Стерн Л.Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

М.: АСТ: ЛЮКС, 2005

"Сказать ли тебе сказку про белого бычка? - Скажи. - Ты скажи, да я скажи, да сказать ли тебе сказку про белого бычка? - Скажи. - Ты скажи, да я скажи, да чего у нас будет, да докуль это будет! А сказать ли тебе сказку про белого бычка? - Не надо. - Ты говоришь: не надо, я говорю: не надо, да сказать ли тебе сказку про белого бычка?.." Эта докучная сказочка могла бы стоять эпиграфом к знаменитому роману Лоренса Стерна. Сам писатель, мастер стилистической клоунады, первым двум томам своего сочинения предпослал крылатую фразу на древнегреческом: "Людей страшат не дела, а лишь мнения об этих делах".

"Жизнь и мнения Тристрама Шенди". Почти обыденное название для литературной Англии XVIII века. Но у Стерна это название обретает черты какой-то "метафизической" метафоры. Мнения не сопутствуют изложению биографии главного героя. Напротив, они мешают жизнеописанию. Пятого ноября 1718 года, то есть ровно через девять календарных месяцев после выше установленной даты, с точностью, которая удовлетворила бы резонные ожидания самого придирчивого мужа, - я, Тристрам Шенди, джентльмен, появился на свет на нашей шелудивой и злосчастной земле. - Я предпочел бы родиться на Луне или на какой-нибудь из планет (только не на Юпитере и не на Сатурне, потому что совершенно не переношу холода); ведь ни на одной из них (не поручусь, впрочем, за Венеру) мне заведомо не могло бы прийтись хуже, чем на нашей грязной, дрянной планете, - которую я, по совести, считаю, чтобы не сказать хуже, сделанной из оскребков и обрезков всех прочих,.. Мнения не сопутствуют биографии. Из них возникает мир книги. Предложения вытягиваются в длинные линии рассуждений, забавных, нелепых, ироничных. Тристрам Шенди не столько рассказывает о собственной жизни, сколько рассуждает, вспоминая попутно рассказы своих родных и знакомых. Перед читателем проступают образы отца героя, его матери, дяди Тоби, священника Йорика (имя это Стерн позаимствовал у "бедного Йорика" Вильяма Шекспира). История нанизывается на историю, одна - порождает другую, третью, те, в свою очередь, становятся началом новых и новых житейских анекдотов. Повествование длится как докучная сказочка, чтобы закончиться не финалом, но репликой, бросающей лучик смысла на всю почти шестисотстраничную книгу:

- Господи! - Воскликнула мать. - Что это за историю они рассказывают?

- Про БЕЛОГО БЫЧКА, - сказал Йорик, - и одну из лучших в этом роде, какие мне доводилось слышать.

"Докука и балагурье", - так назовет книгу своих пересказов народных сказок Алексей Ремизов. "Докучная сказочка" Стерна тоже порождает балагурье - Тристрама Шенди. Только у русских "балагуров" - Гоголя, Лескова, Ремизова, Клычкова, Писахова, Шергина - затейный их язык заставляет вспомнить народных сказителей и скоморохов. Стерн, провинциальный английский священник, не столь остр в своей речи. Но плавность своих бесконечных фраз, полных отступле-

стр. 57

ний и попутных замечаний, он сдабривает перцем фривольностей и откровенным шутовством. Внутрь глав встают посвящения, которым уместнее было бы появиться в начале книги или тома, в книге обнаруживаются главы, состоящие из пустой страницы. Стерн вычерчивает витиеватые линии своего повествования и пишет занятный комментарий к этим рисункам. Речевой поток Стерна содержит в себе и зародыш "потока сознания" Джемса Джойса, и рассуждения об "обнажении приема" русских формалистов. Но сам он - если отвлечься от исторического контекста - создал книгу для тех, кто способен насладиться самим процессом чтения. Он затягивает в своего "Тристрама" не той или иной историей, но самим их сцеплением. В его лице мировая литература вдруг ощутила себя не только носителем знаний и смыслов, но и неотъемлемой частью жизни и человеческой истории.

С. Федякин

Зайончковский О. Петрович

М.: ОГИ, 2005

Непритязательная и симпатичная книжка молодого автора - роман в рассказах о мальчике, а потом юноше по имени Петрович. Это отчество-прозвище в последние годы стало восприниматься (не в последнюю очередь благодаря известным карикатурам и мультикам А. Бильжо) как имя нарицательное, олицетворение "маленького человека" - и автор, видимо, не упускал это из вида. Его герой - "просто" мальчик, живущий в застойные времена в маленьком провинциальном городе где-то на Волге и познающий жизнь. Автор прослеживает его судьбу от нежного детсадовского возраста до ранней предармейской юности, от родительского дома до переезда в столицу. Получается рассказ о мужании-взрослении.

Типична судьба, типичны и впечатления - детсадовская каша и семейная вечеринка, рыбалка и мальчишеская драка, школьная рутина, дворовая компания, первая влюбленность, "рабочие будни" в некоей благословенной конторе, где основное занятие - бесконечные чаепития из помятого электрического чайника. Все узнаваемо до слез - сколько их было, господи, этих контор! "Что пройдет-то будет мило", отсюда наша ностальгическая тоска по тому, что действительно невозвратимо ушло. Получается, рассказ Зайончковского о каждом из нас. Все сказанное, конечно, поверхностно. У этой книжки есть собственная магия - магия интонации, образа, детали, и ощутить ее можно только при чтении. Хлопнула дверь, прохрумкал запираемый снаружи замок. Петрович услышал пение перил в подъезде и удаляющийся нестройный топот ног. Потом все стихло, и он окончательно осознал, что остался один. Один во всей квартире, минуту назад еще полной народа. ...В доме сделалось так тихо, словно ему заложило уши. Оглохший, растерянный Петрович прошел в большую комнату и забрался на диван, чтобы прийти в чувство... Так сидел он неизвестно сколько времени, не решаясь пошевелиться. Постепенно, подобно тому, как глаза привыкают к темноте, уши его обвыклись в тишине и стали различать в ней кое-какие, по большей части необъяснимые звуки. Вот заклекотало, забулькало где-то далеко, на кухне. Раковина? Но почему он не слышал ее раньше? А вот это странно: скрипнула половица! В пустой-то квартире... Но нет, он не будет праздновать труса - он примет меры! Заставив себя слезть с дивана, Петрович первым делом задернул занавески - пусть не смотрит ночь в его комнату. Потом он закрыл двери, отгородившись от остальной квартиры, сделавшейся в одночасье чужой и говорливой.

В. Бокова

стр. 58

Стендаль. Рим, Неаполь и Флоренция

М.: Вагриус, 2005

Это книга для тех, кто соскучился по хорошей прозе. По свежему воздуху. Для тех, кто любит путешествовать и умеет не только смотреть, но видеть. Автор ее, Анри Бейль (1783 - 1842), под псевдонимом Стендаль прославившийся романами "Пармская обитель" и "Красное и черное", путешествовать любил и видеть умел. У него даже была теория, что литература - это зеркало, которое писатель несет по дороге, и в зеркале отражается все, что отражается, - хоть цветок, хоть лужа. Была у него и теория относительно путешествий. То, что сейчас с характерным прагматизмом называется "вкладывать деньги во впечатления", он трактовал как радость узнавания нового, приобретение опыта, незаменимого для "наблюдателя человеческого сердца".

Стендаль побывал в Германии, Австрии, Англии, России, но более всех любил Италию. В те годы путешествующие по Италии посещали преимущественно Рим, Неаполь и Флоренцию. Вот почему первый издатель книги Стендаля из коммерческих соображений вынес в заглавие эти три города, хотя посвящена книга преимущественно Ломбардии и ее столице Милану. В предисловии приведена цитата из письма Стендаля, где он так излагает задачу книги: Автор провел в Италии десять лет; вместо того, чтобы описывать картины или статуи, он описывает нравы, моральные обычаи, искусство охотиться за счастьем...

Сравнение с другими землями, считал Стендаль, позволяет глубже познать родную страну. Буржуазная цивилизация - особенно во Франции - нивелирует людей, лишая характеры страстности и героичности. В отсталой же, раздробленной, несвободной Италии народ сохранил естественность, простодушие, силу страстей, героическое начало, великое искусство быть счастливым. Характерно, что этот посыл австрийская полиция расценила как подрывной, распространять книгу на подвластных Австрии территориях запретили.

Путевым заметкам о том, какой Италия была в 1817 году, предпослан очаровательный эпиграф из "Персидских писем" Монтескье: "Ах, сударь, как можно быть персом?" Очарование - ключевое слово этой книги. С первых же страниц детская радость тридцатилетнего писателя при мысли о предстоящем ему путешествии передается читателю, захватывает - и уже не оторваться.

Сентябрь, шварцвальдский Ульм по дороге в Италию: Темная зелень елей хорошо выделяется на ослепительной белизне снега. Но со времен московского похода вид снега не доставляет мне никакого удовольствия. Зато через несколько дней, в Милане, он уже блаженствует в "Ла Скала": В музыке единственный термометр красоты - та степень немого очарования, в которое погружается наша душа. Музыку Стендаль любил не меньше, чем путешествия, она для него - еще один источник счастья.

И дальше - впечатления от театральных представлений, рассуждения обо всем на свете, сравнения нравов, какие-то истории в духе Боккаччо - и все так свежо, молодо, глубоко! Восхитительная утренняя свежесть пробуждает чисто животную радость... многие симфонии Гайдна изображают радости такого рода. Счастливо найденная свободная, дневниковая форма повествования сообщает книге редкостный тон задушевной, доверительной беседы.

Перевод Н. Я. Рыковой - превосходный. Емкое, толковое предисловие написано Л. Н. Токаревым, им же подготовлены примечания.

Одним словом, как заключил Гете, рекомендуя эту книгу приятелю, ее недостаточно прочитать, ее нужно иметь.

Э. Меленевская

стр. 59

Кунц Д. Живущий в ночи

М.: Эксмо, 2005

Инстинкт подсказывал, что мне грозит смертельная опасность. Я застал этих людей за каким-то хоть и непонятным для меня, но явно противозаконным занятием. И самым опасным свидетелем для них в данной ситуации, несомненно, являлся именно я.

Бросившись лицом на бетонный пол, я скользнул под катафалк - подальше от взглядов, от яркого света, в спасительную тень - прохладную и гладкую, словно шелк...

Американский писатель Дин Кунц - признанный мастер фантастического триллера. Он и еще Стивен Кинг - вот две мировые вершины этого жанра. Только романы Кунца, можно сказать, "человечнее": в них практически не встречается отвратительно натуралистических описаний, частых у Кинга, его герои более прописаны, "литературны", и всегда вызывают симпатию (в числе героев почти обязательно наделенный исключительным интеллектом пес, играющий в действии активную роль).

Что же касается сюжета нового романа "Живущий в ночи", то пересказывать его - гиблое, да и ненужное дело. В книге, где основа повествования - тайна, ее должен раскрывать читателю только автор. Завязка же такова. Герой - молодой парень, вынужденный из-за редкого заболевания вести ночной образ жизни, становится невольным свидетелем того, как из морга похищают тело его только что скончавшегося отца, и, спасая свою жизнь, вынужден пуститься в бега.

Роман отлично закручен, его фабула напоминает сериал "Секретные материалы" (только лучше), конец хотя и не особо радостный, но оставляющий надежду. В общем, отличное чтение для любителей такой литературы или для тех, кто хочет пощекотать себе нервы перед сном.

В. Бокова

Клэнси Т. Игры патриотов

М.: Эксмо, 2005

Том Клэнси (род. в 1947 г.) входит в число самых популярных сегодня в Америке писателей. Своей судьбой и своим творчеством Клэнси словно иллюстрирует знаменитую американскую мечту. Не зря его жизненный девиз - "Nothing is as real as a dream" ("Ничто так не реально, как мечта"). В юности он окончил иезуитский колледж по специальности "английский язык". Потом работал страховым агентом. Писать начал довольно поздно. Его первый роман вышел, когда автору было 37 лет. Это была книга "Охота за "Красным Октябрем", сразу принесшая Клэнси известность. Успех сопутствовал и последующим его книгам - "Красный шторм" (в соавторстве с Ларри Бондом), "Игры патриотов", "Кремлевский кардинал", "Прямая и ясная угроза", "Все страхи мира" и другим. Почти все романы Клэнси экранизированы. Главную роль в "Играх патриотов" блистательно сыграл Харрисон Форд. Клэнси любимый писатель американских президентов Джорджа Буша-старшего и Билла Клинтона. А еще о нем известно, что он, как и его герой Джек Райан, владеет собственной бейсбольной командой.

"Игры патриотов" - остросюжетный роман в типично американском стиле.

События начинаются в Лондоне. Группа боевиков Ирландской Революционной

стр. 60

Армии во главе с фанатиком Шоном Миллером устраивают покушение на членов королевской семьи. Они больше чем просто террористы - они аномалия среди террористов. Они не делают политических заявлений, не пытаются завоевать общественное сочувствие к тому, что вытворяют. Они идут только на выдающиеся операции и скрывают свои следы так, что просто не поверишь. Все продумано до мелочей, и, если бы не главный герой - Джек Райан, Корона осталась бы без наследника. Джек шел себе по улице и, увидев какую-то заварушку с участием людей в черных масках, бросился спасать тех, на кого напали. В этой перестрелке погибает брат Шона Миллера. Сам он, захваченный полицией, вскоре освобождается с помощью сообщников и клянется уничтожить всю семью Райана. Отныне за Джеком и его семьей охотятся лучшие специалисты ИРА. Но, как и положено в американских боевиках, Райан выйдет победителем из этой схватки со злом.

Произведения Клэнси иногда пугающе напоминают футурологические прогнозы. Так, еще в 1999 году в одном из его романов некий камикадзе, пилотирующий гражданский авиалайнер, таранит Капитолий, после чего следует биологическая атака террористов (правда, с помощью не пресловутого "белого порошка", а баллончиков, распыляющих смертельно опасный вирус), а затем война США и Ирана. Все мы знаем, что произошло в мире всего через пару лет...

А. Крутов

Вудхауз П. Не позвать ли нам Дживса?

М.: Эксмо, 2005

Произведения Пэлема Грэнвила Вудхауза (1881 - 1975), славного представителя плеяды типично английских юмористов, насчитывают более 120 томов. Им написаны рассказы для подростков, театральные пьесы, музыкальные комедии, киносценарии... Но наибольшую известность принесли ему "Шалости аристократов" и другие многочисленные романы, в которых неизменно присутствует персонаж по имени Дживс - невозмутимый дворецкий старой закалки, который постоянно выручает своих незадачливых господ из всевозможных щекотливых ситуаций. Нам он знаком по неподражаемому английскому сериалу "Дживс и Вустер", где его играет великолепный актёр (и одновременно - писатель, чьи книги переводятся в России) Стивен Фрай.

В данной книге вечный подопечный Дживса, молодой растяпа-аристократ Берти Вустер, впрочем, отсутствует. Он поступил в "Школу обучения аристократов методам ведения самостоятельного образа жизни" - ведь действие происходит после Второй мировой войны, когда к власти приходят лейбористы с их социалистическими нововведениями! Мистер Вустер, хотя состояние его личных финансов ещё не внушает опасений, счёл разумным позаботиться о будущем, на случай если социальная революция разыграется ещё больше. Мистер Вустер... не могу без сокрушения говорить об этом... учится, представьте себе, своими руками штопать себе носки. Кроме того, он проходит ещё такие предметы, как чистка обуви, постилание постели и вводный курс приготовления пищи.

Если у благополучно отсутствующего Вустера с финансами ещё всё в порядке, то такого уже не скажешь о многих других дворянах, чьи усадьбы ветшают, количество прислуги резко сокращается, а самим сэрам, пэрам и миледи приходится искать себе заработки... Дживс временно нанимается в услужение к одному такому милорду, что вынужден стать букмекером на скачках, каждый раз нацепляющим накладные усы, дабы не быть узнанным и не уронить тем самым своего дворянского достоинства. Его невеста, будущая графиня Рочес-

стр. 61

терская, ныне работает ветеринаром; так что содержать и далее фамильный замок в надлежащем состоянии у них нет никакой возможности...

Но тут, на счастье, объявляется одна дама - американская вдова-миллионерша, у которой штук двадцать домов в Америке, но ей безумно хочется что-нибудь старое и живописное в Англии...

Замок XIII века, во истину, сколь живописен, столь и стар:

- ... эта дама, она что, останется у нас погостить?

- Насколько я понял, да, милорд.

- В таком случае будет лучше, если вы уберёте те два ведра, которые подставили в верхнем коридоре под течь с потолка. Они производят невыгодное впечатление.

- Непременно, милорд. И ещё я подколю булавками обои. Куда вы, ваше сиятельство, предполагаете поместить миссис Спотсворт?

- В покои королевы Елизаветы. Это самое лучшее, что у нас есть.

- Очень хорошо, милорд. Я вставлю в дымоход проволочную решётку, чтобы в спальню не проникали гнездящиеся там летучие мыши.

На пути к счастливому концу романа, когда миллионерша решится-таки купить этот шедевр архитектуры, а все, кому надо, смогут пожениться, - произойдёт немало всяких непредвиденных происшествий. Но на то и существует Дживс, слуга, превосходящий своих господ умом, познаниями и находчивостью, чтобы с каменной невозмутимостью разрешать все их проблемы. Дживс, персонаж, чьё имя, кажется, уже становится нарицательным даже у нас, - во всяком случае среди поклонников Вудхауза, ряды коих всё увеличиваются...

Д. Валикова

Фицджеральд Ф. Великий Гэтсби

М.: Эксмо, 2005

В советское время у нас было три знаменитых современных американских писателя: Хемингуэй, Фолкнер и Фицджеральд. У них было немало общего: все трое примерно ровесники (родились в самом конце XIX века), все трое - пьяницы (увлечение, особенно нам близкое и понятное), все трое писали "про жизнь". Стиль писателей, впрочем, различался. У Фицджеральда нет многозначительных втягивающих пауз Хемингуэя, нет словесного рэгтайма Фолкнера (хотя именно Фицджеральд провозгласил наступление "века джаза") - он просто рассказывает.

В юношеские годы, когда человек особенно восприимчив, я как-то получил от отца совет, надолго запавший мне в память... - первая фраза "Великого Гэтсби".

Водном приятном уголке Французской Ривьеры, на полпути от Марселя к итальянской границе, красуется большой розовый отель. Так начинается роман "Ночь нежна". Прочли - и всё, невозможно остановиться. Рассказчик! Написанные соответственно восемьдесят и семьдесят лет тому назад, эти романы оказываются необычайно близкими нашему времени, - не тому, какое сейчас в нервически красующейся Америке, а именно российскому времени, где этих Гэтсби и Дайверов - пруд пруди. Они это уже проходили и прошли и теперь идут явно куда-то не туда. Мы почему-то решили, что надо идти следом (или нас направили), - и вот мы идём, нежные гэтсби в великой ночи. В советское время преподавательницы английского языка в вузах почему-то очень любили давать для самостоятельного чтения отрывки из романа "Ночь нежна" - "Tender is the Night" в оригинале. Словно предчувствуя, что многим из их учеников это пригодится в будущей, уже не советской жизни...

С. Дмитренко

стр. 62

Перек Ж. Исчезание

СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2005

Перек написал книгу без буквы "е" - самой частой во французском языке. Этим своеобразие книги не исчерпывается. Писателю удалось сохранить баланс между интеллектуальностью, кажущейся бредом, и остросюжетностью - во второй половине века эти понятия стали противопоставляться.

У Льва Лосева есть стихотворение, посвященное его другу Сергею Довлатову: Я видал: как шахтер из забоя,/ Выбирался С. Д. из запоя/... / Ну, а трезвым, отмытым и чистым,/был педантом он, аккуратистом/... /На столе идеальный порядок./ Стиль опрятен. Синтаксис краток.

Довлатов вспоминал Перека, когда придумывал свои собственные ограничения: в одном предложении слова не должны начинаться с одной и той же буквы. Идеальный порядок краткого синтаксиса мешал ему срываться и падать в "мерзкий мрак, в отвратительный хаос".

Такого же мрака боялся и Перек, убежавший в 13 лет из дома. Его родители, евреи, эмигрировавшие из Польши во Францию, были убиты нацистами во время Второй мировой. Ему пришлось несколько раз проходить курсы психотерапии. Видимо, какое-то время он принимал наркотики.

В шестидесятые годы он вошел в литературное объединение "OULIPO" ("Увеличение литературной ПОтенции" - "УЛИПО": так это можно приблизительно передать по-русски). Это была группа писателей и ученых, вырабатывавших систему ограничений, которые писатель может принять для увеличения собственной литературной потенции.

"Исчезание" - пример подобного приема. Это липограмма - то есть отказ от использования какой-то буквы (в данном случае, "е"). Но при этом сам Перек писал, что он похож на крестьянина, обрабатывающего четыре поля. Первое - "социологическое", второе - "автобиографическое", третье - "игровое", а четвертое - "романтическое", оно выявляет желание "писать книги, которые читались бы с упоением, запоем, лежа на животе".

В "Исчезании" сочетаются, сходятся все эти поля. Наиболее очевидно "игровое" - тут и объяснять ничего не надо - торжество приема очевидно. "Романтическое", в общем-то, тоже на поверхности: роман можно читать "запоем, лежа на животе", как детектив. Да это и есть детектив, или пародия на детектив. Пропадает некто Антей Глас. Его разыскивают друзья и сыщики. Поиски приводят к обнаружению некоего Клана, или, скорее, огромной Семьи. Все члены этой Семьи связаны одним - исчезновением.

"Социологический" пласт обнаружить также не сложно. Начинается книга, написанная в 1968 году, с описания всеобщих беспорядков: Люди взялись за дубинки и палки... Везде зачинались тайные кружки, секретные ячейки, брезжили антиправительственные идеи и бунтарские идейки. Это доведенное до абсурда описание студенческих беспорядков по всей Европе - и непонятно, издевается над ними Перек или восхищается, хвалит или ругает.

Глубже всего спрятан пласт автобиографический - наверное потому, что он самый важный. Перек шутит, издевается, пишет пародию, потому что не хочет показывать свое страдание. Фактически оно скрыто в самом приеме, в правилах игры - "исчезание" буквы превращается в исчезание предметов, людей... Исчезновение - вот автобиографический мотив книги: Перек потерял родителей, а вместе с ними - детство. Его всегда одолевало желание вспомнить - отсюда бесконечные перечисления в его книгах: Люди убивали людей без цели и без причи-

стр. 63

ны, из-за пустяка, за здравия желаю, из-за каприза дурачины. Присваивали себе машины, дрезины, дилижансы, кареты, брички. Мир зыбок, ненадёжен, он может исчезнуть, раствориться. В этом мире надёжны только ненадёжные по определению: буквы, слова, знаки. Поэтому так важно для Перека мучительное желание ухватить верное слово, поэтому он так часто пишет об этом. В связи с этим нельзя не отметить замечательный перевод Валерия Кислова: кажется, что подобный текст перевести просто невозможно. Кислов честно пишет, что он лишь "пересказывал", часто переиначивая текст: он пишет без другой буквы, не буквы "е" (а какой, не скажу, читайте сами). Но ему удалось поймать главное - ощущение того, как трудно найти правильное слово и как это важно.

За перевод "Исчезания" В. Кислов был номинирован на литературную премию имени Мориса Ваксмахера, вручаемую Посольством Франции.

А. Елисеев

Рот Ф. Людское клеймо

М.: Иностранка, 2005

У американского писателя Филипа Милтона Рота (род. в 1933 году) странная судьба в нашей стране. Ещё в 1970-х о его творчестве писали литературоведы, статья о нём тогда же появилась в "Краткой литературной энциклопедии", перевели даже один из его ранних романов "Она была такая хорошая" - однако тем дело и кончилось. Это при том, что Рот как жёсткий критик американской правящей элиты, звёздной системы "массовой культуры" и даже принципов профессионального спорта вполне вписывался в тогдашние наши идеологические рамки. Вероятно, причина таилась не только в "вызывающей эротике и натурализме" его прозы, как характеризовала ее наша энциклопедия. Скорее всего, Рот пугал своей интеллектуальной непредсказуемостью. И он эти опасения оправдал, пусть в постсоветское время. Сын еврейских иммигрантов, сделавший еврейскую тему лейтмотивной в собственном творчестве, лауреат Пулитцеровской и многих других литературных Премий, Филип Рот выпустил роман "Людское клеймо" (2000). В 2003 году появилась экранизация - фильм "Запятнанная репутация" с гениальным Энтони Хопкинсом и всегда приглядной Николь Кидман в главных ролях. Русский перевод этой книги впервые был опубликован в прошлом году в журнале "Иностранная литература".

История отставного профессора античной словесности и декана Афина-колледжа Коулмена Силка, его отношений с уборщицей колледжа Фауни Фарли и их гибели в автокатастрофе уже сама по себе рассказана так ярко, что достало бы и её для полноценного романа. Но Рот не был бы Ротом, если бы отправил своего Силка на пенсию просто - по возрасту или по состоянию здоровья. Всё началось с почти гротескного конфликта на почве доставшей всех политкорректности: еврея Силка обвинили в расизме - чего-то он сделал не то по отношению к людям, которых в самой демократической стране нашей несчастной планеты называют афроамериканцами...

Не желая выглядеть билетёршей из известного анекдота, которая в стремлении досадить опоздавшему кинозрителю, проводя его к месту посадки, пересказывает финал остросюжетного фильма, воздержусь от объявления сюжетного сюрприза Рота не читавшим и не видевшим экранизацию.

С. Дмитренко

стр. 64

О'Генри. Самая малость

М.: Б. С. Г. - Пресс, 2005

"Деловые люди", "Трест, который лопнул", "Вождь краснокожих", "Короли и капуста" - О'Генри, пожалуй, самый известный в России американский писатель. По его рассказам ставились пьесы и сочинялись сценарии кинофильмов. Фраза из рассказа "Дороги, которые мы выбираем": "Боливар не выдержит двоих" - давно перешла в разряд расхожих поговорок. Но, оказывается, наши знания о любимом писателе далеко не исчерпывающи. В книгу "Самая малость" вошли 29 его новелл, изданных впервые на русском языке. Читатель сразу узнает мастера по неповторимому стилю, лихо закрученным сюжетам и фирменной, всегда неожиданной развязке. Удовольствию от чтения немало способствуют добротные переводы Е. Суриц, И. Бернштейн, Л. Беспаловой и М. Макаровой.

Герои О'Генри - обитатели социального дна и служители Большого Бизнеса, деловары и доллароробы, обаятельные разбойники и бродяги, ковбои-растяпы и нежные девушки с крепкими нервами. Неотъемлемая особенность стиля О'Генри - лаконичность. Вот как он ухитряется пересказать целую эпоху: Потом была Гражданская война. Джексон был убит; Ли капитулировал; Грант разъезжал по свету; хлопок стоил девять центов; были изобретены новые сорта виски и новые марки машин; Джорджия послала президенту арбуз в двадцать пять килограммов - и, таким образом, мы подошли к тому времени, когда происходит действие нашей истории ("Самая малость").

О'Генри никогда не смеется над слабым - разве что усмехнется, но по-доброму, без злорадства. Почему-то совсем не обидно услышать от него следующее заявление: Существует много разновидностей дураков. Но только вы все, пожалуйста, посидите тихо, пока вас не вызовут по имени и фамилии ("Клад"). Справедливость в рассказах О'Генри всегда торжествует. Расставшиеся навеки влюбленные встречаются. Богачи, нажившие свое богатство нечестным путем, неминуемо разоряются. Бедняки находят клад - и это не обязательно должны быть деньги; может, просто любовь. Всем надеждам и мечтам суждено сбыться, какие бы трудные дороги не вели к их осуществлению.

К. Мару

Permanent link to this publication: