"Время иронии прошло", - сказал кто-то где-то и не так давно. Можно сказать, начали войну, объявили чрезвычайное положение: конец смешному? "Тот обладает суверенитетом, кто решает, когда вводить чрезвычайное положение" - слова Карла Шмитта. Красиво и хорошо. "Что же, однако, может стоять за этим сегодня?" - спрашиваю я себя сейчас, в начале 2001 года. Что-то произошло? Что именно? Предстоят ли нам битвы? Где? С кем? Ничего не видать, вдаль и вширь, во всем обозримом пространстве. Все идет своим привычным ходом: как всегда, по дорогам ездят автомобили, время от времени застревая в пробках, безостановочно работают станки, строятся сети, все шире распространяется биогенетика, не отстает от нее и коровье бешенство, художники корпят над чем-то, политики говорят и решают, журналы комментируют происходящее, дела процветают, биржа пользуется вниманием общественности, банки увеличивают свои оборотные капиталы, мобильные телефоны звонят, скоро снова состоится чемпионат футбольной бундеслиги. Все идет своим чередом, ничего не происходит. Как это называлось у Рольфа Дитера Бринкмана? Ах, да: "сверху ЭВМ, снизу вытекает моча". Но так не говорят, теперь так не принято.

В Париже я видел детскую карусель Чарльза Рэя. Она крутится в обратную сторону. И называется "Revolution Counter Revolution". Год создания - 1990.

"Au-dela du spectacle" - c' est ca. Точнее не описать положение вещей в эстетике. Через зрелище за его пределы, картины и образы обратной стороны того, что движет духом времени и формирует его, преодоление его наваждений - в этом состоит искусство, этого надо ожидать от его откровений, и в лучшем случае - не только на выставке, которая проходит сейчас под этим самым названием в Cenue Beaubourg в Париже ¹ . Если признание искусства в обогащении познания своими образами, скульптурами и картинами, то оно правильно делает, что находится в непрерывном движении, что оно неуловимо. Горе тому. кто продал себя со всеми потрохами индустрии СМИ и ее "шоу". Область искусства - не зрелище, а сверкание: мерцание, свечение и угасание, играющее на поверхности и по ее краям. "Au-dela du spectacle", как говорится. Плюс слова Ричарда Принса: "The mercy is in the bridge" ^{2 .}

Так ведь. не правда ли? Разве искусство не промежуточная ипостась, оставившая далеко позади поп и что там за ним следует? Или оно не находится в области "Ни-того-ни-этого". "Один-вперед-два-назад" и "Всегда-когда-рак-свистнет"? То, что созидает искусство, на самом деле не принадлежит к миру вещественного, но вместе с тем не относится и к миру идей; это находится ни в сфере субъекта, ни в сфере объекта: это больше, чем просто создание чего-либо единственного в своем роде и нечто иное, чем музейный экспонат и инструмент влияния на публику. Это некий феномен, который находится где-то неуловимо между. Как сказала маленькая Ани Ли, кибер-муза Пьера Хьюза, чудо Парижа: "...Dux minutes en dehors du temps" (2000). К чему-то и сквозь него наружу, отклонение от прямого пути. отречение от всего, что привычно и обыденно, короче говоря, обратная сторона бытия, одно из его секулярных проявлений. Вот в этом и состоит искусство - поймать момент полета вещей в прыжке, одновременно непринужденно явить их в блеске и свете, распахнуть наши глаза одним мастерским мазком или с помощью видеопроекции, как в случае с Хьюзом. "Не я - ваша проекция, а вы - моя", - так говорит Анн Ли - и продолжает говорить в течение четырех минут, как заведенная пластинка.

Ирония неотделима от искусства. Она - смазка его шестеренок, кровь в его теле, не просто отношение к чему бы то ни было и не только форма самосознания, она больше, чем игра слов или мастерство слова, она нечто иное, чем твердое убеждение или жизненная позиция. Ирония - это способность жить в сомнениях и противоречиях, она - катализатор артистического воображения, двигатель и чувство такта каждого убедительного образа. Поэтому от нее нельзя отказаться, по крайней мере для творца. Без погружения в иронию и без ее помощи не обходится никто. В этом и состоит искусство:

_______________________

1 Точнее, проходила с 22 ноября 2000 года по 8 января 2001 года. Она представляет собой слегка измененную версию другой выставки, которая уже проходила в Миннеаполисе и Сиэтле под названием "Let's entertain. Life's Guilty Pleasures". Информацию об этой выставке и экспонатах можно найти в Инернете по адресу: http://wwwwalkerart.org va/letsentertain/.

2 Cм. интервью с Ларри Кларком: Ричард Принс, под редакцией Лизы Филлипс, Whitnev Museum of American Art: New York. 1992. С. 136.

жить в двусмысленности и сталкиваться с двойственностью, быть разорванной, но методичной. Кто отрекается от иронии, тот предает лучшее, что есть в искусстве, в том числе и его поразительную способность легким намеком выразить многое. Не только в занимательности и поучительности, но и в скрытности, завуалированности, притворстве, греческой cironeia, состоит искусство: мимесис в виде метаморфозы. Однако это отнюдь не исключает способности искусства к поклонению и готовности его возгореться пламенем.

II

"О, эти греки! Они знали, как надо жить! Для этого нужно бесстрашно работать над поверхностью, складками, кожей, поклоняться внешней красоте, верить в формы, звуки, слова, в весь Олимп образа! Эти греки были так поверхностны - из глубины...", как сказал Фридрих Ницше. А мы, немцы? Мы наконец поняли, что хотел сказать Ницше: не побоюсь этого утверждения. Вопреки постмодернизму - все еще не умеющему жить между крайностями и в них. Куда ни посмотри: в музее, на подиуме и в мелкой газетенке - либо поверхностность умозрительно основывается на невероятной глубине (доходящей в идеалистически - теологических формах до критики искусства и культуры), либо глубину самопроизвольно и безгранично раздувают до вопиющей поверхностности (реактивированная экспрессионистическая традиция Гетца и "новых диких"). Индивидуализироваться мы никогда не умели, а сегодня меньше, чем когда-либо: пафос дистанцированности общепринято считается реакционным.

Только послушайте, что думает о нас один русский, как видится состояние современной немецкой культуры такому писателю как Владимир Сорокин: "По-видимому, наступает эпоха поколения 68-го года. Уже долго мечтало оно о "западноевропейском социализме с человеческим лицом". Современная немецкая культура определена этими одряхлевшими обуржуазившимися мятежниками поколения 68-го года. Они - новая номенклатура и занимают ответственные посты художественных руководителей в театрах, главных редакторов, организаторов фестивалей и директоров программ культурной направленности. Я часто сталкиваюсь с посредственным вкусом этих людей, с их закоренелой нетерпимостью ко всему, что не вписывается в рамки их представлений об общественной роли культуры. Они воспринимают культуру не как цель, а как средство для общественно-политических манипуляций. Для них никогда не существовало свободного искусства, искусства, отчужденного от политики и идеологии. Всей душой презирают и ненавидят они элитарное искусство. В этом смысле поколение немцев 68-го является законным детищем Ленина и Сталина, которые боролись за "искусство для народа" и против "Cart pour Fart". Плоды культурной политики поколения 68-го года очевидны: скука и рутина. В немецких театрах ставятся рутинные пьесы, газеты печатают до смерти скучные статьи, их фильмы бессодержательны, а телевидение спит глубоким сном" ³ . Немцы даже не умеют ходить в казино: по германским законам это можно сделать лишь по паспорту и под прицелом видеокамер. Никакого удовольствия! Благо русская диаспора познакомила их с http://kazinovulkanonline.com/  и другими серверами, где можно играть анонимно и без верификационного чек-ина. Немцы живут по правилам, законам, порядкам. Все, что за бортом - табу, это нельзя. Такая вот нация.

Сорокин - циник. Чтобы достичь истины, он бросается в преувеличения до невероятных размеров. Подобно своим предшественникам из греческой античности, он предпочитает поучительные басни, его сила убеждения основывается на юморе, который проявляется в его убеждениях в самые ответственные моменты. Порой он просто убийственен. Отсюда и возмущение, которое регулярно вызывают его тексты. Они рассчитаны на скандал. У Сорокина не существует религиозного мотива, ему не требуется какой-либо философской системы. Бесконтрольный и бесцельный, а когда и безжалостный, высвечивает московский концептуалист бездну, разверзнувшуюся между идеалами и действительностью. Современный Диоген, который появляется на базаре с зажженным среди бела дня светильником и спрашивает прохожих и торговцев, где можно найти человека. Что касается Германии, то тут чудится ему зло. "Почему ВСЕ там стало хуже за последние 10 лет?" - его главный вопрос. "Куда же делось немецкое качество? И куда исчезла немецкая надежность? Почему немцы лгут все чаще и одеваются все хуже? Почему в немецких ресторанах блюда и обслуживание все некачественнее? Отчего все немецкие поезда вдруг стали опаздывать?" ⁴ Ответ поражает: с падением берлинской стены страна утратила то последнее, что оставалось от ее гордости и достоинства после Гитлера: способность выделяться. По мнению Сорокина, мы вступили в коммунизм, причем на западной закваске. "Аристократизм, частная жизнь, деликатность канули в лету". Больше нет ничего человеческого на всех каналах. Человеку можно уходить. "Для свиньи нет ничего лучше се корма", - сказал Брехт. Сегодня гремит лозунг: "Быть подонком круто!"

III

Не отстает от этого и Кристоф Шлингензиф. Не случайно его сейчас причисляют к самым ярким и вызывающим самые оживленные споры фигурам в области искусства и СМИ. В его работах нация узнает себя в лицо. Шлингензиф - наш Бейс. Представители поколения 68-го года и их наследники находят в нем все те отходы, что накопились на дне их души и рвутся наружу: к примеру, уродство Боттропа и Берлина, резня бензопилами на немецко-немецкой границе. Большой Брат и массовое подслушивание телефонных разговоров (санкционированное, не будем забывать, красно-зелеными), грязный секс и прочие мерзости, социальный вопрос или что там от него осталось, но прежде всего, как это уже было у Зюберберга - Гитлер, все время Гитлер.

_______________________

3 См. "Unter der Linde": Язык в эпоху техники. 2000. N 38. С. 216.

4 Там же. С. 221.

Слишком молодой, чтобы знать о 1968-ом что-либо большее, чем его последствия, слишком старый, чтобы не быть знакомым с тиранством. Шлингензиф все время делает лишь то, что ему в данный момент хочется. Он - воплощенный авангард. При этом ему удается поставить под сомнение все и вся - no resprect! - не только немецкую мифологию, но вместе с ней также и революционное наследие. Оно опускается до уровня шутовских нарядов всепоглощающего позирования, его отрицание религиозности становится не более чем пустым трюком, его реформы - болтовней. Хотя и претендует Шлингензиф на роль обнажителя сокровенного, хотя балует он себя репертуаром на основе флуксуса и попа, чтобы передать ставшему стерильным механизму искусства новый импульс, хотя бросается обратно к Living Theatre, к хеппенивду и другим формам действа, ему никого не удается обмануть своим потрясающим основы отношением. На самом деле для Шлингензифа важны не общественные реформы и не момент открытия истины, он всего лишь стремится к шоу, к участию в спектакле. Он отчаянно хочет стать звездой, и поэтому всего лишь клоун, служка при отправлении мессы, который выпадает из своей роли, недотепа, тщащийся режиссировать, а отнюдь не юродивый, который еретически обнажает истину.

Его бесстыдство и наглость выдают в нем беспардонного дилетанта. Шлингензиф не имеет ни малейшего представления о том, за что он взялся, в рабочем процессе и технике исполнения он не смыслит ровным счетом ничего. Mise en scene, хореография, акт - для него китайские иероглифы. Изучения предмета он боится, как черт ладана. Как будто действо и вызываемое им напряжение появляются сами собой, а не являются сто раз результатом тщательно спланированных приготовлений и расчета. Единственное, что Шлингензиф, по-видимому, основательно изучил - так это "Критику циничного разума" Слотердийка. Она не случайно вышла как раз в то время. когда начинается его карьера. В начале 80-х годов Коль приходит к власти. левые капитулируют. Наблюдая за биографией Шлингензифа, сложно избавиться от впечатления, что он разделяет не только расправу Слотердийка над царящим цинизмом. В значительно большей мере перенял он его идеологическую альтернативу, кинизм а-ля Роопа, пропитался этим до самого нутра. Let's have sex - совершенно непринужденно здесь и сейчас.

Слотердийк направил свою критику циничного разума на тип хладнокровного циника, не чурающегося интриг на вершине власти, ее коррумпированных интеллектуалов - тип Маккиавели, старое клише. После крушения всех надежд и предания всех идеалов - следует вывод - остается реагировать лишь цинично. Спрашивается, как. "Что есть истина...". Ответ Слотердийка известен: "Назад в детский манеж и дальше". Шлингензиф многократно применял на практике пессимистичную стратегию любимого философа. Между тем он катается с гостями на карусели берлинского метро перед работающими камерами. При этом не неистовый Сократ является его идолом и не беспокойный Талеранд, не Ницше в Турине или Гейнер Мюллер в Берлине, а взгроможденная Слотердийком на философский трон фигура Диогена, мастурбирующего перед публикой. "Let's entertain". Дерьмо для всех. Скоро также и на втором канале общественного телевидения.

Нет, спасибо. Мне больше по душе другая сцена. Когда Филипп угрожал Коринфу, жители города начали готовиться к блокаде: кто-то начищал оружие, кто-то таскал камни, кто-то укреплял стену. В это время Диоген с большим старанием катал взад-вперед по улицам города свою бочку. Когда возмущенный прохожий спросил его. для чего он это делает, Диоген ответил: "Даже я занимаюсь делом и перекатываю свою бочку, чтобы не быть единственным праздношатающимся среди всех этих так усердно работающих людей". Можно видеть, что и нависшая опасность не исключает присутствия иронии, она как раз в кризисные моменты оказывается полезным инструментом, чтобы достойно встретить те беды, которые приготовила для нас жизнь. Что же касается искусства, у него просто нет другого выбора.

"Exploit the masses... Banality is Savior... Sentimentality... Increase the power base...". Именно такими слоганами рекламировал Джеф Куне в авторитетных журналах по искусству свое эстетическое предприятие в 1988 году. Чем Куне закончил, мы все знаем. Пришло время оказать недоверие провозглашенным им лозунгам. "Никакой власти Никому". Давайте использовать их оружие против них самих, повернемся спиной к массе и ее средствам информации, при этом не игнорируя ее, осознаем банальность как неизбежное зло и покончим со всеми глупыми сентиментальностями. Совершим предательство, дистанцируемся от поклоняющихся власти только так служит искусство истине, а с тем и народу. "Мир тянется заглянуть мне в окно, с усталыми глазами, такой запыленный и робкий...".

Переводчик: Олеся Георгиевна Федорова, 1978 г. р., место жительства Россия, г. Москва, образование: факультет иностранных языков МГУ им. Ломоносова, специальность: английский, немецкий языки (перевод, преподавание).