Автор: Елена Омельченко, Дмитрий Люкшин

События последних двух лет заставили многих посмотреть по-новому на положение молодежи и ее роль в переменах на постсоветском пространстве. В сложившейся ситуации обнаружились значительные пробелы в понимании социальных интересов, ценностных ориентаций, политических предпочтений в молодежной среде. Восполнить эти пробелы и был призван проект Московского бюро Фонда Фридриха Науманна и Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI) под названием "Молодежь и политика" (координаторы Фальк Бомсдорф и Геннадий Бордюгов). Представляем читателям результаты одного из исследований, проведенного в 2005 году в рамках этого проекта.

Блеск хищного зверя в глазах поколения, идущего на смену нынешнему, разочаровавшему политических акторов, уже лет сто не дает покоя лидерам массовых организаций и движений. Дальновидные политики прекрасно понимают: контроль над политическими пристрастиями молодежи позволяет сформировать значительный политический капитал и контролировать внушительный, постоянно расширяющийся сегмент поля политики. Поэтому едва ли не все партии стремятся создать собственные "карманные" молодежные объединения или отделения, уповая на то, что неискушенные, но бодрые молодые люди разнесут, расклеят, сходят на митинги, а старые бойцы в это время будут осуществлять общее руководство.

Легенда о молодежи

Характерной особенностью современной молодежной политики остается известная с советских времен практика "молодежной мобилизации". Молодежь рассматривается как политический ресурс, который нужно правильно использовать, для чего необходим жесткий контроль.

Трансформация политического пространства современной России обусловила снижение актуальности мобилизационных практик, объектом которых оказывается молодежь. В результате молодое поколение россиян сделалось недоступным для манипуляций в соответствии с советским сценарием. Вне зоны контроля остается значительный сегмент социальной жизни молодого поколения - повседневные практики. Это обстоятельство - основание для популярного в политических кругах тезиса о политической апатии нынешней молодежи, отсутствии у нее гражданского и правового сознания. Первое поколение граждан свободной России фактически признается потерянным для активной политической жизни.

Исследования, проведенные научно-исследовательским центром "Регион", позволяют констатировать, что такой взгляд по меньшей мере сомнителен. Оказывается, молодые люди не только осознают свою зависимость от властей предержащих, но испытывают интенсивные переживания по поводу действий политических элит и затруднений в диалоге с ними. Поэтому в сфере молодежной политики речь может идти не столько об отказе молодых от диалога, сколько об отсутствии взаимопонимания между его участниками, точнее и жестче - о монологах молодежи и государства, которые в равной мере остаются вне зоны восприятия тех, кому адресованы.

Нынешнее Российское государство настороженно взирает на молодежь как на крайне подозрительную социальную группу и предпринимает безуспешные попытки убедить молодое поколение в том, что оно (государство) для нее (молодежи) "свое". А молодежь, оставаясь вне поля политического контроля и мобилизации, испытывает под тяжелым взглядом государства малоприятные чувства. В частности, более половины молодых людей ощущают себя крайне уязвимой и незащищенной категорией, находящейся под давлением государства. Это касается и студентов, и тех, кто в данный момент нигде не учится и не работает.

Угроза тотального контроля ассоциируется в первую очередь с силовыми структурами: милицией, армией и т.д. По мнению молодых граждан, "современное государство в первую очередь защищает интересы олигархов, криминальных структур и столичных жителей, то есть и без того неплохо защищенных" сильных мира сего (рис. 1). Около половины опрошенных считают, что они не в состоянии оказывать заметное влияние на политику государства, то есть позиционируют себя как находящихся вне поля политики. Социальный опыт, как правило, утверждает их в этом мнении, при том что более 80% молодых людей не исключают для себя участие в общественно-политических инициативах.

В то же время активность и жажда деятельности, присущие молодежи, не

стр. 39

ориентированы непосредственно на политическое участие (рис. 2). В современном обществе активность ассоциируется у молодежи с возможностью индивидуальной самореализации. Самопрезентация, одобрение группы сверстников зачастую становится более значимым, чем одобрение абстрактным обществом. Однако говорить о распространении в молодежной среде либеральных ценностей можно лишь с изрядной долей избыточного оптимизма. Индивидуализм как образ жизни слабо присущ россиянам вообще и молодежи в частности. Скорее, можно вести речь о крахе молодежи как искусственной массы (в том смысле, который вкладывали в это понятие Ле Бон и Фрейд) и формировании из молодых людей так называемых неорганизованных (Ле Бон, Мак Дугалл) масс, которые "быстро скучиваются из разнородных индивидов, объединяемых каким-нибудь преходящим интересом"¹ . Этим массам большинство современных подростков приносит в жертву свои интеллектуальные способности и индивидуальные качества. Именно приносят в жертву, а не ставят на службу, поскольку со времен Мак Дугалла² никто, кажется, не оспорил тезиса о коллективном снижении интеллекта масс и понижении в толпе сознания ответственности отдельного человека за свои действия.

С точки зрения социализации процесс участия в массовых сообществах разного уровня признается если и не вполне позитивным, то, во всяком случае, естественным. Поэтому причин для очередного приступа беспокойства у наших ревнителей нравственности нет. Что же касается молодежи, то ей в принципе все равно, к чьим ногам нести интеллект и чувство ответственности. Будет это харизматический лидер дворовой шайки или секретарь обкома - все едино: индивидуальное освоение либеральных ценностей останется вне социальных сценариев молодого человека. Вопрос о том, насколько это полезно/вредно для общества, остается дискуссионным. Однако даже в странах с рыночной экономикой и либеральными политическими режимами молодое поколение редко предоставлено самому себе.

Пубертатный патриотизм

В традиции христианской культуры, выступающей платформой для формирования организационной структуры современных гуманитарных сообществ,

Рис. 1. Молодежь в контексте государственного интереса.

стр. 40

относительно немного места для институционализации межпоколенческих конфликтов. Специфических молодежных проблем в ней нет. Выделение молодежи как социальной группы, характерное для ряда стран Европы начала XX века и обусловленное стремлением ряда политических акторов игнорировать социально-педагогические традиции (то есть напрямую, минуя семью и Церковь, апеллировать к молодому поколению), обнаруживает в своем генезисе актуализацию оккультных практик дохристианской эпохи. В конечном итоге эти политические упражнения обернулись культурным кризисом, эмоциональным надломом и крушением ряда политических режимов, надеявшихся "оседлать" силы, об истинной природе которых едва ли догадывались.

Попутно выяснилось, что "молодежь", вызванная сиюминутными потребностями на сцену социальной жизни, выразила стремление обосноваться там всерьез, устами своих самозваных лидеров позиционируя себя в качестве политического продукта, обладающего определенным набором потребительских качеств. Во второй четверти прошедшего века молодежные организации фактически узурпировали политические функции масс, убедительно показав, что молодые и крепкие наилучшим образом справляются с задачами революционного насилия. Представители "старшего" поколения (как правило, это люди, не испытавшие влияния культуры войны) просто изгонялись из этого сегмента политической деятельности.

Стремление к объединению, которое отмечается как характерное для молодежи, объясняется стремлением "Я" избавиться от ограничений, налагаемых принципом рациональности, и окунуться в социально-биологическую стихию, организованную в соответствии с принципом удовольствия. Исследователи масс начиная с Ле Бона и Фрейда отмечают, что растворенное в психическом поле толпы индивидуальное сознание с легкостью отбрасывает обременительные культурные и правовые нормы, деформирующие систему ценностей индивида в угоду социальной толерантности, выступающей залогом сохранения общественной структуры. Одиночный бунт против общественных ценностей обречен на поражение, что, впрочем, оказывается залогом выживания сообщества. Как заметил Эрих Мария Ремарк: "Этот мир ломает всех и каждого, и многие потом только крепче на изломе".

Однако молодым человеком, получившим в период пубертата возможность удовлетворить свои чувственные потребности, навязываемый общественной моралью отказ от прямой реализации принципа удовольствия воспринимается как слишком высокая цена за возможность инкорпорирования в социальную среду, ценностные характеристики которой отнюдь не кажутся ему безусловными. Этот сценарий индивидуальной трагедии в большинстве случаев завершается вытеснением фрустрированных желаний в сферу бессознательного, где они преспокойно и существуют, потихоньку формируя базу для неврозов, в той или иной форме присущих всем членам современного общества. Сублимация желаний оборачивается конвертацией принципа удовольствия в принцип рациональности. Другого способа индивидуального выживания для современного человека нет. Есть только шанс оттянуть неизбежное, в том числе - сбиваясь в толпы. Создающая иллюзию защищенности масса обладает огромной притягательной силой для испытывающих пубертатную трагедию подростков, что в конечном счете и создает основу для формирования политизированных молодежных толп, члены которых сублимируют свои сексуальные потребности при помощи коллективных интеракций. Таким образом, стремление к объединению можно рассматривать как естественную потребность молодых людей. Проблема состоит не в том, что они объединяются, необходимо объяснить, почему эти объединения в современной России не слишком популярны и малоэффективны.

В современном структурированном обществе массе противостоит семья. Являясь прибежищем морали и ядром педагогической системы, она призвана обеспечить просистемную социализацию подростка. По разным причинам в нынешнем мире ей это не удается. Оказавшись подверженными воздействию автономных социальных институтов, молодые люди вынуждены заканчивать свое образование и воспитание под влиянием произвольного комплекса традиций (имманентно продуцируемых разными структурами), что тяжелым бременем ложится на их психическую организацию. Поэтому бессознательное стремление к объединению - естественный психологический ход. Впрочем, молодежные объединения недолговечны: повышенная конфликтность, пубертатная агрессия и другие причины обусловливают хаотичную динамику их состава и программных целей.

Однако стремление сублимировать пубертатную энергию в сферу организованной политической активности, объективно выступающее содержанием молодежной политики как средство оперирования в политическом поле, способно походя нанести серьезные повреждения общественной организации, деформируя не только архитектуру институтов управления, но и саму социальную среду. Что же касается психической организации участников этих объединений, то подобная техника, основанная на искусственном пролонгировании состояния, обозначаемого в раннем психоанализе как "эдипов комплекс", оборачивается патологическим развитием неврозов, чреватым серьезными ухудшениями клинических показателей личности.

В современных условиях организация молодежных толп представляется делом непростым, но вполне реальным, а вот ресоциализация участников этих объединений представляет серьезную проблему, требующую крупных затрат общественных ресурсов - как медицинских, так и материальных. В этом смысле такой инструмент политики, как молодежь, оказывается весьма дорогостоящим и не слишком эффективным³ .

Для поддержки семьи, авторитет которой для современных молодых людей отнюдь не является безусловным, мобилизуется целый ряд социальных институтов: образовательная система, Церковь, армия и т.п. Однако в силу разных обстоятельств в России начала XXI века и эти структуры оказываются неэффективными: Церковь, едва пришедшая в себя после коммунистического террора, слаба и неавторитетна, система образования изъедена коррупцией и озабочена проблемой выживания; что касается армии, то ее имидж настолько негативен (а командный состав - неквалифицирован), что требовать от Вооруженных сил решения задач воспитания даже как-то неприлично. Едва ли не единственным эффективным институтом социализации в современной России остается пенитенциарная система, но в отечественной версии следует избегать ее услуг при формировании социальной структуры.

Беглый обзор институтов, призванных обеспечить поддержание социального тела в жизнеспособном состоянии, показывает, что, оценивая перспективы сохранения и выживания российского общества, следует не возмущаться по поводу его недееспособности, а удивляться тому, что до сих пор сохраняется некое культурно-цивилизационное ядро, удерживающее его в состоянии относительной упорядоченности.

Ряд авторов в качестве некоей мистической компоненты национального возрождения упоминает рост любви к государству со стороны современной российской молодежи. На первый взгляд явле-

стр. 41

ние иррациональное: как при огромном недоверии к государственным институтам (рис. 2 и 3) российская молодежь, отягощенная беспрецедентным давлением со стороны государства, умудряется верить Путину? Любовь к президенту и источники высоких рейтингов доверия со стороны молодежи принято считать загадкой. На самом деле рост стихийного патриотизма в молодежной среде был зафиксирован исследователями уже в конце 90-х годов прошлого века⁴ . Тогда это проявилось в стремлении молодежи преодолеть комплекс национальной неполноценности, сформированный под давлением массированных медиаатак, дискредитировавших ключевые институты и фигуры: от старых и новых вождей до перспектив развития России в целом. Стихийный патриотизм последнего десятилетия прошлого века формировался в виде культуры "анти", основу которой составляла экспрессивная реакция на торжество Запада. Принимая евроатлантические потребительские стандарты, склоняясь перед культурной экспансией Запада, молодые люди формировали позитивный образ России. На Запад хорошо ездить, но жить надо только в России, заявляли юноши и девушки Москвы, Самары и Ульяновска в 1998 - 1999 году. Это мировоззрение, несмотря на его дискретность, обладает высокой степенью устойчивости, поскольку основано на личном опыте: во второй половине 1990-х годов россияне (особенно молодые) открыли для себя мир. Его основу составляет весьма привлекательный образ Родины - России как места, в котором только и может жить русский человек.

Специалисты отмечают, что образ России в сознании первого свободного российского поколения парадоксален, что небезопасно для национальной политической элиты. Эти опасения едва ли обоснованны, поскольку в данном случае речь идет не о сознательном выборе или политической традиции, а о психологическом вытеснении комплекса национальной неполноценности. То обстоятельство, что данная процедура удалась молодым людям, в то время как большинство сограждан зрелого возраста не стали патриотами, повидав мир за пределами нашей страны, свидетельствует о том, что политическое и культурное торжество западного мира, одолевшего нас в ходе холодной войны, оказалось травматическим ядром для значительной части населения страны. Запад, таким образом, исполнил роль мифического праотца первобытной орды, мешавшего своим отпрыскам реализовывать чувственные порывы в собственном племени, за это он, как известно, поплатился, оказавшись в качестве субъекта вытесненным в область подсознания. А наследники отправились за чувственными удовольствиями в соседнее племя, предоставив своим женщинам довольствоваться их нежной привязанностью, лишенной сексуальной окраски. Индивидуальные переживания молодого россиянина постперестроечной эпохи вполне вписываются в этот сценарий, в рамках которого роль своей женщины исполняет родина-мать, а роль чужих и нелюбимых, но доступных иноплеменных девиц достается загранице.

Этот случай с пубертатным патриотизмом вообще представлял бы собой хрестоматийный пример вытеснения эдипова комплекса, если бы удалось обнаружить персонаж, годный для того, чтобы в соответствии с каноническим сценарием сыграть героя. Однако основная проблема не в том, что молодежь передумает, а в том, что эдипов комплекс в национальном масштабе остается актуальным, поскольку еще не все россияне уверены, что их родина наилучшее место для жизни.

Между тем в современной России подросло новое поколение, содержание комплексов которого остается не вполне понятным. Во всяком случае, весьма высокий уровень канализации пубертатной агрессии в политической сфере, который демонстрирует современная российская молодежь, оказался неожиданным для правящего класса. В рамках исследования "Бытовая ксенофобия: от пассивной нелюбви к агрессивной деятельности", проведенного центром "Регион" летом этого года в Краснодарском крае, обнаружились не только нетерпимость русской молодежи к представителям иных этнических групп, но и ярко выраженные гендерные особенности краевого патриотизма. В частности, юноши намного решительнее выступают против засилья мигрантов, которые, по их мнению, препятствуют гармоничному развитию сексуальных отношений в русскоязычной среде, рассматривают русских девушек в качестве объекта сексуальной экспансии, в чем наши молодые люди видят угрозу своей самобытной культуре. Характерно, что сами девушки не выказывают неудовольствия по поводу ухаживаний армян, черкесов и турок, составляющих основную массу мигрантов. Напротив, они негативно воспринимают деятельность националистических и экстремистских молодежных групп (РНЕ, НБП и т.п.).

Фобии нового поколения, не испытавшего унижения демократией, уже не связаны с положением России в мире, но они, несомненно, существуют. Их содержание адекватно имеющемуся социокультурному опыту, в котором и страх перед службой в горячих точках, и опасения по поводу целостности культурной традиции, как ее трактуют краснодарские юноши. В регионе сложились благоприятные условия для активности политических сил, желающих опереться на нерастраченную энергию молодежи. Хуже обстоит дело с внятной стратегией и тактикой. Вот и задачка для партийных аналитиков: как заполучить молодежь?

Проблема эта возникла не сегодня. В политических баталиях конца прошлого века ударной силе коммунистов - пенсионерам - либералы надеялись противопоставить молодежь, поэтому задача пропаганды сводилась к тому, чтобы поднять молодежь и повести ее к избирательным урнам. Однако результаты электоральной активности молодых людей оказались отличными от партийных проектов, поэтому в последнее время от подобной практики все чаще отказываются. Отношение к молодежным ресурсам в среде политических акторов двоякое, но обе версии не слишком привлекательны для молодежи. В первом случае ей отводится роль аполитичной группы, что находит свое выражение в тезисе о "потерянном" поколении, во втором - молодые люди рассматриваются как политическая пехота, материал, который используется для организации массовки. Оба эти подхода способны надолго отбить у нынешних молодых людей доверие к существующим политическим институтам, которые должны опираться на их одобрение. В России уже выросло и вступило в активную жизнь поколение граждан, не доверяющих никому, кроме Бога и президента. В перспективе это означает, что деятельность государственных структур и общественных институтов может оказаться безразличной для граждан страны.

Интерес к воспитанию подрастающего поколения понятен, но вопрос в том, как добиться желаемого результата и при этом не ухудшить сложившуюся ситуацию. Естественно начать с определения того, что скрывается за обширным понятием "молодежь".

Люди, девушки, студенты...

Составление социального портрета молодежи - занятие неблагодарное, к тому же требующее значительных затрат и не гарантирующее сколько-нибудь удовлетворительного результата. Поэтому объектом исследовательского интереса обычно становится некая страта, относительно которой априори известно, что в нее входят молодые люди. Полученные данные затем экстрапо-

стр. 42

лируются на всю "молодежь" в том смысле, как ее трактуют авторы проектов. Прием небезупречный с точки зрения методологии, однако позволяющий не просто составить панорамную картинку, но и обеспечить дискуссионное поле - ведь определение молодежи у каждого свое.

Группа исследователей, институционализированная ныне в виде службы экспресс-мониторинга при управлении по социальной и воспитательной работе Казанского государственного университета, более десяти лет проводит систематический опрос первокурсников казанских вузов, предлагая вчерашним абитуриентам ответить на одни и те же вопросы. Прибывшие из разных населенных пунктов Татарстана и России молодые люди должны идентифицировать себя по десяти позициям (в рамках теста "Кто я?"), кроме того, им предлагается нарисовать Родину⁵ и дать ее письменное определение. Естественно, студенты-первокурсники не могут выступать в качестве репрезентативной группы для молодежных исследований (если вообще существует такая репрезентативная группа), однако в рамках пилотажного исследования эту выборку можно счесть достаточной. Ежегодно опрос проводится среди двух-трех сотен студентов-первокурсников. В качестве контрольной группы для сравнения выступают студенты третьего курса (более 50 человек). За годы проведения данного мониторинга было опрошено около трех с половиной тысяч студентов, что позволяет не только выявить наличие и состав стереотипных представлений о родине и о себе, но и проследить их динамику.

Проективная техника позволяет вскрыть и продемонстрировать стереотипы сознания, формирующиеся на месте вытесненных чувственных переживаний по поводу объекта анализа. Поскольку для большинства студентов политика родины не является категорией, требующей постоянного интеллектуального напряжения, то их восприятие оказывается стереотипным.

Для начала 90-х годов прошлого века были характерны тревожные и негативные стереотипы. Образ родины ассоциировался с колючей проволокой, танками и прочими атрибутами насилия. Широко были представлены скорбные женские фигуры в пустоте, что можно интерпретировать как отсутствие связи между стереотипом и повседневной практикой.

Во второй половине 1990-х годов родина "встает на землю". Характерной особенностью графических тестов этого периода оказывается обилие березок, домиков, речушек, что можно интерпретировать как стремление к локальной самоидентификации, ориентации молодежи на "малую" родину. В то же время природная символика, желание прорисовать детали и географические подробности свидетельствуют о том, что процедура вытеснения у молодых людей далека от завершения и родина для них - не стереотип, а набор приятных ощущений.

В вербальных определениях тоже доминируют указания на локальную идентичность: "Родина - это место, где я родился"; "...где живут мои родители"; "...друзья" и т.п.

В последние два года отмечается формирование нового образа родины, который теснит локальную идентичность. "Родина" для некоторого числа молодых людей вновь превращается в стереотип, что находит выражение в изображении государственной символики (орлы, флаги и т.п.). В чувственный блок включаются державные символы: Кремль (Казанский или Московский), резиденция президента и т.п. Здания органов представительной власти, видимо, не относятся к символам государственной власти.

Тенденция к возрождению стереотипного восприятия вполне естественна для ситуации стабилизации социальной структуры и политического режима. Можно констатировать, что пропагандистские усилия казенных средств массовой информации и политтехнологов, объектом которых оказалось новое поколение россиян, потрачены не зря. Молодые люди начинают воспринимать существующий строй не как результат революционных социальных сдвигов, а как традиционный, естественный и привычный. Учитывая, что большую часть жизни они прожили уже в новой России, эту ситуацию можно оценить как вполне естественную. С другой стороны, достижения отечественной демократии, расценивающиеся представителями старших генераций как значительные, нынешней молодежью расцениваются как недостаточные.

Динамика тестов позволяет сделать вывод, что большинство студентов-первокурсников казанских вузов испытывают все меньше напряжений в процессе социализации. Естественно, что возможность в столь зрелом возрасте игнорировать принцип рациональности в своих коммуникациях значительно снижает потребность в организации для сохранения актуальности принципа удовольствия. Сложно сказать, как в таком случае совершаются генезис и преодоление эдипова комплекса. Рискнем предположить, что неэффективность государственных институтов и отсутствие жизнеспособных традиций семейного воспитания, способствовавшие политической амбивалентности нынешнего молодого поколения, причудливым образом препятствуют вытеснению либидозных ощущений из сферы семейных отношений. Впрочем, это безразличие к сфере политического в конечном итоге оказывается залогом легитимности существующего строя: аргументы

Рис. 2. Молодежь как "полноправный" политический субъект.

стр. 43

оппонентов режима безразличны большинству молодых людей.

Сотвори себе немного молодежи

Патологическое влечение партийных функционеров к проведению молодежной политики, имеющее в нашем отечестве характер своеобразной политической традиции, противоречит модусу политического (да и не только политического) активизма молодежи. Поэтому большинство нынешних партий в той или иной мере испытывает сложности в организации молодежных структур и управлении ими. При этом рекрутирование новых партийцев в молодежной среде не составляет проблемы - юноши и девушки обычно с энтузиазмом откликаются на предложение попробовать что-нибудь новенькое. К тому же негативный образ политики, характерный для стереотипов начала 90-х годов XX века, сменился на нейтральный. Напряжения начинают возникать в том случае, если молодые партийцы стремятся к институционализации и ищут самостоятельности. Декларирующие стремление проводить молодежную политику партийные функционеры, не имея ни возможности, ни желания формировать молодежный сегмент в своей работе, нередко отталкивают молодых людей, стремящихся сублимировать либидо традиционным политическим способом, загоняя их либо в ряды своих противников (если там найдется харизматический вожак), либо в параллельные структуры, оттягивающие на себя некоторое количество "свежей крови".

Причина этого - полнейшая неопределенность относительно содержания категории "молодежь", присущая как российскому обществу вообще, так и научному сообществу, опирающемуся на определение молодежи как социально-демографической группы. Противоречие здесь не только логике и здравому смыслу⁶ , но и принятому международным сообществом определению молодежи как демографической группы (единственным критерием принадлежности к ней считается возраст).

С тех пор все попытки организации и проведения этой самой молодежной политики наталкиваются на ее безадресный характер, оборачивающийся неэффективностью. Ресурсы, вложенные в проведение молодежной политики, не оправдывают себя. Это обстоятельство, с одной стороны, приводит к сокращению молодежных программ, а с другой - создает представление о современной молодежи как о "потерянном" поколении, неспособном на позитивную социальную активность.

Молодежь в том виде, как ее определяет большинство исследователей и политических акторов, не может быть ни просистемной силой, ни антисистемной просто потому, что ее не существует.

В качестве реального объекта молодежной политики может выступить относительно небольшая группа культурной молодежи, которая в силу разных причин не может напрямую реализовать принцип удовольствия в повседневной жизни. Получается, что за влияние на эту немногочисленную группу и конкурируют разные политические силы. При этом набор слоганов, призванных обеспечить политическую мобилизацию молодежи, едва ли соответствует психическому портрету адресатов. Примитивная политическая риторика, рассчитанная на вожделеющие толпы, с трудом воспринимается современными молодыми людьми, склонными к проявлениям индивидуализма в социальных стратегиях и повседневной жизни. В силу особенностей постсоветской социализации они не в состоянии воспринять аргументацию уличных вождей или критически осмыслить содержание политических программ, что существенно затрудняет обратную связь.

Для специалистов в этой ситуации по-настоящему важной задачей становится анализ реальных тенденций, характерных для российских молодежных субкультур. Это позволит не только преодолеть моральную панику по поводу "потерянного" и "деградирующего" поколения, но и развить гуманизирующий подход к пониманию содержания повседневной жизни молодого поколения вне конструктов, навязываемых амбициозными политическими лидерами, позволит раскрыть аутентичные смыслы социальных практик российской молодежи.

Строго говоря, молодежная политика для режимов, покоящихся на традиции и христианской морали, едва ли является самой насущной проблемой. С вопросами социализации там относительно успешно справляются семья и общественные институции. Поэтому, например, в новейшей отечественной истории либерализация политического курса сопровождалась фактическим сворачиванием дискуссий о содержании молодежной политики и ее актуальности. Напротив - приверженность элит организационно-политическим практикам советского образца оборачивалась политической риторикой о необходимости проведения государственной молодежной политики. Высокая динамичность политической структуры современной России в сочетании с имперской неспешностью ее бюрократии обусловили к настоящему моменту фактическую консервацию деятельности в сфере государственной молодежной политики. Вслед за государством замерли и партии. Результаты электорального поведения молодых россиян в последние несколько лет наконец-то заставили партийных лидеров и аналитиков обратить внимание на крайне низкую мобилизационную эффективность своей работы. Возникла потребность разобраться в причинах молодежной аполитичности и протестного голосования.

Рис. 3. Молодежь и государственный контроль.

стр. 44

Дело здесь не только в ограниченной инструментальной пригодности собственно молодежных объединений: они недолговечны, трудно управляемы, плохо приспособлены для решения систематических созидательных задач. Проблема еще и в том, что молодежь как социальная группа едва ли может быть выделена на научной основе. Не случайно авторы различных программных документов весьма неоднозначно определяют рамки данной категории. За этим вопиющим волюнтаризмом стоит определенная политическая традиция, наиболее внятно представленная в историческом опыте СССР и Третьего рейха - государств, всерьез нуждавшихся в пушечном мясе для достижения своих политических целей. В конечном итоге любая политически активная группа, собирающаяся канализировать пубертатную энергию подрастающего поколения, должна определиться с тем, кто именно должен играть роль молодежи под ее флагами. Каждой партии нужна своя молодежь, создание которой оказывается проблемой партийных аналитиков. Эксплуатация этой группы - задача практиков и организаторов.

Общие принципы организации и проведения молодежной политики совсем не трудны: простые лозунги, максимум действия, минимум ограничений для рядовых членов и тотальный контроль над деятельностью молодежных лидеров. При этом нельзя забывать о симуляции единства и костюмированной имитации субординации - продукта, за которым большинство рядовых партийцев обращается к демагогам в партийных мундирах. Если же стиль партийного активизма исключает интеракции, адекватные массовым психозам, то беспокоиться о проведении молодежной политики едва ли имеет смысл. В современной политической жизни можно обнаружить массу примеров, когда избыточная (с точки зрения старшего поколения) активность молодежи наталкивалась на непонимание и неодобрение партийных функционеров, что приводило молодого человека к разочарованию в движении.

Существует масса структур, работающих с молодежью вне политической сферы. Речь идет о студенческих профсоюзах, центрах культурного творчества, органах студенческого самоуправления, землячествах и тому подобных формальных и неформальных структурах, выполняющих функции вторичной социализации для молодых людей, оказавшихся вне традиционного социокультурного контекста. Решающей характеристикой для отбора объекта для данных институций оказывается не возраст, а социальный статус. Функция содействия социализации адресована людям, испытывающим сложности с адаптацией в структуре корпоративного сообщества, а то, что им, как правило, немного лет, имеет второстепенное значение. Естественно, что организация студенческого профсоюза или, скажем, Лиги студентов - как в Республике Татарстан - требует учета психоэмоционального состояния участников, однако цели профсоюза студентов и "взрослого" профсоюза практически одинаковы, несмотря на очевидное различие в физиологии и психике членов. Участие в подобных проектах обеспечивает социализацию молодого человека намного эффективнее, нежели политическая активность; в рамках этих объединений, как правило, удается транслировать и социальную традицию.

Важно понять: молодежь не может играть роль чертика из табакерки, извлекаемого на белый свет по чьей-то прихоти больше одного-двух раз, потом она превращается в некоторое количество разочарованных индивидов, всерьез сомневающихся в легитимности политических акторов и властных структур. Насколько нам известно, в России не так много молодых людей, чтобы использовать их потенциал столь расточительно.

Что же с этим делать?

Молодежная политика едва ли имеет непосредственное отношение к облегчению протекания процессов психологического вытеснения, с которыми рано или поздно сталкивается любая человеческая особь. Участвуя в тех или иных молодежных движениях, особенно имеющих политическую окраску, необходимо ясно представлять, что слияние с массой лишь оттягивает трансформацию принципа удовольствия, отнюдь не гарантируя повышения болевого порога. Что же касается политических акторов, стремящихся использовать энергию молодежи, то им следует по крайней мере отдавать себе отчет в том, что молодые люди, которые интересуют их преимущественно в качестве передовых баранов, обрекаются на более сложные формы психозов, чем у их аполитичных сверстников. Ответственность за это лежит на лидерах, вовлекающих людей с несформировавшейся психикой в организационные структуры, цели которых неясны для большинства участников, а методы вызывают некоторую настороженность.

В связи с вышеизложенным обоснованным представляется вопрос о корреляции просистемного политического поведения и деятельности молодежных организаций. Едва ли ответ окажется положительным. В современной России участие молодых людей в институционализированной политической деятельности не может рассматриваться как форма социализации или разновидность субкультурного поведения. Скорее, можно говорить о циничной и безответственной психоэкономической эксплуатации пубертатной энергии подрастающего поколения для решения тех или иных программных задач.

Вмешательство государства в эту сферу едва ли может коренным образом изменить ситуацию, поскольку сама природа государства противоречит политической субъектности. Тот факт, что молодежь в современной России продолжает рассматриваться государственной властью в качестве социального ресурса, едва ли можно признать обнадеживающим. Представляется, что более уместным будет проведение политики, направленной на поддержание традиционных социальных институтов (семья, школа, неформальные объединения и т.п.), "ответственных" за социализацию и выделение "молодежного" сегмента в модернизаторских проектах, реализуемых в России. Молодежные проблемы решаются намного эффективнее в том случае, если сама молодежь не вычленяется насильственно из тела общества, в принудительном порядке обретая черты нарочитой маргинальности.

Примечания.

¹ Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. - М., 1992. С. 269.

² Его "The Group Mind" вышла в Чикаго в 1920 г.

³ Как показывает исторический опыт, молодежная политика вообще оказывается более или менее эффективной, только если проводится с использованием всех государственных ресурсов. Но подобную расточительность могут себе позволить только тотальные режимы, относительно "либерализма" и "традиционализма" которых иллюзий, кажется, уже не осталось.

⁴ В ходе исследования "Глядя на Запад? Образы Запада в сознании российской молодежи", проводившегося в Москве, Самаре, Ульяновске в 1997 - 2000 годах, обнаружилось, что российские юноши и девушки полагают, что жить надо только в России, время от времени приобщаясь к западным культурным ценностям и технологическим прорывам.

⁵ Методика используется с 1992 года и по имени автора (политолога из Татарстана Г. Мансуровой) носит название "Проективная техника Мансуровой".

⁶ Словосочетание социально-демографическая группа содержит ошибку в определении, а следовательно, не может быть наполнено реальным содержанием (это то же, что "деревянное железо").

Permanent link to this publication: