Западническое направление российской общественно-политической мысли сложилось в конце 30-х - начале 40-х годов XIX века. В своих рядах оно объединяло различных по убеждениям общественных деятелей того времени. Накануне и в годы Крымской войны на общественно-политической сцене выступали отдельные группы западнической ориентации. Наиболее многочисленной из них была группа, формировавшаяся частично вокруг журнала "Вестник Европы", выражавшего мнение представителей московской университетской профессуры - Т. Н. Грановского, Н. Х. Кетчера, П. Г. Редкина, Д. Д. Крюкова, И. В. Вернадского, Б. Н. Чичерина, профессора Казанского университета И. К. Бабста, академика Петербургской Академии наук и цензора А. В. Никитенко и других. Взгляды западников отражал и журнал "Русский вестник", который стал издаваться с начала 1856 года. В его редакции сотрудничали видные представители этого течения М. Н. Катков, П. Н. Кудрявцев, Е. Ф. Корш и другие. Также была заметна группа западников-эстетов, включавшая В. П. Боткина, А. В. Дружинина, П. В. Анненкова, И. И. Панаева.

Особое место среди западников занимали философ П. Я. Чаадаев и С. М. Соловьев, а также на долгие годы сохранившие симпатии к славянофильским идеям профессор Московского университета К. Д. Кавелин и публицист Н. А. Мельгунов.

Из-за ужесточившегося в годы Крымской войны цензурного контроля западники не имели возможности открыто выражать свое отношение к текущим событиям. Однако, в своих университетских лекциях и в опубликованных уже после смерти Николая I в России и за границей сочинениях, посвященных военным событиям, они анализировали и давали собственную оценку последним. Еще в начале войны западники решили распространять в обществе написанные ими статьи, которые, однако, оказались доступными лишь небольшой группе близких им людей. В течение 1855 г. стали известны, например, статьи Чичерина "Об аристократии, в особенности русской", "Современные задачи русской жизни", "О крепостном состоянии" и Мельгунова "Мысли вслух об истекшем тридцатилетии", "Россия в войне и мире", "Приятный разговор". С целью расширения круга российских читателей и ознакомления западноевропейской общественности с настоящим положением дел в России западники направляли свои работы А. И. Герцену для напечатания их в Вольной русской типографии. Статьи были

Шепарнёва А. И. - кандидат исторических наук, доцент Орловского юридического института МВД России.

стр. 27

опубликованы Герценом в отдельных сборниках под общим названием "Голоса из России".

По воспоминаниям современников, большой популярностью в Петербурге, Москве и некоторых других городах осенью 1855 г. пользовалась рукописная статья "Восточный вопрос с русской точки зрения", автором которой был признан Т. Н. Грановский¹ . Эта статья была, как писал Ш. М. Левин, одной из тех работ, которые положили начало оформлению общественно-политической программы русского либерализма в середине 50-х годов прошлого века² .

Западники считали начало Крымской войны закономерным событием. Они не отвергали широко распространенную в то время идею о противостоянии, существовавшем между Западом и Востоком, понимая при этом механизм его действия по-своему. Для них Запад и Восток - это неотъемлемые части единого мирового организма, в связи с чем, всякое противоборство между ними противоестественно. Однако в реальной жизни, о чем западники постоянно писали и говорили, существовавшие противоречия нередко приводили к вооруженным столкновениям, как между указанными системами, так и внутри них. К моменту начала Крымской войны происходившее на протяжении многих лет в мирных условиях соперничество между Россией и западными державами, направленное на "приобретение господства одного народа над другим" дошло, по мнению западников, до той критической отметки, за которой начиналась война³ . В ходе ее предстояло разрешить целый клубок противоречий, которые сложились вследствие несоответствия между развивавшимися быстрыми темпами западноевропейскими странами и все более отстававшей от них, но стремившейся навязывать свои порядки другим государствам, Россией.

Наиболее подробно этот вопрос рассматривал в своей работе "Романское начало и наполеониды", опубликованной в Санкт-Петербурге в конце 1855 г., И. В. Вернадский. В частности, он писал, что "между органичными частями одного тела" - Востоком (Россией) и Западом (Англией и Францией) - постоянно существовала то скрытая, то явная вражда, причину которой он видел в неудовлетворенном желании западных держав господствовать над всем миром. Поэтому, в отличие от представителей официальных и славянофильских кругов, которые в ходе Крымской войны выделяли два самостоятельных этапа: войну с Турцией и собственно Восточную войну, западники рассматривали российско-турецкий вооруженный конфликт только как пролог к разрешению противоречий между Россией и европейскими державами. В письме Грановскому от 18(30) октября 1853 г. Кавелин, поверивший слухам о том, что Англия, опасаясь "неисчислимых торговых потерь", отказала Турции в помощи, писал, что в таком случае войны может совсем и не быть, так как "Турции одной делать нечего"⁴ .

В то же время западники полагали, что войну необходимо предотвратить. Чичерин, Кавелин, Чаадаев и другие опасались, что Россия, все еще находившаяся "на выучке" у Европы, не сумеет совладать со своими сильными и хорошо подготовленными соперниками-учителями - Англией и Францией⁵ . Другие, прежде всего западники-эстеты, отрицательно относились к самой идее войны. Восприняв западноевропейский образ жизни, отличительными чертами которого были "удобство и комфортность, гармония и порядок" они полагали, что война нарушит привычный ход жизни, принесет с собой неоправданные житейские неудобства и, как писал Дружинин, "прощания и расставания, скукоту и недовольство, ... в публике - страх и нетерпение, в имениях - наборы..."⁶ . Поэтому западники для урегулирования всех спорных вопросов предлагали использовать все возможные пути вплоть до мирной демонстрации военной мощи России у турецких берегов.

Наиболее популярным в русском обществе на протяжении всего 1853 г. был вопрос о возможности дальнейшего существования Османской империи. Но если славянофилы и многие представители придворно-бюрократических кругов решение турецкого вопроса связывали, прежде всего, с круше-

стр. 28

нием этой империи, то западники предоставляли ей определенный выбор: "либо совершенно преобразоваться, либо пасть". Первый вариант был для них наиболее предпочтителен. Более того, вмешательство России во внутренние дела Турции в силу отрицательного отношения царского правительства к любым реформационным процессам, могло привести, по мнению западников, к свертыванию реформ, проводимых турецким султаном под руководством английских и французских советников, что было совершенно недопустимо⁷ .

Славянская и православная темы, составлявшие две другие стороны так называемого Восточного вопроса, не представляли для западников никакого интереса. Только Чичерин в статье "Восточный вопрос с русской точки зрения" уделил им некоторое внимание. Он не соглашался с утверждением славянофилов, согласно которому в случае удачного исхода для России начавшихся военных действий с Турцией произойдет освобождение единоверных, единокровных народов, томившихся под турецким гнетом. Трезво оценивая внутриполитические особенности российского государства, Чичерин не сомневался, что царское правительство совершенно не заинтересовано в освобождении славян⁸ .

Попытка российского правительства завуалировать свое намерение получить преобладающее влияние на Ближнем Востоке с помощью религиозных мотивов, связав их с решением спора о правах католиков и православных в Иерусалиме, об обладании ключами от Вифлеемского храма, вызвала у западников иронию. Более того, они считали недопустимым использование религиозных чувств для решения каких бы то ни было политических вопросов. Поэтому в их высказываниях имело место несогласие с предлагаемым в официальной прессе определением характера войны как освободительной для славянского мира. Хотя в то же время западники разделяли утвердившееся в русском обществе мнение о справедливых намерениях России. Такая позиция объяснялась тем, что в оценке любого события или явления они как сторонники западного образа жизни опирались на два основных принципа: полезность и разумность. Наиболее ярко такой подход проявился в рассуждениях Чичерина, который не видел ничего предосудительного в попытке России за счет Турции утвердиться на Ближнем Востоке. Более того, он оправдывал такой внешнеполитический курс стремлением российского правительства укрепить свое влияние в мире, пока этой открывшейся возможностью не воспользовалась другая держава⁹ .

Иного мнения придерживались Вернадский, Дружинин, Бабст, Мельгунов и некоторые другие западники, в размышлениях которых эмоциональные переживания часто преобладали над разумом. Они считали Россию потерпевшей стороной, принявшей брошенный Англией и Францией вызов. Следовательно исключительно под давлением европейских держав России пришлось пойти на разрешение турецкого вопроса военным путем, невольно дав повод для их вооруженного вмешательства. В ходе войны России представилась возможность защитить свои нарушенные великими державами "принципы" и добиться восстановления справедливости путем укрепления позиций России в Турции¹⁰ . Таким образом, западники поддерживали проводимый правительством курс относительно Турции, но предупреждали, что решительные действия целесообразны в том случае, если будет уверенность в благополучном исходе дела. В противном случае, следует приложить все усилия, чтобы урегулировать спорные вопросы мирным путем.

Разногласия существовали среди западников и в определении степени виновности каждой из сторон в развязывании войны. Мельгунов, Бабст, Вернадский и некоторые другие в своих письмах и дневниковых записях указывали на стремление Англии и Франции к мировому господству, что сделало начало войны неизбежным, а Чичерин и Чаадаев всю ответственность за открытие военных действий возлагали на Россию.

В предвоенные и первые военные годы считалось, что взаимоотношения между европейскими странами основывались на принципах политичес-

стр. 29

кого равновесия. По мнению Вернадского, Мельгунова и Бабста никакого равновесия в Европе к тому времени не существовало из-за его постоянного нарушения со стороны Англии, которая усиливала свое политическое влияние и округляла свои территории за счет других стран. Заинтересованность Англии в войне с Россией Вернадский объяснял ее "страстным желанием" не допустить к границам своих владений другие государства. С этой целью английское правительство само стремилось овладеть Константинополем и всей Турцией. Вот почему все попытки других государств, особенно России, усилиться в Турции вызывали, по мнению этих западников, ее яростное сопротивление¹¹ . Что касается Франции, то она была вовлечена в антирусскую коалицию вследствие ловких действий английского правительства, которое умело играло на чувствах французского императора Наполеона III, жаждавшего славы и величия¹² .

В изложении Чаадаева и Чичерина виновником войны выступала Россия. По мнению Чаадаева, политика обособления, проводимая царским правительством на международной арене, привела к тому, что России, оказавшейся в полной изоляции, пришлось воевать со всей Европой, обиженной на своего неблагодарного и нерадивого ученика - Россию¹³ .

Разделяя точку зрения Чаадаева, Чичерин неоднократно подчеркивал, что возможное усиление России за счет Турции грозило нарушить существовавшее в то время в Европе хрупкое политическое равновесие, а в Турции - прекратить проведение реформ. Стремясь не допустить этого, Англия и Франция, оскорбленные бестактными предложениями России разделить с ней владения Османской империи - их "больного друга" заключили союз, направленный против России. Чичерин на протяжении долгого времени верил в искреннюю и бескорыстную англо-французскую помощь Турции, о чем подробно писал в статье, посвященной Восточному вопросу. Несмотря на различия, существовавшие внутри западнического направления в определении ответственного за начало войны, западники, в целом, одобряли справедливое стремление России к "преобладанию над Турцией". Причиной изолированного положения России на международной арене они считали ориентацию российской внешнеполитической линии на принципы, разработанные австрийским канцлером Меттернихом еще тридцать лет назад и отличавшиеся "гордостью и упорным консерваторством"¹⁴ .

Весной 1853 г. началась, как писал Чичерин, "дипломатическая подготовка" к войне. По мнению западников, прибывшее в Константинополь российское посольство совершенно не заботилось о внешней стороне возложенной на него миссии, то есть о защите прав угнетенных славян-единоверцев и Православной церкви. Ключи от Вифлеемского храма, подчеркивали западники, были только предлогом для того, чтобы "держать Турцию в постоянной зависимости и приобрести на Востоке преобладающее влияние"¹⁵ .

В статье "Восточной вопрос с русской точки зрения" Чичерин высказал мнение о том, что к началу переговоров в Константинополе российской стороной была неправильно определена стратегическая линия поведения по отношению к Турции. В первой половине 1853 г., считал он, имелся реальный шанс без кровопролития, быстро и с выгодой для России решить турецкий вопрос. Самый надежный способ добиться успеха заключался в мирной демонстрации у берегов Турции военной мощи российского флота. "Можно было, - писал Чичерин, - просто двинуть армию и флот к Константинополю и, таким образом, предупредить вмешательство европейских держав и вынудить у Турции согласие на все наши требования". Чичерин не отвергал решения спорных вопросов и дипломатическим путем. Но при этом шансов на успех, по его мнению, становилось значительно меньше. Само ведение переговоров требовало большого терпения и такой тонкой дипломатической игры, чтобы в случае неудачи всегда оставалась "задняя дверь, в которую можно отступить с честью"¹⁶ .

К большому огорчению западников российское правительство избрало третий путь - "застращать" Турцию без применения военной силы. Это было

стр. 30

поручено сделать, как выражался Чичерин, "полувоину, полуморяку, полудипломату" кн. Меншикову, которому "к несчастью, доставало хитрости только на коварные проделки, но к ведению дипломатических переговоров он оказался неспособным генералом". Западники считали выдвинутые Меншиковым требования чрезмерными и нереальными. Турция вряд ли могла согласиться на них добровольно, так как в случае их принятия турецкой стороной Россия могла получить покровительство над 11 млн. подданных султана и "право постоянно вмешиваться во внутренние дела Турции, препятствуя всем преобразованиям, держать ее в постоянном страхе и объявлять войну по малейшему поводу"¹⁷ . Одобрить такие требования, подчеркивал Чичерин, турецкое правительство могло только в том случае, если бы они были подкреплены военной силой. Но так как никакого четкого плана действий и военной поддержки своих требований российское посольство, как считали западники, не имело, то, естественно, турецкая сторона, опираясь на поддержку Англии и Франции, не испугалась и не уступила России.

Неудачу дипломатических переговоров в Константинополе весной 1853 г. Мельгунов также связывал с несогласованностью действий "самовластного государя" и исполнявших его волю чиновников. В статье "Мысли вслух об истекшем тридцатилетии", опубликованной в герценовском сборнике "Голоса из России", он отмечал, что когда министр иностранных дел в своих депешах писал одно, государь в своих разговорах с иностранными посланниками говорил другое, а князь Меншиков действовал в "третьем смысле, по личным инструкциям императора, о которых ... министр ничего не знал и которые даже не соответствовали мнениям, выраженным им в разговорах"¹⁸ .

К последовавшему после прекращения переговоров вводу войск в дунайские княжества западники отнеслись с пониманием, считая, как и большинство представителей российского образованного общества, эти действия немного запоздалым силовым "обеспечением претензий России" которым, однако, последняя воспользовалась крайне неумело. Исполни Россия это в самом начале, все обошлось бы без кровопролития, и мир можно было заключить на основании выгодных для нее протоколов Венской конференции, проходившей летом 1853 года. Однако, момент был упущен. И все же вплоть до непосредственного начала российско-турецких военных действий западники не верили в неизбежность войны. Даже манифест Николая I о начале войны с Турцией не убедил их в этом. 25 октября (7 ноября) 1853 г. в своем дневнике Дружинин сделал запись о том, что все еще не потерял надежды на "мирное окончание турецкого вопроса"¹⁹ .

Западники разделяли глубоко утвердившееся в русском обществе мнение о непобедимости российских вооруженных сил, о слабости Турции и поэтому "все дело принимали почти за шутку". Однако, прошло совсем немного времени, и они стали с горечью признавать, что для России наступили трудные времена. Первое же столкновение с турками породило у них сомнение в боеспособности российских войск. Чичерин подчеркивал, что малочисленность и рассредоточенность русских отрядов в дунайских княжествах, бездарность командиров позволили туркам 21 октября (3 ноября) 1853 г. беспрепятственно переправиться через Дунай, утвердиться в Калафате и нанести русским войскам значительный урон²⁰ .

В России эти события остались почти незамеченными. Их затмили блестящие победы в Азиатской Турции и при Синопе. В основном, западникам не был чужд здоровый патриотизм. Они радовались победам и переживали поражения русских войск. Поэтому этот успех вызвал у многих из них прилив патриотических чувств. "Клянусь честью, - записал Дружинин в дневнике 29 ноября (12 декабря), - я не люблю войн и патриот вообще слабый, - но как приятно слышать о победах!"²¹ . В одном из своих писем Н. М. Сатину Мельгунов сообщал об активной позиции Кавелина, который чуть ли не "с самого начала войны одушевлен воинственным духом"²² . Однако, патриотический подъем длился не долго. Спустя четыре дня Дружинин записал в дневнике о том, что его чрезвычайно раздражают постоянные разгово-

стр. 31

ры о войне и политике, "как будто на свете нет ничего, кроме войны и политики" и что ему "будет ... радостнее во сто крат, если за ними (победами. - А. Ш. ) последует мир"²³ .

Западники отнеслись к ноябрьским победам как к должному, считая их закономерным итогом развития русско-турецкой войны. Однако, оценивая последствия побед Бебутова и Нахимова, они отмечали, что российские успехи активизировали антирусскую деятельность западных держав. Именно Синопская победа, подчеркивали западники, вынудила Англию и Францию ввести свои военные корабли, до того времени "мирно стоявшие в Дарданеллах" в Черное море. Известия об удачной переправе русских войск через Дунай в марте 1854 г. и о последующих успехах привели в восторг многих россиян, но только не западников. Они с нескрываемым возмущением писали об этой совершенно "безумной затее идти вперед", имея в своем тылу "неприязненно настроенную Австрию"²⁴ .

За редким исключением представители русского образованного общества не считали Австрию достойным противником и не опасались ее. Западники, наоборот, рассматривая австрийские вооруженные силы в составе союзнических войск, видели в ней грозного соперника. К тому же они не считали, как было принято, Австрию коварной и неблагодарной по отношению к России. Западники полагали, что в годы Крымской войны австрийское правительство демонстрировало свою "самостоятельность" только с целью избавиться от "неприятной опеки" со стороны России и помешать последней привлечь на свою сторону славянские народы - подданных не только турецкой, но и австрийской империй. "Каждый шаг, - писал Чичерин, - который Россия делает в Турции, грозит Австрии разрушением"²⁵ . Только опасение, что она не сможет справиться с Россией без посторонней помощи, не позволило Австрии прямо объявить последней войну. Однако при этом, как полагали западники, Австрия никогда не скрывала своего несогласия с российским внешнеполитическим курсом и постоянно это подчеркивала.

Усиление влияния России на Ближнем Востоке, а также стремление российского правительства не допустить даже робких попыток проведения либеральных реформ в германских государствах, которые способствовали бы "единению немецкой нации", усугубили, по мнению западников, неприязнь Пруссии к России. Однако, нежелание прусского правительства зависеть от австрийской политики, а также родственные отношения между российским и прусским царствующими домами и постоянные колебания императора охладили накалившиеся между двумя государствами отношения. Устойчивая позиция Пруссии удержала на время Австрию и вместо войны вовлекла, как считали западники, эти страны в нескончаемые переговоры²⁶ .

Опасения западников относительно Австрии и Пруссии оказались ненапрасными. Именно враждебно-выжидательная позиция, занятая этими государствами, сыграла решающую роль в принятии Россией унизительного решения о снятии осады с Силистрии и отступлении на левый берег Дуная в июне 1854 года. Это решение, с одной стороны, неприятно поразило западников, так как никто из них не предполагал, что Николай I так легко и быстро "склонится перед дерзким требованием Австрии вывести русские войска из дунайских княжеств"²⁷ , с другой, вызвали нескрываемую иронию. В начале лета 1854 г. Грановский писал Е. Ф. Коршу о дунайской армии, которая "все отступает для завлечения врага - и смело, и безопасно"²⁸ .

С момента отступления русских войск из дунайских княжеств, как единодушно полагали все в русском обществе, включая и западников, "начались наши отступления как на военном, так и на дипломатическом поприще, отступления, ознаменованные рядом позорных унижений"²⁹ . А высадка 2 (14) сентября 1854 г. франко-англо-турецкого десанта в Крыму ясно показала западникам, какими бедами грозит России столь "легкомысленно начатая война". Ирония исчезла из писем Грановского, сменившись горечью, а порой и отчаянием. "Наши дела идут очень плохо", - сообщал он М. С. Щепкину. По мнению западников, положение защитников Севастополя еще бо-

стр. 32

лее осложнилось объединением союзнических войск в районе Балаклавы, так как вследствие этого маневра в руках неприятеля оказались высоты восточной стороны города, игравшие важную роль в его обороне. В "самом кровавом деле" каким, по мнению Грановского, было сражение при Альме, русские войска понесли значительные людские и моральные потери. В этом бою, писал он, целые полки, например Бородинский, были полностью истреблены, и только части, комплектовавшиеся из военных моряков, спасли честь русского оружия³⁰ .

Осенние поражения 1854 г. показали, что России предстояла тяжелая кровопролитная война. Высадка неприятеля в Крыму, поражения на реках Альма и Черная, под Инкерманом и Балаклавой наглядно продемонстрировали, что "войска образованных народов не так легко закидать шапками, как воображали закоренелые патриоты", что российские вооруженные силы не могли на равных соперничать с хорошо обученными и отлично оснащенными войсками союзников³¹ . И, в отличие от славянофилов, продолжавших надеяться на чудо, западники в своих статьях и письмах с еще большей настойчивостью стали призывать к скорейшему заключению мира. Каждое известие о предоставлявшейся возможности завершить войну встречалось ими с большим вниманием. Активное участие России в работе Венской мирной конференции весной 1855 г. они расценили как долгожданную победу здравого смысла над "упрямством и безмыслием" Как писал Чичерин, еще летом 1853 г. Россия имела возможность заключить мир на самых выгодных для нее условиях в соответствии с протоколами Венской конференции 1853 года. Однако, момент был упущен, и вскоре российскому правительству пришлось рассматривать новые более тяжелые требования, предложенные Австрией³² . В них речь уже шла об отмене российского протектората над дунайскими княжествами и замене его на протекторат пяти великих держав, о свободе плавания по Дунаю и в его устьях, о пересмотре договора 1841 г. и о покровительстве христианским подданным султана.

Западники с раздражением замечали, что из-за "безмыслия" и нерасторопности российское правительство не захотело сразу рассмотреть и эти условия, считая их унизительными и неприемлемыми для России. В обстановке все расширявшихся военных действий, приносивших огромные бедствия России, они считали, что следовало соглашаться на любые требования противника, не дожидаясь пока Австрия и Пруссия вступят в войну³³ .

Венские переговоры укрепили в западниках надежду на скорое подписание мирного договора. В письме от 7(19) января 1855 г. Кавелин сообщал Грановскому о том, что к общему удовлетворению стало известно о принятии первого из четырех пунктов, а спустя три дня были приняты два других. Война, по мнению Кавелина, сделала свое дело: она вскрыла язвы и пороки внутреннего устройства России. И теперь был поставлен вопрос о "восстановлении мира"³⁴ .

Но вопреки ожиданиям западников, Венская конференция завершила свою работу, так и не разрешив основного вопроса о войне и мире. Положение России ухудшалось, война становилась все ожесточеннее. В этих условиях многие западники, несмотря на огромное желание как можно скорее завершить войну, поддержали ее проведение, так как теперь речь шла о территориальной целостности и даже судьбе России. Коалиция европейских держав, по словам Бабста, укрепляла свои вооруженные силы, при этом старательно вовлекая в войну второстепенные государства. В сложившихся условиях единственное спасение России заключалось в "напряжении всех сил для того, чтобы выдержать эту страшную грозу ..."³⁵ , или, как уточнял Чичерин, России предстояло, оставив всякие иллюзии, "биться и биться, ибо исхода из этого положения не предвидится никакого"³⁶ .

Другие же западники, такие как М. Н. Катков, А. Д. Галахов, Н. Ф. Павлов, так далеко зашли в своей ненависти к Николаю I, что отождествляли его со всей Россией и поэтому с радостью встречали любое известие о поражениях российских войск. Катков, будущий редактор "Русского вестника", с "во-

стр. 33

сторгом" выбирал из газет места, где говорилось о поражениях, а Галахов пропускал уроки - основной источник своего существования - "если такой ценой можно было купить возможность услышать весточку о том, где и когда нас поколотили..."³⁷ . Живший в то время за границей католический священник, а в прошлом преподаватель Петербургского университета, убежденный западник В. С. Печерин писал, что "пока был жив Николай I ... никогда в голову не приходило думать о России"³⁸ .

Тем не менее, ненависть к николаевским порядкам не могла служить оправданием противоестественной радости по поводу поражений. Как ни велика была неприязнь к существующему режиму и лично Николаю I у Никитенко, Грановского, Мельгунова или, например, Соловьева, они не могли радоваться военным неудачам, "омытым народной кровью". В своей записке Соловьев показал трагическую двойственность положения этих западников, когда они, с одной стороны, "терзались известиями о неудачах", а с другой стороны, сознавали, что "известия противоположные привели бы их в трепет"³⁹ .

Манифест о созыве ополчения от 29 января 1855 г. вызвал среди западников противоречивые чувства. Они прекрасно осознавали, что война становилась все ожесточеннее, но отправка в район боевых действий необученных ополченцев могла привести только к бесполезной гибели людей. По их мнению, эта "ненужная затея" могла лишь вызвать еще большее перенапряжение сил российского общества, вплоть до "общего разорения". Более того, западники считали, что в России не было средств на содержание ополчения. Дворяне не имели к тому времени ни сил, ни средств. Не могло оказать значительной материальной поддержки и разоренное застоем в торговле русское купечество⁴⁰ . Ничего хорошего от созыва Государственного подвижного ополчения западники не ожидали. Более того, процесс комплектования ополченческих дружин продемонстрировал, по мнению западников, полное отсутствие патриотических чувств, а также глупость и чванство российского дворянства. "Ополчение, - писал в своем дневнике Бабст, - вывело на свет всю его (дворянства. - А. Ш. ) глупость и пустоту"⁴¹ .

Смерть Николая 1 показала, как считали западники, в какое бремя превратилась начатая им война. Даже император, о котором Никитенко всегда думал, что он переживет "и наших детей, и наших внуков" сломался под ее тяжестью⁴² . Западники, узнав о кончине царя, опасались, как бы с его смертью не стало еще хуже. Но вскоре растерянность сменилась радостным ожиданием перемен. С кончиной этого, по словам Кавелина, "калмыцкого полубога, прошедшего и ураганом, и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение тридцати лет", завершился длительный период "мундирного просвещения". "Все были полны надежды и ожидания, все порывались к общественной работе", - замечал Чичерин. Это и понятно, отмечал в своем дневнике в день смерти императора Никитенко, "в настоящих обстоятельствах его (Николая I. - А. Ш. ) смерть является особенно важным событием, которое может привести к неожиданным результатам, открыть новую эру для России"⁴³ .

Западники не были противниками монархии. Их возмущали лишь крайние формы самовластия Николая I. Если в годы его царствования они подумывали о создании конституционной монархии в России, а некоторые - и о буржуазной республике, то с приходом к власти Александра II их программа, как отмечает И. Н. Ковалева, стала значительно умереннее. С новым императором западники стали связывать свои надежды на проведение преобразований в стране. Они мечтали, что Александр II будет тем либеральным правителем, который поведет Россию по новому пути. Не случайно в своем письме Погодину от 17(29) марта 1856 г. Кавелин замечал: "Я ни на шутку начинаю сердцем привязываться к нынешнему царю, ...которого доброе исполненное верного чутья сердце мало-помалу выведет нас из работы египетской"⁴⁴ .

Героическая осада Севастополя привлекла пристальное внимание западников. Как сообщал А. В. Станкевич, Грановский с горестным чувством

стр. 34

следил за борьбой, которую вела Россия, и за всеми событиями, сопровождавшими ее. Гордость и глубокое уважение вызывали в нем сообщения о героических действиях русских моряков в Севастополе. "Был же уголок, - воодушевленно говорил он, - где собрались такие люди"⁴⁵ , как Истомин, Корнилов, Нахимов и другие защитники города-крепости.

Известия о победах русских войск приходили из Севастополя не часто, и каждое из них патриотично настроенные западники встречали с радостью. Но с театра военных действий печальных сообщений поступало значительно больше. Героическая кончина Нахимова еще раз подтвердила правильность слов Грановского, написанных Герцену в 1854 г., о высокой духовной силе русского народа, жизнь которого в тисках крепостной неволи и чиновничьего произвола была непомерно тяжелой. "Наши матросы и солдаты, - писал он, - славно умирают в Крыму, но жить здесь никто не умеет"⁴⁶ . К концу лета 1855 г. у западников не осталось никакой надежды на удачное завершение Севастопольской обороны. Некоторые из них, например Бабст, размышляя об участи Севастополя, не видел большого несчастья в его потере. Потеря Севастополя, полагал он, не повлияет на исход войны, как захват Москвы Наполеоном не отразился на победе русских войск в 1812 году⁴⁷ .

Весть об отступлении русских войск из окровавленных развалин Южной стороны Севастополя подействовала на западников угнетающе. Грановский признавался, что это известие заставило его плакать. "Душа изболелась, - писал он Кавелину, - здесь все порядочные люди, каковы бы ни были их мнения, поникли головами"⁴⁸ . Чрезвычайно удрученный последними событиями Тургенев писал, что они "лишили его всякой радости" и "расстроили его дух". Только надежда на то, что этот страшный урок не пропадет даром, что им воспользуются, как "когда-то пруссаки - иенским поражением" немного успокоила его⁴⁹ .

Общепринятым в отечественной исторической науке считается мнение о том, что западники видели в севастопольском поражении не столько великую трагедию, сколько залог будущего возрождения страны. Эта точка зрения основывалась, в основном, на воспоминаниях Чичерина, в которых подчеркивалось, что тяжелейшее поражение "не только не принизило, а, наоборот, подняло общий дух", укрепило веру, что "Россия обновившись может воспрянуть с новыми силами". Однако в тот момент, когда непосредственно решалась участь Севастополя, он думал по-другому. "Один был город на краю государства, где сосредоточился весь героизм русского народа, и который своей мужественной защитой искупил бездействия тяжелого времени, - писал Чичерин в статье "Современные задачи русской жизни", опубликованной в сборнике "Голоса из России" в 1855 году. - Но этот город пал в неравной борьбе ... Уныние распространилось повсюду, и будущее стало еще темнее"⁵⁰ .

Несколько месяцев спустя, когда эмоции сменились трезвым осмыслением случившегося, когда завершение войны и подписание мирного договора становились реальностью, в письмах западников вновь появилась надежда на будущее обновление России. Решение участи города-крепости поставило, как заявляли западники, враждующие стороны "ближе к примирению, чем когда-либо. Обе выучились ценить друг друга, обе желают спокойствия"⁵¹ .

С сожалением писал Соловьев в своей записке, что российская сторона не воспользовалась благоприятной возможностью сделать поражение под Севастополем своей победой. Он считал, что враги, наученные горьким опытом 1812 года, получив крепость в жертву, как когда-то французы - Москву, и, узнав о решительном намерении российского правительства продолжить военные действия, использовали бы любую возможность закончить войну миром, приемлемым для России⁵² .

Западники высоко оценили подвиг защитников крепости, считая, как, например Дружинин, что славные сражения при Лейпциге, Кульме и даже на Бородинском поле были менее значимыми, чем Севастопольская оборона⁵³ . К большой радости западников овладение Севастополем не принесло противнику никаких ощутимых выгод в Крыму. Вместо ожидаемого быстрого и

стр. 35

решительного продвижения вперед, в глубь Крымского полуострова, враг с трудом удерживался на прежних позициях.

Известие о победе Н. Н. Муравьева в Закавказье 16 (29 ноября) 1855 г. западники восприняли с большим воодушевлением. "Здесь все обрадованы сдачей Карса"⁵⁴ , - восклицал в письме В. П. Боткину Тургенев. Стабилизация положения в Крыму и победа русских войск под Карсом укрепили, по мнению западников, позиции России на предстоявших мирных переговорах.

Западники замечали, что стремление к миру стало наблюдаться и в неприятельском стане. Инфляция, жесточайшее налоговое бремя на население воюющих держав, расстройство промышленности и торговли, а также вспышка эпидемии холеры, особенно свирепствовавшей во Франции в 1854 - 1855 гг., способствовали укреплению в общественном мнении западноевропейских стран уверенности в необходимости скорейшего прекращения столь дорогостоящей войны⁵⁵ . Поэтому, как полагали западники, к концу 1855 г. Англия и Франция, озабоченные успехами русских войск на Кавказе и истощением собственных сил в Крыму, стали склоняться к переговорам о заключении мира. Сторонники этого направления общественной мысли так и не пришли к общему мнению о том, кто же из европейских держав стал инициатором мирных переговоров. Мельгунов полагал, что общественное мнение Англии положило конец агрессивным планам Луи Наполеона. Напротив, члены редакционного совета журнала "Русский вестник" не сомневались, что начало мирным переговорам было положено ходатайством Австрии перед французским кабинетом министров. Они считали, что Наполеон благосклонно отнесся к австрийским предложениям и склонил к проведению мирной конференции правительство Великобритании. В отличие от последней, стремившейся, как подчеркивалось в статье, к полному истреблению российского флота и уничтожению влияния России в Азии и на Ближнем Востоке, Франция не желала продолжения войны, так как ее цель была уже достигнута: силы России ослаблены, власть французского императора внутри страны значительно укрепилась. Стремление австрийского и прусского правительств к миру они объясняли тем, что он являлся залогом успешного хода предпринятых в этих странах "многосложных внутренних преобразований"⁵⁶ .

С нетерпением ожидая подписания мирного договора, западники опасались только одного, как бы за то время, пока будут обсуждаться спорные вопросы, война не разгорелась еще сильнее. "Вспомнишь Кавказ, открытую Бессарабию, 250 военных судов, которыми Англия грозит Балтийскому морю, - писал в конце 1855 г. Мельгунов, - кровь леденеет при мысли, что нас ожидает в будущем году..."⁵⁷ . Западники не сомневались, что продолжение войны весной 1856 г. поставит Россию на край пропасти.

Известие о начале мирных переговоров в Париже улучшило настроение западников. "С тех пор, как явилась надежда на мир, жить как-то веселее и дышать легче"⁵⁸ , - признавался Дружинин, добавляя, что россияне, как никто другой, имели право на отдых.

Хотя в войне Россия оказалась в изоляции и ее положение в момент открытия мирной конференции было не блестящим, у западников имелись веские основания полагать, что неприятель "сбавит сколько-нибудь притязания". Среди укреплявших положение России обстоятельств они выделяли, прежде всего, героическую оборону Севастополя, овладение после многомесячной осады крепостью Каре, а также "недружелюбное" отношение Соединенных Штатов Америки к Англии, сохранение нейтралитета в войне со стороны Пруссии и других германских государств и ухудшение отношений между союзниками - Англией и Францией⁵⁹ .

Предложенные союзниками условия западники признали крайне невыгодными для России и пришли к выводу, что только тяжелое внутриполитическое положение страны поставило правительство перед необходимостью пойти на подписание мирного договора. Потеря Россией права свободного плавания в Черном море значительно подрывала, по их мнению, российскую внешнюю торговлю, ориентированную на черноморские порты, ограничива-

стр. 36

ла развитие сельского хозяйства, поставлявшего на мировой рынок основной продукт российского экспорта - хлеб, приводила к значительной девальвации национальной валюты и, следовательно, наносила значительный урон всей экономике России. Однако, по мнению западников, в сложившихся условиях следовало согласиться с требованиями союзников. Западники считали заключаемый мир непрочным и не сомневались, что спустя некоторое время вновь разразится война. Свою точку зрения по данному вопросу они объясняли тем, что, во-первых, в ходе войны так и не получили своего разрешения имевшиеся между европейскими державами и Россией противоречия, и, во-вторых, российские потери требовали своего возмещения. Как писал Мельгунов, позже "мы собрались бы с новыми силами, окрепли бы внутри, привели бы в порядок финансы, образовали б новое войско, ободрились духом, да и грянули б на врага", вернув себе все потерянное⁶⁰ .

С подписанием мирного договора завершилась война, которую западники оценивали как "позорную и бессмысленную". Склонные во всем искать смысл и практическую пользу, они извлекли полезные уроки и из Крымской войны. Если в начале они представляли ее "злом и несчастьем"⁶¹ , то в дальнейшем, несмотря на рост потерь и неудач, некоторые из западников стали считать, что она, вскрыв пороки и язвы российского внутриполитического устройства, оказала стране неоценимую услугу. "Война была нужна как Немезида, ...как Меркурий против сифилиса, открывшегося в лице высочайшей особы", - замечал по этому поводу Кавелин. В таком исходе войны только одно успокаивало западников, что унижения, испытанные Россией, пойдут ей на пользу и будут способствовать "быстрому вырастанию из старой кожи"⁶² .

Неудачное окончание Крымской войны западники связывали с Божьим наказанием, поразившим Россию за все пороки и безобразия, под которыми понимали существовавшее в стране крепостное право и деспотический характер управления государством⁶³ . Деспотизм и крепостничество, как отмечали западники, препятствовали нормальному развитию страны, консервировали ее экономическую, политическую и военную отсталость. Именно они привели к тому, что здание российского государства оказалось "гнилым в самом основании". Повсеместное казнокрадство и взяточничество, негодное административное управление подтачивали могущество Российского государства⁶⁴ . Более того, положение России на международной арене в связи с неудачами русских войск в Крыму позволило Чичерину сравнить крепостное право с "веригой, которую мы влачим за собой и которая приковывает нас к одному месту, между тем, как другие народы стремятся вперед"⁶⁵ . С ним соглашался Кавелин, считавший крепостнические отношения тормозом на пути прогрессивного развития страны. В итоге, у России не оказалось ни людей, ни средств бороться с внешними врагами. В "ложном величии" России, в самоуверенности ее правителей, в нравственной опустошенности или, другими словами, в "гниении людских сердец" проявились, как считали западники, самое откровенное безразличие к судьбе своего Отечества и стремление к наживе любыми путями. С негодованием писал Кавелин о деятельности чиновников, облаченных в военные мундиры, чьи действия в Крыму он называл не иначе, как оргии⁶⁶ .

Западники считали, что в годы Крымской войны со всей очевидностью проявилось противоречие между правящей верхушкой, оказавшейся неспособной к руководству военными действиями, и героизмом защитников Севастополя. Чичерин писал, что распоряжения высших сановников часто были не понятны, а порой просто нелепы. Например, он недоумевал, почему значительная часть наиболее боеспособных войск находилась не в Севастополе, где была крайне необходима, а в бездействии томилась в Ревеле в ожидании нападения вражеского флота. Голод, холод, болезни, отсутствие достаточного количества госпиталей, нехватка медикаментов отрицательно сказались на боеспособности русских войск. Чичерин писал, что солдаты и ополченцы были вынуждены часто просить милостыню, чтобы прокормиться. "Они ты-

стр. 37

сячами, - отмечал он, - валяются по дорогам и госпиталям, во всех полках ... свирепствуют страшные болезни; человеческая жизнь не ставится ни во что"⁶⁷ .

В целом, российские вооруженные силы за тридцать лет николаевского царствования превратились, по мнению западников, в блестящую, бесполезную игрушку. Они потеряли свою боеспособность из-за бесконечной и бессмысленной муштры, строевых учений, не предусматривавших боевой подготовки. Только матросы и офицеры Черноморского флота, всегда отличавшиеся некоторой самостоятельностью, сохранили и приумножили, как с гордостью отмечал Грановский, славу российского оружия⁶⁸ .

Крымская война оставила неизгладимый след в умах и сердцах западников. И спустя десятилетия они вновь и вновь в своих статьях и воспоминаниях возвращались к военной теме. Война на деле доказала, что Запад совсем не "догнивающее тело", готовое сделаться добычей России. Напротив, считали западники, последней на протяжении многих лет предстояло подтягивать себя до европейского уровня, или, как отмечали Чичерин и Кавелин, "еще много и много нам предстоит работы, прежде чем мы будем в состоянии помериться с этими могущественными бойцами, владеющими всеми средствами образованного мира"⁶⁹ .

Примечания

1. ЛЕБЕДЕВ К. Н. Из записок К. Н. Лебедева. - Русский архив, 1893, N3, с. 286; Государственный архив военно-морского флота РФ (ГА ВМФ РФ), ф. 19, оп. 7, д. 135, л. 120; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, оп. 221, д. 144, л. 4.

2. ЛЕВИН Ш. М. Крымская война и русское общество. Очерки по истории русской общественной мысли второй половины XIX - начала XX вв. М. 1974, с. 64.

3. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 382, оп. 2, д. 7, л. 1.

4. ВЕРНАДСКИЙ И. В. Романское начало и наполеониды. СПб. 1855, с. 2; Письма К. Д. Кавелина Т. Н. Грановскому. Литературное наследство. Т. 69. М. 1959, с. 606.

5. КАВЕЛИН К. Д., ЧИЧЕРИН Б. Н. Письмо к издателю. Голоса из России. Кн. I-III. М. 1974, с. 21.

6. ДРУЖИНИН А. В. Повести. Дневник. М. 1986, с. 224.

7. ЧИЧЕРИН Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения. Записки кн. С. П. Трубецкого. СПб. 1906, с. 127.

8. Там же.

9. Там же, с. 128 - 129.

10. ВЕРНАДСКИЙ И. В. Ук. соч., с. 25.

11. ВЕРНАДСКИЙ И. В. Политическое равновесие и Англия. СПб. 1855, с. 53, 54.

12. ВЕРНАДСКИЙ И. В. Романское начало и наполеониды, с. 4.

13. ЧААДАЕВ П. Я. Сочинения и письма. Т. 1. М. 1913, с. 281 - 282.

14. ЧИЧЕРИН Б. Н. Ук. соч., с. 133.

15. Там же, с. 127.

16. Там же, с. 136.

17. Там же, с. 136, 137.

18. МЕЛЬГУНОВ Н. А. Мысли вслух об истекшем тридцатилетии. Голоса из России. Кн. I-III. М. 1974, с. 94.

19. ЧИЧЕРИН Б. Н. Ук. соч., с. 144, 145; ДРУЖИНИН А. В. Ук. соч., с. 235.

20. ЧИЧЕРИН Б. Н. Ук. соч., с. 125, 139.

21. ДРУЖИНИН А. В. Ук. соч., с. 248.

22. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), ф. 69, к. X, д. 71, л. 2 об.

23. ДРУЖИНИН А. В. Ук. соч., с. 250.

24. ЧИЧЕРИН Б. Н. Ук. соч., с. 140, 141.

25. Там же, с. 142.

26. Там же, с. 144.

27. Там же, с. 145.

28. ГРАНОВСКИЙ Т. Н. Переписка. Т. 2. М. 1897, с. 469.

29. ЧИЧЕРИН Б. Н. Ук. соч., с. 141.

30. ГРАНОВСКИЙ Т. Н. Ук. соч., с. 484.

31. ЧИЧЕРИН Б. Н. Воспоминания. Русские мемуары (1826 - 1856). М. 1990, с. 297.

стр. 38

32. ЧИЧЕРИН Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения, с. 145.

33. ОР РГБ, ф. 334, к. 2, д. 22, л. 3 об.

34. КАВЕЛИН К. Д. Письма Т. Н. Грановскому. Литературное наследство. Т. 67. М. 1959, с. 611.

35. ОР РГБ, ф. 512, к. 1, д. 12, л. 6 об.

36. ЧИЧЕРИН Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения, с. 152.

37. ЛЕВАНДОВСКИЙ А. А. Время Грановского. М. 1989, с. 293.

38. ПЕЧЕРИН В. С. Замогильные записки. Русское общество 30-х годов XIX века: Мемуары современников. М. 1989, с. 265.

39. ЛЕВАНДОВСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 293; СОЛОВЬЕВ С. М. Избранные труды. Записки. М. 1983, с. 333.

40. ЧИЧЕРИН Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения, с. 150 - 151.

41. ОР РГБ, ф. 512, к. 1, д. 12, л. 6 - 6 об.

42. НИКИТЕНКО А. В. Дневник. Т. 1. Л. 1955, с. 403.

43. КАВЕЛИН К. Д. Письма Т. Н. Грановскому. Т. 67, с. 607; ЧИЧЕРИН Б. Н. Москва сороковых годов. М. 1929, с. 168; НИКИТЕНКО А. В. Ук. соч., с. 403.

44. КОВАЛЕВА И. Н. Славянофилы и западники в период Крымской войны (1853 - 1856). Исторические записки. Т. 80. М. 1967, с. 199, 204.

45. БАРСУКОВ Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 14. СПб. 1899, с. 70.

46. ГРАНОВСКИЙ Т. Н. Переписка. Т. 2, с. 448.

47. ОР РГБ, ф. 512, к. 1, д. 12, л. 8.

48. ГРАНОВСКИЙ Т. Н. Ук. соч., с. 455.

49. Письма И. С. Тургенева и Аксаковых. - Вестник Европы, 1894, N2, с. 492.

50. КОВАЛЕВА И. Н. Ук. соч., с. 198, 200; ЧИЧЕРИН Б. Н. Современные задачи русской жизни. Голоса из России. Кн. I-III. М. 1975, с. 53.

51. ДРУЖИНИН А. В. Повести. Дневник. М. 1983, с. 350.

52. СОЛОВЬЕВ С. М. Избранные труды. Записки. М. 1983, с. 336.

53. ДРУЖИНИН А. В. Ук. соч., с. 350.

54. БОТКИН В. П. и ТУРГЕНЕВ И. С. Неизданная переписка (1851 - 1869). М. -Л. 1930, с. 72.

55. Современная летопись. Приложение к журналу "Русский вестник", 1856, N 1, с. 4.

56. МЕЛЬГУНОВ Н. А. Россия в войне и мире. Голоса из России. Кн. I-III. М. 1975, с. 140; Современная летопись, с. 4; Русский вестник, 1856, N 2, с. 115.

57. МЕЛЬГУНОВ Н. А. Ук. соч., с. 140.

58. ДРУЖИНИН А. В. Ук. соч., с. 369.

59. МЕЛЬГУНОВ Н. А. Ук. соч., с. 140.

60. Там же, с. 141.

61. Отдел письменных источников Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ), ф. 345, д. 3, л. 24.

62. Вестник Европы, 1886, N 7, с. 34, 35.

63. ЧИЧЕРИН Б. Н. Современные задачи русской жизни, с. 128.

64. ЧИЧЕРИН Б. Н. Воспоминания, с. 305.

65. ЧИЧЕРИН Б. Н. О крепостном состоянии. Голоса из России. Вып. 1. Кн. 1. М. 1974, с. 21.

66. БАРСУКОВ Н. Ук. соч. Кн. 14, с. 133.

67. ЧИЧЕРИН Б. Н. Восточный вопрос с русской точки зрения, с. 149, 148.

68. ГРАНОВСКИЙ Т. Н. Переписка. Т. 2, с. 448.

69. КАВЕЛИН К. Д., ЧИЧЕРИН Б. Н. Письмо к издателю. Голоса из России. Кн. I. М. 1974, с. 21.

Постоянный адрес данной публикации: