Октябрь 1917 года в пространстве памяти

В момент совершения революции о ней мало говорят - ее делают, зато потом о ней только и говорят, особенно по праздничным датам. Постепенно разговоры переходят в воспоминания, а даты становятся юбилеями. Каждое десятилетие оказывается знаковым, обрастает символами и обставляется ритуалами. Однако исторические юбилеи обладают известным коварством. Каждый раз герои и антигерои, победы и постыдные страницы празднуемого события в пространстве памяти расставляются особым образом. И чем дальше, тем лучше видно желание того или иного режима власти извлечь из торжества как можно больше для своей актуальной политики. Те или иные смысловые акценты и визуальные образы, порядок действ и зрелищ составляют своеобразную партитуру, по которой можно услышать, прочесть и понять конкретное время.

Каждое десятилетие Октября, как это ни странно, заново раскрывало "тайну" российских революций вообще и большевистских устремлений в частности. Эта "тайна" заключена в страсти к крайности при свержении и захвате власти, вере и надежде, что одним махом, разом, одномоментным напряжением сил, прорывом можно решить все проблемы, разделаться с нежелательным старым и быстро, тут же создать новое, оказаться в светлом будущем.

К первому десятилетию революции было приурочено принятие первого пятилетнего плана, выполнение которого позволило буквально скачком совершить индустриальную модернизацию и изменить социальную структуру общества. В год второго десятилетия было решено не только устроить массовую политическую чистку, но и путем репрессивных операций НКВД ликвидировать те "элементы", которые нарушали политическую и социальную гомогенность, вообще устранить любые препятствия для создания однородного, надежного, "правильного" народа. Третье десятилетие Октября должно было ознаменоваться принятием новой Программы ВКП(б), стержень которой составляло заявление курса на построение за 20 - 30 лет коммунистического общества. 40-летие однозначно соединилось с прорывом страны на космические просторы, 50-летие - с косыгинскими реформами, призванными коренным образом изменить экономику страны, 60-летие - с переходом к общенародному государству, созданием новой общности "советский народ", построением "развитого социализма" как плацдарма для нового рывка. Даже последний в СССР 70-летний юбилей революции прошел под лозунгом "ускорения". Власть не избежала нетерпения даже в 1997 году, обещая скорое возрождение страны. А в год 90-летия Октября "Единая Россия" удивила электорат "Планом Путина", рассчитанным на десять лет.

Юбилейные даты всегда сопровождались и размышлениями о причинах отклонений от первоначальных замыслов творцов революции, но главное - указанием на конкретное лицо или группу лиц, виноватых в этом. Подобным ворошением прошлого занимались и власти предержащие, и их оппоненты. Одним из первых, кто это сделал, был Лев Троцкий, заявивший на одном из заседаний Политбюро, что именно Иосиф Сталин окончательно выставил свою кандидатуру на роль "могильщика партии и революции". Легендарный разведчик-антифашист Леопольд Треппер, увидевший Москву в 1937 году, возложил вину за то, что "яркие отблески Октября все больше угасали в сумеречных тюремных камерах", что "выродившаяся революция породила систему террора и страха", а "идеалы социализма были осквернены во имя какой-то окаменевшей догмы", на всех, кто не восстал против зловещей сталинской машины. Этот приговор Треппер распространял и на себя. "Шестидесятники" обвиняли сталинистов. Постмодернисты - "шестидесятников", прежде всего за то, что они противостояли тоталитаризму изнутри, хотя, только будучи вне его норм и структур, вне всей его парадигмы, в другом контексте можно было преодолевать этот режим. А Дора Штурман обвинила вообще всю советскую интеллигенцию как "круг, вынужденный десятилетиями подвизаться на <...> идеологической барщине" и подверженный вследствие этого "отвращению ко всякой тенденци-

стр. 21

озности", "апологии неопределенности и недействия", "все уравнивающей иронии и беспечной игре словами".

Октябрь умер. Но умер ли? Или, может, обратился в призрак, подобный тени отца Гамлета, который продолжает посещать нас, словно бы уверен, что умер не своей смертью?

1918: "Красная Пасха"

Первая годовщина Октября невольно замеряла устойчивость нового режима и его способность внушить пролетариату уверенность в конечном успехе революционного дела. Проверялось и умение сотворить новый праздник с новыми ритуалами и обрядами при соблюдении "серьезности и строгости", поскольку "кровопролитная борьба" за победу революции еще не была закончена.

В юбилейные дни Ленин четырежды выступал перед различными аудиториями, рассказывая о триумфальном шествии Советов. Но лишь однажды он признался во "множестве ошибок" новой власти. Горькие слова прозвучали на немногочисленном митинге-концерте ВЧК, и вина за ошибки была возложена на саму ВЧК. Не вспоминал Ленин в своих агитационных речах о разгоне Учредительного собрания, перипетиях выхода из одной войны (путем заключения "похабного мира" с Германией) и вступления в другую, более страшную, - Гражданскую. В сторону отодвинулись и воспоминания об угрозе раскола "верхов" большевистского руководства, а также заговорах, изменах и предательствах. Не была затронута и тема страшного лета 1918 года, когда в результате массового террора как способа управления власть буквально зависла на волоске, когда ход военных операций мог оказаться абсолютно иным и впору было думать об уходе в подполье при белой диктатуре.

В памяти наверняка возникали и моменты, затрагивавшие вождей революции не только как политиков, но и как обыкновенных людей - со всеми их сильными и слабыми сторонами. Вряд ли Ленин остался равнодушен к оценкам и угрозам простых людей, которые он обнаруживал в письмах в свой адрес: "Я считал тебя подкупленным германцами"; "Твой труп растащат по Москве, как труп Самозванца". Непросто было отвечать и на адресованные лично ему вопросы гражданина Шевцова: "почему "диктатура пролетариата" на местах выродилась в диктатуру низов преступного типа на местах?"; "почему не дано право критики распоряжений и декретов ЦИКа, Совнаркома, Совдепов?"; "почему дело продовольствия не передается самому пролетариату?"; "почему даже в вели-

стр. 22

кий день годовщины Октябрьской революции не дано никаких реальных, кроме митингов, флагов, песен, фейерверков, Ваших портретов, подачек и хождений, никаких реальных прав и возможностей <...> пролетарским слоям без страха перед чека, перед обысками, связанными со злоупотреблениями, без голодовки?" "Наконец, - продолжал Шевцов, - и это главное, почему все советские работники не подведены под одну линию в смысле окладов жалования? <...> И почему вхождение в Р. К. П. связано теперь с огромной и нудной проволочкой? <...> Я прямо констатирую - Р. К. П. на местах превратилась в противно-замкнутую и отвратительно-самодержавную касту".

Это не единичное настроение в предъюбилейные и юбилейные дни. Довольно часто можно было услышать: "Что тут праздновать?" Однако большевики решили отметить первую годовщину Октября. Поводы к этому они видели в остановке наступления белых и чехов на востоке Центральной России, окончательном проигрыше войны Германией и распаде Габсбургской империи, произошедших в Центральной Европе демократических революциях, опрокинувших старый порядок.

План октябрьских торжеств, представленный Луначарским, воспроизводил эмоциональную атмосферу Октябрьской революции: борьба, победа и упоение победой. Настроение сначала нарастает, затем достигает наивысшей точки, и все заканчивается всеобщим весельем. В тон наркому просвещения Зиновьев, перефразируя замечание одного крестьянина, назвавшего Октябрь "Пасхой рабочего класса и беднейшего крестьянства", выразил надежду, что празднование "красной Пасхи" пройдет великолепно. К тому же Москва объявила 7, 8 и 9 ноября свободными днями.

стр. 23

Новый праздник сопровождался переформатированием визуальных образов памяти, прежде всего маскировкой или устранением символов старого режима. Крупные скульптуры и царские эмблемы на зданиях закрывались красными полотнищами или декоративными панелями. Большинство новых названий улиц и площадей, а также мостов и зданий славили революционных героев, события или институты, рожденные революцией. В Петрограде Невский проспект стал проспектом 25 октября, Литейный - проспектом Володарского, Суворовский - Советским, Дворцовая площадь - площадью Урицкого, Знаменская - площадью Восстания.

В старательно очищаемом для торжества пространстве памяти не обошлось без дискуссий о том, как надлежит обозначить главного культурного героя. С самого начала, как выяснил американский историк Александр Рабинович, петроградские власти рассматривали празднование первой годовщины Октябрьской революции как возможность доказать, что именно "Красный Петроград", а не Москва является флагманом мировой социалистической революции. Отчасти эта претензия была продолжением векового соперничества между двумя столицами, которое обострилось в середине марта, когда советское правительство в спешке бежало из Петрограда в Москву. Однако ЦК большевиков в Москве едва не расстроил планы Петрограда по утверждению в ходе праздника своего первенства, назначив сначала на 5-е, а затем на 6 ноября открытие Шестого Всероссийского съезда Советов в Москве, чтобы обеспечить Ленину общенациональную трибуну для изложения его взглядов на изменившиеся в связи с неожиданно скорым окончанием мировой войны международное положение Советской России и ее насущные во-

стр. 24

енные задачи. Зиновьев и Луначарский попытались перебить московский "козырь", пригласив представителей всех Советов России на торжества в Петрограде.

6 ноября в полночь, как писали газеты, громовые залпы салюта из пушек Петропавловской крепости возвестили о начале празднования первой годовщины Октябрьской революции в Петрограде. А вечером торжественное заседание Петроградского Совета, на котором присутствовали видные зарубежные социалисты, официальные правительственные и партийные лица, избранные представители советских и профсоюзных организаций, завершилось исполнением "Реквиема" Моцарта, и Григорий Зиновьев воспользовался этим, чтобы почтить память отдавших жизнь за дело революции. С не свойственной ему откровенностью он посетовал на то, что так мало было сделано для рабочего класса в первый год советской власти. "Мы не сумели еще одеть рабочих. Они оборванны, и на их лицах печать голода, их женам и детям тяжело", - признавался он. Однако великое достижение советской власти состояло в том, что она разбудила "братьев-пролетариев" во всем мире.

Празднование первой годовщины Октября действительно было особенным - хотя бы уже потому, что советская власть продержалась значительно дольше знаменитой Парижской коммуны. Но если одним казалось, что Русская революция становится началом новой эры, то другие понимали, что еще реально повернуть события назад и следующей годовщины может не быть.

1927: а как было при царе?

Прошедшие после революции десять лет многому научили людей. Среднее и старшее поколения прошли суровую школу Гражданской войны и "военного коммунизма", пережили голод 1921 - 1922 годов. В стране выросли люди, которые не знали капиталистической фабрики и эксплуатации, социального и национального угнетения, не слышали с учительских кафедр рассуждений "о Боге, царе и отечестве". Коммунисты, число которых увеличилось с 23,6 тысячи в начале 1917-го до 1147 тысяч в 1927-м, стремились изменять домашний быт, отбрасывали старые церковные обряды. Возросшая динамика жизни объяснялась и тем, что, по данным демографической переписи 1926 года, 51,8% населения страны составляли люди в возрасте до 24 лет. Подавляющее их большинство по своей идеологической направленности стояли на позициях Советов. Обследования 120 тысяч советских школьников указывали на то, что 97% из них, в значительной мере

стр. 25

выражавшие настроения своего взрослого окружения, имели, безусловно, советскую ориентацию - "Советская власть лучше другой власти". Лишь 3% школьников выдвинули требование "изгнать коммунистов", "вернуть прежнюю власть". Определенной проверкой нового отношения к государству стали разрыв отношений с Англией и убийство в Варшаве советского полпреда Петра Войкова, случившиеся в 1927 году. Со всех концов Советского Союза хлынул поток резолюций рабочих собраний и крестьянских сходов, в которых сообщалось о готовности дать отпор врагу и по первому зову советской власти выступить на ее защиту. Крестьяне многих деревень говорили: "Поражение равносильно возврату старого режима".

Однако вряд ли разделяли эти настроения 7,7% в городах и 3,3% в деревнях жители старше 18 лет, которые были лишены избирательных прав как нэпманы и кулаки, служители религиозных культов и бывшие помещики, чиновники, офицеры белых армий, агенты царской полиции и жандармерии. В стране насчитывался почти миллион безработных, их число быстро увеличивалось -и уже не по вине "царизма и Антанты". Далека от своего завершения была секуляризация советского общества, начатая отделением школы от Церкви и Церкви от государства. Неоднородность среды, многоукладность жизни, различия в духовном облике определяли отношение к Октябрю и рожденной им власти, культуру воспоминаний о революции.

Сравнение нового и старого режимов составляло, пожалуй, основное противоборство в пространстве памяти об Октябре. С новым строем связывались обучение грамоте 10 миллионов взрослых, строительство первых гигантов индустрии - Сталинградского тракторного завода, Туркестано-Сибирской железной дороги (Турксиба) и Запорожской электростанции (Днепрогэса), выдвижение грандиозных задач в первом пятилетнем плане. Не случайно на заочном "митинге" читателей, устроенном "Крестьянской газетой" в честь 10-летия советской власти, довольно типичными были такие высказывания: "Теперь хочется сказать и про нашу деревню, как она стала неузнаваема за десять лет революции. При царизме она наполовину была с черными избами, а теперь все 45 домов с белыми печками. <...> Школа в нашей деревне открыта <...> и теперь неграмотных в нашей деревне почти нет. <...> Также у нас уже 5 лет открыт красный уголок и два года открыты детские ясли". Или: "Советская власть наша, из нас, мы видим, что она изо всех сил стремится устроить жизнь

стр. 26

трудового народа лучше, только на правильный путь никак не нападет, а ищет, мы видим, что ищет день и ночь, и мы верим, что найдет, сама жизнь укажет".

Но, судя по другим письмам, существовали и иные критерии сравнения старой и новой властей. Главный из них - правда: "нужна правда", а не "зажимание рта". Предложение Калинина выступить на митинге и тем, которые осмелятся сказать, что при царе было лучше, чем теперь, принял крестьянин из Ярославской области Еличев (и его письмо было опубликовано): "Я должен сказать, что при царе было гораздо лучше поставлено торговое дело и сбыт сельскохозяйственных продуктов. Там была конкуренция, там крестьянский рубль шел таким же, как и торговый рубль, а не полтинником, как теперь". Вызов Калинина принял и Поляков из Калужской области, затронувший другие темы: "А что, разве нет новой советской религии? Есть, и мощи есть, или, вернее, существует новое идолопоклонство". Автор письма уточнял, что под мощами подразумевается Мавзолей Ленина и под идолопоклонством - огромное количество новых памятников. А в заключение предлагал: "Лучше бы на затраченные на это средства у нескольких десятков человек ликвидировать неграмотность. Это было бы лучшим памятником Ленину и притом же шаг по пути к строительству социализма".

В ходе обсуждения итогов прошедшего десятилетия были обозначены явления, корни которых находились уже в советской действительности. О коррумпированности госаппарата, об опасности "перерождения" части политических работников и руководителей, об усилении "психологии покоя" свидетельствовали нашумевшие "астраханское дело" и "смоленский гнойник". Результатом постоянного внушения рабочим идеи об их аван-

стр. 27

гардной роли и представления о том, что они являются фундаментом советского государства, стало "пролетарское чванство".

Нараставшая напряженность в нэповской экономике, прокатившиеся по стране слухи о войне, вызванные пробной мобилизацией в августе 1927-го, привели к массовой закупке товаров про запас, активизации черного рынка и спекуляции. В этом контексте появляются прямые обвинения в адрес власти, прозвучавшие, в частности, в письме Степанова: "Не вы дали крестьянам землю, а крестьяне вам дали власть, чтобы вы крестьянами управляли и заботились о них. А вы правда позаботились. Для себя устраиваете лучшее благополучие и удобства, а с крестьян последнюю рубаху сняли. Вы себя обеспечили 7-часовым рабочим днем, а за крестьянина забыли, что он работает цельные 18 часов".

В симптомах начавшегося хлебозаготовительного кризиса, способного сломать нэп, некоторые проницательные люди увидели грядущую гибель "всего нового строя молодой республики". Не случайно в пространстве памяти этого времени высветились прежние революционеры: "Зачем выбросили из партии работников Троцкого, Каменева, Зиновьева и других? <...> А потому, что они не способны плутовству. <...> Троцкий весь фронт держал, и все его пропало. Нет, он свое обратно все возьмет".

Такие настроения фиксировались, конечно, в закрытых партийных письмах и сводках ОГПУ. Сразу после смерти Ленина вокруг истории революции и ее центральных фигур развернулась нешуточная борьба. В юбилейном году тенденции к управлению памятью проявились довольно отчетливо. Сначала упразднили 12 марта как праздник в честь Февральской революции. А постановление ЦК ВКП(б) "Об ознаменовании

стр. 28

10-летия Февральской революции" было принято в 1927-м только для того, чтобы опровергнуть расхожие представления о Феврале как об "истинной", "славной", "бескровной", "народной" революции. Одновременно стали громиться кадетская, меньшевистская и другие эмигрантские версии Октябрьского переворота. А после принятия постановления ЦК "О подготовке к празднованию 10-летия Октябрьской революции" фронт критики был повернут против Зиновьева (его книги "Ленинизм") и Троцкого ("Уроки Октября"), которые якобы объединились "на почве отрицания социалистического характера" революции. В директивном порядке были определены задачи для партийных ученых - опровергнуть идеи о незрелости и отсталости России, ее неготовности к революции и строительству социализма, доказать историческую закономерность Октябрьской революции и роль пролетариата как ее авангарда. Мощный удар наносился и по вышедшему из подполья "термидору", названному Троцким "особой формой контрреволюции" с буржуазной направленностью.

К борьбе с инакомыслием власть подключила и ОГПУ. Его работники начинают охоту за молодыми активистами с рабочих окраин, выходящими по вечерам с самодельными плакатами "Назад к Ленину", "Выполним завещание Ленина". Для этих рабочих Ленин еще не мифическая фигура и не название города революции - Ленинград, а мерило верности принципам Октября. Это раздражало советских чиновников. Главлит, к примеру, считал, что пролетариату не нужны книги философские, а тем более религиозные. Ни в коем случае не допустимы книги, в которых высказываются пессимистические взгляды на судьбу рабочего класса и трудящегося большинства, а также романы, посвященные изображению исключительно любовных переживаний. Все утопические романы, не отдающие будущего в руки пролетариата, также считаются недозволенными. Что же тогда нужно пролетариату? Специальная инструкция для цензоров отвечала на это прямо: пролетариату нужна уверенность в лучшем будущем ("смотри веселей"), твердое сознание победы рабочих, обличение язв капиталистического строя и европейского общества, реализм, атеизм. Выходящая в Париже эмигрантская газета "День" сравнила новый главлитовский документ с "Индексом святейшей инквизиции" (список запрещенных книг, издававшийся с 1559 года и аннулированный лишь в 1966 году).

стр. 29

Новые установки получает от ЦК и Наркомпрос - отграничиться от популярной культуры (а значит, от остального мира), изгнать из советской культуры все упадочническое западное. В 1927 году был пересмотрен даже характер работы сатирико-юмористических журналов. Отныне они должны были следовать двум главным направлениям. Во-первых, бичеванию пережитков старого строя и быта, предрассудков, мещанства, обывательщины. Во-вторых, разоблачению враждебной пролетариату идеологии внутри и за пределами СССР. Впрочем, вскоре на одной дискуссии в Политехническом музее прозвучит: "Сатира нам не нужна. Она вредна рабоче-крестьянской государственности. <...> Понятие "советский сатирик" так же нелепо, как понятие "советский банкир" или "советский помещик".

К 7 ноября 1927 года, по словам современников, обстановка в Москве и Ленинграде была накаленной. Распространились слухи об альтернативной праздничной демонстрации, которую готовит оппозиция. В 10 часов утра на Мавзолей Ленина поднялись руководители страны. Перед войсками прогарцевал "первый красный офицер" Клим Ворошилов. После военного парада по Красной площади начали движение колонны демонстрантов. В это же время совсем недалеко от Кремля началась и контрманифестация, в которой участвовали рабочие крупнейших предприятий, студенческая молодежь и курсанты высших военных учебных заведений. Она была жестоко разогнана милицией и подготовленными "пьяными хулиганами", выкрикивавшими лозунг "Бей жидов-оппозиционеров!". В Ленинграде участников альтернативной демонстрации конные милиционеры крупами лошадей сталкивали в Лебяжью канавку, а на Марсовом поле притаившиеся в подворотнях хулиганы забрасывали манифестантов камнями. Их действия координировал лично Сергей Киров.

Обо всем этом запрещалось писать. В газетах сообщалось только о красивых, хореографически аранжированных торжественных шествиях, которые напоминали об Октябрьской революции. Анатолий Луначарский объяснял этот формат так: "Если организованные массы проходят шествием под музыку, поют хором, исполняют какие-нибудь большие гимнастические маневры или танцы, словом, устраивают своего рода парад, но парад не военный, а по возможности насыщенный таким содержанием, которое выражало бы идейную сущность, надежды, проклятия и всякие другие эмоциональности народа, то те, остальные, неорганизованные массы <...> сливаются с этой организованной целиком, и, таким образом, можно сказать: весь народ демонстрирует сам перед собой свою душу".

стр. 30

Внимание общественности фокусировалось на массовых инсценировках "Взятие Зимнего дворца", "Гимн освобожденного труда", "К мировой коммуне". Одна из распространенных инсценировок распадалась на шесть частей: парад - демонстрация производительных сил; перекличка заводов; интермедия - гигантские фигуры спеца-вредителя, пьяницы-прогульщика, бюрократа, хулигана, разгоняемые рабочими; рост кадров и симфония труда; военная опасность - заводы вырабатывают танки, появляется красная кавалерия; обещание рабочих выполнить пятилетку и апофеоз. В целях ритмизации масс использовались шумовые оркестры. Целые колонны, играя на губных гармошках, расческах, свистках, трещотках, ударных инструментах (металлических тарелках и тамбуринах), балалайках и флексатонах, тянулись вдоль улиц, поддерживаемые проезжающими мимо "радиоавтомобилями". Программа колонн была при этом ориентирована на исторические события, происшедшие на местах, которые они как раз миновали.

Колонны грузовых машин везли декорации кораблей, зданий, промышленных комплексов. Световые диаграммы с показательными кривыми продуктивности, помпезные электромеханические инсталляции с кинематографическими и световыми проекциями, а также пиротехнические эффекты свидетельствовали о достижении уже в 1927 году намеченной цели: "Больше техники, меньше человеческих ресурсов".

В такой праздничной атмосфере, вероятно, забывались все трудности и невзгоды. Тревожные чувства отодвигались - по крайней мере в рабочей среде - уверенностью в том, что партия придумает "какой-нибудь зигзаг", чтобы поскорее прийти к "заветной цели". Ни о каком реверсе речь уже не шла. СССР как новое государство способен был строить "социализм в одной стране".

стр. 31

1937: "Сталин виден даже из Мадрида"

Если судить по официальному образу того времени, к 20-летию Октября в стране установилось спокойствие, связанное с ликвидацией классовых врагов, очищением от вредителей, двурушников, троцкистов. Целый ряд фактов выстраивался как подтверждение реализации революционных устремлений. По объему валовой продукции СССР стал второй державой в мире. В 1937 году собрали рекордный урожай. Завершился переход к всеобщему обязательному начальному образованию. В советских вузах обучалось больше студентов, чем в Англии, Германии, Франции, Италии и Японии, вместе взятых. Как демонстрация мощи страны воспринималось прохождение первых судов по 128-километровому искусственному каналу Москва-Волга. "Сухопутная" Москва стала портом трех морей: Балтийского, Белого и Каспийского. В июне-июле 1937-го весь мир потряс полет экипажей самолетов Валерия Чкалова и Михаила Громова из Москвы через Северный полюс в Северную Америку. Этими двумя перелетами из Европы в Америку были установлены два мировых рекорда беспосадочного полета - по прямой и ломаной линиям. На Северном полюсе открылась первая советская научно-исследовательская станция. И в основе всего этого - героический труд пролетариата и крестьян, представленных в величественной скульптуре Веры Мухиной "Рабочий и колхозница", венчающей советский павильон на открывшейся Всемирной выставке в Париже.

Но все это - на поверхности событий. То, как выстраивался проект памяти об Октябре по-сталински, свидетельствует о политической нестабильности ситуации. Власть по-прежнему не оставляла тему сравнения нового строя и старого строя. Дореволюционная Россия в пропаганде подавалась как страна бесправия и произвола, с царем - "коронованным жандармом". На этом фоне главный культурный герой памяти - большевистская партия Ленина-Сталина - приобретала религиозно-мифологические черты. Она, высвободившая народ из рабства, - в центре "священной истории", со своими "канунами" в виде "революционных событий 1905 года" (действа, дублирующие "главное" свершение и предваряющие его), своими демиургами и пророками, подвижниками и мучениками, своими ритуалами и обрядами.

Октябрьская революция, естественно, представала в соответствии с универсальной схемой космогонии как акт творения нового мира, и, конечно, дальнейшая история связывалась с постоянной борьбой за чистоту с демонами, внутренними и

стр. 32

внешними ("продолжение классовой борьбы"), с "эпохой битв" (война с белыми армиями и интервентами). Сталин в этой идеологии - не просто продолжатель Ленина, а как бы его перевоплощение: "Сталин - это Ленин сегодня".

Под стать новым мифологемам и письмо Долорес Ибаррури из революционной и сражающейся Испании: "Нам теперь смешны клюв и когти двуглавых птиц. Ибо сейчас на кремлевских башнях сияют красные звезды, символ нового мира. <...> Библейские легенды говорят о звездах, которые объявились и повели древних волхвов. Звезды Кремля излучают свой блеск сквозь тьму капиталистического ада, рассеивая лживые сказки церкви".

Уподобление истории природе нашло отражение в каноническом "Кратком курсе" истории ВКП(б), который появился огромными тиражами в 1938 году. В нем странным образом смешались мифы о партии и определения, претендующие на научность. Февральская революция окончательно идентифицировалась как "буржуазно-демократическая", Великая Октябрьская - как "социалистическая". Демоны обрели свои определения: Зиновьев и Каменев - "штрейкбрехеры революции"; Бухарин, Рыков, Томский - "правые капитулянты". Троцкий же склонялся на все лады. Покинувший страну летом 1937-го Вальтер Кривицкий рассказывал Льву Седову, что Сталин кроме борьбы с троцкизмом ни о чем другом не думает, что для него не существует других вопросов. Хорошо ли, плохо ли человек ведет работу - не важно. Важно, борется ли он с троцкизмом.

Новые акценты определяли всю издательскую, научную, художественную деятельность. Главлит на целый год задержал публикацию отрывка повести Алексея Толстого "Оборона Царицына" на основании того, что в ней дается неправильная трактовка фигуры Троцкого в начале 1918 года, преувеличивается роль и неправильно освещается позиция Троцкого в вопросе о Брестском мире и в деле организации Красной армии. Сталин лично вмешался в сценарий кинофильма "Великий гражданин". В письме Борису Шумяцкому он указал на то, что представители "оппозиции" выглядят как более старшие физически и в смысле партийного стажа, чем представители ЦК. На любой период истории распространялась и другая сталинская установка: "Дело надо поставить так, чтобы борьба между троцкистами и советским правительством выглядела бы не как борьба двух котерий (от фр. coterie - сплоченный кружок, группа лиц, преследующая какие-либо общие цели. - Г. Б.) за власть, из которых одной "повезло" в этой борьбе, а другой "не повезло", что было бы грубым искажением действительности, а как борьба двух программ, из которых первая программа соответствует интересам революции и поддерживается народом, а вторая противоречит интересам революции и отвергается народом".

Хотя все юбилейные торжества осеняли ленинский и сталинский профили, в подаче взаимоотношений вождей произошли явные смещения. Сквозной линией киноленты Алексея Каплера и Михаила Ромма "Ленин в Октябре" (картина впервые была показана участникам торжественного собрания 6 ноября в Большом театре) стало постоянное обращение Ленина к Сталину: вождь революции все время советуется, встречается, переписывается с ним. После возвращения из Финляндии первое свидание Ленина - со Сталиным (Надежда Крупская довольствуется лишь письмом). Описание этой встречи в "Правде" весьма многозначительно: "Четыре часа длится она. Лишь поздней ночью расстались Ильич и его великий сподвижник. <...> Лестница деревянного дома, слабый свет. Ленин и Сталин. Прекрасное мужественное объятие".

Еще дальше пошел Михаил Кольцов, написавший в юбилейном номере той же "Правды": "Сталин виден даже из Мадрида". "Он виден всему миру, он виден отовсюду, где людям хочется лучше жить". Смысл праздника в том, что "мы голосуем за Сталина, а мир голосует за нас".

Планетарный Сталин принимал 7 ноября военный парад и демонстрацию, апофеозом которых стал пролет, несмотря на плохую погоду, более трехсот современных скоростных самолетов и вычерченная в небе самолетами штурмовой авиабригады Военно-воздушной академии надпись: "XX лет СССР". Поразили и новые акробатические элементы спортивной части шествия. Огромное "человеческое колесо" с постоянно перекувыркивающимися, запряженными в одно колесо людьми должно было показать совершенство социализма.

Если внимательно присмотреться к групповой фотографии членов Политбюро, стоящих на Мавзолее, то трудно не заметить, что в самом центре находится улыбающийся Николай Ежов и значительно правее - сам Сталин. Уже четыре месяца под оперативным руководством Ежова в стране шли масштабные репрессии, направленные на окончательное решение проблемы внутренних врагов страны, то есть на профилактическую социальную чистку в предвоенной ситуации. Она соединила в себе цепочку секретных операций, проведенных в 1937 - 1938 годах и позднее названных "Большим террором".

Наибольшую известность получила чистка политическая - так называемая кадровая революция, которая началась еще осенью 1936 года. Хозяйственные руководители и партработники, военные, писатели и ученые, советская элита, представители которой оказались на скамье подсудимых во время знаменитых московских процессов, собственно, и сформировали первоначальное представление о жертвах террора.

стр. 33

За рубежом в среде демократической интеллигенции возникло даже беспокойство по поводу существования в СССР антисталинского заговора. Стефан Цвейг писал Ромену Роллану: "Какой-то рок, какая-то метафизическая воля приводят людей к ослеплению. Так, в Вашей России Зиновьев, Каменев, ветераны Революции, первые соратники Ленина расстреляны, как бешеные собаки. <...> Вечно та же техника, как у Гитлера, как у Робеспьера: идейные разногласия именуют заговором".

Однако ключевое измерение террора было связано с выполнением операции по оперативному приказу НКВД за N 00447, утвержденному Политбюро и лично Сталиным. Этот "приказ смерти" определил "целевые группы" террора и представил их в проскрипционных списках. Среди традиционных групп "враждебной" системы ("бывшие кулаки", "члены антисоветских партий", "участники повстанческих, фашистских, шпионских формирований", "церковники" и др.) появилась новая категория - уголовные преступники (бандиты, грабители, воры, контрабандисты, аферисты и т.д.). В ноябре 1937-го активность конвейерной юстиции "троек" достигла апогея. В результате только одной этой операции в 1937 году были арестованы 555641 и осуждены 553362 человека. Из них 239252 приговорены к смертной казни, остальные - к заключению.

И что удивительно, все это легитимировалось призывами ЦК ВКП(б) к 20-летию Октября, ставшими обязательной частью праздничного ритуала. В соответствии с ними сталинская Конституция СССР была "итогом борьбы и побед Великой Октябрьской социалистической революции", "победившего социализма и подлинного демократизма". И здесь же другой тезис требовал: "Искореним врагов народа <...> шпионов и вредителей, наймитов иностранных фашистских разведок! Смерть изменникам Родины!" Все это обращалось к массам, которым был гарантирован "подлинный демократизм".

1947: в поисках новой великой цели

Великая Победа в Отечественной войне заново освятила идеалы революции и стерла классовые обиды и все иные предвоенные и военные просчеты и ошибки власти. Писательница Мариэтта Шагинян сравнивала атмосферу, царившую в то суровое и трагическое время, с воздухом "октябрьских, тех особых дней". Насколько правомерно такое сравнение, как соотнести его с тем, что выигранная война стала аргументом в оправдание созданной системы? Логика здесь такая: пусть даже Сталин делал все неправильно, но поскольку его модель общественного устройства обеспечила победу над фашизмом, то уже хотя бы по одному этому она была целесообразна. И уже не важно было, что при строго документальном подходе обнаруживалось, что система, которая, казалось бы, создавалась для ведения войны и оправданием которой во многом было ожидание грядущих битв, - эта система в первые же недели и месяцы обнаружила свою недееспособность, и понадобилось включить совершенно иные механизмы управления страной. Знаменитые военные парады 7 ноября 1941 года и 24 июня 1945 года, когда к Мавзолею Ленина были брошены штандарты и знамена поверженного Третьего рейха, навсегда соединили в пространстве памяти Октябрь и Победу. Теперь одна духовная опора общества поддерживала другую. Даже эмигрантская Россия, поставив в 1942 году вопрос о том, были ли большевики органическим эпизодом русской истории, связывала ответ с признанием Октябрьской революции настоящей революцией. В статье "Правда о большевизме" Павел Милюков писал: "Нельзя за разрушительной стороной русской революции не видеть ее творческих достижений. Мало того: это значит игнорировать связь русского революционного творчества с русским прошлым".

Однако спустя два года после страшной войны различные сводки о настроениях людей фиксировали растущую аполитичность общества. К примеру, не выборы в Верховные Советы союзных и автономных республик волновали людей, а тема продовольственных затруднений, работы коммунальных служб и городского хозяйства. Народ не воспринял с радостью отмену смертной казни в 1947 году, а забеспокоился, что этот шаг станет способствовать росту и без того разгулявшейся послевоенной преступности.

Как это ни парадоксально, но вина за возникавшие трудности сваливалась на ближнее "начальство". Верховная власть и ее живое олицетворение - Сталин - находились вне критики. Любые непопулярные решения связывались, как правило, с "неведением" Сталина либо с некими "темными силами", которые "обманывают Сталина". Разнообразные слухи и глухая тревога не могли не усилиться и по факту отсутствия Сталина на торжественном заседании 6 ноября, военном параде и демонстрации 7 ноября.

В юбилейный год в стране сложилась крайне тяжелая ситуация. Принудительные хлебозаготовки, оставившие деревню без хлеба, сокращение категорий населения, получавших гарантированный минимум продовольствия, нежелание властей расконсервировать государственный резерв, кризис снабжения вызвали голод 1946 - 1947 годов. Всего по СССР голодали около 100 миллионов человек, от голода и связанных с ним болезней погибли около двух миллионов человек. Все эти факты тогда скрывались советскими властями. Ситуацию могли поправить денежная реформа и отмена карточной системы, готовящиеся правительством, но они были за-

стр. 34

пущены не накануне 30-летия Октября, а лишь в самом конце 1947-го. Боялись предреформенной лихорадки - всплеска спекуляции, злоупотреблений финансовых органов и, конечно, разочарования от неизбежной потери части сбережений. Кстати, все эти опасения подтвердились. Финансовая ситуация стабилизировалась медленно. Но главное, что реформа показала наличие коррупции в ВКП(б). Управление по проверке парторганов ЦК сообщало: "Некоторая часть руководящих партийных и советских работников оказалась политически и морально неустойчивой, а отдельные коммунисты скатились в болото мелкобуржуазного перерожденчества". Безусловно, такие оценки засекречивались. Однако в этом контексте понятно обращение к "судам чести", которые возникли в 1947 году по поручению Сталина как "новая форма воспитания" и которые были призваны бороться с инакомыслием и дисциплинировать партийно-государственный аппарат. Будучи выборными органами с правом вынесения общественного порицания, они тем не менее могли передавать дела на то или иное лицо следственным органам. Недвусмысленно в докладе Вячеслава Молотова на торжественном заседании 6 ноября прозвучали угрозы против "вредителей и шпионов", "раболепия и низкопоклонства" перед Западом. Снова активизировалась цензура. Осенью 1947-го Главлит доложил в ЦК об изъятии еще 104 вредных книг из библиотек. Получалось, что лишь спустя десятилетия цензоры углядели "положительное упоминание Троцкого" в книге Василия Князева "Современные частушки" (1923), "крайний пессимизм и оплакивание ушедшего дореволюционного прошлого" у Михаила Кузмина в "Нездешних вечерах" (1921), "клевету на коммунистическую партию и порнографические сцены" у Ильи Сельвинского в "Улялаевщине" (1931).

стр. 35

Безусловно, все это представляло малоощутимую угрозу власти. Гораздо серьезнее она восприняла возникавшие по стране конспиративные кружки и группы молодежи. В автобиографической повести Анатолия Жигулина "Черные камни" рассказывается о Коммунистической партии молодежи, возникшей в 1947 году в Воронеже. Аналогичные кружки возникали в Москве, Ленинграде, Челябинске, Свердловске и других городах. В следственных материалах они проходили как "антисоветские" и даже "террористические". На самом же деле импульсом к их появлению становилось сравнение реальной жизни с памятью об изначальных идеалах Октября, с теми положениями, которые звучали в произведениях Маркса, Энгельса и Ленина, теории социализма. Не случайно поэтому московская группа называлась Союзом борьбы за дело революции. Той революции, в которой нет диктатуры Сталина, нет государственного капитализма, при котором правящая верхушка выступает как коллективный эксплуататор. Идея "предательства интересов революции" и связанное с ней стремление "восстановить справедливость" становились конструктивным принципом романтического порыва молодых. Однако расплата была чудовищной - три члена союза были расстреляны, тринадцать - заключены в лагеря на срок от 10 до 25 лет.

Дамоклов меч новой массовой чистки нависал не только над молодым поколением, ищущим правды. Но вряд ли это могло заново скрепить послевоенное общество. Нужна была формула новой великой цели, равной по своей энергии Октябрю. Сталинское окружение понимало это. И, судя по открывшимся в 80-е годы документам, искало эту цель - построение в ближайшие 20 - 30 лет коммунистического общества. Для определения путей к этой невиданной цели, которая должна была стать стержневой в новой (третьей) Программе ВКП(б), была создана программная группа. В нее вошли Марк Митин и Павел Юдин, Петр Поспелов, Дмитрий Шепилов и Михаил Иовчук, Петр Федосеев и Константин Островитянов, Лев Леонтьев и Отто Куусинен. В отдельных проектах, в частности у последней пары, выдвигались весьма смелые по тем временам предложения, к примеру о необходимости ограничения срока пребывания в партийных и советских выборных органах, о выдвижении нескольких кандидатов на выборах депутатов в Советы всех ступеней. В окончательном варианте проекта новой программы эти предложения приняты не были. Впрочем, и сам проект, уже отпечатанный типографским способом, был сдан в архив, а XIX съезд партии отложен.

Осенью 1947 года в ЦК ВКП(б) и в правительство был направлен проект Генерального хозяйственного плана, рассчитанного до 1965 года -время вступления страны в коммунизм. К этому моменту, то есть через 20 лет, СССР должен был перегнать главные капиталистические страны по размерам промышленного производства на душу населения, а главное, одну третью часть потребляемого народного дохода распределить по потребностям (сначала - хлеб, картофель, а затем - "почти все" продукты питания). В основу расчетов была положена "развитая товарищем Сталиным теория о возможности построения коммунизма в одной стране".

Идея нового скачка, стремление в кратчайшие сроки создать коммунистическое общество, конечно, не считались ни с реальной послевоенной действительностью, ни с желанием людей участвовать в очередном экстатическом действии, навязываемом "сверху", снова выкладываться на пределе физических возможностей. И здравый смысл взял верх - проект Генплана также был сдан в архив.

Окончание в следующем номере

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Comments: