Роль социальных наук в обществе сложнее, чем кажется

В этой статье мне хотелось бы ответить на некоторые обвинения, которые можно нередко слышать в отношении российской социальной науки. Во многих из них заложены неадекватные представления о задачах наук об обществе и философии. Поэтому данная статья содержит как теоретические соображения о роли социальных наук в обществе, в политической жизни, так и анализ причин неадекватной репутации российской социальной науки. Среди обвинений и подозрений, на которые мы пытаемся ответить, - неэффективность, отставание от западной науки и преимущественное следование ее идеям, отсутствие собственных идей и влияния на западную социальную науку, оторванность от жизни и слабость социально-инновационного внедренческого компонента. При этом некоторые адекватные критические оценки всецело адресуются ученым и институту науки, хотя дело не только в состоянии науки, но также и в том, как общество, элиты, политики воспринимают научное знание и готовы ли они работать с ним. Президиум РАН вернулся к признанию значимости фундаментальных исследований в России, признал неверность политики ориентации науки только на экономику, подчеркнул важность новых фундаментальных разработок и высоких технологий. Однако в речах журналистов и политиков все еще преобладает оценка научных результатов как утилитарных рекомендаций, которые сами ученые должны сделать.

1990-е: "совки" и "лохи" социально-гуманитарных наук

В 1990-е от незнания жизни наши люди пережили страшное самоунижение, ставшее закономерной реакцией на прежнее самовозвеличивание. Изобретенные в народе термины "совки" и "лохи", которыми пытались характеризовать доверчивого, наивного и непредприимчивого советского человека, сегодня исчезли. И остались только одни "совки" и "лохи" в России - воспринимаемые так ученые социально-гуманитарных наук, те, кого ругают, обвиняют, считают не выполнившими свою задачу. Кому придет в голову критически относиться к физикам, биологам, химикам? Ведь для этого надо быть специалистом. Общество - всем доступный объект, и большинство людей имеет по его поводу свои мнения и оценки. Повседневное знание людей дает им основание для ориентации в обществе и для оценок происходящего. Оно, несомненно, имеет значение и для ученых. Но в обществе отсутствует представление о том, что ученые могут увидеть нечто большее за гранью повседневности.

Социальные науки сыграли большую роль в западных странах. Послевоенное "немецкое чудо" было результатом политики Людвига Эрхарда, базировавшейся на ордолиберализме. Послевоенное "японское чудо" - продукт проекта японских социологов, предложивших к конце 50-х годов перейти от либеральной реформы, осуществлявшейся под руководством американских оккупационных властей, к поддержке коллективных структур, хорошо проводящих государственные цели (прежде милитаристские), изменив сами эти цели. Наши неудачи 90-х - следствие неграмотного социального проекта, который не учел фактора культуры и мотивации поведения людей, возможного преобладания жадности над рациональным экономическим интересом. "Третий путь" (политика Тони Блэра, Герхарда Шредера) в Европе - частично успешный, частично неудачный - явился воплощением концепции социолога Энтони Гидденса. Следовательно, социальные науки повсюду играют роль в преобразовании общества, предлагая социальные проекты или их основу, стремясь предвидеть негативные последствия или риски тех или иных решений. Для того чтобы проекты были удачными, нужны рынок идей, независимые экспертизы, планирование рисков и ответы на них, отсутствие приватизации знания, свободная дискуссия, обеспечение механизмов ознакомления власти с реакциями на выдвигаемые предложения.

Встав на путь посткоммунистического развития, Россия оказалась перед задачей перехода от догоняющего,

неорганически-мобилизационного развития к развитию органически-инновационному. Для этого важно было не просто поощрять инновации, а формировать институты инноваций, к коим относятся наука, рынок, образование. Сосредоточившись на рынке, далеко несовершенном, пытаясь что-то сделать в образовании, власть в 90-е годы весьма пренебрежительно относилась к науке, в том числе и социальной.

Были попытки улучшить ситуацию: в марте 2002 года приняты девять приоритетных направлений научно-технического развития, открывающих стране перспективу вхождения в глобальную экономику на основе научных и технических достижений и переориентации ее экономики с сырьевой на научно-технологическую. Среди этих девяти приоритетных направлений не было ни одной науки об обществе. Наиболее приближенной к ним среди включенных в число приоритетных направлений стала экология. Один из физиков радостно заявил, что наконец-то у никчемных гуманитариев заберут деньги для настоящей науки. Другой представитель естественных наук дал интервью из Англии, что социально-гуманитарные науки - это что-то вроде "блошиного рынка", на котором ищут нечто особенное. Такое направление в социально-гуманитарных науках действительно существует. Это утонченное, эстетически окрашенное, часто связанное с постмодернизмом исследование социальных, антропологических нюансов, весьма самоценное и развивающее научную рефлексию. Но им не исчерпываются задачи социально-гуманитарных наук - как познавательные, так и мировоззренческие и иновационно-проектные, что уже показано выше.

Научное сообщество и научные результаты

В 90-е многие представители социально-гуманитарных наук уехали на Запад. В отношении оставшихся в России, если они не были связаны с ельцинской властью и не стали ее идеологами, в 90-е годы, когда репутация обусловливалась исключительно политической ориентацией, царило безразличие. Многое было тогда издано, но, войди в залы ученых советов Алексей Хомяков или Иван Киреевский, Сергей Булгаков или даже Владимир Соловьев, которому сегодня ставят памятник рядом с Институтом философии РАН, многие бы отвернулись от них с революционным презрением. Власти до ученых не было дела, но это создало и известную свободу для их самостоятельного творческого развития. Многое сказанное в ту пору известными российскими теоретиками и историками способно внести вклад в науку любой страны. Достаточно в качестве примеров назвать здесь Александра Ахиезера, рассмотревшего антиномии российской культуры и тенденцию к архаике и демодернизации в посткоммунистическом развитии; Абдусалама Гусейнова, исследующего этику и толерантность; Анатолия Дмитриева, осуществившего социологический анализ конфликтов российского общества; Леокадию Дробижеву, рассмотревшую соотношение этнической и национальной идентичностей; Игоря Клямкина и Андраника Миграняна, предсказавших авторитарные сдвиги как реакцию на радикально неолиберальные требования; социологические организации - Леваду-Центр, ФОМ и др., давшие как эмпирический, так и концептуальный анализ российского общества; Николая Лапина и Людмилу Беляеву, проанализировавших ценности россиян; Михаила Горшкова и Наталью Тихонову, изучивших своеобразие российского среднего класса; Вадима Межуева, Юрия Плетникова, Ирину Сиземскую и др., показавших значимость социалистических идей и социалистического опыта, марксистской теории, а также культуры в ходе реформирования; Лидию Новикову (часто совместно с Сиземской), издавшую онтологии российской философской классики и труды по философии истории; Алексея Кара-Мурзу, исследовавшего российские либеральные традиции; Александра Неклессу, увидевшего новые тенденции и бифуркации в развитии; Игоря Пантина, написавшего серьезные труды по проблемам российских реформ и революций; Владимира Пантина, раскрывшего место и значимость циклов в модернизационных процессах; Владимира Пустернакова, давшего анализ российских политических течений; Александра Панарина с его меняющимся видением, критическим пересмотром собст-

венных позиций; Юрия Пивоварова, Андрея Фурсова, совместно предложивших концепцию "русской системы" и отдельно рассмотренные Фурсовым последствия для капитализма распада социалистической системы как иной формы индустриализма; Алексея Руткевича с его исследованиями, переводами, изданиями и работой по либеральному консерватизму; Вячеслава Степина, анализировавшего антропологические факторы и концепции техногенного развития; Анатолия Уткина, рассмотревшего историю российско-западных отношений, "вызов" Запада и российский "ответ", а также написавшего футурологические работы о мировом порядке будущего; Александра Ципко, поднявшего национальные проблемы; Сергея Земляного, сделавшего блистательные переводы Георга Лукача; Марию Федорову, анализирующую историю политических учений в Европе; Вадима Цымбурского с его геополитическими работами и многих-многих других известных людей. В экономике большую роль играют связанные с социальными исследованиями труды Владимира Автономова, Григория Клейнера, Дмитрия Сорокина. Нельзя не упомянуть журнал Виталия Третьякова "Политический класс", который стал экспериментальной площадкой новых идей и концепций.

Я говорю только о практически значимых для применения социальных концепциях, которые сегодня стали называть парадигмальным знанием. Не в прежнем значении знания, имеющего образцы в прошлом, а в новом значении - знания, пригодного к применению, подлежащего учету в практических проектах. И оставляю в стороне выдающиеся труды по истории философии, социальной философии, теории познания, эпистемологии, эстетике, философии техники, антропологии, весьма развитой у нас экономике, филологии, культурологии, истории, психологии и другим дисциплинам. Лично я, давшая анализ модернизационных теорий, предложившая рассмотреть социальный порядок 90-х как анархический, конца 90-х - начала 2000-х - как апатический, концепцию национальной модели модернизации в условиях появления нового мегатренда - глобализации, представившая читателям концепцию "третьего пути" с указанием того, как она воплощалась на Западе, написавшая книгу "Хорошее общество" о социальном конструировании, давшая анализ двух волн азиатского вызова - Японии и "азиатских тигров" в 1970-е и стран БРИК (Бразилии, России, Индии и Китая) - в 2000-е, проанализировавшая роль китайского фактора для будущего развития и сценарии развития, связанные с новым подъемом Азии, глобальный капитализм и его великие трансформации, не могу похвастаться восприимчивостью тех, кого это могло бы заинтересовать на практике, к своим работам, хотя мое имя относительно известно.

Российские научные традиции признаны в мире, хотя с признанием ученых в своей среде на родине не все обстоит гладко. Достаточно вспомнить, сколько знаменитых ученых стали таковыми, лишь работая за границей, скольким пришлось в России вытерпеть непризнание, часто идущее от своих же коллег - как в активной форме, так и в форме замалчивания. Сколько ученых, сделавших больше, чем их институты, не получают в них и в системе РАН адекватного статуса. Возьмем хотя бы нашумевший пример с математиком Перельманом в дисциплине, где результат более прозрачен, чем в социальных науках, и не имеет

идеологических оппонентов, пример, весьма постыдный как для его коллег, так и для нашей страны. Международная или посмертная слава спасает положение для многих. Однажды на собрании Института философии РАН, где я работаю, коллега Владимир Порус сказал: "Если бы мы относились друг к другу, как Поппер и Лакатос, мы давно бы сами стали попперами и лакатосами". Речь шла о выдающихся западных коллегах Карле Поппере и Имре Лакатосе. Вопрос был поставлен правильно, ибо научная среда весьма конкурентна и доброе слово о другом воспринимается как обида себе. Наши научные сообщества, несомненно, нуждаются в большей солидарности и в большей ориентации на результат, чем на командную и административную игру.

Социология представила убедительные доказательства социально-культурной обусловленности науки, зависимости тех или иных теорий от общественного контекста и институционального запроса на исследования. Что касается философских теорий, можно назвать, пожалуй, среди немногих исследователей проблемы Рейнолда Коллинза. В отличие от социологии науки он назвал свое исследование "социологией философий" и использовал новые методы - анализ философских сообществ, или философских сетей. По мнению Коллинза, "у нас нет способа узнать, о ком (если о ком-либо вообще) будут помнить как о выдающейся или второстепенной фигуре. <...> Такова уж природа пространства интеллектуального внимания. Оно внутренне образовано потоком конфликтов и перегруппировок через поколения, а наша значимость как мельчайших человеческих узелков в этой долговременной сети производится не нами самими, но процессами резонанса, превращающими некоторые имена в символы того, что произошло в памятных поворотных пунктах данного потока". Чтобы понять, что идеальные научные сообщества практически отсутствуют и наше не составляет исключения, напомним, что современники Макс Вебер и Эмиль Дюркгейм игнорировали друг друга.

Идеология, политическое знание и демократия в России: 2008 год

За что же отвечает ученый в обществе? В меньшей степени за результат применения своих концепций, так как этот результат зависит не только от него, но от многих людей и учреждений, от общества в целом. То, что выступает как теоретически верное, нуждается в серьезной оценке условий своей реализации, в соответствии техническим, экономическим, социальным, культурным возможностям применения. Все эти условия анализируются с участием ученых, но не только ими одними, а множеством людей разных специальностей, представителями власти, чиновниками и пр. Однако игнорирование научных достижений или использование их с "украшательской" целью создает серьезные проблемы для общества, в частности для партийного строительства.

В России 90-х годов XX века демократию отождествляли с многопартийностью, политическим представительством, поскольку интереса к непосредственной демократии, которой у нас всегда, видимо, хватало, не было. Именно представительная демократия, которая требует партийного размежевания, и была основой наших исходных представлений и, видимо, будет оставаться таковой, как это происходит во всем мире. И сегодня, как и в 90-е годы, мы имеем большое количество разнообразных партий - появились новые, сохранились старые, кто-то у власти, кто-то не у власти.

В преддверии выборов в Государственную Думу в декабре 2007 года стало очевидным, что сегодняшние партии России не имеют идеологии или доктринальных оснований. Многие, в том числе и эксперты,

считали, что это хорошо, потому что народ не отреагирует на слишком большие идеологические замыслы, он уже давно устал от идеологии. Хотя некоторые из экспертов задавались вопросом: что же тогда делает партию политической партией? Возобладало мнение, что именно разрыв с классическими политическими идеологиями - либерализмом, консерватизмом и социализмом - составляет суть момента, который в значительной мере является привлекательным для населения.

Партийный плюрализм 90-х годов отличался тем, что партии не имели консенсуса по поводу базовых интересов. Это были партии, исходившие из различных вариантов стратегии, которая в России формируется или может формироваться, они конкурировали или вступали в блоки, но все попытки достичь какого-то согласия оказывались мнимыми. И партии не объединяло понимание путей развития России. Поэтому, на мой взгляд, партийная система не была построена, она как бы проклюнулась, но не оказалась эффективным средством реального решения проблем. Партии боролись за власть, и эта борьба характеризует определенный способ рекрутирования элит.

Сегодня эксперты считают, что самая развитая программа с идеологическим наполнением имеется у КПРФ, но она отягощена старым советским стилем, очень громоздкая и не совсем коммунистическая. Она в большей мере патриотическая, потому что проблемы справедливости, которые характерны для коммунистической идеологии и для российского коммунизма, там, по существу, не поставлены. СПС и многие другие партии отличались друг от друга лозунгами. И чем более конкретный вид приобретали эти лозунги, тем более возможной становилась партийная конкуренция. Один из экспертов говорил, что он предложил "Единой России" пункт программы - "увеличение пенсионного срока", чтобы другие партии, которые предлагают его уменьшение, могли конкурировать с ней по данному конкретному пункту и конкуренция идей была более очевидной. Как объясняют свои политические цели даже очень опытные политики? Григорий Явлинский выдвигал очень конкретную цель, которая не выглядела даже как лозунг: "Демография под угрозой!" ЛДПР эксплуатировала русский вопрос, но его не формулировала. Геннадий Семигин заявил, что главная цель его партии - обеспечить наркодельцам пожизненное заключение. Представители "Единой России" выступали с широким блоком социальных программ. Но никто из перечисленных политиков не назвал, какой идеологии он придерживается.

Возникает вопрос: а с кем же в мире они будут контактировать, ведь идеологии, доктрины, характеризующие партийную принадлежность, сегодня, особенно в условиях глобализации, достаточно интернациональны? Если отсутствие базового консенсуса, консенсуса по поводу базовых интересов в 90-е годы создавало бесконечное разнообразие, которое не позволяло создать партийную систему, то к моменту выборов в Думу в декабре 2007 года ситуация изменилась: был получен некоторый консенсус, который сделал партийные платформы иногда неразличимыми. Игнорировался факт, что от анархии 90-х годов XX века люди во многом перешли к апатии, хотя преодолели аномию (деструкцию ценностей) и общими, так сказать, протоценностями стали ценности стабильности и безопасности, а также требования эффективности. Но все же массы при попытке обосновать и проголосовать за эти ценности, скорее, оказались ориентированы на политику президента, чем на партийную борьбу. Сегодня это усилилось тем, что Владимир Путин возглавил партию. И в предвыборном споре о том, насколько хорошо отказаться от классических идеологий, насколько это правильно, напрашивался только один вывод: платформой партий в России стало повседневное сознание, которое ориентирует российские партии на непосредственные нужды людей без достаточно разработанных программ и ясных целей. С одной стороны, таким путем было легче достичь консенсуса, но с другой стороны, популизм многих партий выходил за возможные пределы.

Это напоминает мне времена популистской Америки. Когда Уильям Генри Харрисон был избран

президентом от либеральной партии в 1840 году, партии пришлось для этого делать вид, что он не образованный и умеренно обеспеченный человек, живущий как джентльмен на своих 2000 акрах, как это было на самом деле, а является первооткрывателем, обитающим в бревенчатом домике и пьющим крепкий сидр. С эпохи Эндрю Джексона в Америке утвердился популистский идеал демократии, когда человек должен был жевать табак и пить сидр. У Джексона было два кабинета: в один он приглашал интеллектуалов, во втором собиралась "теневая кухня". И сторонниками таких популистских мер были Фенимор Купер и Вашингтон Ирвинг. Они считали, что подлинными носителями демократии является именно такая среда. Сегодня, когда обозначилось стремление перейти от демократии меньшинства к демократии большинства, необходимо учесть, что существует и такой вариант демократии большинства, то есть ее популистский вариант. Повторюсь, что программы сегодняшних партий в России не имеют значения, даже лидеры сегодня играют меньшую роль, чем выдвинутые конкретные лозунги вроде "Посадить наркоторговцев" или "Уменьшить срок пенсий" либо что-то обеспечить ("обеспечить жильем", как говорила "Справедливая Россия"). Сами программы мало чем отличаются друг от друга, некоторые очень короткие, совершенно лозунговые.

Между тем представляется, что имплицитно у партий имеется возможность сформулировать свои идеологии, опираясь на научные концепции, на которые эти партии могли бы быть ориентированы в осуществлении тех частных задач, которые они обозначили. Так, мне представляется само собой разумеющимся, что если бы "Единая Россия" задумалась об идеологии, то эта идеология была бы либеральным консерватизмом, хотя, видимо, либеральный консерватизм сегодня становится разноликим и даже СПС, скорее, склонился бы к нему и Явлинский тоже. Но либеральный консерватизм "Единой России" состоял бы в том, что, признав парламентскую систему и свободный рынок, она могла бы апеллировать к традиционным ценностям российского общества и пытаться поддержать политику национального суверенитета, которая требует определенного понимания российского пути.

Мне представляется очень неправильным и даже обидным, что многие исследователи, журналисты и политики считают, что российская наука находится на нуле. В частности, при обсуждении принципов присуждения гранта, который учредил президент для общественных организаций, высказывалось мнение, что наука не справилась с поставленными задачами, поэтому сегодня общественные организации могут справиться с этим гораздо успешнее. Выступали и адепты жестких толкований наших научных неудач. Скажем, говорилось о том, что социология - а там формировалась и программа по социологии - была постоянно востребована, но она завела реальную политику в тупик. Я выступила по этому поводу. Она была востребована в функции легитимации власти, а не в функции раскрытия реальной природы конфликтов и способов их регулирования. Поэтому сказать, что социология завела реальную политику в тупик, просто неправильно, ибо социология во всей мощи своих возможностей, равно как философия и другие дисциплины, не была использована. На этом совещании говорилось о том, что российская экономическая наука абсолютно на нуле, что у нас наука не может обеспечить эффективность производства, поэтому дело передается общественным организациям.

Кроме того, научная и философская культуры вытесняются другими видами культуры. Примером этого может быть постоянное давление ГМИИ имени Пушкина на Институт философии РАН с целью забрать его здание. И это накануне 80-летнего юбилея института - цитадели умственной культуры. Мне кажется, что нет ясности относительно того, какие возможности имеет наука и в какой мере она зависит от политики и общества. Приведу легенду, рассказанную - коллегой Эриком Соловьевым. Это легенда о купце, который думал, что у него тысяча золотых монет. К нему пришел алхимик, обнаружив-

ший, что их только пять. Желая утешить купца, он сумел сделать ему еще пять. Хотя реальное богатство купца увеличилось вдвое, его мнимое богатство уменьшилось в сто раз. Суть этой легенды в том, что наука в значительно большей мере разрушает мнимое всезнание и фиктивную уверенность, чем производит материальные или какие-то другие блага. Неверное понимание возможностей науки приводит к странным выводам, будто сегодня не научные коллективы, а люди сами должны исследовать свою жизнь, будто наука повинна в социальных неудачах. И именно такой подход явился основанием того, что российские политические партии руководствуются повседневным сознанием. "Единая Россия", "Справедливая Россия" могут выработать свою доктрину, свою идеологию. Для этого они должны прежде всего использовать критические функции науки по отношению к обыденному знанию.

Ни одна партия сегодня не должна быть на уровне Америки 1840 года, когда для того, чтобы быть избранным, нужно было сказать, что ты пьяница, жуешь табак, что ты народный, что ты простой и т.д.

Я хотела бы указать на две концепции, которые пригодились бы "Единой России". Это концепция национальной модели модернизации и концепция ответственного политического класса.

Что касается национальной модели модернизации, эта концепция выросла из идей Сэмюэля Хантингтона и Шмуэля Айзенштадта, которые обнаружили, что в условиях глобализации Запад перестал быть единственной моделью развития. Как показал Андрей Фурсов, Запад вовлек в систему капитализма в условиях глобализации общества с самыми разными социальными субстанциями, внедрил в них капиталистические отношения и стал озабочен не выращиванием адекватных социальных субстанций, а эффективным функционированием капитала, получением прибыли повсюду в мире. Развивая эти идеи, я показала, что Запад более не мог предполагать (как прежде относительно России в 90-е годы, что она способна повторить его собственную социальную субстанцию), что Афганистан, Ирак, государства Африки способны догнать Запад и использовать его политическую и экономическую модель развития. В странах, где отсутствует массовая буржуазная мотивация, как, например, в России, нельзя обвинить экономическую науку в том, что она не построила капитализм, похожий на западный. Сегодня в незападных странах - Китае, Индии, России и др. - появляются национальные модели модернизации, связанные с укреплением национального государства, суверенности, традиции и развитием ры-

ночной экономики. Эта концепция может сыграть существенную роль в формировании доктринальных оснований "Единой России".

Переходя к концепции ответственного политического класса, обращусь к толкованию русской истории, данному Юрием Пивоваровым и Андреем Фурсовым под названием "русская система". "Русская система" заключается в том, что в ней власть и народ разделены, середины, соединяющей их - гражданского общества, - не существует, и по этой причине система постоянно воспроизводит себя в том же виде. Я считаю, что для этой точки зрения есть существенные основания. В статье совершенно далеких от всякой политики историков Глеба и Ольги Елисеевых, опубликованной в журнале "Социальная реальность" в 2007 году, предложена концепция, которая так и называется - "ответственный политический класс". Авторы показали, что мысль об отсутствии между властью и народом посредствующих звеньев не подтверждается. Что социальная стратификация в России на любом историческом отрезке сводится к тому, чтобы разделить общество на классы, группы, выделить средний класс, уповать на него (но растет он медленно), уповать на гражданское общество (но вызревает оно медленно). По мнению авторов, всегда была социальная опора, которая, не будучи частью гражданского общества, пыталась соединить власть и народ. Всех удивило, что Путин произнес довольно харизматическую речь перед молодежью в Лужниках. Один из комментариев был таким, что существующий политический класс расколот и поэтому президент через голову этого расколотого класса, который может повести себя по-разному, обратился к народу, ища тех людей, которые будут его поддерживать в ситуации все еще остающегося политического раскола.

Не берусь утверждать, что это именно так, но просто думаю, что при осмыслении "Единой Россией" своей идеологии как идеологии либерального консерватизма она найдет концепции, среди которых, как мне представляется, имеют значение представления о национальной модели модернизации и ответственном политическом классе. Опираясь на них, она сумеет составить для себя более ясные неэмпирические цели (а те, в свою очередь, конвертировать в эмпирические задачи) для того, чтобы продолжить более серьезную работу.

Теперь возьмем "Справедливую Россию". Я думаю, что, поехав к социал-демократам на Запад, Сергей Миронов продемонстрировал бы, что не вполне знаком с современными концепциями и состоянием общества. Ведь что такое социал-демократия? Это консенсус, который возникает между государством, бизнесом и населением в суверенном и полностью закрытом обществе. Базой же этого консенсуса является собирание налогов. Но в условиях глобализации капитал убегает туда, где выгодно. Социал-демократия теряет налоговую базу и становится бессильной. Именно поэтому в условиях глобализации возник новый курс, который был предложен социологом Энтони Гидденсом Тони Блэру, а до этого реализовывался Биллом Клинтоном. Большую роль сыграли и Юрген Хабермас, и Ульрих Бек в выработке этого курса, представляющего собой попытку сохранения социал-демократии в условиях глобализации, когда не налоговая база, а отношения власти и бизнеса с обществом являются гарантией того, чтобы события принимали желаемый характер. Могу привести мнение бразильского ученого Луиса Брессера-Перейры, говорящего об идеях новых левых, которые, на наш взгляд, более адекватны целям "Справедливой России", чем социал-демократия. Вот, например, каково отношение к такому критерию, как партийный контроль. У старых левых - это бюрократия, новые левые считают органом контроля новый средний класс, новые правые - бизнес-элиту. (В политическом спектре, таким образом, появляются как новые левые, так и новые правые. СПС и "Яблоко" я бы назвала новыми правыми.) Взгляды на роль государства распределяются следующим образом: старые левые - центральная, новые левые - дополнительная, новые правые - вторичная, то есть полностью меняется конфигурация отношений. По поводу реформы государства мнения таковы: старые левые - воспроизводство бюрократии большого государства, новые левые - изменения в сторону менеджерских функций, новые правые - минималистская роль. Относительно контроля над исполнением функций как основы социальных служб суждения также различаются: старые левые - непосредственно государством, новые левые - публичными негосударственными организациями, новые правые - частными фирмами, осуществляющими бизнес. Об оценках финансирования как основы социальных служб рассуждают так: старые левые - осуществляется государством, новые левые - тоже, новые правые - осуществляется частным сектором. Социальная безопасность: старые левые - обеспечивается государством, новые левые - государство обеспечивает лишь основы социальной безопасности, новые правые - обеспечивается частным сектором. Макроэкономическая политика: старые левые - популистская, новые левые - неокейнсианская, новые правые - неоклассическая. И наконец, глобализация: старые левые - угроза, новые левые - вызов, новые правые - выгода.

Очень бы не хотелось, чтобы в партии вступали такие же люди, как и в 1840 году в Америке. Мне кажется, что повышение роли ученых - не только в легитимации власти, как это большей частью происходит сейчас, но в творческой, концептуальной, мировоззрен-

ческой работе, помещающей российское развитие в ясно понятый исторический и социальный контекст. В задачу ученых входят сценарные прогнозы развития, анализ рисков, проектные функции (не сводимые к пиару и политтехнологиям), социальные инновации.

Наука - это специализированная деятельность по производству знания, которую осуществляют специально подготовленные для этого люди - ученые, используя те методы исследования, которые выработаны в самой науке. Ученый говорит на специализированном языке, который понятен либо узкому кругу специалистов, либо образованной публике. И подмена этой деятельности здравым смыслом в современном мире создает очень невнятную ситуацию. Практические ориентации партий создали минимально необходимый консенсус для понимания тактических задач, но для стратегических решений партии нуждаются в доктринах и идеологиях, вырабатываемых с учетом научного понимания сегодняшней социальной реальности.

Российские социальные теории и Запад

Обозначенная в подзаголовке проблема сводится к вопросу, справедлив ли упрек в том, что российская социальная наука идет в фарватере западных теорий и не производит ничего нового, оригинального и национально-особенного, в том числе и того, что может заинтересовать Запад.

Замечу сразу, что Питирим Сорокин был выслан Владимиром Лениным из послереволюционной России и стал в США крупнейшим социологом мирового уровня, открывшим главные закономерности капиталистического общества - социальную стратификацию, вертикальную и горизонтальную мобильность. Этот новый взгляд оказал огромное влияние не только на развитие социологии в Америке, но и на практическую политику в отношении динамичных социальных слоев и социальных групп. Сорокин был и остается американо-российским выдающимся социологом. Михаил Бахтин, Николай Кондратьев, Александр Чаянов известны во всем мире.

Выше я уже показала, что качественные и оригинальные российские социальные теории производятся. Но они плохо востребованы из-за атмосферы во многих научных сообществах, из-за неадекватного отношения власти к задачам социальной науки или вульгарного применения ее проектных возможностей (например, при шоковой терапии), из-за иллюзий ясности общественных проблем и упрощения, вызванного апелляцией к обыденному сознанию и игнорированием фундаментальных достижений социальных наук.

Запад, особенно США, чрезвычайно эффективно используют социальные науки. В рассекреченном докладе американского разведывательного сообщества "Контуры мирового будущего", подготовленном учеными во главе с Джозефом Наем и представляющем собой прогноз мирового развития до 2020 года, предлагается сценарий-тренд, комбинированный со сценарием-идеологией американского и мирового будущего. В докладе говорится: "Линейный анализ позволит нам получить значительно видоизмененную гусеницу, но никак не бабочку - для этого нужен скачок воображения. Мы надеемся, что данный проект <...> позволит нам совершить такой скачок - не предсказать, каким будет мир в 2020 году (это явно лежит за пределами наших возможностей), а тщательно подготовиться к разнообразным трудностям, которые могут ожидать нас на нашем пути".

Мнение о подчиненности идей российских теоретиков в области социальных наук западным концепциям нередко высказывается, поскольку российские ученые и философы часто цитируют западных коллег. Однако все понимают, что социальные науки - экономика, политология, социология - возникли на Западе и для анализа самого Запада. Они стали распространяться в другие страны по мере модернизации этих стран и появления в них социальных структур, соизмеримых с западными. Рассмотрим это на примере социологии. Согласно Мартину Олброу, социология про-

ходила следующие стадии развития.

Во-первых, универсализм. Это - классическая фаза социологии, при которой доминирует стремление к получению общезначимого знания о человечестве и для человечества (Огюст Конт, Герберт Спенсер).

Во-вторых, национальные социологии. Формирование социологии на профессиональной основе, продолжение ее классического периода, но в пределах национально-государственных границ (Вебер, Дюркгейм). Социологические школы возникли в Германии, Франции, США, Британии, Италии, России и других странах, в том числе и незападных. Производимые идеи не утрачивали универсального характера, но контакты между социологами разных стран были недостаточно развиты.

В-третьих, интернационализм. Он являлся ответом на разрушение национальных идеологий и на мировые войны. Представлял собой двусторонний процесс - распространение в незападные страны как западной рациональности и теории модернизации, так и идей социализма. Усилились контакты между учеными, возникла Международная социологическая ассоциация в 1949 году, стали проводиться международные конференции. Западным ученым именно в этот период стали более известны концепция больших циклов Николая Кондратьева, идеи неформальной экономики Александра Чаянова, диалогическая теория Михаила Бахтина.

В-четвертых, индигенизация социологии. Это фаза появления местных, локальных социологических концепций. Проявилась с 1970-х годов. Индигенизация стала формой сопротивления господству западных теорий. Подчеркивалась эвристическая значимость собственных культурных традиций как стимулов для появления новых направлений в социологии. Хантингтон так характеризует это умонастроение: "То, что является универсализмом для Запада, для всех остальных выступает как империализм". В некоторой степени индигенизация социологии, по мнению Олброу, произошла и на Западе: социологические исследования в США, Франции, Британии, Германии и особенно в Канаде (движение канадизации социологии) становятся более специфическими. Источник этого - не враждебность к каким-то теориям, а интерес к своим особенностям.

В-пятых, глобализация социологии. Это - продукт объединения национальных и интернациональных социологических традиций, индигенизации и универсализма, то есть всех четырех прежних стадий.

Из сказанного вытекают основные дилеммы между универсальностью, воспринимаемой как принадлежность теорий Западу, индигенизацией как сопротивлением этому и глобализацией социологии, пытающейся учесть оба опыта. Сказанное в отношении социологии проливает свет на все социально-гуманитарные науки и дает ответ на вопрос о том, в какой мере российские исследования должны быть связаны с западными, а в какой - являться самостоятельными.

Сопротивление западному типу дискурса и есть индигенизация. Так, в Латинской Америке предполагают необходимым включить в латиноамериканский социальный дискурс местное знание, проблемы участия, власти, исследования коллективов, отношения настоящего к прошлому, использования традиции для мобилизации масс, признания ценностей народной культуры, легитимности отрицания западных ценностей, критики эксплуатации, нужды и несправедливости, трансфера латиноамериканского социального знания в другие страны, и прежде всего на Запад.

Вопрос о возможности японской социологии прямо ставится в литературе. В Японии имеются два основных направления в социологическом знании: использование западных теорий как универсальных и индигенизация - попытка построить социологическую концепцию исходя из японской уникальности. Джон Ли высказывает неудовлетворенность обоими подходами: "Аргументы уникальности и генерализации являются двумя сторонами одной и той же теоретической медали. Тщательное и придирчивое описание основных институтов или групп можно осуществить без стремления выяснить их специфичность или универсальность. Универсальная теоретическая модель, по контрасту, просто предлагает место для Японии в ее концептуальной схеме. Но оно очень мало и толкает Японию к поискам аналитических инструментов, имеющих смысл для анализа японского общества".

Легко видеть, что знание об обществе в России имеет также бинарную оппозицию - освоенной западной социальной науки и местных попыток описать национальный характер, российскую многонациональность, мультикультурализм и мультиконфессионализм, коллективизм, отсутствие серединной культуры, неформальность экономики, предпочтение воли свободе. Ставятся вопросы об учете этой специфики западными социологами при попытке объяснять российские процессы, но этого пока добиться не удается, хотя имеются богатые традициями и результатами русские школы в социально-гуманитарных науках.

Предложены три попытки преодоления несоизмеримости социальных теорий в странах с различной социальной реальностью и возможности достижения ими глобальной универсальности.

Первая из них принадлежит Петру Штомпке. Он полагает возможным сблизить западные и незападные концепции посредством увеличения арсенала "мягких методов" -феноменологии, этнометодологии,

герменевтики, коммуникативной социологии, что увеличивает способность понимать "чужие" - незападные - общества и быть соизмеримыми с их собственными представлениями о себе.

Вторая попытка связана с японским опытом. Джон Ли показал, что "мечта об универсальном теоретизировании трудноосуществима, если ни невозможна, на уровне Японии, даже если японское общество будет определено как политическая или культурная единица". Это - локальная единица, не способная произвести универсальный продукт. Но ведь Запад делал это, почему же Япония не может? География культурных универсалий включает отдельные страны, которые производят нечто, принятое всеми народами. Именно на этом пути Запад и создал универсальные формы социального знания. Япония не стала в отличие от Запада центром мирового развития, определившим его направленность. Она играет большую, но сегодня уже не ведущую роль в своем регионе, и развитие в ней построено на заимствовании западных технологий и использовании уникальных местных особенностей. Перспектива развития ее социальных наук состоит в осмыслении собственного включения в транснациональные связи. Гораздо большие притязания на универсальность сегодня могут выдвинуть страны БРИК. Хотя это и виртуальное сообщество, но его реальность - в однотипности развития.

Третья попытка - это путь мультипликации западной и незападных социологии до уровня новой универсальности предложен американским социологом Эдвардом Тирикьяном. Это путь построения интернациональной социологии. Тирикьян разработал некоторые методы на уровне обучения студентов в университете Дюк в США. Он предлагает студентам, являющимся американцами в третьем поколении, рассказать, из каких стран прибыли их предки и в какое время, охарактеризовать те общества, из которых они прибыли, в том числе и их нынешнее состояние (политический режим, экономику, социальную стратификацию и т.д.), описать те изменения в США, которые произошли с момента прибытия в страну их родственников. Для студентов, чьи семьи живут в США дольше, чем три поколения, предполагается изучение социальной истории. Это - пример попытки двустороннего трансфера социальных знаний, который жаждут получить ученые большинства незападных стран, сопротивляясь одностороннему потоку научных моделей с Запада и отсутствию встречного потока даже при выработке программ развития той или иной незападной страны. Вот этого трансфера из незападных стран в западные катастрофически не хватает по вине Запада. Это толкает к индигенизации социальных теоретиков незападных стран, не включенных в модернизационные процессы или недостаточно прошедших их. Россия не относится к их числу, и требование российской самобытности без учета западных идей - это снова призыв к необразованности, к Америке 1840 года. Равным образом объяснение российских реалий и их оценка с точки зрения западных теорий неадекватны состоянию нашего общества.

Индекс цитирования российских ученых (характеризующий упомянутый Коллинзом резонанс их деятельности за пределами сообщества) остается за рубежом низким. На всех международных конференциях российские социальные теоретики выглядят вполне достойно, но их труды мало переводятся на иностранные языки, не принимаются в ведущие журналы Запада из-за неадекватной научной политики Запада в отношении посткоммунистических стран, закрытия западного рынка идей для нас, разочаровывающего невнимания к достижениям ученых незападных стран и их теоретической деятельности. Запад способствовал освоению западной науки и философии в посткоммунистических странах, посткоммунистической деидеологизации, к налаживанию контактов между российскими и западными учеными, но сохранил односторонность этих связей. Надо сказать, что такие фонды, как, например, Фонд Фулбрайта, работали с советских времен и ставили вполне согласованные с советской идеологией и сегодняшним пониманием задачи освоения западного опыта российскими социальными теоретиками. И эти задачи выполнены. На Западе много своих ученых, которые имеют интерес к незападному миру. Это Джованни Арриги, Ульрих Бек, Иммануил Валлерстайн, Шмуэль Айзенштадт, Сэмюэль Хантингтон и другие. Нет сомнения, что знакомство с российскими исследованиями было бы интересно им. Если Запад не печатает нас, не открывает возможности для публикаций российских и восточноевропейских ученых, мы сами должны обеспечить свой выход на Запад российскими публикациями на английском языке и понять, что отсутствие влияния нашей социальной науки - это политика Запада. Таким образом, социальная наука в России находится в нелегких условиях, но имеет большой задел достойных исследований, которые теоретически самостоятельны и усваивают мировой опыт. Они могут быть применены на практике, могут быть мировоззренчески ценными. Я надеюсь, что сняла упреки, с перечисления которых начиналась статья, как несостоятельные, кроме одного - мы не влились в мировую науку и не влияем на западных ученых из-за политики Запада. Но что говорить о политике Запада, когда и в своей стране мы недостаточно востребованы.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Comments: