с Р. Мунье, в которую входят историки, изучающие социальные структуры и народные движения в новое время. Отсюда видно, что "новая историческая наука" во Франции всего лишь одно из историографических направлений, правда, самое влиятельное, доминирующее, наиболее представительное и престижное.

В-третьих, о "новой исторической науке" как о чем-то едином можно говорить лишь с немалой долей условности. Здесь нет общепринятой концепции исторического развития, сколько- нибудь определенной и разделяемой всеми ее адептами методологии. Под общим названием объединяются разнородные и даже прямо противоположные историографические реальности: высшие достижения "Анналов", способствовавших приращению исторического знания и развитию методов исторического анализа ⁹ , прогрессивные общественные традиции многих

⁷ Goubert P. Clio parmi les hommes. P. 1973, p. 7.

⁸ Le Roy Ladurie E. Les mousquetaires de la nouvelle histoire. - Le Nouvel observateur, 1979, N 781, p. 58.

⁹ Можно выделить пять основных направлений, по которым осуществлялось существенное приращение исторического знания: экономическая история, социальная история, историческая демография, история материальной культуры и, наконец, история mentalites, т. е. духовной сферы человеческого общества. Заслуживающие внимания публикации исчисляются здесь сотнями названий. Сошлемся лишь на те из них, которые дают начало каждому из этих направлений, и на те, что считаются лучшими творениями школы "Анналов": Bloch M. Les Rois thaumaturges. P. 1924; ejusd. Les caracteres originaux de l'histoire rurale francaise. P. 1931; ejusd. La societe feodale. Tt. I-II, P. 1939 - 1940; Labrousse E. Esquisse des prix et des revenus en France au XVIII ^e siecle. Vol. 2. P. 1933; ejusd. La crise de l'economie francaise a la fin de l'Ancien Regime et au debut de la Revolution. P. 1944; Febvr L. Le probleme de l'incroyance au XVI-e siecle. La religion de Rabelais. P. 1942: Braudel F. La Mediterranee et le Monde mediterraneen, a l'epoque de Philippe II. P. 1949; ejusd. Civilisation materielle, economie et capitalisme, XV-XVIII ^e siecles. Tt. I-III. P. 1978; Dub у G. La societe aux XI ^e et XII ^e siecles dans la region maconnaise, P. 1953; ejusd. Guerriers et paysans. P. 1973; Chaunu P. Seville et l'Atlantique (1504 - 1650). 12 vol. P. 1955 - 1960; ejusd. La Civilisation de l'Europe classique, P. 1965; Goubert P. Beauvais et le Beauvaisis de 1600 я 1730. Contribution a l'histoire sociale de la France au. XVII ^e siecle. P. 1960; Aries P. L'Enfant et la vie familiale sous la France d'Ancien Regimee. P. 1960; L e Roy Ladurie E. Les paysans du Languedoc. P. 1966; ejusd. Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. P. 1975; Foucault M. Les mots et les choses. P. 1966; Mandrou R. AYagistrats et sorciers en France au XVII ^e siecle. P. 1968; Le Goft J. Pour un autre Moyen Age. P. 1978.

стр. 34

историков, принадлежащих к этому направлению, и вполне отчетливо проявившийся отход от этих традиций, обнаружившийся в ретроградных выступлениях и политиканстве некоторых нынешних представителей "Анналов".

Французская "новая историческая наука" - и это следует особо подчеркнуть - есть часть буржуазной исторической науки, она отражает уровень современного буржуазного исторического сознания и выполняет вполне определенные социальные функции в капиталистическим обществе. Важнейшая ее особенность - это то, что она в определенной мере объединяет вокруг себя многие гуманитарные и социальные науки во Франции и, выступая в такой специфической роли "интегратора" обществознания, противостоит марксизму. Это противостояние реализовалось не обязательно в виде прямой конфронтации с марксизмом, как это происходит в последнее время. В прошлые годы были и реверансы в его сторону и заимствования из него. Тем не менее марксизм и "новая историческая наука" всегда противостояли и противостоят друг другу как два принципиально различных способа познания и восприятия действительности, как два мировоззрения.

Если посмотреть на "поле", которое возделывает "новая историческая наука", на разрабатываемую ею историографическую "территорию", на предмет ее исследований, мы не увидим здесь четких очертаний, напротив, границы весьма размыты. Эта наука соприкасается и взаимодействует с самыми различными течениями исторической мысли и разными научными дисциплинами - экономикой, географией, исторической антропологией, психологией и др. Да и само по себе "поле", культивируемое "новой исторической наукой", - весьма пестрое, гетерогенное. К этому следует добавить, что очень ощутимо влияние все еще сильного, хотя и увядающего, структурализма, встречаются и приверженцы позитивизма и те, кто вообще сомневается, что история-это наука, просматриваются концепции структуралиста М. Фуко и психоаналитика З. Фрейда, прочитываются отдельные положения марксизма и неомальтузианства. Из-за своей многоликости эта школа требует конкретного, дифференцированного подхода.

Тем не менее есть и то, что формирует своего рода каркас этого направления, цементирует его, определяет отличие от других исторических школ и направлений. Таких характерных особенностей несколько. О них можно составить общее представление по двум работам: "Faire de l'histoire" ¹⁰ (на русский язык это название переводится как воссоздавать историю, придавать историческое измерение, насыщать историзмом все, что окружало и окружает человека) и уже упоминавшемуся энциклопедическому словарю-справочнику "La Nouvell histoire".

Первый том "Faire de l'histoire" посвящен гносеологическим проблемам исторического знания. Здесь говорится о все более глубоком осознании его относительности, обусловленности конкретными обстоятельствами. Здесь же идет речь о теоретизации и концептуализации современной исторической науки и отмечается, что хотя "новая историческая наука" еще более решительно, чем кто бы то ни было, отвергает философию истории и не ориентируется ни на Вико, ни на Гегеля, ни на Кроче, "тем не менее она уже не довольствуется позитивистскими иллюзиями и обращается к теории". Это, однако, полагают Ж. Ле Гофф и П. Нора, не обходится без проблем, поскольку "может превратить историю в нечто противоположное "ей самой" ¹¹ . Не менее важные проблемы, по мнению составителей сборника, возникают и в связи с усиливающимися в последнее время междисциплинарными связями. Здесь проблема формулируется так: "Каким образом история может,

¹⁰ Faire de l'histoire. Sous la direction de J. Le Goff et P. Nora. Vol. 1 - 3. P. 1974.

¹¹ Ibid., Vol. 1, p. XI.

стр. 35

заимствуя их (т. е. других гуманитарных и социальных наук. - Ю. А. ) приемы и методы, обогащаясь за их счет, привлекая их на свою сторону, не утратить свою специфику, остаться наукой исторической" ¹² .

Во втором томе "Faire de l'histoire", который озаглавлен "Новые подходы", речь идет о таких разделах исторической науки, как экономическая история, историческая демография, история религии, науки т. д., которые расцениваются "новой исторической наукой" не как обособленные, автономные участки исторической реальности, а как сложные системы, включающие в себя элементы культуры, психологии, политики. Но, кроме "новых подходов", рассматриваемое направление самоутверждается и за счет исследования объектов, ранее остававшихся вне поля зрения историков. В третьем томе упомянутого труда характеризуются некоторые из этих новых объектов, кажущихся читателю порой странными и даже парадоксальными, то из-за "вневременного" их характера (климат, человеческое тело, мифы, праздники), или из-за отнесенности к другим современным наукам (не к истории) - психоанализу, лингвистике, кинематографии, социологии (зондаж общественного мнения), наконец из-за их "тривиальности" (например, история французской кухни).

В "La Nouvelle histoire" "новая историческая наука" предстает еще более многоликой. Вот названия некоторых основных статей: "История и "большая временная продолжительность", "История структур", "Историческая антропология", "История материальной культуры", "История маргинальных кругов", "История воображаемого". О понятийном оснащении "новой исторической науки" дают некоторое представление такие, например, включенные в справочник термины, как "аккультурация" (процесс взаимовлияния культур, восприятия одним народом полностью или частично культуры другого народа), питание, экономическая (историческая, физическая, политическая) антропология, коммуникации, конъюнктура, кризис, экономический рост, цикл, эконометрия, событие, окружение, пространство, этноистория, модель, миф, смерть, предыстория, цены, квантификация, серийная история, сексуальность, социология.

После этих самых общих сведений о французской "новой исторической науке" можно попытаться выделить более конкретные и в то же время наиболее важные ее особенности, в которых проявляются и многие из уже названных характеристик. Основными составляющими ее парадигмы можно считать: концепцию "глобальной истории", категорию большой временной продолжительности - longue duree - и понятие "исторический факт". При этом необходимо иметь в виду, что каждая из этих концепций, или категорий, не является какой-то самостоятельной теоретической конструкцией, изолированной от остальных, а представляет собой скорее определенную сторону единого взгляда на историю и способы ее исследования.

Продолжительное время, начиная с 20-х годов и примерно до конца 60-х, "новая историческая наука" развивалась и приобретала свои специфические черты прежде всего на основе концепции "глобальной истории". В истоках этой концепции, которые требуют специального исследования, можно обнаружить и влияние марксизма и французские историографические традиции (М. Ф. Вольтер - Ф. Гизо - Ж. Мишле - А. Берр). Одновременно ощущается и воздействие современного естествознания, в частности, квантовой физики, биологии, экологии, теории относительности. Идея холизма (философии целостности), системности, представления о соотношениях синхронии и диахронии, о единой пространственно-временной реальности, различных типах детерминации, законах вероятности и статистических законах, функцио-

¹² Ibid.

стр. 36

нальных связях и роли прерывности, нелинейных системах, - все эти и многие другие понятия пришли в историческую науку в ходе осмысления как самой исторической реальности, общественной практики, так и наиболее важных открытий в области естествознания, физики и математики.

В начале XX в. французская историография отдавала предпочтение политической истории, а для историков был характерен фрагментарный подход к предмету своих исследований. Нельзя, конечно, сказать, что реальности экономической, социальной, духовной жизни вообще игнорировались. Однако эти проблемы рассматривались в особых, специально для них отведенных главах, причем молчаливо допускалось, что хотя все эти реальности и являются частью истории, но все-таки они не есть сама история. Между различными областями истории воздвигались перегородки, и делалось это не ради более углубленного анализа целого и не в силу имевшейся тогда среди историков специализации. Это был гносеологический принцип, поскольку французские историки в то время еще не рассматривали общество как целое в качестве предмета исторической науки.

Теоретическое обоснование и конкретно-историческое насыщение концепция "глобальной истории" получила в 30-е и последующие годы в трудах Блока, Февра, Лефевра, Броделя и других историков школы "Анналов". Как же эта концепция представляется самим французским историкам? Прежде всего заметим, что ее приверженцы вовсе не требуют, чтобы было сказано "все обо всем", хотя слова "глобальная" и "тотальная" наталкивают как будто именно на такое толкование. Чтобы видеть "глобально", вовсе не обязательно охватывать взором всю ойкумену. "Глобальный" взгляд возможен и на какой-то отдельный объект или определенную проблему с тем, однако, условием, что при этом не искажается жизнь всего общества, не нарушается единство, связность истории, а сам человек не расчленяется на homo religiosus, homo oeconomicus, homo politicus и т. д. Эпитет "тотальный" предполагает, что историческая наука охватывает все стороны жизни человека и общества, в том числе и такие, которые, казалось бы, не имеют или почти не имеют истории, - свадебные ритуалы, меню постоялых дворов, очертания полей, т. е. те исторические реальности, которые с трудом поддаются изменениям с течением времени и выступают в истории в роли своего рода инертного заполнителя, балласта, а зачастую даже тормоза исторического движения. Речь идет о ментальных, демографических структурах, технологических приемах.

"Глобальная история" предполагает, далее, наличие в исторической действительности нескольких уровней, т. е. ее эшелонированность в глубину, слоистость, ступенчатость. Эта история означает преодоление не только фрагментарности, но и плоскостного взгляда на историю. Это не фотография, а объемное изображение. В работе Ф. Броделя "Материальная цивилизация, экономика и капитализм" есть глава, которая называется "Общество, или ансамбль ансамблей", где говорится, что "глобальное общество" - "большой ансамбль" - делится на несколько систем, в числе которых наиболее исследованными являются четыре: экономическая, социальная, политическая, культурная. Каждая из них, в свою очередь, делится на подсистемы и так - до бесконечности. "Согласно этой схеме, - пишет Ф. Бродель, - глобальная история (или, лучше сказать, история, имеющая тенденцию к глобальности, стремящаяся к тотальности, но никогда не могущая стать таковой) - это исследование сначала по меньшей мере этих четырех систем, самих по себе, потом в их взаимоотношениях, в их взаимозависимости, их чешуйчатости" ¹³ . "Глобальная история" - это, наконец, еще и динамика

¹³ Braudel F. Civilisation materielle. T. II, p. 409.

стр. 37

вертикально расположенных и взаимосвязанных уровней исторической действительности, которая осуществляется не в виде их однонаправленной и равноускоренной эволюции, а представляет собой неравномерные, смещенные по времени движения, поскольку каждой исторической реальности свойствен свой временной ритм.

Таким образом, "глобальная история" представляла собой определенный шаг вперед по сравнению с французской историографией начала XX в., для которой характерно было ограничение объекта исторических исследований, как правило, политической сферой, фрагментарность, упрощенное представление о характере исторических связей, сводимых к элементарной каузальности, и др. Концепция "глобальной истории" повлияла на самый характер мышления значительной части историков, на общую направленность их научного подска, способствовала существенному расширению объекта исторической науки.

Если рассмотреть эту концепцию в общем течении буржуазной исторической и социологической мысли, то будет видно, что она, собственно, и не отличается особой оригинальностью: многое в ней проистекает от Вольтера и Э. Дюркгейма, от Ф. Гизо и А. Токвиля, от Видаль де Лаблаша и М. Мосса и др.

Влияние марксизма на формирование концепции "глобальной истории" просматривается по нескольким направлениям. Прежде всего в том, что предмет преимущественного внимания "новой исторической науки" - история народных масс. Правда, по сути своей эта история прямо противоположна марксистской в главном и основном ¹⁴ . Но сам факт переориентации от истории "героев" и разрозненных событий к истории масс и "длительным процессам" является знаменательным. Именно повышенный интерес к народным массам привлек внимание к материальным условиям их существования, к исследованию социально-экономической истории. И, пожалуй, самое главное - именно под влиянием марксизма французские историки пришли к осознанию значимости теории истории, к необходимости разрабатывать теоретические подходы к конкретно-историческим изысканиям. Один из таких подходов они усмотрели в концепции "глобальной истории".

Но по уровню теоретической целостности, оснащенности, согласованности эта концепция не выдерживает сравнения с марксистско-ленинской методологией. "Новая историческая наука" не смогла найти убедительное решение проблемы целостного охвата общества. Общий взгляд на историю у представителей этого направления лишен монизма: в истории, по их мнению, действует множество сил, "факторов", которые способны "переливаться" друг в друга, и каждый может стать определяющим. Хотя при этом и делается акцент на материальных условиях, экономике, но сама история материальной жизни понимается эмпирически, упрощенно, в плане непосредственного "вещного" ее выражения. Из экономической и социальной истории выпадает важнейшее звено - отношения людей в процессе производства. Особенно уязвимым в концепции "глобальной истории" является недооценка способа производства как основы общества, предпочтение отдается структурно-функциональному подходу в ущерб историческому генетическому. Концепция "глобальной истории" представляет собой вполне определенный методологически и ценностно ориентированный подход к истории. Это одновременно и выбор и ограничение: экономика за счет политики, структура за счет события, проблема за счет хронологии и т. п. Далее мы увидим, как эта методологическая ориентация проявляется идеологически.

¹⁴ См. об этом: Афанасьев Ю. Н. Методологические проблемы современной французской буржуазной историографии социальных движений (до XVIII в.). В сб.: Социальные движения и борьба идей. М. 1982.

стр. 38

Идея "глобальной истории" достигла апогея в своем развитии в 60-е годы. Монографические исследования, осуществленные на ее основе ¹⁵ , получили самое широкое признание, а сторонники этой идеи стали олицетворять школу "Анналов". Однако торжество "глобальной истории" было недолговечным. Сначала отдельные приверженцы самой этой школы стали развенчивать эту категорию как познавательную, а примерно с конца 60-х годов произошли изменения и в ориентации исторических исследований - предпочтение отдается локальной проблематике. На протяжении почти всего послевоенного периода "глобальная история" разрабатывалась и утверждалась прежде всего в Секции экономических и социальных наук (VI секция) Практической школы высших исследований, где историческими исследованиями продолжительное время руководил вдохновитель рассматриваемой концепции Ф. Бродель. В 1975 г. VI секция была преобразована в Школу высших исследований в области социальных наук. Ранг этого учебно- исследовательского учреждения повысился, ему предоставили право принимать к защите диссертации. В настоящее время эту школу возглавляет Ф. Фюре - один из наиболее активных критиков "глобальной истории". Концепция эта, кажется, окончательно выходит сейчас из моды, за нее уже не так активно, как раньше, ратует журнал "Анналы", она вызывает сомнение у многих видных представителей "новой исторической науки", все чаще уступая место множеству историй, для которых глобальность уже не исходный принцип, а лишь отдаленный горизонт.

О последствиях методологического переоснащения, происходящего в современной французской буржуазной историографии, говорить пока рано. Этот процесс происходит на наших глазах. Он еще не стал всеобъемлющим. В духе "глобальной истории" создана, например, одна из последних работ Ф. Броделя - "Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв.". На сходных позициях остаются также Ш. Моразэ, Ж. Дюби, Ж. Ле Гофф и ряд других историков. Но некоторые симптомы перемен уже просматриваются достаточно отчетливо. Для ряда исследователей "глобальная история" - это всего лишь миф, некая априорная рационалистическая конструкция, а отнюдь не результат позитивного исторического знания. "Историки моего поколения, - пишет А. Безансон, - отделались от миража исторической тотальности... Им пришлось понять, что, если эта тотальность и имела место, так только в их воображении. Осознание этой истины позволило избавиться от иллюзии тотальной истории" ¹⁶ . Примерно такого же мнения придерживается и Ф. Фюре, для которого целостная структура "глобального общества" - всего лишь постулат, не подкрепленный современным состоянием исторических наук ¹⁷ .

Почему же концепция "глобальной истории" перестала отвечать требованиям "новой исторической науки", а французская историография снова стоит перед проблемой фрагментарности? Хотя Ж. Ле Гофф, М. Фуко, Ж. Ревель и М. де Серто ¹⁸с разных сторон подходят к самому факту раскалывания, расчленения "глобальной истории", их объяс-

¹⁵ Первыми из таких исследований были уже упоминавшиеся выше работы М. Блока. Классическим примером "глобальной истории" считается книга Ф. Броделя: Braudel F. La Mediterranee et Ie Monde mediterraneen a l'epoque de Philippe II. На базе концепции "глобальной истории" созданы основные труды всех наиболее видных представителей "новой исторической науки": Ж. Дюби, Ш. Моразэ, П. Губера, П. Шоню, Э. Ле Руа Ладюри, Ж. Ле Гоффа.

¹⁶ Besanson A. Histoire et experience de moi. P. 1971, p. 71.

¹⁷ См.: Фюре Ф. О некоторых проблемах, поставленных развитием количественной истории. В сб.. Философия и методология истории. М. 1977, с. 259.

¹⁸ Lee Goff J. Presentation. - La Nouvelle historic; Foucault M. L'archeologie du savoir. P. 1969; Revel J. Histoire et sciences sociales. Les paradigrnes des Annales. - Annales, 1979, N 6; Certeau M. de. L'operation historique. - Faire de l'histoire. Vol. 1.

стр. 39

нения можно свести к следующему общему для них тезису. За последние, примерно, 20 лет коренным образом изменилось представление о предмете "новой исторической науки", о практике добывания исторического знания, иначе говоря, преобразовалась "территория" историка (т. е. объект исследования), одновременно появилась новая теория исторического познания.

Говоря о предмете исторической науки, Ж. "Ле Гофф и М. Фуко указывали, в частности, на "засоренность" самого понятия "глобальной истории" не соответствующими, с их точки зрения, данным науки представлениями о характере, пределах связности и непрерывности истории, о том, что все многообразие исторической динамики сводится к жестким причинно-следственным отношениям. Эти парализующие, по мнению М. Фуко, сознание историка традиционные представления оказались весьма живучими в силу очень замедленного и трудного осознания того, что человеку не принадлежит центральное место в мироздании. Вехами этого процесса были, по словам Фуко, теории Н. Коперника, Ч. Дарвина, К. Маркса. В XX в. этот процесс продолжал развиваться под влиянием исследований в области психоанализа, лингвистики, этнологии. Это повлияло на исторические дисциплины: в них исключительно важное место заняло понятие "прерывности". Перемещение этого понятия из помехи историческому исследованию в разряд его важнейших инструментов представляет собой, по мнению М. Фуко, одну из самых основных черт "новой исторической науки". Прерывность стала не только инструментом, но и объектом исторической науки. Если раньше историк пытался от нее избавиться, стремясь к непрерывности, связности событий, то теперь идея прерывности сопровождает его и на этапе формирования гипотез, и в процессе исследования, и при формировании результатов последнего. Современный историк, продолжает Фуко, вскрывает разрывы между различными уровнями, пределы каких-то явлений, сдвиги, "ножницы", возникающие между отдельными пластами, обнаруживает единичные остаточные формы, временные смещения, специфические хронологические особенности и т. п.

История, в которой властвует прерывность, где над человеком господствуют мифы, системы родства, законы языка, замкнутые структуры, такая история по сравнению с той, где однозначно чередуются причины и следствия, более мятежна, тревожна. Соприкасаясь с нею, современный человек чувствует себя еще более неуверенно, неуютно. История перестает быть для него местом успокоения, надежным укрытием от мучительных вопросов. Но такая история, по мнению М. Фуко, более реальна, она перестает быть последним хранилищем антропологической мысли и вместе с тем становится настоящим антиподом "глобальной истории", с помощью идеологического употребления которой "пытались, - как пишет М. Фуко, - вернуть человеку все то, что в течение более века от него ускользало" ¹⁹ . Так изменились представления о предмете исторической науки: человек перестал быть его центральной фигурой и связующим звеном в течении истории. Это действительно был разрыв с тем, к чему стремились М. Блок, Л. Февр и др.

Раскалыванию предмета "глобальной истории" способствует существенно изменившаяся практика добывания исторического знания. "Современный анализ, - пишет Серто, - вновь обретает веру в абстракцию, характерную для классической эпохи, но в наше время эта абстракция представляет собой формальную совокупность отношений, или "структуру" ²⁰ . За последние годы в "новой исторической науке" выработался определенный тип, своего рода эталон научного исследования, основными звеньями в цепи которого стали: конструирование моде-

¹⁹ Foucautt M. Op. cit., p. 24.

²⁰ Certeau M. de. Op. cit., р. 23.

стр. 40

ли; сопоставление ее с логически выстроенными сериями информационных данных; выявление таким способом отклонений, разногласий по отношению к ранее разработанной модели. Это тоже полный разрыв с тем, что было во времена основоположников "глобальной истории", но уже по другой линии - по направленности, существу и процедуре научного исследования. Исследуется уже не реальность через источники, а заранее сконструированный самим историком объект. И исследование начинается "не с "редкостей" (источников, "остатков" прошлого) с целью достичь синтеза (т. е. современного понимания), а с формализации (конструирования современной системы) с целью выявить "остатки" (обозначающие пределы модели, выразители прошлого, которое выглядит как результат научного труда)" ²¹ .

"Усиление моментов формализации в исторических исследованиях, о чем в последнее время пишут и говорят приверженцы "новой исторической науки", - не однозначное явление. Хотя и происходит некоторое совершенствование методики (формулирование гипотезы, отбор материала, обоснование методов анализа, разграничение систем и подсистем, определение отношений между ними, формулирование полученных результатов и оставшихся нерешенными проблем), тем не менее этот процесс сопровождается, особенно в последние годы, формотворчеством, рецидивами субъективного идеализма и агностицизма. Под флагом обновления исторической науки, под видом всевозможных модернизаций усилились прямые выступления против исторического материализма, которые и по форме и по существу напоминают всплеск идеализма, сопровождавший революцию в естествознании в начале XX века. По словам П. Вейна, история - это "интеллектуальная деятельность, которая... служит целям чистой любознательности" ²² . Согласно Серто, современная теория познания, которая вчера была ориентирована по отношению к "объекту", к реальности, отступает сегодня к языку, к речи. Это "отступление наиболее ощутимо затронуло историю" ²³ . Вера в то, что итогом исторического исследования может быть адекватное воспроизведение реальности, - это, по мнению Серто, иллюзия. "Историческая операция" заключается в том, чтобы посредством серии "отрегулированных преобразований" трансформировать одни тексты - документы в другие тексты - исторические труды. Что же касается адекватности по отношению к действительности, то применительно к истории, - это по выражению лингвиста- структуралиста Р. Барта, всего лишь "эффект действительности" ²⁴ . Итак, буржуазная историография снова, как и в начале века, оказывается в кругу идей Г. Риккерта, В. Дильтея, Б. Рассела.

Следовательно, "глобальная история" как предмет исторической науки то улетучивается вообще, превращается в иллюзию в ходе идеалистически мистифицированной "исторической операции", то настолько сокращается в размерах, что даже эпитет "глобальная" оказывается к ней совершенно неприменимым. По Серто, зависимость исхода научного исследования от характера разработанной модели, ее габаритов и количества составляющих является еще одной причиной раскалывания "глобальной истории". Процедура научного исследования, пределы возможного при осуществлении анализа, отвечающего современным требованиям "новой исторической науки", как бы сами собой подталкивают не к "глобальным", а к частным, локальным, ограниченным системам. "Следует отметить странный феномен современной историографии, - пишет Серто в этой связи, - историк перестал создавать

²¹ Ibid, pp. 26 - 27.

²² Veyne P. Comment on ecrit l'histoire P. 1971, p. 103.

²³ Certeau M. de. Une epistemologie de transition: Paul Veyne. - Annales, 1972 N 6, p. 24.

²⁴ Ibid.

стр. 41

империи. Он не стучится уже в рай глобальной истории, он - спускается оттуда и кружит вокруг уже имеющихся разумно обоснованных построений" ²⁵ .

Пересмотр концепции "глобальной истории", основополагающей во всем теоретическом оснащении "новой исторической науки", вызвал своего рода цепную реакцию: стали пересматриваться и существенно видоизменяться и другие наиболее важные составляющие парадигмы этой науки. В итоге за последние 10 - 15 лет "новая историческая наука" стала настолько "новой", что в ней, как и в ее главной трибуне - журнале "Анналы", перестал уже узнавать свое детище сам Ф. Бродель. "Когда я их (то есть "Анналы". - Ю. А .) оставил в 1970 г., они не соответствовали уже, - пишет он, - ни замыслу Блока, ни Февра, ни моему собственному. Я просто перестал лично ими заниматься, поскольку они стали для меня чужими" ²⁶ .

Из наиболее ярких примет "новой исторической науки" на второе место после "глобальной истории" следует поставить категорию социального времени и прежде всего такую его характеристику, как longue duree - большая временная продолжительность.

Основоположники школы "Анналов" М. Блок и Л. Февр стремились превратить историю в социальную науку. Это было сердцевиной их программы: история должна, по их убеждению, выйти за пределы учения о том, что было однажды, преодолеть стадию идиографического (индивидуализирующего) мышления и стать в один ряд с науками номотетическими (обобщающими). Непременным условием осуществления этой программы был для них решительный отказ от истории-повествования о единичных событиях, от "историзирующей", событийной истории (так уничижительно называли они предшествующую им позитивистскую историографию). Нет науки без теории, история - это не повествование, это постановка и решение определенной проблемы. Отсюда и концепция "глобальной истории" как первый шаг на пути превращения истории в науку. Но глобальный подход не есть монополия исторической науки. Он характерен, в частности, и для социологии. Поэтому главное условие самоутверждения в качестве равной, а точнее, даже в качестве лидера во всей совокупности социальных наук, основатели "Анналов" и особенно их продолжатель Ф. Бродель усмотрели в концепции временной продолжительности.

В 1958 г. была опубликована статья Ф. Броделя "История и социальные науки. Большая временная продолжительность" ²⁷ , которая получила очень Широкую известность. В этой статье содержится и подведение итогов и теоретическое обобщение конкретно-исторических изысканий как основателей "Анналов", так и самого автора, а также и своего рода программа, во многом определившая содержательное своеобразие рассматриваемого историографического направления. Проблема временной продолжительности трактуется в статье следующим образом. Начиная примерно с 30-х годов во французской историографии коренным образом изменилось представление об историческом времени. Раньше оно воспринималось упрощенно и однозначно как равномерно протекающее календарное время, как заранее данная шкала или ось, на которую историку надлежит лишь нанизать факты-события прошлого. На смену представлению о времени как о бессодержательной длительности пришло представление о социальном, содержательно-определенном времени, а точнее, о множественности времен, разнообразных

²⁵ Certeau M. de. Une epistemologie, p. 27.

²⁶ Les 80 ans du "pape" des historiens. Entretien avec Fernand Braudel. - L'Histoire, 1982, N 48, pp. 75 - 76.

²⁷ Braudel F. Histoire et sciences sociales. La longue duree. - Annales, 1958, N 6. Сокращенный перевод этой статьи см.: Философия и методология истории. М. 1977.

стр. 42

временных ритмах, присущих разного рода историческим реальностям, о прерывности в течении социального времени.

Это более усложненное и в то же время более соответствующее объективной реальности представление о времени по-разному воплотилось в работах французских историков ²⁸ . Труды самого Ф. Броделя пронизаны идеей о диалектике трех различных временных продолжительностей, каждая из которых соответствует определенному глубинному уровню, определенному типу исторической реальности. В самых нижних ее слоях, как в морских глубинах, господствуют постоянства, стабильные структуры, основными элементами которых являются человек, земля, космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным; происходящие процессы- изменения взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и действовать и др. - измеряются столетиями, а иногда и тысячелетиями. Это и есть большая временная продолжительность. Другие реальности из области экономической, социальной действительности, подобно морским приливам и отливам, имеют циклический характер и требуют для своего выражения иных масштабов времени. Это уже "речитатив" социально-экономической конъюнктуры, временные ритмы средней продолжительности в 10, 20, 50 лет, в рамках которых просматриваются кривая цен, демографическая прогрессия, эволюция банковского процента, моменты роста или спада производства. Наконец, самый поверхностный слой истории: здесь события чередуются, как волны на море. Они измеряются короткими хронологическими единицами; это - политическая, дипломатическая и тому подобная "событийная" история.

Ф. Бродель понимал, что такая схематизация - упрощение исторической действительности, в которой, по его же мнению, можно выделить десятки, сотни различных уровней и соответствующих им временных ритмов. Кроме того, и внутри каждого данного уровня исторической действительности могут сосуществовать, переплетаться, накладываться одна на другую, как черепица на крыше, несколько временных продолжительностей, поскольку они есть не что иное, как формы движения различных сфер социальности. Согласование времен, содержательное объяснение подлинных временных ритмов и есть, по мнению Ф. Броделя, надежнейшее средство проникновения в глубины исторической реальности.

Сам Ф. Бродель достаточно четко определил сферу своих личных интересов - эту "почти неподвижную историю людей в их тесной взаимосвязи с землей, по которой они ходят и которая их кормит; историю беспрестанно повторяющегося диалога человека с природой... столь упорного, как если бы он был вне досягаемости для ущерба и ударов, наносимых временем". Ф. Бродель категорически утверждает, что историю в целом можно понять только в сопоставлении ее с этим необозримым пространством почти неподвижной реальности ²⁹ .

Вместе с Ф. Броделем в царство "неподвижной" истории ³⁰ , которая просматривается лишь сквозь призму longue duree, целиком и надолго погрузилась почти вся французская "новая историческая наука". Практически все осуществленные в 60-е и 70-е годы изыскания посвящены выявлению долговременных процессов и явлений. Последствия этой пере-

²⁸ Исследованию представлений французских историков Л. Февра, М. Блока, Э. Лабрусса, Ф. Броделя и П. Виляра о времени посвящена вышедшая в 1974 г. работа Ж. Мэрэ (см. Mairet G. Le discours et l'histoirique. Essai sur la representation historienne du temps. P. 1974).

²⁹ Braudel F. Ecrits sur l'histoire. P. 1969, p. 30, 54.

³⁰ "Неподвижная история" - так назвал Э. Ле Руа Ладюри свою инаугурационную лекцию, прочитанную в Коллеж де Франс в 1974 г., которая прозвучала одновременно и как итог и как ориентир "новой исторической науки" (Le Roy Ladurie E. "Histoire immobile". Lecon inaugurale au College de France. - Le territoire de l'historien. T. II. P. 1978).

стр. 43

ориентации противоречивы. Ф. Броделю и его коллегам, озабоченным превращением истории в науку, не уступающую другим дисциплинам по уровню доказательности и степени вооруженности современными средствами научного анализа, видимо, в наибольшей мере импонировала та сфера исторической реальности, где не было простора для случая, для внезапных зигзагов, где, пусть ценой огромных трудностей, но все-таки можно отыскать прочные связи, стабильные структуры. В долговременной перспективе лучше просматриваются закономерности, продолжительные тенденции в сфере народонаселения, производства, семейных отношений, умонастроений. Например, для ответа на вопрос, что представлял собой рост сельскохозяйственного производства во Франции в первые две трети XVI в., был ли он началом долговременной, многовековой тенденции, ведущей в перспективе к взлету всей экономики, или всего лишь простым оживлением после затянувшегося кризисного периода 1350 - 1450 гг., необходимы соответствующие идентичные показатели, выразители разных типов эволюции экономики: кратковременных кризисов, более продолжительных экономических спадов, циклов, исчисляемых десятилетиями, и многовековых интерциклов.

Ф. Бродель считал, что лишь после сопоставления различных показателей этих типов, взятых в долговременной перспективе, можно дать полную интерпретацию исследуемой проблемы. То же можно сказать и об обширной сфере коллективных умонастроений, мировидения и мировосприятия, которые Ф. Бродель назвал "тюрьмами большой временной продолжительности". Различные системы культуры, жизненных ценностей, модели поведения, отношение людей к жизни и к смерти, естественнонаучные картины мира (например, аристотелевская) - все эти и многие другие реальности формировались не сразу. Они постепенно превращались в сложные ментальные структуры и в таком виде существовали в течение очень длительного времени. И постигать их научно, считали приверженцы longue duree, можно лишь в соответствующих им масштабах времени.

Категорию longue duree можно охарактеризовать, с одной стороны, как определенное позитивное приобретение "новой исторической науки". Но, с другой стороны, эта категория, как составная часть концепции социального времени и различных его продолжительностей, далеко не всегда способствует решению кардинальных проблем теории исторического познания и, что еще более существенно, несет в себе значительный и вполне определенного свойства идеологический заряд. Приверженцам концепции различных продолжительностей социального времени правомерно поставить вопрос, сформулированный в свое время К. Марксом по адресу учения Прудона: "Каким образом одна только логическая формула движения, последовательности, времени могла бы объяснить нам общественный организм, в котором все отношения существуют одновременно и опираются одно на другое?" ³¹ .

В "новой исторической науке" этот вопрос, в отличие от марксизма, остается не только не решенным, но даже и не сформулированным научно. Это относится и к тем трудам, которые считаются высшими достижениями этой науки. В них много говорится о прерывности и непрерывности времени, о разных временных продолжительностях, об их цикличности, об их "наложениях", "сосуществованиях", "переплетениях", "пульсациях" и т. п. Благодаря такому разнообразию временных оттенков воспроизводимая историческая реальность становится богаче, вырисовывается конкретнее, детали предстают перед читателем более образно, ярко. Но при этом нет главного-ответа на вопрос, как же

³¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4, с. 134.

стр. 44

согласуются все эти времена, что является для них общим знаменателем.

3-й том работы Броделя "Материальная цивилизация, экономика и капитализм" называется "Время мира". Здесь много интересных характеристик временных параметров всемирной истории и отдельных регионов в промежутке между XIII и XIX веками. "Время мира" в данном случае предстает не только как длительная протяженность. Оно не охватывает все реальности и всю ойкумену. По определению Ф. Броделя, это время - не общий итог истории людей. Это исключительное время управляет лишь определенными пространствами и определенными реальностями. Но другие реальности и другие пространства не поддаются ему и остаются инородными ³² . В работе Ф. Броделя "время мира" предстало очень конкретно. На огромном фактическом материале показано, что даже "суперструктуры" не целиком управляемы этим временем. Из работы Ф. Броделя предстают во всем их своеобразии и те районы, те зоны на карте мира, которые как бы не затрагиваются временем "триумфальной истории", существуют в "неведении", вне времени, которым живет "весь мир". Итак, очевидно, что броделевское "время мира" фактически есть не что иное, как интегральное время господствующей в данный период формации.

Французские историки-марксисты неоднократно указывали на методологические слабости концепции различных продолжительностей социального времени. П. Виляр, например, отмечал, что иногда в ходе скороспелых суждений историю пытаются превратить в производное от времени, а не наоборот - посмотреть на время, то есть на его дифференциацию как на производное истории ³³ . Виляр ссылается в этой связи на Л. Альтюссера, который однажды упрекнул историков в том, что они "довольствуются констатацией, что есть время большой, средней и короткой продолжительности, и выводят из этого заключение об интерференциях как о продукте встречи этих продолжительностей вместо того, чтобы увмдеть в них продукт того, что их обусловливает, - способ производства" ³⁴ .

Руководствуясь марксовым учением о способе производства, П. Виляр усмотрел, в частности, в трудах Э. Лабрусса нечто большее, нежели сказал в них сам Лабрусс, посвятивший многие работы выявлению сосуществования различных временных ритмов на одном экономическом уровне социальной реальности. Так, Французская революция конца XVIII в. предстает в его трудах как результат "встречи", пересечения трех различных временных продолжительностей: большой - экономический подъем на протяжении всего XVIII в., средней - депрессия 1774 - 1788 гг. и короткой - сезонный кризис лета 1789 года. П. Виляр усматривает за этими временными пересечениями, сосуществованиями, наложениями нечто большее: в их сосуществовании отразился переходный - от феодализма к капитализму - характер самого французского общества, а в их пересечении - высший накал кризиса - начало революции. Структурные, конъюнктурные и сезонные ритмы Э. Лабрусса - это фактически, как показал П. Виляр, есть материалистическое, конкретно-историческое выражение пространственно- временной реальности, наглядный способ выявления с помощью категории социального времени факта сосуществования феодальных и капиталистических социально-экономических форм ³⁵ . Но сам Э. Лабрусс этого не видел из-за своего негативного отношения к категории "способ производства".

³² BraudeI F. Civilisation materielle, Т. Ill, p. 8.

³³ См. Vilar P. Histoire marxiste, histoire en construction. In: Faire de l'histoire Vol. 1, pp. 189 - 194.

³⁴ Ibid., p. 190.

³⁵ Ibid.

стр. 45

Что касается идеологического содержания категории большой временной продолжительности, то его можно выразить следующим образом, Многие из реально существующих в истории противоречий (например, события и структуры, эволюция и революция, изменения и постоянства, и др.) решаются "новой исторической наукой" в отличие от марксизма не диалектически, не конкретно-исторически - именно в силу зависимости от принципов и норм современной буржуазной идеологии. "Вся историография, - пишет один из наиболее рьяных адептов "новой исторической науки" П. Нора, - обрела свой современный облик именно путем избавления от события, отрицания его значимости, путем его растворения" ³⁶ . Налицо и реальные последствия этой модернизации. Событие - господин для традиционной историографии превратилось в несобытийной "новой исторической науке" в событие - пену на гребне волны - его можно теперь вовсе не замечать, оно лишь отвлекает внимание от обозрения в перспективе longue duree суперструктур, неподвижностей, больших амплитуд, повторений и закономерностей, циклов и интерциклов. Событие можно отбросить, как пену, а заодно выбросить из истории все, что не соответствует стереотипам современного буржуазного сознания.

На состоявшемся в 1974 г. в Геттингене коллоквиуме некоторые его участники ставили вопрос: а 'было ли на самом деле такое событие, как Французская революция конца XVIII века? Вдохновители современной "новой исторической науки" Ф. Фюре и Д. Рише и их последователи, например, Ж. Шоссинан-Ногарэ, поспешили заявить, что Французская революция - это миф, идеологический пережиток. Модернизация французского общества, согласно их реинтерпретации истории, т. е. несобытийного ее прочтения, была осуществлена еще до 1789 г. просвещенной и однородной элитой, состоявшей из дворян и буржуазии. А сама революция представляла собой политический и идеологический конфликт, но отнюдь не общественный переворот. В плане социально-экономическом это событие - скорее национальная катастрофа, нежели точка отсчета нового этапа в истории ³⁷ . Советские историки ³⁸ и историки-марксисты во Франции ³⁹убедительно показали, что подобное иконоборчество в отношении не только марксистской, но даже и прогрессивной буржуазно-демократической интерпретации Французской революции XVIII в. стало возможным в результате сложных методологических и социально-политических мутаций "новой исторической науки".

Идеологическая заданность категории longue duree не исчерпывается откровенной антиреволюционностью. Опираясь на эту концепцию, "новая историческая наука", как справедливо отметил современный французский историк- марксист М. Вовель, тяготеет вообще к неподвижности, "ставит под вопрос само понятие изменения, внезапных перемен в истории" ⁴⁰ . Предпочтение, оказываемое изучению функционирования систем, а не их изменений, повышенное внимание к постоянствам, уравновешенностям, структурам - все это привело в самое последнее время к тому, что из представлений о человеческой истории искореня-

³⁶ Nora P. Le retour de l'evenement. - Faire de l'histoire. Vol. 1, p. 227.

³⁷ См. Furet F., Richet D. La Revolution. Vol. 1 - 2. P. 1965 - 1966; Furet F. Le catechisme revolutionnaire. - Annales, 1971, N 2; ejusd. Penser la Revolution francaise. P. 1978; Chaussinand-Nogaret G.La noblesse au XVIII ^e siecle: de la Feodalite aux Lumieres. P. 1976.

³⁸ См., напр.: Манфред А. З. Некоторые тенденции зарубежной историографии. - Коммунист, 1977, N 10, А до А. В. Буржуазная ревизия истории Французской революции XVIII века. В сб.: Социальные движения и борьба идей.

³⁹ Собуль А. Классическая историография Французской революции. В кн.: французский ежегодник, 1976. М. 1978; Mazoric C. Sur la Revolution francaise. P. 1970.

⁴⁰ Vovell M. L'histoire et la tongue duree. - La Nouvelle histoire, p. 332.

стр. 46

ется даже понятие эволюции. Прерывность абсолютизируется настолько, что не представляет собой момент общей эволюции. Разные эпохи не рассматриваются как этапы последовательного, прогрессивного развития обществ, цивилизаций, а различные временные ритмы не выступают как многообразные и содержательно определенные разновидности однонаправленного времени. Сошлемся в этой связи на Ф. Фюре. "Отбрасывая целиком эволюционистскую перспективу, которая придает смысл (одновременно: значение и направление) времени, историческая наука, - пишет он, - имеет тенденцию... развиваться как обширная лаборатория исследований поведения человека в обществе" ⁴¹ .

Прошлое для "новой исторической науки" не последовательная смена эпох, а "реестр аналогичных, идентичных или же различных, не похожих один на другой экспериментов" ⁴² . По одну сторону, пишет Ф. Фюре, остается "история - период, хронологический рассказ, реконструкция былого, эмпиризм фактов в противоположность заранее предусмотренным идеям. По другую - история- проблема, аналитическое изучение какого-то одного вопроса по периодам заведомо разнородным, интерпретация прошлого сквозь призму определенной теории или идеи". История, по словам Ф. Фюре, перестала быть сплошной непрерывностью в генеалогическом мышлении, сообразно с которым "до" объясняет "после", она определяет объект исследования независимо от принятого представления о течении времени и только после этого устанавливает, "продвигаясь на ощупь, какая временная продолжительность подходит для описания и анализа этих объектов" ⁴³ .

Переориентация представлений об историческом времени в этом плане - это и есть одна из наиболее важных составляющих той самой "иной концепции человеческого общества", в соответствии с которой представители "новой исторической науки" намерены "преобразовать коллективную память людей" и в соответствии с которой из истории фактически исключаются такие реальности, как начало и продолжение, этапы, детерминированность, закономерность, развитие, прогресс. Начав с намерения самоутвердиться с помощью концепции longue duree в качестве первой (по уровню научности, доказательности) среди всех социальных наук, "новая историческая наука" пришла в итоге к значительному усилению (в прямой ущерб научности) своей буржуазной идеологической направленности.

Не менее отчетливо это смещение от сциентизма к идеологизации и политизации просматривается и на примере понятия "исторический факт". В общей цепи методологических трансформаций "новой исторической науки" исторический факт трактуется не как изолированное, неповторимое событие, а как отобранный самим историком феномен, главным свойством которого является принадлежность к серии ему идентичных, чем, собственно, и определяется его ценность ⁴⁴ . Отсюда - "серийная история" ⁴⁵ , которая характеризуется следующим образом:

"В качестве серийной истории можно определить такой подход, который предусматривает воссоздание статистических серий однородных данных, повторяющихся на протяжении большой временной продолжительности и сравнимых через определенные, регулярные интервалы. Имен-

⁴¹ Construire avenir: livre blanc sur la recherche presente a Monsieur Ie President de la Republique. P. 1980, p. 169.

⁴² Ibid., p. 17.

⁴³ Furet F. L'Atelier de l'histoire. P. 1982, pp. 26 - 27, 12.

⁴⁴ См. Furet F. De l'histoire-recit a l'histoire-probleme. Diogene. 1975, N 89. pp. 116 - 118.

⁴⁵ В обосновании концепции "серийной истории" первенство принадлежит П. Шоню, который и поныне остается одним из самых активных ее поборников (см. Chaunu P. L'histoire serielle. Bilan et perspective. - Revue Historique, 1970, avril-juin, pp. 297 - 320; ejusd. Le quantitatif en histoire. - Faire de l'histoire. Vol. 1, pp. 42 - 61; ejusd. Histoire quantitative, histoire serielle. P. 1978).

стр. 47

но с серийной историей в исторические исследования по- настоящему вошли количественные методы,.. превратившиеся в основной, инструмент исследования, позволяющий представить эволюцию как в ее основных тенденциях, так и в кратковременных колебаниях" ⁴⁶ .

Исторический факт как один из многих, идентичных феноменов (цена, валовой продукт, упоминание о боге в завещаниях, рождаемость, смертность, налог, годовые кольца на стволах деревьев, количество мяса в рационе поденщика, урожай и т. п.), сознательно отобранных историком и подлежащих сравнению и итоговой оценке в перспективе большой временной продолжительности в серии однородных данных и на основе компьютерной обработки, - это и есть кредо "серийной истории".

"Серийная" интерпретация понятия "исторический факт" опять-таки не поддается однозначной оценке. С одной стороны, поворот к строгой статистике, к математической доказательности, к количественным данным способствовал продвижению вперед исторического знания по ряду направлений: количественному измерению социальной динамики, более углубленному воссозданию "несобытийной" повседневной, "молчаливой" жизни самых широких людских масс, условий их быта, труда, умонастроений. Круг исследуемых проблем оказался здесь весьма широким, а содержание - разнообразным. На протяжении длительных хронологических отрезков изучается история климата ⁴⁷ , культурных растений⁴⁸ , вина и виноградников ⁴⁹ . В самостоятельные научные направления превратились исследования в области истории техники ⁵⁰ , городских и сельских зданий ⁵¹ , жилища ⁵² , одежды ⁵³ , питания ⁵⁴ . Значительные масштабы приобрели разыскания в сфере истории болезней и эпидемий ⁵⁵ . То же самое относится к изучению моральных, психологических условий жизни: это и история любви ⁵⁶ , и история матерей- одиночек ⁵⁷ , это и изменения в представлениях людей различных эпох о смерти ⁵⁸ , история аменореи и противозачаточных средств ⁵⁹ , история детства ⁶⁰ , безумия ⁶¹ и т. д. В этой огромной литературе речь идет о самых разнообразных исторических условиях жизни большинства людей.

⁴⁶ La Nouvelle histoire, p. 508.

⁴⁷ Le Roy Ladurie E. Histoire du climat depuis l'an mil. P. 1967.

⁴⁸ Hemardinguer J.-J., Keul M., Randies W. G. L. Atlas des plantes vivrieres. P. 1973.

⁴⁹ Dion R. Histoire de la vigne et du vin en France des engines au XIX ^e siecle. P. 1959.

⁵⁰ Gille B. Histoire generale des techniques. P. 1962; Daumas M. L'Histoire des techiques, son objets, ses limites, ses methodes. P. 1969.

⁵¹ Kopp A. Changer la vie, changer la ville. P. 1975; Bailment, enquete d'histoire economique (XIV-XIX ^e siecle). P. 1971.

⁵² Roux S. La maison dans l'histoire. P. 1976; Kerblay B. H. L'isba d'hier et d'aujourdhui. P. 1973.

⁵³ Deslandres Ty. Le costume, image de l'homme. P. 1976.

⁵⁴ Aron J. - P. Le manger de XLX ^e siecle. P. 1973; Hemardinguer J. -J. Pour une histoire de l'alimention. P. 1970; Strouff L. La viande. Ravitaillement et connommation a Carpentra au XV siecle. Annales, 1969, N 6.

⁵⁵ Gremek M. D. Preliminaires d'une etude historique de maladies. -Annales, 1969, N 6; Lebrun F. Les crises demographiques en France aux XVII ^e et XVIII ^е siecles. In: XV Congres international des sciences historiques. Bucarest. 1980. T. 1, Rapports.

⁵⁶ Flandrin G. Contraception, mariage et relations amoureuses dans l'Occident chretien. - Annales, 1969, N 6.

⁵⁷ Lottin A. Naissances illegitimes et filles-meres a Lille au XVII ^e siecle. - Revue d'histoire moderne et contemporaine 1970, avril-juin.

⁵⁸ Vovelle M. Mourir autrefois; attitudes collectives devant la mort, XVII-XVIII ^e siecles. P. 1974; Chaunu P. La Mort a Paris (XVI ^e , XVII ^e , XVIII ^e siecles). P. 1977.

⁵⁹ Le Roy Ladurie E. L'amenorree famine (XVII ^e - XX ^e siecles); ejusd. Demographic el "funestes secrets": le Languedoc (fin du XVII ^e -debut XIX ^e siecle). In: Le territoire de l'histoirien, P. 1973.

⁶⁰ Aries P. L'enfant et la vie familiale sous la France d'Ancien Regime. P. 1960.

⁶¹ Foucautt M. Histoire de la folie a l'age classique. P. 1972.

стр. 48

Однако, с другой стороны, воссоздание лишь тех фактов, которые укладываются в "серию" и поддаются количественной обработке, с неизбежностью ведет к искусственным ограничениям, к тому, что из поля зрения исторической науки выпадают (в силу их уникальности и неповторимости) такие важнейшие факты, как, например, Возрождение, Просвещение, восстание, произведения литературы, абсолютизм, Реформация. Сциентизм "серийной истории" выразился и в том, что часто количественный анализ становился самодовлеющим: цены, доходы, рента, урожай просчитывались сами по себе. Количественный анализ не сопровождался качественным, Воссоздавая историю хлеба, мяса и других продуктов питания, "серийная история", как правило, оставляет в тени вопрос о том, как складывались отношения между людьми, которые производили и потребляли эти продукты. Можно, например, реконструировать исчерпывающим образом динамику колебаний заработной платы за длительный период, но сущность этого процесса останется скрытой, если рассматривать ее как нечто самодовлеющее, а не как категорию общественных отношений. Даже одного лишь сопоставления заработной платы и прибыли (коль скоро такая возможность представляется) недостаточно, чтобы обнаружить прибавочную стоимость, выражающую отношение эксплуатации.

Идеологическая направленность "серийной истории" проявляется и в том, что во многих книгах об "анонимной", повседневной истории довольно отчетливо просматривается своеобразный ученый снобизм некоторых авторов, высокомерная снисходительность к объекту их изысканий - народным массам. В гигантской панораме "истории больших количеств", массовых данных о рождаемости и смертности, об эпидемиях и болезнях, о продуктах питания, домашней утвари и пр. народные массы выступают в их повседневной "заземленности" в виде кишащей массы копошащихся, едящих, болеющих и умирающих людей. Это не созидатели, не двигатели прогресса. Это, скорее, частицы в броуновском движении, "массивный пассив". Историю творческую, развивающуюся буржуазные ученые, как об этом уже говорилось, вручают элите ⁶² .

В настоящее время во французской "новой исторической науке", как это видно из вышеизложенного, достаточно отчетливо просматривается тенденция умножения негативных явлений: раздробление "глобальной истории", дегуманизация, скепсис в отношении детерминизма, объективности исторического знания, проявления формализма и идеализма. Эти тенденции сопровождаются нарастанием антиреволюционности и антикоммунизма, усилением антимарксистской направленности. Открыто демонстрирует свой антимарксизм Ф. Фюре, претендующий на "реинтерпретацию" истории Французской революции. Зарекомендовал себя как один из самых активных антисоветчиков, фальсификаторов истории Октябрьской революции М. Ферро. Публикует одну за другой антисоветские фальшивки А. Безансон, расхваливает их на страницах самых реакционных французских изданий П. Шоню. П. Вейн пытается доказать, что марксизм устарел. Здесь, пожалуй, в наиболее обнаженной форме проявляется социальная обусловленность исторического знания, его органическая включенность в современное общество. В исторической науке, поскольку она окно в мир, своеобразно преломляются многие понятия об этом мире, идущие из естествознания. Физика способствует распространению представлений о нелинейных закономерностях, о характере пространства-времени, об относительности, из ки-

⁶² На эту черту современной буржуазной историографии указывают и французские историки-марксисты (см.: Casanova A., Hincker F. Introduction. In: Aujourd'hui, l'histoire. P. 1974, p. 13; Soboul A. Description et mesure en histoire sociale. In: L'histoire sociale. Sources et methodes. P. 1967, pp. 17 - 18.

стр. 49

бернетики поступают понятия круговой причинности, благодаря генетике существенно расширяются представления о диалектике природного и социального и т. п. Однако направленность и интенсивность всех идущих к исторической науке токов обусловлены и регулируются мощными силами, исходящими из социальной практики. В противоречиях, несовершенствах, в самом характере добывания исторического знания в конце концов прочитываются наиболее важные противоречия, коллизии теперь уже уходящего в историю XX века.

Позитивные результаты французской "новой исторической науки", о которых говорилось выше, стали в свое время возможными в значительной мере потому, что положение в обществе наиболее видных ее представителей определялось их в общем-то левыми позициями. Они принимали непосредственное и активное участие в борьбе с фашизмом, выступали открыто на стороне прогрессивных сил французского общества, искренне верили в прогресс человечества. Теперь ситуация изменилась. Тон стали задавать представители элиты буржуазного общества. Может быть, именно эту ситуацию и имел в виду Ф. Бродель, когда объяснял причины своего ухода с поста главного редактора "Анналов". "С момента его рождения, - говорит Ф. Бродель, - это был журнал еретиков. Когда я его воспринял от Л. Февра, я унаследовал и ненависть, которую он к себе вызывал. Короче говоря, это был журнал вне закона. В последующем, продолжал Бродель, "он превратился в самый ортодоксальный, престижный исторический журнал, относящийся к разряду тех, что способствуют научной карьере и общественному благополучию" ⁶³ . Положение, как известно, обязывает, а институциализация "новой исторической науки", ее включенность в социальные конфликты современной эпохи на стороне буржуазии проявляется не только политически, но и гносеологически.

⁶³ L'Histoire, 1982, N 48, p. 75.

Постоянный адрес данной публикации: