Автор: Виталий Третьяков

Политическая жизнь и смерть Бориса Ельцина (отрывки из неоконченной книги)

Самая большая опасность, которая грозила мне при написании этой книги, - впасть в банальность. И дело тут не в сомнениях в собственных возможностях и авторской самокритичности (качествах полезных, но неестественных для журналиста, пишущего почти каждый день). Дело в банальности темы и главного героя этой книги. Тема, разумеется, власть. Герой - Ельцин. Страх написать то, что и так всем известно или очевидно - а что еще о ней и о нем можно сказать? - был настолько велик, что я, написавший за 1989 - 1999 годы, думаю, не менее двух сотен статей, разбиравших те или иные действия Бориса Ельцина, несколько раз собирался отказаться от предложения издательства "Вагриус".

И еще я опасался, что буду необъективным и переведу свои личные политические антипатии в вымученно объективистский текст. Удалось ли мне избежать этих двух опасностей, пусть судит тот, кто возьмет эту книгу в руки. Мое дело лишь предупредить, что сами опасности я видел, более того - попытался их преодолеть.

"Его все больше и больше захватывал процесс власти, жажда управлять, ему хотелось чувствовать эту власть - ежеминутно, всегда, чтобы выполнялись только его поручения, только его мнение было последним, окончательным, правильным".

Борис Ельцин о Михаиле Горбачеве (1989 г.)

"А пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка. Потому что стыдно".

Борис Ельцин (1989 г.)

"Я знал, что если проиграю в этой борьбе, то, значит, проиграю всю жизнь".

Борис Ельцин (1989 г.)

Глава первая

Обвинение или апология?

Представим себе, что Борис Ельцин перестал быть президентом России, если это, конечно, уже не случилось к тому моменту, когда вы начали читать эту книгу, - тогда проверьте мой прогноз. В свете приближающихся президентских выборов 2000 года представить это не так уж и трудно любому, кроме самого Ельцина, человека, обладающего самым сильным после Сталина инстинктом личной власти в истории России XX века. Но, кажется, теперь и он уже смирился с этой мыслью, ранее для него столь же неестественной, как, например, возможность увидеть себя в зеркале без головы. Столь очевидно утомил он своим политическим и даже физическим присутствием страну в целом, ее население, политический класс и разные части властвующей элиты, каждого конкретного человека. Ельцин, как больной зуб: хотя момент расставания с ним в кресле дантиста многих пугает, но боль от него, а главное - предвкушение прекращения этой боли столь велики, что многократно перекрывают страх перед самыми ужасными инструментами зубного врача.

Итак, представим себе, что Ельцин больше не президент России. Что из этого следует для него самого? Все это можно описать в нескольких словах: забвение, презрение, и не исключено, что преследования, которые не остановить

стр. 36

никакими законодательными гарантиями, ибо всегда могут найтись два-три десятка человек, которые с фанатизмом самых отпетых террористов будут искать его в любой точке земного шара.

Но совершенно невозможно представить себе, чтобы кто-либо интересовался после отставки Ельцина его мнением о ситуации в России или, к примеру, в Европе. Невозможно представить, чтобы Ельцин, подобно, например, своему предшественнику Михаилу Горбачеву, чью политическую карьеру он столь безжалостно и разрушительно для России пресек, ездил по всему миру с лекциями, собирая громадные аудитории, реально возглавлял какие-либо политические фонды, писал статьи для "Нью-Йорк таймс" или получал аудиенции у руководителей хоть сколь-нибудь значимых государств мира. Никого не будет интересовать мнение Ельцина о том, что значил в истории человечества XX век и что несет ему век XXI. Бессмысленным, по сути, стало бы выяснение, если кто-либо вопреки логике рискнул это сделать, что думает Ельцин о проблеме вооружений, угрозе терроризма, противостоянии евроатлантической и исламской цивилизаций, об экологической угрозе или перспективах политического устройства России, или СНГ, или Европейского союза. Минимальную ценность (не выше ценности анекдотов) будут представлять оценки Ельциным тех, кто сталкивался с ним в политическом сотрудничестве или противостоянии за годы его "царствования" в Кремле. Того же Горбачева, Коля, Буша и Клинтона, Мэйджора, Ширака, Хасимото, Олбрайт или Примакова.

Все эти люди останутся в истории даже после своей отставки как значимые и самоценные политические фигуры и личности. Они тоже далеко не Аристотели и Цицероны, не Наполеоны и Сталины, не Макиавелли и Талейраны. Они тоже чаще говорят банальности, чем преподносят миру откровения. Далеко не у всех у них задалась политическая биография и не все их личные победы являются победами прогресса, разума и гуманизма или хотя бы победами стран, которые они возглавляли. Несомненно, однако, что любой из них даже после отставки останется неким авторитетом для миллионов сограждан и сотен специалистов. Вот именно это совершенно невозможно представить себе применительно к Борису Ельцину.

Интересно ли нам узнать, что думает Горбачев о Бжезинском, а Бжезинский о Горбачеве? Как оценивает Коль Ширака, и наоборот? Разве не ожидаем мы услышать что-то интересное в оценке Примаковым Киссинджера, а Киссинджером - Громыко? Ответ на все эти вопросы только положительный.

Безусловно, нам интересно, что думают все эти люди и о Ельцине. Но не наоборот. Последнее представить просто невозможно.

***

За свою не столь уж долгую журналистскую жизнь я встречался и разговаривал с очень многими крупнейшими политиками и государственными деятелями, у многих брал интервью. Это президенты практически всех стран СНГ, а также главы государств и правительств Англии, Франции, Израиля, Южной Кореи, Чехии, Финляндии, Египта, Румынии (и это еще не всё) и, естественно, все крупнейшие политики СССР и России последних лет: Горбачев, Николай Рыжков, Шеварднадзе, Назарбаев, Алиев, Примаков, Гайдар, Черномырдин, Кириенко, Степашин, Козырев, Зюганов, Явлинский, Лебедь и многие другие.

У меня к ним был в первую очередь журналистский интерес. Мне хотелось зафиксировать для читателей их мысли и оценки. Эта позиция неприменима к Ельцину после 1991 года, а уж после 1993-го - совершенно определенно. Функционально как президент России он мог произносить более или менее значимые тексты. Но по большей части банальные, связанные лишь с тактическими задачами текущей политики. Полные к тому же несуразностей и пустой многозначительности.

За его политической карьерой я следил давно. В 1989 году, когда он с блестящим результатом победил на выборах

стр. 37

народных депутатов СССР в Москве, я написал о нем сдержанно-позитивную статью в газете "Московские новости", где тогда работал.

А впервые "живьем" я увидел его, естественно, тоже в Москве, во французском посольстве на приеме 14 июля, в зоне для особо важных гостей. Это был 1990 год. Ельцин был уже председателем Верховного Совета России, но оставался изгоем среди официальных политических кругов СССР. Он был словно неживой - стоял одиноко и недвижимо среди небольшого VIPовского пространства, отгороженного ширмами от общего зала. Все это было довольно монументально. В тот момент - даже загадочно.

Потом, после августа 1991 года, я два или три раза принимал участие в беседах с ним в Кремле, на которые приглашался небольшой круг руководителей важнейших российских средств массовой информации. И много раз видел его на многочисленных официальных приемах в Кремле, иной раз - довольно близко.

В беседах с главными редакторами Ельцин представал довольно добродушным и гостеприимным хозяином, заботливо относящимся к нуждам газет и телеканалов, оживленным собеседником, порой грубовато-остроумным, словом - вполне приятным человеком и располагающим к себе политиком. Правда, он совершенно совпадал с тем образом "доброго президента", который выдавался в массы кремлевской пресс-службой. И этот образ - по крайней мере в моих глазах - резко диссонировал с его реальной политикой: жесткой, часто жестокой, непоследовательной, от года к году все менее и менее понятной, "рваной", бессмысленной, безыдейной, если только не считать идеями один фантом и одну реальную цель, которые, как я понял, присутствовали в его голове. Реальная цель - это, конечно же, личная власть. Фантом - разгром коммунизма в России. Два или три раза он провозглашал эту последнюю цель - фантом достигнутой. И всякий раз после этого коммунизм в России в виде роста мощи КПРФ и всплеска ностальгии по СССР расцветал с еще большим размахом. В тех пределах, естественно, в которых может расцветать одна из идеологий в плюралистическом обществе.

Исторически, на мой взгляд, Ельцин изжил себя как политик по нескольким причинам. Но одна из главных - его самонадеянная и ни на чем серьезном не базировавшаяся борьба с идеологией, теоретически и практически разработанной и воссозданной в жизни такими политическими гигантами, как Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин.

Что думает Ельцин об этой могучей четверке? Ответ и на этот вопрос абсолютно неинтересен, а сам вопрос бессодержателен. Уверен, что он не думает о них НИЧЕГО. И не думал никогда. Гораздо больше его всегда занимали те люди, которые его окружали. Как его непосредственные подчиненные, начальники и политические соперники.

Уверен, что при слове "коммунизм" перед мысленным взором Ельцина встает не образ Маркса, Ленина, Троцкого или Бухарина, а лишь лицо Зюганова, и только его. Ибо это был тот человек, который мог отобрать у Ельцина власть. А Ленин или Троцкий уже не могли.

Непредсказуемый?

Один из мифов, сопровождающих Ельцина все годы его разорительного правления над Россией, обозначен словами "непредсказуемый политик". Причем официальные апологеты Ельцина сумели, надо отдать им должное, повернуть эту, в общем-то, негативную характеристику позитивной стороной. И свой законченный позитивный смысл этот миф приобрел в формуле "знаменитая непредсказуемость Ельцина-политика". Конечно, все это от безысходности. Больше любой непредсказуемости граждан России саму страну привлекло бы, если бы можно было сказать, а еще лучше - ощутить, что есть "умная политика" Ельцина, "новаторская политика" Ельцина, "глубоко продуманная политика" Ельцина, "отражающая национальные интересы России политика" Ельцина. Но как раз ни одно из этих определений к реальной политике Ельцина приложить невозможно. И если на первом этапе его политической карьеры в Москве (до 1990 года) какие-то элементы общественной разумности в его поведении просматривались, что и создало необходимую для его последующего взлета электоральную базу, то в дальнейшем именно "непредсказуемость" стала одним из двух главных его политических качеств. Вторым было то, что определялось словом "сильный" (в смысле - "умеющий вынудить других делать то, что ему нужно").

Но ведь что такое "непредсказуемость"? Сумасбродство, хитрость, обман ожиданий и врагов, и союзников. В слове "непредсказуемость" есть что угодно, даже кое-что позитивное для политической тактики, но ничего от конструктивной политической стратегии. Невозможно сказать: "непредсказуемая стратегия". Стратегия может быть только предсказуемой, если она даже является тайной (а что в конце XX века могло быть тайным?).

Я утверждаю, что, напротив, Борис Ельцин всегда был абсолютно предсказуемым политиком. И в этом смысле у него была и своя стратегия, к несчастью, воплотившаяся в жизнь. А уж тем более предсказуемыми были все его конкретные политические шаги, даже совершенные им в не совсем трезвом виде.

Единственной стратегией жизненного и политического поведения Ельцина, по крайней мере с того момента, когда он приобрел общественную известность, были захват и сохранение любыми средствами личной власти, всякий раз - на как можно более высоком уровне. Ельцин - алкоголик власти, наркоман власти, развратнейший сластолюбец власти.

Соответственно и вся его политическая тактика, все его повседневное поведение были абсолютно предсказуемыми в рамках этой стратегии. Другое дело, что кому-то (всем нам иногда) хотелось видеть в его шагах глубинный реформаторский, созидательный или даже философский смысл. И, не находя этого смысла, мы начинали говорить о непредсказуемости Ельцина.

Я утверждаю также, что по крайней мере вся жизнь Ельцина в Москве строилась по простой формуле. Утром, вставая с постели, Борис Ельцин думал: угрожает ли моей власти (или моему движению к власти) что-либо сегодня? Если он сам себе отвечал "да", то начинал

стр. 38

действовать. Если мог спокойно сказать "нет", то он не делал ничего, позволяя событиям вокруг него развиваться либо самым хаотическим, либо в лучшем случае самым естественным образом.

Вот эпизод, который рассказал мне один из врачей, делавших Ельцину операцию на сердце осенью 1996 года. Как известно, операция эта была достаточно сложной и опасной для человека такого возраста. Во всяком случае, смертельный исход не был исключен. Ельцину, а скорее, его семье, об этом рассказали. Не знаю уж, кто конкретно, но кто-то уговорил Ельцина перед операцией подписать указ о временной передаче президентских полномочий Виктору Черномырдину, тогдашнему премьер-министру России. Уверен, что добиться этого само по себе было сродни подвигу, ибо для человека, ничего, кроме власти, не любящего и никаких иных действий, кроме действий по сохранению своей власти, производить не умеющего, отказаться (да еще добровольно) от нее хоть на секунду есть такое же насилие над собой, как, например, по собственной инициативе положить голову под нож гильотины. И указ этот, думаю, подписал он, скорее, ради сохранения официальных приличий, которым временами бывает маниакально привержен. Но одновременно был заготовлен текст указа и о возвращении Ельциным себе президентских полномочий.

Так вот, как только прооперированный президент стал отходить от наркоза, как только первый проблеск сознания шевельнулся в его голове, как только губы его смогли разжаться, он сразу же произнес: "Дайте указ". И подписал его едва еще шевелящейся рукой. Врачи были поражены.

Конечно, помимо инстинкта власти за этим еще стоит и второе главное чувство Ельцина последних лет - страх. Он боится потерять власть и потому, что знает - тогда с него могут спросить за все, что произошло с Россией за годы, которые он волею фантастически благосклонной к нему судьбы стоял во главе ее.

Реального, а потому вполне предсказуемого Ельцина весь мир мог видеть несколько раз, а именно тогда, когда власть уходила у него из рук. Самый яркий случай - это, конечно же, сентябрь-октябрь 1993 года, противостояние между ельцинским Кремлем и Верховным Советом России.

Тогда в течение всего двух недель Ельцин совершает все возможные и невозможные для президента и гражданина своей страны действия. Своим указом, на что он не имел, естественно, никакого права, отменяет Конституцию, на которой приносил присягу как президент и в верности которой в тексте этой присяги клялся, распускает Верховный Совет, заставляет правоохранительные органы блокировать его здание, подкупает депутатов, колеблющихся в готовности подчиниться его указу, обещаниями должностей и материальных благ, разжигает через СМИ ненависть к тем, кто не покинул московский Белый дом.

И когда все это не дает желаемого эффекта - парламент продолжает функционировать, а общественное мнение страны, лидеры региональных элит и руководители силовых ведомств все-таки не склоняются однозначно на сторону Ельцина, он, воспользовавшись так и неясно кем спровоцированными беспорядками, понуждает руководство силовых министерств и спецслужб к вооруженной осаде здания парламента. Затем появляются таинственные, до сих пор неясно откуда взявшиеся и куда потом исчезнувшие снайперы, стреляющие по мирным гражданам. И наконец с огромным трудом, через ряды отказывающихся штурмовать Верховный Совет высших чинов армии и командиров спецподразделений, Ельцину находят (и, надо думать, не на идейной основе) полтора десятка офицеров, которыми укомплектовываются экипажи четырех танков, расстрелявших 4 октября законно избранный парламент России на глазах у всей страны и всего мира (CNN вела прямую трансляцию всего происходящего). Конечно же, все это не имеет никакой иной квалификации, кроме как государственный переворот, осуществленный к тому же вооруженным путем и повлекший за собой человеческие жертвы.

В ходе этой "операции", кстати, полной демагогии относительно борьбы с коммуно-фашистами (красно-коричневыми), дабы подсластить пилюлю urbi et orbi, объявляется о выборах в новый парламент - Государственную Думу - в декабре того же года, о проведении одновременно референдума по новой Конституции и о проведении летом следующего, 1994-го, года президентских выборов.

Но проельцинские партии терпят на выборах в Госдуму почти сокрушительное поражение, а референдум по Конституции, судя по всему, просто не состоялся из-за недостаточной явки шокированных всем произошедшим избирателей.

Тем не менее официально после некоторой заминки сообщается, что на референдум пришло 53% избирателей и Конституция принята. А об обещании провести летом 1994 года президентские выборы Ельцин просто забывает. Логика решения понятна: шансов на его победу никаких, следовательно, зачем выборы?..

Во всех больших и малых эпизодах своей борьбы за свою власть Ельцин всегда действовал точно так же. Но как только угроза его власти устранялась, он переходил к бессодержательному времяпрепровождению, то манкируя своими президентскими обязанностями, то исполняя их странным образом, то демонстрируя активность такой интенсивности и в таких формах, что все это походило на спектакль.

Кстати, сразу после второго своего воцарения с помощью переворота сентября-октября 1993 года, Ельцин предался воспоминаниям и в эйфории победителя, которому все дозволено, выпустил свою вторую и наиболее откровенную книгу "Записки президента", надиктованную им своему давнишнему литературному агенту, а впоследствии главе его президентской администрации Валентину Юмашеву.

стр. 39

Эта книга - совершенно уникальный в своем роде документ.

Ее надиктовал человек, наделенный практически абсолютной властью (хотя и не понимающий, что триумф его завершится гораздо быстрее, чем это кажется его врагам - не то что ему самому). Это откровения человека, поправшего, как ему кажется, навсегда, волю общества и законы страны. Это откровения человека, не понимающего, что отвечать за все содеянное придется. Более того, это откровения человека, поверившего не только в свою неподсудность истории, но и, судя по всему, в свое мессианство и свою гениальность. Стоит хотя бы бегло проанализировать этот поток сознания.

Откровения Бориса (II)

Почему "Откровения Бориса (II)" и куда делись "Откровения (I)", станет ясно дальше, а пока я скажу, что книга "Записки президента" действительно интересна. Для читателя, который занимается политикой либо изучает ее, особенно если он знаком с главными фигурантами этих записок ближе, чем большинство рядовых граждан России, даже пролистывание книги - хорошая возможность сравнить реальные события и их оценки разными политиками с версией, изложенной президентом. В этом смысле книга лишь во вторую очередь добавляет нам знаний о политике России, а в первую очередь - о самом Борисе Ельцине.

Надо отдать Ельцину должное: он не только не скрывает многое из того, что другие попытались бы утаить, но даже бравирует своей откровенностью. И не только в политической сфере, но и при описании своей личной жизни, хотя сам же неоднократно отмечает в книге, что не любит пускать посторонних внутрь своих семейных и личных дел. И в этом свете более чем странно выглядит такое, казалось бы, ничем не мотивированное откровение Ельцина о его досвадебных отношениях с женой: "До этого в институте, когда мы несколько лет жили в общежитии в соседних комнатах, у нас не было "любви" в современном понимании этого слова <...>. Короче говоря, отношения наши с Наиной были платонические и слегка таинственные, как и положено в духе тех лет. Может, у кого-то было по-другому (и наверняка было) - а у нас так".

Нужно быть очень уверенным в ценности каждого факта своей жизни для страны, политики или истории, чтобы, постоянно декларируя закрытость своего характера, рассказывать со страниц, в общем-то, политической книги о том, была или не была у тебя до свадьбы "любовь в современном понимании" с твоей женой.

Впрочем, судя по всему, Борис Ельцин очень любит свою семью и для него эта любовь является одним из политических факторов.

Почему Борис Ельцин написал свои мемуары, еще будучи действующим президентом и тем самым нарушив, как сам признается, неписаные правила большой политики? Это объясняется не экстравагантностью его характера и желанием рассказать то, что о событиях августа 91-го и октября 93-го никто, кроме него, не знает - ничего особенного в этом смысле читатель в книге не найдет. Истинных причин две (и это следует из подтекста и содержания книги). Во-первых, Бориса Ельцина, не слишком щедрого в те годы на интервью и вообще на публичные выступления, не устраивали преобладавшие в обществе трактовки некоторых политических событий. Во-вторых (и это главное), Ельцин стремился убедительно доказать другим и себе, что им было сделано все, чтобы кровавой драмы 3 - 4 октября не случилось. Что в том, что она все-таки случилась, нет его вины. А также то, что проводимая им политика - лучший и единственный выход для России.

Сложно это доказать или легко - вопрос отдельный. Но проследить за доказательствами Ельцина - прямо по тексту его книги - небесполезно. Начнем...

Тактика. "Дальнейшая история с "Альфой" и "Вымпелом" развивалась следующим образом. Обе группы отказались принимать участие в операции. Барсукову с трудом удалось их убедить хотя бы просто подойти к Белому дому. <...> Тактика была у Барсукова простая: попытаться подтянуться как можно ближе к зданию, к боевым действиям. Почувствовав порох, гарь, окунувшись в водоворот выстрелов, автоматных очередей, они пойдут и дальше. <...> После того как бойцы "Альфы" узнали, что погиб их товарищ, никого уже не надо было уговаривать. Почти вся команда пошла на освобождение Белого дома".

Эмоции. "Депутат Слободкин начал кричать, бросаться к трибуне. Его вынуждены были буквально вынести из зала. Я вдруг отчетливо понял: сегодня появилось непреодолимое желание разогнать всю эту компанию".

Без власти. "Но немногие знают, какая это пытка - сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего-то ждать... Например, того, что этот телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит. Именно тогда я разобрался в наших отношениях с Горбачевым до конца".

У начала власти. "Помню, как мы со Львом Сухановым впервые вошли в кабинет Воротникова, бывшего до меня председателем президиума Верховного Совета РСФСР. Кабинет огромный, и Лев Евгеньевич изумленно сказал: "Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет отхватили!" Я в своей жизни уже успел повидать много кабинетов. И все-таки этот мягкий, современный лоск, весь этот блеск и комфорт меня как-то приятно кольнули. "Ну и что дальше? - подумал я. - Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили".

С чем надо бороться? "Когда я был депутатом Верховного Совета - отказался от депутатской машины, от дачи. Отказался и от специальной поликлиники, записался в районную. И вдруг столкнулся с тем, что здесь не отказываться надо, а выбивать! Поскольку руководителю России были нужны не "привилегии", а нормальные условия для работы. <...> Это внезапное открытие меня так поразило, что я капитально задумался: поймут ли меня люди? <...> Потом решил, что люди не глупее меня, они еще раньше поняли, что бороться надо не с партийными привилегиями, а с бесконтрольной, всеохватной властью партии, с ее идеологией и политикой".

Ельцин и Россия. "Мне трудно объективно говорить о том, что же главным образом повлияло на мой успех в первых свободных выборах. И все-таки я думаю, что миф об "обиженном" Ельцине, образ врага режима сыграл тут не самую важную роль. Самым важным политическим мотивом этих выборов я считаю разделение ролей: Горбачев представлял собой Союз, империю, старую державу, а я - Россию, независимую республику, новую и даже пока еще не существующую

стр. 40

страну. Появления этой страны все ждали с нетерпением".

Горбачев любит власть. "Происходила вещь вроде бы нестерпимая для такого человека, как Горбачев: ограничение власти".

И Хасбулатов любит. "Каждый хочет быть лидером. Меня к этому обязывает, так сказать, служебное положение. А у него, как мне кажется, это какая-то природная страсть".

Тактика Ельцина в августе 91-го. "А значит, надо сидеть в Белом доме. Сидеть и сидеть. Чем дольше я здесь сижу, тем хуже для них. Чем дольше продолжается осада, тем громче политический скандал, который им страшно невыгоден. Чем длиннее возникшая пауза, неясность ситуации, тем больше шансов, что у них все сорвется".

Тактика противников Ельцина в августе 91-го. "Варенников прислал из Киева шифротелеграмму: "Мы все убедительно просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н. Здание правительства РСФСР необходимо надежно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи и т.д.".

Тактика Ельцина в сентябре 93-го. "Принято решение отключить городскую и правительственную связь в здании, чтобы максимально ослабить влияние парламента на регионы". "Когда (после начала переговоров) в здании включили свет, там раздался визг, улюлюканье, только что из автоматов вверх от радости не стреляли. Они восприняли этот факт как свою серьезную победу".

Военные в августе 91-го. Лебедь - Грачеву: "Любые силовые действия на подступах к зданию Верховного Совета приведут к массовому кровопролитию. Это будет тяжелейший моральный удар по военным, от которого они не оправятся".

Военные в октябре 93-го. "Армия, которую долго, очень долго, до самого последнего момента не вводили в Москву, все-таки дождалась приказа, открыла огонь по противникам, потому что ощущала полную поддержку тех же москвичей, которые призвали солдат к решительности. И солдаты понимали, каково значение, каков смысл отданного приказа".

О Беловежском соглашении - ликвидации СССР. "Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко".

Это, пожалуй, одна из самых "любимых" мною максим Ельцина. Даже как-то обидно, что сам иногда мучаешься и колеблешься при принятии куда менее ответственного решения, причем касающегося лишь тебя одного, а не 250 миллионов людей. Но вернусь к цитированию "Записок".

О своем отношении к Горбачеву. "Я психологически не мог занять место Горбачева".

О себе. "Вообще я принадлежу к тому довольно известному типу русских людей, которым важно постоянно подтверждать свою физическую силу, свою способность преодолевать что-то..."

О соратниках. "Главная опасность исходила от ближайших соратников, новых лидеров, как бы вынесенных парламентской волной и очень быстро полюбивших власть и ее атрибуты".

Что хорошо для Америки... "В Америке хорошие традиции. Когда президент уходит, Конгресс принимает решение - построить бывшему президенту дом в любом месте, по его желанию. И сохранить за ним президентскую библиотеку".

...то плохо для России, особенно если речь идет о Горбачеве. "Список претензий Горбачева <...> был огромен. И практически весь состоял из материальных требований. Пенсия в размере президентского оклада с последующей индексацией, президентская квартира, дача, машина для жены и для себя, но главное - фонд".

О причине своих обещаний. "Гайдар как неопытный политик давал заверение близкой стабилизации. Поневоле мне приходилось делать то же самое".

Об оппозиции в парламенте. "Это была не просто парламентская борьба. Борьба за те или иные законы, за то или иное правительство. За ту или иную политику. Нет, это была борьба против президента, борьба за власть. Это была борьба за изменение государственных основ".

О своих эмоциях осенью 93-го. "Главное - не допустить крови, не допустить жертв, этого не должно случиться ни при каких обстоятельствах".

"Может быть, молниеносный, шоковый штурм спецчастей <...>?"

"Мы не готовились воевать. Я не допускал возможности, что конституционный спор доведет дело до стрельбы по людям".

"Да, стрелять, Павел Сергеевич! Стрелять, чтобы спасти Россию. Спасти мирных людей..."

О своих противниках осени 93-го. "Они так привыкли к слову "депутат", им так понравилось принимать законы, хорошо жить, ни за что не отвечать и ездить бесплатно в общественном транспорте, что больше двух недель затворничества они не выдержат. Побегут. Будут регистрироваться в избирательной комиссии, собирать голоса, сделают все, чтобы еще и еще раз стать депутатами".

О себе. "Очень люблю дарить подарки".

О Ельцине. "Спокойствие России и является главной целью этого неспокойного президента".

Это - финальная фраза "Записок": о себе - в третьем лице.

***

Борис Ельцин о многом говорит откровенно, раздает нелестные и лестные характеристики своим соратникам. Откровенность Ельцина создает впечатление его полной искренности. Тем не менее он опускает многие детали и целые пласты событий. Например, в книге практически ничего не говорится о проблеме российских автономий, одной из самых острых для страны, грозящей ей распадом. Не дается никакой информации

стр. 41

о работе Евгения Шапошникова секретарем Совета безопасности (а ведь это - лето 1993 года) и причинах его отставки с этого поста. Полностью исчез из описания день 2 октября 1993 года, когда и сам Ельцин куда-то "исчез". Нет ни слова о жертвах штурма Белого дома, их числе. Много заверений в любви к журналистам и благодарностей прессе, но ничего не сказано о цензуре в Москве 4 и 5 октября. Таких лакун довольно много, и вряд ли они случайны.

Иногда опускаются важные элементы событий, хотя их следы остаются в тексте. Например, Ельцин рассказывает о своем звонке 19 августа 1991 года Павлу Грачеву, тогда командующему Воздушно-десантными войсками, и одному из лиц, руководивших "военной стороной путча" (определение Ельцина). Оказалось, что Грачев не только поддерживает Ельцина, но и в результате разговора "понял, что ему предоставляется исторический шанс - из "огородной" армии сделать настоящую. Путем лишений, страданий, тяжелейшей реформы". Очевидно, что такие мысли приходят в голову только тогда, когда тебя обещали в случае реальной поддержки сделать министром обороны России - в тексте, однако, об этом не упоминается.

Встречается и прямая неправда, всегда односторонне заостренная. Вот, например, Ельцин пишет, объясняя свое решение стрелять из танков по зданию российского парламента (октябрь 1993 года):

"Мятежники заняли Белый дом. Взяли мэрию. Захватили два этажа телецентра "Останкино". Захватили крупнейшее информационное агентство страны - ИТАР-ТАСС. Захватили таможенный комитет (оттуда поступила команда блокировать все аэропорты, железнодорожные вокзалы и не выпускать из Москвы членов правительства, демократических журналистов и общественных деятелей). Захватили Дом звукозаписи и радиовещания на улице Качалова. Пытались захватить штаб Объединенных вооруженных сил СНГ".

Выглядит впечатляюще. И кое-что является правдой (попытка захвата штаба ОВС СНГ). Остальное - полуправда или прямая ложь.

Белый дом, то есть здание Верховного Совета России, мятежники не захватывали, а не стали покидать после того, как Ельцин своим указом 1400 ликвидировал федеральный парламент (заодно, кстати, еще Моссовет и Петросовет) и отменил Конституцию, на которой приносил президентскую присягу. А затем заблокировал здание кольцом милиционеров и колючей проволокой.

Мэрию Москвы вообще никто не захватывал - она расположена на Тверской улице. А "захватом мэрии" Ельцин и его сторонники называли захват (нескольких этажей) стоящего рядом с Белым домом здания, где находились второстепенные департаменты московского правительства и сидел лишь один из многочисленных вице-мэров столицы.

Два этажа телецентра "Останкино" (точнее - одно из двух главных зданий телецентра) пытались захватить, но неудачно. По остальным перечисленным объектам попытки захвата тоже были - либо неудачные, либо не столь масштабные, как это может показаться по описанию Ельцина.

Я, конечно же, не утверждаю, что мятежа против Ельцина не было вовсе (правда, в ответ на его действия), что не было оружия и насилия, что власть Ельцина не висела на волоске. Но все-таки при описании таких событий надо бы быть точнее. Мэрия - это здание, где сидит мэр, весь его аппарат, основные его заместители. И находится она (спросите у любого москвича) отнюдь не по тому адресу, на который указывает Ельцин.

Мелочи? Небольшие передержки и маленькая ложь? Может быть... Но зачем идти на все это не в разгар противостояния, борьбы с "мятежниками", а полгода спустя? Не в пламенной речи, призывающей защитить "всенародно избранного", что правда, президента, а в большой, рассудительной, претендующей на осмысление событий книге?

В целом, таким образом, жанр "Записок" вполне очевиден - автоапологетика, на которую работают и искренность в описании одних событий, и умолчания при рассказе о других. Этот жанр - наиболее распространенный в мемуаристке политиков в частности и людей вообще. Нет ничего сладостнее и, как кажется, эффективнее, чем признаться в некоторых ошибках, дабы оправдать свое поведение в целом. Особенно если ты победил, а история, как известно, необратима, и то, что другой сценарий был лучше, доказать, а тем более проверить никто не сможет.

Ельцин не стесняется признаться в циничном учете человеческих слабостей, однако при этом постоянно требует от своих оппонентов действий высокоморальных, по гамбургскому счету. Вообще он склонен к патетике, декларациям, сентиментальности во всем, что касается лично его, его семьи и его личных друзей. Всем остальным не прощается ни одна ошибка, никакая слабость. А более всего не прощается сопротивление его, Ельцина (или президента, как он чаще себя называет, обычно в третьем лице), желанию и воле. Ибо он (по его собственному ощущению) знает и понимает все (хотя и совершает ошибки), а другие, даже действуя правильно, выполняют свою роль автоматически либо по его, Ельцина, призыву.

Кажется, Ельцин верит в свое предназначение спасителя России. Временами он просто отождествляет свое поведение с исполнением тайных чаяний общества и государства. Никто из других, стоящих рядом, такой божественной функцией не наделен. Пафос и система доказательств книги: все, что делает Ельцин, - хорошо для России, все, что делают те, кто с ним не согласен (от Горбачева и Руцкого до бойцов "Альфы" и простых граждан), - плохо. Ельцин много пишет о своих сомнениях в связи с теми или иными политическими шагами, но ясно, что на самом деле он сомневается в чем угодно, кроме своих целей и действий, и в ком угодно, кроме себя.

И еще: поскольку Ельцин любит власть - не в житейском, а именно в абсолютном, философском и историческом понимании, - постольку тот, кто покусится на эту абсолютную для Ельцина ценность, будет либо сметен, либо раздавлен.

На президентском штандарте Бориса Ельцина должно быть начертано: "Что хорошо для меня, хорошо для России". Этого Борис Ельцин не хочет, а скорее - просто не способен скрыть. Отсюда и ощущение предельной искренности книги президента, которую Борис Ельцин открывает посвящением "своей маме", а завершает утверждением, что "большинство россиян" должны осознать: единственная реальная гарантия покоя - это президент (то есть Ельцин). Но если даже кто-то не захочет это понять, деваться ему некуда: "жить придется с нынешним президентом аж до следующих выборов".

стр. 42

Словом, отец нации. Отцов, как известно, ни свергнуть, ни отправить в отставку нельзя. И тот, кто этого еще не понял, может не рассчитывать на политическую карьеру при Ельцине. Это для Хасбулатова страсть к лидерству - природный недостаток, а для Ельцина - служебная обязанность. Как он эту обязанность отправляет - описано им самим в его книге. Мнения читателей, не совпадающие с мнением автора, не рассматриваются, а если рассматриваются, то в расчет не принимаются. За несущественностью...

Откровения Бориса (I)

Я бегло, в основном с помощью цитат, рассказал о "Записках президента". Между тем Борис Ельцин написал (надиктовал Валентину Юмашеву) еще одну книгу. Это было пятью годами раньше, в 1989 году (авторское предисловие датировано сентябрем). Называлась она "Исповедь на заданную тему" и стала первым фундаментальным публичным откровением политика.

В тот момент Ельцин еще не был ни президентом России, ни даже председателем Верховного Совета республики, еще входившей в СССР. Книга хронологически заканчивается триумфальной победой Ельцина на выборах в народные депутаты СССР в Москве.

Я буду часто обращаться к этим двум его книгам, ибо они - бесценный источник информации о том, как Ельцин, во-первых, интерпретирует факты своей жизни, а во-вторых, какова его внешняя (для публики) и внутренняя (для себя), часто откровенно, без стеснений проговариваемая система взглядов в разные периоды его жизни.

"Записки президента" противоречивы внутри себя, что я пытался показать цитированием этой книги, а "Исповедь", наоборот, цельна, но противоречит и "Запискам", а главное - всей последующей жизни, и делам, и словам Ельцина после того, как он завоевал власть.

Чем отличаются две книги Ельцина? Прежде всего тремя, но очень важными вещами. Причем первая гораздо важнее двух других. Во-первых, когда Ельцин диктовал свою первую книгу, он не имел высшей власти в стране. Хотя, видимо, уже принял решение добиваться ее. Вторая книга ("Записки") писалась тогда, когда Ельцин не только обладал всей полнотой высшей власти в стране, но и только что отстоял ее в кровавой борьбе против Верховного Совета.

Во-вторых, в 1989 году у Ельцина была всенародная, при этом все возрастающая поддержка, но был и конкурент, точнее - препятствие на пути к достижению вожделенной цели. Это Горбачев. В 1994 году, когда вышли "Записки", конкурентов не было вовсе, зато не было и поддержки избирателей, да и вообще народа.

В-третьих, самое, может быть, несущественное для Ельцина, но существенное для тех, кто будет сегодня читать его "Исповедь": Ельцин этой книги верил в социализм, а Ельцин "Записок" - уже в капитализм.

Кстати, Ельцин довольно тщеславен, а временами и очень тщеславен. Однако он не выпустил книгу, куда бы вошли и "Исповедь", и "Записки". Почему? Тот, кто возьмет себе за труд перелистать "Исповедь", поймет это.

Как я уже отметил, между двумя книгами есть существенные идейные (идеологические) противоречия. Но не только. Есть и фактологические или почти фактологические. Причем ясно, что только малую часть их может заметить посторонний взгляд. Такой, как мой. Но кое-что я все-таки заметил.

Первый пример связан со знаменитым и до сих пор таинственным падением Ельцина с моста. Даже знающий, безусловно, все о Ельцине Коржаков в своей книге не раскрывает (или не решается раскрыть?) эту тайну.

Меня, однако, интересует не то, от кого и к кому ехал Ельцин в тот вечер, был он пьян или трезв. Меня интересуют детали.

Вот как Ельцин описывает эту историю в "Исповеди на заданную тему" - замолчать ее тогда было нельзя, слишком большой шум она вызвала.

"После встречи с избирателями я поехал в машине к своему старому свердловскому другу на дачу в подмосковный поселок Успенское. Недалеко от дома я отпустил водителя. Так я делаю почти всегда, чтобы пройти несколько сот метров пешком. "Волга" уехала, я прошел несколько метров, вдруг сзади появилась другая машина. И... Я оказался в реке. <...>

Вода была страшно холодная. Судорогой свело ноги, я еле доплыл до берега, хотя до него всего несколько метров. Выбравшись на берег, повалился на землю и пролежал на ней какое-то время, приходя в себя. Потом встал, от холода меня трясло, температура воздуха, по-моему, была около нуля".

Ельцин также сообщает, что это была провокация против него и что вскоре была запущена сплетня, будто он ехал на дачу к любовнице. Кроме того, он пишет, что "после невольного купания в ледяной воде" он "на две недели достаточно серьезно заболел, простуда задела легкое" .

Александр Коржаков, тоже описывающий эту историю в своей книге о Ельцине, отмечает многие ее странности (и, кстати, пишет, что Ельцина "всегда подвозили на машине до места" и что в конечном итоге "все обошлось обычной простудой", хотя врачи и опасались воспаления легких).

Но главное, на что я хочу обратить внимание: всем известно, что Ельцин любит купаться в холодной воде, - это многократно описано, в том числе и Коржаковым, причем познакомился он с этой привычкой шефа еще до "падения в реку". Естественно, и сам Ельцин пишет о своей любви к купанию в холодной воде, но только не в "Исповеди", где отчитывается об эпизоде с "падением с моста", а в "Записках", где об этом эпизоде уже не упоминает "за давностью лет". Более того, в "Исповеди" Ельцин аккуратно

стр. 43

перечисляет все виды спорта, которыми когда-либо занимался или любит заниматься, и доходит до тенниса, к которому незадолго до того пристрастился. Но плавания ни в холодной воде, ни в теплой в этом списке нет. И, на мой взгляд, не случайно. Ведь тогда сразу же возник бы вопрос: как могло свести судорогой ногу у человека, который привык купаться в ледяной воде и купался даже в горных реках? Да еще за те несколько секунд, которые необходимы, чтобы переплыть Москву-реку даже от середины в месте падения? То, что это действительно очень небольшая дистанция, знает каждый, кто знаком с Москвой-рекой в районе моста на Николиной горе, да и сам Ельцин на это указывает, описывая эпизод с "купанием".

Александр Коржаков, приехавший к Ельцину сразу же после случившегося и заставший его действительно очень замерзшим, задает в своей книге еще несколько недоуменных вопросов, но их я, как, возможно, пристрастные, отбрасываю.

Было падение или не было, каковы бы ни были его причины, но в своей первой книге Ельцин на всякий случай не упоминает о своем пристрастии к купанию в холодной воде.

Там же, в "Исповеди", Ельцин опровергает слухи, распространившиеся в высших политических кругах Москвы о его якобы попытке самоубийства в 1987 году ("случай с ножницами"). Причем опровергает категорически, как то, что - в силу его характера - не могло быть, потому что не могло быть никогда. А вот в "Записках" сам рассказывает об аналогичной попытке, относящейся уже к 1993 году. Тогда от смерти (в бане) его спас Коржаков, что подтверждает и сам шеф его охраны в своей книге...

Почему Ельцин так откровенен на сей счет в "Записках"? Видимо, потому, что этот эпизод нужен был ему политически. Ведь "случай в бане" пришелся на пик противостояния (еще не вооруженного) с Верховным Советом. Ельцин доказывает, как тяжко ему было, как он мучился политически и психологически, прежде чем пришел к решению разогнать депутатов.

У человека, даже живущего публичной жизнью, могут быть личные тайны, которые он просто не может не скрывать от посторонних глаз ("падение в реку") в версии "посещения любовницы". Или с ним могут случаться происшествия, о которых вообще не принято рассказывать другим ("случай с ножницами"). Но иногда герой этих происшествий вдруг рассказывает о них сам, ибо они выгодно оттеняют его дальнейшие действия ("случай в бане"). А если эти происшествия уже стали широко известны помимо его воли ("падение в реку", случай у "колеса самолета" в Америке)? Что тогда делать? В каждом случае - разное.

Одно, в чем стыдно признаться в любых обстоятельствах, можно просто не упоминать, будто этого не было - "колеса самолета" нет ни в первой, ни во второй книге.

Второе, что тоже принято скрывать, но что не носит столь очевидно постыдного характера, можно дезавуировать признанием в аналогичном случае, но более безобидном - "история с ножницами" и "история с баней". Реакция публики очевидна: раз он о "бане" рассказал, то и о "ножницах" тоже бы поведал, если б было. Значит, не было.

Кроме того, то, что уже не скроешь, можно объяснить как угодно фантастически ("падение в реку"). Но если недоумение у публики все равно остается, объяви это покушением или по крайней мере провокацией! Почему не потребовал расследования? Этому можно придумать совсем уж сказочное объяснение, проверить которое все равно никто не в состоянии, а внутреннее благородство, следование высшим интересам - не своим, а общества, страны, человечества - налицо. И вот как Ельцин объясняет в "Исповеди" то, почему он не дал законный ход делу о фактическом, судя по его собственному рассказу, покушении на его жизнь.

Не тем, что бесполезно бороться с Системой, с советскими спецслужбами, которые, согласно почти прямым намекам Ельцина, все это и устроили. Не тем, что у тебя нет свидетелей. Ельцин это объясняет совсем иначе, так, что и придумать-то такое не каждый способен: "через некоторое время (после случившегося. - В. Т. ) за мной приехали жена и дочь, и, прощаясь, я еще раз попросил милиционеров (до которых добрался после купания в реке. - В. Т. ) о происшедшем никому не сообщать. Почему я принял такое решение? Я легко предвидел реакцию людей, которые с большим трудом терпят моральные провокации против меня, но спокойно воспринять весть о попытке физической расправы уже не смогут. В знак протеста мог остановиться Зеленоград - а там большинство оборонных, электронных и научных предприятий, остановился бы Свердловск - а там еще больше военных заводов, остановилось бы пол-Москвы... И после этого в связи с забастовками на стратегических предприятиях в стране вводится чрезвычайное положение... Так благодаря тому, что Ельцин поддался на провокацию, перестройка в стране могла бы "успешно завершиться".

Не знаю, может быть, Зигмунд Фрейд и поверил бы в такое объяснение мотивов, по которым Ельцин не захотел дать делу не только официального хода, но даже и огласки. Я же никогда не поверю, что при том всесилии КГБ, о котором сам пострадавший рассказывает двумя абзацами выше, бывший кандидат в члены Политбюро, столь рационально просчитывающий все политические последствия огласки случившегося (возмущение масс - забастовки на стратегических предприятиях, тогда бастовали, кстати, только шахтеры - введение чрезвычайного положения - гибель перестройки), мог всерьез думать, что милиционеры выполнят его просьбу и не сообщат о случившемся начальству.

Но здесь хоть прямой политический расчет, пусть скрытый фантастическим объяснением, эффективным просто потому, что народ тогда Ельцина действительно любил, если не боготворил. Потому поверил бы и в еще большую абракадабру. Я, кстати, думаю, что на самом деле "падение с моста" есть случай, аналогичный "ножницам" и "бане", прикрытый как политическим "покушением", так и заодно для неполитизированной части народа романтическим "посещением любовницы", но это лишь моя, ничем не доказанная гипотеза.

Но вот не менее поразительный пример ельцинских фантазий, касающийся судьбы его отца. Между прочим, Ельцин очень старательно, иногда в излишних деталях воспроизводит жизнь своей семьи, демонстрируя любовь к матери и уважение к отцу, даже несмотря на то, что тот порол его, по русскому присловью, как сидорову козу.

Цитирую строки, касающиеся уникального, единственного в своем роде события в жизни семьи Ельциных - ареста его отца Николая Игнатьевича.

"Исповедь на заданную тему ": "И когда отца уводили ночью, а было мне шесть лет, я это тоже помню". И больше никаких деталей.

"Записки президента" : "Мне было всего три года, но я до сих пор помню тот ужас и страх. Ночь, в барачную комнату входят люди, крик мамы, она плачет. Я просыпаюсь. И тоже плачу. Я

стр. 44

плачу не оттого, что уходит отец, я маленький, еще не понимаю, в чем дело. Я вижу, как плачет мама и как ей страшно... отца уводят..."

Так шесть лет или три года было будущему президенту, когда арестовали его отца? При такой любви к семье (да хотя бы и без любви) не помнить, не знать, когда это случилось?! Не помнить точно - не до дня, не до месяца, а хотя бы до года! - даты? И это при том, что, как все прекрасно знают, при заполнении анкеты в каждом более или менее солидном учреждении, не то что в горкомах, обкомах и ЦК КПСС, где работал Ельцин, просто нельзя было обойти вопрос "находились ли вы или ваши ближайшие родственники под судом или следствием?". Кто, когда, где?

И не ответить на эти вопросы было нельзя. Точность заполнения анкеты проверялась как раз в том учреждении, которое арестовывало, судило и содержало в заключении отца Ельцина.

Выводы напрашиваются сами собой. Либо Ельцин действительно не помнит даты важнейшего события в жизни отца. Либо, что гораздо вероятнее, помнит, но, сочиняя "Исповедь" и желая в пропагандистских целях обязательно рассказать о столь важной вехе своей, а не отца биографии (эпизод этот вводится в книге в соответствующем контексте), сознательно или подсознательно исказил истину. Ибо ясно же, что, скорее всего, люди не поверят, что трехлетний ребенок запомнил этот эпизод (хотя это и не совсем невероятно). А вот шестилетний, конечно же, не мог не запомнить если и не само событие - о нем обязательно расскажут потом другие, то ужас от него, точнее и важнее - ужас от репрессий сталинского тоталитаризма.

Повторить тот же прием при написании "Записок" Ельцин не мог. Перед ним, о чем он сам пишет, уже лежало "Дело N 5644", следственное дело его отца от 1934 года.

Здесь уже не уйдешь от точной даты.

Кстати, Николай Ельцин отсидел в лагерях три года, то есть тогда, когда Борису Ельцину было шесть лет, он как раз вернулся. Но о том, как произошла встреча с отцом, сын почему-то не вспоминает. Ни в "Исповеди" - по ее версии тогда Борису Ельцину вообще было бы уже девять лет, - ни в "Записках".

Все это, конечно, лишь косвенные свидетельства того, что память Ельцина крайне избирательна (хотя это вообще свойство человеческой памяти), причем субъективно избирательна. Но этих свидетельств, на мой взгляд, слишком много, чтобы можно было относиться к изложенным Ельциным версиям различных событий как к истине, а проще говоря - правде.

Неплохо зная наших политиков, я уверен в одном: если кто-то из них скажет, что земля круглая, проверь - не стала ли она за последнюю ночь квадратной. Но именно из текстов политиков, особенно таких, как Ельцин, можно выудить собственно правду. Нужно лишь внимательнее читать.

Так что я, постоянно апеллируя к выдержкам из двух книг Ельцина, всегда беру это в расчет, а уж делают ли это читатели - их воля.

Он о том, что он хотел

Итак, напомню, чем кончается вторая "исповедь" Ельцина, его "Записки президента". Вот буквально последние строки этой книги, в которых он без всякой на то нужды вновь говорит о себе в третьем лице:

"Ельцин не ставит перед народом глобальной стратегической цели. Не возводит во главу угла какую-то сияющую вершину, до которой нужно дойти.

Спокойствие России и является главной целью этого неспокойного президента".

Если учесть, что большую часть своего президентства Ельцин спал, пил, болел, отдыхал, не показывался на людях или просто ничего не делал, то эпитет "беспокойный" является явным комплиментом, самому себе, и комплиментом преувеличенным - "беспокойность" Ельцин проявлял только в борьбе за собственную власть да в своих многочисленных странных выходках. И никогда - вне этого.

Кроме того, цель какая-то странная: спокойствие. Что это означает? Смиренность? Забитость? Стабильность? Материальный личный достаток, презирающий все треволнения мира? Сохранность страны? Благополучие ее граждан? Внутренняя устроенность государства? Гадать можно сколько угодно - все равно не угадаешь.

Но даже этой, что примитивно, что возвышенно понятой цели Ельцин не достиг. Ни для России, что неудивительно, ни для себя самого.

Ельцин вообще не добился достижения ни одной из целей, которые он перед собой как политиком и президентом публично ставил. Цели, публично не провозглашенной, - личной власти, он, конечно, достиг.

Но Ельцин не добился:

- ни целостности России;

- ни успеха рыночных реформ;

- ни ликвидации коммунизма;

- ни вхождения России в семью процветающих государств;

- ни восстановления статуса России как великой державы;

- ни демократии в стране;

- ни материального благополучия ее граждан;

- ни ликвидации привилегий;

- ни настоящих партнерских взаимоотношений с Западом;

- ни построения капитализма...

И так можно перечислять до бесконечности. Ельцин не добился ничего. Не только для России, но и для себя лично он не добился спокойствия. Сегодня (если даже к тому моменту, как читатель взял эту книгу в руки, он, Ельцин, еще президент России) Ельцин не может быть спокоен и не будет спокоен уже никогда до последних мгновений своей жизни.

"Неожиданное", "непредсказуемое" появление Ельцина на захоронении "царских останков" 17 июля 1998

стр. 45

года в Петербурге есть не "сильный политический ход" президента, как истолковали это и официальные, и неофициальные комментаторы этого события, а в первую очередь - оплакивание самого себя, сентиментальный поступок старого, политически и физически больного неудавшегося самодержца, навлекшего беду не только на свою страну и себя самого, но и на свою семью, своих детей.

Николай II невиновен перед Россией и историей только в одном: власть досталась ему "естественно", по наследству. Он не стремился к ней и не вырывал ее с видом мессии у других. Ельцин же рвался к власти и сделал ставкой в борьбе за нее судьбу всей страны. И проиграл. Страну. Власть он сумел удержать.

17 июля 1998 года, в усыпальнице русских монархов в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга, президент России Борис Ельцин скорбел не по мощам императора Николая II, его супруги и безусловно безвинных их детей - он скорбел по себе и своими детям и внукам, которые вынуждены будут страдать за безумные амбиции своего отца и деда, дерзнувшего захватить власть в стране, проблем которой он решить не умел, народа которой не любил, истории которой не знал, судьбы которой не понимал, управлять которой не смог, которую не осчастливил, а лишь разрушил в ней то, что не рухнуло само.

Не Ельцин один виноват в этом. Но Ельцин стал квинтэссенцией бездарности, которая вторым планом всегда наличествует в такой гениальной стране, как Россия. Человек, обладавший пороками Петра Великого, Достоевского, Толстого, Ленина, Сталина, но не обладавший ни каплей из их многочисленных достоинств, а тем более - гениальностью.

Презираемый большинством граждан своей страны, он входит в историю как первый президент России, растливший ее до последнего предела, входит не своими достоинствами и даже не своими пороками, а своей серостью, примитивностью, своим неуемным властолюбием хулигана, терроризировавшего жителей квартала просто в силу того, что полицейский участок оказался закрыт из-за начавшихся не вовремя и все еще не закончившихся ремонтных работ.

Слово защите!

Боюсь, что большинство читателей, положительно относящихся к Ельцину, уже закрыли мою книгу, даже не дойдя до этой страницы. Какой смысл слушать обвинительный приговор, если содержание его и так известно, а окончательный вердикт предрешен заранее настроением прокурора, установки которого полностью приняты судьей?

Но я хочу дать шанс "обвиняемому" - выслушать доводы в его защиту. И более того: вслушаться в эти доводы, принять именно аргументацию защиты за основу для вынесения приговора, который, как известно, может быть и оправдательным.

Итак, слово защитнику... Но кто он? Будет ли он искренним, основательным и добросовестным в исполнении своей миссии? Будет ли, наконец, столь же страстен, как обвинитель, от речей которого мы уже устали?

Полный и всеобъемлющий, без малейшего изъяна набор всех этих качеств не обещаю. Тут, наверное, нужно было бы призвать кого-то из тех соратников Ельцина, кто был рядом с ним все эти годы, ибо члены семьи очевидно необъективны, а самого Б. Н. я и так буду цитировать на многих страницах этой книги. Такой человек всего один, тот, кто не отошел или не был отвергнут Ельциным в течение всех этих лет, - упоминавшийся уже соавтор обеих его книг журналист Валентин Юмашев. Но данную книгу пишет не он, а я. Поэтому придется мне самому стать адвокатом Бориса Ельцина. (Кстати, о Валентине Борисовиче Юмашеве. Конечно, случайность, что у Валентина Юмашева отчество Борисович, но эта случайность знаменательна. Как известно, Борис Ельцин всю жизнь мечтал о сыне, а родились у него две дочки - и это, как отмечают многие, объясняет и его пристрастие к молодым реформаторам.)

Но для начала адвокатом стану не я нынешний, более склонный к инвективам, а политический обозреватель газеты "Московские новости" Виталий Третьяков, опубликовавший в апреле 1989 года, то есть десять лет назад, большую статью "Феномен Бориса Ельцина", по существу, первый политический портрет Б. Н. в тогда еще подцензурной и находящейся под партийным контролем советской прессе.

26 марта 1989 года Борис Ельцин триумфально победил в Москве на выборах народных депутатов СССР. Все советские СМИ сообщили об этой победе, ибо был расцвет гласности, но никто не решился разобрать ее причины, вообще проанализировать случившееся - это была все-таки только гласность, а не свобода печати. Я, по счастью, работал в то время в знаменитых тогда "Московских новостях". Для нас, тем более на фоне всеобщего, если не считать коротких информационных сообщений, молчания, сделать вид, что ничего значительного не случилось, было невозможно. То ли по собственной инициативе, то ли по просьбе Егора Яковлева - не помню, я и написал статью, посвященную Ельцину. Формальным поводом стали несколько строк из передовицы газеты "Правда", органа ЦК КПСС. Строки из "Правды" использованы в качестве эпиграфа к моей статье.

Кстати, она написана на полгода раньше, чем многократно уже цитировавшаяся мною "Исповедь на заданную тему", но как много в моей статье и в книге Ельцина идейных и даже интонационных совпадений!.. Этим я хочу лишь сказать, что тогда мое отношение к Б. Н. было вполне искренне позитивным, что вполне подходит к роли защитника. Тем более что целью статьи, помимо прочего, было сконцентрировать внимание читателей (в том числе и читателей из ЦК КПСС) именно на лучших качествах Ельцина-89, дабы аргументированно объяснить его ошеломляющий успех на выборах.

Итак, посмотрим, как воспринимал я, и, разумеется, не только я (хотя были и фанатичные поклонники Ельцина, а вот фанатически ненавидевших его людей, которых потом стало очень много, либо почти не было, либо их голоса тонули в общем хоре восторгов), - как тогда воспринимали все мы, те, кто в первый раз получил возможность голосовать за Ельцина на выборах, за этого политика и человека.

Аргументы защиты (апрель 1989 года)

Феномен Бориса Ельцина

"Почему нежелание... партийного комитета

стр. 46

видеть в числе депутатов человека, которому аппарат не симпатизирует, вдруг оборачивалось мощной поддержкой людей (пример с Б. Н. Ельциным)?"

Из статьи "Народ сделал выбор", "Правда", 01.04.89

<...>В процитированном вопросе из передовой "Правды" меня удивило слово "вдруг". Нет, не вдруг. Ситуация на 26 марта - день выборов - логическое подтверждение того, что феномен Ельцина не только рожден перестройкой, но и неотрывен от нее. Потому и хочется отыскать причины его популярности, рассмотреть некоторые составляющие "образа Ельцина" в массовом общественном сознании.

Вполне очевидно, что этот образ далеко не совпадает со своим прототипом и в политическом, и, наверное, в житейском плане. Судить о глубине этих несовпадений удобней тому, кто знает Бориса Николаевича хорошо и близко, я не из их числа. Впрочем, близко и хорошо его не знает и подавляющее большинство тех избирателей, голосами которых Ельцин одержал убедительнейшую победу на выборах. Избиратели тоже ориентировались на "образ кандидата", как это чаще всего бывает в предвыборной борьбе. Что же в этом "образе" вызывало наибольшие симпатии? Чем, следовательно, был предопределен успех Ельцина? <...>

Время рождения Ельцина как политического лидера, пользующегося, по замечанию "Правды", "мощной поддержкой людей", зафиксировано с точностью до секунды. Это тот момент 26 февраля 1986 года, когда на XXVII съезде КПСС им были произнесены следующие - с акцентом на последней фразе - слова: "Непререкаемость авторитетов, непогрешимость руководителя, "двойная мораль" в сегодняшних условиях - нетерпимы и недопустимы. Должна быть наконец в ЦК КПСС выработана система периодической отчетности всех руководителей и на всех уровнях...

Делегаты могут меня спросить: почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии? Ну что ж. Могу ответить, и откровенно ответить: видимо, тогда не хватило смелости и политического опыта".

Сказав это, Ельцин одним из первых принял на себя ответственность за "свершения" застоя, хотя был далеко не первым из виновников этих "свершений". Начальный этап всякого революционного процесса - это этап поиска ответов на вопрос: "Кто виноват?" И тот, кто нашел в себе мужество сказать: "Да, я виноват", - сразу же получил мощную моральную фору в глазах миллионов людей, жаждавших именно "сверху" услышать слова и о личной, а не только о коллективной ответственности за происходившее.

Поскольку примеру Ельцина не последовали большинство из тех, кто, по мнению людей, должен был это сделать, за ним осталось моральное лидерство, в частности и в праве давать ответы на следующий вопрос перестройки: "Что делать?" И к его ответам стали прислушиваться, тем более что на своем посту руководителя Московского горкома КПСС Ельцин быстрее других перешел от слов о перестройке к реальной перестройке, как он ее понимал.

Прежде всего он постоянно заостряет проблемы, стоящие перед перестройкой, раскрывает их на примерах самых житейских, близких сознанию и пониманию любого человека.

Ельцин резко обнажает "приемы" перестройки, особенно в методах работы с людьми. Только еще рождается и обсуждается идея о сокращении партаппарата, а он в подведомственных ему горкоме и райкомах партии в Москве уже жестко принимается за дело. Только возникает очередной виток дискуссии о продовольственной проблеме, а первый секретарь МГК КПСС уже собственной властью и авторитетом старается утвердить изобилие на ярмарках и колхозных рынках Москвы. Он воспринял перестройку - и в этом не одинок - буквально. Гласность? Он говорит обо всем. Борьба с бюрократизмом? Он ищет его во всех учреждениях. Предвыборная борьба? Ельцин откровенно, как, впрочем, и другие кандидаты, старается добиться поддержки народа. И ему удалось то, обо что споткнулись другие.

Наконец, Ельцин постоянно напоминает о медленных темпах перестройки, о том, что люди ждут ее плодов не завтра, а сегодня, о том, что завтра, возможно, будет поздно.

Вот методы, которыми, судя по всему, стремился действовать Ельцин. Временами не без успеха и уж, во всяком случае, не без благосклонного ко всему этому отношения людей, насытившихся за годы застоя обещаниями, но не действиями.

В результате у большинства возникает ощущение, что Ельцин говорит от имени если не всего народа, то уж по крайней мере от имени тех, у кого пока нет власти, нет возможности влиять на события. Когда в 1987 г. и сам Ельцин, покинув самый "верх", оказался как бы в таком же положении, вал его популярности вздыбился так высоко, что обычного по прежним временам ухода в политическое небытие не состоялось. Это подтвердили и выборы 26 марта, в результате которых Б. Ельцин стал народным депутатом СССР.

Впечатление персональной унии Ельцина с народом до сих пор каждодневно закреплялось в массовом сознании как поступками самого Ельцина, так и, разумеется, словами и делами тех, кто его критикует.

Он существует в массовом сознании как нормальный человек и как человек поступка. Ельцин первым сдернул с самого себя завесу тайны, которой обычно покрыты персональные действия представителей "верха". Образ сокрушителя тайн всегда привлекателен для людей. Приятно также убедиться в том, о чем и сам давно догадывался: под занавесом секретности скрывается то, что никаким секретом не является. Он как бы избавил многих от обидного комплекса, навязанного традицией секретности: смысл действий "верха" недоступен рядовому человеку в обоих значениях слова "недоступный" - и не допустят, и не твоего ума дело. Ельцин допустил и показал: "наверху" те же люди. Они так же, как и все остальные, спорят, ошибаются, допускают опрометчивые шаги, нервничают и разъяряются, не соглашаются друг с другом в мелочах, а иногда и в крупном. Тем самым, как кажется людям, Ельцин низвел большую политику с олимпийских высот и положил ее к порогу дома рядового гражданина.

Больше того, Ельцин сам попытался спуститься с этих высот к своим рядовым согражданам, рискнул покинуть бюрократические рубежи: первым сел в вагон трамвая, отказался от пайков,

стр. 47

записался в районную поликлинику. Иные говорили, что все это было сделано не без позерства. Но других руководителей его уровня, которые сделали бы подобное, сделали бы так или иначе, пока просто нет.

Он стал выступать в самых широких аудиториях не с речами, а с ответами на сотни вопросов, причем любых. Он стал давать интервью журналистам, делясь не только своими решениями, но и своими сомнениями, неудачами, угрозами в свой адрес. Можно, конечно, иронизировать по этому поводу. Можно утверждать, и справедливо, что, заглянув в подсобки продуктовых магазинов, заваленные товарами, и рассказав о том, что он увидел, Ельцин, не решив проблему дефицита, создал иллюзию того, что решение не за горами. Но стоит подумать: а не потому ли имя калифа Гарун-аль-Рашида и осталось в памяти человечества, что он без свиты и в простой одежде знакомился с реальной жизнью "рядовых багдадцев"?

В своих выступлениях Ельцин призывает к решению не всех проблем, стоящих перед обществом, а именно тех, что напрямую касаются обыденной жизни простого человека: продовольственной, жилищной, социальной справедливости, преступности - особенно в торговле... Разумеется, при этом он может себе позволить не касаться стратегической колеи перестройки, по которой нужно протащить весь воз проблем, не завязнув в прошлом ни одной из них. Его сила - в точности попадания в самые болевые точки. Это и завораживает. <...>

Кроме того, в своих многочисленных выступлениях - и особенно после ухода из высшего эшелона руководства - Ельцин как бы просит сограждан понять и поддержать его. Ощущение, которое остается у слушателей после таких выступлений, необычно и приятно: судьба Ельцина как бы непосредственно зависит от их воли.

Итак, Ельцин в глазах многих такой же, как они. Он жертва начальнической нелюбви - кто же из нас не оказывался в таком положении? И третируют его вроде бы за то, что этой любви он не ищет, - кто не мечтал быть таким? А главное - он со всеми, и внизу, и наверху, говорит одинаково и на равных, руша иерархические барьеры, столь надоевшие особенно тем, кто внизу.

Полное впечатление, что он не борется за власть для себя: сам подает в отставку со своего поста в 1987 году, объявляет о готовности отказаться от министерской должности в случае избрания народным депутатом. О нем говорят как о человеке, амбиции которого распространяются как раз на достижение предельной власти, но все привыкли к тому, что самыми логичными в этом случае были бы не просьбы об отставке и не публичное выражение своего несогласия с коллегами наверху, а прямо противоположное. Правда, это логика здравого смысла. Тонкая же политическая стратегия может строиться и на куда более сложных тактических действиях. Впрочем, это из сферы предположений, а реальность такова: мы истосковались по людям, ведущим себя так.

В самом ли деле или только кажется, что он не борется за власть для себя, но одно очевидно - Ельцин борется за себя, за свою честь: требует вопреки традиции политической реабилитации при жизни; не кается в своих грехах, а всюду отстаивает свою правоту. Может быть, и заблуждения, но свои, а не заемные. Его выводят из состава действующих политических лидеров, а он, не смиряясь, вновь и вновь встает на трибуну, подставляя себя критике. Гласность ему помощница, но ведь и он использует ее в полной мере, что не решаются делать многие другие.

Он чаще, чем это может показаться, оказывается прав. Вчера он один говорил о том, о чем сегодня рассуждают все. <...>

Но - о удивление! - даже те, кто критикует Ельцина, не устают повторять о его положительных чертах, деловых качествах, умении и желании работать. То, что ставится ему в вину и, наверное, виною является, можно отнести почти к любому советскому начальнику - все, вплоть до тяжелого характера. Зато положительные качества нешаблонны, выдают фигуру пусть и противоречивую, но по-человечески симпатичную даже в ошибках и заблуждениях.

Взаимоотношения с аппаратом - особая составляющая феномена Ельцина. Этот феномен мог родиться только в аппарате, потому что аппарат до сих пор есть реальная и стабильная часть власти - людям нужна стабильность. Но стабильность и сила чиновничества раздражают людей, ограничивают их свободу. Поэтому симпатии отдаются тому, кто этот аппарат сотрясает. Однако серьезное сотрясение аппарата пока реально лишь со стороны того, кто сам является его частью, а потому и реальной силой. Круг замыкается - феномен Ельцина движется в этом круге. Уверен, что, баллотируйся Ельцин на должность директора какого-нибудь НИИ или завода, его успех нельзя было бы гарантировать. 26 марта 1989 года Ельцин прошел подавляющим большинством не как "начальник для народа", а как "начальник для начальников". Единодушие в голосовании за Ельцина - ответ народа аппарату за его надменное всевластие.

Неудачник и счастливчик одновременно - он падает и вновь поднимается. В этом Ельцин - персонализированные гласность и перестройка с их успехами и неудачами. Люди давно хотели, чтобы появился такой руководитель. И он появился. Люди говорили: если такой появится - его снимут. И он не удержался.

Привычное крушение идеала. Оно не только пугает, но и заставляет подняться на защиту, поскольку вера в идеал все равно остается.

Конечно, элемент идеализации здесь налицо. Дополнительное доказательство этого - богатейший агитационный фольклор периода предвыборной борьбы, посвященный Ельцину. Главное же, что притягивает к нему симпатии людей, - это то, что он делает все, что позволяют делать перестройка и гласность, но на что не решаются десятки других наверху и миллионы других внизу. Он продукт перестройки, а потому так популярен. Он всякий раз продолжает то, что начинает Михаил Горбачев. Продолжает, заостряя до предела и смело бросая на алтарь "народной любви" или в лицо тем, кто еще не был готов даже к деликатным формулировкам Генерального секретаря (или надеялся, что за словами не последует дел). Руководителю реальной политики трудно удержать симпатии всех, ибо реальная политика никогда не приносит золотые плоды сразу и для всех. Конечно,

стр. 48

у Ельцина выгодная позиция "теневого лидера", критика того, что реальной политикой делается плохо. Но ведь и большинство его почитателей занимается такой же критикой, не имея в отличие от Ельцина лишь одного - возможности быть услышанным. И они поддерживают человека, который поднимает их мысли до уровня, на котором принимаются решения.

Реальная ценность его как политика может проявиться только тогда, когда он получит настоящее политическое дело, а не отраслевой министерский портфель. Говорят, что оно у него было в период партийного руководства в Москве, - он не справился. Может быть... Но другие должны еще доказать, что они справляются лучше, будучи менее открытыми людьми. Пока они этого не докажут, даже неудачи Ельцина будут ставиться в вину не ему, а административно-командной системе или кому-то из его критиков. Больше того, если дела у перестройки пойдут хуже, чем сейчас, популярность Ельцина будет возрастать. Если лучше, то уменьшаться, так как она будет распределяться и на других активных деятелей перестройки.

Самого Ельцина, конечно, может и не быть в политической жизни. Но место феномена Бориса Ельцина до тех пор, пока жива перестройка, пустовать не будет. <...>

Аргументы защиты (1999 год)

Имею ли я, защитник, десять лет спустя после своего первого выступления в этой роли что-либо добавить к своим доводам?

Имею.

Итак, уважаемый суд истории, недостатки Бориса Ельцина известны (а у кого из людей их нет! - утверждение хоть и банальное, но оттого не перестающее быть справедливым). Его ошибки как политика у всех на виду - и именно на них, естественно, напирает обвинение.

Но исчерпывается ли этими недостатками и ошибками ("И преступлениями!" - крикнул обвинитель со своего места, - хорошо, пусть даже преступлениями) деятельность Ельцина, а главное - цели, которые он перед собой как политиком ставил и которых сумел достичь? Нет, нет и еще раз нет.

К концу 90-го года реформы, начатые Горбачевым, со всей очевидностью стали захлебываться. Сам президент СССР, выпустив инициативу из своих рук, почти не имел уже союзников в стане демократов, не только не знал, что нужно делать дальше, но и просто перестал контролировать ситуацию в стране.

Между тем демократическое движение в тогдашнем СССР было. И все его надежды связывались с человеком, который восстал против коммунистической доктрины, боролся с ней "по всем азимутам". Этим человеком был Борис Ельцин, безусловный лидер демократической части населения страны тогда.

Свой мандат лидера демократических реформ Ельцин не захватывал, не получил из чьих-то рук. Этот мандат был вручен ему народом. 26 марта 1989-го и 12 июня 1991 года за него проголосовало абсолютное большинство избирателей не по приказу, не под давлением самого Ельцина - у него и власти-то тогда не было. Проголосовали сознательно и добровольно. Так что и титул всенародно избранного президента носил он по праву. И дальше Ельцин был обязан на основе этого мандата работать, действовать, бороться за власть, чтобы с помощью этой власти сделать то, чего от него ждали люди и чего не мог, по мнению самих избирателей, сделать никто другой.

Может быть, Ельцин не хуже нас с вами осознавал свои недостатки, предвидел свои ошибки, понимал, что не вполне готов к идеальному исполнению миссии, возложенной на него историей. Но мог ли он под этими предлогами отказаться от миссии, возложенной на него избирателями? Нет. Он сделал то, чего ждал от него народ.

Это очень важный, не исключаю, что самый важный аргумент в пользу Ельцина. Да, он не идеальный правитель, но если история и народ давали власть ему, то мог ли он сказать: "Нет! Я еще не готов. Подождите"?

Или он должен был отдать власть другому, более подготовленному (кстати, кому именно?), несмотря на то что никто тогда в стране не имел десятой доли его популярности и поддержки народа?

Теперь более конкретно.

Ельцин стоял во главе сопротивления ГКЧП - Государственному комитету по чрезвычайному положению, фактически низложившему законного руководителя страны Михаила Горбачева. Ельцин (точнее говоря - во время его правления, но это нюансы) отодвинул, многие считают, что навечно, угрозу возвращения к власти коммунистов, партии, чья идеология в идейно-теоретическом варианте, может быть, и замечательна, но практика оказалась и бесчеловечной, и неэффективной.

При Ельцине в России были заложены основы рыночной экономики, демократической власти и гражданского общества. Да, это был лишь фундамент, к тому же не лучшим образом сложенный. Но, во-первых, если бы кто-то мог сложить лучше, то почему это не сделали до Ельцина? А во-вторых, главное - не филигранная отделка фундамента, а прочность его краеугольных камней.

Ельцин обеспечил сохранение и развитие в России всех основных демократических свобод, причем даже в те моменты, когда критика в его адрес была сильной и беспощадной, как никогда. Он не ограничил ни свободу слова, ни свободу волеизъявления народа на выборах, ни свободу многопартийного плюрализма.

Ельцин предотвратил распад России, который мог последовать за распадом СССР. При Ельцине зародился средний класс - основа всякого стабильного общества. Ельцин вывел к властным вершинам целую плеяду новых молодых политиков - основу управленческого класса России в XXI веке.

При Ельцине завершился процесс вхождения России в неформальный клуб самых влиятельных демократических стран мира - в так называемую "большую семерку", которая стала "большой восьмеркой".

Будучи действительно человеком достаточно авторитарным (а кто из больших политиков не авторитарен, кто из них не обязан быть авторитарным, особенно в периоды кризисов, а Россия, безусловно, переживала кризис), так вот - авторитарный Ельцин не воспользовался советами тех, кто предлагал ему ограничить

стр. 49

систему демократических свобод ради благой цели более быстрого и более эффективного проведения экономических реформ. Ельцин так и не стал русским Пиночетом. Хотя многие из его соратников считали отказ от этой роли как раз главным изъяном его политики, причиной того, что "золотые плоды" реформ так и не удалось вкусить большинству населения России еще при правлении самого Ельцина.

Наконец, Ельцин - очень смелый и решительный политик. Он никогда не боялся брать ответственность на себя, принимать кардинально меняющие политику страны решения, что особенно ярко видно на фоне нерешительных действий и маневров его предшественника Михаила Горбачева.

Подведем итог. Результаты деятельности Ельцина как политика и президента России, столь неприглядные для многих (хотя далеко не всех) сегодня, в своем истинном значении будут видны (но тогда уже всем) завтра, когда он сам уйдет из власти и, может быть, из жизни. В этом тоже есть политическая смелость и гражданская доблесть - провести самый трудный, самый "грязный" этап реформ, оставив право пожинать их плоды тем, кто будет руководить страной после тебя.

Россия - слишком большая, слишком консервативная, слишком долго находившаяся под властью коммунистов страна, чтобы можно было всерьез рассчитывать на то, что кто-то мягкий и интеллигентный, абсолютно демократическими методами и абсолютно безошибочно, без всяких потерь для какой-то части населения, за один или даже за два президентских срока сумеет провести сложнейшие реформы так, чтобы их результаты ощущались всеми и каждый день.

И уж если Ельцин так плох, как говорят о нем его критики и хулители, то почему в столь богатой талантливыми людьми России (а это, кажется, не отрицает никто) не появился и не пришел к власти раньше Ельцина или во время его правления лучший политик? Не потому ли, что лучшего не было и быть (в реальной жизни, а не в утопических мечтаниях демократов или механических расчетах политологов) не могло?

Я все сказал.

***

Не знаю, хорошо ли я изложил доводы защиты стилистически, но содержательно, кажется, не забыл ничего. Можно было, конечно, добавить и перцу. Например в том, что касается борьбы с коммунизмом, воспользоваться формулой антикоммунистов-радикал-либералов: тоталитарный коммунизм нельзя победить только демократическими методами. Можно добавить утверждение (с которым не все согласны даже среди тех, кто Ельцина оправдывает и поддерживает), что он превратил Россию из страны имперской и империалистической в страну с цивилизованной и демократической внешней и внутренней политикой. Но все это будет лишь разжижением (или умножением путем разжижения) основных, фундаментальных тезисов апологии Ельцина. Теперь, когда эта апология наряду с обвинениями произнесена, перейдем к политической жизни нашего героя, проследим ее в главных ее составляющих: поступках, событиях, вехах. Посмотрим как соотносятся они с аргументами и защиты, и обвинения.

1998 - 1999 гг.

Продолжение в следующем номере

Permanent link to this publication: