JACQUES DROZ. L'Allemagne et la revolution francaise. Presses universitaires de France. 1949. 500 p.

ЖАК ДРОЗ. Германия и французская революция.

"Германия и французская революция" - под таким заглавием вышла книга французского буржуазного историка Жака Дроза. Тема эта, до сих пор мало изученная, актуальна в настоящее время, когда немецкий народ вступил на славный путь, ведущий к восстановлению единой, независимой, миролюбивой и демократической Германии. До сих пор немецкая буржуазная историография фальсифицировала всё, что касалось революционных и демократических движений в Германии конца XVIII в., или же просто умалчивала о них. Имеющиеся на эту тему две книги: английского историка Гуча и швейцарского историка Альфреда Штерна - представляют собой поверхностное изложение взглядов отдельных немецких писателей и философов конца XVIII в. на революционные события во Франции. Эти авторы даже не задавались целью показать, какое влияние оказала французская революция на народные массы в Германии, какие широкие социально-политические движения она вызвала. В предисловии к своей книге Дроз обещает заполнить эту брешь. Казалось бы, он имеет все данные

для того, чтобы выполнить такую работу. Он побывал в архивах прирейнских городов, широко использовал всю послевоенную французскую и английскую литературу (монографии и диссертации) по истории Германии XVIII века. И несмотря на то, что автор солидно документировал своё исследование и привёл много ценных и малоизвестных фактов, книга в целом представляет собой тенденциозный и искажающий действительность памфлет на историю Германии конца XVIII века.

Причина этого заключается прежде всего в том, что автор, по его же словам, отказался от ознакомления "с социальной историей Германии 1789 г., изучение которой едва началось в самой Германии" (стр. VI); тем самым он отрезал себе путь к пониманию массовых движений.

Затем, исходя в своей работе из положения, что в Германии XVIII в. наблюдается полнейший разрыв между духовной жизнью и политикой, Дроз усматривает в таком отрыве от политической жизни ценную черту немецкого человека. На самом деле, если Германия в конце XVIII в. не могла проделать революцию, если в ней в основном всё ограничилось, по выражению Маркса, "только активной абстрактной мыслью", если реакция в Германии восторжествовала, то это объяснялось не особым свойством немецкого человека, а экономическим упадком и общей отсталостью Германии XVIII в. и слабостью немецкого бюргерства, ограниченного и неспособного к какой бы то ни было инициативе. И всё же в этой отсталой Германки происходили массовые движения, носившие антифеодальный характер, мимо которых никак не может пройти историк, исследующий вопрос о влиянии французской революции на Германию. Но в книге Дроза нет правдивого раскрытия исторической истины. Он лишь мимоходом, больше в примечаниях, упоминает о существовании крестьянских восстаний. Как бы в своё оправдание он говорит, что крестьянские волнения в Германии в эпоху французской революции ещё не изучены в своей совокупности. Это верно. Но Дроз не использовал даже того, что у него было под руками. А между тем даже "Источники по истории прирейнских государств в период французской революции", тенденциозно подобранные реакционным историком-архивистом Ганзеном, говорят о глубоком революционном брожении крестьянских масс на левом берегу Рейна, о крестьянских волнениях, которые происходили там ещё до 1789 года. С осени 1789 г. в многочисленных официальных донесениях, в письмах частных лиц, дневниках и позднейших воспоминаниях людей различных сословий и политических направлений всё чаще пишется о революционных выступлениях крестьян в курфюрствах Трирском и Майнцском, в графствах Саарбрюкене, Саарвердене, в районе имперского города Аахена и о "великом страхе" привилегированных сословий. Можно считать доказанным, что прирейнское крестьянство восставало против феодального строя в целом. Крестьянские волнения на берегах Рейна не утихали до самого прихода французов в 1792 г., перекликаясь с восстаниями крестьян в Эльзасе. Серьёзные крестьянские волнения вспыхнули и в Саксонии в августе 1790 года. Как показал советский исследователь, "они привели едва ли не к самому крупному со времени крестьянской войны восстанию в районе г. Мейсена", которое "возникло под непосредственным влиянием французской революции"¹ . У солдата революционной Франции оказались союзники в глубоком тылу старой, полуфеодальной прусской монархии, когда к аграрным восстаниям в Саксонии примкнули силезские ткачи в марте 1793 года² . Дроз не придаёт этим восстаниям большого значения, считая, что между отдельными очагами восстаний не было связи. Это неверно. Волна крестьянских восстаний была такой мощной, что она грозила превратиться во второе издание Крестьянской войны.

Не исследовал Дроз также материалов, касающихся цеховых волнений в прирейнских городах и антифеодальных выступлений городских курий в ландтагах. Правда, цеховые волнения в 80-х годах XVIII в. проходили под консервативными лозунгами, но под влиянием французских событий и в цехах уже поднимался вопрос, не взяться ли им за оружие и не сделать ли всё "по парижскому образцу". Более резкий антифеодальный характер носили выступления городских курий ландтагов, протестовавших против феодальных привилегий дворянства и духовенства. В связи с этим выходила и оппозиционная публицистическая литература, в которой громко провозглашались принципы французской революции.

Дроз всячески затушёвывал массовые революционные выступления в Германии трудящихся города и деревни, создание Майнцской коммуны, деятельность таких революционеров, как Форстер или Ребман. Народным движениям он не уделил внимания, а Ребмана, Форстера и майнцских клубистов он представил как аполитичных "моралистов", как это до него изображалось в реакционной буржуазной немецкой, историографии.

Свой анализ немецких партий, возникших в связи с французской революцией, Дроз начинает с либерализма. Либералами он правильно считает некоторых представителей немецкой буржуазии, которые вначале сочувствовали событиям во Франции и деятельности жирондистов, а затем испугались претворения в жизнь идеи народного суверенитета. Сюда можно причислить и группу немецких публицистов, живших в Париже, сторонников жирондистов и заклятых врагов якобинской диктатуры. Но Дроз превозносит этих немцев, называет их "апостолами свободы".

Главы "Моралистическая реакция" и "Реакция гуманистическая" являются, по замыслу автора, центральными в его книге. В них он раскрывает политическую идеологию немецких классиков литературы и фи-

¹ С. Кан. Два восстания силезских ткачей, стр. 104. М. 1948.

² Там же, стр. 105 - 118.

лософии, показывает её связь с этическими нормами. Кант, Шиллер, Фихте, Виланд, Гёте реагировали на революцию согласно этическим максимам, и кончили они тем, говорит Дроз, что осудили эту революцию, потому что она не соответствовала выработанному ими моральному идеалу (стр. 153). На самом деле морализм классиков немецкой мысли и их отход от революции означали лишь печальный факт слабости и неспособность немецкой буржуазии к прогрессивной политической деятельности.

К классикам-гуманистам Дроз должен был бы отнести и Гердера, которого он ошибочно ставит в один ряд с Юстусом Мёзером. Гердер полностью вырос на идеях прогрессивного просвещения XVIII в. и до конца своей жизни оставался горячим сторонником французской революции. Он не отрицал основные идеи просвещения, а преодолел их, внеся в них новое понимание народной и национальной культуры, между тем как Мёзер резко отрицал идеи просвещения и национальное начало усматривал в феодальном строе средних веков. Мёзер, а не Гердер оказал влияние на консервативных гёттингенских политиков, таких, как Реберг и Брандес, и на основателя исторической школы Савиньи.

В числе представителей "моралистической реакции" наряду с Кантом, Шиллером и Фихте Дроз поставил и Георга Форстера, видного деятеля Майнцской коммуны 1792 - 1793 гг., кончившего жизнь якобинцем в Париже в январе 1794 года. Трактовка Форстера Дрозом идёт вразрез со взглядом Жореса, который правильно видел в Форстере политического борца и представителя немецкой демократии. Дроз же подчёркивает свою солидарность с немецким историком Пертесом, консерватором бисмарковского толка, который отрицал у Форстера даже интерес к политическим вопросам и утверждал, что Форстер бросился в революционную пучину, чтобы убежать от семейных несчастий.

Чтобы изобразить Форстера "жертвой моралистической реакции, столь характерной для немецкой мысли" (стр. 216), Дроз должен был основательно извратить смысл форстеровских текстов, исказить весь процесс формирования этого немецкого демократа, которого Энгельс называл немецким Томасом Пэном и имя которого ставил наряду с Томасом Мюнцером в числе лучших немецких патриотов³ . Дроз умолчал о существовании Майнцской коммуны, сыгравшей, по словам Энгельса, почётную роль в великой революции⁴ , а майнцских клубистов французский историк охарактеризовал как людей, чуждых местной жизни и местным интересам и потому лишённых всякого немецкого патриотизма. Между тем майнцская революция, непосредственно связанная с французской революцией, была не просто отголоском революции в Париже: она вошла как составная часть в историю Германской империи накануне её падения. Майнцская коммуна в течение девяти месяцев строила на новых началах хозяйственно-политическую и культурную жизнь, и в эту жизнь было втянуто всё местное население. Об этом у Дроза нет ни слова. Нет у него ни слова и о деятельности Форстера как журналиста, администратора, пропагандиста, о его близости к крестьянским массам, о его борьбе с контрреволюционными силами на местах и с оккупационной жирондистской властью. Характеристика Форстера у Дроза полна противоречий. С одной стороны, он говорит, что "мало кто из немцев с таким энтузиазмом отнесся к революции, как Форстер. Он не был зрителем, он сам бросился в революционную пучину, друзья видели в нем неукротимого демократа, не знающего ни меры, ни границ" (стр. 197). С другой стороны, Форстер, по его же словам, - типичный немецкий учёный XVIII в., который желал постепенного улучшения существующего строя и учил людей пользоваться своим разумом для достижения внутренней свободы. По мнению Дроза, Форстер даже первые известия о французской революции воспринял сдержанно, а к клубистам примкнул под влиянием своей жены (стр. 201). В конце своей жизни в Париже Форстер написал "Парижские очерки", в которых он дал апофеоз революции, показал её глубокое народное значение. Эти страницы и сейчас нельзя читать без волнения, но Дроз считает, что слова Форстера звучат неискренно, что он писал не то, что думал.

По своим философским взглядам Форстер примыкал к левому крылу просветителей. Он первый с позиций материализма критиковал идеализм Канта и религиозный мистицизм Якоби. Ещё до французской революции он осуждал политический строй Англии и просвещённый абсолютизм Пруссии и требовал полного уничтожения сословных привилегий и феодальных повинностей. Французскую революцию он принял восторженно и сразу понял, что революция имеет всемирное значение. Но он не сомневался в неподготовленности Германии к революции. Тем не менее, когда революция докатилась до Майнца, ему было ясно, что его принципы обязывают его быть активным и стать на сторону народа, который добивался своей свободы. Когда, уже после, падения Майнцской коммуны, Форстер во Франции писал очерк, посвященный истории майнцской революции, он сумел отметить значение Майнцской коммуны для немецкого народа как "первой попытки стряхнуть цепи рабства и найти свой самостоятельный путь". И в своём участии в этой попытке он никогда не раскаивался.

С момента прихода революционных войск в Майнц Форстер превратился из политического мыслителя в активного политического деятеля, который твёрдо защищал интересы немецкой демократии. Уже в Майнце Форстер выступал против социальной политики жирондистской власти. Расходился Форстер и по другим вопросам с французскими жирондистами и с многими немецкими сторонниками французской, ре-

³ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. V, стр. 17.

⁴ См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XXIX, стр. 163.

волюции на первом её этапе. Так, казнь Людовика XVI он принял как политически необходимую меру. По приезде в Париж Форстер попал в знакомую ему среду французских и немецких жирондистов и тяжело пережил падение жирондистов в июне 1793 года. Но в отличие от своего немецкого окружения Форстер очень скоро понял закономерность революционного процесса, понял, что "республика не погибла с Бриссо и Верньо", что она должна была от них освободиться, чтобы не погибнуть самой. В июньских письмах 1793 г. ещё отражалось угнетённое настроение Форстера, его страх перед будущим. И Дроз недобросовестно пользуется выдержками из этих писем для того, чтобы приписать их Форстеру в тот период, когда Форстер отвернулся от жирондистов и осудил их. Дроз явно не желает видеть, как рос Форстер вместе с революцией, как смело отбрасывал он свои неправильные, отжившие представления, словно старую ветошь.

В статьях, написанных осенью 1793 г., Форстер выступал не только как убеждённый сторонник якобинской диктатуры, но и как воинствующий якобинец, который хотел научить робких друзей революции на своей родине ценить силы и успехи суверенного народа. В этих статьях, написанных с подлинным революционным энтузиазмом, Форстер показал, что основная положительная ценность революции заключается в том, что в своём движении она захватывает массы и делает их активными и творческими, что она переделывает сознание людей, освобождает их от пережитков прошлого и превращает в благородных членов человеческого коллектива. Правда, Форстеру казалось, что эта революция в своём движении освободит весь человеческий род. Он не мог понять её неизбежно ограниченного классового характера и классовой ограниченности якобинства, тем более, что в конце 1793 г. якобинская диктатура только разворачивала свои революционные потенции и достигала своей вершины. Форстер не разочаровался в революции в конце жизни, как это утверждает Дроз, наоборот, он жил её успехами, страдал её неудачами и не забывал о Германии даже на смертном ложе. В последнем письме, от 4 января 1794 г., он писал: "Мы повсюду дрались, как львы, и победили, - хотел бы знать, что скажет общественное мнение по ту сторону Рейна, когда узнает правду".

В современной, демократической Германии Майнцская коммуна признаётся первой демократической республикой на немецкой земле, созданной по принципам прав человека 1789 года. Так же высоко расценивается и политическая роль Форстера: он принимал участие в ликвидации феодализма и в выборах народных представителей, он помог осуществить связь с Французской республикой, когда над Коммуной нависла угроза контрреволюционной коалиции, он дал правильную оценку жирондистам, осудил их политику и признал себя якобинцем⁵ . Так в новой, демократической Германии отмечены революционные традиции немецкого народа.

В последующих двух главах Дроз говорит о реакционных политических течениях в Германии последнего десятилетия XVIII в., выросших на ненависти к французской революции, к идее прогресса и демократических прав и на проповеди отживших исторических традиций, иррационализма, всех видов религиозного мистицизма и сословных привилегий. К таким ненавистникам французской революции следует причислить ганноверских англо-германских чиновников, поклонников английской конституции, вроде Брандеса и Реберга, а также самого влиятельного реакционного журналиста того времени - Фридриха Гентца. На английские деньги Гентц защищал английские интересы в Пруссии, описывал опасности, которые грозят Европе от расширения сферы влияния французской революции, и требовал контрреволюционной интервенции. Дроз указывает, что Гентц хвалит английскую политику "как космополит и во имя космополитизма" (стр. 390). За этим космополитизмом начала XIX в. виден, как и сейчас, оскал классового врага демократии, лишённого патриотизма и пресмыкающегося перед иноземной реакцией, в союзе с которой он идёт на борьбу со всеми прогрессивными силами мира.

В последней главе Дроз раскрывает источники реакционного политического романтизма, завуалированного в религиозных идеях и поэтических образах. Представление об отрешённых от мира и углублённых в чистое созерцание поэтов-романтиков должно начисто отпасть после прочтения этой главы. Ненависть к французской революции и к материалистической философии, тесно связанной с ней, привела немецких обскурантов к созданию религиозных сект, к проповеди смирения и подчинения существующему строю. Крайняя реакция нашла себе убежище в лоне старой католической церкви, которая более последовательно, чем протестантизм, выдвигала авторитарные начала и традиционализм, воскрешала мечты о средневековой священной империи и феодальной старине в приложении к Германии начала XIX века. Божественное происхождение монархической власти, союз этой власти с церковью, мессианское назначение Германии, которой предстояло возродить Европу на этих началах, - вот те идеи, которые стали содержанием немецкого политического романтизма начала XIX в. и которые особенно чётко нашли своё выражение в статье Новалиса "Христианство или Европа". Интересно отметить, что эту статью, написанную в 1799 г., Фридрих Шлегель, романтик старшего поколения, воспитанный ещё на идеях французской революции, отказался напечатать в своём журнале. Она вышла в печати лишь после смерти Новалиса, в 1826 году.

⁵ См. статью "Der deutsche Jakobiner" в журнале "Heute und Morgen" (под ред. Вилли Бределя) N 8 за 1948 год.

Фактический материал, приведённый Дрозом в его книге, сам по себе говорит о том, какой мощный политический отклик нашли революционные события во Франции в самой Германии. Конечно, по ряду причин контрреволюционная реакция была сильнее, чем революционные силы, но и те и другие отражали существующую в Германии классовую борьбу прогрессивных сил с феодализмом. Какое же заключение делает Дроз? Он возвращается вопреки всему к своему исходному ложному положению, что "решительная неспособность Германии мыслить в каких-то положительных формах политическую организацию своей страны" привела к тому, что в Германии "реальность и политическая мысль расходятся, и немец переходит к мечтам, переносится в воображаемый мир", в котором, по представлению Дроза, он должен "выполнить всемирную миссию духовного порядка" (стр. 482). Вздорность этого утверждения опровергается всем ходом исторических событий от конца XVIII в. и до наших дней. Но, очевидно, книга Дроза со всем её научным аппаратом ставит себе собственную политическую цель - парализовать самостоятельную деятельность народных масс, предоставив классовым врагам решать их политическую судьбу. Эта реакционная тенденция привела Дроза к искажению исторического прошлого.

Возродить прогрессивное прошлое немецкого народа, разбить бесчисленное множество реакционных исторических извращений и восстановить подлинную историческую правду - эта задача ещё предстоит историкам, но историкам, стоящим на позициях новой, передовой науки.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - Ю. МОШКОВСКАЯ:

Comments: