Автор: Эльгиз Поздняков

Некоторые размышления о природе взяточничества

Я старался не осмеивать человеческих поступков, 
не огорчаться ими и не клясть их, а понимать.
                             Б. Спиноза

Обычные определения коррупции говорят нам о том, что такое коррупция, но они не содержат ни малейшего намека на то, почему она существует. А между тем ни одно из явлений человеческой жизни не было объектом такого пристального внимания сатириков и юмористов, как взяточничество и коррупция. Ни одно не вызывало большего интереса, не было предметом столь многочисленных обсуждений в представительных органах и печати, столько не бичевалось и не высмеивалось на подмостках театров. Одно лишь это говорит не только об особой роли взяточничества в обществе, но и о его близости неким скрытым сторонам нашей души. Значит, если удастся понять, почему данный феномен так прочно укоренился в нашей жизни, то мы получим ответ на поставленный в заголовке статьи вопрос.

Начну с короткого разъяснения соотношения между терминами "взяточничество" и "коррупция". В принципе это одно и то же. "Взяточничество" - это общее, родовое понятие, включающее и коррупцию как одно из частных его проявлений. Понятие "коррупция" используют обычно, когда речь заходит о взяточничестве со стороны высокопоставленных чиновников, использующих свое служебное положение в целях личного обогащения. Проблема устранения коррупции, таким образом, неотделима от проблемы взяточничества вообще.

Я не собираюсь оценивать данный феномен с правовой точки зрения - это делает закон. Тем более у меня нет намерения рассматривать его с точки зрения нравственности. Это самое последнее дело: здесь легко скатиться к дешевому морализаторству и прийти к душеспасительному выводу, что брать взятки плохо. В явлении взяточничества есть много иррационального, связанного с эмоциональным состоянием и поведением людей, с чертами их характера, с конкретной ситуацией, в которой оказываются люди, а потому его нельзя объяснить исключительно рациональным способом.

Необходимое зло

Помню, в детстве я вместе с отцом ходил в баню и там на стенах висели плакаты примерно такого содержания: "Чаевые унижают достоинство человека". Ежась от этих строгих предписаний, голый народ спешил в помывочную, будто желая поскорей смыть с себя грехи мелкого мздоимства. Своим детским умом я тогда никак не мог понять, кого именно эти чаевые унижают: дающего, берущего или обоих вместе и каким образом. Впрочем, я не могу этого понять и сейчас. В самом деле, чаевые - самый распространенный и популярный вид взятки, ее, так сказать, основа; и, что бы там ни говорили нравственные императивы, они, как и прежде, в большом ходу и, судя по всему, никого не унижают. Чаевые продолжают давать даже в тех случаях, когда клиента специально предупреждают, что они входят в цену заказа. Просто такого рода абстрактное выражение благодарности никому не приносит удовлетворения. А взятка, можно сказать, есть некий символ живого общения, она служит выражением незримых связей, объединяющих людей. В ее основе всегда лежит совершенно четкая ориентация на ожидание соответствующего поведения от людей и их внутреннее взаимное согласие на него. Потому-то взятка в любом уголке земли создает атмосферу взаимопонимания, даже если люди говорят на разных языках.

Что касается высмеивания взяточничества, то этим ремеслом испокон века занимаются сатирики всех времен и народов. Хотя практической

стр. 73

пользы от этого высмеивания нет никакой, но оно лучше всяких социологических исследований говорит нам о бессмертной природе данного явления. В одной старинной русской комедии, посвященной рассматриваемому феномену, исполнялся, к примеру, такой куплет:

Бери! - большой тут нет науки;
Бери, что только можно взять:
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать?

Публике нравилось. Самый яркий пример - гоголевский "Ревизор": пьеса идет на сцене уже почти два столетия и по сию пору пользуется неизменным успехом. Любопытно, что персонажи комедии отнюдь не вызывают у нас чувства негодования, скорее наоборот - симпатию. Вы не задумывались, почему?

У людей найдется не так уж много душевных качеств, которые с полным правом можно было бы назвать общечеловеческими. Отношение к взяткам - одно из них. Оно, возможно, наиболее живо характеризует человека как существо, отличное от других животных. Устраните каким-либо образом из человеческой жизни взятку - исчезнет целая система отношений, таинственным образом соединяющая людей в некое духовное единство. Вы, быть может, думаете, что я шучу. Нисколько. Вы видели когда-нибудь, чтобы взяточничество вызывало взрыв общественного негодования, чтобы оно оскорбляло коллективное сознание? Индивидуальное сознание - пожалуй, да, но только в тех случаях, когда взятка или выходит за разумные пределы, или не оправдывает ожиданий дающего.

Кстати, спросите любого (в том числе и самого себя), с кем лучше иметь дело: с взяточником или невзяточником? Если вам, к примеру, нужно обменять или получить квартиру, решить дело с пенсией, что-то достать, приобрести, выправить какие-нибудь документы, устроить сына или дочь в хороший институт или на хорошую работу и т.д. Ни в одном из этих и сотен других аналогичных случаев вам не обойти чиновника, который непроходимым препятствием встанет на пути любого из этих прекрасных намерений. Ну так что лучше: взяточник или невзяточник? Я вовсе не жду от вас публичного ответа на этот вопрос, когда вы с позиции казенной добродетели и нравственности, быть может, произнесете подобающий случаю обличительный спич. Но я догадываюсь, каким он будет вероятнее всего - исходя из собственного опыта, опыта других людей и, главное, из самой природы деятельности любого чиновничьего аппарата. Последний хотя и призван помогать нам справляться с некоторыми трудностями, на деле же - создает их дополнительно, и главное - располагает для этого широким набором средств. Бюрократическую машину ни обойти, ни объехать; единственный способ справиться с ней - это подкупить.

Взгляд на взятку как на порок и преступление хотя в какой-то степени и справедлив, но в то же время не отражает истинного положения вещей, равно как исторического масштаба и значимости данного явления. Честно говоря, я даже не уверен, что оно является злом - по крайней мере во всех случаях. Как говорят французы: cela depend, или - все зависит от обстоятельств.

С отдельными взяточниками справиться, в общем-то, нетрудно - время от времени того или иного мздоимца разоблачают к вящему торжеству закона и общественной морали. Но странное дело: сколько бы ни пригвождали взяточников к позорному столбу, само явление нисколько от этого не идет на убыль. Устраните одного взяточника, и на его место становится другой, только более осторожный и ловкий, наученный опытом, знающий законы и то, как их лучше обойти. Само же слово "взятка" - грубое, неприятное - заменяется другим, более благозвучным, например "благодарность". Не отблагодарить человека, оказавшего вам услугу, поддержавшего вас в трудную минуту, - это в глазах подавляющего числа честных и вполне законопослушных граждан по меньшей мере непорядочно. Вы согласны? Я тоже, поскольку если не отблагодарю человека, оказавшего мне какую-то услугу, даже если он чиновник, то буду всю оставшуюся жизнь корить себя за это.

Мы часто упускаем из виду, что взяточничество и коррупция суть неотъемлемые элементы человеческого общежития, им порожденные. Намерение покончить с ними раз и навсегда - весьма упрощенный подход к проблеме. Взятка универсальна. Ее берут все: президенты, премьер-министры, министры, сенаторы, чиновники всех рангов и положений; ее берут молодые и старые, женатые и холостые, бедные и богатые. Берут независимо от национальной, конфессиональной или партийной принадлежности, от профессии, семейного положения, уровня достатка, образования... Короче: берут все, у кого есть возможность брать.

Здесь иной читатель может и оскорбиться. "Простите, - заметит он, - вы гребете всех под одну гребенку, а ведь есть очень много честных людей, которые никаких взяток не берут, даже имея такую возможность". Принимаю этот упрек и спешу сделать разъяснение. Конечно, есть очень много людей, не берущих взяток из принципа. Но ведь речь идет не о соотношении между берущими взятки и не берущими их. Дело в сути самого феномена. Даже самые неподкупные включены в систему взаимоотношений, где взятки составляют вполне нормальное явление. В этом, собственно, заключается вся суть дела: брать взятки - это правило, не брать их - исключение. Попасть в правило или в исключение - дело обстоятельств и убеждений.

Ну а сам взяточник - кто он: злодей, закоренелый преступник, по которому плачут тюремные нары? Нет, он такой же порядочный и честный человек, как и мы с вами. Такого понятия, как "врожденный взяточник", нет и быть не может. Посади нас в кресло того, кого мы считаем неисправимым взяточником, - и неизвестно, как мы себя поведем. Когда порой говорят, что необходимо в корне пресечь это зло, то хочется спросить: а где он, этот самый корень? Да в нас же, господа хорошие, в нас - больше ему и быть негде!

Конечно, нельзя мириться с тем, когда судья за определенную мзду оправдывает негодяя и преступника; когда чиновник справедливое решение переделывает в несправедливое; когда, пользуясь своим положением, какой-нибудь бюрократ третирует людей, когда... Вы и сами все знаете. Но ведь частенько мы же с вами, бедные, мечемся, тычемся в непроходимые правила,

стр. 74

постановления, инструкции, дополнения к инструкциям, законы, подзаконные акты... И везде человек - проситель, а проситель, как известно, существо беззащитное и бесправное. Что же, добиваться правды, подавать в суд на нерадивых чиновников, как нам советуют доброхоты из их же среды? Но каждый по своему опыту знает, что "себе дороже" обойдется ему эта правда. Что же остается? Натянуто улыбаясь и заглядывая в глаза чиновнику, заискивающе пробормотать: "Очень прошу вас посодействовать... А насчет благодарности не беспокойтесь..." И хорошо еще, если берет. А если нет, то прямо беда!

Глубоко заблуждаются те, кто видят во взятке только материальную ее сторону, наивно полагая, что если прибавить чиновникам жалованье, то они станут честными. Думаю, впрочем, что такие идеи продуцируются самой же бюрократией. Разве многотысячные и даже миллионные подкупы получают бедные чиновники? И разве берущие такие суммы сами не способны давать их? Размер взятки определяется масштабом и ценностью услуги, а последние, в свою очередь, - общественным или служебным положением договаривающихся сторон. Взятка - это целое мировоззрение, особый взгляд на жизнь, на человека, на общественные отношения.

Кроме того, нельзя не видеть, что существуют десятки вполне респектабельных и не противоречащих закону способов выражения благодарности за оказанные услуги. Грань между ними и противоправными действиями зачастую бывает зыбкой, и, поддавшись соблазну, ее легко перейти, даже не заметив того. В некотором смысле все мы одновременно и взяткодатели, и взяточники. И где-то внутри нас подспудно скрывается глубоко таинственная и непостижимая для нас самих симпатия к тому порядку вещей, который создает взяточничество. Ведь этот порядок вещей сотворен нами самими, и в основе своей он вполне соответствует той природе, которая, по некоторым сведениям, заложена в человека самим Богом.

Кто-нибудь, прочитав все это, может подумать, что автор принципиальный сторонник взяток, а может быть, даже и сам закоренелый взяточник. Упаси Господи! Давать взятки я не умею, стесняюсь, конфужусь, да и не знаю никогда, сколько нужно дать. Дело это, сами понимаете, тонкое: промахнешься - только навредишь и себе и другим. Мне же никто никогда взяток не предлагал, потому что не за что - не то общественное положение занимаю. Пишу статьи и книги сомнительного свойства, а за это не только нельзя получить мзды, но и при ином раскладе можно схлопотать место на нарах рядом с каким-нибудь махровым коррупционером. Впрочем, я не считаю себя каким-то исключением и не собираюсь надевать на себя личину святости. Могу сказать о себе словами известного афоризма: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо". А что еще может быть более "человеческим", чем взятка? Потому могу теоретически предположить, что если бы давали, то, скорее всего, брал бы. Why not? - как любят говорить англичане, которые, кстати, тоже берут взятки, как и американцы, французы, немцы, китайцы, японцы и так далее, не говоря уже о русских, у которых взяточничество не только прижилось издавна, но склонность к нему стала одной из примечательных особенностей национального характера, многократно отмеченной лучшими представителями отечественной литературы.

Взятка: историческое измерение

Возникает закономерный вопрос: были ли в истории человечества времена, незнакомые с рассматриваемым феноменом? От некоторых социологов порой можно услышать, что взятка - не болезнь, она симптом болезни. Болезнь же кроется в обществе. Мол, создайте человеку такие моральные, материальные и правовые условия, чтобы для него было невозможно брать взятки, и он не будет их брать. Что же это за условия, способные излечить болезнь коррупции? Ведь, зная их, люди могли бы сознательно к ним стремиться и - глядишь - когда-нибудь достигли бы такого состояния, когда взятка исчезла. Но никто не знает, как это сделать. Я же считаю, что если и существуют такие условия, то это условия казармы с круглосуточным присмотром за поведением каждого ее обитателя. Но, думаю, даже и тогда бы нашелся какой-нибудь изощренный вид взяточничества - не мог бы не найтись. Поэтому вернее будет сказать так: обстоятельства, конечно, играют свою роль, но главным образом в определении масштабов явления: в одних условиях они могут быть больше, в других - меньше. Однако никакие обстоятельства не смогут устранить данный феномен из нашей жизни вообще.

Изучая историю, знакомясь с литературными памятниками прошлого, приходишь к выводу, что коррупция существовала при всех общественных формациях, хотя ее уровень, равно как и отношение к взяточничеству, все же различались в разные исторические эпохи и при различных общественных устройствах. Не вдаваясь в тонкости этого вопроса, которому, к сожалению, еще не уделено должного внимания со стороны общественной науки, можно утверждать, что отношение это менялось по мере развития свободы - как индивидуальной, так и общественной. Поскольку свобода составляет сущность такой формы государственного устройства, как демократия, то сам собой напрашивается вывод, что это наиболее благоприятная для взяточничества и коррупции форма общественного устройства.

Еще в древности были определены три основные формы правления: монархия, аристократия и демократия. Интересно, что коррумпированность общества неуклонно повышается по мере перехода от одной формы к другой, достигая пика, как я уже сказал, при демократии. И факты это подтверждают. Есть мнение, что такой человеческой ассоциации, как община, коррупция вообще неизвестна. Так вот, в этом смысле классические монархии по духу были наиболее близки общинному устройству. Им было присуще сословное деление общества. Сами же сословия во многом организованы в соответствии с общинным принципом. В монархических государствах прошлого также отсутствовали политические партии, свойственные аристократиям, и особенно демократиям, и являющиеся одним из оснований коррупции. По мнению некоторых

стр. 75

исследователей, в монархиях масштабы взяточничества и коррупции, помимо всего прочего, ограничены числом сановников. Одно дело, когда государственная казна содержит друзей и родственников государя, и другое дело - когда за счет нее обогащаются многочисленные члены парламента и весь обслуживающий их персонал, а также их друзья и родственники. Так по крайней мере думал Шарль Луи Монтескье.

Проницательный и просвещенный читатель может с полным основанием возразить: "А как же царская Россия? Несмотря на монархический строй и сословное деление общества, мздоимство в государстве всегда процветало". Что скажешь? Здесь, как и в других случаях, Россия демонстрирует свою нестандартность и оригинальность, которые во многом связаны с особенностью ее становления как государства с сильной централизованной властью. Коррупция и взяточничество - эти свойственные всякой демократии явления - в России имели свои собственные, не имеющие никакого отношения к народовластию корни. Достаточно упомянуть такой известный исторический факт: чиновники в допетровские времена направлялись в провинцию на службу, красноречиво называемую "кормлением". Это означало, что казенное жалованье им не платили и они должны были сами восполнять этот существенный недостаток за счет местных средств и возможностей. Постепенно это вошло в неискоренимую традицию и привычку российского чиновничества, нисколько не зависящую от размера казенного жалованья. Так, например, знаменитый сподвижник Петра I Александр Меншиков за время своей кипучей государственной деятельности посредством взяточничества приобрел богатства на сумму, превышавшую государственный бюджет России того времени.

Добавим к сказанному, что контроль над деятельностью чиновников затрудняли необъятные просторы страны. Этому способствовали забитость и покорность населения, господство крепостнического сознания, не исчезнувшего и после отмены крепостного права и только принявшего иные формы, масса других сопутствующих обстоятельств, достаточно полно описанных в научной и художественной литературе. Все это подавляло дух свободы и инициативы, культивировало, с одной стороны, безропотное подчинение народа начальству, с другой - строгое соподчинение самих служащих снизу доверху согласно табели о рангах, в которой была как бы заложена и соответствующая шкала взяток. Присущее же человеку от природы чувство свободы, не находя позитивного выражения, подавлялось, что приводило к повсеместной коррупции сверху и воровстве снизу. А в наши дни, когда свобода в России ничем не ограничена, уже она, в свою очередь, приобретает формы все того же взяточничества и воровства - с особым размахом и изобретательством.

Анализ аристократии как формы государственного устройства, относимой древними к промежуточной, я опускаю и сразу же перехожу к демократии.

Мздоимство и демократия

Эта форма правления известна издавна, но поразительно, что уровень коррупции в демократиях разных эпох был всегда приблизительно одинаков. Рассмотрим бегло основные институты демократии, дабы убедиться в том, что они будто специально созданы для распространения мздоимства во всех его формах и проявлениях. Здесь одна из ведущих ролей принадлежит, конечно, системе парламентаризма.

В общем смысле его идея заключается в том, что весь народ творит для себя нужные законы посредством выборных представительных органов, избирает высших должностных лиц государства, тем самым выражая свою волю. Такова теория. Какова же практика? Начать с того, что в разнородном обществе, каковым, в частности, является и российское, "воля народа" в целом не может быть выражена ни одним из существующих способов. Как парламент, так и глава государства на деле избираются лишь частью населения, нередко даже малой. Во время выборов лишь очень немногие отдают свои голоса вполне осознанно. Большинство избирателей голосуют, либо поддавшись "стадному чувству", либо наугад, так как почти ничего по-настоящему не знают о кандидате. Кто он, каковы его деловые и моральные качества, на что способен, честный он человек он или аферист? Но в любом случае, как верно отметил английский писатель и публицист XIX века Томас Карлейль, смешно и нелепо думать, будто бы свобода человека состоит в том, чтобы отдать свой голос на выборах вместе с двадцатью тысячами других избирателей и осознать свою причастность к выдвижению того или иного оратора в национальную "говорильню" страны.

Но дело в том, что эта "говорильня" - не просто место для упражнений в красноречии. Там, помимо прочего, принимают законы, так или иначе затрагивающие жизненные интересы многих людей, что создает самые благоприятные условия для развития коррупции. Попасть в парламент - мечта не только тех, кто, так сказать, радеет за народ, но и тех, кто не гнушается использовать служебное положение в личных интересах (на мой взгляд, последних все же больше). Принимаемые законы являются результатом компромисса между различными политическими силами. Лежащий в основе принятия решений политический торг предполагает торг материальный. Я уже не говорю о прямом лоббизме, который имеет отношение к деятельности любого парламента.

Есть все основания утверждать, что современная демократия и коррупция настолько срослись, что, перефразируя нашего поэта, можно сказать так: "Демократия и коррупция - близнецы-сестры. Мы говорим "демократия" - подразумеваем коррупцию, мы говорим "коррупция" - подразумеваем демократию". Скажем, много ли вы помните за последние годы случаев, когда в какой-нибудь стране политический деятель высокого ранга - вплоть до премьер-министра и даже президента, - уходя в законную отставку, не тащил бы за собой шлейф обвинений в коррупции? Создается впечатление, что многие из этих демократических политиков на поверку оказываются "крестными отцами" общенационального масштаба.

стр. 76

Когда иные записные ораторы с горящим от благородного негодования взором клеймят где-нибудь в Госдуме мздоимство в высших эшелонах власти, требуя создания парламентских комитетов по борьбе с коррупцией, то это либо наивные неофиты, либо, что вероятнее, демагоги, желающие сколотить политический капиталец на заведомо гиблом деле. Ведь и сами они те же коррупционеры, берущие мзду если не "борзыми щенками", не наличными, то всяческими привилегиями, тепленькими местами в комитетах, кабинетах, палатах и т.п. Иначе и быть не может, поскольку в условиях демократии политика становится выгоднейшим бизнесом, а многоликая коррупция - одним из главных ее инструментов. Кстати, "эшелоны власти" - очень удачный термин, будто специально созданный для иллюстрации связи между властью и коррупцией. Естественным производным от него должно быть понятие "глубокоэшелонированная коррупция". Именно она отличает демократию от всех остальных видов общественного устройства.

Так, в Соединенных Штатах Америки, являющих собой оплот и светоч современной демократии, коррупция отличается особым размахом, большим разнообразием средств и методов. По признанию самих американцев, политическая машина США нередко задействована в оказании услуг, являющихся прямым источником доходов для многих политиков. Это так называемая политическая коррупция - оказание помощи правонарушителям, содействие проституции, игорному и алкогольному бизнесу. Зачастую те, кто задействован в этих сферах и играет в них не последнюю роль, занимают высокие посты в местных органах власти либо вносят существенный вклад в партийные кассы в обмен на правовой иммунитет. Вот почему органы правопорядка часто лишены возможности предпринять какие-либо меры в отношении таких нарушений закона. Во всем этом, казалось бы, нет ничего нового или оригинального. Но поражает именно полная идентичность форм проявления коррупции в современных демократических странах. В одной книге американского ученого-криминолога находим такое утверждение: политическую коррупцию вызывают совокупные условия жизни общества, и пока они сохраняются неизменными, никакие законы не будут эффективными¹ . Добавим только: "совокупные условия жизни демократического общества".

Но, быть может, что-то в США меняется в лучшую сторону? Не похоже. Правда, кое-какие изменения все же имеются. Так, недавно телевидение показывало плачущего американского сенатора, уличенного в крупном мздоимстве. Картина, прямо скажем, душераздирающая - в духе Маяковского: "Если б выставить в музее плачущего большевика, то целый день в музее торчали б ротозеи..." Ротозеев была действительно уйма: "Еще бы - такое не увидишь и в века!" Даже в эпоху Аль-Капоне, Диллинджера и других знаменитых американских гангстеров, когда коррупция в Штатах цвела самым пышным цветом, у преступников было больше достоинства, нежели у нынешних политиков. Да, слабеет американский дух. При демократии, что бы о ней ни говорили, люди мельчают. К чести российских взяточников надо заметить, что вряд ли кто-нибудь из них позволил бы себе такую слабину, особенно на публике.

Что касается России, то ее исторический опыт показывает: в нашей стране всякая, пусть даже самая прогрессивная форма общественного устройства быстро наполняется содержанием, обремененным грузом прошлого. И в этом прошлом, ни на одном из его отрезков, не обнаруживается ничего такого, что даже отдаленно бы напоминало демократию. На память приходят слова великого русского революционера-демократа Виссариона Белинского, утверждавшего: "Дать России... конституцию - значит погубить Россию. В понятии нашего народа свобода есть воля, а воля - озорничество. Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино, бить стекла..."²

Вот эта самая "воля-озорничество" сегодня проникла во все поры российского общества и политической системы, определяя в целом и особый характер нашей демократии. Уж чего-чего, а кабаков у нас с декабря 1993 года и в самом деле понастроено видимо-невидимо, и стекол побито немало, не говоря уже о прочем "озорном" беспределе, которому по сию пору не видно ни конца ни края. Все это, в общем-то, в порядке вещей, так как демократия не явилась у нас естественным следствием исторического развития страны. Она была спущена сверху "начальством" ("дарована" народу), потому-то с самого начала и стала принимать самые причудливые формы. В результате целые регионы и области перманентно остаются без тепла и света, люди - без зарплаты, необходимых продуктов питания и медицинской помощи. В то же время повсюду махровым цветом расцвели преступность, взяточничество, лежащее в основе отношений собственности в России, и прочие пороки, для которых благодатной почвой стала демократия, понимаемая как беспредел.

У демократий, особенно же навязанных обществу "сверху", есть одна неприятная особенность, о которой говорил еще Сократ. Они порождают тиранию, поскольку "из крайней свободы возникает и жесточайшее рабство"³ . Мудр был Сократ, многие явления видел прямо-таки насквозь. Может быть, именно поэтому хваленая афинская демократия приговорила его к смерти, притом самым демократичным образом, - чтобы не мудрствовал.

К слову, вы знаете, как обычно на практике происходит переход от слабых демократий к деспотии? Приходит какой-нибудь Кромвель и, посматривая на часы, обращается к парламенту: "Вы не парламент. Во имя Всевышнего - убирайтесь вон, да поживей!" Да что там Кромвель! Совсем недавно, всего-то в 1993 году, нечто подобное произошло у нас в стране, притом в наш самый что ни на есть просвещенный век. Российский парламент в лице Верховного Совета то ли не расслышал намеков высшей исполнительной власти, то ли чего-то недопонял... В результате той пришлось разъяснять непонятливым парламентариям свои желания при помощи огня прямой наводкой из танков. Впрочем, как выяснилось, эта мера вполне соответствовала принципам современной демократии, что и подтвердилось ее полным одобрением со стороны ведущих демократических стран мира. Понятно, что это был чистой воды государственный переворот, совершенный исполнительной властью против власти законодательной. Приводя исторические аналогии, его вполне можно назвать российским "восемнадцатым брюмера Луи Бонапарта"⁴ . Результаты этого переворота были закреплены в Конституции 1993 года, предоставившей исполнительной власти чрезвычайно широкие полномочия при фактически ручном парламенте. Первым и естественным следствием этих перемен стало быстрое строительство сложной и разветвленной

стр. 77

государственной машины с многочисленными властными "горизонталями" и "вертикалями", с огромной и продолжающей расти армией чиновников, обложивших страну системой формальных и неформальных поборов, принявших вид чуть ли не постоянной и обязательной подати - причем в тех сферах, где прежде взятка считалась позорным явлением (медицина, образование, наука).

Этот вид современной демократии, который, кстати, присущ не одной лишь России, точнее было бы назвать плебисцитарной автократией, при которой народу предоставляется право выбирать себе заранее подготовленное в "коридорах власти" начальство (во избежание нежелательных сюрпризов). Отличительные черты плебисцитарной автократии - это опора на силовые структуры, разветвленный бюрократический аппарат, использование демократических институтов, главным образом в целях и интересах этого аппарата. Социальной основой такой системы являются в основном люмпенизированные слои населения, которые сегодня составляют большую часть российского общества. Они-то и являются наиболее последовательными сторонниками идеи "сильной руки".

Хорошо известны слова Александра Пушкина о том, что "правительство - единственный европеец в России". К этому следует добавить, что степень "европейскости" правительства зависит главным образом, если не исключительно, от личных качеств чиновников и, по сути дела, не определяется какими-либо внешними факторами: конституцией, законами, контролем со стороны общественных институтов и т.п. Вот почему в России в любой момент возможен приход к власти человека с авторитарными замашками ("сильной руки"), особенно в условиях перманентных внутренних неурядиц, беспорядков, неудовлетворенности жизненно необходимых потребностей населения, растущей пропастью между бедными и богатыми и т.п. Для этого даже не нужно никакого государственного переворота: все произойдет само собой естественным образом. Это тем более верно, что Россия веками жила в условиях сильной централизованной власти и ей к этому не привыкать.

Вполне могу допустить, что многие расценят приведенную выше характеристику современной демократии как явное преувеличение и даже злопыхательство и скажут, что автор намеренно пренебрег многими светлыми ее сторонами. Наверное, отчасти так оно и есть, но я ведь взялся рассмотреть демократию не вообще, а главным образом в ее связи с явлением коррупции. Тут уж ничего не поделаешь: что есть, то есть. Конечно, сами по себе принципы и учреждения демократии очень даже неплохие. Но вся штука в том, что все высокие принципы и благородные теории осуществляются в безобразной действительности, притом людьми, наделенными такими качествами, как тщеславие, эгоизм, жадность, зависть, корысть и т.п. И против них, увы, до сих пор не найдено верного средства. Во многом демократия является упадочной формой государственного устройства и подобна Пизанской башне, которая держится пока лишь благодаря "подпоркам" общества, которое ее холит и лелеет. И надо пользоваться теми возможностями, которые современная демократия предоставляет каждому из нас. Мы ведь живем не в лесу, где нет ни должностей, ни званий, ни чинов, ни привилегий, ни денег, ни прав человека, ни всяческих свобод... И если за блага цивилизации на каждом шагу приходится платить, причем не только официально, то приходится с этим считаться - при всем душевном неприятии и даже презрении к данным явлениям. Человека во многих случаях спасает то, что он обладает одним удивительным свойством, а именно: легкой приспособляемостью к различным условиям жизни, или, как говорят, большой пластичностью. Что еще вчера представлялось как явная патология, безнравственность, даже как преступление, в изменившихся условиях кажется уже нормой и даже добродетелью. Еще Монтескье говорил, что люди привыкают ко всему, даже к рабству⁵ . Ну а к свободе и привыкать нечего - на то она и свобода. В то же время нельзя не видеть, что это свойство в современном демократическом обществе стало приобретать какие-то изощренные формы. Так, человек считает себя свободным, а на деле он давно превратился в раба. Думал ли, например, кто-нибудь, что преступность в нашей стране примет у нас такие огромные масштабы и такие диковинные, патологические формы? А вот ничего, живем с этой самой "патологией", притерпелись к ней, и никто, судя по всему, особенно не страдает от факта ее существования. Более того, эта сторона жизни вызывает у широкой публики повышенный интерес. Она непременно хочет знать, кого и за что убили, ограбили или похитили, где произошел теракт, сколько при этом народу погибло, и непременно в подробностях. И эти подробности ей услужливо и оперативно подают наши СМИ. Публику удивляют и даже восхищают случаи взяточничества в особо крупных размерах. Да и как тут не удивиться и не восхититься!.. "Масштаб все оправдывает", - любил повторять Чарльз Чаплин. Так, масштабы коррупции в современном мире вполне оправдывают и ее саму, и демократию как таковую.

Коррумпированность как показатель прогресса

Выше я уже обращал внимание на тот факт, что во многом из-за свойственной людям склонности обвинять в своих пороках кого угодно и что угодно, только не самих себя, социологическая мысль в лице своих лучших представителей стала видеть основную причину преступности в устройстве общества. Но если это в самом деле так, то как же быть с общественным прогрессом? Его наличие социологи все-таки признают. И возникает закономерный вопрос: как прогресс соотносится с уровнем преступности? Не углубляясь в этот сложный и до сих пор не получивший единогласной оценки вопрос, выскажу на сей счет свое мнение: рост коррупции - важный показатель социального прогресса.

Не стану утомлять вас разъяснением общих мест: что понимается под прогрессом и регрессом, в каких сферах общество прогрессирует, а в каких, наоборот, регрессирует, и т.д. Отмечу лишь одно: все-таки нельзя не признать, что в каких-то областях общественного устройства его присутствие несомненно. Если прогресс рассматривать в самом общем виде как развитие общества от менее совершенных форм к более совершенным, то применительно к человеческому обществу лично я вижу только два аспекта, в которых прогресс налицо (в остальных же, на мой взгляд, наблюдаются главным образом регресс и упадок). Во-первых, это научно-технические достижения и, во-вторых, преступность.

Еще Фридрих Гегель главный признак общественного прогресса видел именно в развитии свободы. Но поскольку взяточничество и коррупция суть следствия свободного самовыражения личности, то выходит, что эти

стр. 78

явления одновременно являются и важнейшими показателями общественного прогресса (хотя в глубине души я совершенно уверен, что преступность во всех своих проявлениях также является и признаком деградации общества, и прежде всего общественной нравственности). Несомненную связь между преступностью и прогрессом с присущей ему эрудицией показал Карл Маркс. "Влияние преступника на развитие производительных сил можно было бы проследить до мелочей, - писал он. - Достигли ли бы замки их теперешнего совершенства, если бы не было воров? Получило ли бы изготовление банкнот такое усовершенствование, если бы не существовало подделывателей денег? Проник ли бы микроскоп в обыкновенные торговые сферы... не будь в торговле обмана? Не обязана ли практическая химия своими успехами в такой же мере фальсификации товаров и стремлению ее обнаружить, в какой она ими обязана рвению честных производителей? Изобретая все новые средства покушения на собственность, преступление вызывает к жизни все новые средства защиты собственности и этим самым в такой же мере стимулирует производство, в какой забастовки стимулируют изобретение машин. И, - если покинуть сферу преступлений частных лиц, - мог ли бы без национальных преступлений возникнуть мировой рынок? Могли ли бы без них возникнуть сами нации? И разве древо греха не является со времен Адама вместе с тем и древом познания?"⁶

Однако можно доказать и обратное. Скажем, Фридрих Ницше решительно утверждал, что "все ценности, к которым в настоящее время человечество стремится как к наивысшим, - суть ценности decadence"⁷ . Или, говоря иначе, они суть ценности "разложанса", если позволите мне таким образом перевести это французское слово на русский язык. Каковы же они? Это свобода, демократия, права человека, свободная конкуренция, свободная пресса и прочее. И все эти явления, добавлю я от себя, тесно связаны с коррупцией. Конечно, вовсе не обязательно отталкиваться от суждений Ницше, который к тому же был известным мизантропом. Но все же нельзя отказать в глубине этому мыслителю, занимающему не последнее место в иерархии философов.

Заключение

Итак, общество виновато в существовании коррупции и взяточничества лишь в той мере, поскольку оно существует как некий организм, все органы и клеточки которого связаны между собой живыми нитями. Если бы его не было, то не было бы и этих достойных порицания явлений, поскольку человеку негде было бы развернуть свои природные склонности и качества. Ведь вне общества, этой среды, в которой существует человек, нет ориентиров, от которых возможно было бы отклониться, да и некому было бы это заметить. Только в одних условиях среда может предоставить этим наклонностям полный простор, в других же, наоборот, их стеснить и затормозить. Но в любом случае общество нельзя рассматривать в качестве главной причины, порождающей преступления. Она заложена в самом человеке, в этом отягощенном разумом звере; общество же создает те или иные условия и возможности для ее проявления. И тут все зависит от того, каковы эти условия. Выше я пытался показать это на примере довольно схематичного и, скорее всего, пристрастного анализа демократической формы устройства общества, которая, как показывает практика, создает наилучшие условия для проявления именно негативных сторон многогранной человеческой натуры. Демократию можно с полным основанием назвать прогрессивной формой устройства общества в том смысле, что она дает простор совершенствованию тех негативных черт человеческой природы, которые при других формах общественного устройства имеют меньшие возможности для раскрытия с той же полнотой и размахом.

Разумеется, сказанное отнюдь не исчерпывает темы, тем не менее подведем некоторые итоги. Первый и главный вывод состоит в том, что взяточничество есть полное выражение природы человека, а потому оно неистребимо. Тут не помогут никакие социальные преобразования: взятку брали и давали при монархиях, аристократиях, продолжают и при демократиях; она существовала при строе рабовладельческом и феодальном, неизбежна при капитализме и даже социализме. Ее не смогут победить никакие конвенции ЕС и ООН по борьбе с коррупцией. К тому же последние события показали, что и сама ООН, увы, не лишена этого порока, что служит лишним доказательством тому, что справиться с отдельными взяточниками и коррупционерами еще можно, но не с явлением как таковым. Последнее было бы равносильно тому, чтобы покончить с гражданским обществом как сферой, где действенно проявляют себя свободная воля и эгоистический интерес человека. Скажу больше: коррупция, взяточничество суть нормальные явления нашей жизни, поскольку они неотделимы от основных условий существования современных обществ и в этом смысле даже в определенной мере полезны для нормального функционирования и торжества публичной морали и права. Ну а кроме того, в силу природы весьма трудно, если возможно вообще, найти человека такой нравственной силы и душевной чистоты, чтобы он ни разу не поддался искушению взятки.

Вполне могу допустить, что такой неконкретный вывод не удовлетворит тех, кто привык ждать от статей на актуальные общественные темы непосредственной пользы. Сожалею, но я как автор в этом смысле предложить ничего не могу. Хотя одну маленькую пользу, на мой взгляд, из статьи все-таки можно извлечь. Сегодня в России какую партию ни возьми, каждая бьет себя кулаком в грудь (накануне выборов особенно энергично) и обещает в случае победы самым решительным образом разделаться с коррупцией. Всякий сознательный гражданин, прочитавший данную статью и вооружившись ее положениями, может уже с известным на то основанием спросить: "А каким образом и какими средствами вы, господа хорошие, собираетесь устранить коррупцию?" Интересно было бы услышать ответ.

Примечания.

¹ См. Sutherland Edwin H. Principles of Criminology. Chicago-Philadelphia-New York. 1939, pp. 183 - 184, 185.

² Белинский В. Г. Избр. соч. - М., 1947. С. 621.

³ Платон. Государство. 564 d.

⁴ Так называется знаменитый труд Карла Маркса, посвященный анализу государственного переворота во Франции 2 декабря 1854 г., осуществленного с помощью солдат племянником Наполеона. Параллель между двумя этими переворотами подкрепляется не получившим пока своего объяснения фактом, что оба были, на мой взгляд, совершены самыми заурядными личностями, своего рода политическими геростратами.

⁵ См. Монтескье Ш. О духе законов // Ш. Монтескье. Избранные произведения. - М., 1955. С. 371.

⁶ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. I. С. 393 - 394.

⁷ Ницше Ф. Антихрист, § 6. - Соч., в 2 тт., т. 2. - М., "Мысль", 1990. С. 635.

Permanent link to this publication: