Р. К. БАЛАНДИН, член Комиссии по разработке научного наследия В. И. Вернадского РАН

История астрономии, на первый взгляд, представляет интерес лишь для узкого круга специалистов. Однако знакомясь со сборником "Историко-астрономические исследования. Вып. XXVIII". - Институт истории естествознания и техники им. СИ. Вавилова РАН (М.: Наука, 2003 г.), убеждаешься, насколько она важна для познания окружающего мира и прежде всего - закономерностей развития научной мысли, ее роли в общественной жизни.

Читатель найдет в этой книге интересные материалы в разделах "Астрономия и космология XX в.", "Исследования и находки", "Космические исследования", "Астрономия и общество". Вот названия некоторых статей: "Чандра: "Свет Луны" (о жизни и достижениях выдающегося американского астрофизика, индийца по происхождению, лауреата Нобелевской премии С. Чандрасекары (1910 - 1995); "Современное развитие представлений о динамике планетных колец"; "Древняя астрономия Южной Америки"; "Петербургская Академия наук в XVIII в. и ее роль в распространении ньютонианства на континенте Европы" и др. Особенно увлекательны и поучительны две дискуссии: о научных революциях в точных науках (астрономии, математике, физике) и о гипотетической планете Фаэтон. В столкновении противоречивых мнений если и не всегда рождается истина, то чаще всего проясняется обсуждаемый предмет, как бы освещенный с различных точек зрения.

Как известно, в истории наук бывают периоды бурного развития, перестройки структуры знаний, отказа от общепринятых теорий в пользу новых, больше отвечающих накопленным на данный момент фактам. И четыре десятилетия назад американец Т. Кун в монографии "Структура научных революций" отметил характерные черты таких эпох. С той поры эта тема волнует умы и стимулирует споры, хотя по ряду ключевых вопросов пока не выработано более или менее удовлетворяющей всех позиции.

Один из спорных вопросов в рассматриваемой книге связан с сопоставлением революционных переворотов в обществе и науке. Скажем, доктор философских наук В. В. Казютинский (Институт философии РАН) высказал сомнения в правомерности подобных аналогий: "Необычность новых понятий у многих вызывает психологический шок, но

стр. 61

вытеснение ими старых имело слишком мало общего с насилием, характерным для социальных революций". И конечно, в интеллектуальной сфере он, видимо, близок к истине: ломка привычных установок обладает своей спецификой. Но в некоторых случаях, когда затрагиваются идеологические основы той или иной общественной системы, насилие все-таки проявляется. Достаточно вспомнить период "свержения" геоцентрической системы древнегреческого астронома Клавдия Птолемея, казнь ее противника, натурфилософа итальянца Джордано Бруно, гонения на итальянского основоположника точного естествознания Галилео Галилея. Да и можно ли забывать о том, что социальные катаклизмы вызывают острые столкновения идей в самых разных сферах духовной и практической деятельности, помогая преодолевать сложившиеся стереотипы в философии и науке.

Совершенно справедливо отмечает Казютинский расхождения в толковании сути научных революций разными авторами, порождающие излишние и бесплодные споры. Однако трудно согласиться с его суждением вроде: "Новые образы реальности вытесняют старые в ходе довольно длительного процесса конкуренции между ними". Ведь Птолемей, создавая первую математически обоснованную систему мира (с позиции земного наблюдателя), утверждая шаровидность Земли, изобретая астролябию, ни с кем не конкурировал. Да и Коперник в гелиоцентрической системе не боролся с птолемеевой. Конфликт этих двух теорий, каждая из которых имела свои достоинства и недостатки, наиболее болезненно, а порой трагически проявлялся в иной, религиозной плоскости. Выдвинутое еще в III в. до н.э. Аристархом Самосским утверждение, будто Солнце находится в центре Вселенной, также не отвечает действительности.

Вспомним: за столетие до Коперника выдающийся мыслитель Средневековья Николай Кузанский (1401 - 1464) писал о бесконечной Вселенной с центром везде и окружностью нигде, о множестве обитаемых миров. Затем его идеи развил Бруно, в картине Мира которого гелиоцентризму отводилось место лишь в пределах Солнечной системы, а геоцентризму - в системе Земля-Луна. Верно замечание Казютинского: "Бруно наметил контуры новой картины мира, которая, по сути, стала одним из философских оснований ньютоновской Вселенной". Выходит, процесс рождения нового научного знания небыстр, противоречив, состоит из "миниреволюций" (по Казютинскому) и сопряжен с развитием философской, а порой и религиозной мысли (Кузанский был епископом и теологом). Вообще, корректно ли рассматривать - вслед

стр. 62

за Т. Куном - научные революции в "точном естествознании" изолированно от других важных явлений в интеллектуальной и социальной сферах?

К сожалению, Казютинский, стремясь придать большую весомость своей точке зрения, неточно интерпретировал воззрения академика В. И. Вернадского на решительные изменения в сложившейся картине мира как на "разрушительный процесс". Да, этот выдающийся историк науки одним из первых писал о "взрывах" или "вспышках" научного творчества, но при этом имел в виду не только ломку устоявшихся взглядов, но и активную созидательную работу, выдвижение неожиданных теорий, открытие доселе неизвестных областей знания или объектов. "Это есть образ созидания, а не разрушения", - писал Вернадский. Хотя точнее, пожалуй, надо говорить о построении новых теоретических конструкций на руинах прежних и с частичным их использованием.

О такой преемственности в рецензируемой книге остро публицистично написал астроном, доктор физико-математических наук Ю. Н. Ефремов (Государственный астрономический институт им. П. К. Штернберга; ГАИШ). По его словам: "Концепцию революций в науке часто связывают с представлением о том, что новое знание просто отменяет старое. В интерпретации врагов науки, каковыми являются философы-постмодернисты и некоторые науковеды, эта концепция приводит к выводу об относительности, преходящести и субъективности научного знания". Он оптимистически провозглашает, что научная мысль идет "от победы к победе". И тут же сетует на падение в последние десятилетия интереса к объективному познанию природы. Однако проясняет ли это суть явления? Нет ли у него более глубоких и объективных причин, связанных с изменениями общественных идеалов, социальными и психологическими факторами? А может быть, главная беда - в отсутствии соответствующей государственной политики? Или поиске средствами массовой пропаганды ошеломляющих сенсаций, какими бы сомнительны-

стр. 63

ми и нелепыми они ни были?.. Словом, вопросов возникает немало, а простейший ответ, данный Ефремовым, трудно считать удовлетворительным.

Совершенно прав он в другом, подчеркивая существование "критерия общечеловеческой практики". Речь идет о достоверно установленных фактах, прошедших жесткую проверку опытом на данном историческом этапе, а также эмпирических обобщениях на этой основе. Из подобных "кирпичиков" и "блоков" можно строить различные умственные конструкции. Как пишет астроном кандидат физико-математических наук А. И. Еремеева (ГАИШ), "в процессе развития науки вокруг ядра достоверных знаний (включая и его оболочку из модельных частей теорий и рабочих гипотез) формируется своего рода атмосфера из более общих идей. Она тоже составляет целостную систему, но уже не знаний, а представлений о главных, определяющих чертах окружающего мира, вернее, того или иного его аспекта (физического, астрономического, биологического и т.д.). Эту модель целого и называют научной картиной мира...".

Хотелось бы добавить: в отличие от единственной материальной реальности (Природы) существуют творения человеческого разума, воображаемые миры, более или менее ей соответствующие. Из одного и того же набора фактов можно создать различные научные картины мира: моноцентричные (Птолемей, Коперник) или полицентричные (Николай Кузанский, Бруно). В то же время нестационарные модели Мироздания, созданные в начале XX в. физиком-теоретиком А. Эйнштейном, отечественным математиком и геофизиком А. А. Фридманом и другими, своим появлением обязаны прежде всего бурному развитию техники физических экспериментов и астрономических наблюдений.

Обратим внимание на замечание Еремеевой: "общепринятая" картина мира с течением времени становится в определенном смысле объектом веры, непоколебимой догмой, основой мировоззрения". И тогда научное сообщество, за редким исключением, принимается разрабатывать, детализировать "победившую" модель, еще более укрепляя ее господство. Резко сужается пространство поисков, и в его пределы изощренная научная мысль втискивает все новые факты, чрезмерно усложняя научную картину мира, но всячески оберегая ее от радикальных перестроек. Тех, кто пытается это сделать, называют "врагами науки". Спору нет, подобный консерватизм оправдан, когда сомнительные гипотезы, а то и бредовые фантазии СМИ преподносят как сенсации, пропагандируя невежество и мракобесие. Но надо ли впадать в другую крайность, заведомо отбрасывая и шельмуя те идеи, которые не отвечают сложившимся в настоящее время концепциям, пользующимся безграничным авторитетом среди специалистов?

стр. 64

Актуальна и сегодня мысль, высказанная В. И. Вернадским столетие назад: "Несомненно, и в наше время наиболее истинное, наиболее правильное и глубокое научное мировоззрение кроется среди каких-нибудь одиноких ученых или небольших групп исследователей, мнения которых не обращают нашего внимания или возбуждают наше неудовольствие или отрицание". Он утверждал: научное мировоззрение является сложным и своеобразным выражением общественной психологии. А потому для него характерны периоды не только подъема, но и упадка.

Когда в рассматриваемом сборнике доктор физико-математических наук В. П. Визгин (Институт истории естествознания и техники им. СИ. Вавилова РАН; ВИЕТ) подчеркивает разнообразие "типов научных революций и соответствующих историографических моделей", с ним трудно не согласиться. Однако и он, и остальные участники дискуссии исходят из того, что ломка старой научной картины мира и создание новой - всегда явление прогрессивное, подобно очередной ступени к достижению истины. Действительно, каждое поколение считает себя стоящим на вершине предыдущих достижений человечества. Этому способствует масса соответствующих публикаций, в том числе учебная литература. Чтобы преодолеть такое сопротивление, требуется не только творческая энергия, но и воля. Поучительна судьба неевклидовой геометрии, первооткрывателями которой по праву считаются Н. И. Лобачевский (1792 - 1856) и Я. Больяйи (1802 - 1860), хотя на самом деле К. -Ф. Гаусс (1777 - 1855) пришел к данной идее раньше их, но не осмелился сломать сложившийся стереотип. Кстати, есть веские основания предполагать истоки научной революции начала XX в. именно в преодолении окаменевшей за два тысячелетия геометрии Евклида. Не меньшее значение имело открытие в конце XIX в. радиоактивного распада атомов, прежде считавшихся неделимыми.

Характерная черта взглядов всех упомянутых авторов сборника - убежденность в том, что в естествознании ныне происходят и возможны в будущем лишь миниреволюции. Словно оно уже вплотную подошло к полному познанию Мироздания, возникшего сверхреволюционным путем в результате Большого взрыва и расширяющегося... Куда? Каким образом? Хотелось бы понять. Не рано ли отброшены напрочь альтернативные модели Вселенной? Как тут не вспомнить высказывание американского физика и астрофизика, лауреата Нобелевской премии Ст. Вайнберга (1933 - 1996) из книги, где он изложил события первых трех минут после "взрыворождения" мира: "Чем более постижимой представляется Вселенная, тем более она кажется бессмысленной". Возможно, когда речь идет о понимании сокровенной сути Природы, человека и познания, ученые нередко предпочитают довольствоваться иллюзией истины, тогда как после каждого великого, революционного научного достижения открываются бездны незнания.

В этом отношении показательна еще одна дискуссия на страницах рассматриваемого сборника - о планете Ольберса (Фаэтон), которая, по предположению некоторых ученых, в далеком прошлом распалась на крупные и мелкие обломки, ныне

стр. 65

составляющие пояс астероидов. Такая гипотеза была популярна в середине XX в. Она подверглась критике и долго пребывала в забвении. За последние годы ее адептом и популяризатором стал доктор геолого-минералогических наук И. А. Резанов (ВИЕТ). В ответ астроном кандидат физико-математических наук В. А. Бронштэн привел доводы, опровергающие данную идею, а в заключение посетовал на то, что ее старается обосновать представитель наук о Земле, а не космогонист.

Резанов, признавая, что обсуждаемая проблема во многом остается нерешенной, отстаивает право на ее существование. По его мнению, только геологическими методами будет расшифрована история планет земной группы. И астрофизик доктор физико-математических наук А. В. Багров (Институт астрономии РАН) не согласился с В. А Бронштэном, представив аргументы в пользу реальности планеты Фаэтон. Тем более, он считает, что "общей картины космогонии Солнечной системы пока нет". Его поддержал ответственный редактор сборника, историк науки доктор физико-математических наук Е. М. Идлис (ВИЕТ). Действительно, одно дело - критика гипотезы, другое - полный отказ от нее, ограничивающий возможности дальнейших теоретических построений. В целом и эта дискуссия стимулирует творческие искания.

Такой вывод с полным основанием можно отнести ко всем статьям сборника. Например, кандидат химических наук Р. Р. Мухин (Старооскольский филиал Московского института стали и сплавов) напомнил, что блестяще подтвердилось предсказание советским астрономом С. К. Всехсвятским наличие колец у всех планет-гигантов, в результате чего открылось перспективное направление в космических исследованиях. По его словам, "планетные кольца представляют новый, бурно развивающийся раздел нелинейной динамики, где еще много вопросов, ждущих своего разрешения". Вызывает некоторые сомнения другое его утверждение: "Система планетных колец представляет пример самоорганизации, когда из начального малоупорядоченного состояния в нелинейной среде происходит образование сложных пространственных структур". Допустимо ли забывать, что этот процесс происходил в рамках строго организованной Солнечной системы, определяющей его развитие? Ведь античное толкование космоса как мирового порядка остается в силе, а вопрос о его происхождении, быть может, не будет окончательно и однозначно выяснен никогда.

То же можно сказать и об исследованиях, посвященных истории древнейших астрономических идей, восстанавливаемых преимущественно по мифам разных племен и народов. Так, кандидат физико-математических наук Л. М. Алексеева (Научно-исследовательский институт ядерной физики МГУ) пришла к выводу: предки европейцев познакомились с полярными сияниями в конце последнего оледенения (около 10 - 12 тыс. лет назад), двигаясь на север за стадами оленей по мере таяния покровных ледников. Кстати, она могла бы упомянуть и пионерские исследования в XVIII в. выдающимся нашим естествоиспытателем М. В. Ломоносовым полярных сияний.

А что касается анализа мифов, то необходимо помнить об огромном их разнообразии, сложнейшем переплетении в них результатов наблюдений и домыслов, поэтических воззрений на природу, а также проявлении не только общественного сознания и коллективного опыта, но и личностей сказителей, не говоря уж о собирателях фольклора. Из множества мифов и их фрагментов нетрудно выбрать то, что подтверждает оп-

стр. 66

ределенную концепцию, в частности, уподобление полярных сияний огненным змиям. И обширный материал, приведенный в статье кандидата филологических наук А. В. Лушниковой (Институт языкознания РАН), можно толковать по-разному. Автор полагает: созвездие Большой Медведицы первоначально называли именем рогатого копытного (лося, оленя, коровы); переименование произошло при переходе от матриархата к патриархату и становлении культа хищного животного. Доводы в пользу гипотезы приведены основательные. Однако невольно усомнишься: почему же тогда было отдано предпочтение небесной Медведице, а не зверю мужского рода? Да и всеяден медведь, а не просто хищник. Кстати, его культ сложился очень давно: не только среди племен кроманьонцев, но еще у поздних неандертальцев. Небесные символы могли быть заимствованы одними племенами у других, отражать представления о священных животных, тотемах, объектах охоты... Короче, стремление обосновать единственную идею, подбирая соответствующие сведения и не обращая внимания на возможность иных толкований, трудно назвать объективным научным анализом.

К сожалению, стремление утвердить "самую правильную" гипотезу или теорию - явление достаточно характерное. В разных областях знания сложились господствующие концепции (в космологии, глобальной тектонике, физике элементарных частиц, в представлениях о пространстве и времени, об эволюции микро- и макросистем). Ученые предпочитают детализировать их, игнорируя возможность альтернативных вариантов.

А ведь со времен Петра Великого, как подчеркнула в статье доктор философских наук Н. И. Невская (Санкт-Петербургский филиал ВИЕТа), в России складывались другие традиции. Членам Петербургской АН с XVIII в. полагалось не только преумножать, но и распространять научные знания. Со стороны государства было сделано немало для того, чтобы и та и другая задачи выполнялись с наибольшим эффектом. Н. И. Невская привела свидетельство академика Л. Эйлера: "За неимением такой прекрасной возможности я был бы вынужден взяться главным образом за другие исследования, в которых Я, по всей видимости, должен был бы стать всего лишь кропателем". Не подстерегает ли такая опасность современных ученых?

Возможно, гегемония отдельных теорий, подкрепляемая трудами добросовестных кропателей, свидетельствует о приближении очередной серии научных революций в естествознании. Она начнется, судя по всему, с выдвижения принципиально новых идей или возрождения старых, пребывающих в забвении. Поэтому история науки приобретает особую актуальность, помогая понять закономерности ее развития и вскрыть драгоценные россыпи прозрений мыслителей прошлого.

Permanent link to this publication: