Автор: Валерий Соловей

Почему российское правящее сословие неадекватно исторически и беспомощно политически

Три революции в постсоветских странах - в Грузии, на Украине и в Киргизии - не могут считаться ни случайностью, ни совпадением. Это закономерность, причины которой лежат не вовне этих стран, но преимущественно (а в случае с Киргизией - исключительно) внутри них. Никакое, даже самое умелое, внешнее вмешательство не окажется эффективным, если внутри объекта влияния не созрели соответствующие условия. Зерно даст всходы, лишь упав в благоприятствующую ему почву.

В этом смысле официально поощряемое натужное и истеричное педалирование в отечественных массмедиа "роковой" роли Запада в "революции роз" в Грузии и в "помаранчевой революции" на Украине выглядит не столько неверной оценкой ситуации или неуклюжей контрпропагандистской стратегией, сколько проявлением потаенных страхов и фобий российской власти, представляя обширный материал для психоаналитических наблюдений. Глубинное ощущение собственной слабости и страх признаться в этом даже себе вытесняются из сознания, из сферы публичной или кулуарной дискуссии; посредством компенсаторных механизмов страх трансформируется в агрессивность, приписываемую западным контрагентам. "Мир против нас" - этот лейтмотив российской пропаганды уводит от поисков подлинных причин происходящего в мир параноидальных, но льстящих самолюбию Кремля (если против нас интригуют, то мы сильны!) иллюзий.

Второй, столь же инфантильной формой психологической самозащиты власти стало игнорирование неприятных реальностей. Столько усилий отдано созданию Единого экономического пространства как ядра и мотора постсоветской интеграции, и вот после потери Украины российский президент ничтоже сумняшеся говорит: да мы, мол, всегда знали, что СНГ - форма развода, а не объединения. Стоит ли после этого удивляться, что дотошные западные наблюдатели приходят к весьма обескураживающим выводам насчет психологического профиля российской элиты?..

Между тем глубинная и фундаментальная суть происходящего банальна и в своей банальности драматична: в постсоветском пространстве происходит крушение режимов, которые изжили себя исторически, оказались неспособными дать адекватный ответ на вызовы истории. Речь идет не о выборе между демократией и авторитаризмом, либеральным рынком и госкапитализмом, свободой и контролем, а о способности элиты определять стратегию и модель развития, которая принесет успех в глобальной конкуренции или по крайней мере не приведет к полному провалу, следствием чего станет попадание возглавляемого ею государства в разряд "провалившихся" или "конченых" стран. И если совершенно не очевидно, что "революционные" власти окажутся более удачливыми в поисках ответов на исторические вызовы, то трудно отрицать, что их предшественники в этом провалились. Разве Грузия и Киргизия не оказались фактически в "четвертом" мире?

Пример же Украины особенно важен демонстрацией того, что успех в истории не тождественен сиюминутному и конъюнктурному экономическому росту. Ведь центр дискуссии на Украине лежал вовсе не в области экономики (в частности, экономическая программа Виктора Ющенко, по всеобщим отзывам, выглядела слабее такой же программы Виктора Януковича), а в сфере идеальных смыслов - строительство национального государства, формирование украинской политической нации, выбор социокультурного и цивилизационного вектора. В политических дискуссиях такого рода мифу может успешно противостоять лишь столь же влиятельный и "накаленный" миф, а не хозяйственные калькуляции, повышение пенсий и заклинания относительно "обреченности" на дружбу с Россией. Соразмерная стране и капитальная по целям политическая стратегия невозможна без "мифомотора" - системы иррациональных идей и представлений, сплачивающих общество поверх социальных и культурных барьеров и в этом смысле создающих из электората народ, генерируя ощущение единства и общенациональной миссии.

Хотя никакому народу не может быть отказано в субъективном ощущении исторической миссии, объективно лишь немногие страны и народы относятся к числу творцов всемирной истории - даже в наше время. Презумпция равенства народов и культур не тождественна их фактическому равенству, формально-юридическое равенство государств не в состоянии отменить того, что некоторые из них равнее других. И если украинская элита может лишь лелеять смутные фантазии насчет потенциальной особой роли Украины в западной части бывшего СССР, то для России роль одного из главных действующих лиц драмы всемирной истории - сравнительно недавняя данность.

И все-таки уже история: недавняя, но история. Да, историческое наследие - важный фактор современного стратегического целеполагания. К примеру,

стр. 25

все более явственные претензии современной Польши на особую миссию в восточноевропейском пространстве во многом питаются давнишней исторической конкуренцией Речи Посполитой и Московии за гегемонию в этом регионе. Но даже если исторический багаж и необходим, его отнюдь не достаточно и тем более он не ключевой элемент успеха в современности. Неуклонно снижающееся влияние России в собственном домене - бывшем Советском Союзе - есть неизбежное следствие уменьшения ее роли в глобальной политике, что, в свою очередь, предопределено нашей фундаментальной неспособностью ответить на исторические вызовы.

Хотя положение дел в России гораздо лучше, чем в Киргизии, Грузии или даже на Украине, она точно так же проигрывает в Большом времени и в глобальной конкуренции. Просто в нашем случае это маскируется размерами и остатками индустриальной мощи, смягчается ресурсной подушкой, микшируется ядерным оружием и важным геополитическим положением. Но, говоря по существу и без обиняков, российская власть (более широко - отечественная элита в целом) уже провалилась на экзамене истории, хотя в отличие от наиболее неудачливых постсоветских соседей еще не сошла с политической авансцены.

Даже отказав истории в конечной цели и трансцендентном смысле, мы не может отказать ей в наличии некоторых закономерностей. И главная из них в случае с революциями - а радикальная и полная смена социополитического, экономического и культурного порядка в России с конца 80-х по конец 90-х годов прошлого века может быть названа только революцией - состоит в том, что устойчивый и эффективный постреволюционный порядок возникает лишь тогда, когда разрешаются породившие революцию противоречия и проблемы.

Можно назвать, пожалуй, только одно из присущих исходу советской эпохи капитальных противоречий, нашедших разрешение в российской современности: это конвертация власти в собственность и легализация крупных капиталов. Да и то оно разрешено лишь частично: крупная собственность легализована, но нелегитимна, причем не только в глазах общественного мнения (две трети русских настойчиво подтверждают свое желание увидеть уничтожение класса крупных собственников), но и с точки зрения породившей этих собственников власти.

Обо всем остальном даже не приходится говорить. Советский Союз сплошь и рядом упрекают за то, что он проспал постиндустриальную революцию. Возможно, постсоветская Россия совершила догоняющий рывок, выйдя в отношении высоких технологий хотя бы на уровень Индии? Советы сидели на нефтяной игле? Но сырьевой характер современной отечественной экономики несравненно более выражен, в то время как машиностроение чахнет и хиреет. Хотя коммунистическая власть была недемократична, по параметрам общественного доверия, административной эффективности и обратной связи она явно превосходила нынешнюю - номинально демократическую - власть.

Наконец, потенциально самая важная и, безусловно, самая трагическая проблема советского наследия, но не осознававшаяся тогда и лишь отчасти осознаваемая сейчас - демографическая. Или, выражаясь без околичностей, проблема силы, в том числе биологической, русского народа как держателя северной Евразии и хранителя страны. Вряд ли случайно, что гибели советской империи предшествовало прогрессирующее снижение численности русского населения до (немногим более) половины общей численности населения страны, появление популярного этнического русского национализма и множество других разнообразных симптомов ослабления русского национального тела и духа. Сохрани русские силу для имперского бремени внутри страны и мессианской экспансии вовне, не только Советский Союз выстоял бы, но в настоящее время нас, вероятно, занимали бы события в районе Рио-Гранде и в Намибии, а не в Киргизии и на Украине.

Пора признать очевидное: Советский Союз был разрушен не сознательными и целенаправленными усилиями, а бессознательным непротивлением русского населения страны. Гибель советского государства можно рассматривать как политическую проекцию русского инстинкта национального самосохранения, стремление освободиться от имперской ноши. Так волк, дабы вырваться на свободу, отгрызает себе лапу. В этом смысле начавшийся в России с 1960-х годов демографический кризис оказался фундаментально важным, хотя неосознаваемым, подспудным фактором политической динамики последних 15-20 лет отечественной истории.

Однако за освобождением русских от Советского Союза парадоксальным и трагическим образом может последовать освобождение России от русских. Посткоммунистический шок и постсоветская модель развития не только усугубили демографический кризис и придали ему измерение антропологической деградации, но и со всей очевидностью обозначили перспективу - исчезновение России как государства и страны (или отсечение ее азиатской части), ибо не может быть страны без людей, как не может быть (в этом Виталий Третьяков абсолютно прав¹ ) некоего парящего абстрактного русского духа без соответствующего вместилища в виде национального тела. Россия имеет шанс только как государство русского народа, понимая при этом русскость как широкое, включающее культурное ("почву"), а не узкое, исключающее ("кровь") понятие.

Попутно отмечу, что болезненное состояние тела неизбежно продуцирует удрученное состояние души. Морально-психологический кризис русских и России имеет одной из первопричин ощущение собственной биологической слабости, тем более тяжело переживаемое, что русские привыкли чувствовать себя большим и сильным народом.

Нельзя сказать, что трагическая острота антропологического кризиса современной России есть нечто совершенно неведомое отечественной власти: в своем первом президентском Послании Владимир Путин нашел поистине пронзительные и человеческие, незатертые слова, чтобы сказать об этом. К сожалению, милосердие к собственному народу стучится в его сердце гораздо реже, чем хотелось бы.

Отношение именно к этой - антропологической, человеческой - стороне современного отечественного бытия

стр. 26

служит лакмусовой бумажкой не столько для характеристики стратегического мышления отечественной элиты, сколько для понимания степени ее природненности своему народу и собственной стране. Люди, называющие себя российской элитой, не просто "страшно далеки от народа", они экзистенциально чужды ему и России, и поэтому фраза известного российского демографа Анатолия Вишневского: "Возникает впечатление, что именно элита и загоняет Россию в гроб"² - оказывается не метафорой или игрой слов, а политической констатацией и даже медицинским диагнозом. Диагнозом, потому что целенаправленный отказ от идентичности с родной страной не просто аморален, но и зачастую сопровождается целым спектром разрушительных для личности реакций невро- и психопатологического свойства. И вообще исследователи революций XIX-XX веков неоднократно отмечали, что определенные типы властной и социальной практики втягивают, вбирают в себя определенные психологические типы, в том числе определенные психопатологии.

Возвращаясь к главной нити изложения, стоит подытожить: ни одно из кардинальных противоречий, ни одна из острых проблем, породивших великую русскую Смуту конца XX века, не только не разрешены, но лишь усугубились и получили новую силу. Более того, к неразрешенным противоречиям позднего модерна (на этой исторической стадии находился Советский Союз в 1985 году) добавились ключевые противоречия и проблемы раннего модерна и даже предмодерна. В современной России не только не построено национальное государство - альфа и омега исторического творчества Нового времени, но реанимированы противоречия, успешно разрешенные коммунистами. Это и характерный для капитализма XIX века чудовищный социальный разрыв между верхами и низами, и специфически российский социокультурный антагонизм между элитой и народом, между столицей и провинцией, и взрыв этнических партикуляризмов, и массовая нищета, и миллионы бездомных детей, и еще многое, многое другое, что казалось навсегда вычеркнутым из отечественной истории. Актуальные и потенциальные конфликты, факторы риска и исторические вызовы, стоящие перед Россией, достигли беспрецедентных размеров и небывалой остроты.

Еще бы им не множиться, если за пять лет президентства Путина не только не решена ни одна из задач, обеспечивающих стране и народу потенциальный успех (или хотя бы не проигрыш) в истории, но сама эта власть, поначалу успешно выступившая в роли социополитического стабилизатора, со временем превратилась в источник общенационального кризиса! И не надо ловить на слове: пяти лет-де слишком мало для решения исторических задач. И пятидесяти будет мало, если вместо решений заниматься симуляцией, а уж за пять-то лет вполне можно обозначить и выстроить вектор развития. За послевоенное пятилетие (1945-1950 гг.) охаиваемой советской власти удалось не только практически полностью восстановить экономику страны после самой разрушительной войны в мировой истории, но еще и основательно прирастить ее.

Стабильность, которая у нынешней власти превратилась в священную корову, никак не может быть целью. Более того, она не может быть даже условием успешного развития. В анналах социологии давно записано, что развитие идет именно через преодоление конфликтов и противоречий и что успешное развитие неизбежно порождает новые конфликты и противоречия. А искомая Кремлем полная стабильность (или, по меткому словцу известного московского остроумца Михаила Малютина, "стабилизец") возможна лишь на кладбище.

При этом, однако, надо признать, что даже самая глубокая неадекватность правящей элиты историческим вызовам вовсе не тождественна ее политической недееспособности и умению сохранять власть. Хотя правление Николая I и 1970-е годы Леонида Брежнева были для страны временем упущенных возможностей, обусловив отставание в глобальной конкуренции и последовавшие внутренние катаклизмы, при их власти в течение десятилетий в стране царила "стабильность". В этом узком смысле данные режимы оказались политически вполне эффективными.

Однако это противоречие нехарактерно для нынешней российской власти, которая не только не выполнила свою историческую миссию, но и демонстрирует тревожно нарастающую политическую неэффективность. Все больше оснований полагать, что провален главный пункт повестки дня - строительство сильного режима: то, что громко называют "возрождение государственности", на деле представляет собой типичный постмодернистский симулякр - безжизненную копию старых образцов и моделей отечественной власти, лишенную их силы, энергетики, способности вызывать традиционный русский ужас и благоговение перед Властью. Вполне очевидно, что за два года между "Норд-Остом" и Бесланом отечественная власть не стала сильнее, а ее пресловутая "вертикаль" чем дальше, тем больше выглядит смешной и жалкой.

Для оценки актуального состояния отечественной власти вовсе не важно соотношение в ней демократизма и авторитаризма, прозападных и изоляционистских тенденций. Это относится к области культурно-идеологических стереотипов и политических вкусов. Дело в ее способности или неспособности решать кардинальные проблемы общенационального значения и обеспечивать выполнение базовых функций государства. Так вот, этот категорический императив, фундаментальный смысл существования всякой власти вступил в кардинальное противоречие с открывшейся парадоксальным умением современной российской власти генерировать, что называется, на пустом месте, малые и большие кризисы.

Пока президент Путин в течение первого срока придерживался даосистской позиции "недеяния", предоставляя делам идти своим чередом и сконцентрировавшись на кадровом наполнении режима, ситуация развивалась относительно благополучно. Но как только власть приступила к

стр. 27

осуществлению "исторической миссии модернизации", незамедлительно выяснилось, что всякая крупная ее инициатива мало того что не решает проблему, на которую нацелена, но и драматически ухудшает ситуацию, создавая новые острые проблемы и кризисы. Доказательств выше головы.

Административная реформа. Она почти на год ввергла в паралич и без того не самую лучшую в мире российскую бюрократию, резко ухудшив качество управления страной. По компетентным оценкам (к сожалению, по понятным причинам я лишен возможности называть их авторов), страна сейчас управляется хуже, чем при Ельцине.

Политическая реформа. Русская идиома о "закручивании гаек" ясно дает понять, что нельзя накручивать ржавые гайки на ржавую резьбу, а то вся конструкция полетит к чертям. В этом смысле абсолютно прав Георгий Сатаров, предупреждавший, что при низком качестве конструкционных материалов предпочтительнее мягкие, а не жесткие связи между элементами конструкции.

Непосредственным негативным следствием этой реформы стало фокусирование потенциального недовольства населения на личности президента. Раньше оно рассеивалось в пространстве, концентрируясь на губернаторах, теперь же во всем объеме переадресуется Кремлю. Владимир Путин, к которому обращаются как к последней надежде, оказался перед крайне неприятной дилеммой. Если он удовлетворяет требования общества, настаивающего на смене своих региональных руководителей, - в настоящее время по крайней мере в семи российских регионах идут непрекращающиеся массовые акции с этим требованием, - то демонстрирует свою податливость давлению снизу. Если же отказывает людям в их справедливом требовании, то надежда трансформируется в отчаяние и ненависть. Оба варианта ведут Кремль к потере лица и в то же время выигрышны для его многочисленных явных и тайных оппонентов.

О причинах и содержании провала российской политики на украинском направлении - а речь идет о подлинной геополитической катастрофе - сказано и еще будет написано немало. Однако трудно переоценить непосредственные и отдаленные последствия этого чудовищного поражения российской власти для ее собственной судьбы. Было сломано доминировавшее в постсоветском пространстве устойчивое предубеждение относительно невозможности бросить вызов монополии власти и одолеть административный ресурс. Оказывается, можно бросить вызов и даже победить! И это стало подлинной психологической революцией. Не говоря уже о том, что оппоненты Кремля внутри и вовне страны получили мощный импульс к действиям и представление о наиболее эффективных методах давления на власть.

Без освобождающего психологического эффекта "оранжевой революции" вряд ли могли состояться массовые акции пенсионеров в России. И то, что они начались практически в столетие первой русской революции, о многом говорит наблюдателям, обнаруживающим глубинные, почти провиденциальные смыслы за внешними совпадениями. Это не мистика и не магия чисел, а вполне рационалистическая концепция синхронистичности великого психолога Карла-Густава Юнга.

В январе 2005 года, как и столетие до этого, пало несколько важных культурно-психологических барьеров. Президент Путин из президента надежды превратился в президента разочарования, и этот процесс неостановим; люди перестали бояться, поняв, что могут выйти на улицы и власти нечего им противопоставить; выяснилось, что давление приносит положительные результаты в виде уступок со стороны государства. Но главный урок состоит в том, что массовая политика в России не только умерла, но и имеет огромный потенциал. Резко возросшая ожесточенность выборов в региональные парламенты ясно дает понять, что и провинциальная элита отнюдь не склонна "выстраиваться" по указанию Центра.

Глубинный парадокс в том, что, изо всех сил стремясь искоренить любую политическую спонтанность, всякую политическую неподконтрольность, российская власть способствовала их пробуждению и усилению. В целом же полученные в течение последнего года результаты настолько противоположны ставившимся государством целям, что впору заговорить о некоей мистической предопределенности, о Роке, о том, что всякой русской Властью рано или поздно овладевает Танатос, неумолимо влекущий ее к саморазрушению, а страну - к гибели. Как в начале XVII и начале XX веков, так и сейчас именно власть оказывается главным источником разворачивающегося в стране кризиса.

Но если даже не очень отдаленное прошлое скрыто флером загадочности, то происходящему с нами и на наших глазах имеется вполне рациональное и простое объяснение. Суть его в том, что правящее сословие, за редким исключением, ужасающе некомпетентно и экзистенциально чуждо России. Ни для кого в политическом классе давно не секрет интеллектуальные и деловые "достоинства" выдвинувшейся с 2000 года на первые позиции элиты - не важно, "либеральной" или "силовой". Вспомните рассказываемые о ней анекдоты, которые были бы смешны, не будь они грустной правдой. На этом фоне некоторые деятели ельцинской поры выглядят почти титанами.

Вот характерное и важное социологическое наблюдение. Общеизвестно, что Москва как город имеет в провинциальном обществе дурную репутацию, но сейчас такую же репутацию в русской глубинке приобрел и Петербург! Отличие в том, что если Москву ненавидят, так сказать, равномерно, снизу доверху, то ненависть к "питерским" локализована в верхнем слое, среди провинциальной элиты.

Для характеристики экзистенции российской власти трудно найти более впечатляющую характеристику, чем так называемые социальные реформы. Надо окончательно "преодолеть в себе человека", быть полностью чуждым собственному народу, чтобы отбирать крохи у своих неимущих, торопясь отдать долги отнюдь не бедным чужим. От нежелания же тратить пресловутый Стабилизационный фонд, дабы хоть чуть-чуть помочь хиреющей русской глубинке, отчетливо несет каннибализмом.

При этом распространенное в элитных кругах отношение к России с точки зрения презумпции неполноценности порою непостижимым образом увязывается с рациональным пониманием того, что без России как ресурсной базы, государственно-политической крыши и военно-стратегического фактора социокультурное стремление отечественной элиты в мировую глобальную элиту не имеет перспективы. Если Россия как государство критически ослабеет или если вследствие политических катаклизмов правящая элита вынуждена будет эмигрировать, то лишь очень немногие из нынешних ее представителей получат шанс влиться в мировую элиту или даже сохранят созданные "непосильным трудом" на службе у Российского государства и народа состояния.

Дело в том, что в силу ряда фундаментальных и ситуативных факторов (их изложение и анализ выходят за рамки статьи) отношение Запада к российской элите негативно. Нетрудно догадаться, во что выльется этот латентный

стр. 28

негативизм, если Запад будет иметь дело с людьми, потерявшими - в прямом и переносном смыслах - Родину. Их состояния окажутся слишком лакомым и незащищенным куском сомнительного происхождения, чтобы остаться втуне. И тогда многие "изгнанники" позавидуют Михаилу Ходорковскому. К сожалению, даже отчетливое понимание этого небезосновательного опасения - а мне приходилось слышать его из уст не самых бедных и не самых маловлиятельных людей России - не способно переломить вектор пренебрежительного и наплевательского отношения к собственной стране и ее народу.

Имморализм и некомпетентность остаются системными характеристиками правящего сословия. Утешает, что оно осуждено на саморазрушение и гибель ввиду того, что воспроизводится через негативную селекцию. Говоря проще, начальники подбирают таких подчиненных, чтобы те, не дай бог, не были умнее, а желательно - глупее, столь странным образом обеспечивая политическую и деловую лояльность.

Естественно и хорошо понятно стремление всякой власти к обеспечению преданности инкорпорируемой ею в свои ряды элиты. Однако личная преданность должна дополняться профессиональной компетентностью и патриотизмом или хотя бы одним из этих качеств. К сожалению, в современной России они почти не сочетаются попарно, не говоря уже об их триаде.

В этом смысле президент Путин угодил в ловушку, которой очень трудно избежать в нашем Отечестве. Опираясь преимущественно на земляков, друзей, коллег и бывших сослуживцев (а кому он еще мог доверять?) с целью формирования рациональной бюрократии (прусский идеал на русской почве), способной стать мотором и рычагом преобразований в России, Путин не только не создал "регулярного" государства, но и оказался во многом заложником сформированной им же правящей группы.

Судя по качеству управления страной и по результатам этого управления, данная группа достигла предела собственной некомпетентности еще на предшествующих стадиях своей карьеры. Просто карьеры составляющих ее людей оказались настолько стремительными, что разрушительные последствия проявились во всей полноте лишь на верхних ступенях табели о рангах. Кто бы мог подумать, что знаменитый шуточный "принцип Питерса" (мы осознаем предел своей некомпетентности, лишь достигнув позиции, где некомпетентны) оказался почти научной характеристикой принципа элитообразования в России!

И при этой врожденной слабости правящая группа погрузилась еще и в самоубийственную борьбу вокруг преемственности власти! Это уже не просто дефект ума, а слабость инстинкта самосохранения.

Наиболее ярким свидетельством атрофии этого инстинкта может служить политика в отношении отечественного общества в целом, взятого во всей его полноте. От журналиста Владимира Шпака я услышал следующую хотя и циничную, но абсолютно точную и афористичную характеристику этой политики: можно понять власть, которая грабит богатых, чтобы частью награбленного делиться с бедными. Можно понять власть, которая грабит бедных, опираясь при этом на богатых. Но нельзя понять власть, которая грабит и бедных, и богатых. Вот он, портрет актуальной российской власти, которая настраивает против себя все без исключения социальные слои и массовые группы!

Среди российских нуворишей никто ни на йоту не верит заверениям в незыблемости итогов приватизации, прекрасно зная, что в России жалует царь, да не жалует псарь... Вот "питерские" переварят ЮКОС, кто следующий? - таков лейтмотив отнюдь не тайных страхов и кошмарных ожиданий отечественных скоробогачей. Неуклюжим конфискационным действиям и угрозам было бы хоть какое-то моральное оправдание, будь они направлены во благо общества, но ведь стране и миру прекрасно известно, что за вывеской "ренационализация" скрываются интересы новых кланов.

Магистральная линия государственной политики последних лет - перераспределение финансовых и политических полномочий в пользу федерального Центра - с неизбежностью загоняет в оппозицию без малого всю региональную элиту, которая, лишившись прав, возможностей и ресурсов, остается лицом к лицу с неподъемными социальными обязательствами и провинциальным обществом.

Для поднакопившего "жирок" среднего класса все более обременительным становится наглое административное давление и значительно выросшая, в сравнении даже с отнюдь не вегетарианской ельцинской эпохой, коррумпированность бюрократии.

Ограничиваются профессиональные права и возможности работников массовой информации, особенно беззастенчиво - в провинции. Они не только лишены возможности выполнять профессиональный долг по информированию общества, но и нередко оказываются на грани потери работы. И все это делается под предлогом "защиты интересов государства и общества".

Немалое и весьма искушенное по части разных пакостей сословие российских политтехнологов и пиарщиков в связи с политреформой столкнулось с угрозой потери работы или сокращения заработков. Они не очень удачливы в созидании, в позитивной политике, зато, как показала Украина, отменные мастера по части разрушения авторитета и влияния легитимной власти.

Эти две далеко не самые многочисленные профессиональные группы упомянуты ввиду их чрезвычайно важной роли в системе массовых коммуникаций, в создании и разрушении образов и формировании массовых настроений. Горючим же материалом для костра недовольства может послужить молодежь, которую вытолкнет на улицы (да еще вместе с родителями) анонсируемая отмена отсрочек от армейского призыва.

Но особенную тревогу вызывает начатое разрушение структур повседневности - социального обеспечения, здравоохранения и образования - остатков советского наследства и последнего якоря, удерживающего миллионы наших сограждан от беспросветной и безвыходной нищеты. Возможно, идея монетизации социальных льгот не лишена смысла, хотя ее безобразное организационно-техническое исполнение не позволяет сейчас судить об этом здраво. Получилось, как в анекдоте советских времен: ученые сначала на мышах пробуют, а политики - сразу на людях...

Тогда тем более нельзя начинать, да еще в радикальном виде, реформирование

стр. 29

здравоохранения и образования, пока не решена хотя бы одна проблема. Цена вопроса слишком высока - постсоветский "общественный договор" народа и власти. Суть его в том, что люди условно лояльны власти и закрывают глаза на невыполнение ею базовых функций, пока та не оказывает на них чрезмерного давления. Показательно, что уличные акции начались именно тогда, когда, по всеобщему ощущению, этот негативистский контракт начал нарушаться. Одновременное проведение масштабных радикальных реформ неизбежно вызовет кумулятивный эффект социополитического недовольства.

Действия власти и без того провоцируют недовольство и напряжение во всех группах общества, буквально вталкивая их в политику, вынуждая становиться в оппозицию к государству. И хотя у каждой из этих групп есть собственные причины для недовольства, потенциальная и актуальная оппозиционность складывается в общий вектор, направленный против Кремля. Ситуация не только не уникальная, но типичная для российской истории, в том числе самой недавней. Вспомним хотя бы 1990 - 1991 годы, когда в оппозиции персонально к Михаилу Горбачеву оказались все без исключения социальные слои, культурные и идеологические группы, находившиеся в то же время в непримиримом конфликте между собой. В этом отношении весьма показательна недавняя публичная солидарность либеральных правозащитников с "лимоновцами", демонстрация чего была немыслима еще год-полтора назад.

Точно так же сейчас Путин все более явственно превращается из уважаемого и даже обожаемого лидера в персонификацию всеобщего недовольства и разочарования. И не надо обольщаться по поводу высокого рейтинга президента: при некоторых обстоятельствах он может улетучиться как дым. Не говоря уже о том, что рейтинг Путина в настоящее время имеет качественно иную природу, чем четыре-пять лет назад: тогда это был рейтинг надежды, сейчас - рейтинг безальтернативности, способный обрушиться от любой (пусть самой иллюзорной) новой надежды или от неверия и отчаяния.

В этом отношении очень важным может оказаться фактор чеченского терроризма и более широко - Северного Кавказа. К сожалению, ни у кого из серьезных и осведомленных наблюдателей нет сомнений в принципиальной повторяемости чудовищных террористических акций по образцу Дубровки и Беслана. Причем они могут произойти практически в любом городе России, ведь, даже по обнародованным данным, террористическая инфраструктура развернута не менее чем в 50 регионах России и почти во всех крупных населенных пунктах страны. Это означает возможность скоординированного масштабного террористического нападения, возможно, не столь эффектного, как 11 сентября 2001 года, но по последствиям разрушительного для российской власти.

Скажите на милость: кому нужна власть, которая без малого десять лет ведет войну с горсткой инсургентов и не может защитить своих сограждан? Помнится, стране потребовалось гораздо меньше времени, чтобы победить более опасных и могущественных врагов.

К сожалению, даже среди политического класса мало кто отдает себе отчет в трагизме северокавказской ситуации. По весьма надежным и информированным оценкам, несмотря на все усилия спецслужб последнего времени, им удалось лишь приостановить, но не переломить динамику ваххабитского подполья, плотной сетью охватившего большую часть нехристианского Северного Кавказа. Традиционно неприязненные отношения между некоторыми северокавказскими народами ничуть не мешают успешному сотрудничеству их представителей в джамаатах, характеризующихся высокой идеологической заряженностью. В этом смысле чуждая всякой идеологии политика официальной Москвы заведомо им проигрывает.

Мало того что боевики могут вновь отбить Грозный, как это было в августе 1996 года, - пламя войны способно охватить значительную часть Кавказа, поставив Россию перед перспективой потери этого региона. Способность федерального Центра переломить ситуацию в свою пользу выглядит весьма проблематично.

Одну из ключевых проблем постъельцинского правления в ситуации потенциального масштабного политического кризиса составляет отсутствие политической альтернативы. Это не достоинство и не залог прочности режима, а фактор его фундаментальной нестабильности. С болезненной старательностью "зачищая" политическое поле, выхолащивая любые легальные формы политической активности, обессмысливая институт выборов, власть создала опасную для себя же ситуацию, когда нарастающее политическое давление не находит возможностей и каналов нормального выражения, когда отсутствует элементарная обратная связь между народом и государством. Если обществу не оставляют ни малейшего шанса повлиять на собственную судьбу путем свободных и честных выборов, то тем самым его толкают выйти на улицы или обратиться к оружию.

И не надо ханжеского морализаторства: источником и носителем высшей власти в России является народ, стало быть, он вправе выбирать средства и методы для выражения своей воли. К слову, в теории демократии право народа на восстание считается неотъемлемым коллективным правом и зафиксировано в признанных Россией основополагающих международных документах.

Примечательно, что тема революции в нашем публичном пространстве была растабуирована и легализована именно властью, пытающейся таким образом сублимировать, изжить собственные потаенные страхи. Однако вещающим о "реакции" и "революции", всуе поминающим Парвуса и Ленина, невдомек, что тем самым они возвращают в актуальную политику имманентный человеку палингенетический³ архетип. Так неумелые маги, произнося "непроизносимые слова", срывают печати с энергий, природа и характер которых им не то что непосильны, но даже непонятны.

А что можно противопоставить этому в критический час? Вот еще одно доказательство атрофии инстинкта самосохранения правящей элиты - практически нечего. Основные элитные группировки настроены категорически против доминирующего клана и с охотой подтолкнут падающего. Легальные политические институты? Но опираться можно лишь на то, что сопротивляется, а в думском "болоте" и в трясине "Единой России" лишь утонешь. На "прикормленную" коммунистическую оппозицию? Так она боится массового протеста не меньше своих номинальных политических оппонентов. На назначенных губернаторов? Полноте, они переведут стрелки на Кремль еще охотнее и быстрее,

стр. 30

чем избранные, потому что не имеют даже номинальной, пусть сфальсифицированной, народной легитимности. Чего стоит пресловутая "вертикаль власти" - стране и миру чересчур наглядно продемонстрировано во время кризисов на Дубровке и в Беслане.

Опереться на армию Главковерху поспешит отсоветовать сам министр обороны, прекрасно осведомленный о царящих в ней настроениях. Ошибется и тот, кто полагает, что ФСБ попечением выходца из своих рядов наслаждается процветанием. В "конторе" лояльность президенту исчерпывается несколькими десятками высших генералов, а в МВД - и того меньше. Но не выйдут же они сами на площадь разгонять демонстрантов, а пошлют своих подчиненных, на которых надежды немногим больше, чем на киргизских омоновцев или на украинский "Беркут".

Роковой русский вопрос: станут ли стрелять? Незавидная судьба Милошевича и беспокойная старость Пиночета вряд ли добавят мужества тем, кто решится отдать подобный приказ. Если в октябре 1993 года нашлись лишь четыре танковых экипажа, готовых расстреливать безоружных людей, то сейчас, даже обнаружься таковые, ответный удар вряд ли замедлит. Психологическая готовность взяться за оружие у русского общества гораздо выше, чем десять-пятнадцать лет назад. Поэтому тот, кто нападет первым, умрет вторым.

Еще один, столь же сакраментальный вопрос: что может помешать схватке власти и общества? Чаще всего при этом упоминаются разрозненность оппозиции, пассивность общества, сытость столичной публики. Однако отечественная история и свежий опыт вскрывают легковесность этих аргументов. Общество способно легко перейти из одного состояния в другое. Разрозненность оппозиции - не плюс, а минус с точки зрения интересов власти и страны, поскольку затрудняет компромиссы и повышает возможность хаоса. Что же касается стереотипного представления о революции, начинающейся именно и только в столице, то, как недавно показала Киргизия, это вовсе не аксиома. Исподволь начинающаяся русская Смута может прийти в столицу с периферии.

Глубинный и фундаментальный парадокс России состоит в том, что если источником кризиса в ней традиционно выступает высшая власть, то источником стабильности - народ. Вопреки питающемуся пушкинской фразой расхожему представлению "русский бунт" всегда очень осмысленный. Народ поднимался в России только тогда, когда все другие - легальные и мирные - возможности воздействия на власть были исчерпаны, когда заканчивалось даже знаменитое русское долготерпение, когда власть буквально вынуждала общество выступить против себя же. В общем, в России бунт - последний довод народа, а его (отнюдь не мифическая) беспощадность есть лишь следствие исчерпанности общественного терпения.

Так вот, люди еще на что-то надеются, и эта надежда служит последним якорем стабильности в нашем богоспасаемом Отечестве. Вопрос вопросов в том, остановится власть перед "красной чертой" или перейдет ее? Отыграет назад или по русской традиции совершит все возможные глупости и ошибки, вогнав страну в русло безальтернативности, не оставив обществу никаких возможностей, кроме последнего аргумента?

Слишком велик риск, что подобная схватка может оказаться последней для России. Последней в том смысле, что мы не выйдем из нее единой страной и единым народом. В этом случае мало не покажется никому, даже вовремя приземлившимся на запасных аэродромах.

Надежду оставляет то, что в истории нет неотвратимых законов сродни законам физики. Исторические закономерности суть предрасположение, а не предопределение. Люди, наделенные свободной волей, могут приложить усилия для того, чтобы история не повторилась, чтобы 1916 год не превратился в февраль или октябрь 1917-го, чтобы не взошли обильно посеянные ростки новой русской Смуты.

Что это значит в практическом плане? В общем, не такие уж сложные вещи, не бином Ньютона. Во-первых, знание того, чего нельзя делать. А нельзя окончательно добивать пошатнувшийся и нарушенный контракт народа и власти. Другими словами, монетизацию довести до конца, но ничего нового в этом же духе не затевать и даже перестать заговаривать.

Во-вторых, начать потихонечку восстанавливать обратную связь между властью и народом, раскупорить каналы вертикальной мобильности, постепенно включить механизмы публичной элитной конкуренции. То есть от незадавшегося авторитаризма вернуться к прежней полудемократии. И подать это возвращение именно как результат успеха жесткой государственной политики, что отчасти будет правдой. В курсе научного коммунизма советских времен говорилось, что постепенному отмиранию государства при коммунизме должно предшествовать его усиление при социализме. Так вот, социализм мы уже миновали.

В-третьих, иерархизацию элит надо дополнить элитным консенсусом, отказавшись от игры с нулевой суммой (победитель получает все). Можно даже (это, конечно, верх смелости) допустить элитную и политическую конкуренцию в 2007-2008 годах, выведя ее из тени в публичное русло, но при наличии неформальных (а возможно, и формальных) договоренностей о пределах возможных изменений.

В целом речь идет более или менее о status quo antes - возвращении к тому, что было по состоянию на 2003 год, с учетом необратимости некоторых произведенных изменений. Пусть власть снова оставит общество и экономику в покое - на время, до нормализации ситуации. И ни в коем случае не надо смущать умы, сбивать с толку людей, заменяя политику кампанейщиной.

В том же, что касается масштабной позитивной повестки для страны, в подлинном смысле слова общенациональном проекте, который власть может предложить России и миру, то таковой, конечно, имеется. Но это уже новая песня. И новая статья.

Примечания.

¹См.: Третьяков В. Бесхребетная Россия (часть вторая) // Политический класс. 2005. N2. С. 86.

²Политический анализ должен вытекать из анализа демографического [Интервью с А. Вишневским]//Политический класс. 2005. N2. С. 50.

³Палингенезис - идея радикального и мгновенного (революционного) возрождения, обновления после периода упадка и разрушения. Составляет мифологическое ядро всех революционных идеологий.

Permanent link to this publication: