Вопросу о Реформации и Крестьянской войне как первой в Европе буржуазной революции посвящены две дискуссионные статьи, помещенные в журнале "Вопросы истории".

Статья О. Г. Чайковской в N 12 журнала за 1956 г. является по своему замыслу историографическим обзором, притом критическим обзором, призванным, как заявляет сам автор, "показать всю противоречивость и - во всяком случае на данной стадии исследования - несостоятельность принятой в нашей науке концепции буржуазной революции в Германии начала XVI века" (стр. 129). Это идущее от Ф. Энгельса и разделяемое большинством советских специалистов понимание Реформации и Крестьянской войны как первой буржуазной революции представляется О. Г. Чайковской (стр. 143) плохо понятой, искаженной цитатой, в которой якобы ничего не осталось от Энгельса и которая легла поперек дороги научного исследования.

Отрицательное отношение О. Г. Чайковской к концепции Энгельса, по нашему мнению, свидетельствует лишь о том, что "забраковать" и отбросить эту концепцию ей показалось гораздо легче, чем понять и раскрыть ее. Единственный верный вывод, к которому ведет статья О. Г. Чайковской, по-видимому, заключается в том, что вопрос о германской буржуазной революции XVI в. является чрезвычайно сложным и, будучи до настоящего времени недостаточно исследованным, требует всестороннего и глубокого изучения.

Ответом на выступление О. Г. Чайковской явилась статья М. М. Смирина, опубликованная в N 6 журнала за 1957 год. Выдвинутое Ф. Энгельсом понимание великого социального конфликта, потрясшего в XVI столетии Германию, как первого акта буржуазной революции вполне правомерно защищается М. М. Смириным. Последний, однако, как нам кажется, обоснованно опровергая ряд бездоказательных положений О. Г. Чайковской, не раскрывает концепции Ф. Энгельса с тою убедительностью и полнотой, которая позволила бы устранить все и всяческие сомнения в этой концепции.

Решение сложной проблемы первой буржуазной революции в Германии XVI в. требует по возможности полного выяснения относящихся к ней воззрений классиков марксизма-ленинизма и обобщения исторических фактов, характеризующих экономический и социальный облик страны, ставшей ареною самой ранней из европейских буржуазных революций.

В этой связи нас должно интересовать многое: воздействие успехов внешней и внутренней торговли на развитие промышленности и формирование общегерманского рынка; капиталистические отношения, складывавшиеся в важнейших отраслях производства; новые производственные отношения, вызванные к жизни разложением цехов и утверждением предпринимательской эксплуатации в рамках цеха и вне его. Предметом нашего внимания при этом неизбежно становятся различные классовые

конфликты: не только противоречия между непосредственными производителями и противостоящими им предпринимателями, но также и те специфические и чрезвычайно острые противоречия, которые создавались между представителями формировавшегося нового, капиталистического уклада и его антагонистами - ревнителями весьма живучего феодального способа производства.

Проблему первой буржуазной революции, по-видимому, нельзя решить, не выяснив особенностей протекавшего в XIV - XVI веках в Германии своеобразного и незавершенного в тот период процесса классообразования буржуазии, не определив достаточно ясно той конкретной грани, которая отделяет немецкое бюргерство от буржуазии.

И, наконец, при решении интересующей нас проблемы едва ли возможно ограничиваться констатацией экономического подъема страны и фактом существования капиталистического уклада, не объяснив исторические причины, обусловившие неустойчивый характер того и другого.

До тех пор, пока весь этот комплекс вопросов не получит освещения, хотя бы в порядке аргументированной гипотезы, наши положительные или отрицательные суждения о концепции Ф. Энгельса будут сохранять схематический характер и выражаться либо в виде догматических формул, подкрепляемых не столько мыслью Энгельса, сколько ссылкою на его имя и авторитет, либо в виде декларативно-нигилистических высказываний, подобных высказываниям О. Г. Чайковской.

Вопрос, естественно, заключается в том, возможно или невозможно построение подобной гипотезы. Мы позволим себе не согласиться с М. М. Смириным, который полагает, что "проблема раннекапиталистического развития Германии, особенности его в разных землях этой экономически и политически раздробленной страны, характер развития отдельных отраслей промышленности, торговля Германии, занимавшей в рассматриваемое время центральное положение на путях мирового товарооборота, влияние торгового преобладания Германии на ее промышленное развитие, - все эти вопросы ждут еще своего исследователя и не могут считаться решенными" (стр. 96).

Разумеется, вопросы, о которых идет речь, в научном отношении далеко не исчерпаны и представляют собой обширное поле для плодотворных изысканий. Но если в ожидании будущих научных открытий мы сочтем себя недостаточно компетентными для того, чтобы судить о состоянии производительных сил, характере производственных отношений и расстановке классовых сил в Германии в предреформационный и реформационный периоды, то едва ли мы сможем обоснованно опровергнуть утверждение О. Г. Чайковской о том, что в XV - XVI веках Германия представляла собою экономически отсталую страну, в силу неразвитости капиталистических отношений не способную стать ареною первой буржуазной революции.

Как нам представляется, советские историки уже теперь не только могут, но и должны, хотя бы приближенно, охарактеризовать экономическую и социальную картину Германии XVI в. и на этой основе определить предпосылки возникновения революционного конфликта.

Успешное выполнение этой трудной задачи, по нашему мнению, может быть обеспечено двумя условиями: использованием той нити методологического анализа, которую дают работы классиков марксизма-ленинизма и в первую очередь литературное наследие Ф. Энгельса, специально занимавшегося данным вопросом, а также привлечением и критическим использованием того огромного фактического материала, который со времени смерти Энгельса был накоплен преимущественно западноевропейскими историками.

Как известно, Ф. Энгельс намеревался переработать написанный им в 1850 г. труд "Крестьянская война в Германии", но не успел осуществить свой творческий замысел. Постоянный, никогда не ослабевавший интерес

Энгельса к революционным событиям XVI в. получил выражение как в развернутых высказываниях, так и в беглых заметках, разбросанных по страницам его произведений, писем и рабочих тетрадей и, тем не менее, объединенных общей мыслью. Только внимательное изучение всех этих материалов поможет понять ту общую идею, которую Энгельс вкладывал в свою трактовку Реформации и Крестьянской войны как первой европейской буржуазной революции.

Выделяя отдельные высказывания Энгельса и рассматривая их изолированно, вне связи с прочими, легко прийти к ошибочному выводу и обнаружить кажущуюся противоречивость различных положений, по существу, лишь дополняющих друг друга и характеризующих разные аспекты одной и той же проблемы. Это обстоятельство приходится подчеркивать в связи с той интерпретацией, которую суждения Энгельса получают в обеих дискуссионных статьях. О. Г. Чайковская находит в литературном наследии Энгельса лишь то, что относится к неразвитости буржуазных тенденций в Германии XVI в., что, по ее мнению, опровергает возможность буржуазной революции в этой стране. Концентрируя внимание только на том, что свидетельствует об отсталости страны, она упорно не желает считаться с более поздними суждениями Энгельса об экономических успехах, достигнутых германской промышленностью и торговлей. В отличие от О. Г. Чайковской М. М. Смирин выделяет в работах Энгельса важнейшие итоговые положения, которые подтверждают понимание Реформация и Крестьянской войны как буржуазной революции. Однако при этом вне поля зрения автора остаются другие существенные стороны проблемы. Остаются незатронутыми те именно высказывания Энгельса, которые находятся в кажущемся противоречии с его основной концепцией. Отсутствие соответствующих разъяснений и сопоставлений препятствует убедительному опровержению неправильных и тенденциозных ссылок на Энгельса.

Чтобы уяснить подлинную точку зрения Энгельса на революционный конфликт XVI в., необходимо войти в его научную лабораторию и, отбросив всякую цитатобоязнь, сравнить и обобщить разрозненные положения, отражающие его понимание германских событий XVI века. Как нам кажется, начетничество определяется не числом приведенных цитат, а стремлением отгородиться какой-либо одной или несколькими цитатами от научных сомнений, ведущих к новым познавательным выводам. Если выдержки из трудов классиков сопутствуют анализу исторических фактов, то они лишь способствуют многостороннему раскрытию сложной проблемы.

Хорошо известно, что классики марксизма-ленинизма никогда не пренебрегали материалами буржуазной историографии, без использования которых едва ли были бы возможны те плодотворные критические выводы, в основе которых всегда лежало самое широкое знакомство с научными данными и исследованиями различных направлений.

Это обстоятельство приходится подчеркивать в связи с тем, что О. Г. Чайковская, отваживаясь ставить и решать труднейшие вопросы исторического развития Германии, полностью игнорировала соответствующие труды немецких ученых. Признавая, что "дать решение столь сложным проблемам, это дело специального исследования или - и это вернее - ряда специальных исследований" (стр. 129), О. Г. Чайковская даже не подозревает, что "ряд исследований" давно создан и продолжает создаваться немецкими историками, мобилизовавшими огромный фактический материал и сумевшими за последние 50 лет ввести в научный оборот множество ценных источников. О. Г. Чайковская допускает возможность революционного конфликта в Германии лишь в том случае, "если будет доказано быстрое развитие капиталистических отношений и объяснены причины столь внезапного переворота в развитии страны" (стр. 133).

Дело в том, что быстрое развитие капиталистических отношений вовсе не придется обнаруживать, так как оно установлено, и притом давно, более чем в ста немецких монографиях и не менее чем в сорока собраниях опубликованных источников¹ . Перед советскими медиевистами, как и перед историками-марксистами Германии, выпустившими за последнее время несколько работ, посвященных раннему германскому капитализму, в данном случае стоит лишь задача критической проверки выводов, к которым пришла буржуазная историография в оценке "германского раннего капитализма". Вполне очевидно, что подлинно научная оценка исторического прошлого Германии предполагает изучение не только советской, но и германской историографии и в первую очередь марксистской историографии ГДР, тогда как попытка решать кардинальные вопросы германской истории на основе лишь той литературы, которая существует на русском языке, явно не отвечает требованиям науки.

М. М. Смирин в своей дискуссионной статье, опровергающей положения О. Г. Чайковской, показывает игнорируемую последней роль, которую в качестве величайшей антифеодальной силы играли народные массы. Будучи наиболее авторитетным знатоком и критиком зарубежной историографии по вопросам Реформации и Крестьянской войны, М. М. Смирин, однако, не привлекает тех материалов, которые, безусловно, необходимы для трактовки капиталистических отношений и связанных с ними предпосылок назревавшей буржуазной революции. Статья М. М. Смирина покоится на использовании некоторых весьма специфических источников. Труды Георгия Агриколы и других современных ему знатоков техники ярко отражают состояние техники горнорудных и горнозаводских предприятий, но лишь отчасти освещают производственные отношения, складывавшиеся в этих важнейших отраслях промышленности. Эти источники не проливают света на характер тех предпринимательских ассоциаций, которые в то время возглавляли горную и горнозаводскую промышленность. Нельзя считать достаточной и привлекаемую М. М. Смириным научную литературу. Ссылки на работу Матчоса и старый труд Готейна не восполняют пробела, который обусловлен отсутствием оценок и критического использования специальных монографий и памятников, относящихся к раннему капитализму в германском горном деле. И не случайно статья М. М. Смирина говорит о горном деле Саксонии, Тюрингии и Граца, не касаясь горного дела Тироля, Каринтии, Штирии (кроме Граца), Силезии и внегерманских земель, в частности Венгрии и Чехии, где германские капиталисты играли весьма значительную роль.

Без учета германской историографии раннего капитализма и соответствующих источников не представляется возможным рассмотрение существенно важных аспектов раннекапиталистического развития Германии. Без этой литературы и источников нельзя определить, какие именно силы являлись носителями прогрессивных капиталистических тенденций и стремлений к перестройке производства, и в такой же степени невозможно охарактеризовать то противодействие, которое они встречали со стороны сил, связанных с феодальными и цеховыми отношениями.

Буржуазные историки, занимавшиеся германской историей XV и XVI веков, сосредоточивали свое внимание на событиях, знаменовавших напряженную религиозную и политическую борьбу эпохи. Буржуазные историки-экономисты ограничивались в значительной мере изолированным изучением "раннего капитализма".

Связать то и другое, показать в достаточно широких хронологических рамках расстановку классовых сил в стране и те интересы, которые способствовали торжеству власти князей над государственным единством, ло-

¹ См. далеко не полный и в значительной мере устаревший библиографический перечень монографий и публикаций источников в труде Я. Штридера (J. Strieder. Studien zur Geschichte kapitalistischer Organisationsformen. Munchen und Leipzig. 1925).

кального рынка над общенациональным, цеховых элементов над крупнопредпринимательскими (по масштабам эпохи) элементами, - подобная задача по плечу лишь марксистским историкам, и в ее разрешении правильно уясненная концепция Энгельса может оказать исследователям большую помощь.

В соответствии со сказанным нам предстоит остановиться на следующих важнейших вопросах: 1) на том содержании, которое Ф. Энгельс вкладывал в выдвинутое им понимание Реформации и Крестьянской войны как первой буржуазной революции; 2) на тех прогрессивных тенденциях, которые, по нашему мнению, имели место в экономическом развитии предреформационной эпохи и в обусловленных этим развитием классовых противоречиях между представителями формировавшегося капиталистического уклада и их противниками; 3) на той расстановке классовых сил, которая сложилась на последнем этапе реформации, ознаменовавшем торжество раздробленности над экономическим и политическим сплочением и последующую гибель сложившихся на германской почве элементов капиталистического уклада.

Приступая к рассмотрению первой из поставленных проблем, необходимо отметить следующее. О. Г. Чайковская, как правильно заметил М. М. Смирин, не усматривает органической связи между длительным процессом Реформации и сравнительно кратким революционным выступлением восставшего крестьянства. В связи с этим вне поля ее зрения остается ряд явлений, как предшествующих Крестьянской войне, так и возникающих в период, следующий за поражением восставших народных масс. В начале своей статьи О. Г. Чайковская характеризует Реформацию и Крестьянскую войну как кульминационный пункт средневековой германской истории. Подобная оценка является недостаточной. Она не учитывает значения заключительного этапа Реформации и игнорирует то влияние, которое исход полувековой борьбы имел для всего исторического развития страны. В статье, написанной незадолго до революции 1848 г., К. Маркс расценивал Крестьянскую войну как "наиболее радикальное событие немецкой истории"² , тем самым подчеркивая, что значение данного события далеко выходит за рамки средневековья. "...Революция, - говорит Ф. Энгельс, - была подавлена войсками крупных феодальных владельцев, которые и воспользовались всеми ее выгодными последствиями. С тех пор в течение целых трех столетий Германия не принадлежала к числу наций, самостоятельно вмешивавшихся в историю"³ .

В этих словах отчетливо выражена та исключительная роль, которую великий конфликт XVI столетия сыграл во всем историческом развитии Германии, повергнутой после понесенного революцией поражения в состояние тяжкого трехвекового застоя. Запоздалое развитие капитализма, слабость буржуазии, слишком долго сохранявшей отличительные черты старого бюргерства и "опоздавшей к столу империалистических яств", по существу, важнейшие особенности и весь ход германской истории в новое и новейшее время связаны с национальной катастрофой Реформации и Крестьянской войны как неудавшейся буржуазной революции.

Эту мысль мы находим в одном из писем Энгельса: "В Германии мещанство есть плод неудавшейся революции, плод прерванного и задержанного развития... Этот характер немецкое мещанство сохранило и впоследствии, когда Германия была снова подхвачена потоком исторического развития"⁴ .

Национальную катастрофу, повлиявшую на судьбы Германии, Энгельс видел не в одном только исходе Крестьянской войны, но также и в событиях всей той эпохи, "которую мы, немцы, называем по приключивше-

² К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 1. Изд. 2-е, стр. 423.

³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 675.

⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XXVIII, стр. 220.

муся с нами тогда национальному несчастью реформацией..."⁵ . Характерно, что под "национальным несчастьем" Ф. Энгельс подразумевал не только ранний этап реформационного движения, предшествовавший Крестьянской войне, но в такой же мере и весь финальный период Реформации, когда в противовес успехам кальвинистской реформации "лютеранская реформация опошлялась в Германии, ведя эту страну к гибели"⁶ . Там, где лютеранство оказалось орудием мелкодержавного княжевластия, как, например, в Саксонии, оно "стало новым папством"⁷ .

Приведенные суждения показывают, что переломом, обусловившим трехсотлетний упадок страны, Энгельс считал не отдельный хронологический момент, не сам по себе взятый трагический исход Крестьянской войны, а в гораздо большей мере всю цепь предшествовавших ей и последующих событий. Соответственно этому, как нам представляется, изучение "буржуазной революции N 1" в понимании Энгельса обязывает к раскрытию тех классовых конфликтов, которые лежали в основе революции и контрреволюции XVI века.

Нигилистическое отрицание германской буржуазной революции XVI в. основывается на ее действительном отличии от всех других буржуазных революций. В основе подобного отрицания лежит достойное сожаления абстрактно-догматическое представление о некоей "буржуазной революции вообще", особенностям которой явно не отвечают германские события XVI века.

Не меньшую ошибку представляет собою и догматическое отождествление германской революции XVI в. с позднейшими буржуазными революциями. С этой точки зрения вызывают сомнение некоторые положения, выдвинутые М. М. Смириным в его дискуссионной статье. Оперируя суждением Энгельса о германской, английской и французской революциях как трех исторических битвах против феодализма, М. М. Смирин, как нам кажется, дает повод для недоразумений.

Означает ли данное суждение, что Энгельс исключал Нидерландскую революцию из ряда европейских буржуазных революций? На этот обойденный М. М. Смириным вопрос может быть дан лишь один ответ - отрицательный. Там же, где Энгельс говорит о "трех битвах", он отмечает, что кальвинизм создал республику в Голландии и сильные республиканские партии в Англии. В данном случае Нидерландская революция не выделяется особо, так как Энгельс рассматривает кальвинизм как боевую теорию, под знаменем которой совершалось второе великое выступление против феодализма. Тем самым подчеркивается новый, более высокий этап борьбы, свойственный событиям в Нидерландах и в Англии, по сравнению с событиями в Германии. Еще более определенное признание Нидерландской революции мы находим в другом высказывании, о котором речь пойдет ниже.

Как нам кажется, М. М. Смирин допускает упрощенное толкование положения Энгельса о трех битвах против феодализма. Основываясь на нем, М. М. Смирин подчеркивает общность, присущую всем ранним буржуазным революциям, происходящим в мануфактурный период капитализма. При этом он замечает, что на трех этапах мануфактурного периода были различными: уровень производительных сил, степень зрелости участвовавших в борьбе классов, равно как и ход развития и судьба движения в целом (стр. 84).

Однако эти справедливо отмеченные различия сами по себе настолько велики, что они скорее опровергают, чем подтверждают мысль об общности трех антифеодальных движений, различаемых по экономическим предпосылкам, по социальному содержанию, а стало быть, и по тенденциям и результатам.

⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 475.

⁶ Там же, стр. 675.

⁷ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. VIII, стр. 110.

Ставя в один ряд три исторические битвы против феодализма, Энгельс, как нам кажется, не столько сравнивает, сколько противопоставляет первую из них двум последующим, - об этом говорит ход мысли Энгельса. Указав, что посягательству на феодализм должно было предшествовать сокрушение интернационального центра феодальной системы - римско-католической церкви, - Энгельс отмечает в этой связи роль начавшегося в Германии антифеодального движения. Его суть характеризуется с предельной ясностью: два политических восстания - восстание низшего дворянства и Великая Крестьянская война - были подавлены благодаря нерешительности бюргерства. Роль этого последнего усматривается лишь в том, что в его среде (среда деловых людей, университетов) возник тот призыв, на который откликнулись участники обоих политических восстаний.

Именно в противовес этой картине, в противовес пассивной роли немецкого бюргерства, Энгельс подчеркивает активную роль английских горожан и вступивших с ними в революционный союз крестьянства и плебса. Этой антитезе социальных движений сопутствует и антитеза идеологическая: лютеранство оценивается как орудие князей, тогда как кальвинизм признается боевой идеологией ранних буржуазных революций⁸ . К. Маркс и Ф. Энгельс усматривали принципиальное различие между германской революцией и всеми прочими революциями: "Революция 1789 г. имела своим прообразом (по крайней мере, в Европе) только революцию 1648 г., а революция 1648 г. - только восстание нидерландцев против Испании. Каждая из этих революций ушла на столетие вперед по сравнению со своими прообразами не только хронологически, но и по существу"⁹ .

Среди революций, предшествовавших Французской буржуазной революции и в то же время являвшихся ее прообразами, мы не находим германской революции XVI в., хотя предшественницами и прообразами Французской революции признаются Нидерландская и Английская буржуазные революции. Причина, в силу которой Маркс и Энгельс не считали возможным признать германскую революцию XVI в. прообразом последующих революций, выражена в словах, непосредственно примыкающих к только что приведенной выдержке: "В обеих революциях (Нидерландской и Английской. - А. Э .) буржуазия была тем классом, который действительно стоял во главе движения"¹⁰ . Таким образом, становится вполне очевидным, что принципиальное отличие между германской революцией и последующими буржуазными революциями К. Маркс и Ф. Энгельс (усматривали в отсутствии руководящей роли буржуазии в германских событиях XVI в. и наличии этой руководящей роли класса-гегемона в позднейших европейских революциях.

Было бы несправедливо утверждать, будто М. М. Смирин не видит различия между германской революцией XVI в. и другими буржуазными революциями. Однако устанавливаемое им различие формулируется противоречиво и по существу неверно. М. М. Смирин указывает, что, по мнению Энгельса, различие, отличавшее первый акт буржуазной революции от ее позднейших актов, выражалось в том, что "ни один класс не оказался способным объединить движение в общенациональном масштабе" (стр. 85). "Борьба горожан, - читаем мы, однако, в другом месте, - уже не носит больше характера местной борьбы за те или иные права коммун; она принимает характер борьбы с феодализмом в национальном масштабе, что означает начало буржуазной революции..." (там же).

В одном случае у М. М. Смирина идет речь о локальности движения, неспособного выйти из своих рамок, в другом - констатируется нацио-

⁸ Marx, Engels, Lenin, Stalin. Zur deutschen Geschichte. Bd. I. Berlin. 1953, S. 179- 182.

⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. VII, стр. 54.

¹⁰ Там же.

нальный масштаб движения, якобы характеризующий выступления немецких горожан. Дело этим не ограничивается. Коль скоро бюргерство действительно возглавило общенациональную борьбу против феодализма, все германское общество XVI в. должно было распасться на два непримиримых лагеря: феодальный и антифеодальный. Однако тот же М. М. Смирин, ссылаясь на Энгельса, признает, что "раскол всей нация на два больших лагеря... был при тогдашних условиях просто невозможен" (там же).

Уже в своей ранней работе Ф. Энгельс, обобщая результаты поражения восставшего крестьянства и победы феодальной реакции, констатировал: "За спиной мелких князей 1525 г. стояло мелкое бюргерство..."¹¹ . Совпадение интересов князей, олицетворявших торжество феодальной реакции, и поддерживавшего их мелкого бюргерства явно не совместимо с представлением об антифеодальной революционной роли того общественного элемента, который Энгельс назвал "мелким бюргерством".

В "Заметках о Германии", по-видимому, относящихся к 1873 г., Ф. Энгельс кратко, но исчерпывающе характеризует классовую позицию бюргерства в ходе революции 1525 г.: "...поднимаются крестьяне, но бюргеры прямо выступают против них. Вместе с этим бюргерская религиозная революция была в такой мере кастрирована, что она пришлась по нраву князьям, к которым и перешла руководящая роль"¹² .

Если в более ранней работе, "Крестьянская война в Германии", Энгельс усматривал специфику германской революции XVI в. в том, что бюргерство оказалось неспособным к руководящей роли в революционных событиях, то в более поздней работе Энгельс видит специфику исторических явлений уже не в недостатке организаторских способностей бюргерства, не в его недостаточной революционной решительности, а, напротив, в том, что бюргерство выступает противником народного восстания, что, в свою очередь, знаменует полную солидарность между князьями и "мелким бюргерством".

М. М. Смирин тщетно пытается реабилитировать бюргерство, ссылаясь на наличие в его среде радикальной прослойки, и в качестве аргумента указывает, что в некоем городе некий бургомистр был другом восставших крестьян. Однако ведь и автор Гейльбронской программы Гиплер также был дворянином, как и отважный предводитель "Черного отряда" повстанческих сил Флориан Гейер, что вовсе не мешает нам считать немецкое дворянство реакционной силой. Радикальная прослойка бюргерства, разумеется, существовала, но отнюдь не она характеризует позицию основной массы бюргерства, предательскую роль которого Энгельс заклеймил в "Заметках о Германии". Нам приходится отдать должное О. Г. Чайковской, которая с полным основанием указывает на то важное обстоятельство, что труды советских историков свидетельствуют о далеко не дружественном отношении бюргерства к восставшему крестьянству. О. Г. Чайковская ссылается, в частности, на работу В. А. Ермолаева, характеризующего позицию бюргерства франконских городов.

Однако отношение бюргерства к крестьянству определилось вовсе не в 1525 г., а задолго до этого момента. Именно М. М. Смирин показал длительную предысторию мрачного эпилога Крестьянской войны, того, что принято называть "предательской ролью" немецкого бюргерства по отношению к восставшему крестьянству. В своей монографии, посвященной политической истории предреформационной эпохи, М. М. Смирин выделяет особую главу, в которой рассматриваются отклики, вызванные в Германии гуситскими войнами¹³ .

¹¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7. Изд. 2-е, стр. 436.

¹² Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. X, стр. 344 - 345.

¹³ М. М. Смирин. Очерки истории политической борьбы в Германии перед Реформацией. М. -Л. 1952.

Документальные данные, приводимые в этой главе, свидетельствуют о том, что городские власти, а стало быть, и те бюргерские круги, волю которых они выражали, относились с враждой к революционному движению Чехии и всячески стремились предотвратить его проникновение в Германию. Как явствует из главы, города вступают в оживленную переписку друг с другом, созываются совещания, обсуждаются меры, способные положить конец опасному брожению, "диким событиям" (стр. 116). Знаменательно, что немецкие крестьяне выступают в эту пору не только против светских и духовных феодалов, но и против городов. Так, крестьяне ближайших к Вормсу деревень "выступил и" (стр. 117) против города с "необычным знаменем". В 1432 г. (там же) Базельский собор обращает внимание немецких городов на то обстоятельство, что имеют место "выступления больших масс крестьян против городов, городских укреплений" и т. д. Ульмский магистрат (стр. 113) озабочен тем, что движение низов "становится знаменем разнообразной политической оппозиции", направленным "против духовных и светских князей, всех коммун и городов" (выделено нами. - А. Э .). Дело оппозиции оценивается как "отвратительное дело", борьба с которым требует незамедлительного союза с герцогом Вюртембергским. В августе 1432 г. (стр. 119) "князья, господа и города", собравшиеся в Мергентгейме, договорились о "подавлении и искоренении всех беспорядков". Характеризуя возникновение Швабского союза, М. М. Смирин (стр. 235) указывает, что ядром организации этого союза были соглашения между рыцарскими обществами и имперскими городами. Одним из важнейших моментов этих соглашений являлось обоюдное обязательство о выдаче бежавших крепостных и непринятии беглецов в ряды бюргерства. На стр. 307 - 308 повествуется о том, как город Шлетштадт благодарил Базель за поимку одного из вожаков "Башмака". На стр. 247 подчеркивается, что подавление антифеодальных сил представляло существенный элемент деятельности Швабского союза. Дело, по-видимому, не изменилось и в XVI столетии, так как именно Швабский союз в лице своего полководца Трухзеса разгромил в 1525 г. восставших крестьян.

Все эти факты, хочет ли того М. М. Смирин или не хочет, говорят сами за себя. Они свидетельствуют о полной солидарности правителей немецких городов с князьями и дворянами, об их активном соучастии в подавлении крестьянского движения. И если городской плебс и примыкавшая к нему прослойка радикально настроенного бюргерства и относились с сочувствием к крестьянству, то бюргерство, властвовавшее в "вольных коммунах" Германии уже в XV столетии, обнаружило свою профеодальную позицию. Выявление подобной позиции - объективная заслуга М. М. Смирина. Нет никаких мотивов, которые позволяли бы предполагать, что позиция именитого бюргерства, державшего в своих руках управление городом, стала в XVI в. иною, чем она была в XV веке. Не случайно в "Заметках о Германии" Энгельс, имея в виду события XVI в., пишет о городах, "которые, в свою очередь, драли с крестьян три шкуры"¹⁴ .

Если учесть, что О. Г. Чайковская руководствуется совершенно ложным представлением о неразвитости капиталистических отношений в предреформационной Германии, то станет понятной ее реакция на то исторически бесспорное обстоятельство, что немецкое бюргерство как политическая сила было враждебно крестьянству. Из этого обстоятельства О. Г. Чайковская делает слишком поспешный вывод о несостоятельности всей концепции германской буржуазной революции XVI века. В этом случае ее опровергает М. М. Смирин, который обоснованно разъясняет, что носителями антифеодальных тенденций в этой своеобразной револю-

¹⁴ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. X, стр. 344.

ции выступали народные массы, роль которых в этом смысле не понята О. Г. Чайковской.

С вопросом о реакционной позиции бюргерства и о характере немецкой революции XVI в. неразрывно связан и методологически важный вопрос о становлении буржуазии как нового общественного класса. В этом вопросе до сих пор царит путаница, отчасти объясняемая неудовлетворительным качеством некоторых переводов произведений классиков.

Для К. Маркса и Ф. Энгельса было вполне очевидно, что о существовании немецкой буржуазии в XVI в. не могло быть и речи: "В то время как в Англии с XVII века, а во Франции с XVIII века образовалась богатая и могущественная буржуазия, в Германии о буржуазии можно говорить лишь с начала XIX века"¹⁵ .

Данное положение датируется 1847 г., однако Ф. Энгельс в своих более поздних работах не отказывался ни от данного положения, ни от понимания Реформации и Крестьянской войны как первой буржуазной революции.

Отрицая в Германии XVI в. наличие сформировавшейся буржуазии и, тем не менее, неизменно рассматривая германские события как буржуазную революцию, Ф. Энгельс, несомненно, вкладывал в самое понятие буржуазной революции своеобразное содержание, то есть трактовал германские события XVI в. как буржуазную революцию без буржуазии.

Как нам представляется, подобная трактовка диктовалась творческой разработкой революционной теории, которая требовала, чтобы не только в свете опыта 1848 г., но и на материале других буржуазных революций была установлена обобщенная оценка роли движущих сил буржуазных революций и значения в них класса-гегемона.

Исторический опыт 1525 г., быть может, как никакой другой, позволял оценить роль крестьянства и предпролетариата как активных движущих сил революции в их самостоятельном выступлении, закончившемся трагически для них самих и для всей Германии. Именно о таком использовании опыта революционной битвы 1525 г. говорит и В. И. Ленин: "Фр. Энгельс особенно подчеркивал урок опыта, объединяющий до известной степени крестьянское восстание XVI века и революцию 1848 года в Германии, именно: разрозненность выступлений, отсутствие централизации у угнетенных масс, связанное с их мелкобуржуазным жизненным положением. И с этой стороны подходя к делу, мы приходим к тому же выводу: простое большинство мелкобуржуазных масс еще ничего не решает и решить не может, ибо организованность, политическую сознательность выступлений, их централизацию (необходимую для победы), все это в состоянии дать распыленным миллионам сельских мелких хозяев только руководство либо со стороны буржуазии, либо со стороны пролетариата"¹⁶ .

Таким образом, исторический опыт Крестьянской войны способствовал не только более ясному пониманию роли движущих сил и значения класса-гегемона в буржуазных революциях. Обобщенный В. И. Лениным опыт Крестьянской войны стал существенным вкладом в марксистско-ленинское учение о диктатуре пролетариата. И хотя В. И. Ленин в приведенном контексте не называет Крестьянскую войну "буржуазной революцией", он, тем не менее, ставит ее в один ряд с революцией 1848 г. и событиями 1525 г., аргументирует важнейший политический вывод о безрезультатности повстанческого движения мелкобуржуазных масс, не возглавляемых классом - гегемоном революции.

Отказавшись по предложению О. Г. Чайковской от понимания Реформации и Крестьянской войны как первой буржуазной революции, мы перечеркнули бы те ценные научные и политические выводы, которые

¹⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 4. Изд. 2-е, стр. 48.

¹⁶ В. И. Ленин. Соч. Т. 25, стр. 181.

связаны с такого рода пониманием. Вместе с тем в ошибочном предложении О. Г. Чайковской есть рациональное зерно: протест против допускавшегося в советской историографии догматического отождествления германской революции XVI в. с отличавшимися от нее позднейшими буржуазными революциями.

Итак, отсутствие буржуазии как класса-гегемона в германской революции и наличие подобного класса в других революциях - таково то основное и принципиальное отличие, которое, надеемся, будучи признанным, исключит явно неправомерное отождествление несовпадающих исторических явлений.

Как известно, все позднейшие буржуазные революции представляли собою столкновение буржуазии и руководимых ею национальных сил с феодально-абсолютистской монархией. Это столкновение не могло иметь места в Германии XVI в., которая в ту пору не имела ни сложившейся буржуазии, ни политического единства.

Для Германии реформационного периода объективная задача исторического развития заключалась в преодолении укоренившейся феодальной раздробленности, то есть осуществление преобразования, уже совершившегося к тому времени в ряде других западноевропейских государств.

Период, который начинается со второй половины XV в., Энгельс признает "знаменательной эпохой" преобразований, имевших всемирно-историческое значение. "Королевская власть, - говорит он, - опираясь на горожан, сломила мощь феодального дворянства и основала крупные, по существу национальные монархии, в которых получили свое развитие современные европейские нации и современное буржуазное общество"¹⁷ .

Однако здесь же Энгельс вынужден заметить, что та же эпоха для Германии называется Реформацией по приключившемуся с немцами национальному несчастью. Тем самым решительно подчеркивается контраст между судьбами Германии XV - XVI веков и судьбами современных ей европейских стран. Ключ к пониманию этого контраста Энгельс видит в тех особенностях, которые присущи совершавшемуся именно в Германии процессу классообразования: "Тот факт, что в Германии абсолютная монархия возникла позднее и держится дольше, объясняется лишь уродливым развитием класса немецкой буржуазии. Решение загадки такого развития можно найти в истории торговли и промышленности"¹⁸ .

В свете этих положений становится очевидным, что дальнейшее изучение особенностей германской революции (и контрреволюции) XVI в. требует раскрытия того, что именно подразумевал Ф. Энгельс под "уродливым развитием класса немецкой буржуазии". Раскрыть смысл данного определения представляется возможным лишь в том случае, если мы сравним "уродливое" (то есть своеобразное и отступающее от нормы) развитие с "нормальным" и разберемся в том, что собою представляли горожане в тех странах, где с их помощью возобладала централизация.

Как указывалось, К. Маркс и Ф. Энгельс относили появление английской буржуазии к XVII, а французской - к XVIII столетию. "Под буржуазией, - говорит Ф. Энгельс, - понимается класс современных капиталистов, собственников средств общественного производства, применяющих наемный труд"¹⁹ . Можно не сомневаться в том, что горожан XIV - XVI веков, способствовавших политической централизации Франции и Англии, классики марксизма никогда не считали буржуазией, и они отнюдь не представляли собою буржуазию. Однако неточности русского текста произведений классиков подчас продолжают вводить нас в заблуждение. Раскрыв том XIV Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на стр. 674, мы с удивлением прочтем: "А когда окрепла городская бур-

¹⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 475.

¹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 4, стр. 306.

¹⁹ Там же (Примечание Ф. Энгельса к заголовку раздела "Буржуа и пролетарии" "Манифеста Коммунистической партии"), стр. 424.

жуазия (?), в противоположность феодальному католицизму развилась протестантская ересь, сначала у альбигойцев, в Южной Франции, в эпоху высшего расцвета тамошних городов". Окрепшая буржуазия - социальная сила, штурмовавшая Бастилию, - волею переводчиков переносится во Францию конца XII - начала XIII в., то есть за пять столетий до момента, которым К. Маркс и Ф. Энгельс действительно датируют ее появление в этой стране. Между тем в оригинале читаем: "Und als das Burgertum aufkam..."²⁰ . Слова эти в правильном переводе означают: "А когда поднялось бюргерство...". О поднимающемся бюргерстве Ф. Энгельс говорит не раз, подчеркивая этим термином становление нового социального качества.

Не меньшее недоумение способны вызвать строки, характеризующие горожан на исходе средневековья: "Когда Европа вышла из средневековья, городская буржуазия (?), находившаяся в процессе подъема, была в ней революционным элементом"²¹ . Если вспомнить, что для Ф. Энгельса гранью, отделявшей средние века от нового времени, было открытие Америки, то станет очевидной несостоятельность данного текста, поскольку, как мы уже знаем, Энгельс не допускал существования буржуазии ни в XV, ни в XVI веках. Текст оригинала таков: "Als Europa aus dem Mittelalter herauskam, war das emporkommende Burgertum der Stadte sein revolutionares Element"²² . Отвечающий оригиналу перевод подчеркивает, что на исходе средневековья революционным элементом являлось "восходящее бюргерств о", под которым Ф. Энгельс разумеет бюргеров, заинтересованных в экономическом и политическом сплочении страны.

О. Г. Чайковская напрасно сетует на то, что в немецком языке одно и то же слово: "burgerlich" - означает и "буржуазный" и "бюргерский". Как показывает восстановленный в правах текст приведенных определений, Ф. Энгельс не только различал понятия "бюргерство" и "буржуазия" (пользуясь в этом случае французской транскрипцией), но также и промежуточные категории. Как отмечается в "Манифесте Коммунистической партии", "современная буржуазия сама является продуктом длительного процесса развития, ряда переворотов в способе производства и обмена"²³ . Именно в этом плане "восходящее бюргерство" рассматривалось Ф. Энгельсом как бюргерство, которое, не будучи еще буржуазией, уже представляло собою продукт определенных хозяйственных и социальных превращений и успело проникнуться некоторыми из тех новых интересов, носителем которых в дальнейшем становится буржуазия.

На отмеченных выше погрешностях перевода приходится останавливаться главным образом по той причине, что сложный процесс превращения средневековых горожан в современный класс буржуазии не везде протекал одинаково. Как мы попытаемся доказать, аномалия социального развития Германии заключалась именно в том, что наряду с "восходящим бюргерством" и в противовес ему существовало бюргерство, проникнутое феодальными интересами и выступающее носителем сепаратизма и муниципальной автономии, противником экономического и политического сплочения страны. Если "восходящее бюргерство" развивалось настолько, что "города находили возможным променять свою средневековую местную независимость и свою суверенность на всеобщее господство буржуазии и публичную власть (common sway) гражданского общества"²⁴ , то приведенная формулировка К. Маркса с логической неизбежностью предполагает и противоположный вариант: наличие бюргерства,

²⁰ Marx, Engels, Lenin, Stalin. Zur deutschen Geschichte. Bd. I, S. 183.

²¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XVI, ч. 2-я, стр. 295.

²² Marx, Engels, Lenin, Stalin. Zur deutschen Geschichte, Bd. I, S. 179.

²³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 4. Изд. 2-е, стр. 426.

²⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. X, стр. 721.

не только не желающего поступиться своими экономическими привилегиями и местными вольностями, но и упорно отстаивающего их. Коллизия между прогрессивными и средневековыми группировками бюргерства ни в одной стране не играла такой роли, как в Германии. По нашему глубокому убеждению, раскрытие этой коллизии дает ключ к пониманию "уродливого развития класса буржуазии" в Германии и вместе с тем позволит разъяснить финальный этап "буржуазной революции N 1".

В этой связи особую теоретическую ценность приобретают выдвинутые Ф. Энгельсом оценки экономической и социальной позиции двух противостоявших друг другу фигур, из которых одна названа им "der Kleinburger", а другая - "der Bourgeois".

Социологический экскурс, посвященный этим оценкам, отнюдь не случайно находит место в статье Ф. Энгельса "Конституционный вопрос в Германии (1847 г.)". Противопоставление мелкого бюргера и буржуа призвано облегчить понимание исторической действительности Германии. О мелких бюргерах ("Kleinburger") Ф. Энгельс говорит как о классе, образовавшемся в период упадка феодальной системы и занятом промышленностью в городах, возникших наряду с деревнями²⁵ . Речь, таким образом, идет о классе, появившемся очень давно, вместе со средневековыми городами, но продолжавшем существовать в XIX столетии наряду с буржуазией.

Квалифицируя этот класс, появившийся за много веков до буржуазии и сосуществовавший с нею в XIX столетии, Энгельс выделяет его имя: "Die Klasse der KLEINBURGER"²⁶ . Явно вразрез и с хронологией и с недвусмысленной терминологией автора" переводчики также выделяют свое обозначение "класс мелких буржуа", то есть переводят так, как если бы в оригинале вместо "Kleinburger" стояло "Kleinbourgeoisie".

Тем самым читателю навязывается ошибочное представление, будто часть современного класса буржуазии - мелкая буржуазия конституировалась еще в пору возникновения средневековых городов, то есть еще в X веке. Если переводчики первого издания произведений К. Маркса и Ф. Энгельса, как мы убедились, обнаруживали буржуазию во Франции в XII в., то переводчики второго издания ухитряются открыть ее в еще более ранние времена.

Определяя исторический возраст буржуазии в полном несоответствии с мыслью К. Маркса и Ф. Энгельса, они невольно поддерживают миф реакционной буржуазной историографии об извечности капитализма и буржуазии. Между тем Энгельс в статье, о которой идет речь, не только рассматривает две сосуществовавшие в Германии социальные силы как различные классы, но и рядом подчеркнуто контрастных характеристик вскрывает глубокую противоположность между этими классами.

Мелкий бюргер представляет внутреннюю и прибрежную торговлю, ремесло, мануфактуру, в основе которой лежит ручной труд. Буржуа представляет мировую торговлю, непосредственный обмен между всеми частями света, торговлю деньгами, крупную фабричную промышленность. Мелкий бюргер представляет отрасли хозяйства, развивающиеся на ограниченной территории, требующие небольших капиталов, оборот которых совершается медленно и порождает лишь местную и вялую конкуренцию, тогда как буржуа представляет отрасли хозяйства, требующие возможно большей территории, наиболее крупных капиталов и порождающие всеобщую и бурную конкуренцию. Резюмируя, Ф. Энгельс подчеркивает, что "мелкий бюргер представляет местные, буржуа - всеобщие интересы". В полном соответствии с антитезою экономических интересов

²⁵ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 4. Изд. 2-е, стр. 46.

²⁶ Marx, Engels, Lenin, Stalin. Zur cleutschen Geschichte. Bd. II. Halbband I. Berlin. 1954, S. 127.

определяется и антитеза социально-политических интересов: "Классическим творением мелкого бюргера были немецкие имперские города; классическим творением буржуа было французское представительное государство". И, наконец, "мелкий бюргер консервативен, коль скоро господствующий класс делает ему хоть какие-нибудь уступки; буржуа революционен, пока он сам не станет господствовать"²⁷ .

С помощью приведенных контрастных характеристик можно и нужно раскрыть позицию тех немецких горожан XVI в., которые вступили в политическую, а затем и в вооруженную борьбу друг с другом, будучи либо противниками, либо поборниками германского единства.

*

Дискуссионные статьи О. Г. Чайковской и М. М. Смирина не вносят ясности в вопрос об уровне экономического развития предреформационной Германии, хотя их авторы и ссылаются на мнение Энгельса. Речь идет о трех итоговых оценках Ф. Энгельса, в первой из которых (1850 г.) говорится об отставании Германии от других стран²⁸ , в более позднем суждении (1873 г.) Германия признается стоящей на уровне современных ей стран²⁹ , и, наконец, в третьей своей оценке Ф. Энгельс приходит к выводу, что экономически Германия стояла во главе Европы³⁰(1889 г.). Бросающееся в глаза различие оценок находит свое естественное объяснение в том, что угол зрения Ф. Энгельса изменялся по мере того, как с установлением новых данных расширялась картина экономической жизни предреформационной Германии. О. Г. Чайковская, задавшись целью опровергнуть возможность буржуазной революции, догматизирует первое из высказываний Ф. Энгельса и пытается обесценить и извратить значение двух позднейших его суждений. М. М. Смирин, полемизируя с О. Г. Чайковской, приводит последнее суждение Энгельса о том, что Германия оказалась впереди всех прочих стран. Это, однако, не мешает М. М. Смирину (стр. 96) объявить, что данным источников якобы полностью отвечает более ранний вывод Ф. Энгельса о Германии как стране, лишь стоящей на уровне прочих европейских стран.

Уже во времена Ф. Энгельса источники свидетельствовали об авангардной экономической роли Германии в начале XVI века. С тех пор стали известны новые данные, подтверждающие этот вывод, но, к сожалению, не учтенные М. М. Смириным, который привлекает лишь односторонние показания Агриколы.

О. Г. Чайковская полностью игнорирует значение торговли, недоумевая, как мог Ф. Энгельс усматривать доказательство высокого экономического развития страны в успехах торговли, которую она объявляет чисто транзитной торговлей. М. М. Смирин не отрицает воздействия торговли на промышленное развитие страны, но, находя данный вопрос мало разработанным, не останавливается на нем достаточно подробно и только вскользь упоминает о "великих географических открытиях как отрицательном факторе, обусловившем упадок немецкой торговли". Следует прежде всего сказать, что внешнюю торговлю Германии XV - XVI веков никак нельзя отождествлять с транзитной, как если бы Германия того времени была похожа на Хиджас, по которому пролегал путь посреднической караванной торговли. Если мы и считаем ганзейскую торговлю посреднической, то лишь в том смысле, что сами ганзейские города не являлись очагами производства (за исключением судостроения). Однако те же ганзейские купцы вывозили за границу немецкие товары: ткани, кожу,

²⁷ Там же, стр. 128.

²⁸ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 347.

²⁹ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, Т. X. стр. 357.

³⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XXVIII, стр. 148.

металлы, высококачественную сталь, доставляемую в Лондон, металлические изделия и оружие. Стало быть, наряду с транзитными товарами ганзейцы экспортировали промышленную продукцию Германии. Они же, презрев запреты ганзетагов, сбывали за границу построенные на собственных верфях суда. Возмущение, с которым Гуттен говорит о наплыве иноземных товаров и отливе денег из страны, свидетельствует о широком импорте заморских товаров, не ограничивающемся пряностями и предметами роскоши. Данные Хейда свидетельствуют об импорте промышленного сырья: египетского и кипрского хлопка и красителей³¹ .

Южногерманская торговля носила ярко выраженный экспортно-импортный характер. В одном только 1495 г. Венеция закупила у немецких купцов 80 тыс. фунтов меди³² . В активах Фуггеров год от года растет удельный вес металлов, предназначенных для сбыта. О. Г. Чайковская в своей интерпретации Энгельса разделяет традиционный взгляд, будто перенесение мировых торговых путей, "как известно", нанесло особенно сильный удар южнонемецкой торговле и, в частности, Аугсбургу. Между тем архивариус Аугсбурга А. Буфф давно опроверг версию о губительном влиянии великих географических открытий: "Аугсбургские купцы, связанные не только с Венецией, но также с Лиссабоном, Мадридом, Антверпеном, располагали мощью капитала и инициативой, достаточными для приспособления к обстановке"³³ . Этот вывод покоится на показателях податной статистики, свидетельствующих о том, что купеческое благосостояние Аугсбурга длилось вплоть до 1617 г., то есть до самого начала Тридцатилетней войны³⁴ . В 1522 г. выделенная имперским сеймом комиссия определила, что за год в Германию ввозится из Лиссабона немецкими купцами: 36 тыс. центнеров перца, 2,4 тыс. центнеров имбиря, одна тысяча мешков шафрана, не считая того, что ввозится из Антверпена и Венеции³⁵ . Речь идет лишь о том импорте, который осуществлялся немецкими купцами непосредственно через Португалию. В 70-х годах XVI в. оптовый купец Конрад Рот попытался взять в свои руки все снабжение Европы португальскими пряностями. С этой целью королю Португалии был предоставлен кредит, предусматривавший поставку материалов, нужных для корабельного дела. В 1576 г. недостаток средств заставил Рота образовать вместе с итальянским банком Барди и португальскими купцами новое сообщество, участники которого разграничили между собой сферу сбыта. Сам Рот возглавил "Тюрингенское общество", бравшее на себя сбыт пряностей для Германии, Нидерландов, Польши и Прибалтики³⁶ . Хорошо известны экспедиции в Новый свет, снаряжавшиеся Вельзерами.

Перемещение путей мировой торговли, несомненно, сказалось на торговле некоторых районов Германии, в частности на торговле приальпийской области, непосредственно связанной с Италией. Однако, как свидетельствуют приведенные факты, южногерманское купечество сохраняло занятые им в международной торговле позиции и во второй половине XVI века. Что касается Ганзы, то упадок ее товарооборота вызывался отнюдь не географическими причинами. Географическое положение Гамбурга является столь же благоприятным, как и географическое положение Амстердама, обязанного своим расцветом именно последствиям

³¹ W. Heyd. Geschichte des Levantenhandels im Mittelalter. Bd. I. Stuttgart. Gotha, 1879.

³² H. Simonsfeld. Der Fondaco dei Tedeschi in Venedig und die deutsch-venetianische Handelsbeziehungen. Gotha. 1887, S. 324.

³³ Ad. Buff. Augsburg in der Renaissancezeit. Bamberg. 1893, S. 2.

³⁴ См. А. Д. Эпштейн. Из истории экономического и социального развития Аугсбурга. Сборник "Средние века" N 10. Изд. АН СССР. М. 1957.

³⁵ "Deutsche Reichstagsakten. Jungere Reihe". Bd. III. Gotha. 1901, S. 577 - 599.

³⁶ K. Habler. Konrad Rot und die Thuringische Gesellschaft. "Neues Archiv fur sachsische Geschichte". Dresden. 16 Ihg. 1895, S. 177 ff.

великих географических открытий. Не только К. Маркс³⁷ , но и такой далекий от марксизма историк, как Инама-Штернегг³⁸ , подчеркивали, что упадок ганзейской посреднической торговли явился закономерным результатом не географических, а исторических причин.

Попытка изобразить последствия великих географических открытий в качестве катастрофы, ниспровергнувшей внешнюю торговлю Германии, противоречит конкретным фактам и представляет собою научно несостоятельную и устаревшую версию, препятствующую установлению подлинных причин, обусловивших упадок германской торговли в более позднее время, когда воздействие географических открытий уже не могло сказываться.

М. М. Смирин, видимо, не удовлетворяясь традиционным объяснением, усматривает причину упадка германской экономики не только в великих географических открытиях, но и в торжестве феодальной реакции. По нашему мнению, именно в этой последней причине и надлежит искать объяснение тому, что Германия в конце XVI в. превращается из страны экономически передовой в страну отсталую.

Нет почти никакой возможности провести водораздел между внешней и внутренней торговлей Германии, так как ею были заняты одни и те же силы. Энгельс указывал, что в отличие от других стран в Германии процесс экономического сплочения проходил не в национальном масштабе, а в рамках отдельных территорий. Действительно, таков конечный результат процесса, вовсе не представлявшего собою какой-то изначальной органической особенности далеко не прямолинейного развития хозяйственной жизни Германии. В этой связи представляют исключительный интерес соображения, высказанные известным историком К. Лампрехтом в работе, посвященной экономико-социальным переменам, происходившим в Германии в XIV - XVI веках: "Если еще в XIII в. можно было говорить о наполовину замкнутых областях торговли применительно к бассейнам Рейна, Дуная, Эльбы, то отныне (XIV - XVI вв. - А. Э .) эти грани оказываются сломанными и остается лишь прежнее различие между южногерманской торговлей Нюрнберга, Аугсбурга, Страсбурга, Франкфурта, с одной стороны, и северогерманской торговлей Ганзы, с другой, пока отчасти и это различие не было нарушено проникновением южно-германцев в Венгрию, Польшу и Россию"³⁹ .

По мнению того же автора, тонкие нити обмена уступают место широким взаимосвязям в масштабе страны благодаря развитию мануфактуры, продукция которой приобретает национальный характер. Торговый оборот Кельна поднялся с 37 млн. марок в 1368 г. до 210 млн. марок в 1464 - 1465 годах⁴⁰ . Более продолжительным становится регулярный ярмарочный торг во Франкфурте (дважды в год по 14 дней), в Лейпциге, Франкфурте-на-Одере. Превращению торговли в межтерриториальную силу, по Лампрехту, способствовало улучшение и удешевление кредита и некоторое упорядочение монетного дела. Установление полноценного рейнского гульдена оздоровило денежное обращение в важнейшей торговой сфере.

К аргументам К. Лампрехта можно добавить и другие доводы. Так, изданные Матчосом "Памятники техники" наглядно показывают улучшение в обращении товаров, выражавшееся в создании в XV в. портальных кранов и мостовых сооружений⁴¹ . Еще существеннее другое: организация

³⁷ К. Маркс. Капитал. Т. III. Госполитиздат. 1955 г., стр. 341.

³⁸ K. T. Inama-Sternegg. Die volkswirtschaftliche Folgen des 30-jahrigen Krieges. "Historisches Taschenbuch". Leipzig. 1864.

³⁹ K. Lamprecht. Zum Verstandniss der wirtschaftlichen und sozialen Wandlungen in Deutschland vom XIV zum XVI Jahrhundert. "Zeitschrift fur Sozial und Wirtschaftsgeschichte". Bd. I. Berlin. 1893, S. 197.

⁴⁰ Там же, стр. 198.

⁴¹ C. Matschoß. Technische Denkmaier. Beitrage zur Geschichte der Technik und Industrie. Berlin. 1927, S. 125 ff.

торговых факторий крупными фирмами XV - XVI веков. Так, фирма "Гауг и Лангнауэр" создает свои фактории в Вене, Кельне, Нюрнберге, Ульме, Шваце, Франкфурте, Линце, Кремсе, Нейзоле (Венгрия), Кракове, Лионе, Венеции, Антверпене.

Значительно большее число факторий в империи и за ее пределами создается Фуггерами. Если учесть аналогичную сеть Вельзеров, Гохштеттеров, Ремов, Манлихов, Гервартов, Ильсунгов и других, то станет ясным значение всех этих точек, нанесенных на карту Германии и сопредельных стран. Складывалась сеть взаимосвязанных контор и складов, ускорялся и учащался товарооборот, ломавший границы старых экономических районов. Новая коммерческая техника: денежные переводы, вексельное обращение - все это говорит о слагавшейся в XIV - XVI веках экономической общности. Факты позволяют констатировать процесс формирования единого национального рынка, успешно протекавший в XV и XVI веках. Незавершенность этого процесса, насильственно прерванного к концу XVI в., отнюдь не меняет ни его значения, ни его направленности. Этот процесс порождал упорное противодействие. "В стороне от рек и торговых путей, - писал Ф. Энгельс, - лежало множество более мелких городов, которые, оказавшись выключенными из широкого обмена, продолжали безмятежно прозябать на уровне жизни позднего средневековья"⁴² . Проникновение иногородних или иноземных товаров, нарушение полуобособленности местного рынка несли разорение цеховым ремесленникам и местному мелкому купечеству. В их лице представители оптовой торговли и мануфактуры встречали непримиримых противников. Это был не единственный конфликт, вызванный переменами в торговле.

Пока южногерманская торговля была связана со Средиземным морем, каждый зажиточный немецкий купец лично был связан с Венецией и тамошним "Фондакко" - подворьем немецких купцов. В начале XVI в. положение резко изменилось. Поездка в Лиссабон или Кадис, охрана в пути, покупка благосклонности португальских властей, большие предварительные затраты на дальние торговые экспедиции - все это, вместе взятое, устраняло отдельного купца и ставило на его место купеческую компанию, вроде компании Рота или Вельзеров. Значительное число купцов, вытесненных из торговли колониальными товарами, заняло по отношению к "монополиям" столь же непримиримую позицию.

Сфера торговли стала полем битвы. Разбитые экономически, средневековые ремесленники и купцы не без успеха домогались политического реванша. Упоминавшаяся ранее особая комиссия Нюрнбергского рейхстага в 1522 г. в своем заключении писала, что там, где ныне действует одна компания, прежде кормилось много купцов, каждый из которых самостоятельно предпринимал поездки и посылал доверенных, вместо чего сейчас прибегают к письменным сношениям. Это было требованием возврата к средневековым формам и технике торговли. Было вынесено решение впредь ограничивать капитал компаний суммою в 50 тыс. гульденов, то есть предлагался компромисс, позднее повторенный Гейльбронской программой.

Экономический подъем Германии был ознаменован и развитием ссудно-банковской деятельности, пришедшей на смену "старомодному ростовщичеству". К. Лампрехт отмечает, что еще в 1391 г. Франкфуртский совет наложил арест на имущество человека, осмелившегося оплатить товар не денежной наличностью, а векселем, но уже в 1402 г. тот же Франкфуртский совет учредил банк, применявший вексельные и ссудные операции⁴³ .

⁴² К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 7, стр. 347.

⁴³ K. Lamprecht. Указ. соч., стр. 203.

Бурно протекавший в Германии процесс первоначального накопления выразился не только в извлечении прибылей из всяческих источников (от торговли пряностями до торговли индульгенциями и церковными должностями, практиковавшейся Фуггерами), но и в мобилизации сбережений, превращавшихся из средневекового сокровища в капитал. Аугсбургский хронист Клеменс Зендер, повествуя о деятельности купца-банкира Амброзия Гохштеттера, говорит, что князья, графы, дворяне, бюргеры, слуги и служанки предоставляли ему свои сбережения, получая 5% со своих вкладов.

Накопление и эффективное использование втуне лежавших сбережений обусловливают ту торговлю деньгами, которую Энгельс рассматривал как экономическую функцию буржуазии. Непомерно высокий ростовщический процент сменяется ссудным процентом. На антверпенской бирже Фуггерами предоставлялись ссуды из 11 - 12%. Понижение ссудного процента, представлявшего собою цену денег как товара, было положительным сдвигом. Различие между ростовщическим и банковским кредитом Маркс, как известно, усматривал в воздействии последнего на производительные силы, и в этой связи деятельность торгово-банковских домов Германии нельзя безоговорочно признать прогрессивной, так как значительная часть мобилизованных средств направлялась на финансирование дворов и захватнических дворянских войн.

С преобразованием кредита связан острый конфликт между торгово-банковскими фирмами и бюргерами-ростовщиками. Последние не могли открыто защищать ростовщичество, осужденное церковью и общественным мнением. Они нашли лозунг, импонирующий бюргерству, объявив незаконным твердый процент по вкладам. Если фирма "покупала" деньги по 5% и "продавала" их по 11%, то соответствующая разность признавалась незаконной. Публицисты и проповедники требовали, чтобы вкладчик приобщался ко всему банковскому доходу пропорционально вкладу. Тем самым выдвигался средневековый принцип уравниловки, несовместимый с задачей накопления и мобилизации средств.

Если О. Г. Чайковская ничего не знает о промышленном подъеме, имевшем место в XV - XVI веках в Германии, то М. М. Смирин в нем не сомневается. Однако он преуменьшает его, называя цифру в 100 тыс. горнорабочих, заимствованную у Матчоса, который сам взял ее из вторых рук, не поинтересовавшись содержанием соответствующего источника, Толедского указа Карла V, который заслуживает быть приведенным: "И так как... горное дело разрабатывается в Св. Римской империи и немецких землях в большем объеме, чем в каких-либо иных местах христианского мира, оно представляет собою величайшее благодеяние и пользу, дарованные всемогущим немецкой земле. И это так не потому только, что благодаря сему добываются и вырабатываются великие сокровища: много золота, серебра, меди, цинка, ртути, олова, железа и других металлов, количество которых ежегодно скорее превышает, чем достигает 20 раз по 100 тыс. гульденов (2 млн. гульденов. - А. Э .), но и потому, что во всей немецкой земле несколько сот тысяч (etlich hundert tausend) человек, стар и млад, женщины и дети, многие получают нужное им пропитание в одной только добыче, выработке и плавке металлов и сюда надлежит добавить множество других лиц, занятых доставкой этих металлов во многие земли, как то извозчиков, хозяев, бюргеров, крестьян, ремесленников на всем пути следования, в сельской местности и городах"⁴⁴ .

Подъему горного дела сопутствовал и подъем текстильного производства. Историк XVI в. Якоб Вимфелинг дает яркую картину вестфальского сукноделия, напоминающую картину английского производства в преддверии промышленного переворота: "Во многих вестфальских горо-

⁴⁴ J. Strieder. Указ. соч. Anhang. Dok. N 5, S. 376 - 377.

дах станок стоит подле станка, и совершенно невозможно определить, сколько сотен тысяч штук готовят цехи из месяца в месяц"⁴⁵ .

Вплоть до 40-х годов XVI в. Германия сохраняет первое место в мире по добыче серебра⁴⁶ , которая неотделима от добычи меди, находившей широчайший спрос в связи с развитием артиллерии и кораблестроения. В горном деле Германии в XV в. получил применение процесс зейгерования, то есть извлечения серебра из сребросодержащих медных руд. В 60 - 70-х годах XV в. предприятия по зейгерованию "появляются, как грибы после дождя". Строительство одного из таких предприятий, рассчитанного на производство 7 тыс. центнеров меди в год, потребовало сооружения восьми плавильных печей и десяти зейгеровальных печей, не считая других установок. Строительство Лаутенбургского зейгеровального предприятия обошлось свыше 10 тыс. гульденов (более 80 тыс. золотых марок. - А. Э .)⁴⁷ .

Успешный сбыт меди и соответствующие прибыли стимулировали расширение производства и неизбежно требовали притока новых вкладов. Учредительный капитал упомянутого Лаутенбургского общества поднялся с 70 тыс. гульденов в 1524 г. до 120 тыс. в 1532 году. Учредительный капитал аналогичного общества в Штейнахе поднялся с 93 тыс. гульденов в 1536 г. до 236 тыс. гульденов в 1554 году⁴⁸ .

То же происходило и в горнодобывающей промышленности; рост горных предприятий, эксплуатация более глубоких рудных горизонтов, сооружение шахтных колодцев, штолен, рудоподъемников и в особенности борьба с грунтовыми водами потребовали капиталов. Тем самым обусловливались глубокие перемены в производственных отношениях. Первая из этих перемен выразилась в том, что на смену горной марке, как рабочему сообществу, пришло паевое товарищество вкладчиков капитала, то есть предпринимателей. Второе изменение заключалось в том, что с усложнением технико-производственных задач и соответствующим увеличением необходимых затрат прежние вкладчики вытеснялись новыми, более богатыми пайщиками. Таким образом создавались социальные конфликты различного рода: конфликт между эксплуатируемыми рудокопами и предпринимателями, с одной стороны, а с другой стороны, конфликт между менее состоятельными и более состоятельными предпринимателями, оспаривавшими друг у друга право на эксплуатацию недр и рабочей силы.

Сомнения О. Г. Чайковской в капиталистическом характере эксплуатации объясняются тем, что оплата забойщиков сохраняла свою рудиментарную форму: забойщик "продавал" поднятую на-гора породу. Однако сделка купли-продажи являлась чистейшей фикцией, ибо единственным, возможным покупателем оставался предприниматель, а твердо фиксированная цена означала сдельную оплату, производимую сообразно весу поднятой на поверхность породы. Вспомогательные рабочие, занятые откачкой воды, получали повременную оплату, так же как и "Herrenarbeiter" - своеобразная рабочая аристократия того времени - опытные плавильщики, которых переманивали друг у друга конкурирующие компании, соблазняя высокой ставкой. Существование предпролетариата в горном деле подтверждается содержанием документов, в частности соглашением, датированным 1521 годом. Это соглашение впервые фиксировало не только твердый уровень оплаты, но также и черный список,

⁴⁵ И. Янсен. Экономическое, правовое и политическое состояние германского народа накануне Реформации. СПБ. 1898, стр. 56.

⁴⁶ G. Wiebe Zur Geschichte der Preisrevolution des XVI und XVII. Jahrhunderts. Leipzig. 1895, S. 267, 272 - 273.

⁴⁷ W. Mollenberg. Die Eroberung des Weltmarktes durch das Mansfelder Kupfer. Gotha. 1911, S. 5, 7, 25.

⁴⁸ Там же, стр. 25, 109.

включавший имена зачинщиков забастовок, которых надлежало не допускать на другие предприятия⁴⁹ .

Менее ясными представляются противоречия между предпринимателями разных категорий. Овладение горным делом первоначально осуществлялось посредством ссуды, предлагавшейся скупщиком. Позднее император и князья как владетели "горной регалии" стали предоставлять монополию подобного кредитования крупным фирмам, финансировавшим самого императора и князей. Фирмам, о которых идет речь, приходилось нести издержки по кредитованию обладателей "горной регалии" и нести возраставшие затраты, требуемые усложнявшимся горным делом и металлургией. Это заставляло их от роли скупщиков горной продукции переходить к непосредственному предпринимательству и вытеснению прежних предпринимателей. Так, прежних пайщиков ("Gewerken") Тироля: Тентцлей, Фюгеров, Рингмаулей, Фогльмайеров - вытеснили Фуггеры, сосредоточившие в своих руках всю эксплуатацию, рудников Тироля. В одни только рудники Шваца было инвестировано 84 тыс. гульденов, что позволило создать крупнейшие предприятия (например, рудник в Фалькенштейне, который насчитывал в 1526 г. 4596 рабочих, в 1554 г. - 7460, а в 1589 г. - только 4490).

Если возникшая в 1415 г. в Леобене "Всеобщая компания по торговле железом", прибравшая к рукам железорудное дело Штирии, принимала вклады "не свыше" ста фунтов пфеннигов, то преследовавшая те же цели и возникшая в 1528 г. одноименная компания в Штейере открыла доступ в число своих членов лишь бюргерам, вкладывающим в дело "не менее" 100 гульденов⁵⁰ . В первом случае создавался коллектив пайщиков, вносивших одинаково скромный и равный взнос, во втором случае устанавливался противоположный принцип: поменьше вкладчиков, покрупнее взносы.

М. М. Смирин цитирует Агриколу, который устами Бермана говорит: "Мы все почти люди жадные к деньгам и желаем с наименьшими (выделено нами. - А. Э. ) издержками... в кратчайшее время ...разбогатеть" (стр. 88). И здесь же говорится о необходимости углублять шахты и т. д. В этих суждениях явное противоречие, так как углубление шахт и оснащение горного дела механизмами требовали не "наименьших", а, напротив, все возраставших затрат. Слова Бермана олицетворяют, как нам кажется, позицию тех мелких пайщиков, которым недостаток средств диктовал чисто паразитическое, хищническое отношение к производству. Действительные потребности последнего могли удовлетворяться лишь крупными компаниями, располагавшими возможностями для продолжительного инвестирования средств и революционизирования производства. Приведем в обоснование этой мысли два примера. В конце XIV в. в Венгрии добыча руды прекратилась вследствие затопления рудников и невозможности бороться с грунтовыми водами. В 1495 г. компания "Фуггеры - Турцо" взяла на себя восстановление и эксплуатацию венгерских рудников. Договор, связавший компаньонов, предусматривал, что в течение 6 лет прибыль будет затрачиваться на техническое оснащение рудников. На протяжении 12 лет компания вложила в дело 1064499 гульденов, получив за тот же срок 1001837 гульденов, то есть затратила больше, чем выручила. За последующие 13 лет существования фирмы понесенные затраты постепенно погашались. С 1495 по 1525 г. рудники и плавильни Нейзоля дали 881,3 тыс. центнеров меди и 300 тыс. центнеров серебра.

В среднем за год в одном только Нейзоле производилось 29 376 центнеров меди и 10 тыс. марок серебра⁵¹ .

Убедительным доказательством прогрессивной роли крупных компа-

⁴⁹ J. Strieder. Указ. соч. Anhang. Dok. N 18, S. 428.

⁵⁰ Там же. Выдержка из императорской привилегии, стр. 128. См. также стр. 134.

⁵¹ M. Jansen. Jakob Fugger der Reiche. Leipzig. 1910, S. 152 ff.

ний в развитии горного дела может служить то признание, которое они получили со стороны английского абсолютизма. Исследование Гаслера знакомит нас с попытками Генриха VIII и Елизаветы перенести начинания немецких предпринимателей на английскую почву⁵² .

Генрих VIII наделил аугсбургского купца Иоахима Гохштеттера званием "Principal surveyor and master of all mines in England and Ireland" и поручил возглавляемому им обществу в течение 43 лет добывать серебро в Англии и Ирландии. О судьбе этого общества не сохранилось данных, зато источники повествуют об основанном Елизаветой в 1564 г. "Society of Miners Royal", во главе которого встал руководитель Аугебургской компании Давид Гауг, до того эксплуатировавший рудники Венгрии. Из 24 паев королевского общества на долю Гауга пришлось 11 паев, остальные распределялись между английскими сановниками и купцами.

Вклады сановников были внесены заимообразно тем же Гаугом, который своих денег обратно не получил. Его претензии послужили поводом для отстранения Гауга от руководства, после того как последний выполнил свою организаторскую роль. Что же было сделано? Из Германии в Англию было не только перевезено все необходимое оборудование, но и переселены сотни тирольских рудокопов и плавильщиков. На английскую почву была перенесена вся организация и техника производства, сложившаяся в империи. Гауг предпринял смелый эксперимент, заменив в медеплавильном процессе древесный уголь английским каменным углем. Весьма существенно, что Гауг отнюдь не руководствовался рецептом Бермана - скорейшим извлечением наживы. В течение первых четырех лет существования королевского общества между его членами распределялись одни только издержки.

Именно потому, что так называемые германские "монополии" XVI в., как показывают приведенные примеры, играли объективно прогрессивную роль, мы не можем переносить на них ту отрицательную оценку, которую мы даем пережившим себя английским монополиям XVII века; в отличие от последних ранние германские монополии способствовали развитию производительных сил, встречая активное и все нараставшее противодействие со стороны мелкого купечества, ростовщиков и мелких предпринимателей, естественных противников свободной конкуренции и единого рынка.

Противниками крупных компаний и централизации выступают и имперские города. Если О. Г. Чайковская переоценивает значение тех выводов, которые сделаны автором этих строк в отношении Аугсбурга⁵³ и Н. И. Аппарович - в отношении Кельна, то М. М. Смирин вовсе" отрицает значение этих выводов, ошибочно относя их лишь к позиции патрициата. Дело, однако, в том, что как в Аугсбурге, так и в Кельне патрициат утратил политическую власть уже в конце XIV в., и речь, таким образом, идет о властвовавшей в двух названных городах (и не только в них) цехово-купеческой верхушке, угнетавшей фактически бесправное население. Анализ фактов показал, что в обоих городах в XV столетии имелись налицо значительные резервы рабочей силы и вместе с тем были крупные денежные богатства. Однако наличие этих двух основных предпосылок капиталистического развития не привело к сдвигам в технике и организации производства, сохранявшего прежний облик и остававшегося производством обособленно работавших мелких производителей. Формальное подчинение труда капиталу и применение капиталистической эксплуатации не превратились в реальное подчинение труда капиталу и не приводили к возникновению капиталистического способа производства. Секрет консерватизма аугсбургской и кельнской промыш-

⁵² Er. Hassler. Augsburger Kaufleute und Tiroler Bergarbeiter im 16. Jht. in England. "Beitrage zur Geschichtc der Technik und Industrie". Berlin. 1927.

⁵³ А. Д. Эпштейн. Указ. соч.

ленности заключался в том, что для предпринимателей, осуществлявших капиталистическую эксплуатацию обнищавших ремесленников, основным источником дохода являлось не присвоение прибавочной стоимости, а самая беззастенчивая внепроизводственная эксплуатация жителей города, подвергавшихся систематическому налоговому и вненалоговому ограблению. Вполне очевидно, что властвовавшая в имперских городах бюргерская олигархия, ревниво оберегая свое господство над бесправной массой населения, боролась за сохранение политической полунезависимое? имперских городов. Утверждение абсолютизма было бы крушением олигархии, а установление общеимперских налогов и имперской монеты подорвало бы важнейшие источники паразитической наживы. Свобода конкуренции и проникновение иногородних товаров на местный рынок делали городских правителей приверженцами локальных привилегий. Характерно, что политические интересы аугсбургских олигархов резко разошлись с интересами аугсбургских капиталистических компаний.

*

Сосредоточив свое внимание на изучении великого конфликта 1525 г., советская историография до сих пор, к сожалению, не уделила должного внимания заключительному этапу Реформации, той политической борьбе, от исхода которой зависело, останется ли Германия феодально-раздробленной или превратится в единодержавную монархию.

Религиозная форма, в которой протекал конфликт 40 - 50-х годов XVI в., не должна заслонять его политической сущности. "Дело шло теперь, - писал Маркс, - не столько о вере, сколько о защите награбленного имущества и об отстаивании княжеской власти против императорской"⁵⁴ .

Большой интерес представляют высказывания классика буржуазной историографии Л. Ранке: "Вся борьба превратилась из церковной, общей в политическую имперско-правовую, и в конечном счете они (князья и города. - А. Э .) объединялись и оказывали противодействие"⁵⁵ .

Отвергая протестантизм, служивший идеологическим орудием сепаратизма князей и городов, Карл V отнюдь не намеревался реставрировать господство римско-католической церкви. Установленный им после временной победы интерим свидетельствует о его решимости подчинить церковь диктату императорской власти в форме, напоминающей галликанизм, отлично приспособленный к требованиям французского абсолютизма.

Работы Кирха, Рота и отчасти Пельница⁵⁶ ясно говорят о той расстановке сил, которая имела место в последних столкновениях реформационного периода: князьям и имперским городам как сторонникам раздробленности противостоят крупные компании, заинтересованные в победе экономического и политического единства.

Однако подобное размежевание сил наметилось задолго до последнего столкновения, давшего победу силам раздробленности над силами централизации. В лице своей представительницы, буржуазии, писал Ф. Энгельс, производительные силы восстали против способа производства, защищаемого феодальными землевладельцами и цеховыми мастерами. Исход борьбы известен. Феодальные путы были разорваны: в Англии постепенно, во Франции сразу, в Германии же с ними и до сих пор еще не вполне разделались⁵⁷ . В XV - XVI вв. в Германии еще не суще-

⁵⁴ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. VII, стр. 196.

⁵⁵ L. Ranke. Deutsche Geschichte im Zeitalter der Reformation. Bd. 3. Meersburg und Leipzig. 1933, S. 194.

⁵⁶ H. I. Kirch. Die Fugger und der Schmalkaldische Krieg. Munchen und Leipzig. 1915; Er. Roth. Die Fugger und der Schmalkaldische Krieg. "Zeitschrift des historischen Vereins fur Geschichte von Schwaben und Neuburg". 44 Jahrgang (1918 - 1919); G. Polnitz. Jakob Fugger, Kaiser, Kirche und Kapital in der oberdcutschen Renaissance. Tubingen. 1949.

⁵⁷ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 670.

ствовало буржуазии, однако в стране интенсивно протекал процесс формирования капиталистического уклада, против которого во всеоружии выступил союз феодалов с цеховыми элементами.

"Разложение феодализма, а также развитие городов, - отмечает Ф. Энгельс, - оба "процесса" вызывали децентрализацию, отсюда возникла прямая необходимость в абсолютной монархии, как в силе, скрепляющей национальности. Она должна была быть абсолютной, именно вследствие центробежного характера всех элементов... [она развивалась] в постоянной борьбе то с сословным представительством, то с мятежными феодалами и городами"⁵⁸ .

Данное высказывание Ф. Энгельса напоминает, что города и горожане отнюдь не всегда стремились к централизации. Оно дополняет ранее приведенные положения, свидетельствовавшие о том, что "восходящему бюргерству" противостояли силы феодального бюргерства.

В этой связи представляет исключительный интерес активная борьба на германской почве, составившая длительную предысторию вооруженной схватки противников и сторонников государственной централизации, разразившейся в середине XVI века. Речь идет о двухвековой борьбе немецкого бюргерства против его передовой части.

Уже в 1362 г. Рулман Мерсвин жалуется на купцов, сговор которых ведет к вздорожанию товаров. С этого момента учащаются нападки на компании, разрастающиеся в двухвековое антимонополистическое движение, к которому примкнули многочисленные авторы. Классическим выражением этой литературной тенденции служит известный памфлет 1438 г. "Реформация императора Сигизмунда". К. Лампрехт дает восторженную оценку данному памфлету, наивно считая его "социалистическим". Вместе с тем он предлагает правильное объяснение парадоксальному сочетанию в этом памфлете двух несовместимых требований - упразднения компаний и ликвидации цехов. Как он справедливо замечает, подлинно цеховой традиции в одинаковой мере противоречили как компании, открыто осуществлявшие предпринимательскую эксплуатацию, так и внутренне переродившиеся цехи, ставшие ширмою для предпринимателей, захвативших цех в свои руки. Ошибочно отождествляя мелкобюргерскую уравниловку с принципами социализма, К. Лампрехт столь же ошибочно объявляет прогрессивной объективно реакционную тенденцию. Памфлет вовсе не ратует за свободу предпринимательства. Он стремится возвратить ремесленников к той уравниловке, которая была нарушена как цехами, так и компаниями. Хотя в этом памфлете и слышится голос эксплуатируемых тружеников, его направленность противоречит развитию производительных сил, требовавшего преодоления уравниловки.

В этой связи следует заметить, что труженики того времени всего менее помышляли о производительных силах. Сочувственно воспринимая все выпады, направленные против богатейших купцов и предпринимателей, они тем самым становились резервом бюргерства, эксплуатировавшего их не в меньшей степени. Крупные компании, несмотря на их объективно прогрессивную роль, оставались лишенными массовой поддержки и изолированными перед лицом нараставшего наступления на все их позиции. Католические и протестантские проповедники, многие из гуманистов обличали "монополии". Их осуждение мы встречаем и у М. Лютера. Как известно, Лютер усматривал разновидности купеческого обмана в торговле в кредит, произвольном вздувании цен, сговоре о цене нескольких купцов и, наконец, в выпуске удешевленного товара как недостойном способе разорения соперника.

Проявление той же реакционно-бюргерской тенденции обнаруживает и деятельность рейхстагов XVI в., в которой ясно сказывается отмечен-

⁵⁸ Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. Т. X, стр. 356.

ная Энгельсом борьба сословного представительства с абсолютизмом. В 1512 г. "Reichstagsabschied Trier - Koln" запретил монополии, так как они ведут к дороговизне⁵⁹ . В 1522 г. на рейхстагах в Вормсе и Нюрнберге разгорелась ожесточенная борьба, в результате которой имперский фискал привлек к суду Фуггера, Вельзера и четырех других нарушителей запрета монополий. Карл V в своем Мадридском указе 1525 г. (март) постарался выгородить обвиняемых, смягчил нормы антимонопольного закона и даже попытался устранить помехи, стоявшие на пути свободной торговли. В мае того же года им был подписан Толедский указ, объявлявший, что запрет монополий не распространяется на горное дело. Выдержка из этого указа, содержащая цифровые данные, цитировалась выше. Защиту горных компаний император мотивировал в этом указе народнохозяйственным значением их деятельности, тем, что они дают пропитание сотням тысяч немцев.

Ответом явилось решение Шпейерского рейхстага 1526 г., вменявшее в обязанность рейхсфискалу "соблюсти общую пользу" и упразднить монополии, что побудило Карла V в том же году выдать охранные грамоты Фуггерам и Вельзерам. Борьба между антимонопольным имперским законодательством и императорским законодательством в защиту монополий продолжалась и далее, вплоть до начала вооруженной развязки конфликта. Ожесточенная, сначала полемическая, затем законодательная борьба составляет не только предысторию решающего столкновения противников и сторонников централизации, но и выражает существо экономических и социальных противоречий между незначительной группировкой носителей капиталистического развития и преобладающей массой консервативного мелкого бюргерства.

Вооруженное столкновение середины XVI в., исход которого ликвидировал всякие надежды на преодоление раздробленности, явилось лишь эпилогом напряженной двухвековой борьбы, формы которой менялись, но участники которой оставались все теми же. Феодальная реакция последовательно развертывала свое победоносное наступление. После разгрома восставшего крестьянства она выразилась в установлении тяжкого крепостнического гнета, постепенно распространявшегося на всю страну, в торжестве княжевластия, санкционированного Аугсбургским религиозным миром 1555 года. Эта реакция привела и к исчезновению "первого основного условия буржуазного приобретения - обеспеченности личности купца и его собственности"⁶⁰ . Налоговое ограбление отныне исключало не только расширенное, но и простое воспроизводство, оно исключало капиталистическое предпринимательство и самую возможность существования крупных компаний и крупного купечества.

Подписывая при вступлении на престол избирательную капитуляцию, Карл V обещал уничтожить те самые "монополии", которые финансировали проведенную им избирательную кампанию. Вся дальнейшая экономическая политика Карла V явилась нарушением избирательной капитуляции и была направлена к поощрению крупных компаний, которые их противниками были окрещены "монополиями". Поражение Карла V повлекло за собою неизбежный поворот в экономической политике и означало вместе с удушением компаний и удушение капиталистического уклада.

Если Гохштеттеры и Гауги переселились в Англию, Герварты, Ремы, Манлихи - во Францию, то Фуггеры предпочли превратиться в титулованных получателей земельной ренты, и их капитал "ушел в землю". Интересное исследование австрийского историка Ф. Тремеля⁶¹ на основе документальных данных показывает, что в городах Штирии, Ка-

⁵⁹ "Deutsche Reichstagsakten, jungere Reihe". Bd. 4. Gotha. 1905 N 110. Art 4, N 149. § 27.

⁶⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XVI. ч. 2-я, стр. 22.

⁶¹ F. Tremel. Der Fruhkapitalismus in Inneroslerreich. Graz. 1954, S. 150 ff.

ринтии и Крайны во второй половине XVI в. исчезают крупные купеческие состояния, а сыновья ранее преуспевавших богатых купцов и предпринимателей, следуя примеру Фуггеров, переходят в ряды дворянства, приобретают поместья и даже стыдятся своего купеческого происхождения.

С этими наблюдениями перекликаются те выводы, к которым приходит А. Мартин в своем труде "Социология Возрождения". В особой главе, носящей характерное наименование: "Социальная динамика становящегося консервативным бюргерства", - он говорит о том, что "презрение к труду и погоня за дворянскими титулами указывают на эволюцию в сторону феодализма", и в этой связи отмечает возникшее в бюргерской среде стремление уподобиться дворянству в культурно-бытовом отношении, слепое подражание дворянским обычаям, одежде, модам, увлечение турнирами, в которых отныне участвуют бюргеры⁶² .

Трагический для Германии исход борьбы, ознаменовавший начало трехвекового застоя страны, как мы убедились, определялся расстановкою и соотношением классовых сил, тем столкновением противоречивых экономических и социально-политических интересов, в силу которых бюргерство оказалось в одном ряду с феодалами в качестве упорного противника капиталистического развития, централизации и абсолютизма.

Именно в Германии эта борьба оказалась наиболее трудной. Именно в Германии она закончилась в XVI столетии не победою более прогрессивного капиталистического уклада над его противниками, а, напротив, уничтожением этого капиталистического уклада и длительным возвратом вспять, к господству феодальных отношений в экономике деревни и города.

Это явление, чреватое для всего последующего развития Германии последствиями огромного исторического значения, заставляет нас вспомнить слишком часто забываемые слова В. И. Ленина: "...представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад, недиалектично, ненаучно, теоретически неверно"⁶³ .

⁶² A. Martin. Soziologie der Renaissance. St. Enke 1932, S. 97.

⁶³ В. И. Ленин. Соч. Т. 22, стр. 296.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - А. Д. ЭПШТЕЙН:

Comments: