Илья БЕЛЕВАНЦЕВ, ветеран Великой Отечественной войны

"Везет" нам в жизни или "не везет", "судьба" или "не судьба"? Отвечая на этот трудный вопрос всей своей судьбой, вошел в семейные предания нашего рода Белеванцевых мой старший брат Павел Федорович.

В крестьянской сибирской семье нас было 14 детей. Павел - девятый, 1923 года рождения, я, Илья, - тринадцатый, 1928 года. Судьба распорядилась так: мать умерла на операции в 1932 г.; отец погиб, отстаивая коллективизацию. Еще в Гражданскую он был в партизанской армии Щетинкина. А его старший брат, дядя Иван, подался к Колчаку. Брат на брата. Нас, детей, после гибели родителей вскоре осталось четверо: сестра Татьяна - 1908 г., брат Сергей - 1919 г., и мы с Павлом - 11 и 6 лет. Татьяна растила двух своих детей вдали от нас. Сергей в 15 лет уже батрачил и с отцовской земли пытался прокормить нас. Но тяжеловато 15-летнему подростку держать хозяйство, землепашествовать, смотреть за двумя младшими братьями. А в хозяйстве было 2 лошади, 2 коровы, овцы, птица... Все пошло прахом.

И ходили мы с Павлом по родному поселку Иркутский, Тогучинского района Новосибирской области, от родни к родне, от бедных к состоятельным, от них к богатеньким, и пели песни сообразно окружению: "О сотне юных бойцов из буденновских войск", или "Отец мой был природный пахарь, а я работал вместе с ним...", или в состоятельной семье: "Три недели мясо ели, поминали Ленина". Тем и держались. Очевидно, Аркадий Гайдар свой типичный образ Жигана - вагонного героя Гражданской войны списывал и с нас, сотен и тысяч беспризорных периода коллективизации.

Но у крепнувшей Советской власти дошли руки и до нас. В августе 1934 г. нас с Павлом по решению и просьбе родичей направили в Новосибирск в детприемник. Вез нас пожилой сосед, дед Мокей, на карей лошадке. На дрожках под сеном в мешке лежало "изобилие" провизии: 3 краюхи хлеба, кружка масла, крутая гороховая похлебка в туеске, яйца, огурцы. Всей улицей собирали нас в дорогу соседки. Ехали двое суток. Ночевали в промежуточной деревне. А к исходу второго дня въехали в город на заходящее солнце. Значит, ехали в Новосибирск с востока. Город нас оглушил, ошеломил. На второй или третьей улице от окраины дед Мокей скомандовал: "Тпр-у-у!" Показал на небольшой дом - "там принимают в приют". Отрезал хлеба, подал яиц и огурцов, забрал себе кружку масла - "а то в приют не примут, скажут, что богатые!". С этим напутствием и отправились мы в новую жизнь. А дед развернул лошадь и скрылся за поворотом улицы. В указанном доме мы никакого приюта не нашли. Брат, очевидно, понял, что дед нас попросту оставил на произвол судьбы в большом городе. Вскоре, побродив по окраине, накрытые августовской темнотой, мы приютились за забором двора, в котором не было собак.

Следующее утро было солнечным, с первым морозцем. До полудня бродили мы по городу, искали "приют". К вечеру начали искать просто крышу над головой. Я принимался несколько раз плакать, брат успокаивал меня. Спасение к нам пришло в образе громадного добра молодца в буденовке со звездой, в белом полушубке с меховой оторочкой. Такого богатого одеяния у себя в деревне я не видел. Он поднял меня, скулящего, на руки, смахнул рукавом слезы и сопли, скомандовал брату:

"Пошли", и вскоре мы были в детприемнике. Вспоминаю спасателя уже 67 лет. Хочется назвать его - Добрыня Никитич. Следы Добрыни я обнаружил через четверть века, уже будучи блестящим офицером ВВС, капитаном, командиром звена стремительных "мигов" и отцом двухлетнего сына в марте 1958 года. Вместе с другом детства по Чумайскому детскому дому Рудковским Владимиром Александровичем, к которому я приехал в отпуск из Волгодонска в Новосибирск, чтобы отпраздновать его награду - орден Трудовой Славы II степени, мы начали поиски того детприемника и нашли старейшую сотрудницу, которая вспомнила и рассказала, как рослый симпатичный красноармеец привел двоих ребят. И что старший ушел из детприемника с документами, свидетельствами о рождении. А младший говорил, что он "отпустил" брата в родную деревню. И так случилось в те давние 30-е годы, что жизнь нас развела с Павлом, и, оказалось, навсегда.

Брат вернулся в деревню, а вскоре переехал в Киселевск к младшему отцову брату, дяде Алексею, и тетке Аксинье. У них было своих двое. Приняли, тесно не было. Окончил семь классов. Пошел работать в геологоразведку коллектором. Работая, Павел учился и мастерству и, много читая, становился уникальным специалистом в разведке угля и угледобыче. Приближалось совершеннолетие Павла. Но навстречу восемнадцатилетнему парню шел грозный 1941 год...

Брат Сергей к тому времени уже третий год служил на Тихоокеанском флоте. Он писал Павлу и дяде Алексею, что служит исправно, легко и все ему во флотской службе по душе. Что он впервые увидел настоящую жизнь. Сравнивал со своей деревенской борьбой за кусок ржаного хлеба. С началом войны, в 41-м, Сергей добровольцем шагнул из строя в морскую пехоту. Погиб в 42-м и остался навечно в Смоленской земле.

А о Павле тех суровых дней пишет корреспондент газеты "Правда" А. Богачук в статье "И чуточку удачи" за 15 марта 1981 года. Эта статья, как свет далекой звезды, через десятки лет освещает раннюю гражданскую зрелость брата. Вот некоторые выдержки из нее: "Шел август 41-го года. Враг рвался в Донбасс. Государственный Комитет Обороны принял решение резко увеличить добычу топлива на востоке, в короткий срок построить в Кузбассе десятки малых шахт, на крупные требовались бы годы. Только что прибывшего из ин-

ститута Селятицкого назначили участковым геологом на Дальние горы. Селятицкий вопреки канонам геологии совместил поисковые работы с детальной разведкой месторождения. Вслед за геологами на Дальние горы прибыли горняки, и к зиме 41-го года три штольни и уклон на новом месторождении начали действовать. С тех пор и пошла молва, что удача ходит за Селятицким по пятам... А может, наибольшей удачей для Георгия Александровича было назначение в Киселевскую геологоразведочную партию. Прокопьевско-Киселевский район в те дни давал три четверти всего добываемого в стране кокса. Война не давала времени для долгих раздумий, не прощала ошибок. Это была суровая школа, где дни и месяцы приравнивались к годам. Да, Селятиц-кому везло. Но больше всего на учителей. Среди первых наставников его был старший геолог Кузнецов, избранный вскоре секретарем Киселевского горкома партии. Своими учителями Селятицкий считает старейших рабочих - проходчиков Сутягина и Шистерова. Их именами назвал он два угольных пласта на Карагайлинском месторождении. Но чаще других Георгий Александрович вспоминает Пашу Белеванцева. В институте Селятицкий слушал лекции академика Шатского и других видных ученых. Но ни один академик не мог знать того практического дела, что было хорошо известно любознательному коллектору - самоучке Белеванцеву. Паша знал, что называется, "в лицо" все угольные пласты Прокопьевско-Киселевского района, и это было особенно важно для начинающего геолога.

Удача всегда сопутствовала Георгию Александровичу. И сейчас многие в объединении "Запсибгеология" в шутку утверждают, что генеральный директор наверняка "родился в рубашке", что у него редкостная интуиция, удивительное чутье на уголь".

А Павел Белеванцев - "угольный академик-самоучка" - осаждал Киселевский военкомат с заявлениями в армию и на фронт. Но на него была бронь - работай в углеразведке, там твой фронт. И все же в декабре 41-го года он уже был в составе лыжного стрелкового батальона под Москвой. Довелось ему участвовать в наступательных боях зимой 1942 года, освобождал Подмосковье от фашистов.

В одном из боев при плотном минометном обстреле рвануло Павла за правый бок. И остались на подмосковном снегу часть правой руки, правое легкое, правая почка. Но выжил шахтер. Полгода провалялся сибиряк в госпиталях и поздней осенью 1942 года вернулся на родину инвалидом. С единственной солдатской медалью "За отвагу". С семиклассным образованием, но с головой, как говорят в народе. Понял - спасение в учебе. Засел за школьные учебники, консультировался у учителей. В 1944 году экстерном сдал программу за 8, 9, 10-й классы.

В 1945-1947 годах одолел 4-годичный курс Свердловского геолого-разведывательного института. Получил распределение в Восточные Саяны. Стал начальником геологоразведочной партии. Научился писать левой, управлял веслами левой, стрелял - заядлый охотник - левой.

На последнем курсе института познакомился с симпатичной хохлушкой из Горловки Анкой Боевой, очень целеустремленной, цельной натурой. Вместе засиживались в библиотеках.

Полюбили друг друга. Но Павел оканчивал институт раньше и уехал один, не зная, что Анна носит под сердцем его дитя. При этом еще и рассуждал сам с собой: "Зачем я, инвалид, нужен такой красавице?" И Анна по окончанию института уехала к родителям в Горловку, точнее в Никитовку, рожать да иногда поплакать.

Павел вживался в геологическую жизнь. Судя по всему, участвовал в Ирша-Бородинских изысканиях. Писал Анне осенью 1947 года, не зная, что у него растет сын Петр, названный по нашему деду. В другом письме сообщал, что при очередном медконтроле врачи заподозрили у него туберкулезный процесс в оставшемся легком.

Как Павлу удалось уломать врачей и выйти во главе геологической партии в разведочный летний сезон, одному ему известно. И осенью 1948 года Анна вместе с двоюродной сестрой Анохиной Лилей Евгеньевной, только что с отличием окончившей биофак МГУ, приехали к Павлу - с сыном. Привезли сдвоенную путевку в туберкулезный санаторий "Боровое", что между Новосибирском и Барабинском. Зимой 1949 года сыграли свадьбу с сибирскими конными катаниями. Анна стала начальником своей геологической партии. За сыном Петром смотрела наша старшая сестра Татьяна. А в апреле 1950 года родился еще сынок, Миша.

В январе 1951 года Павел сильно застудил оставшуюся почку. Температура за 42 градуса, часто терял сознание, бредил. Анна вызвала санитарный самолет. Располагались они тогда в селе Ивановна, сто км южнее Транссибирской магистрали. За 40 минут до прилета санитарного "По-2" Павел скончался. Это было 21 января 1951 года. Похоронен на сельском кладбище с. Ивановна. И остался в памяти двадцатисемилетним ветераном Великой Отечественной войны. Приходя в сознание, Павел наказывал жене: "Забирай детей, и в Донбасс, к родителям! Выходи замуж!" Анна выполнила первую часть наказа мужа. Но Миша умер по дороге из Сибири. А Петр Павлович Белеванцев вырос в достойного гражданина нашей страны, хорошего семьянина, превосходного летчика, пролетавшего 30 лет. Полковник ВВС, 10 лет командовал Центральным Аэроклубом СССР им. Чкалова на Тушинском аэродроме в Москве. А начал он знакомство с авиацией с моей командирской ладони и в моем самолете - но это уже другая повесть.

Вторую часть наказа мужа Анна не выполнила. "После мужа- инвалида ни одного настоящего мужчины я не встретила", - исповедовалась она мне в 1958 году, когда я их разыскал. Она хранила фото Павла военных лет и мое свидетельство о рождении (истинное); в детдоме мне дали дубликат с другой датой рождения.

Умерла жена Павла, Анна Егоровна Белеванцева, в 1992 году на 73-м году жизни. В Москве, на руках у сына.

Так повезло или не повезло моему старшему брату Павлу Федоровичу Белеванцеву? Наверное, каждый ответит на этот вопрос по-своему, но никто не посмеет отрицать, что жизнь свою Белеванцев из рода Белеванцевых прожил высоко и достойно.

Permanent link to this publication: